Читать книгу На любителя - Наталья Кравченко - Страница 2

С самого полудня над поселком раздавался громкий стук и рокот мотора. В гараже у Мити Громова собрались парни чуть ли не со всего поселка и смотрели, как сам Громов, высокий парень восемнадцати лет, и его сподручный – маленький и верткий двенадцатилетний Данила возились с громовским мотоциклом.

Остальные парни в количестве десяти человек, загородив проход в гараж, с любопытством смотрели на работу двух юных механиков.

Митя с десяти лет проявлял наклонность и интерес к физике и особенно к автомеханике. Все ему советовали поступать на автомеханика и говорили при этом, что «он не пропадет даже в городе», а Митя отвечал всем на это, что подумает.

Данила благоговел перед ним буквально, бегал за ним, как Санчо Пансо за доном Алонсо Кихотом, исполнял все его поручения и даже теперь был уже весь измазанный в масле и саже, неизвестно откуда взявшейся, в то время как Митя сидел перед мотоциклом только с замаравшимися руками, принимал, даже не оглядываясь, инструменты от помощника и старался не обращать внимания на собравшихся зевак.

Наконец, Митя вытер руки грязной тряпкой, настолько грязной, что неизвестно, что он замарал больше – тряпку или руки; поднялся с низенького стула и крикнул парням:

–Ну чего вы?! Пошли вон! – Митя даже выругался, и Данила кинулся выгонять парней, повторяя за Митей маты.

Парни быстро отошли от гаража, Митя, чего доброго, мог и молотком кинуть. А Митя сел на мотоцикл и сказал Даниле:

–Закроешь гараж, на обратном возьму, – и выскочил пулей из гаража.

Данила, поторапливаясь, выполнил поручение и выбежал на дорогу, по которой должен был проехать Митя.

Наконец, близко взревел мотор, тут же стал стихать, Митя вывернул из-за поворота и остановился почти возле Данилы.

–Давай, садись, – пригласил он. – Только не лапай, а то скину.

Данила, переполняемый счастьем, сел сзади Мити, почти на багажник, и Митя газанул с места.

Они понеслись по грязной после дождя дороге, подскакивая на ухабах и выбоинах, по всему поселку, назло ворчливым бабкам, которые грозили им на каждом повороте: «Разобьетесь!».

Данила обожал кататься с Митей. Тогда его ничего не беспокоило, ни о чем не думалось, и Данила чувствовал себя абсолютно счастливым.

В принципе, для счастья ему нужно было очень мало: такая вот поездка по поселку с Митей, хороший денек с солнцем, голубое небо, пойманный хариус, чтобы никто не трогал его и домогался до него криками и просьбами.

Ну, вот, они и носятся по поселку, едва починив старенький мотоцикл, и Данила абсолютно счастлив, он так думает, потому что его ничто не беспокоит.

Наконец, Митя, вдоволь задохнувшись теплым майским воздухом, остановил мотоцикл у Данилиного дома и спросил:

–Вечером придешь?

–Не знаю. Заорет, так и приду, наверное, – ответил, слезая, Данила.

–Ну, ладно. Если что – я у Вадьки, – сказал Митя. – Давай!

Митя потрепал Данилу по голове, газанул и погнал дальше, домой.

Данила вздохнул, медленно сошел с обочины к своему палисаднику, коснулся рукой только забиравшейся черемухи с тугими бутончиками, которые обещали раскрыться вот-вот; оперся о палисадник.

Домой ему идти не хотелось. Данила долго стоял, трогая мягкую листву черемухи, ластившейся под порывами ветра к Даниле, и думал, куда бы ему пойти еще. Но идти было некуда, Данила вздохнул и пошел во двор. Во дворе он еще посидел перед псом, который тоскливо сидел на цепи и был рад любому новому человеку, хоть даже постороннему. Данила потрепал пса по голове, посмотрел на грядки огорода, где уже зеленели грядочки редиса и лука, на вскопанное под картошку полу-поле, и зашел в дом.

В сенях он стряхнул с ног ботинки и, морщась, вошел в квартиру.

Мать стояла за плиткой и готовила обед.

–Пришел? – спросила она, не оборачиваясь. – Где опять бегал?

–Да так, у Мити в гараже чинили, – сказал Данила в ответ.

–Опять чинил? – мать повернулась к Данилу. – Что же, каждый день почти.

–Да так, старый, – буркнул Данила и поспешил в свою комнату.

Мотоцикл чинили не каждый день, но на каждый второй день точно, потому что Митя и Данила гоняли нещадно, и уже пару раз Митя даже с Данилой попадали в маленькие ДТП, а сколько раз Митя один переворачивался на мотоцикле, никто и не знал. Данила не хотел, чтоб мать была в курсе этого, потому как она бы сразу запретила Даниле возиться с Митей, и Митю даже близко к дому не подпустила бы.

–Руки вымой и лицо. Хоть не сильно вымазался? – мать подошла к Даниле.

–Нет, я аккуратно, – ответил Данила.

–Знаю я твои аккуратно, – ответила мать, снова подходя к плитке и поднимая крышку, из-под которой рвалась наружу пена.

–Я, правда, аккуратно! – возразил Данила, моя руки под умывальником на кухни. – Скоро есть?

–Сейчас. Бегаешь там, его потом Митькой звали, а ты грязный приходишь и голодный! Хоть бы кормил он тебя, – сказала мать.

Конечно же, она чуть шутила.

–Ладно тебе, – попросил Данила. – Так просто, с ним интересно.

–Да уж, интересно, – покачала головой мать, сливая воду из кастрюли.

Хотя что ей возмущаться? В конце концов, Громов не самый плохой парень на деревне, есть и хуже, а этот, по крайней мере, возится хоть с мотоциклом, а не с водкой.

–Садись, ешь, – сказала мать Даниле, подставив тарелки с лапшой и самодельными котлетами на стол и нарезая хлеб.

–А ты? – спросил Данила.

–И я сейчас, – ответила мать. – Садись, ешь, пока горячее.

Мать достала еще соленых огурцов и, не разрезая, выложила на тарелку, поставила перед Данилой.

Они стали обедать.

Данила проголодался, пока чинил с Митей мотоцикл, и потому накинулся с жадностью на еду. Не поднимая головы, он осторожно поглядывал на дверь второй комнаты.

–Ушел, не бойся, – сказала мать.

Отец у них хороший, только пьет каждые два месяца. А так нормальный, по дому все делает, работает на ТЭЦ, но только пьет, и его с работы не выгоняют только потому, что работать некому, а если вместо него брать – так брать только такого же. Других-то нет.

