Читать книгу Верну любовь. С гарантией - Наталья Костина - Страница 3

– Ты почему не спрашиваешь кто?

Привычным движением Даша зашвырнула сумку на столик у зеркала и туда же сунула торт в подмокшей с угла коробке. Небрежно бросила на вешалку видавший виды плащик, потянулась поцеловать подругу и оторопела. Лицо у Ольги было опухшее, мятое, глаза заплыли, как будто она плакала три дня без перерыва. Настойчиво прозвучавшее по телефону слово «немедленно» Даша списала на очередной Ольгин приступ хандры. Ничего, сейчас они устроят девичник, посплетничают, выпьют чаю…

– Оль, ты чего? Опять с тобой меланхолия сделалась? Оль, с тобой все в порядке? – сыпала вопросами Дашка. – Что случилось? С мамой что-нибудь?..

– Я тебя уже три часа жду! – Ольга сорвалась на крик.

– Или ты скажешь наконец, что случилось, или я сейчас уйду…

– Уходи! Уходи! И ты! Все уходите! – Ольга распахнула входную дверь: – Ну! Чего стоишь?

Из подъезда тянуло холодом, свежим ремонтом, немного мусоропроводом и сигаретным дымом. Даша молча захлопнула дверь. Потом затащила Ольгу в ванную и стала ее умывать. Ольга пыталась вырваться, но вдруг успокоилась и сказала своим всегдашним негромким голосом:

– Пусти… Ну, все уже… Не надо, Даш, я сама…

В кухне было полно грязной посуды, и, судя по всему, стояла она так довольно давно. Дашка брезгливо выудила две чашки почище и наскоро сполоснула их. Засохшие колбасу и сыр, щедро посыпанные сигаретным пеплом, спровадила в мусорное ведро. Смахнула крошки, принесла торт и водрузила его на середину стола. Заодно включила вытяжку, по дороге хлопнув распахнутой дверцей шкафа. Далеко не миниатюрная Даша двигалась по захламленной кухне ловко, даже грациозно. От ее скупых перемещений сразу же возникло некое подобие порядка. Распахнув форточку, она впустила острую, как свежезаточенный нож, струю холодного декабрьского воздуха. Чайник, закипая, отрывисто свистнул, потом фыркнул и плюнул свистком на пол.

– У вас что, у всех сегодня не слава богу? – поинтересовалась Даша. В заварнике болталась какая-то жидкость, но Дашка сморщила нос и понесла заварку в туалет. Вернувшись, она увидела, что Ольга стоит у темного окна, прижавшись лицом к стеклу.

– Оля, ты все-таки скажешь мне, что случилось? Ты с Андреем поссорилась, что ли? – Даша потянула подругу за плечо. – Оль, ну повернись! Ну скажи мне хоть что-нибудь!

– Я не ссорилась с Андреем. Он просто от меня ушел.

– Как ушел? – Вид у Дашки был ошеломленный. – Олька, что ты придумываешь! Вы… – Дашка совершенно растерялась. – Вы ж и не ругались никогда!

– Мы и позавчера не ругались. Поужинали, чаю попили. Я все так хорошо приготовила… – Ольга тяжело сглотнула. – У него вид был какой-то… странный. Я решила, что на работе не ладится, не стала лезть, ушла телевизор смотреть. Потом выхожу – а он стоит с сумками… смотрит так… как на пустое место, и говорит: «Оля, я ухожу». Я сначала не поняла, спросила: «Куда? По делам?» Как дура стояла и смотрела. – Она заплакала, и слезы заструились по ее распухшим, в красных пятнах щекам. – Он ушел от меня! Понимаешь? Ушел! Ушел к другой женщине! Потому что я, идиотка, сидела дома – подай, приготовь! Жена должна быть уютной клушей, в халате, в тапочках и в кухне! Он всегда говорил, что хочет, чтобы я каждый день ждала его дома. Фиг! Дашка! Жена должна быть красивой стервой, на каблуках и на работе! А я! Во что я превратилась? Какие у меня интересы? Салатики, отбивнушечки… Дерьмо собачье! Я уже забыла, что мы в институте учили. Да что там! Я таблицу умножения не помню! Короче, мужа теперь у меня нет, – она махнула рукой, – а у кого-то есть! – И вдруг рассмеялась пьяным истерическим смехом.

– Ты что, пила все это время?

– Да какая разница – пила, не пила! Ты что, не понимаешь? Андрей от меня ушел! Ушел, понимаешь? Забрал свои вещи и ушел!

– Так, хорошо. Про Андрея я уже поняла. Давай теперь с тобой разбираться. Ты ела сегодня что-нибудь?

– Я не хочу есть. Лучше выпьем за мою бывшую семейную жизнь…

– Дай сюда! – Даша легко отобрала у подруги бутылку и швырнула ее в мусорное ведро. – Я сейчас тебя накормлю, а потом мы чай пить будем. Поняла?

– Дашка, ты совсем ту-у-у-пая, что ли? – пьяно протянула Ольга. – Не буду я ничего есть, не хочу я никакого чая! Я тоже сейчас уйду отсюда к чертовой матери, уеду куда глаза глядят!

Она выскочила в коридор и стала сдирать с рогатой вешалки шубу. Вешалка с треском рухнула, чудом никого не зацепив. Дашка подняла ее, выдернула у подруги шубу, повесила ее назад, на полированную шишечку, и молча потащила подругу обратно в кухню. Усадив Ольгу на диванчик, она открыла холодильник, достала сыр, колбасу, масло – то, в чем калорий было по максимуму, и выставила все на стол. Чайник свистел уже по второму кругу. Она щедрой рукой сыпанула в заварник чая. Ольга равнодушно наблюдала за всеми ее манипуляциями.

– Сейчас бутербродов сделаю, поедим и будем думать, что делать дальше.

В хлебнице сиротливо обретался сухарь, бывший когда-то половинкой французского багета. Его уже невозможно было нарезать даже на ломтики для тостов. Дашка беспомощно оглянулась. Спуститься в магазин? Но как оставить подругу одну?.. Магазин рядом, в соседнем дворе. Однако Ольге что угодно может в голову взбрести. Все-таки восьмой этаж… Дашка, поежившись, сказала:

– Оль, я выйду на пять минут.

– Куда?

– Куплю хлеба и сейчас же обратно.

– Не оставляй меня одну, Даш. – Губы у Ольги дрожали. – Черт с ним, с хлебом. Я не голодная. Если хочешь, давай торт съедим, только не уходи. Я больше не могу одна, понимаешь? Понимаешь? Я! Больше! Не! Могу! Одна!!! – Она кричала так, что звякали хрустальные рюмки на полке. – Он! От! Меня! Ушел! Я три дня жду, не выхожу никуда. Сижу под дверью, как собака. – Она закрыла глаза и стала мерно стучать затылком в стену.

– Оля! Оля! – Дашка встряхнула подругу, и ей это удалось – весу в Дашке всегда было в полтора раза больше. – Оля, возьми себя в руки! Он вернется! Вернется!

– Он не вернется. – Ольга наконец открыла глаза. – Он не вернется, Дашка.

В прихожей резко прозвучал звонок, и Даша метнулась туда: неужели Андрей?

– Я открою! – Она распахнула дверь.

Какая-то женщина лет пятидесяти, в халате, фартуке и домашних шлепанцах стояла на пороге. В руках у нее была большая эмалированная кружка.

– Извините, я ваша соседка с шестого этажа, – представилась она. – У вас не найдется полкружечки сахара?

– Это соседка! – прокричала Дашка, чувствуя спиной страшное Ольгино молчание. – Вы подождите, пожалуйста, – попросила она женщину. Та переступила через порог и вежливо встала на коврик у двери.

– Оля, у тебя сахар есть? – шепотом спросила она, входя в кухню.

Ольга сидела с закрытыми глазами и никак не реагировала. Дашка наугад распахнула дверцу и в первой же банке увидела сахар. Быстро отсыпав требуемое количество, она заспешила обратно. Женщина все так же терпеливо стояла на коврике.

– Вот. – Дашка протянула ей кружку.

– Спасибо огромное. Вы меня так выручили! Я завтра же верну. Нет сил в такую погоду идти в магазин. Как говорится, и сеет, и веет, и рвет, и метет, и сверху льет… – Голос у нее был мягкий, руки полные, как-то по-особенному чистые, и от халата ее пахло не то ванилью, не то корицей.

– Извините, – обратилась к ней Дашка. А что тут такого? Ведь пришла же эта женщина запросто, по-соседски. – Не нужно возвращать сахар. У вас, случайно, не найдется хлеба? Подруга… приболела, и мне не хотелось бы оставлять ее одну, – добавила она, глядя на полные руки соседки, сжимавшие кружку.

– Конечно! – обрадовалась та. – Хлеба у меня, так сказать, в избытке. Сейчас я вам занесу. А что с подругой? – участливо поинтересовалась она. – Может, я могу чем-нибудь помочь? Я врач.

Ну конечно, детский врач. Вот на кого она была похожа, эта соседка, – на врача из поликлиники их детства. Та была такая же полная и теплая, и пахло от нее тоже почему-то домашними булочками.

– Если можно, что-нибудь успокоительное, – попросила Дашка, понизив голос.

– Валерьяночки?

– Если есть, то что-нибудь более… серьезное. Она три дня уже плачет. И не ела ничего…

– Извините, у вашей подруги что-то случилось? Кто-то умер?

– Она с мужем поругалась. Он ушел. Она переживает очень.

– Сейчас я вам все занесу.

«Хорошо, что она не стала расспрашивать, – подумала Дашка. – Сразу видно, что хороший врач. И человек деликатный. Повезло Ольге с соседкой».

Дарья Серегина, незамужняя и склонная к полноте, дружила с Ольгой с незапамятных времен. Еще с тех, когда, играя в песочнице, они подрались за обладание новеньким красным совком. За время своей дружбы они много раз ссорились и мирились, но самая обидная стычка случилась все же из-за красного совка. Правда, пять лет назад, когда Ольга выходила замуж, они снова чуть было не рассорились навсегда. В тот день они мирно листали журнал, обсуждая, какой букет лучше выбрать к Ольгиному платью, и Дашка неожиданно сказала:

– А все-таки, Оль, я бы с работы не спешила уходить. Заскучаешь ты дома сидеть.

– Даш, знаешь, где у меня уже эта работа? И должность оч-чень важная: подай-принеси. И деньги мизерные.

– Да понимаю я. У меня то же самое. А что ты хотела сразу после института? Я думаю, главное сейчас – начать хоть как-нибудь, а потом бить в одну точку, и все будет в порядке. Знаешь, я давно поняла, – Дашка небрежно отбросила журнал, – мы – цивилизация статуса. Можно всякой фигней заниматься – выяснять влияние айсбергов на течение предменструального синдрома у аборигенов Новой Гвинеи или проводить сравнительный анализ жилкования капустных листьев в зависимости от аппетита гусениц, – но пока работаешь, у тебя есть статус. Статус. Понимаешь? У тебя, между прочим, высшее образование. Вы с ним сейчас на равных. Он со своим бизнесом, а ты…

– Даш, ну что ты сравнила, – перебила подругу Ольга. – Какие у него дела, какие у меня…

– А какие бы ни были! Ты же станешь зависеть от него, если дома засядешь. Это первые два месяца будет весело, а потом сама увидишь. Начнешь все делать так, как он захочет. Твое слово будет последнее, и не потому, что он больше денег в дом приносит, а потому, что он вообще перестанет тебя слушать. Он тебе уже сейчас диктует: платье такое, туфли такие… Спасибо, хоть букетик разрешил выбрать…

– Слушай, Дашуня, давай я сама буду решать, а? – холодно перебила подругу Ольга. – Ты хочешь, чтобы я на этой занюханной работе всю жизнь просидела? Сижу, бумажечки из стопочки в стопочку перекладываю. В перерыве – чай с колбасой. Спасибо, наелась. И бумажек, и колбасы. Начальница – дура, а я обязана ей в рот смотреть. Перерыв сорок пять минут, и не дай бог на минуту опоздать – объяснительных десяток напишешь…

– Оль, ну не сердись. – Даша мягко накрыла своей ладонью руку подруги. – Я ведь совсем не то имела в виду. Ты можешь и полдня работать. Хотя бы на булавки себе зарабатывать. Как только он почувствует, что ты от него зависишь…

Но Ольга сердито стряхнула ее руку.

– А по-моему, ты просто завидуешь. Платье, туфли! Да у меня никогда в жизни не было такого платья и таких туфель! И у тебя тоже! И вообще, мне кажется, что тебе плевать и на мою работу, и на свою. Вот если бы тебе завтра предложили замуж выйти и дома сидеть, ты бы ни минуты не сомневалась. Ты бы бегом побежала, не то что дома сидеть, а просто замуж… – Ольга осеклась, поняв, что в запале наговорила лишнего.

У Даши ярко пылали щеки, а в глазах стояли готовые пролиться слезы. Она медленно встала, слепым движением нашарила свою видавшую виды сумку.

– Я, наверно, пойду…

Даша Серегина, миловидная, но не более того, подруга первой красавицы курса Ольги Онацкой, шла к двери, чтобы больше никогда не переступать этот порог. Ольга догнала ее, повисла на шее.

– Дашка, Дашка, ну прости меня! Прости меня, я не хотела! Просто все это очень сложно, но ты же видишь, я люблю его, и он любит меня, и я хочу сделать так, как он хочет…

Дашка видела только, что Ольга заговаривает ей зубы, пытаясь как-то сгладить нанесенную обиду. Конечно, они помирились, и пили чай, и смеялись, и вспоминали все ссоры, и особенно красный совок, и выбрали наконец-то букет. И больше никогда не возвращались к этому разговору.

Однако сейчас красавица Ольга, так удачно вышедшая замуж, сидит пьяная, заплаканная, потому что ее муж ушел от нее к какой-то бабе. И Ольга почти слово в слово повторяет то, что Дашка сама пыталась ей втолковать пять лет назад. Как это она говорила? Уютная клуша? Ольга, разумеется, никакая не клуша – ухоженная, еще более расцветшая в замужестве молодая женщина, со вкусом и стильно одетая, не то что она, Дашка. Вот Дашка действительно имеет все шансы со временем превратиться в «уютную клушу» – семьдесят килограммов живого веса, слишком простое лицо, склонность к просторным свитерам собственной вязки и старым джинсам… И практически никакой личной жизни. Да, конечно, она тогда все-таки немного завидо вала Ольке…

Деликатный стук оторвал Дашу от этих мыслей, и она быстро распахнула дверь. Соседка стояла на тускло освещенной площадке с хлебом в руках.

– А вот и таблеточки. Дадите ей сразу две.

– Спасибо большое! До еды или после?

– Все равно. Я зайду к вам еще через пару часиков, ладно? Постарайтесь ее накормить и уложить спать. И не оставляйте подругу одну, хорошо?

– Спасибо вам большое, – еще раз поблагодарила Даша, – извините, не знаю, как вас…

– Вера Ивановна.

– Даша.

– Ну хорошо, Дашенька, так я еще зайду.

Даша закрыла дверь и с облегчением вздохнула. Как хорошо, что нашлась эта Вера Ивановна! Интересно, что это за лекарство? Таблетки были маленькие, белые, безо всякой маркировки. Ну, врачу виднее. Она зажала бумажку в горсти. Ольга все так же сидела и смотрела в черное окно.

* * *

– Спит? – поинтересовалась врач, входя в выдраенную до блеска Дашиными усилиями кухню.

– Сразу заснула. Еще раз вам спасибо. Может быть, чайку со мной выпьете?

– С удовольствием, Дашенька.

Вера Ивановна была все в том же домашнем халате, в котором приходила пару часов назад за сахаром. Только фартук сняла.

– Я вам кусочек торта положу, не возражаете?

– Не возражаю.

Даша придвинула гостье блюдце с кусочком торта, потом вздохнула и взяла еще кусочек себе. Все равно, калорией больше, калорией меньше – никакие диеты на нее не действовали.

– Может, с лимоном? – спохватилась она, уже усевшись напротив врача.

– Сидите, Дашенька, все прекрасно. Оля – ваша родственница?

– Нет, мы просто дружим с детства.

– А вы сможете несколько дней с ней побыть?

– Ну, я не знаю… – Даша растерялась. – Я хотела матери ее сказать…

– Знаете, может быть, не нужно этого делать. Извечный конфликт матери и дочери… Она ведь вас попросила приехать, а матери, наверное, ничего не сказала?

– Да, так и есть. Знаете, Олина мама не очень Андрея любит. Она доктор наук, такая, знаете, ученая дама, и у нее обо всем свое мнение. И у него, представьте, тоже.

Вера Ивановна улыбнулась.

– Это, Дашенька, скорее правило, чем исключение. Я завтра еду к дочери, и боюсь, зять будет не рад моему приезду. У него тоже, как вы изволили заметить, на все свое мнение. Ну, и у меня, само собой. – Она развела пухлыми руками и дробно рассмеялась.

Даша тоже улыбнулась, но тут же и огорчилась.

– Я думала, вы завтра опять зайдете. Так лекарство хорошо на Ольгу подействовало…

– Она завтра совсем в другом настроении проснется, вот увидите. Все образуется, Дашенька. Погуляет ее Андрей и вернется. – Вера Ивановна пожала плечами. – Дело житейское.

– Я боюсь, что это серьезно. Она говорит, что он как будто даже не в себе был, когда уходил. То есть не просто поскандалили и дверью хлопнул, а гораздо, гораздо серьезнее.

– Да, это неприятно. – Вера Ивановна аккуратно подцепила на ложечку крем. – Говорите, он словно бы не в себе был? А до этого у них все хорошо шло? – задумчиво спросила она.

– Да я и не припомню, чтобы они ссорились, а что?

Вера Ивановна пожевала губами, потом скорбно поджала их и изрекла:

– Здесь не все так просто, Даша. – Она со стуком положила ложечку. – Многие девушки на все пойдут, лишь бы такого мужа себе отхватить, правильно?

Даша с недоумением уставилась на собеседницу.

– И я голову даю на отсечение, Дашенька, что это приворот!

