Читать книгу Последняя Золушка - Наталья Костина - Страница 13

Я отложил рассказ… о детстве? Щенке? О девочке с косящими глазами? О чем? Да… все-таки о детстве! Сел на кровать. Потер лицо. Снова взглянул на четыре распечатанных на принтере листка. Не поместилось на трех. Полпредложения… и она – та, которая сидела на холодной черной лестнице детдома, там, где пожарный выход и где никогда никого не бывает… даже тех, кто бьет, – она взяла из пачки еще один. Аккуратная девочка в застиранном платьице, со спутанными бесцветными волосами и бумажным носовым платком в кармашке. Там, на пустынной лестнице, никогда никого не бывает… только прячутся те, кого бьют…

Хорошо написано. Даже и править нечего. И не хочется тут ничего править. И мне… мне нечему учить эту, которая писала! Если она и была той косящей, не умевшей читать в свои шесть, когда уже пора в школу, девочкой, то она давно выросла… Или так и осталась там, в своем детстве? Навсегда осталась дочерью умершей от передоза наркоманки? Впрочем, тут не написано, что именно от передоза. Просто напрашивается…

Я вскочил и заходил по комнате – своему рабочему кабинету, спальне… камере с вечерним пейзажем в раме окна: сталью реки-озера и огнем, калившим эту сталь сверху, – закатом. То, что было в этих листках, также казалось огнем. Или же сталью? И то и другое может убить, сжечь, разрезать на кусочки целое, которое уже не собрать обратно. Не сделать целым, даже если сшивать очень аккуратно. Все равно получится зомби, Франкенштейн! То, что было внутри этих листков, никак не могло быть детством. Тем, каким оно было у меня. Какое было у остальных десяти: мороженое, воздушные шарики, первый раз в первый класс, бабушка, дача, море…

Я ждал от них именно СЧАСТЛИВОГО детства. Потому что привык мыслить штампами. Я и писать привык штампами. Но это – что лежало сейчас передо мной – не укладывалось ни в какие рамки. Разве бывает ТАКОЕ детство? Особенно у тех, кто приезжает сюда не в качестве обслуги? Однако что я знаю о них – тех, других, устроенных иначе? Умеющих делать деньги из всего: колебаний каких-то индексов, из недр, якобы принадлежащих всем, а на самом деле паре-тройке темных личностей; или же тут ловят рыбку и катаются на лошадях те, кто добыл свои миллионы попросту: оптом-розницей курева, жратвы и выпивки, а вовсе не из мутной воды? Или… или она это все выдумала?! Просто чтобы эпатировать меня? Но… зачем?! Нет, я знал, что это настоящее! Пусть другое, не такое, как у всех, как у остальных, даже не такое, как у мадам Серый Волк, – а она написала неплохо, безо всяких там розовых соплей, но как-то скучно, словно годовой отчет стряпала. Да, я был уверен, что это настоящее… хотя бы потому, что…

Я выхватываю из кучи на столе тот самый лист, исписанный убористым почерком. Странным образом эти напечатанные, безликие, стандартные буквы были родственны другим – угловатым, наклонным, острым. «…В свое время и я пережила самое настоящее заточение. Но я стараюсь забыть об этом». Да, конечно, забыть! Вот оно, ключевое слово! Выплеснуть из себя на три страницы плюс крохотный поджатый щенячий хвостик – и забыть! Переложить все на мои плечи: тебе ведь хотелось настоящего? Получи! Неси! Тащи это дальше сам!

Да, самки богомола и не на такое способны! Они способны на все, моя девочка, – кроме одного: даже выплеснув и переложив на чужие плечи, они НИЧЕГО не забывают. И если ты надумаешь писать и дальше… А зачем тебе, собственно, писать дальше? Ты попробуешь этот сухой хлеб и бросишь: незачем тебе писать. Те, кто приезжает сюда не подавать, застилать постели или даже рассказывать о как бы литературе, в ТАКИХ заработках не нуждаются. Но: если ты все-таки надумаешь, из тебя все время будет вылезать и сквозить именно это: детдом, холодная лестница, мать-наркоманка… ЭТО: потому что все мы родом из детства. И я могу напутствовать тебя не своим – у меня нет ничего своего, чем я мог бы гордиться… но я скажу тебе от имени обожаемой мною Маргарет Этвуд: «Береги себя! Каждому, кто хочет путаться со словами, пригодится такое благословение и предостережение». Хотя все-таки нет, не каждому! У некоторых слова – полова… пустая полова. У меня, например. Тридцать два тома соломы без зерна. И таких – рать. Нас легион, моя девочка, которая так и не отогрелась после тех холодных ступеней… мы рождаемся во все времена. В счастливых семьях. Где самым большим несчастьем бывает сбежавшее молоко. Нас не бьют одноклассники, нас вообще НИКОГДА НЕ БЬЮТ. Даже словом. Даже взглядом. Нет, здесь я, пожалуй, перегнул: взглядов предостаточно. Просто мы, толстокожие везунчики, к ним нечувствительны. У нас от рождения некая броня. Возможно, поэтому мы, если умеем чуть больше, чем писать бойкие комменты в соцсетях, и измышляем Максов, получающих от жизни все, что недостает нам самим: и тумаки, и неземную любовь? Потому что сами живем где-то посередине, ни шатко, ни валко. У нас ничего нет – зато и терять нам нечего!

Я перечитываю три распечатанных листка и еще чуть-чуть: «…назвать детством было нельзя». Четыре черных слова посреди почти пустого белого пространства. Я словно воочию вижу маленькую девочку и огромную засасывающую пустоту дома, куда ее поместили. Дома, где более успешные, сильные и адаптировавшиеся дети издевались над другими: слабыми, некрасивыми, нестандартными. Или она все-таки это придумала? Сказал же я: пишите о чем угодно? Нет, я знал, что такое просто так не измыслить. Такое можно, лишь пропустив все через себя… или?… Или обладая совершенно особым складом личности. Видя в жизни лишь темное, страшное, уродливое… но такие люди не выплескивают это наружу, наоборот, они это вбирают. Коллекционируют. Как серийные маньяки. Или… как я? Потому что я тоже сейчас вбираю в себя это без остатка… впитываю как губка все: и чужую боль, и слабость, и затхлый ветер, дующий из подвала, и бумажный платок в настоящих слезах, которых так много, что они уже душат, переливаются, переполняют меня! Но мне ведь этого и нужно, не так ли?! Чужого, настоящего: напиться до краев, зарядить батарейки, чтобы потом извести их на какого-нибудь Макса?! О нет… только не это!

Я сидел рядом с горкой надписанных конвертов с однотипными оценками внутри: «Хорошо, но нужно поработать над лексиконом», «Хорошо, очень живо, продолжайте в том же духе!», «Хорошо…»… Что написать об ЭТОМ? Безликое «хорошо» не прокатит… особенно «продолжайте в том же духе!». Я мог бы написать «Прекрасно!» – и это было бы правдой, но… это было не прекрасно. Потому что на самом деле это было ужасно. Страшно. Не изжито. Не переварено до конца. Не выброшено из памяти раз и навсегда. Потому что это было НАСТОЯЩЕЕ. Даже если писавшая все выдумала.