Данила очень не любит, когда отец пьет – он тогда говорит громко, песни поет, лезет к матери с руганью, а Даниле мать жалко, и еще спать не дает им обоим. Мать тогда его выгоняет, если, к примеру, тепло уже, а если зимой – тогда вообще плохо. Данила с матерью спят вместе в Данилиной комнате, а отец – в спальне. И еще и ходит туда-сюда, студит дом и, бывало, забывает дверь закрывать.

Сейчас вот тоже запил, не сам, он никогда сам не запивает. Гоша, как его тут все называли, друг отцов по работе, запил сам отчего-то, подбил на работе отца и все, понеслось.

–Давно ушел? – спросил Данила у матери.

–Давно, не бойся. Калитку закроем и пусть сам как знает, – ответила мать.

Мать хорошая женщина, только очень часто ругается и всегда усталая, ее Даниле жалко. Она работает нянечкой в интернате при школе, туда еще и неблагополучных иногда свозят.

–Хватит тебе бояться, – сказала мать.

–А я и не боюсь, – сказал Данила. – Я только вечером к Мите пойду и все.

–Дался тебе твой Митя! – покачала головой мать. – Ладно уж, иди, только надолго не задерживайся.

–Сам знаю.

–Митя-то твой когда закончит ремонтироваться? – спросила мать. – Надо бы картошку уже садить, деньки подходящие. Придется нам с тобой вдвоем.

–Ну ничего, – сказал Данила. – Что, привыкать, что ли?

–Надо бы в субботу, – сказала мать. – Или пятницу, как приду с работы. У меня смена короткая будет.

–Много засадим? – спросил Данила.

–А сколько там не пропало.

После обеда пошли перебирать картошку. Когда снимали осенью, уже сразу все разделили, перебрали, а теперь только надо было еще раз перебрать, чтобы гнилой картошки не было.

Поднялся легкий ветерок, огороды не были полностью засажены, и Даниле почему-то показалось, что не весна, а осень на дворе. Но только взгляд поймал лилово-белое пятно у соседского забора – сирень набирала силу, вот-вот должна была зацвести.

Зелень уже покрыла верхушки многих деревьев, но ее при таком не пасмурном даже, а облачном просто деньке не заметно, а вот сирень замечается.

Еще недельки две – и попрет все, навстречу лету. А летом хорошо, целый день можно на рыбалке торчать, не ходить в старых зимних ботинках, не топить печку, не таскать дрова каждый день в дом, в школу не ходить, но зато поливать огород, Марту гонять, следить, чтоб курицы не убежали и их не утащили коршуны. Но это же так, мелкое, а в целом летом можно быть предоставленным самому себе и, что хочешь, делай – хочешь, у Мити в гараже торчи, хочешь – на речке, хочешь – дома просто так валяйся, хочешь – на велосипеде по улице рассекай.

Правда, Митя скоро поедет учиться… Сейчас уже готовится к экзаменам, в школу уже не ходит, ему прощальный звонок отвели и он теперь в школе только на консультации появляется, а скоро уже и экзамен первый. Жалко, уедет, и с кем тогда дружить Даниле?

–Перебирай-то лучшее, – сказала мать, перебивая раздумья Данилы.

–Мам, а когда в ВУЗ начнут принимать? – спросил Данила.

–А в конце июня, по-моему, – ответила мать. – Да не бойся, списки-то студентов, зачисленных в июле начинают вывешивать.

–Да? – промолвил Данила. – Жалко просто, что Митя уедет.

–Ну, учиться надо, а то ведь не как дядя его – под заборами валяться,– ответила мать. – Тем более, учится-то вроде неплохо, пускай учится дальше. Тетя Таня хвалит его.

–Конечно, хвалит, – согласился Данила. – И долго учатся?

–Долго. Лет пять или шесть, куда поступит, – ответила мать, садясь на чурку и разгибая заболевшую спину. – Да лет через пять уже тебе поступать куда-то надо! Что уж о Митьке-то беспокоиться?

Впрочем, ей нечего беспокоиться и о родном сыне. Данила учится хорошо, не на тройки, и этого уже вполне достаточно.

–Дядь Лешу будем звать? – спросил Данила.

–Да придется, наверное, – сказала мать. – Вскопать я одна не смогу столько, а ты и не лезь даже.

–А он скоро приедет?

–Скоро! Вчера уж приехал! – усмехнулась мать. – Тетя Катя сказала. Надо будет позвонить да сказать Леше, чтоб пришел, помог. Они-то, кажется, тоже еще не садили.

Даниле нравится перебирать картошку. Тогда его тоже никто не беспокоит, можно помечтать о чем-нибудь, изредка отвечая на какие-нибудь расспросы матери. Ощупывай картошку, смотри, чтоб гнили не было, да и думай себе обо всем на свете.

Может, Митя раздумает куда поступать или вовсе не поступит? А что? Тогда останется где-нибудь здесь, а если ведь он разбирается, так он может и без образования, так, по знакомству где-нибудь подработать. Его уже сейчас мужики просят пособить иной раз, особенно если какой-нибудь новый автомобиль или мотор чинят.

Митя что только не вытворяет с моторами! Вот бы также научиться!

–Ты думаешь о чем или нет?! – крикнула мать Даниле. – Вот паразит! Опять перебирать из-за тебя! Ты куда картошку-то кидаешь!

Данила опустил глаза, встревоженно оглядывая свою работу, сплюнул с досадой – замечтался, задумался, стал гнилую к нормальной выкладывать, и ведра попутал.

Мать, ругаясь и хлопая руками по бедрам, высыпала ведро с гнилой сверху картошкой, а вообще – с пригодной, стала отбрасывать негодное, ворча:

–Данька, уж перебирай-то нормально!

–Да тут немного! – воспротивился Данила.

–Немного, кто тебя знает! – ответила громко мать, но уже не так сердито.

У матери особенность – кричит громко, но сердится быстро.

–Уж не лезь, сама разберусь, – промолвила мать. – Тащи-ка лучше с кладовки мешки, сейчас повалим на них картошку.

–Ладно, – Данила отряхнул руки от земли, пошел в кладовую.

Там было темно и пахло сыростью. Валялись там всякие отцовы инструменты, на полках стояли пустые стеклянные банки пяти, двух и полутора литров для солений и варенья, в ящиках лежали всякие гвозди, проволока и железная рухлядь, часто уже ржавая, в числе которых даже была одна кошка и когти, уж откуда они только взялись.

Данила отыскал во всем этом ворохе несколько мешков и вытащил их во двор. Мать уже перебрала ту картошку, что напутал Данила, и оставалось всего два ведра, может быть.

–Добрая картошка должна получиться, – сказала мать. – Хотя и весна холодновата, может, лето не таким будет.

Они высыпали всю картошку на мешки, собрали грязные ведра, которые мать унесла в сарай.

К невыразимой грусти цепного сторожа, хозяева покончили с картошкой и ушли в дом, во дворе снова стало пусто, только на том месте, где перебирали картошку, осталось немного чернеющей земли и сухие глазки.