– Как это? – опешила Дашка. – Вера Ивановна, вы думаете, что…

– Я не думаю, я знаю. – Вера Ивановна твердо смотрела Даше прямо в глаза. – Вы мне поверьте, Дашенька, как врачу. Я таких случаев в своей практике насмотрелась! И сглаз, и порча, и приворот, и даже зомбирование. Все это реально, и врач иногда совершенно не в силах помочь. Да и какие сейчас врачи! Наша медицина, опирающаяся только на фармакопею, то есть практически чистую химию, не признающая ничего, что выходит за рамки обыденного, – это просто беда! Ведь организм – гораздо более сложная химия. Взять гомеопатию. Как такое мизерное количество вещества может запускать сложные биохимические процессы? Столетиями применяют, а объяснить не могут. Однако же помогает! Или что мы знаем о человеческом мозге? Да практически ничего!

– А я думала, вы детский врач… – ошеломленно протянула Дашка.

– Ну что вы, Дашенька. – Вера Ивановна снова дробно рассмеялась. – Я психиатр.

Вот это да! Дашка смотрела на сдобную Веру Ивановну в стеганом халате с розанами и никак не могла представить ее рядом, допустим, с буйнопомешанными. И вообще, все это никак пока не укладывалось в Дашиной голове, кроме той самой чистой химии, которую она и преподавала. Какой приворот? Может быть, правду говорят, что психиатры сами немножечко того… с приветом?

– Так вы считаете… – промямлила Даша.

– Я считаю, – твердо заявила мадам психиатр, – что нужно вмешаться в ситуацию, и как можно быстрее. У нас на этой неделе девушка молоденькая поступила с попыткой суицида – тоже муж бросил. – Вера Ивановна бесшумно отхлебнула из чашки.

– Боже мой, боже мой… – У Даши внутри все похолодело. Значит, пока она возилась в этой своей проклятой лаборатории, пока выбирала торт, Оля могла… – Что же делать, Вера Ивановна?!

– Я считаю, нужно обратиться к практикующим, так сказать, медиумам, знахарям – не знаю, как они точно называются… И я вам этот совет даю не как врач, а как человек, который такое уже наблюдал. У дочери моей хорошей знакомой вот так же, как вы говорите, «странно» ушел муж. Она обратилась в одно такое… гм… агентство, и муж вернулся. Только идти нужно не куда попало. Кругом в городе одни шарлатаны! Возьмут деньги и не помогут. Идти нужно именно туда. Там настоящие специалисты. И деньги, между прочим, берут только по положительному результату. Да. Как вот только оно называется… – Врач наморщила лоб и завертела в пальцах ложечку.

– Вера Ивановна, вспомните, миленькая! – запричитала Дашка.

Чем черт не шутит! Может быть, Андрея и впрямь?.. Да, у них в училище, вспомнила Дашка, была история с лаборанткой, которая уволилась в прошлом году. У нее дома полтергейст завелся, и она тоже куда-то ходила. Только Даша не помнила, помогло или нет.

– Я вам завтра телефончик найду. – Вера Ивановна аккуратно поставила чашку на блюдце.

– Вы же завтра к дочери уезжаете, – напомнила ей Даша.

– Да, конечно! Конечно! Просто вы меня вашей историей огорошили. Знаете, Дашенька, если вы мне дадите аппарат, я прямо сейчас позвоню и возьму для вас адрес. Так надежнее будет.

– Сейчас-сейчас! – Даша проворно подала трубку и ринулась в коридор. Роясь в сумке, она невольно прислушивалась. Вера Ивановна говорила с какой-то «милочкой». Даша не поняла, имя это или просто вежливое обращение. – Вот! – прошептала она, подсовывая бумагу и ручку.

Вера Ивановна кивнула, тряхнув кудряшками.

– Еще раз на всякий случай… – Она быстро написала в блокноте ряд цифр. – Огромное тебе спасибо, милочка. И твоим тоже всем привет, а внученька пусть выздоравливает…

Даша услужливо приняла из рук Веры Ивановны трубку.

– Лучше всего идите туда завтра, не откладывая. Они вам непременно помогут.

Она смотрела Дашке прямо в глаза, и Даша почувствовала, что очень хочет спать, вот сейчас проводит, и… Они непременно пойдут туда с Ольгой завтра… Вера Ивановна совершенно права…

* * *

Телефон настойчиво трезвонил, и Дашка спросонок не сразу поняла, где находится. Тапок рядом не было, и, тихо чертыхаясь, Дашка полетела босиком, боясь, что звонок разбудит Ольгу. Наконец-то! Дашка схватила трубку:

– Слушаю!

– Это Ольга Михайловна Литвак? – спросил веселый женский голос.

– Я за нее! – так же весело ответила Дашка.

– Что ж вы, мамочка, сдали анализ и не приходите? Или не интересно уже?

– Ой, знаете… – замялась Дашка, не зная, что отвечать и откуда это звонят.

– Положительный у вас результат, положительный, – пел голос. – Ребеночка оставлять будете, так ведь? Тогда на учет нужно становиться, мамочка, так ведь? И не нужно с этим тянуть. А то тянут некоторые до последнего, так ведь?

– Так, – снова согласилась Дашка.

– Вот и приходите.

– Я приду. То есть мы вдвоем придем. То есть… – Дашка вконец запуталась.

– Да хоть впятером, – разрешил голос.

– А куда приходить? – осторожно поинтересовалась она.

– Да сюда же и приходите, в консультацию, по месту жительства. – Говорившая с ней женщина, казалось, была удивлена. – Туда, где вы анализ, мамочка, сдавали!

– А, хорошо…

Дашка некоторое время растерянно слушала гудки, а затем бережно, как будто трубка была стеклянная, положила ее. Боже мой! Выходит, Ольга беременна? Только такой вывод Дашка могла сделать из только что состоявшейся беседы. Ольга беременна! Даша знала, что Ольга давно хотела ребенка, но у них с Андреем почему-то не получалось. Сначала не торопились, а потом – не получалось. А теперь Андрей от нее ушел. А у нее получилось. А стресс! А коньяк! – Дашка даже застонала, зажмурив глаза. Что стоило этой тетке позвонить четыре дня назад! Ольга сказала бы Андрею, и все было бы хорошо. Андрей тоже хотел ребенка. И вот теперь он даже не знает, что Ольга беременна. Хотя она и сама еще об этом не знает. Даша посмотрела на часы. Ого! Ничего себе они спят! Уже половина девятого. Нужно срочно звонить и договариваться о замене. «Или сказать, что ухожу на больничный? Допустим, простыла», – подумала Даша и пошевелила пальцами босых ног. Но тогда придется ехать домой и вызывать врача. Еще и врачу что-то врать. Дашка критически осмотрела свое отражение в зеркальной дверце. На нее глянула совершенно здоровая, хотя и несколько растерянная физиономия. Волосы вполне густые и блестящие, правда, какие-то бесцветные – Ольга сколько раз предлагала ей осветлить их, заверяя, что блондинкой подруга будет очаровательной, но Дашка боялась испортить свое единственное, как она считала, достоинство. Впрочем, глаза ничего – очень даже голубые. Румянец во всю щеку – конечно, какой там больничный! Ладно, сейчас она позвонит в училище. Пусть ее подменят, она потом свои часы отчитает.

Ольга проснулась какая-то вялая, даже как будто смирившаяся. Пока Даша хлопотала над завтраком, подруга слабо мешала ложечкой в чашке и смотрела в окно. В окне ничего интересного не было – голые деревья раскачивались на ветру, где-то далеко внизу брели люди, укрываясь от непогоды под зонтами. Говорить или не говорить Ольге о звонке из консультации, она пока не решила. Зато разговор с Верой Ивановной передала полностью, даже добавив от себя историю с полтергейстом. Ольга рассеянно выслушала и тяжело вздохнула.

– Не знаю, Даш. Я в это не верю.

– Ну что тебе стоит, – горячилась Дашка, – с тебя даже денег не возьмут! Только если Андрей вернется. Ты ведь сама говорила, что он странный какой-то был, так?

– Ну и что?

– Ну и то. Вполне может быть…

– Ой, Дашуня… Ты ж сама все объясняешь исключительно с научной точки зрения. А сейчас?

– Раньше о биополе человека ничего не знали, а теперь его фотографии даже в детских учебниках есть! А если вдруг Андрея зомбировали каким-то образом? Ты сама себе не простишь, что не помогла! – не сдавалась Даша.

– Ну, я не знаю… Чепуха какая-то. Голова трещит… Может, выпить немножко?

– Оль, давай лучше анальгинчику. Или цитрамончику…

– Даш, при похмелье нужно выпить пятьдесят граммов – и все как рукой снимет…

– Ну нет, пить ты больше не будешь, хватит! Беременным вообще нельзя пить, – выпалила Дашка и осеклась. Она хотела приберечь эту новость в качестве, так сказать, тяжелой артиллерии, если уговорить Ольгу будет трудно.

– Что?! Что ты говоришь? Дашка?!

– Из консультации утром тебе звонили. Сообщили, что результат положительный. Это ж замечательно, Оль, правда? И ради ребеночка ты должна туда пойти. Что ж он, без отца останется? Да я уверена, что тебе там помогут. Ты ведь хочешь, чтобы он вернулся, правда, Оль?

– Хочу, – как-то неуверенно произнесла Ольга и вдруг, уронив голову на стол, заплакала.

Даша ожидала увидеть в знахарском офисе таинственные артефакты, картины мистического содержания, на худой конец черные с золотом стены и громоздкую инквизиторскую мебель. Ничего этого и в помине не было. Стены как стены, ровные гипсокартонные перегородки, выкрашенные краской цвета «маргарин по рубль двадцать», стандартная мебель. За конторкой сидела любезная девушка, в которой тоже не просматривалось ничего демонического. Даже ногти девушки не отличались особой длиной и были покрыты бледно-розовым перламутром. «Да, – Даша исподтишка разглядывала сидящих вдоль стен посетителей, – вон та девица, пожалуй, подошла бы больше других». Девица и впрямь отвечала всем стандартам – неимоверно высокая и худая, с черными губами, волосами и ногтями. Ресницы ее поражали своей неестественной длиной и густотой. Ко всему прочему, девица была совершенно не по погоде декольтирована – острый глубокий вырез облегающего черного пальто открывал голую шею и часть груди. В вырезе болталось штук шесть металлических цепочек с подвесками, испещренными непонятными, но явно имеющими какой-то высший смысл символами. Внутренне поежившись, Даша перевела взгляд на собеседницу черной девицы – толстую тетку в ярко-красном пуховике и вязаных волосатых рейтузах. По обрывкам разговора Даша поняла, что декольтированной девушке для полного счастья необходим один человек и что она не остановится ни перед чем, лишь бы он был «только мой навсегда», как высокопарно выразилась девица.

Ольга сидела закрыв глаза и упершись затылком в стену. Ждать им, по-видимому, придется еще долго. Сначала очередь девицы, потом тетка в рейтузах, потом они. Даша привстала и потянулась к столику, чтобы взять что-нибудь почитать, но тетка в рейтузах немедленно сгребла все чтиво себе. Из глубины помещения выплыла какая-то дама в голубой норке и направилась к выходу. Выражение лица у дамы было довольное. Черная девица проворно вскочила, звякнув своими цепями, и на огромных каблуках, возвышаясь почти до потолка, загрохотала по коридору. Толстуха вздохнула и принялась изучать прессу. «Интересно, долго будет этот, как его… сеанс, что ли?» – подумала Даша. Толстуха громко сопела над какой-то сенсацией, и Даша терпеливо приготовилась ждать сколько нужно. Впрочем, не прошло и десяти минут, как снова застучали каблуки и появилась девица, хотевшая кого-то приворожить навеки. Вид у нее был взволнованный, глаза блестели. Она плюхнулась рядом с рейтузами и объявила:

– Не взялись!

– Это почему ж? – Толстуха отложила газеты.

– Таких, как я, не берут! – Черная оглядела дам победным взглядом и возвестила: – Я – инопланетянка! У меня биополе другой конфигурации. А они работают только с гуманоидами этой планеты. Я с самого детства была в этом уверена! Я всегда была такая… – Черная девица взмахнула длиннющими ресницами, и Дашка вроде бы даже почувствовала ветер, – такая неземная!

– И что ж теперь? – испуганно спросила тетка и на всякий случай немного отодвинулась.

– Мне нужен человек моей крови. – Девица смотрела на этих представителей низшей расы с нескрываемым превосходством. – Только с ним у меня могут быть отношения! Великий мастер сказал, что на планете много моего народа и я скоро найду свою судьбу. – Декольтированная посланница космоса попудрила нос, из яркой пачки выдернула черную сигарету, сунула ее в черные губы, подхватила полы своего черного пальто и удалилась.

– То-то я гляжу, что она голая совсем и в такую-то погоду не мерзнет. – Толстуха посмотрела вслед девице со смешанным чувством восхищения и ужаса.

– Ваша очередь, госпожа Парасочка, – напомнила ей администратор.

Госпожа Парасочка тяжело поднялась с дивана, зачем-то огладила свои мохнатые ноги и объявила:

– Ну, я пошла.

* * *

Парасочка Светлана Петровна от волнения расстегнула пуховик, под которым оказался такой же, как и рейтузы, волосатый свитер.

– По гороскопу вы Дева, – с порога заявил ей человек в балахоне. – Хозяйственная, надежная, любящая…

Госпожа Парасочка кашлянула и, залившись румянцем, прошептала:

– У меня…

– Знаю, – перебил ее внушающий мистический ужас человек, – я все знаю. От вас ушел муж. Вы хотели бы его вернуть.

– Точно. – Госпожа Парасочка, словно завороженная, смотрела на ясновидящего. Узнал, все узнал с первого взгляда. И что Дева, и что хозяйственная, надежная. Госпоже Парасочке было невдомек, что ее паспортные данные, занесенные администратором в компьютер, тут же появились на спрятанном от посторонних глаз экране в комнате великого мастера.

– Проходите, пожалуйста, садитесь.

Светлана Петровна подошла к креслу и робко опустилась на краешек.

– Я вас спрошу, чтоб уж сразу, – начала она. – Я волнуюсь очень, да и интересно, сколько, к примеру, это будет стоить?

– Возвращение вашего мужа – в случае благоприятного результата, разумеется, – две тысячи долларов. – Великий мастер прошелестел мантией и сел напротив.

– Это что ж, – Парасочка внезапно обрела свойственную ей уверенность, – по городу кругом – семьдесят гривён. И по телевизору. – Парасочка наморщила лоб и процитировала рекламу: – «Я разорву отношения вашего мужа с любовницей навсегда!» Точно! Ну, даже пусть не семьдесят, пускай будет сто, ладно, – а у вас что ж так сразу – две тыщи-то зеленых?

– Вы обойдете всех в городе и везде заплатите по семьдесят гривен, – с неуловимой усмешкой сказал человек, – и нигде вам не помогут. И все равно придете к нам. То есть заплатите два раза. Время уйдет, нам будет труднее работать, и стоить это будет еще дороже.

Хозяйственная госпожа Парасочка, торгующая обувью на Барабашовском рынке, тут же все поняла. Ибо все, что касалось коммерческой части любого проекта, она смекала с ходу.

– А если мы не поможем, так ведь и денег не возьмем. Впрочем, может, мы и не возьмемся…

– Это почему ж? – вскинулась мохеровая Парасочка.

– Многое будет зависеть исключительно от вас. Сможете ли вы предоставить нам определенные сведения, совпадут ли гороскопы, благоприятно ли расположение звезд…

– Сведения я вам хоть сейчас любые предоставлю. – Светлана Петровна поерзала, устраиваясь поудобнее. – Хорошо, считайте, что мы договорились.

– Итак, это ваша…

– Точно, подруга! Такая, блин, подруга была, – тут же взорвалась госпожа Парасочка. – Пишите: Крячко Любовь Павловна, пятьдесят восьмого году… – зачастила она.

Великий мастер деловито записывал, уточняя:

– Число и месяц рождения знаете? Это важно. Где проживает, знаете? Очень хорошо. Ваш муж до этого с вами жил? Хорошо. Скажите ваш фактический адрес.

– Где прописана, что ли?

– Нет, где на самом деле живете. Линий высоковольтных передач рядом с домом нет?

– Да вроде нет… А это плохо? – заволновалась Парасочка.

– Если нет, то хорошо. Могут существенно повлиять, – таинственно пояснил он. – Фотографии вашей соперницы у вас с собой нет?

– Как же, есть. Я как знала, захватила. Вот. Только я себя отрезала. Не хочу больше рядом со змеей этой подколодной. Она у меня еще и денег назанимала, а я, дура, ей дала…

– Что ж вы так неосторожно?

– Что денег дала?

– Отрезали неосторожно. – Великий мастер насупился. – Резать – это, знаете ли, риск большой. Фотография – очень опасная вещь. Она несет отпечаток нашего тонкого тела. Вы себе огромный вред можете нанести и знать ничего не будете! Обратились бы к нам, мы бы сделали как надо.

Тонкое тело Парасочки бросило в пот. Она пошире распахнула пуховик и, затравленно глядя великому мастеру в глаза, спросила:

– Так что ж теперь будет?

– Не волнуйтесь, все поправим. Сколько вы ей денег дали? – поинтересовался он.

– Пять тыщ. Накрылись теперь мои денежки медным тазом!

– Деньги она вам вернет, – пообещал мастер. – Давайте ваше фото сюда, я с ним поработаю.

Парасочка положила фотографию на стол, оставив на его глянцевой поверхности мокрые следы.

– Еще нам будет нужен предмет, который ваша соперница носила, или хотя бы держала в руках. Подойдет перчатка, еще лучше – ее ночная рубашка или другой предмет близкого контакта.

Светлана Петровна задумалась.

– Ничего такого у меня нет. Эх, кабы я раньше знала, что все так обернется! Теперь же я к ней не пойду: дай, мол, Люба, твою сорочку.

– Вы подумайте, возможен даже такой предмет, который она недолго держала, но не менее трех минут. Три минуты будет вполне достаточно. – Мастер пошевелился, скрипнув креслом. Парасочке показалось, что глаза у него засветились, как у кота в темноте. Она завороженно смотрела на него и не шевелилась.

– Ну что, Светлана Петровна, – прервал тишину человек в кресле напротив, – обеспечите вы нам такой предмет?