Данила быстро вымыл руки и отправился к Мите Громову, на соседнюю улицу.

Митя жил в большом, двухквартирном доме, вдвоем с матерью, тетей Таней, которая работала продавщицей.

Митя всем, кто спрашивал, говорил, что отца у него нет, но почти все в этой стороне поселка знали, что отец у него был, воспитывал его до 13-ти лет, а потом бросил их с матерью и уехал, просто так, даже не ругаясь, не впадая в запои, просто бросил и все. Поговаривали, из-за другой.

Митя его возненавидел буквально, но потом понял, что от его ненависти тому не жарко и не холодно, и предпочел просто вычеркнуть его из памяти, забыть, и сделать так, чтоб больше никто не узнал. Он даже хотел фамилию сменить – с Громова на Довженко – но когда узнал, что за это деньги платить нужно, только плюнул и решил оставить фамилию, и потом, по финансовой возможности уже, заменить.

Когда Данила зашел к Мите, тот таскал воду в баню.

–Пришел? – сказал он, заходя в баню и только краем глаза видя гостя.

–Пришел.

–Сейчас, натаскаю, к Вадьке пойдем, – крикнул уже из бани Митя. – Стираться задумала, как всегда, семь пятниц на неделе.

–Давай помогу, – предложил Данила.

–Ага, а маманя твоя меня потом прибьет, – усмехнулся Митя. – Уж с дороги отойди лучше.

–Не прибьет, – настаивал Данила.

–Как будто я не знаю. И моя тебе задаст, и мне заодно, так что уж не лезь, – ответил Митя. – Ты чего, по земле, что ли, катался?

–Я? – Данила оглядел свои штаны, отряхнул их от следов земли на коленях. – Нет, картошку перебирали с мамкой.

–А, – кивнул Митя, затаскивая новую партию воды в баню. – Твой, что, все бухает?

–Да, – Данила понурился.

–А, плюнь да выбрось из головы, – сказал Митя.

–Легко тебе сказать, – заметил Данила.

–Вырастишь – так бей, – посоветовал Митя.

–Ага, а он и меня в ответ, да ну…

Митя вышел на порог бани, слегка нагибая голову под низеньким косяком, и сказал:

–Ну, чего? Есть хочешь?

–Да нет.

–Ну ладно, тогда пошли, что ли, к Вадьке, – предложил Митя.

Они вышли из громовского двора, прихватив из дома диски, которые Митя брал у Вадьки, и отправились на прямо противоположенный конец поселка, где жил их общий друг, 14-летний Вадька. У него была куча компьютерных игр, потому, как, наверное, во всех деревнях, возле него всегда кто-нибудь крутился, с ним всегда кто-нибудь дружил. Еще у Вадьки были от старшего брата книжки по механике, он постоянно что-нибудь скачивал из Интернета, и потому с ним дружил Митя, а Данила уж ходил просто так, за компанию.

У Вадьки было еще два брата – старше его и младше – и маленькая сестренка, которую недавно усыновили родители Вадьки.

Когда Митя и Данила вошли в комнату, Вадька сидел за компьютером у себя, а на двухъярусной кровати, на нижнем ярусе сидела сестренка Вадьки Надя и, сосредоточенно глядя вперед себя, расчесывала старенькую куклу.

–Здорово, Вадик, – поздоровался Митя, – Надька, подвинься.

–Сам двинься, – пробубнила Надя, не поднимая головы.

Данила взял девочку на колени, а Митя расположился рядом с ним.

–Чего ты там не отрываешься? – спросил Митя у Вадьки.

–Сейчас, погоди, – отозвался Вадька, даже не оборачиваясь.

–Свихнулся, – Данила покрутил пальцем у виска.

–Я тебе сейчас шею свихну, – не оборачиваясь по-прежнему, ответил Вадька.

–Ты обернись лучше, как себя ведешь! – засмеялся Митя. – Чуть Марья уехала, и давай, все распустились, это что такое, сколько можно, как вы жить будете! – почти фальцетом воскликнул Митя.

Вадька цокнул языком и повернулся к гостям.

–Что, принес? – спросил он, кивая на диски.

–Да, прочитал, – сказал Митя. – Ты скачал, нашел?

–А ты не смог?

–Да где там, – усмехнулся Митя. – Денег совсем нет, допросишься, что ли. И мотоциклы чего-то перестали ломаться, и бураны.

Митя на карманные сам зарабатывает, ремонтом, помощью мужикам, правда, не всякий согласиться Митю брать – от него водкой ведь не откупишься, но кумекает хорошо. А у матери – кривит душой – Митя сам не просит из гордости.

–Ну так давай, – Вадька взял из рук Мити флэшку, которую немедленно воткнул в компьютер. – Слышали новость? У Мамина брат двоюродный приезжает через неделю.

–Ну и что? – пожал плечами Митя. – Я не таможенник, чтоб держать его. Нам с Данилой от этого не холодно и не жарко. Верно, Даня?

–Верно, – кивнул головой Данила. – Придет какой-нибудь воображала из города. Видали мы их.

–Видали, – покивал Митя.

В прошлом году приезжал один такой – причесанный, прилизанный, беленькие худенькие ножки в сандаликах, по поселку ходил с книжечкой, с андроидом последней модели, выражался, как сказал Митя Даниле, «витиевато» (Данила так и не понял, как это, но видать, «плохо»), а более того – вознаглел и даже за Шурочкой, предметом Митиного немого обожания, так сказать, стал ухаживать. Митя такое безобразие долго терпеть не стал, и подкараулил их в один из теплых вечеров возле речки, где парочка, вероятно, рассуждала о высоком, глядя, как с водопоя возвращаются грязные и худые коровы, возле речки же произошло нечто вроде дуэли на кулаках. Митя намял бока городскому сопернику, Шурочке, подошедшей к Мите вытереть землю и кровь с рубашки, бросил пару грязных слов со зла, однако все парни в поселке стали уважать Митю – «начистил рыло как следует городским».

Теперь ко всем городским Митя относится с пренебрежением и гордой ухмылкой, а Данила повторяет за ним.

–Ну и зря! – вздохнул вдруг Вадька. – Парень, говорят, неплохой. Я пойду знакомиться.

–Это ты перед Марьей выделываешься? – с язвительной насмешкой спросил Митя. – Перед Марьей? Тройки испугался?

–Не тройки испугался, тройку я уже исправил… – важно заметил Вадька.

–Ага, на двойку, – прошипел Данила.

–Нет, на четверку. Я просто пойду – вы какие-то дураки. Раз городской – так сразу воображала, дурак, заносчивость, брезгливость и так далее, – сказал Вадька.

Митя язвительно усмехнулся и покачал головой, повернулся к Даниле:

–Марья его обработала!

–При чем тут Марья? – возмутился Вадька.

–А при том здесь Марья, – пожал плечами Митя. – Давай флэш, и я пойду. Ты пойдешь, Даня?

–Пойду, – решительно кивнул головой Данила.

–Нет, при чем тут Марья? – снова повторил возмущенно Вадька.

–А притом, что везде свою пропаганду пустила! Ни одного нормального человека в поселке не осталось – я да Данька! – крикнул Митя, Надя испугалась резкого голоса, и Даниле пришлось ее успокаивать.

–Жизни она нас всех учит, – продолжал Митя уже спокойней, видя, что гнев ни к чему хорошему не приведет. – Как вести себя, как говорить, не материться, не плевать, чуть не сюртуки заставляет носить. И ты туда же! Туда же! Елейным голоском подвизгивать «Добрый день, Марья Владиславовна! Как здоровье ваше драгоценное?».

–А что в этом плохого? – возмутился Вадька.

–А то, что все это – брехня. Так, показуха! Вот что! – воскликнул Митя. – Это в школе, при ней все такие паиньки, а как вечером, на улицу – так уши заворачиваются, как мы материмся! В школе Шурочка такая скромница, а вечером попрет по поселку – только юбка задирается! Брехня все это – ваше воспитание. Ничего там нету, а только выгибаетесь из-за оценок, – заключил Митя. – Пошли, Данила.

–Иду, – важно и тоже возмущенно глядя на Вадьку, Данила посадил Надю на прежнее место и вышел из комнаты следом за Митей.

По улице они прошли пару шагов молча, точнее, Митя прошагал, а Данила просеменил за ним. Потом Митя обернулся и сказал:

–Впрочем, если ты хочешь, ты можешь пойти к этому новенькому. Я тут неправ, управляя тобой. Все-таки это не хорошо.

Митя повернулся, Данила догнал его, и они дальше пошли вровень. Митя снова заговорил, запихнув руки глубоко в карманы потрепанных и потертых джинсов:

–Конечно, Вадька прав… застоишься тут, засмотришься, люди все одни и те же, а тут как-никак свежая кровь, новое лицо… – Митя помолчал, пожевал губы, снова продолжил:

–А Вадька-то! ловко как… Мамина двоюродный брат… да сразу уж и говори – Марьин внук. А то вокруг да около ходит. А, как будто я не знаю – приедет какой-нибудь зарвавшийся, надо же, заслуженного работника образования внук! Ах, какая важность! Ну конечно, почти, без одного места учитель года по району! И его внук – несомненно, вундеркинд во втором поколении, или даже в третьем! Конечно, занимается каким-нибудь правильным или сильным видом спорта, конечно, одет хорошо, конечно, рубаха-парень, конечно же, отличник или, на крайняк, хорошист. Ну в общем, знакомьтесь, просю любить и жаловать – образец для подражания! Не сломайте карандаш, срисовывая!

Митя плюнул ожесточенно.

–А может, Марья права? – спросил Данила. – Может, правда, как она говорит, так надо поступать?

–В чем вопрос, конечно, надо, – пробубнил Митя, садясь на скамейку у своего дома.

–Так чего ж ты против выступаешь? – опешил Данила.

–Я против отношения выступаю, а не против… идеи, что ли, – ответил Митя. – Она бегает, трындит по всей школе о вреде курения, ловит всех, кого не лень, а парни с ее класса – тот же Вадька – стоят за школой и курят. Все это показуха, и с ее стороны – тоже. Только речи толкать можем.

–Ну вот взял бы и завел бы себя как полагается, – заметил Данила, садясь рядом.

–Больно надо!

Оба замолчали разом и неожиданно. Данила хотел сказать Мите, что так, кажется, неправильно думать, как ему соображается, Даниле, но думал, что Митя еще чего добавит, и потому молчал.

–Ладно, валяй домой, Даня, – сказал Митя. – Когда это чучело городское приезжает, Вадька сказал?

–Через неделю, – ответил Данила, глядя в сердитое и щурящееся лицо Мити.

–Ага, значит, – Митя посмотрел в календарь в телефоне, – 30 мая. Ну, флаг в руки. Пойдешь к нему? Нет, серьезно?

–Вообще-то, пойду, – еще колеблясь, ответил Данила. – Так, просто посмотреть, кто приехал, может, парень и ничего…

Данила посмотрел вопросительно на Митю, тот опустил глаза, подумал и промолвил:

–Ну, может, тоже пойду, если время будет. Так, вправду, посмотреть разве что… Ну, ладно, что же… Пока. До завтра, – Митя поднялся со скамейки и ушел к себе во двор.

Данила пошел к себе, расстроившись из-за разговора с Митей и его тона о городском госте.

«Почему так возмущенно? Конечно, он думает, Шурка его опять будет гулять с новым городским, – подумал Данила. – Надо было сказать ему… ага, так бы он съездил мне по морде-то… ну а с другой стороны – что же так кипятиться-то?» – Данила пожал плечами и пришел, в конце концов, к выводу, что Митя просто сразу почему-то, по какой-то непонятной пока Даниле причине невзлюбил городского.

Уже порядочно вечерело. Кое-где стряпки уже подымились, а кое-где даже печки в домах топили, хотя по ночам уже не было заморозков. Мычали негромко коровы. Хозяева вывалили на огороды полить то, что уже высажено. Мать тоже поливала на огороде уже хорошо взошедший редис, лук, прорезавшуюся морковку и только высаженные в парники огурцы.

Данила, заходя во двор, увидел только еще в конце улицы их корову Марту.

–Ну-ка, Данька! – крикнула мать с огорода. – Иди-ка полей, а я Марту пригоню. Вон она, стерва, плетется!

Данька поспешил в огород, а мать отправилась на улицу, пригнать корову, которая останавливалась у каждого кусточка пощипать зелени.

Марта – хорошая корова. Здоровая, хотя и не мясная, но молоко дает хорошее, жирное, и сливки у нее хорошие и вкусные. Еще глаза у нее добрые, дыхания теплое. Данила любит Марту.

Данила расторопно и быстро стал поливать грядки, ловко вышагивая между грядками и удерживая одной рукой лейку.

Мать загнала в стайку корову, подоила ее, и когда Данила шел с огорода, полив все и закрыв парники, мать в доме уже разливала молоко по двухлитровым банкам, на продажу. Молоко для дома стояло в трехлитровой банке.

–Сейчас ужинать будем, – сказала мать. – Тети Светы еще не видать?

–Нет. Да придет.

–Да чтоб к ужину не пришла, а то весь чай выпьет опять, – усмехнулась мать.

Пока готовились, Данила мыл руки, и мать разогревала обед, во дворе залаял пес, раздались шаги, зашла соседка тетя Света, за молоком, хотя у нее самой была корова, но доилась она плохо.