– А стаканчик от кофе подойдет? – Парасочке уже хотелось уйти отсюда, подальше от страшных глаз великого мастера. – Она кофе всегда на базаре пьет. Может, три минуты пьет, может, дольше. Ежели смогу, я и перчатки ее прихвачу, но не обещаю, уж больно руки марать об эту стервозу противно…

– Хорошо. Стаканчик подойдет. Завтра приносите нам стаканчик, вторую половину фотографии, и мы начинаем работать.

– Может, аванс? – Парасочка полезла в сумку.

– Мы же с вами ясно условились, Светлана Петровна, – укоризненно напомнил ей маг, – деньги только по факту. Если мы вам не поможем, то и денег не возьмем.

– А за фотографию мою как же? Ну, что вроде как порчу снимете?

– А это мы вам сделаем совершенно бесплатно.

– Ага, ага. – Уже стоя в дверях, Парасочка внезапно спросила: – А бывало так, что вы работу сделали, а клиент вам не заплатил?

– Вы сами подумайте, Светлана Петровна, может такое быть или нет. И что мы с таким человеком сделаем, с нашими возможностями…

Глаза у великого мастера снова загорелись, и госпожа Парасочка пулей вылетела вон.

Толстуха появилась в приемной, тяжело дыша и на ходу дергая змейку, в которую попали мохеровые космы. На лице у нее читалось смятение. Она быстро протопала к выходу и грюкнула дверью. Значит, теперь их с Олей очередь. Даша отложила газеты. Вот ужас! Неужели все это правда? Чего только, оказывается, не бывает! И сглаз, и порча, и какой-то «подклад», и проклятие! И все это люди делают друг другу! Зачем?

– Госпожа Литвак, ваша очередь.

Ольга отложила газету и растерянно посмотрела на подругу.

– Дашунь, пойдем со мной.

– Ничего не бойся. – Дашка подхватила ее под руку – Я уверена, что тебе помогут.

– Госпожа Литвак? – Приветливый мужчина в какой-то смешной черной хламиде – ну вылитый Бэтмен! – распахнул перед ними дверь. – Проходите. А это с вами…

– Подруга моя, – быстро сказала Ольга. – Можно мы вместе?

– Вот этого как раз нельзя. – «Бэтмен» подхватил Ольгу под локоток. – Вместе вы в кино пойдете. А беседа наша должна быть с глазу на глаз. Иначе толку не будет… А подруга ваша пусть попозже зайдет, на пару слов. Я уже вижу у нее одну проблему, и она должна об этом знать.

Ольга прошла в комнату, а Даша, немного разочарованная, вернулась в холл. Читать страшные газеты ей как-то расхотелось, и она стала просто смотреть в окно. Между тем на улице быстро темнело. Что-то Ольга там долго… Еще и ей зачем-то велели зайти. Даше неожиданно стало страшно. «Ну что у меня может быть такого? – успокаивала она себя. – С мамой все в порядке… На работе меня вроде никто не подсиживает. Вот с Ольгой нужно что-то делать. Может, ее лучше было свести к этому… психоаналитику?» Даша Серегина в своей жизни никогда не видела живого психоаналитика, только в кино. Там этих самых психоаналитиков было просто ну как собак нерезаных. А вот в жизни такого изобилия не наблюдалось. «Ну, должны же они где-то быть, – рассуждала она. – Я понимаю, что не в районной поликлинике, но все же. Нужно будет как-нибудь узнать. Или к этой самой Вере Ивановне сходить. Психиатр и психоаналитик – это почти одно и то же. Или не одно? Плохо, что я у нее номер квартиры не спросила. Кажется, она говорила, что на шестом живет. А может, Оля ее знает?» – Даша так задумалась, что не заметила, как вышла Ольга. Впервые за два дня на губах подруги было слабое подобие улыбки.

– Даш, подойди к нему. Он зачем-то тебя спрашивает.

– Оль, ну что? – Дашка мертвой хваткой вцепилась в Ольгин рукав.

– Ты подойди, а то неудобно заставлять его ждать. Я тебе потом… То есть я не могу тебе рассказать, этого нельзя рассказывать, понимаешь? Ну, ты иди, иди…

– Так вот, милая девушка, насколько я понимаю, вы не замужем и никогда не были.

– Правильно понимаете. – Дашка с интересом рассматривала кабинет.

– А никогда не были и никогда не выйдете, потому что у вас венец безбрачия.

– Венец… чего? – Дашка оторвалась от созерцания хрустального шара.

– Венец безбрачия, – терпеливо повторил великий мастер.

– Что?! – Даша Серегина, преподаватель химии, свято верящая в закон сохранения вещества, опешила. – Откуда вы это взяли?!

– Это моя работа, – глядя Даше в глаза, пояснил он. – Садитесь, милая девушка. Видимо, у вас это семейное. Или я не прав?

– Почему ж семейное? – удивилась Даша. – Мама моя была замужем…

– А сейчас? Все так же замужем?

– Нет… – Даша задумалась. – Бабушка замуж не выходила, точно. Война, женщин много было, а мужчин мало, – объяснила демографическую ситуацию преподаватель Серегина. – Ну а мама… Отец сильно пил и в конце концов ушел от нас. Я думаю, что и к лучшему.

– Ну, если вы думаете, что женщина не должна иметь мужа и так только к лучшему, боюсь, ничем не смогу вам помочь. Не думал, что вы такая феминистка. До свидания. – Черный маг встал.

Даша тоже встала, не зная, что сказать. Конечно, она хочет иметь семью, детей, просто любящего человека рядом. И у нее действительно с этим что-то не ладится. Она сделала шаг к двери, потом другой… Сейчас она уйдет отсюда, и никто больше ей не поможет… Внезапно она решилась.

– Допустим, я хочу выйти замуж! – Она повернулась и открыто посмотрела прямо на великого мастера. Увидела, что он смотрит на нее не то с любопытством, не то с брезгливостью. Как на внезапно заговорившую подопытную лягушку. И все равно повторила: – Да, я хочу выйти замуж. Я хочу иметь нормального мужа, детей. Я не знаю, почему у меня ничего не получается. Я не верю в эту вашу… магию. И верю. Я не знаю.

– Успокойтесь, – мягко произнес человек. – То, что вы не верите, никак не скажется на результате. Вера придет. И мы снимем с вас эту гадость. Вы удачно выйдете замуж.

– И что я для этого должна сделать?

– Вы должны прийти сюда через три дня, рано утром. Запишитесь первой, на семь утра. Эти три дня вы будете строго поститься. Утром, перед тем как прийти сюда, не умывайтесь, не чистите зубы, не расчесывайтесь, ничего не ешьте и не пейте. Когда у вас месячные?

– Только были, – пролепетала Даша. – А что?

– Мы не работаем с женщинами, когда у них месячные. Дальше. На пути сюда вы не должны ни с кем говорить. Заранее купите себе новую одежду. Все, что было на вас прежде, вы не должны больше никогда надевать. Не надевайте на сеанс никакого металла – ни колец, ни сережек. Часы тоже. На обратном пути вы также не должны ни с кем говорить. Когда придете домой, сразу умоетесь, причешетесь новой расческой и переоденетесь в новую одежду.

– Извините… – Ошеломленная таким количеством ограничений, Даша замялась. – Но я хочу сразу спросить. Сколько это будет стоить? Видите ли, я не слишком много зарабатываю…

– Мы не слишком много за это берем. – Великий мастер усмехнулся. – Сто вас устроит?

– Сто… чего? – совсем растерялась Даша.

– Гривен. Оплатить можете сегодня, чтобы потом не общаться азбукой глухонемых.

Он, кажется, насмехался над ней. Даша вспыхнула:

– Я согласна. И не потому, что так уж хочу выйти замуж. Просто… Просто мне интересно! – Она повернулась и пошла к двери, чувствуя спиной тяжелый взгляд человека в мантии.

Когда они с Ольгой вышли на улицу, было уже совсем темно. Противный дождь, который лил столько дней кряду, вдруг прекратился. Воздух был удивительно свежим, слегка морозным и пах совершенно изумительно. Даша никак не могла понять – чем. И вдруг поняла – пахнет снегом.

– Кажется, снег пойдет, – сказала она.

И тотчас, как будто все зависело только от одних этих Дашиных слов, в воздухе медленно закружились снежинки. Сначала робко, потом все сильнее, гуще. Когда они с Ольгой дошли до метро, снег уже валил вовсю. Он летел прямо из черного неба. И это было удивительно: из черного неба – такой белый снег.

– Что там тебе сказали? – тихо спросила она подругу.

– Знаешь, я не могу об этом… Он меня предупредил. Ну, в общем, все, как ты и предполагала. Андрей ни в чем не виноват. И он вернется. Я теперь знаю, что вернется…

Даша так и не поняла, что было на ресницах у Ольги – то ли растаявший снег, то ли слезы.

* * *

Любовь Павловна Крячко была удивительной женщиной. Она умела внушать доверие, симпатию, расположение. К сожалению, этот ее талант распространялся только на женщин. С ними Люба ладила и дружила, хотя и не всегда бескорыстно. Но, несмотря на это, подруг у нее всю жизнь было море. А вот с мужчинами получалось почему-то на удивление плохо. То есть мужчины обращали на Любу внимание, ухаживали за ней, даже женились. Правда, до женитьбы доходило всего два раза. И оба мужа Любу бросили, не пожалели. А Люба очень хотела быть замужней дамой, сидеть дома, варить мужьям борщи, готовить битки, котлеты и компоты, и даже диетические слизистые супы.

От первого мужа у Любы был сын, которого она в полуторагодовалом возрасте отвезла тетке по матери, и он там так и прижился. Называл тетю Нюру мамой, вырос, окончил школу, потом ПТУ в райцентре и стал электриком в родном поселке городского типа, который так только на карте числился, а на самом деле как был всю жизнь деревней, деревней и остался. Лазил Любин сын в кошках по столбам, копал немаленький теткин огород, развел скотину – свиньи, гуси, куры и даже прихотливые индюки росли, жирели, плодились и размножались на теткином подворье. Люба деревню на дух не переносила – слава богу, что уехала, окончила педучилище и устроилась в городе. Но неизменно наведывалась на малую родину пару раз в году. Привозила кулечек пряников, кулечек конфет, бутылку газированной воды; когда сын был маленький – железную или пластмассовую машинку. Тетке – нейлоновый платок или флакон удушающе сладких духов, которые самой Любе дарили в школе на Восьмое марта. Уезжала же неизменно с полными сумками – яйца, сало, пахучее домашнее подсолнечное масло. Три-четыре самые толстые куры начинали с квохтаньем бегать по двору, предчувствуя безвременную кончину, едва Любаня, как называл ее родной сын, переступала порог теткиного дома. Для любимой племянницы тетка не жалела ни кур, ни гусей, ни даже индюков, хотя от индюков Люба всегда отказывалась – съесть такую огромную птицу одной было не под силу, а муж все так и не появлялся. Она никак не могла взять в толк почему: вроде и не дура непроходимая – всю жизнь Люба в школе преподавала домоводство; и хозяйка хорошая – шьет, вяжет, вышивает. Вся комната Любина в коммунальной квартире завешана макраме, салфеточками, вышивками в рамочках – красота. Анютины глазки, красные розы в вазе, кошечка с котятами, две собачки кудлатые, стоявшие на задних лапках, – все Любина работа, сидела, глаза портила.

Правда, был один серьезный претендент на Любину руку и большое щедрое сердце, с которым она два раза сходила в кино и один раз в Театр оперы и балета – куда уж дальше! Дальше она пригласила воздыхателя к себе домой, и вот там Любину лучшую вышивку с собачками он назвал обидным словом «кобелен», быстро выпил чаю и в Любином уютном гнезде больше не появлялся. А она потом долго ломала голову – ну чего мужикам еще нужно? Всю жизнь Люба была пышечка – так и не все любят щепок. Мужики не собаки, на кости не бросаются. Некоторые прямо так Любе и говорили, что у нее фигура просто прекрасная! Так что худеть Люба не собиралась.

Только вот почему-то к сорока годам таких любителей Любиных пышных прелестей становилось все меньше и меньше. А уж серьезных, готовых жениться – и вовсе не было. И хотя Люба заливисто хохотала, стреляла глазками и кокетничала, противное слово «целлюлит» стало сниться ей по ночам. И подруг почему-то становилось все меньше и меньше. Не приглашали Любу больше ни на дни рождения, ни на встречу Нового года, потому что Люба то руку благоверному ненароком на колено положит, то на балкон покурить позовет. Известно: седина в голову – бес в ребро, а вдруг суженый-ряженый, сто лет не встающий с родного продавленного дивана перед телевизором, возьмет да и уйдет с фигуристой Любой прямо в ее накрахмаленный коммунальный рай? И передавали друг другу подробности скандала, когда одна Любина подруга застала своего мужа, красного как рак, в супружеской кухне с крутобедрой Любой на коленях и водкой-закуской на столе. Сама подруга, медсестра, должна была быть в это время на суточном дежурстве, но почувствовала себя плохо, вызвала подмену и ушла. И, несмотря на разыгравшиеся буквально в считаные часы грипп, высокую температуру и осипшее горло, выперла Любу из семейного очага с таким треском и стуком, что отголоски были слышны еще долгие годы.

Люба сначала недоумевала, отчего это никто не приглашает, никто не зовет, а раньше от подруг отбою не было – кому шапочку свяжет, кому юбку раскроит, сейчас же даже если кто на улице встретит, только скажет «привет» и дальше пойдет. А кто и без привета, просто дальше. Однако горевала Люба недолго – потому что жизнь ее дала в одночасье такой крутой поворот, о котором она и не мечтала.

Со Светланой Петровной Парасочкой Люба Крячко познакомилась на рынке – покупала себе зимние сапоги. Перемерила она в тот день кучу обуви – и все никак не могла найти. Уже даже ноги стали мерзнуть, и она решила, что прилавок, у которого остановилась, будет последний. Если и тут ничего не отыщет, то придет в следующий раз. Но Светлана Петровна к Любиной проблеме отнеслась с пониманием. Люба хотела почему-то именно высокие сапоги, а не ботинки, хотя ее объемистые ножки не во всякие голенища помещались. И чтобы сапоги модные были, и кожаные, и не слишком дорогие, и не развалились бы через неделю. И так Люба за неполные десять минут обаяла Светлану Петровну, что та перевернула весь свой товар, сбегала на склад, но нашла-таки то, о чем Люба мечтала, и отдала по закупке – то есть по той цене, по которой сама в Москве покупала. Продала Светлана Петровна Любе отличные сапоги по дешевке, да еще и в самый разгар сезона – не иначе затмение нашло. А затем пригласила обаятельную и милую Любу вечером в гости – покупку обмыть. Люба в гости, конечно, пришла, принесла бутылку сладкого-пресладкого химического ликера, а потом стала захаживать чуть ли не каждый день – то салфетку подружке Свете принесет, то обои придет помочь клеить. Вот тогда-то в Любиной жизни все стало меняться. Светлана Петровна так к Любе привязалась, что дня без нее не могла прожить. Если Люба не у нее сидит, то непременно они по телефону говорят. И предложила Светлана Петровна задушевной подруге купить как раз освобождающееся место рядом с ней на рынке, а она, дескать, Любе всегда поможет и советом, и деньгами. Любе предложение показалось настолько заманчивым, что она тут же, прямо посреди учебного года, ушла из школы, заняла у подруги Светы денег и через две недели уже стояла рядом и бойко торговала женской обувью. Настолько бойко, что Светлана Петровна только диву давалась – казалось, что Люба всю жизнь стояла за прилавком, а не подшивала подолы «козликом» и не учила девочек прокладывать силки.

Короче, открылся у Любы Крячко новый талант. Зарабатывать Люба стала даже больше подруги, но долг отдавать почему-то не спешила, да, честно говоря, Светлана Петровна и не торопила. С радостью ходила с подругой по рядам, выбирая для Любы модные наряды. Теперь Люба Крячко ничего шить сама уже не хотела. Зачем? Ушли в прошлое английские костюмы, кружевные воротнички, блузки со стойкой, сборчатые юбки в шотландскую клетку, жакеты «шанель». Теперь на Любе в рабочее время зимой были синтепоновые штаны, куртка-пуховка, свитер с воротником «хомут» и перчатки с отрезанными пальцами. А после работы Люба влезала в стрейчевые джинсы, обтягивающие кофточки, открывающие все еще соблазнительную грудь с толстой витой цепью натурального золота.

Быстро научилась и курить – не так, как с мужьями подруг, едва прикладывая сигарету к губам, а по-настоящему. На свежем воздухе постоянно хочется есть, и Люба еще больше раздобрела. Ну так не вьетнамка же она худосочная в самом деле! Люба – настоящая русская баба. Есть за что взяться и подержаться. Только вот, к Любиному большому сожалению, взяться и подержаться желающих много не находилось. Цеплялась к одинокой рабочей женщине всякая рыночная шелупень, голь перекатная – грузчики, уборщики… Даже негритос какой-то, торгующий фломастерами вразнос, один раз пристал, пораженный щедрой Любиной славянской красотой в самое сердце.

Но все это было не то. Ей нужен был мужчина солидный, надежный, вот как Светкин Вовик – товар загрузил-отвез, Светку у прилавка подменил. А Любе на время поездок приходилось реализатора брать. А реализатор, он ведь только свою выгоду ищет, а о хозяйской и не печется. Когда сама Люба торговала, у нее выручка всегда в два раза больше была. Совсем Люба затосковала. А тут еще возраст бальзаковский, гормон в крови играет, мужика требует. И квартирку Люба уже в рассрочку купила, коммуналку свою удачно сбагрив, и ссуду в банке взяла. И мебель завезла – кровать огромную, белую с золотом, современную, с ортопедическим матрасом – за день на рынке спину наломаешь, зато ночью отдохнешь. Но очень одиноко ей было одной на ортопедическом матрасе метр шестьдесят на два. В коммуналке хоть придешь и с соседями в кухне пособачишься, а здесь – пусто. Хотела кота завести, а как его оставишь, когда за товаром ехать?