–Здорово, соседка, – сказала тетя Света.

–Здравствуй, – ответила мать.

–Ну чего? Картошку, смотрю, перебирали, – тетя Света садиться не стала, давая понять, что ненадолго зашла.

–Да уж, пора бы, Лешка завтра придет, вскопает, – ответила мать.

–Завтра-то? – переспросила тетя Света. – А чего, он торопится сильно? А то бы хорошо, мы бы наняли с Володей-то.

–Как он с операции-то? – поинтересовалась мать.

–Да ничего. Ходит потихоньку, – ответила тетя Света, принимая банки с молоком и отдавая другую банку, где на дне лежала горстка конфеток. – Ладно уж, спасибо за молочко.

–Не за что. Зачем конфеты-то таскаешь? Ладно тебе! – смутилась мать.

–Пускай, ребенок, ест, пока маленький, – сказала тетя Света, поспешно выходя.

Мать высыпала конфеты в тарелочку, Данила после ухода тети Светы сбегал и прикрыл крепко калитку и сел с матерью ужинать.

По улице прогудели мотоциклы и слышен был гомон молодежи, шатавшейся без дела по улице целыми вечерами, как только теплело на улице.

Данила, может, тоже бы погулял, но отец пил, и Данила не хотел где-нибудь встретиться с ним на улице, а то ведь он пристанет, увяжется, а Данила не любит этого, устал.

В мае темнеет около восьми или девяти, но неожиданно резко, как будто с неба спускается невидимый глазу занавес.

Данила, поужинав, вышел из-за стола и с удивлением заметил в окне уже густые сумерки.

–Уже потемнело, – промолвил Данила, помогая матери вытирать посуду.

–Лето наступит, позже будет темнеть, – ответила мать, моя в чуть обжигающей воде тарелки.

Они в молчании вымыли посуду. Данила не умеет говорить с матерью, то есть сам говорить. Чаще всего начинает разговор она, беседует с ним, и тогда Данила может и отвечать, и рассказывать. А когда он начинает разговор, то и не знает, о чем говорить. Мать не то чтобы сердита, но думает о чем-то своем, погружена в свои какие-то тревоги, и Даниле круг ее мыслей недоступен пока.

После того, как помыли посуду, мать еще раз сходила к Марте, проверила ее, сыпанула немного корма курицам, а Данила ушел к себе в комнату, лег на кровать.

Окно было не зашторено, и в стекло, на манящий тусклый свет настольной лампы бились мотыльки и комары. Догадливые из них бросались в открытую половину окна, но там их встречала сетка. Они сидели на ней, не могущие достичь желанного огня, или летали рядом, и к ним с крыши плел потихоньку свою паутину тенётник.

Небо стремительно чернело, проглядывали на нем звезды и белели пятна облаков, похожих на вату.

Даниле, смотревшему на эти самые облака, вдруг безумно захотелось сахарной ваты.

В городе он как-то раз пробовал ее, она ему понравилась. Ездили всем классом на первое июня, школа возила своих детей в район, в город, и там, в парке, где куча всякая была аттракционов – и качели, и колеса обозрения, и гонки – там еще продавали мороженое и сахарную вату.

Многие из поселковых со скептицизмом отнеслись к вате, подули на нее губы, кинулись на мороженое, как будто они его не видели, а Данила отдал себя всего сахарной ваты.

Она буквально таяла у него во рту, клубнично-сладкая, нежная, и Даниле даже сейчас показалось, что она лежит у него на языке.

Он был готов в парке стоять с утра до вечера и есть сахарную вату на завтрак, обед и ужин, а также полдник и чай. Но денег в семье было мало, отец тогда только получил аванс, и денег Даниле на поездку отрядили мало на увеселения, да еще и мать заказала купить кое-чего из ткани и продуктов, которых мало было в поселке или не привозили вовсе.

И Данила из всего дня аттракционов, клоунад и концерта в районном доме культуры, возвращаясь вечером из города, с двумя пакетами, в одном из которых лежало четыре метра одной ткани и еще три другой, а в другом редкие бананы (у деда Данилы должен был быть юбилей), банка дешевого по сравнению с поселковым майонеза, небольшой кусок заводской ветчины, сыр и колбаса, которые в городе были дешевле также в разы, и немного конфет, тоже для застолья – Данила вспоминал ту единственную, оставшуюся в памяти даже вкусом порцию сахарной ваты…

–Ты раздевайся, да ложись, Данила, – раздался голос матери, и Данила вздрогнул, проснулся.

Мать сидела на краю кровати.

–Раздевайся, ложись, – ласково повторила она, поднимая мягкого Данилу. – Спишь уже!

Данила разделся, стараясь не раскрывать сильно глаз, чтобы быстрее уснуть, и юркнул в расстеленную матерью кровать.

Мать погасила свет, ушла в спальню. Слышно было, как там бубнил тихонько телевизор.

Данила стал думать о чем-нибудь приятном, о таком, что не огорчает – о том, что через неделю можно будет носиться, как дураку, по улице и не думать об уроках, что можно будет ходить с Митей на утреннюю зорьку, когда Мите не готовится к экзаменам… через неделю приезжает Марьин внук, а вдруг парень ничего?

Данила снова вспомнил о сладкой вате, засыпая, и подумал: «Может, в этом году тоже повезут в город?».

Данила вздрогнул и проснулся среди ночи. Он сначала не понял, от чего он проснулся, но только сердце его забилось гулко и сильно.

Данила вдруг стал прислушиваться к наступившей тишине, и тут же ясно раздался резкий и грубый стук в калитку в воротах.

Данила приподнялся на кровати и стал прислушиваться, по-животному всматриваясь в темноту, как будто там написано, кто же это стучит в калитку, хотя, впрочем, это было и так ясно – отец.

Слышно было, как из спальни прошла мать в сени, вышла на крыльцо.

Данила сел на кровати, спустил ноги на пол и со страхом и тоской прислушался, всмотрелся в темный проем дверей.

С улицы стали доноситься голоса. Данила, затаив дыхание, вышел из комнаты в сени. Тут было слышнее. Отец был совсем пьян и язык повернуть не мог. Мать уже плакала.

–Маша, Маша! А ну открой, – разбирал Данила.

–Пошел вон! – мать ругалась. – Всю жизнь изъел! Вон пошел, пьяница! Не смей приходить!

–Маша, ты что меня выгоняешь? – отец закашлял.

–Вон пошел! – грозно повторила мать. – Сколько ты крови выпил? Алкоголик! Вон пошел! Всю жизнь мне съел!

Мать стала материться, совсем как мужик. Отец стал с ней также ругаться, но совсем бессвязно, по-пьяному. Данила с грустью прижался к косяку и готов был заплакать, но держался, боясь взреветь слишком громко.

Отец стал кричать на всю улицу, мать закричала, чтоб он успокоился и не трогал их, что он им надоел, мягко говоря, и Данила заплакал не столько от страха, сколько от обиды.

–Ты что, Данька? – немного хрипловато, спросила мать, входя в сени. – Ну ты, брось! Не плачь! Из-за пьяного дурака!

Мать обняла, прижала к себе Данилу.

–Брось, Данька, брось, – гладя его по голове и по спине, попросила мать.

–Мама, мама, мама, не плачь, – всхлипывая и задыхаясь, просил Данила.

–Ну-ну, не буду, – все-таки тихо плача, сказала мать.

Она с трудом подняла Данилу на руки, отнесла к нему в комнату, положила в кровать, укутав в одеяло, села рядом на кровать. Данила уткнулся в подушку лицом и плакал. Мать тоже тихо плакала и гладила сына по голове.

В калитку снова начал колотиться отец и что-то буйно кричать. Мать вышла из комнаты и стала звонить дяде Данилы, своему брату Леше.

Данила, зарываясь лицом в подушку, плакать медленно переставал, уже больше нервно икая, и слышал, как мать попросила дядю Лешу прийти и унять разбушевавшегося пьяного отца.

Потом мать накинула душегрейку и вышла во двор.

Данила, затихнув, стал ждать, прислушиваться ко всем звукам, просто стал ждать, тихо теперь сопя раскрасневшимся носом, хлопая мокрыми, слипшимися ресницами, ни о чем, кажется, не думая.

Ему вдруг стало пусто и страшно.

Ему уже не хотелось ни лета, ни рыбалки, ни новенького из города, ни свободы, ни катания на мотоцикле с Митей, а просто хотелось, чтоб отец ушел, перестал колотить в калитку и орать бессвязные речи.

Снова прорезал ночь крик – ругались теперь двое мужиков. Они кричали долго, один буйствовал, кричал гневно, другой унимал криком.

Потом голоса стали отдаляться.

Данила, чувствуя, как в голове у него стало пусто и больно, стал скатываться головой по подушке, сжиматься, врываясь в ямку, укрываться одеялом, и наконец уснул.

Утром он проснулся, когда уже солнце поднялось над горизонтом достаточно. Он скорее соскочил с кровати, чувствуя, как ноет голова и как болят глаза. Хотя учителя понимали его и разрешали ему не приходить на уроки, хоть на первые и вторые, когда его отец впадал в запои; Данила не то что считал необходимым посещать все уроки, но просто знал, что нужно учиться, потому что иначе ему нет способа быть лучшим.

Это слабость Данилы – он всегда старается быть первым. Тут он берет оплату за то, что зимой сам себе не принадлежит. Быть лучшим, быть первым, скорее, для Данилы своеобразная отдушина. Его хвалят, это ему приятно. Да, он любит, когда его хвалят. Потому что в классе другие – балаи, а его хвалят, хотя он и не прогибается перед учителями, скорее, он умеет с ними сотрудничать или они с ним.

У Мити болезненное самолюбие порой проглядывает во всем, а у Данилы просто самолюбие, которое не позволяет ему филонить, потому что он не хочет слышать насмешки и упреки в свой адрес. Достаточно ему отца.

Данила умылся, позавтракал и отправился, торопясь, в школу. По дороге к нему присоединился Вадька.

–Привет. Ну что, разругался с Митькой? – спросил сразу Вадька.

–Ты-то откуда знаешь? – огрызнулся Данила. – Я не разругался. Мы нормально попрощались. Я даже уговорил его познакомиться с Марьиным внуком.

–Ага, рассказывай, – покачал головой Вадька. – Что, правда? Ага, Митя только выпендривается.

–Нет! Но он просто против врак, – защитил друга Данила. – Сам рассказываешь!

–Да конечно! Митя твой о себе мнения будто он английская королева, – ответил Вадька, подзадоривая Данилу.

–А ты хоть и не такого о себе мнения, но видно – дебил, – отрезал Данила и отвернулся от Вадьки.

–А чего ты сразу обзываться? – возмутился Вадька.

–А нечего! И сам не лучше, – ответил Данила.

В школе, если честно, тоска. Обязательно какие-нибудь «дебилы», как их Данила называет про себя и с Митей, раздерутся и обязательно в Данилино дежурство. В классе на уроках орут. Данила и сам бы не прочь поорать – но для него учеба важнее. В этом деле он сильней тех, орущих. Он в этом их превосходит. Почему? Он умнее их. Его больше выделяют. Ему надо все слушать и все запоминать. И весь класс – три девки и два парня – за его спиной орет и изнывает в крике, а он один сидит перед учителем так, как нужно – прямо и сложив руки пусть не как положено, но перед собой, и не вертит в них телефон; он не кричит, только бросает гневные взоры на одноклассников, и мальчишеская часть класса на время стихает; он тянет руку первым на уроке, оттого и думает быстрее многих; он первым тянет руку, когда выбирают, кто будет участвовать в соревнованиях, хоть в спортивных, хоть в художественных; он дежурит в классе, самозабвенно драя пол; он дежурит по школе, на переменке носясь по школе не от радости и буйности, а ловя провинившихся; он приходит в столовую первым, а уходит последним; он – староста класса; он – лучший ученик класса. И со всем нужно мириться и все это поддерживать ради того, чтоб сохранить и увеличить то богатство, которое он имеет, и которое так усиленно в нем выделяют – ум.

А так в школе – тоска. Орут, бегают, и Данила удивляется – ну туп ты как скотина, чего ж ты прешься сюда? Что мешаешь? Почему надо бегать по школе, а не по улице? Да что же ты!

А сейчас май, вообще горячая пора и никто уже не думает о школе, даже учителя, Даниле так кажется.

На уроках уже повторяют то, что пройдено, скучно, все считают деньки и часы до 30 мая, до конца учебного года. Видать, не одному Даниле хочется на утреннюю зорьку, директор един с ним в ожиданиях, не одному Даниле хочется в город – математичка тоже рвется, к внуку, уже готовится, не одному Даниле хочется быть предоставленным самому себе – вся школа дышит ожиданиями лета и потому в актовом зале, где репетируют к выпускному, стоит куча товарищей, многие из которых даже не участвуют в действе.

Данила был ведущий, ему текст нужно было учить, так что он просто отметился на глазах у педагогини-организаторши, мол, готовлюсь, не забыл, и скорее заспешил домой.

Дядя Леша работает вахтовым, так что может торопиться обратно в город. Он там работает водителем, сколько-то ездит, а потом столько же отдыхает.

Отец если бы не пил, так бы, может, и перекопали бы, но вот пьет, и потому огород перекопать под картошку мать попросила брата своего, дядю Данилиного.

Данила скорее прибежал из школы, стукаясь об порывы ветра, а дядя Леша уже сидел на кухни и пил чай.