Этой осенью у них со Светкой торговля была что надо – мода, как известно, дамочка переменчивая. Фасон новый пошел – и весь товар, осенний и зимний, еще в октябре расхватали. Рассчитывали они ехать только после Нового года, чтобы уже весеннее брать, – а тут сейчас нужно. А Светка как раз тяжелое подняла, а может, надуло где, и скрутил ее радикулит. У нее спина всегда была слабым местом – она без теплых штанов и пухового платка вокруг поясницы и на работу не выходила, – а тут совсем худо. Даже повернуться не может, хоть плачь. Сестру ей прислали из поликлиники, уколы ставить, через неделю вроде немного отпустило. Люба со Светкиным Вовиком сама на рынок ездила – он товар грузил, а она за их продавцом приглядывала. Да какая там уже торговля – так, остатки. Обидно было, что Новый год через полтора месяца, скоро все как бешеные кинутся кто за обновками, кто за подарками, а у них со Светкой только залежавшийся неликвид – такое одни старые бабки купят, чтобы косточки на ногах не надавить. Они со Светой переговорили и решили, что Люба с Вовиком вдвоем поедут. Светлана Петровна на Любин вкус полностью полагалась, да и Любе будет спокойно, когда рядом мужчина. Деньги-то повезут немаленькие.

В Москве остановились у знакомых алкашей, где каждый раз останавливались. Впрочем, две комнаты, которые сдавали приезжим алкаши, были приличные, баба-алкашка себя не полностью пропила, в свободное от запоев время все чистила-драила, да и честная была – лучше на бутылку попросит, но чужого не возьмет.

Вечером в первый же день, привезя на квартиру тяжеленные сумки, Люба с Вовиком сели в комнате у Любы выпить-закусить, да и засиделись. Молчаливый Вова опрокидывал рюмку за рюмкой, а Люба только пару раз всего и пригубила – рассказывала мужу подруги всю свою нелегкую жизнь. Потом приемник включили – телевизора у алкашей не было, давно пропили. Танцевали посреди баулов под «Русское радио» и даже под рекламу и медленные, и быстрые танцы, тесно прижавшись друг к другу. Потом Вова Парасочка еще выпил на посошок и пошел к себе спать, а проснулся утром почему-то в Любиной постели. Люба смирно сопела где-то в районе его подмышки, и это ее тихое дыхание почему-то растрогало хмурого Владимира чуть ли не до слез. Его законная половина, оставшаяся дома с радикулитом, обычно оглушительно храпела, прижав безропотного супруга мощным телом к стене. А эта хоть и полненькая, но как-то не мешает. Он слегка пошевелился, намереваясь тихонечко вылезти и уйти к себе, но Люба еще во сне обняла его, положив ручку на могучую, заросшую черными волосами грудь Владимира. От этого прикосновения у него даже в голове застучало, и, крепко прижав к себе уже проснувшуюся Любу, он улыбнулся куда-то в пространство несвойственной ему, по-детски мечтательной улыбкой.

Пять дней они не вылезали из постели, и Владимир только удивлялся Любиной неутомимости и ненасытности. Светлана его уже давно не проявляла такой прыти, отговариваясь то радикулитом, то усталостью, а то и просто засыпала, не дождавшись мужа. Они и так уже задержались дольше оговоренного срока, но Владимир позвонил жене и сообщил, что задержатся еще на два дня. Светлана Петровна каким-то образом поняла, что дело нечисто, тем более что подруга любимая ни разу за все время не позвонила, ни о здоровье не справилась, ни о покупках не рассказала.

Приехав домой, Люба тоже не спешила появляться у закадычной подруги, зато Вовик летел на базар как на крыльях. И каждый день задерживался – то на два часа позже обычного приедет, то на три. А один раз вообще пришел поздно ночью – сказал, что отмечали день рождения и засиделись. Подозрения ее еще более усилились, когда муж стал отговаривать ее выходить на работу, предложив полечиться еще хотя бы месяц. Они, мол, с Любашей и сами справятся, а Светочка пусть сидит дома и выздоравливает. За это время Люба подругу ни разу не навестила, а когда Света сама ей звонила, разговоры выходили какие-то вялые и короткие.

Собравшись с духом, Светлана Петровна поехала на рынок и, пытаясь быть неузнанной в низко надвинутом на лицо капюшоне, из соседнего ряда наблюдала, как ее родной Вовик то приобнимет Любу за талию, то похлопает по массивному заду, а то, думая, что никто их не видит, и поцелует в шейку. Светлана Петровна стояла, глотая слезы, и больше всего ей хотелось сейчас же броситься на обидчицу и выцарапать ей бесстыжие глаза. Но Светлана Парасочка была женщина умная и выдержанная – во всяком случае, ее выдержки хватило до вечера, когда снова задержавшийся супруг явился наконец от разлучницы домой.

Муж угрюмо молчал, и чем дольше он молчал, тем больше распалялась Светлана Петровна – она припомнила ему и поздние возвращения, и затянувшуюся поездку, и поцелуи в шейку, куда ее – ее, законную жену! – он ни разу не целовал.

И тут Светлана Парасочка допустила главную ошибку – увидев, что муж как ни в чем не бывало, даже не сняв ботинок, отправился в кухню и, взяв со сковородки холодную котлету, с аппетитом ее ест, – она сказала то, о чем долго потом жалела и чего вообще никогда не должна говорить мужу жена, если хочет жить с ним долго и счастливо и умереть в один день.

– Да ты ж вообще никто – ноль без палочки! Всю жизнь на заводе своем сраном за копейки мантулил! И что у тебя было? Ну, что? Не скажешь? Зато я скажу. Спецовка, блин, и грамоты похвальные – такому-растакому, наладчику нашему золотому от дирекции завода. Наладчик! Видала я сегодня, как ты там налаживал! Да подотрись ты своими грамотами! Только я домой деньги приносила, и на базар я пошла стоять, чтобы было что детям надеть, чтоб не выросли такими, как ты! И всех вырастила, выучила, все люди, а ты как был никем, так никем и остался. И машину я тебе купила за свои деньги, и одела как человека, и жрешь-пьешь ты от пуза чего сам хочешь, и… – Тут Светлана Парасочка почувствовала, что кричит в пустое пространство. Муж, шваркнув в сковородку недоеденную котлету, брезгливо вытер пальцы о первое попавшееся – новые цветастые шторы – и, бросив открытой дверь, уже спускался по лестнице. Шаги его грохотали где-то двумя этажами ниже, когда Светлана Петровна замолчала, всхлипнула и выбежала на холодную лестничную площадку, забыв про радикулит.

– Вова! – закричала она, перевесившись через перила. – Вова! Вернись!

Но муж уходил от нее, уходил к какой-то там бывшей учительнице, которую она сама приветила, научила торговому делу, впустила в дом и в свое сердце. Змею на груди пригрела! И Светлана Петровна лихорадочно жала на кнопку лифта, а тот как назло стоял где-то на двенадцатом этаже. И когда она наконец спустилась вниз и вылетела из подъезда прямо в промозглую осеннюю сырость – в одном только халате и тапочках на босу ногу, – мужа уже и след простыл. Мигнула стóпами на повороте та самая машина, которой попрекала Светлана Петровна благоверного, – и все.

– Вова! – всхлипнула она. Холодный ветер раздул полы ее нарядного шелкового халата, и какая-то машина, попав колесом в колдобину, бесцеремонно обдала Светлану Петровну грязью.

* * *

Уже третий день Дарья строго постилась, сидя чуть ли не на хлебе и воде, а вот с новой одеждой выходил прокол – дома у нее ничего нового не было, а идти на рынок и бросить Ольгу одну она не могла. В конце концов она все-таки решилась.

– Оль, ты знаешь, я завтра с утра уйду ненадолго, ты не волнуйся.

– Туда? – многозначительно кивнув, спросила Ольга.

– Да. И ты, пожалуйста, со мной утром не разговаривай. И вообще, ты спи, а я схожу быстренько и вернусь… Да, Оль, мне сегодня на рынок съездить нужно. Прямо сейчас.

– Зачем? У нас все есть, да ты и не ешь ничего. У меня тоже аппетита нет…

– Видишь ли, я должна одежду себе купить… Новую. Всю новую, понимаешь?

Ольга неожиданно заинтересовалась.

– Тебе, если честно, давно пора гардеробчик обновить, а то ходишь, как…

– …старая дева, – закончила Даша.

– Ну что ты, в самом деле! Просто плащик твой сиротский действительно пора бы уже того… поменять на что-нибудь. И холодно тебе в нем. Да и ботинки латаные-перелатаные. Купим тебе дубленочку, свитерок такой… под глаза… – У самой Ольги глаза вдруг засветились, она поднялась с дивана, с которого уже неделю никуда не вставала. – Давай, Дашунь, собирайся, поехали.

– Да чего мне собираться. – Дашка усмехнулась. Лучшая прогулка для расстроенной женщины – это поход за обновками. Хотя бы и для подруги. Все хорошо, плохо только то, что деньги остались дома, а одалживаться она не любила. Два года Дашка потихоньку откладывала со своей скромной зарплаты и с репетиторских уроков, чтобы купить мечту всей своей жизни – компьютер. Но этой мечте, видимо, не суждено сбыться. Ольга права – по десять лет носить один и тот же плащ – это как-то не по-женски. Дубленку она себе, конечно, позволить не сможет, а вот дубляжик посимпатичнее… В плаще зимой чертовски холодно, хотя он ее и стройнит. В самые холода она, правда, надевает старинную бабкину каракулевую шубу, но шуба местами уже так вытерлась, что мать как-то заметила: «Скоро она окончательно облезет и превратится в приличное кожаное пальто». Короче, шубой можно было укрываться поверх одеяла в холодные ночи, и только.

– Оля, – позвала Дашка, – ты где?

– Здесь. – Ольга выглянула из ванной. – Только подкрашусь немного, и все.

«Пожалуй, мы идем на поправку, – улыбнулась про себя Даша. – Если женщина красит глаза и губы, значит вешаться или топиться в ближайшее время она точно не собирается».

– Оль, тут такое дело… У меня деньги дома, заедем или ты мне займешь?

– Конечно, заедем. – Ольга подмигнула из зеркала. – А то дашь тебе три копейки и три года ждать придется. Ты чего, Даш? Пока к тебе, пока по магазинам. Сейчас возьмем карточку и поедем.

– Оль, по магазинам я не поеду. Они мне не по карману. Только на рынок. Понятно?

– Даш, не придумывай, ладно? Я за все плачу, хорошо? Ты со мной возишься, нянчишься, на работу не ходишь…

– Ты что, решила компенсировать мои потери на работе? – холодно поинтересовалась Даша.

– Дашка, ну что ты как маленькая, ей-богу, – заюлила Ольга. – Просто по-дружески…

– Все. Никуда я не поеду. Ни в магазины, ни на рынок.

– Даже накраситься как следует не дала. Какая! Даш, а Даш? Ты обиделась, что ли? Даш? Ты бросаешь меня, что ли? Ой, какие мы индюки надутые. – Ольга улыбнулась и сразу стала прежней Ольгой, у которой все было в порядке. – А помнишь, как в институте мне на вечер пойти не в чем было и мы твою новую юбку на меня перешивали? Что? Не помнишь уже?

– Да помню я. – Дашка мгновенно оттаяла. Она вообще не умела сердиться. – Все я прекрасно помню. Если можешь, займи мне… тысячи две. Я думаю, на все хватит и еще на тортик останется. – Тут она вспомнила, что сегодня еще нужно строго поститься, и загрустила.

* * *

Все без малого две недели, что Владимир Парасочка жил у нее, Люба Крячко была на седьмом небе. Вместе на базар, вместе с базара. Даже то, что Вова помогал утром вывозить, а в конце рабочего дня собирать и отвозить на склад товар своей бывшей жены, Люба считала в порядке вещей. Именно так и должны поступать культурные, интеллигентные люди, к которым Любовь Павловна Крячко причисляла и себя. Развестись мирно, без скандала, даже помогать друг другу. А что? Ну что она Светке сделала плохого? Чем она виновата, что Володечка ее выбрал? Значит, есть в ней что-то такое… И она со страстью отдалась семейной жизни – готовила не покладая рук: жарила котлеты, пекла пирожки, один раз даже сварила настоящий украинский борщ. Но котлеты она пересолила, пирожки подгорели снизу, а сверху почему-то остались сырыми. Борщ вообще вышел какой-то пресный, а когда она хотела поправить дело и налила в него уксуса, есть стало совсем невозможно. Но Володечка мужественно ел и борщ, и котлеты, только вот пирожки пришлось отнести голубям на улицу.

Люба не могла понять, что же не так? Все по тем самым заветным рецептам, которые она диктовала девчонкам в школе. Может, все дело в том, что сама себе она много лет ничего такого не готовила? В школе обедала в столовой – приятельница-повариха всегда оставляла для Любы что получше; ужинала, как правило, у многочисленных подруг, а если и оставалась редким вечером дома, то готовила что попроще, лишь бы не торчать долго в коммунальной кухне. Картошку в мундире, макароны с маслом, сосиски. Утром – неизменная яичница. Но разве можно кормить любимого человека какой-то там яичницей? И, мóя после неудавшегося омлета по-провансальски взбивалку, Люба тяжело вздохнула.

Владимир Парасочка, наблюдая мучения женщины, с которой он решил делить постель, кров и стол, также вздохнул и сам поставил сковородку на огонь. Он ловко управлялся у плиты, обвязавшись парадным Любиным фартуком с мережкой. Люба засмотрелась на мужчину своей мечты. Может быть, этот день будет самым счастливым в их жизни?

Но, выходя из машины, Люба поскользнулась и сильно подвернула ногу. Да и торговля как-то сразу не заладилась. То ли Любина больная нога мешала делу, то ли что-то еще, но покупатели крутили в руках Любины сапожки и нарядные туфли – к Новому году выставила! – и тут же, не отходя далеко, покупали у Светкиной реализаторши Зинки. Покупали точно такие же, что и было обидно. Люба и цену сбросила, но народ, словно заколдованный, не спрашивая, ломился к соседнему прилавку, рвал товар прямо из рук и покупал, покупал, покупал. У Любы даже злые слезы навернулись на глаза, когда она прикидывала, какую кассу сдаст сегодня Зинка Светлане. Наконец парочка, которую Люба сразу наметанным глазом определила как состоятельных клиентов, остановилась возле нее. Девушка выбрала самые дорогие сапоги и спросила цену. И тут Люба, сама не понимая, как это вышло – то ли от боли в ноге, то ли просто от обиды на неудачный день, – назвала сумму в два раза выше той, по которой продавала эти сапожки. Но парочку, казалось, это нисколько не смутило – девушка сунула в сапоги ноги, застегнула змейку. Вова, стоявший сбоку, услужливо показывал в зеркало, что товар – просто высший пилотаж. Люба тоже улыбалась клиентке – а как же! В торговом деле главное – вежливое обращение. Спутник девушки, даже не поторговавшись, отсчитал требуемое. Люба, все так же лучезарно улыбаясь, сунула деньги в набрюшный кошелек под куртку.

– Вам в коробочку положить или в пакетик? – спросила она у девицы, озабоченно топавшей новыми сапогами в картонку, брошенную рачительной Любой на грязный снег.

– Что-то они мне в подъеме жмут… – неопределенно проговорила девица. – И вообще, колодка какая-то неудобная…

– Да вы пройдитесь, пройдитесь! – забеспокоилась Люба. – Они ж разойдутся, они ж новые совсем. Вы посмотрите, замша какая! Вышивка! Стразы! Мех натуралочка, фабричная работа…

– Нет, не хочу, – решительно сказала девица, стаскивая сапоги. – Если сейчас жмут, то потом еще хуже будет. Купишь, а носить не будешь. Извините.

– Да ничего. – Люба улыбалась изо всех сил, доставая деньги из кошелька обратно.

– Простите. – Мужик оттер плечом назад свою спутницу. – Я вам сколько давал? Тыщу триста? А вы мне сколько вернули?

– Сколько? – Люба взяла только что возвращенные деньги и пересчитала их. – Ничего не понимаю, – промямлила она. – Триста.

– Я давал вам тыщу триста, а вы мне вернули просто триста. Я вот их в руках держал, никуда не девал. Слышь, братан, ты же сам видел? – обратился он к Владимиру Парасочке.

Владимир кивнул. Да Люба и сама видела, что мужик рук никуда не совал и деньги только пересчитал и все. Как это может быть?

– Давайте быстрее, – капризно протянула девица. – Я замерзла!

– Сейчас. – Люба непослушными руками полезла в кошелек и достала недостающую сумму. Она могла бы поклясться, что, сколько ей дали, столько она и вернула, и никак не триста. Но ведь и Володя тоже видел… Наваждение какое-то. И главное, ничего не докажешь. Вот если бы в кошельке не было денег, но уже три дня, пребывая в счастливом угаре семейной жизни, она оставляла всю выручку в объемистом кожаном нутре. Она собиралась сегодня купить Володечке к Новому году золотую цепочку – толстую, витую, и медальон к ней – спереди буква «В», обозначающая его имя, а сзади «Л» – ее имя и «любовь» тоже. Цепочку она уже присмотрела, и гравер пообещал все сделать. Глотая слезы, Люба смотрела вслед удаляющейся парочке. Владимир закурил.

– Я пойду пройдусь. Булочку тебе куплю и ноги разомну. Люба кивнула. Она пыталась успокоиться и даже присела на раскладной стульчик. Да черт с ними, с деньгами, хотя она была больше чем уверена, что ее хитро провели. И Зинка еще косится, небось, радуется, что конкурентка прогорела… Интересно, Светка сегодня придет кассу забирать или нет? Зинка, конечно, ей все расскажет, да еще и приврет.