Дяде Леше уже за сорок только, но на вид же уже все пятьдесят, жизнь его хорошо потрепала. Он был водителем, два раза попадал в аварии и шутил, что в третий раз каюк ему будет точно. Тетя Катя, жена его, переболела туберкулезом, хотя вела вполне приличный образ жизни. У них было трое детей, но средняя, Алевтина, погибла – сбила машина в Томске, когда училась. Уже сдала два госа, шла на третий – и сбили.

Дядя Леша сдал тогда, а тетя Катя наоборот, как законсервировалась – даже не поседела, только стала совсем тихая и глаза разве что углубились.

Потом дядя Леша оклемался, сказал как-то тете Кате и сестре своей: «Алю не вернешь, а у нас еще двое, для них жить надо, им отдать, что Але не отдали».

У них уже один внук есть, Данила уже дядя.

А вообще дядя Леша человек общительный, с юмором, пусть и не устраивает вокруг себя фейерверк, но просто добрый, да и все.

–Прибежал, хозяин? – весело подмигнул он.

–Какой я хозяин, – пожал плечами Данила.

–Да не торопись, – отмахнулся дядя Леша. – Без тебя не начнем! Вдвоем-то мы все равно не сможем.

–Садись есть, – позвала мать.

Данила вымыл руки и лицо, переоделся сразу в рабочее, чтобы немедля выйти из-за стола и сразу на огород.

–Ну, чего? Не распустили вас еще? – спросил дядя Леша.

–Нет, мы до 30, – ответил Данила.

–Да распустили бы вас всех, да и все! – усмехнулся дядя Леша. – Вчера он видел – Владимир уже прикармливает на месте, какое же он об школе думает? Отведут линейку, да тут же закроют школу на замок.

–Ну а ремонт? – спросила мать. – Тоже ведь, нужно.

–А, денег-то – сама знаешь! – пожал плечами дядя Леша. – Дадут немного, тыщ 20-30, и вертись. А что на них сделаешь? Ну, покрасишь, ну побелишь. Да и все. Сильно не разъедешься.

–Нам в этом году и на крышу дали, и на стекла, но не больше 30, – сказала мать. – И крыша капает три года.

–Ну, видишь, наскребли. Центр все забирает, – отмахнулся дядя Леша. – Москва жрет все, а провинции дулю показывает. Так что учись, Данила, хода тебе нет другого. Не хочешь валяться под заборами, да или просто вон ерундой маяться – учись, работай. Вот молодец твой Митька – в технику пошел, правильно. Техника сейчас везде, люди ее делают. А раз люди – знать, ломается. Знать, чинить нужно. Работать нужно, и нужно делать, а не ерундой маяться. Так что уж учись, Данила, иначе некуда. Не будь такой шантрапой, как эти.

После обеда вышли копать огород. Мать с дядей Лешей перекапывали, а Данила кидал картошку и золу для удобрения.

Дядя Леша шутил, рассказывал, как ездили в соседнюю область, что там видели:

–Люди, представь себе, сестра, такие же там живут. Я-то думал – с рогами. Правда, побогаче нас живут. Но дороги такие же, чуть со Славкой там все себе не отбили. Проезжали мимо уже какого-то завалящего городка, смотрим – ба, на площади фонтан стоит! Маленький, правда, но фонтан.

–Зачем им фонтан-то? – подивилась мать.

–Деньги, поди, пилили, – пожал плечами дядя Леша. – Земля-то мягкая, хорошо хоть, зима без мороза почти была.

–В прошлом-то втроем еле вскопали, – припомнила мать.

–Ну, в прошлую зиму у нас в зале угол промерз, а у нас дом на что крепкий, сам каждую дырочку замазываю, закрываю, – сказал дядя Леша.

Данила шел за дядей и кидал картошку в ямки и посыпал золой, а мать шла за Данилой, закапывала и разговаривала с дядей Лешей.

В какой-то момент Данила ставил на землю ведро с золой, бежал с пустым ведром во двор, набирал снова картошку в ведро и бежал на огород, а дядя Леша пока перекуривал, мать отдыхала, опираясь на лопату.

Когда Данила вернулся из второго «рейса», как сказал дядя Леша, тот говорил уже, как засадили картошку:

–Так, на огороде немного посадили – мороки больше, на Заречье посадили с четыре сотки – должно хватить, – сказал дядя Леша. – Димке нужно, ну да он приезжал, а Сашка отказался, говорит, как-нибудь сами, с тещи стянут картошку – она-то одна, а вас, то есть нас, пять ртов на четыре сотки.

–Ну молодец хоть, – сказала мать. – Хоть как-то уж легче.

–Да не говори. Да там такая сватья у нас – убьешься, пока уговоришь! – засмеялся дядя Леша. – Шибко подозрительная.

–А чего же? Молодая вроде еще.

–Да ведь дураком можно быть и по молодости, – усмехнулся дядя Леша. – Да просто такая… вся вот из себя, а так же живет – тоже дом на земле, но правда работала в ЖЭКе – вот и выпендривается перед всеми.

Посадили картошку к вечеру. Дядя Леша легко и быстро перекопал всю ту половину огорода, которую засаживали картошкой, попил чаю и ушел, предупредив, чтобы мать звала его, если муж опять придет пьяный скандалить.

–Ну вот засадили, – занося в дом парное молоко, сказала мать. – Теперь уж пусть растет. Лето-то будет не очень дождливым, хорошо будет.

–Да ведь если жарко будет, тоже плохо, – заметил Данила.

–Ну так чтобы в меру, то хорошо, – ответила мать. – Давай ужинать, куда уж собрался. Не убежит твой Митя никуда.

–А я не тороплюсь к Мите, он к экзаменам готовится, – сказал Данила. – У него в понедельник экзамен.

–Не рано начал-то он готовиться? – шутя, спросила мать.

–Да он уже подготовился, он так, по последнему. Чтоб точно все-все запомнить, – защитился Данила.

–Ну, Митя твой парень дельный, только ленивый, – сказала мать, и Данила даже обиделся. – Уж очень тетя Таня на него жалуется. Шалопаистый очень растет.

–Как это шалопаистый? – не понял Данила.

–Ну, побездельничать любит, поваляться, учиться не любит, – ответила мать. – Шалопай, одним словом.

–Митя – не шалопай, – защитил друга Данила.

–Ну, не шалопай, – примиряюще сказала мать. – Марья-то Никитична на него очень сердита. Не здоровается даже с ней, курит…

–Митя не курит, – заметил Данила.

–Она так сказала, что слышала, то и говорю, – ответила мать.

–У нее все курят, – с негодованием ответил Данила и даже хлеб прикусил возмущенно.

–Ну, может быть, – согласилась мать.

–Откуда ты это такое услышала? – спросил Данила.