Люба внезапно вспомнила, как Светка приперлась на базар три дня назад и все пялилась на Любу и бывшего мужа. Люба прямо спиной чувствовала этот ненавистный Светкин взгляд. И, когда Люба, выпив кофе, как всегда, выбросила пустой стаканчик под прилавок, Светка зачем-то вытащила его. Люба даже подумала, что она сейчас скажет: «С неряхой связался» или «Всю жизнь в школе проработала, а мусор куда попало бросаешь», но Светка просто спрятала грязный стаканчик в свою сумку, повернулась спиной и ушла. А Люба тогда сразу все забыла, потому что покупатель прямо косяком пер, не то что сегодня…

А сейчас вдруг вспомнила. И остолбенела. Потому что прямо по проходу бежали человек десять с дикими криками: «Держи вора!» Покупатели с испугом жались по сторонам, продавцы с интересом вытягивали шеи. Люба вскочила со своего стульчика и бросилась к проходу – смотреть. Но кто из подбежавших к ее прилавку вор, она разглядеть не успела, потому что мчавшийся впереди человек врезался прямо в Любину витрину, а подоспевшие сзади навалились на него. Мелькали руки, ноги, летела во все стороны дорогая модельная Любина обувь. У Зинки рядом отвалилась челюсть. Люба не успела отодвинуться, как смяли и ее. Злополучная нога опять подвернулась, и Люба упала прямо в кучу. Кто-то попал ей локтем в лицо, кто-то пнул в живот так, что в глазах потемнело. Когда она пришла в себя, потасовщиков и след простыл. Зинка, охая и причитая, помогла ей подняться. По всему ряду сочувствующие собирали разбросанный Любин товар. Но половина обуви исчезла, как сквозь землю провалилась. Вторая же половина была нещадно затоптана, запачкана, исцарапана. Самое же страшное было впереди. Когда Люба схватилась за ушибленный бок, оказалось, что куртка на ней расстегнута и кошелек со всей выручкой исчез. Люба села прямо на грязный снег и зарыдала.

* * *

– Вот видишь, как замечательно получилось. Тебе так даже больше идет.

Дашка блаженно кивнула. Груда покупок была свалена посреди комнаты. Завтра она это наденет, и, может быть, у нее действительно начнется какая-то новая жизнь. А плащик все-таки жалко. Рука не поднимется его выбросить.

– Олька, ты молодец, – сказала она. – Я сама ни за что бы не догадалась. Я все не буду надевать, а то сил уже нет. Давай я только дубленочку прикину и сапоги, а ты посмотришь.

– И шапочку, и шарфик, и свитерок. А я пойду воду для пельменей поставлю.

Для пельменей. Дашка сглотнула. Да, хорошо сейчас пельмешек сварить. И съесть их со сметаной, и с горчицей, и с кетчупом…

– Оль, на меня не вари, пожалуйста, – запоздало предупредила она, втягивая носом сытный пельменный дух. – Я еще пощусь.

– Нет, ты посмотри только, как хорошо! – Ольга потащила подругу к большому зеркалу. Оттуда на Дашку смотрела ну просто чрезвычайно привлекательная девушка в очень светлой, почти белой дубленке с большими накладными карманами и капюшоном, отороченным белым пушистым мехом. На ногах у девушки были черные сапожки, на голове – черная шапочка, на шее – черный пушистый шарф. Еще на девушке был черный свитер с большим воротником, а на диване стояла новая черная сумка, в ней лежали новые черные перчатки. На этом перечень всего черного, которое, как считала Дашка, ее стройнит, заканчивался, и начинался перечень белого, голубого и светло-бежевого, именуемого народом как «телесный».

С дубленкой им просто-таки сказочно повезло. Дашка сначала о дубленке и слышать не хотела. Они обошли многочисленные ряды, торговавшие так называемым «дубляжом». Разного цвета и степени изукрашенности, «дубляжки» и смотрелись неплохо, и стоили недорого – если бы не одно «но». У Дашки оказалась аллергия на тончайшее искусственное волокно, которое в изобилии летело с одежек. Заслезились глаза, потом зачесались лицо и руки, и Даша, которая уже определилась с выбором, ужасно расстроилась.

– Может, я привыкну как-нибудь? – робко возражала она.

– Привыкнешь! Ты что, так с супрастином в кармане и будешь всю зиму ходить? Ты посмотри, что с тобой творится. Снимай! – Ольга стянула с подруги пальто. На соседней стойке висели наряды подороже – натуральные дубленки всех цветов и фасонов. Жаль, Дашку не уломать… Дойдя до последней в ряду дубленки почти белого цвета, Ольга машинально потянула вешалку к себе.

– Эта, к сожалению, не продается.

– Почему? – Ольга удивленно повернулась.

– Она испорчена. Видите? – Неслышно подошедшая продавщица достала понравившуюся Ольге вещь. На подоле дубленки красовался безобразный потек синей масляной краски. – Козырек красили, а их как раз заносили. Краска и пролилась. Жалко, красивая вещь. Вы другую посмотрите, у нас очень большой выбор…

– Даш, иди-ка сюда, – позвала Ольга подругу. – Как тебе эта?

– Оль, так она ж с пятном, – удивилась Дашка. – Или его отчистить можно?

– Его нельзя отчистить. Видите, мы тут, с краю, уже пробовали. – Продавщица деликатно указала пальчиком на неприглядные синие разводы. – Давайте, я ее уберу отсюда.

– Не нужно. – Ольга крепко держала дубленку в руках. – Девушка, вы не могли бы спросить, сколько будет стоить эта дубленка с пятном? Я все-таки хочу ее взять и попробовать его свести.

Девушка удалилась вглубь магазинчика, а Дашка испуганно дернула Ольгу за рукав.

– Оль, ты что, с ума сошла? Его ж ничего не возьмет! Мы все-таки какие-никакие, а химики!

– Ну-ка, прикинь… Смотри, Даш, как сидит хорошо! Только пятно, конечно, портит весь вид…

– Кхм, здырастуйте, дэвушки! – появился хозяин с лицом «кавказской национальности», впрочем, весьма приветливым. – Такой хароший дубленка был! Ты другой меряй, этот не нада! Этот вазми. – Хозяин снял с вешалки другую модель, попытался сунуть Ольге в руки.

– Нам другую не надо. Эта сколько будет стоить?

– Эта плохая савсэм. Дамой заберу, на стэлки рэзать.

– Не надо на стельки. – Ольга, смеясь, не выпускала дубленку из рук. – Так сколько?

– Ну, нэ знаю. – Хозяин развел руками. – Таким карасавицам… Хочешь, за двэсти забери. Только патом обратно нэ приноси. Нэ гавари, что я тебе нэ гаварил, да!

Ольга быстро отсчитала деньги, и дубленку положили в огромный пакет. Дашка стояла рядом, ничего не понимая. Чем Ольга собирается ее чистить? И ей ведь нужно успеть до завтра.

– Оль, а вдруг оно не отчистится? – спросила она уже на улице. – Что тогда делать?

– А оно и не отчистится! Я, конечно, давно не химик, но сейчас мы здорово захимичим! Эх, какую мы вещь отхватили, Дашка, и почти даром! – В Ольге проснулся былой студенческий азарт.

– Так чего мы с ней делать будем? На стельки порежем?

– Почти угадала. Мы ее сейчас укоротим. Поедем в мастерскую, и ее нам подрежут. И кожу подберут, и обошьют заново. По колено тебе еще лучше будет, чем в длинной, я прикидывала.

И действительно, перешитая дубленка сидела на девушке замечательно. Правда, содрали, по Дашиной мерке, несусветные деньги, но все вместе вышло как раз по цене «дубляжки». И сейчас, стоя перед зеркалом, Даша осталась вполне довольна результатом этого хлопотного дня.

* * *

Положив остатки обуви в мешок, Люба оставила его на попечение все той же безотказной Зинки и велела сказать Владимиру, что она его не дождалась и поехала домой. А он пусть приезжает, когда нагуляется. И булочку свою сам ест. Бросил ее в такой момент и ушел. Да если бы он был рядом, ничего бы и не случилось… И куда только милиция смотрит! Никогда их нет, когда нужно. Ограбили и избили средь бела дня. Они аренды на этом рынке в месяц платят больше, чем она в школе получала! Хапуги, сволочи, только деньги берут, чтоб они подавились и нашими деньгами, и нашей кровью! Так, распаляя себя, Люба дошла до трамвайной остановки и села на лавку. Ушибленный бок сильно болел; хорошо хоть на лице синяков не наставили. Трамвая все не было – наверное, пересменка. Что ж они так ездят, эти трамваи! Можно замерзнуть на фиг на остановке. И дует как! Она поежилась. Какая-то баба, большая и толстая, как боковым зрением заметила Люба, почти столкнув ее со скамейки, плюхнулась рядом. Люба хотела сказать «Поосторожнее, корова!», но, взглянув на бабу, увидела, что это цыганка – пожилая, огромная, в пуховом платке и дорогой норковой шубе до пят. В руках у цыганки была куча каких-то пакетов и пакетиков в подарочной бумаге, в бумажных цветах и лентах. «Они что, на Новый год тоже подарки дарят, что ли? – все еще неприязненно оглядывая цыганку, удивилась Люба. – Ты смотри, шуба у нее какая! Из такой шубы на меня две можно сшить».

Цыганка вдруг повернулась, и Любе стало неловко. Вообще-то, она цыган не любила и боялась, считая их всех поголовно ворами и обманщиками. Цыганка улыбнулась Любе полным золотых зубов ртом и пропела низким голосом:

– Трамвая давно не было, красавица?

– Давно уже, – покосившись на нее, ответила Люба.

– А я вот внучатам за подарками ездила. – Цыганка пошевелила руками, и груда пакетов задвигалась, зашелестела бантами и бумагой.

Люба как зачарованная уставилась на блестящие обертки.

– Пока всем купишь, пока привезешь… Пять сыновей у меня и дочки три. А внучат сколько, со счету сбилась. – Цыганка вдруг взглянула прямо Любе в глаза. – Вижу я, девонька, горе у тебя? Ой, какое горе! – Она сокрушенно покачала головой в пуховом платке. – Ты не бойся, я к тебе не гадать лезу, я давно не гадаю, – продолжила она, заметив, что Люба привстала и хочет уйти. – Мы богатые люди, нам гадать не надо. Сама не люблю тех, кто неправду говорит, хочет деньги выманить. Я в молодости хорошо гадала, и не за деньги. Я вот что тебе скажу, милая, – настоящая гадалка за деньги не гадает, если только ей сами не дают. Да, так вот, красавица. А у тебя, вижу, горе, большое горе. И еще тебе скажу: порчу на тебя навели, большую порчу. Оттого и горе у тебя. И еще хуже будет, если порчу не снять. Ты мне верь, девонька. – Цыганка смотрела Любе прямо в глаза, и Люба, словно завороженная, не могла отвести взгляд от полного, по-своему красивого лица цыганки, от ее золотых зубов и выглядывающих из-под платка массивных серег, в которых искрами вспыхивали какие-то камни. – Тетя Маша меня зовут, – представилась цыганка и покивала Любе пуховой головой. – Ты бабку срочно ищи, девонька, чтобы порчу снять, а то дальше тебе только хуже будет. – Зубы зловеще сверкнули, и у Любы похолодело внутри. «Точно, порча, – пронеслось у нее в голове. – И как я сразу об этом не подумала. Светка, зараза! Ее рук дело!»

Пригрохотал трамвай, выпустил порцию народа, впустил внутрь всех озябших на холодном ветру, с лязгом закрылись двери, и он тронулся. Люба даже не пошевелилась, пораженная точными, как ей показалось, словами цыганки. Ей стало не до трамвая.

– Где же мне эту бабку найти, тетя Маша? – искательно спросила она у собеседницы. – По объявлению?

– Э, по объявлению! Кругом обманщики одни. Денежки только возьмут с тебя, – цыганка выразительно пошевелила толстыми пальцами, – а ничем и не помогут. Не хотела я, но, видно, придется. Эх, ругать меня будут, да ничего! – Цыганка распахнула шубу, и под ней мелькнули бархатные юбки, поверх которых на выпирающем толстом животе был повязан кокетливый кружевной фартучек с карманом. Цыганка, цепляясь кольцами, запустила руку в карман и выудила оттуда огрызок карандаша и бумажку. – Я сейчас тебе адрес напишу, красавица. Только ты скажи, что, мол, от тети Маши. У нее очередь на два месяца вперед, а тебе, девонька, и дня откладывать нельзя! Ты сейчас езжай, отсюда автобус ходит прямо до ее дома. Баба Вера ее зовут.

– Спасибо… тетя Маша. А сколько она берет, эта баба Вера?

– Ничего она не берет. Божий человек! – Цыганка размашисто перекрестилась. – Настоящая бабка, девонька, денег не берет. Ты ей коробочку конфет купи, и все. Она конфеты хорошие любит. И привет от меня передай. Ну, иди, иди. – Цыганка легко подтолкнула Любу. – Иди с богом!

Люба встала со скамейки и пошла в сторону автобусного круга, надежно спрятав клочок с адресом во внутренний карман, где хранились телефонная карточка и небольшая заначка – НЗ. Сейчас она купит коробку конфет и поедет к этой самой бабке. Действительно, откладывать нельзя. Она чувствовала, как эта самая порча, словно кислота, разъедает ей все изнутри.

* * *

Там, куда Даша так боялась опоздать, было уже открыто. Та же девушка-администратор молча, ничего не спрашивая, взяла у нее плащ и унесла куда-то внутрь. Даша растерянно стояла посреди приемной, не зная, что же делать дальше. Но девушка тут же вернулась и, кивнув, позвала Дашу за собой. Приоткрыв дверь в какую-то комнату, она впустила туда клиентку. Даше, попавшей в комнату из ярко освещенного коридора, сначала показалось, что здесь совершенно темно. Но затем она разглядела маленький огонек – это теплилась лампадка в углу, под иконой Божьей матери, скупо освещая пространство вокруг себя. Вся комната, как показалось Даше, была обита черной тканью. Окон не было. Глаза быстро привыкали к темноте, и она увидела стоящий посередине черный же стул. Она стояла, не зная, сесть на него или этого делать не нужно. Но тут хлынул ослепительный свет из коридора, и возникло что-то белое, со светящимся ореолом волос. Дверь захлопнулась, и Даша вновь ослепла.

– Здравствуйте, – донесся до нее чей-то голос, и Даша в бедном свете лампадки увидела женщину, одетую в белый балахон до пят. Ее светлые волосы свободными прядями свисали вдоль лица. На груди у женщины был деревянный крест на красной нитке, связанный, как показалось Даше, просто из палочек. Опустив случайно глаза, Даша с удивлением заметила, что пришедшая незнакомка босая. Легко перемещаясь по комнате, женщина извлекла из невидимого Даше места белую простыню и набросила ее на стул.

– Садитесь, – пригласила она. – Молитвы знаете? Можете отвечать.

– «Отче наш» знаю, – почему-то шепотом ответила Даша и откашлялась. – Еще «Богородице, Дево, радуйся»…

– Закройте глаза и читайте в течение всего обряда про себя «Отче наш», – велела женщина.

Даша сосредоточенно стала повторять про себя слова молитвы. От волнения она забывала фразы, путала их очередность, но потом они вдруг всплывали в памяти и становились на места. Почему-то перед ее внутренним взором вдруг возникли давно позабытые картины: как они ездили с бабушкой в деревню, в старую церковь, и там тоже была такая же почерневшая икона с чуть видимым ликом, и лампадка так же висела на цепочке. Только здесь лампадка была лиловая, а та, из детства, – зеленая.

Женщина между тем достала две свечи и зажгла их от лампадки. Поставив свечи на пол, она быстро зашептала что-то и начала плавно водить руками над Дашиной головой. У Даши внутри вдруг что-то сжалось, и она почувствовала волнами исходящее от рук женщины в белом не то тепло, не то какую-то другую энергию. Волосы у нее на голове стали медленно подниматься к рукам медиума, как наэлектризованные. Та все шептала, и руки ее двигались все быстрее. Внезапно целительница остановилась прямо перед ее лицом, и Даша распахнула глаза. Женщина уронила руки, и Даша разглядела неизвестно откуда взявшиеся два больших, тускло блестевших ножа с черными ручками и белый венок невесты. Ей вдруг стало жутко.

– Закройте глаза! – повелительным тоном скомандовала она, и Даша, будто загипнотизированная, глубоко вздохнула и сделала то, что от нее требовали.

Она почувствовала, как на нее надели венок и движение воздуха над ее головой усилилось. Острые звенящие звуки сталкивающихся ножей неслись все быстрее и быстрее. Неожиданно холодная сталь коснулась головы, и Даша слегка дернулась. Неужели женщина срезала ей волосы? А если она сейчас ткнет ее ножом в шею?! Паника захлестнула ее. Но она глубоко вдохнула, взяла себя в руки, принявшись вновь повторять слова молитвы. Звон еще продолжался, но был уже слабее и вскоре прекратился совсем. Слегка потянув за волосы, женщина сняла венок.

– Вставайте и перекреститесь три раза. Вот здесь, на икону. Читайте про себя «Богородицу».

Даша торопливо перекрестилась, и ей показалось, что огонек в лампадке вспыхнул сильнее. Прекрасные слова молитвы как бы сами по себе ожили и зазвучали у нее в голове, почему-то сказанные голосом старой троюродной деревенской бабки, медленно, нараспев: «Богородице, Дево, радуйся! Благословенна ты в женах, ибо Спасителя родила еси душ наших…»

– Можете идти. – Неизвестная открыла перед Дашей двери. – Ни с кем не разговаривайте, пока не переоденетесь во все новое. Идите.

Даша вышла в коридор, и обыденность этого выкрашенного кремовой краской помещения поразила ее. Она чувствовала, что в черной комнате вместе с белым венком невесты остался совершенно иной мир. Мир, где с ней происходило нечто таинственное, страшное и волшебное, – так, не видимое глазу, происходит превращение твердой скользкой куколки в воздушную, хрупкую бабочку. Ей захотелось вернуться и еще раз заглянуть в комнату. Но она не посмела. В холле та же девушка молча подала ей плащ. Даша вышла на улицу и с наслаждением вдохнула. Внезапно она поняла, почему нужно снять старые вещи. Это и есть та старая оболочка, которую сбрасывает бабочка. Да здравствует новая жизнь! Даша тихо, почти про себя, счастливо засмеялась.

* * *

– Здравствуйте. Я… от тети Маши. – Лифта в пятиэтажке не было, и Люба, взбираясь наверх, запыхалась. – Мне нужна баба Вера.

– Ну, я баба Вера, – после небольшой паузы, во время которой она бесцеремонно рассматривала визитершу, сказала женщина в приоткрытую щель двери.

– Извините. Тетя Маша сказала, что вы меня примете. Мне очень, очень нужно.

– Да уж, вижу, – неприветливо процедила женщина, с грохотом снимая цепочку и пропуская Любу в тесную прихожую. Была она в вытертом и засаленном на груди и животе вельветовом халате, голова повязана платком, а на носу у нее криво сидели очки в грубой дешевой оправе.

– Раздевайся. – Она кивнула на захламленную вешалку. Люба послушно сняла куртку и пристроила поверх какого-то древнего коричневого пальто. – Проходи, – так же неприветливо пригласила она Любу в комнату.

В комнате стояла убогая полированная мебель – два серванта инсультного вида на хилых ножках, с перекосившимися дверцами и стол, покрытый красной плюшевой скатертью. На том месте в сервантах, где обычно хозяйки расставляют перламутровый сервиз «Мадонна» и хрустальные фужеры, вплотную теснились иконы. Деревянные, с виду очень старые, и новые, бумажные, в окладах и без – большие и маленькие, они заполняли собой все внутреннее пространство. По стенам тоже висели иконы, и под некоторыми теплились огоньки. Пахло воском и церковью. На столе стояли чашка с остатками чая и блюдце с крошками.

– Садись. – Женщина указала Любе на стул.

Люба послушно села. Пакет с конфетами смущал ее, и она пристроила его на край стола.

– У меня… – начала Люба.

– Сама вижу, – перебила Любу хмурая баба Вера. – Порча у тебя. Недавно сделали, два-три дня. Делал сильный мастер, но материал у него был слабый. Потому ты только и жива сейчас. Видно, то, на чем делали, ты недолго в руках держала.

Люба тут же вспомнила тот самый стаканчик, за которым Светка лазила под прилавок, и внутри у нее что-то оборвалось.

– Вижу, сильно ты дорогу кому-то перешла, – продолжила бабка.

У Любы запылали щеки и уши.

– Вы мне поможете?

– Болею я, – сказала баба Вера. – А после тебя еще болеть буду. Нет, не возьмусь.

В глазах у Любы потемнело, и она почувствовала, что вот-вот упадет в обморок. Сердце глухо стучало где-то далеко, как будто и не в самой Любе.

– Я вам любые деньги… – прошептала Люба неверным языком.

– Не нужны мне твои деньги, – отрезала знахарка. – Пей!

Она плеснула воды из литровой банки, стоящей возле икон. Воды в стакане оказалось совсем на донышке, но Люба почему-то цедила ее крохотными глотками, стуча зубами о край стакана.

– Святая вода, – пояснила целительница. – Крещеная ты? – поинтересовалась она у Любы.

– Крещеная, крещеная. – Люба все никак не могла отдышаться. – Крещеная я.

– Как имя, раба Божия?

– Люба. Любовь, – поправилась она.

– Хорошо. Сюда садись. – Бабка указала на другой стул, стоящий в углу под иконами. – И не думай, что я тебя пожалела, я таких, как ты, не жалею. Просто с тем, кто это сделал, у меня старые счеты. Никогда ему надо мной верх не взять! – Она снова сверкнула очками, а Любе внезапно стало так страшно, что она почувствовала, как мелкие волоски у нее на руках разом встали дыбом. На ватных ногах она подошла к стулу и села. Бабка, скрипнув дверцей, достала из серванта какое-то черное покрывало и небольшой обмылок, каким обычно закройщики размечают линии на ткани.

– Мыло, каким покойника мыли, – равнодушно пояснила она, начертила на покрывале какие-то знаки и обернула его вокруг Любы. Из серванта же она извлекла толстую восковую свечу, зажгла ее и воткнула в банку, в которую было насыпано какое-то зерно. В эмалированную миску знахарка плеснула святой воды и поставила на табурет перед клиенткой.

– Закрой глаза! – велела она.

Люба послушно зажмурилась. Сердце бешено колотилось где-то в горле. В темноте она слышала, как бабка Вера, шаркая, ходит вокруг нее, как под скрип рассохшегося паркета что-то шепчет и отплевывается. «…Одни отпели, другие терпели, а третьи пришли играть, с рабы Любови смертную приковку снять…» Люба сильнее сомкнула веки. Темнота перед ней расцвела яркими пятнами…

– Открывай, открывай глаза. – Баба Вера трясла ее за плечо. – Все. Все уже. Сомлела ты, что ли, не пойму? Видишь? – Она указала Любе на миску с водой. В миске плавал причудливым островком воск. – Вот она, твоя порча, вылилась. Никого не узнаешь?

Люба вгляделась. Внезапно Светкино улыбающееся лицо всплыло у нее перед глазами.

– Узнаю, – сипло произнесла она. – Подруга моя сделала, да?

– А ты подруге верни то, что взяла, иначе в следующий раз никто за тебя не возьмется! И даже я тебе не помогу. Ты ведь у нее две вещи взяла. – Знахарка со стуком переставила миску на стол. – Одна вещь – деньги, пять тысяч… – Она ткнула в миску пальцем. – Да это не главная вещь, не из-за нее делали; а вот другая – ты сама знаешь. За три дня верни ей все. Завтра с утра пойдешь в церковь, покаешься и исповедуешься. И закажи по себе сорокоуст. В церкви поставишь три свечи – Спасителю нашему, Богородице и Пантелеймону-целителю. Как из церкви пойдешь, не оглядывайся, милостыни никому не подавай. Водой этой, – Вера Ивановна слила воду в банку, – умываться будешь три дня по утрам, до восхода солнца. А теперь иди, – указала она Любе на дверь, – раба божья Любовь, а то нехорошо мне что-то стало…

Люба выскочила в коридорчик, прижимая к груди банку, быстро натянула куртку, шапку. Бабка Вера прошаркала за ней, протиснулась мимо и открыла Любе.

– Спасибо вам, Вера… – пролепетала Люба, оборачиваясь.

– Спасибо не говорят, – оборвала ее бабка, сняла очки и впилась в Любу взглядом. – Адрес мой забудь, больше тебе сюда ходить не надо.

* * *

– Давно сидишь?

– Оля, как тебе не стыдно! Хоть бы записку оставила!

– Ты ж сказала, что после четырех придешь, – прервала поток упреков Ольга, отпирая дверь.

Даша вспомнила, что действительно сказала так, и принялась оправдываться:

– Такая неразбериха… У меня группу забрали елку ставить. Я пришла – а тебя нет. Третий час тебя жду. Испугалась даже. Ты что, в консультацию ходила, да?

– Почти что. – Ольга стащила с ног сапоги и швырнула их в угол.

– Как это – почти что?

– Ходила. Только не в консультацию. Ну не могу я так больше! – воскликнула Ольга, и Дашка вдруг увидела, как осунулась за эти дни подруга. – Я хочу знать, где он живет, что с ним. Я его жена, в конце концов!

– Олечка, успокойся. Так куда ты ходила? Тебе же говорили не ходить никуда…

– Говорили, говорили! Ничего оно не действует, их хваленое колдовство! Уже неделя прошла, и что? Где результат? Я узнаю, где он живет, и сама к нему пойду!

– Оля, куда ты пойдешь? Ты же все испортишь! Куда ты сейчас ходила?

– Куда, куда… В детективное агентство, – буркнула Ольга.

– Не нужно было никуда ходить. – Дашка расстроилась. – Просто чувствую я, что не нужно.

* * *

Андрей сидел в машине и ждал Алену. Девушка опаздывала. Он уже полчаса стоял в условленном месте. Почему Алены так долго нет? Неужели что-то случилось? У него в багажнике лежала небольшая пушистая ель. Небольшая потому, что квартира у Алены тоже небольшая. Обычная малогабаритка в одном из спальных районов города. Он переехал к ней неожиданно для себя. Их роман развивался настолько бурно, что он не стал ни о чем думать, а просто дал себя захватить мощному потоку, в котором было все, что давно уже исчезло из его повседневной жизни, – романтика, страсть, неприкрытая чувственность. Он вспомнил их первую встречу и закрыл глаза. И тотчас же перед ним встала Алена, какой она была в тот день. Она в прямом смысле слова свалилась к нему на капот, когда он выруливал со двора офиса. Она бежала куда-то, размахивая маленьким деловым портфелем, погруженная в какие-то важные деловые мысли. Подумать только, она его не заметила! Андрей запоздало испугался – что было бы, едь он хоть немного быстрее. Он коротко вздохнул. Она сломала каблук и грохнулась прямо перед капотом. Каким-то чудом он успел затормозить. Выскочил из машины и поднял ее. Капюшон шубы слетел, заколки вылетели из прически. Никогда он не видел таких волос – темно-каштановых, блестящих, ниспадающих тяжелой волной. Он думал, что такие волосы существуют только в рекламе шампуней. Но у нее были именно такие волосы, и пахли они изумительно. Поднимая ее, он почти коснулся их лицом. Она ругала и отталкивала его, но – один высоченный каблук был сломан, колготки порваны, да и ногу она сильно ушибла о лед. Она кричала, что опаздывает на какое-то важное совещание, но он все равно усадил ее в машину и отвез домой – переодеться и оказать первую медицинскую помощь.

На совещание она так тогда и не попала. Первая медицинская помощь закончилась тем, что они занимались любовью весь оставшийся день и длинный зимний вечер и пили шампанское, очень кстати оказавшееся в ее почти пустом холодильнике. Потом ему не хотелось уходить, и на глазах ее были слезы, когда поздно ночью они все-таки расстались. Да, у нее на глазах были слезы – он бы мог в этом поклясться. Они договорились встретиться на следующий день, и он почти ничего не помнил из этого дня: ни как ушел утром из дому, ни как работал – только то, что в четыре часа она будет ждать его в этом самом месте. Он думал, что она не придет, но, когда подъехал, Алена уже ждала его и показалась ему еще красивее, чем вчера. Они начали целоваться прямо в машине, и непонятно было, как он вообще тогда доехал…

Каждый день он находил в ней все новые достоинства и оправдывал недостатки. Прекрасная собеседница, умница, красавица. Изумительная любовница. Деловая женщина, не какая-нибудь сидящая дома рыночная кошелка. Пунктуальна, еще ни разу не опоздала… Он посмотрел на часы. Неужели она забыла? Он ждет ее почти час! «Абонент вышел из сети и временно недоступен…» – Андрей выругался и дал отбой. Может, у нее трубка села? Может, подъехать к ней на работу? Он вдруг озадачился. На какую работу? Один раз она неопределенно махнула рукой в сторону зданий, мимо которых они проезжали: «Моя работа…» Банк, контора, институт? Утром она уезжала из дому на час раньше его – «на работу». А вечером они встречались здесь. Он подождал еще, потом завел остывший движок. Нет, нужно ехать. Что-то случилось. Или ее задержали, или она забыла об их встрече. В глубине души он не верил, что она могла забыть. Значит, задержали. И у нее разрядилась батарея, а звонить с городского на мобильный у них в офисе не разрешают. Да, именно так. Он с облегчением вздохнул. Он подождет ее дома. Заодно купит по дороге чего-нибудь поесть – Алена не отличается склонностью к ведению домашнего хозяйства.

Захлопнув за собой дверь, он подумал, что нужно сменить этот примитивный замок. Да, пожалуй, и дверь тоже ненадежна – хлипкая фанера, такая вылетит от хорошего удара ногой. Как это ее до сих пор не ограбили? В подъезде нет даже домофона. А у Алены явно есть что брать – драгоценности, несколько шуб, дорогой музыкальный центр, плюс ноутбук, который он ей подарил… И такие несерьезные препятствия. Придется этим заняться. Потянувшись, чтобы повесить пальто, Андрей вдруг увидел, что в шкафу нет именно этих ее шуб, о которых он сейчас думал. Вообще, шкаф был почти совершенно пуст, если не принимать в расчет сумки, с которой он ушел из дома, трех белых рубашек и сменного костюма, сиротливо висящих посреди пустого пространства.

Андрей стремительно прошел в комнату и включил свет. Пластиковая люстра «под хрусталь» резко вспыхнула, щелкнула, и в ней стало на одну рабочую лампочку меньше. На полу валялась какая-то бумажка. Он машинально подобрал ее. Телевизора и музыкального центра не было. От них остались только чистые прямоугольники посреди пыльного поля. Бегло осмотревшись, Андрей не обнаружил никаких Алениных вещей. Все было сдвинуто со своих мест, как будто кто-то выезжал в большой спешке. Один стул валялся посреди комнаты, глупо задрав ревматические деревянные ноги. Он поднял его и сел. Он все еще не понимал, что случилось.

* * *

– Наконец-то. Где ты была?

– Я тебе не жена, чтоб докладывать, где была!

Владимир опешил. Никогда он не поймет этих баб. Он только пошел купить ей булочку, да еще по дороге взял пачку сигарет, а когда вернулся, ее уже и на рынке не было! Зинка в красках живописала ему, что произошло. Да хрен с ними, с деньгами этими! Заработаем.

– Любань, ты чего? – Он с сочувствием тронул ее за руку. – Ты за товар так переживаешь, да? Да черт с ним, с товаром. Хорошо, что жива осталась…

– Не трогай меня, – прошипела Люба.

Владимир пожал плечами.

– Ужинать будешь?

– Аппетит отшибло. Значит, так. Собирай быстро свои манатки и катись к своей ведьме. И чтоб через десять минут тебя здесь не было.

Владимир Парасочка вспыхнул. То есть как это? Она его выгоняет, что ли? Из-за того только, что он ходил за этой дурацкой булочкой? Одна машиной попрекала, а эта вообще из-за булочки?! Он понимает, что ей обидно, но вот так, не из-за чего… Ладно, не будем ссориться по пустякам. Он поднял руку, чтобы обнять любимую женщину, но Люба буквально отпрыгнула от него.

– Отойди от меня!

– Да ты что, совсем спятила! – рассердился Владимир. – Я тут суп сварил, картошку потушил с мясом, а она явилась – и на тебе!

– Не буду я жрать твой гребаный суп! – Люба метнулась в кухню. На глазах у остолбеневшего сожителя она схватила кастрюлю, прошла в туалет и демонстративно вылила суп в унитаз. Еще минута – и туда же отправилась картошка.

– А теперь – иди отсюда, к заразе своей, ведьме иди, чтобы духу твоего больше в моем доме не было… – Люба открыла дверь в подъезд. – Чтобы…

– Да иди ты сама знаешь куда! – Владимир вдруг вплотную придвинулся к ней, и Люба на мгновение почувствовала тот древний страх, который испытывает перед разгневанным мужиком любая баба, даже самая отъявленная феминистка. Она отвела взгляд и медленно, задом отступила в кухню. Он двинулся было за ней, но она взвизгнула и захлопнула дверь прямо у него перед носом. Владимир услышал скрежет и понял, что любимая женщина забаррикадировалась от него, придвинув к двери тяжелый стол. Она продолжала чем-то греметь, но его это уже не интересовало.

– Дура, какая ж дура! – Он сплюнул прямо на стерильный пол уютного гнездышка Любови Павловны Крячко. Потом прошел в комнату и собрал свои вещи. Их было совсем немного. Ладно, она еще пожалеет! Больше всего его обидело то, как она расправилась с ужином. Сама ничего готовить не умеет, а туда же! Дура, истеричка! И с этой дурой он собирался прожить остаток жизни! «Светка никогда бы такого не сделала», – вдруг запоздало подумал он и с досадой пнул пуфик в виде божьей коровки, подвернувшийся ему на пути. Светка! Светка его тоже выгнала. Да пошли они все! Бабье. Только о себе и думают. На дачу – вот куда он поедет. Только заберет ключи. Не может Светка не отдать ему ключи. Он и так ушел и не взял ничего. Он прислушался. В кухне было тихо. «Я пошел», – произнес он в сторону, все еще надеясь, что она выйдет и извинится за загубленный ужин. Но она не вышла. Да ничем она не лучше других! Такая же набитая дура. Со стуком выложил из кармана ключи от ее квартиры и переступил порог, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Хлопнул дверью. Постоял на площадке, ожидая лифт и все еще не веря, что отсюда его только что выгнали. Да нет, не выгнали. Он сам от нее ушел. Идиотка!

* * *

Он сидел, тупо глядя на листок. Почему она так с ним поступила? Он еще раз перечитал текст, который и без того выучил чуть ли не наизусть. «Прости меня, но я нашла настоящую любовь. Все, что было у нас с тобой, – ошибка. Ты не мужчина моей мечты – во всех смыслах. За квартиру уплачено до конца месяца, можешь жить. Желаю удачи. А.»

Он швырнул записку на пол. Нашла настоящую любовь! А он – что? Что он тогда такое?! Оказывается, он не устраивает ее во всех смыслах. Как это понять? Что он не состоятелен как мужчина? Как человек? Как личность? Или финансово? Как? Как?! Андрей стиснул зубы, чтобы не застонать вслух, хотя никто не мог его услышать. Настоящую любовь! Когда? Когда она успела ее найти, эту любовь? Она ведь все время была с ним – вчера, позавчера, каждый день из этих проклятых двух недель. Или не только с ним? Или?! Значит, каждое утро она ходила не на работу, а крутила еще с кем-то и потом просто выбрала из них двоих. Или даже не из двоих? Выбрала состоятельного во всех смыслах.

Он подобрал листок и перечитал еще раз. Потом яростно скомкал. Он не состоятелен! Ему предлагают жить здесь – «за квартиру уплачено до конца месяца». Он зашвырнул бумажный комок в угол. Хорошая квартирка! Андрей обвел глазами комнату и как будто в первый раз ее увидел. Как он сразу не понял, что это дешевая съемная хата? Уютом, настоящим жилым уютом здесь и не пахло. Старый скрипучий диван, на котором так упоительно они с Аленой занимались любовью, лишившись пушистого пледа, бесстыдно показывал натруженную спину с горбами пружин. И, может быть, она возвращалась сюда, когда он уезжал на работу, и занималась любовью еще с кем-нибудь? С мужчинами, состоятельными во всех смыслах? На тех же простынях, на которых спала с ним?

Он закрыл глаза. Стало так больно, что сердце, казалось, вот-вот остановится. Он медленно, толчками выпустил воздух и снова вдохнул. Кажется, отпустило. Не станет он жить здесь – даже если она вдруг сейчас явится. Если произойдет чудо и она приедет как ни в чем не бывало со своей «работы». Дешевка, все здесь дешевка, как и она! Пыль комьями лежит в углах. Выгоревшие шторы. Он подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу. Прямо напротив такой же дом приветливо светился окнами. В темноте внизу ничего не различишь – ни тротуара в рытвинах, ни зимней слякоти, ни голых деревьев, ни людей – ничего. Распахнуть окно, шагнуть вниз… Нет. Доказать еще раз свою несостоятельность «во всех смыслах»? Он отпрянул. Ни минуты он здесь больше не останется! Он найдет куда пойти.

Андрей колесил по городу четвертый час. Подъезжал к домам своих друзей, останавливался, стоял и ехал дальше. Он не мог сейчас ни к кому пойти. Как он объяснит? Что скажет? Пустите переночевать? Я поживу у вас дня два-три? Неделю? Месяц? Год? Что-то объяснять, что-то рассказывать. К родителям? Нет, только не это. Они все тут же свалят на Ольгу. Он и так виноват перед ней. Мать скажет: «Это все потому, что она до сих пор не родила. Удивительно, эта женщина только о себе и думает!» А она не думает о себе. Она думает об их семье, об их доме. Ни с кем ему не было так хорошо, так спокойно, как с Ольгой. Он не позволит говорить о ней гадости! Никому. Андрей резко вывернул руль, объезжая некстати заглохшую прямо на перекрестке машину, и обнаружил, что он в двух шагах от собственного дома. Да ведь он сюда и ехал… Он заедет во двор и просто постоит. Просто постоит и посмотрит на окна. Ольга еще не спит. Наверное, нужно зайти и извиниться перед ней. Да, извиниться перед ней, а потом уже искать себе жилье на ночь. До Нового года два дня, а у нее, наверное, даже елки нет. Он извинится перед ней и оставит ей елку. Да, вот так. А потом уедет искать пристанища…

* * *

– До Нового года два дня, а у нас елки нет. Вот сейчас съезжу и куплю елочку.

– Ну хорошо. Только я с тобой поеду. Не могу я одна, понимаешь?

– Ты что? А вдруг Андрей приедет, а тебя дома нет?

– Не приедет он, – тоскливо произнесла Ольга, и Даша увидела, как изменилась за эти дни подруга. Какая горькая складка залегла у губ. На лбу появились первые морщины. Наверное, и седые волосы есть, просто их под краской не видно. Но хуже всего глаза – совершенно тусклые, без огня, без жизни, без надежды.

– А я вот знаю, что он сегодня придет! – с вызовом заявила Дашка. – Конечно, тебе нужно пройтись, воздухом подышать. Елку купим, фруктов каких-нибудь, и к Новому году пора что-то думать. Я торт испеку, и салатов наготовим, и утку в яблоках зажарим, и…

– Даш, давай ничего такого готовить не будем, – неожиданно сказала Ольга. – Помнишь, как мы на первом курсе встречали – картошку в духовке испекли и твоя мама дала нам капусты квашеной и соленых огурцов. И мы к девчонкам пошли в общагу, а там у них сало было, колбаса домашняя и самогон. Хороший был Новый год! Ничего у нас не было, но все были счастливы. А Людка Самохина, помнишь, укрылась одеялом с головой и все проспала. Мы ее будили, будили. И музыка орала, и все орали, а она так и спала.

– Она за Федорука с исторического после института замуж вышла. Помнишь, симпатичный такой? И уехала с ним в Винницу.

– Уехать бы сейчас куда глаза глядят, – задумчиво протянула Ольга. – Да хоть и в Винницу…

Они купили такую пушистую елочку! Ольга несла лесную красавицу, а Дашка тащила два пакета с продуктами. Печеная картошка и соленые огурцы – это хорошо, но еще лучше то, что щеки у Ольги разрумянились, взгляд ожил – предпраздничная суета захватила и ее.

В отличном настроении они добрались домой и принялись наряжать елку. Ольга достала с антресолей игрушки, лампочки, горы блестящего дождя. Даша сходила во двор за песком. Искололи все руки, пока воткнули елку в ведро. Спорили, как закрепить лампочки, потом – какие шары вешать, а какие не нужно. В результате развесили все. Дашка чуть не свалилась с табурета, пока цепляла верхушку. Поужинали бутербродами, попробовав по кусочку от всего, что сегодня купили. Потом снова вернулись к елке и навесили поверх всего серебристый дождь, потому что явно чего-то не хватало. Или что-то было лишнее. Елка стояла языческой скульптурой и пахла на весь дом. Дашка смотрела на Ольгино ожившее лицо и радовалась.

Уже в двенадцатом часу раздался звонок. Даша, которая в этот момент решила, что дождя явно много, помчалась открывать, навертев гирлянду вокруг шеи. Щелкая замками, она почувствовала, как Ольга вышла из комнаты и встала у нее за спиной. Последний замок не слушался чужих пальцев, но Ольга не сделала ни шагу, чтобы помочь. Наконец дверь распахнулась. На пороге стоял Андрей. В руках у него была елка. Не обращая никакого внимания на подругу жены, он протиснулся мимо Даши.

– Оля, я привез вам елку.

– У нас уже есть… – пискнула Дашка, зачем-то стаскивая с шеи переливающийся дождь.

Но Ольга молча протянула руку. Андрей отпустил елочный ствол, а Ольга перехватила его. Елка качнулась, скользя стволом по паркету.

– Оля, прости меня, – вдруг сказал Андрей и сделал шаг к жене. Ольга разжала пальцы, и елка плавно, без шума упала между ними. Дашка поняла, что ей пора уходить.

* * *

– До Нового года осталось два дня. Кабанников, ты где Новый год встречать будешь? У родителей – скучно. «Ирония судьбы, или С легким паром», и в час ночи спать лягут.

– Хороший фильм, – вступился Бухин. – Я лично смотрел… ну, раз пять смотрел. Или шесть.

– Или двадцать шесть. Сколько тебе, Бухин, лет, столько ты и смотрел. А давайте за городом! На санках покатаемся, елы-палы! Под караоке попоем!

– У тебя ж слуха нет, Игорек. Страшно слушать, как ты поешь.

– Скучные вы все. Работаете, работаете. Я пошел. Если надумаете, шлите телеграмму. Молнию. Шаровую.

– А у меня можно Новый год встретить, – неожиданно предложила Катерина, когда капитан был уже у двери. – У меня квартира большая. Я бы и приготовила чего-нибудь…

– А что, это мысль! – Лысенко вернулся. – Я и сам люблю готовить этакое…

– Особенно сало с грибами, – съехидничал Банников.

Лысенко покраснел.

– Сбросимся на харчи, а огненную воду мы с Николашей возьмем на себя. Катеринина площадь и тортик, а елку и фрукты пусть Сашка купит.

– У меня искусственная есть.

– Искусственную не надо. Ни вида у нее, ни запаха. И вообще, искусственная елка – это первый шаг к резиновой женщине. Лучше маленькую, но настоящую.

– Хлопушек купим и бенгальских огней…

– Молодец, Сашок. Бенгальских огней обязательно. А хлопушек не надо. Я контуженый и выстрелов боюсь. Лучше лишнюю бутылку водки.

– Водка лишней никогда не бывает, – поправил друга Банников.

– Золотые слова! – Лысенко вскинул белесые брови, и его голубые глаза заблестели.

* * *

– Ты чего приехал, Паша? – встретил шурина вопросом Владимир Парасочка.

– Да так. Надоело все, – неопределенно ответил шурин. – Тебя повидать, рыбки половить.

– Так ты ж вроде не ловишь зимой?

– Да вот решил попробовать…

Владимир Парасочка уже около недели жил на даче. Ни о чем не думал, ничего не делал. Только ходил раз в два дня в магазин за водкой и раз в день – в сарай за дровами. Топил печку-буржуйку и пил. Закусывал черным хлебом и рыбой в томате. Хотя в сельском магазине было все – и ананасовые шайбы, и копченые куры, и двадцать сортов колбасы. Ничего не хотелось.

– Ну у тебя тут и… – Шурин поморщился, входя в комнат у.

– Срач, – безразлично закончил за него Парасочка. – Извини, гостей не ждал.

Комната действительно была не в лучшем виде. Пол не метен, затоптан. На столе – банки от рыбы. В томатной жиже – одуряюще вонючие окурки. Пустые бутылки – под столом, возле дивана, у порога. Одна, недопитая, стоит на столе. Парасочка плеснул в стакан.

– Будешь?

– Не откажусь. – Шурин покрутил головой. – Проветрить бы только. А то хоть топор вешай.

– Да ладно, тепло выпускать. Будем, Паша!

Чокнулись. Шурин сноровисто проглотил водку и крякнул.

– Закусывай. – Парасочка пододвинул ему початую банку и нарезанный хлеб.

– Я тут тоже привез кой-чего. – Павел кивнул на объемистую сумку. – Харчей привез. Ленка привет тебе передает.

Ленка, жена шурина, за глаза называла родственников «буржуи́ проклятые», почему-то с ударением на последней букве в слове «буржуи». Владимир сразу понял, что продукты передала Светка, но не подал виду.

– Спасибо ей скажи. Ну что, еще по одной?

– А давай! – Шурин махнул рукой. – Все равно в такую погоду не ловится ни хрена…

Выпили еще. Шурин стал выкладывать гостинцы. Кольцо копченой колбасы. Кусок сыра. Моченые яблоки в полиэтиленовом пакете. Буженина. Корейская морковка. Пачка масла. Кулек конфет. Печенье «союзное», печенье «курабье». Зефир в шоколаде. Вермишель быстрого приготовления. Два белых батона. Пакет сахара. Банка кофе. Банка сгущенки.

– Еле допер от электрички, – пожаловался шурин.

– Все тут можно было купить. – Владимир снова плеснул в стаканы.

– Разве ж ей втолкуешь. – Шурин одним махом опрокинул стакан и занюхал черным хлебом. – Хорошо пошла! – сообщил он родственнику.

Парасочка с мрачным видом кивнул и выпил. Колбаса лежала на столе и благоухала, заглушая вонь многодневного пьянства. Он разодрал пакет с мочеными яблоками, взял одно и откусил. Ленка не любила моченых яблок. А вот Светка и он – любили. Яблоко было свое, из этого вот запущенного сада, за которым он не успевал ухаживать, но яблоки все равно исправно родили, и Светка тоже была своя. «Двадцать шесть лет как один день, – внезапно подумал Владимир, еще раз откусывая от пахучего яблока, – и все коту под хвост. Не простит».

– Не знаешь, мои елку купили уже? – спросил он у шурина, наливая еще по одной.

– Какая елка! Кто за ней пойдет! Славка ваш в командировке, только завтра вернется. И сразу теща его захомутает, к матери и показаться некогда будет. Дочка твоя любимая, ты меня прости, Вовик, всегда была белоручка, а теперь мужик ее совсем распустил. Чтоб она матери за елкой пошла? Да ни в жисть! У Светки до сей поры радикулит, сам знаешь… Да! У нее там печка ваша мудреная сломалась, духовка не работает. Мастера вызвала и ждет, ждет… Какой мастер под Новый год! Я б помог, да не разберу ни хрена. Ну, за все хорошее. – Шурин внезапно закрыл глаза и уронил голову на руки. – С ночной только… В электричке покемарил, остановку чуть не проехал, – забормотал он, – сумка тяжелая, падла… Холодно… У Светки радикулит…

– Ладно. – Владимир Парасочка легко поднял хлипкого шурина и переложил на диван. – Ладно. Елки, говоришь, нету? Щас сделаем вам елку. Ты спи пока, – обратился он к уже спящему мертвым сном шурину. – Спи, Паша. Я сейчас.

Через час они уже ехали в машине по направлению к городу. На багажнике сверху лежала пушистая сосенка, срубленная в леске через дорогу, а на заднем сиденье мертвым сном спал шурин.

Владимир Парасочка ехал осторожно, не гнал, хотя милиции на дорогах не наблюдалось. Какой дурак будет в такой холод в потемках стоять? Мела поземка, и с черного неба сыпался мелкий, колючий снег.

– Отдам елку и все, – бормотал Парасочка, – а то что ж за Новый год без елки? Радикулит, и елку некому поставить. Поставлю елку, и все. Да! Печку надо починить. Пашка, блин, не разобрался. Да разве Пашка разберется? Починю ей печку, и все. А то что за Новый год без печки! Светка всегда гуся жарит, «наполеон» на пиве печет… – Он сглотнул. – Слышь, Паш, – спросил он сопящего позади шурина, – а что, моим-то Светка про меня ничего не сказала?

Шурин мирно спал, открыв рот, шапка съехала ему на глаза.

– А хоть бы и сказала, – бормотал Парасочка, – хоть бы и сказала. Милые бранятся – только тешатся! Да и кто они такие, чтобы отца и мать… Двадцать шесть лет как один день…

Они уже подъезжали. Во рту у Владимира Парасочки до сих пор был вкус домашних моченых яблок.

* * *

Даша как раз успела на последний поезд. В вагоне оказалась только она и еще парень в низко надвинутой на глаза вязаной шапочке. Он дремал, откинувшись на диванчике напротив, чуть наискосок от Даши. Она вздохнула и, оглядевшись по сторонам, вытащила из сумочки блокнот и ручку и быстро застрочила. Даша писала стихи. Причем вдохновение накатывало на нее в самых неподходящих местах: в основном почему-то в транспорте. Нет бы дома, за рабочим столом…

– «Осторожно, двери закрываются! Следующая станция…»

– Ты смотри, Снегурка какая! И чего мы там пишем?

Огромный подвыпивший парень плюхнулся рядом с Дашей на сиденье и положил руку ей на плечо.

– Так кому мы пишем? А может, мне? Ты куда?

Даша попыталась встать, но здоровенная лапища дернула ее за капюшон. Блокнот упал, ручка покатилась по полу вагона, сквозняком по проходу поволокло оторвавшийся листок.

– Так чего, Снегурка, пишешь? Письмо Дедушке Морозу?

– Мне выходить надо! – Даша снова дернулась. – Пустите!

– Да ты сама не знаешь, чего хочешь! – захохотал пьяный. – А я знаю!

– Это точно, братан. Она сама не знает, чего хочет. – Парень в вязаной шапочке сел с другой стороны, крепко притиснув Дашу к верзиле. В руках у него был упавший блокнот. Сиденье явно было маловато для троих. Даша обреченно втянула голову в плечи.

– Совсем заколебала. То купи ей елку, то не надо ей елки, – приятельски обратился он к пьяному верзиле как к старому знакомому. – Разве этих баб поймешь! Надулась на меня, смотри, отсела, с людьми и базарить не хочет. Саша, – представился он.

– Ты смотри, тезки! – Парень снял руку с Дашиного плеча и потряс протянутую пятерню. – С наступающим вас. Ну, бывайте. Снегурка у тебя что надо! – Пьяный еще раз потряс руку того, кто назвал себя Сашей, и вывалился из вагона на очередной остановке.

– Возьмите. – Парень подал ей блокнот. – Извините, что так получилось, но с этим, гм… товарищем лучше всего было разговаривать на его языке. Я, конечно, мог ему сразу и по лицу, но…

– Что вы, что вы, спасибо! – горячо перебила его Даша. – Если бы не вы… Это хорошо, что без драки. Милиция потом и разбираться не станет, кто виноват… А я смотрю – никого нет, поздно уже… – Голубые глаза ее сияли, из-под черной пушистой шапочки выбилась прядь светлых волос.

– Действительно, поздно уже. Давайте я вас до дому провожу. Вы куда едете?

– До конечной.

– Я тоже до конечной. Кстати, Саша. – Он протянул ей руку.

– Даша.

Ладонь у него была твердая и теплая, и он на мгновение задержал ее пальцы. Даша почувствовала, как загорелись щеки. «Ну что это я, как девочка прямо», – подумала она. На улице было ветрено, снег летел в лицо твердыми крупинками, падал на замерзшие лужи. Он проводил ее до самой двери и немного помедлил, прежде чем сказать:

– Спокойной ночи, Даша.

– Спокойной ночи. – Она проскользнула за дверь и прислонилась к ней спиной. Сердце стучало часто-часто, в ушах и горле одновременно. И сквозь тонкую преграду, разделяющую их, она слышала, что он все еще стоит там, в подъезде. Вот наконец шаги застучали вниз. Даша вздохнула. Романтическое приключение окончилось.

Саша Бухин вышел из подъезда в полном смятении чувств. Какая девушка! Когда за ней уже закрылась дверь, он вспомнил, что так и не отдал ей блокнотный листок. Он вынул его – тоненький мятый листочек – и, стоя на площадке между этажами, под тусклым светом пыльной лампочки прочитал торопливо написанные строчки:

На другой стороне было еще:

Строчки обрывались. Саша вздохнул и аккуратно положил листочек в бумажник. Какая девушка! А он, дурак, даже телефона у нее не взял. Ничего. Адрес он знает, утром придет на работу и пробьет ее телефон. Как хорошо, что можно воспользоваться служебным положением! «А вдруг она замужем?» – внезапно испугался он. Нет, кольца у нее на руке точно не было. Да и какой муж отпустит так поздно одну? Наверное, из гостей ехала… Он поскользнулся на замерзшей, припорошенной снежком луже. Мысли его текли все в том же направлении. «Глаза у нее красивые… У такой девушки, наверное, отбоя нет от поклонников». Но он все равно позвонит. И имя у нее красивое – Даша. Снегурочка…

* * *

– Ё-моё! Ты смотри, Катерина, какие хоромы! – Лысенко завистливо крутил головой в прихожей, оглядывая высокие потолки. – Это ж сколько у тебя комнат, две?

– Три, Игорь Анатольич.

– Ё-моё! Ты смотри, с женихами поосторожнее… У тебя тут сколько метров?

– Игореша, ты в гости пришел или свататься, я не понял. – Банников пристроил на вешалку куртку и шапку. – Веди в кухню, Катюха. Салаты будем резать, чего там еще нужно…

– Ой, да у меня почти все готово и накрыто уже, – засуетилась Катя.

– Водочку в холодильник поставила? – поинтересовался Лысенко. – Ну и умница, соображаешь. Ты смотри, елка какая! А лампочки есть? Давайте включим. Елочка, зажгись! Ого, мигают! А вы знаете, что наш Бухин не один придет?

– А с кем? – поинтересовалась Катя, доставая еще один прибор.

– Катька, сама подумай, ну не с мужиком же он придет! С девушкой он придет, с девушкой.

– Ого, какой Катюха стол отгрохала. О, грибочки маринованные! – обрадовался Банников.

– Ешьте их сами, – поморщился Лысенко. – А ты чего, Катерина, не поменяешься с доплатой? Такая квартирища, да еще в центре, – ты что! Взяла б двушку где-нибудь, хоть на Салтовке. Тут и на ремонт хватит, и на мебеля, и еще погулять останется. Какой, говоришь, у тебя метраж?

– Да, пропал Новый год, – прокомментировал майор. – Не даст ему твоя квартира, Катюха, покоя. Он теперь только о ней и будет говорить.

– Не делайте из меня монстра. – Лысенко надулся. – Не любите вы меня, уйду я от вас. Где тут у тебя, Катерина, руки помыть можно?

Из ванной он вернулся в полной прострации.

– Ой, мама моя родная! У Катерины ванная, как вся моя халупа. Даже два окна. Конем гулять можно. Катька, если б я раньше знал, что ты у нас невеста с приданым…

– Ну, все. Я так и знал, что этим кончится. Теперь он тебе проходу не даст.

– Злой ты, Предбанников, как собака. – Лысенко хищно утащил с тарелки кусочек колбасы. – Может, за стол уже пора, а? И где этот Бухин ходит! С девушкой своей! Десять уже! У меня скоро будет гастрономический криз. Если вы не хотите, то я сам старый год провожать буду, что ли…

* * *

– Ну что, – сказал Владимир Парасочка, – давайте старый год проводим, что ли…

– Пусть уходит, – потянулась к мужу Светлана, – и новый чтоб был лучше старого…

* * *

– И чтоб новый год был лучше старого. – Андрей Литвак нежно обнял жену. – Оленька, родная, я так с тобой счастлив…

* * *

– С Новым годом, с новым счастьем! Ура! – Лысенко раздавал сидящим за столом хлопушки. – Давайте вместе залп из табельного бахнем! В честь нового года. И чтоб был не хуже старого! Ура!

Хлопушки дружно выстрелили, конфетти дождем посыпалось в тарелки, но никого это, кажется, не смутило.

– Ё-моё, хорошо сидим. – Лысенко уписывал оливье. – Нет, правда! Красивые женщины, елка с лампочками, шикарный харч… Кстати, какой там еще ближайший праздник? Давайте тоже вместе погуляем, а? Создадим традицию? Ударим праздником по серым будням уголовки! По-моему, идея хорошая. Так какой ближайший?

– Рождество, Игорь Анатольич, – подсказала Катя. – А потом – старый Новый год.

– Многовато что-то, – задумался Лысенко, – дороговато выйдет. Ну, на Рождество можно подоедать, что от Нового года осталось, а вот на Старый год…

– А самое главное, что все равно выдернут, – заметил Банников. – Это счастье, что сегодня тихо. Еще первого с утра тихо будет, а потом начнется…

– Так сегодня уже первое, – напомнил Бухин.

– Как первое? – вскинулся Лысенко. – Врешь, Сашок. Первое только после обеда начнется, когда все проснутся. А сейчас еще Новый год. Первого посуду мыть кому-то придется. И, опять же, на работу выдернут…

* * *

– Что, что случилось? В какой больнице? Не может быть… – Даша в полном смятении положила трубку. Ольга в больнице. Вчера «скорая» забрала с кровотечением. Как же так? Ведь все хорошо было!

– Олечка! Олечка! Что случилось? – Наконец Даша увидела подругу и про себя ахнула: темные круги под глазами, заострившийся нос, волосы висят тусклыми прядями. – Как ребенок?

– Не будет никакого ребенка, Даш.

– Как же так, – пролепетала Даша, – как же так…

– Я знала, что эта история так просто не закончится. Я знала.

– Что ты, Оля! – ужаснулась Дашка. – Ты перенервничала, переутомилась… Что тебе врачи сказали?

– А что они могут сказать? – зло усмехнулась Ольга. – Что в следующий раз все хорошо будет! На сохранение сразу положат. Какая-то там несовместимость у нас с Андреем…

– Резус?

– Не помню я. Может, и резус. Даша, я не верю, что это от несовместимости случилось. Это она мне сделала.

– Кто она?

– Не понимаешь разве? Она. Которая Андрея увела. Она мне мстит, что он ко мне вернулся.

– Не может быть! Оля, что ты говоришь!.. – Даша почувствовала, что у нее холодеют руки. Там, в этих газетах… В них как раз писали о таком. Боже мой, бедная, бедная Ольга…

– Я ей не прощу. – Ольга горящими глазами смотрела куда-то мимо подруги. – Я не прощу. Я ее уничтожу. Я бы все простила и забыла, но такое…

У Даши по щекам потекли слезы.

– Олечка, Олечка! Скоро тебя Андрюша домой заберет. Все наладится, все забудется. Ты опять забеременеешь. Ребеночка родишь, любить его будешь…

– Я этого ребеночка хотела родить. Я его уже любила. Я не прощу, Дашка, понимаешь?

* * *

– Здравствуйте, госпожа Литвак, проходите. Ну что, довольны результатом?

– Я принесла вам деньги, – резко сказала Ольга, стараясь не смотреть в приветливо осклабившееся лицо черного мага, и небрежно бросила пухлый конверт на стол. – И у меня есть к вам разговор.

– Что-то не так? Вы не довольны результатом? Ваш муж к вам вернулся, не правда ли?

– С моим мужем все в порядке. Дело не в нем. Я потеряла ребенка. Я знаю, что это сделала та женщина. Я в этом уверена. Я принесла вам ее фотографии. Вот ее домашний адрес, если он вам нужен. Я… я хочу ее уничтожить.

– Уничтожить? – Великий мастер цепко взглянул на клиентку. – То есть вы, уважаемая госпожа Литвак, хотите навести на нее порчу? – Он мягко вынул из Ольгиных рук фотографии. – Чтобы она долго и тяжело болела? Мы можем вам в этом помочь. Это называется…

– Я не хочу знать, как это называется, – перебила Ольга. – Но я хочу ее уничтожить. Сколько это будет стоить? Назовите сумму. Я… – Она потянулась к лежащим на столе фотографиям, но человек в мантии решительно отвел ее руку.

– Я знаю, что вы хотите. Вы хотите…

– Я хочу, чтобы она исчезла с лица земли, – злобно прошипела Ольга. – Я хочу, чтобы она пропала! Совсем. Я хочу, чтобы она умерла!

* * *

Алена собирала вещи. Как смешно! Она познакомилась с Максимом, как и всегда, – налетела на его машину, когда он трогался с места, и у нее отвалился каблук. Но дальше все пошло наперекосяк. Она в него влюбилась. Надо же! Влюбилась, как кошка. Сегодня, по плану, она должна была бросить Максима, а вместо этого они улетают в Вену. У него там дела, и он не хочет с ней расставаться ни на день. И она не хочет с ним расставаться. А Радик со своими планами пусть катится к черту. Хватит, достаточно на него поработала. Давно отгорбатила все, что он в нее вложил. Конечно, когда-то он подобрал ее, можно сказать, на улице. И той Алене до теперешней… Да что вспоминать. Что было, то сплыло. Хватит пахать на их теплую компанию. Один с сошкой, а семеро с ложкой. Пусть поищет еще одну дурочку. Да она у него и не одна. Есть кем заменить. Вот и пусть теперь другие поработают. А она имеет право, в конце концов, на личное счастье!

Интересно, в Вене тепло? Максим недвусмысленно дал ей понять, что это их предсвадебное путешествие. Алена еще раз полюбовалась на колечко. Дорогие украшения мужчины дарили ей очень часто, но ведь это – обручальное кольцо! Тонкое, белого золота, со вспыхивающими бриллиантами. Да, у Макса безупречный вкус. Она сама не выбрала бы лучше. Развод оформят быстро, это уж Максим постарается, у него везде знакомые, обещал. И сразу – свадьба. Ну что ж! Она не против. Выйдет замуж за Максима, родит ему ребенка. Из собственной практики она знала, что из семьи с ребенком не так быстро уходят к другим красоткам. А уж с двумя и больше… Только если дети уже взрослые. Родит мальчика, а потом – девочку. А можно еще мальчика. Но девочку – обязательно. Дочку, похожую на Максима. Они такая замечательная пара! У них должны быть красивые дети!

А Радик пусть заменит ее, вот и все. Сейчас она напишет ему записку. Когда будет выходить, бросит в почтовый ящик. Ящик как раз на их доме. Записки писать она мастерица. Однако нужно обойтись с Радиком помягче. Это он сделал ее такой, какая она сейчас, – совершенно неотразимая, стильная, элегантная. Научил пользоваться косметикой, духами, выбирать вещи. Она даже правильно говорить не умела. Алена усмехнулась. Сейчас-то она разговаривает прямо как диктор с телеэкрана – без акцента и практически на любую тему. Радик постарался. Он многому ее научил. В том числе как вести себя в постели. Дрессировал, как Куклачев кошку. Она опять усмехнулась и покачала головой. Дрессировщик он, конечно, от Бога. Любого заставит плясать под свою дудку. Но она отнюдь не в претензии, нет. Она им всем благодарна. У нее все есть – квартира, деньги. Даже появлением в ее жизни Максима она обязана им. Это ведь они находят клиентов. Но она уже все отработала. Дешево бы они стоили без нее! Кто бы так еще крутил любовь со всякими-разными. Она-то ни разу не отказалась, хотя и могла. И такие еще попадались уроды… Алена достала из ящика стола недавно купленный изящный блокнот и крупно написала: «Радик! Мне все надоело. Извини, я ухожу. Я устала. У меня нет больше сил вести подобный образ жизни. Прощай. Твоя А.»

Хорошо получилось. Алена перечитала еще раз. Так, как он сам учил – лаконично и доходчиво. Он поймет, что на нее больше нечего рассчитывать. Она аккуратно оторвала листок и удовлетворенно вздохнула. Так, теперь конверт. Вот черт! Он почему-то без марок. «Куплю марки по дороге», – решила она. Так надевать шубу или пальто? В дверь позвонили – два раза, потом еще один. Черт возьми! Кого это еще принесло? Она глянула в глазок. Впрочем, все к лучшему. И марки не нужны. Она сейчас отдаст письмо, можно сказать, прямо в руки. Радик все поймет. Он должен ее понять и отпустить.

* * *

Ольга не помнила, как дошла домой. Зачем-то ее потянуло туда, к сопернице. Бывшей сопернице. Теперь уже совсем бывшей. Та девушка, что увела у нее Андрея, умерла. Соседка сказала, что выбросилась из окна. Ольга долго стояла и тупо смотрела на дверь с пластилиновыми печатями, заклеенную какими-то бумажками. Умерла, умерла! Как все просто! Желаешь человеку смерти, и он умирает. Только нужно очень сильно пожелать. Как холодно здесь! Сердобольная соседка, принявшая Ольгу не то за подругу покойной, не то за родственницу, предложила ей воды. Ольга покачала головой. Ничего не нужно. Домой, скорее домой. Она вышла из подъезда и помимо воли подняла голову. Вон ее окна и балкон. Совсем маленький отсюда. Двенадцатый этаж. Очень высоко. Ольга опустила глаза и содрогнулась. Темное пятно на сбитом многими ногами снегу – это ее кровь. Сюда она упала. «Так ей и нужно! Так ей и нужно!» – билась в голове мысль. А в горле стоял ком. «Так ей и нужно… Она убила моего ребенка! Кровь за кровь».

Ольга не помнила, как спустилась в метро, как вышла, как дошла до дома. Только стоя перед своим подъездом, она зачем-то посмотрела на свои окна. Восьмой этаж. Тоже высоко. Если она упадет, то наверняка… Какая-то мамаша везла на санках свое укутанное чадо. Санки то и дело попадали на проплешины на асфальте. Полозья отвратительно визжали и скрипели, но мать счастливо улыбалась, и ребенок тоже. Они не слышали этих звуков, они были счастливы друг другом. Ольга тоже ничего не слышала. Но она не была счастлива.

* * *

– Оля, Олечка!! Что ты такое говоришь? Как это ты ее убила?

– Убила, Дашка. Все равно как из пистолета выстрелила. Понимаешь? Я пошла, понесла ее фотографию. И она выбросилась. Я ее убила, понимаешь? Я там была. Я видела это место. Мне страшно, Дашка! Зачем я это сделала? Я в милицию пойду. Я человека убила.

– Выпей, выпей! Валерьяночки выпей! – Даша непослушными с холода руками шарила в шкафчике. – Это совпадение, Олечка, просто совпадение! Эта дрянь, может, подцепила чего-нибудь и… Или ее саму кто-нибудь бросил. Да мало ли чего?

– Я в милицию пойду, – упрямо повторила Ольга.

– Оля, Оля! Какая милиция? Ты что? И слушать тебя там не станут. Еще подумают, что у тебя крыша поехала, и в психушку отправят. Да ты и не знаешь, куда идти, – уговаривала Даша.

– Я в наше отделение пойду. Там разберутся.

– Оля, глупость какая! Особенно в отделение! Давай сядем, подумаем вместе!

– Ну давай, – наконец согласилась Ольга.

– Никуда мы не пойдем, – приговаривала Дашка, засовывая в гардероб, подальше от глаз, Ольгины шапку и шарф. – Никуда мы не пойдем. Мы сейчас Саше моему позвоним, вот что!

– Скажи своей подруге, чтобы никуда не ходила. Сидите дома, я сейчас приеду. Адрес диктуй. Хорошо. Никому больше не звоните. Пока. – Голос Александра показался Даше каким-то далеким, глухим и чересчур жестким, и она, тихонько вздохнув, сунула трубку в гнездо.

– Сказал, чтобы мы сидели тихо, он сейчас приедет. Да не волнуйся, Оль, он приедет, и все будет хорошо. Он у меня знаешь какой… – Даша замялась.

– Какой?

– Заботливый. Необыкновенный. Он на меня такими глазами смотрит!

– И что ты в нем нашла? Ты с твоими данными могла бы…

– Да ладно! Ты сама прекрасно знаешь, что мною никто никогда не интересовался. Данные! Какие там у меня данные? Просто смешно. А он…

– Потому что ты всегда сядешь, в угол забьешься и молчишь. А ты стихи такие пишешь…

– А что мне, каждому на шею бросаться – посмотрите, мол, какая я замечательная?

– Но он-то, выходит, тебя сразу разглядел.

– Сразу, не сразу… Не знаю я, Оль. Только мне кажется, что все это не со мной происходит.

– Вот и мне так кажется… Пиццу в микроволновке по-быстрому сделать, что ли? У меня лепешки готовые есть. Твой сыщик, наверное, голодный придет.

– А Андрей? – всполошилась Даша. – Он когда придет? Ты ему ничего не говорила?

– Ты что! Как я ему скажу? Какая же я дура! Что я наделала! – Ольга закрыла лицо. Даша тихо обняла подругу и стала нежно гладить ее по волосам.

* * *

– Да, интересная история, ничего не скажешь. Мне лично все это не нравится.

– Сядь, Игорь, ради бога, не мельтеши. И без тебя ясно, что дело темное.

Ольга сидела бледная – не ожидала такого наплыва народа, рассчитывала только на одного Дашиного приятеля. И такого града вопросов тоже не ожидала. Хорошо, Андрей сегодня поехал к родителям и вернется поздно.

– Какой адрес там, еще раз напомните? – спросил голубоглазый и остроносый.

Ольга сказала.

– Это тридцать третье отделение. Нормальные ребята. Завтра все и выясню про наш трупик.

Ольгу передернуло. Мрачный мужик, огромный и широкоплечий, назвавшийся Банниковым, что-то неторопливо писал в блокноте и морщил лоб.

– Олечка, давайте еще раз. Вы пошли туда, чтобы вернуть мужа. Там поколдовали, и муж к вам вернулся. Это, конечно же, просто совпадение.

– Ничего это не совпадение, – пискнула Дашка.

– Пока будем считать это совпадением, – покосившись на нее, отрезал Банников. – Пошли дальше. Как к вам попали фотографии этой барышни и адрес? За мужем следили?

– Это в детективном агентстве узнали, – снова встряла Даша. – Очень быстро. За один день.

– Интересное дело, – протянул остроносый. – И много денег взяли?

– Триста долларов всего, – прошептала Ольга.

– Ничего себе! – ахнул Лысенко и засверкал голубыми глазками. – За день работы! Жизнью, наверное, рисковали. Да я за триста баксов… Я вам говорю – давайте уволимся к чертовой матери и откроем агентство. А девочек пригласим на ставку – пиццу делать и кофе варить.

– Вы взяли ее фотографию и адрес и пошли в это… – гнул свое Банников.

– ЧП «Черная магия»! – все никак не мог угомониться впечатлительный Лысенко.

– Она из-за этой стервы ребенка потеряла! И вообще чуть не умерла. Мне сказали…

– Даша! – оборвала Ольга подругу.

– Простите нас, Олечка. – Лысенко, казалось, был само раскаяние. – Ну хотите, я на колени стану? Работа такая. Валандаешься в дерьме, и сам…

– Я понимаю. – Ольга судорожно глотала слезы. – Я все понимаю. Спрашивайте.

– А давайте я сейчас чаю по-своему заварю, – предложил Лысенко.

«А все-таки он обаятельный», – подумала Даша.

– Колька, подвинься! К плите пропустите меня. Кардамон у вас в хозяйстве имеется?

– Есть. – Ольга взяла с полки узкую длинную баночку. – Вот.

– Прекрасно. – Капитан потер руки. – Дайте мне чайник побольше и заварки тоже побольше. А то вон вас сколько!

Обстановка в одночасье каким-то волшебным образом разрядилась. Лысенко, обвязавшись фартуком, колдовал у плиты. Даша убирала грязную посуду и ставила чистые чашки.