–Да сегодня в магазине стояли. К ней внук приезжает, хвастала вот, – ответила мать. – Мол, нет бы все такие были, как мой Лева – он у меня и дзюдо занимается, и на велотреке, и в школе хорошо учится и вежливый мальчик.

–Образец для подражания, – заключил Данила и припомнил Митины слова:

–Не сломайте карандаш, срисовывая.

Мать засмеялась.

–Это уж точно, – сказала она. – Я бы не стала тебя на людях хвалить.

–Почему это? Не за что? – удивился Данила.

–Да есть, за что, – пожала плечами мать. – Просто некрасиво. Спросят – ответь, не хвалясь. А так-то что. Вроде как-то неудобно, у тебя хороший, а другие, которых ты учишь, вроде как дураки неотесанные получаются.

Данила даже удивился такому суждению матери. Она не то чтобы никогда не критиковала учителей, при Даниле, по крайней мере, она этого не делала и старалась вообще уважительно к ним относится.

–Ну, может, он и, правда, какой особенный, – сказал Данила.

–Может быть, не спорю, – просто ответила мать.

Только Данила вышел из-за стола, как пришла соседка тетя Света, они с матерью сели пить чай и говорить за жизнь, и Данила прошмыгнул на улицу и, не присоединяясь к колобродившей толпе у клуба, поспешил к Мите Громову.

Дома того не оказалось, тетя Таня только плечами пожала:

–Не знаю, куда ушел, паразит. Экзамены на носу, а он гуляет, – и Данила решил отправится в гараж к Мите.

«Может, он там», – подумал Данила.

Дверь, на первый взгляд, в гараж была закрыта, но знающие – а Данила относился к таким – именно оттого и были знающие, ибо были в курсе того, что дверь в закрытом состоянии плотно прилегала к воротам. Данила подошел к двери, поддел ее легонько, она распахнулась.

Из глубины гаража раздался голос Мити:

–Да чтоб вас! А, это ты. Пришел?

Данила прошел немного вглубь гаража – Митя сидел на своем мотоцикле, включив старую настольную лампу и, положив тетрадь на колени, а книгу на руль, решал задачи.

–Пришел. А ты чего делаешь? – удивился Данила.

–К экзаменам готовлюсь, чего вы так все хотите, – слегка раздраженно ответил Митя. – Я же шалопай, это всякие Левы-Стасики представляют ценность для педагогики, а мы с тобой пуговки от кальсон, Данька.

Митя снова углубился в тетрадь. Данила сел рядом с ним на мотоцикл и сказал:

–Ну не расстраивайся, Митя. Подумаешь! Мамка говорит – некрасиво хвалить перед чужими людьми.

–А мне не жарко и не холодно, – Митя куснул карандаш и пояснил:

–От Марьиных похвал.

Он провел по листу прямую вертикальную линию и сказал:

–Я ведь человек не завистливый. Но самолюбивый. Хотя и не себялюбивый.

–Ладно тебе, не переживай, – успокоил Митю Данила.

–Да уж, не переживай. Сколько ему лет, не знаешь? – спросил Митя.

–Нет, не знаю. Там увидим.

–Начисть ему рыло за меня, если я не успею, – попросил Митя.

–Зачем ты так? Все бы кого-нибудь побить, – заметил Данила.

–Да я ж не в обязательном порядке, – улыбнулся Митя. – Я если наглеть будет. Ваню Баса вот возьми с собой и намните бока как следует.

–Ага, если к Шурке полезет!

–Я тебе! – Митя замахнулся на Данилу книгой. – Язык таким, как ты, рвать надо за такое. За Шуру я и сам побить могу. Я так – если наших поджимать будет.

–Не будет, можно подумать, такой наглец, – ответил Данила.

–А кто их знает, городских. Приедет фифа накрученная – и начнет, пальцы веером, сопли пузырем. Видал я таких, шибко грамотных, – Митя хмыкнул. – Вилочку – не вилку – знаешь, как держат?

Данила кивнул головой, желая узнать, как именно, Митя взял какую-то железку в левую руку и, краешками четырех пальцев держа эту железку, отставил чуть ли не на девяносто градусов мизинец.

Данила засмеялся.

–Во – культура! А мы, лапти деревенские, всей пятерней и сразу в рот, какие уж там вилки, – усмехнулся Митя горестно. – Такие дела, Даня.

–Да не переживай ты так, – попросил Данила друга. – Не такой уж там приедет выпендрон.

–А кто его знает? – пожал плечами Митя. – Да ладно, забыли, проехали. Следующая станция наша.

–Ты зачем сюда ушел?

–Да от матери отбоя нет с ее нравоучениями. Чья бы корова мычала. Учи да учи, а сама и не дает. Деньки считаю, как уехать отсюда.

Последняя фраза Мити расстроила Данилу. А он-то думал, Митя выучится и вернется или вовсе раздумает поступать. А он все, лыжи навострил, втихомолку все давно продумал и сообразил.

–Я думал, ты останешься, – проговорился Данила.

–Еще чего, старик. Где тут оставаться? В город надо, – ответил Митя. – Там работа. А тут что? Да, там девки, там работа, там жизнь. А у нас тут только клопов кормить. Ладно, не переживай. Друзей тут полно. Сам скоро переберешься.

–Ну, может, – пожал плечами Данила.

–Да, мечту уже лелеешь об золотой медали, – поддел Митя. – Не так что ли?

–Да нужна она! Она не из золота.

–А, теперь уже не хочешь? Да ну. Уедешь, оглянуться не успеешь, – сказал Митя. – Эх, город! Это вообще, другое измерение. Люди другие. Жизнь другая. Все другое.

–Кем же ты там работать будешь? – удивился Данила.

–Кем? – Митя тоже удивился, как будто не ожидал такого вопроса. – Во! «Нефтегазовое дело»! а там, подзаработаю, на экономиста подам.

–Нефтяником? Значит, совсем далеко уедешь.

–Ну, не дальше далекого, – подтолкнул по-доброму Митя.

–А куда это? – спросил Данила.

–В Тюмень или Томск, в нефтегазовый, – ответил Митя. – Сейчас это самая из самых, пойми, Даня. Ты себе уже сейчас подыскивай что-нибудь, смотри, чтоб такое, полезное. Чтоб хоть на первое время деньжат срубить. Думаешь, я всю жизнь на буровой? Да ладно. Это так, ступенька. А может, и всю жизнь… – Митя пожал плечами. – Это как сложится, может, профессия и ничего, и не захочу белым воротничком, синим буду.

Митя засмеялся.

–Ладно, валяй до дому. Батя гуляет все? – спросил Митя.

–Гуляет. Вчера с полночи колотился, – Данила старался сказать так же спокойно, как Митя спросил.

–Дядя приходил?

–Да.

–Дядя у тебя мужик что надо, – сказал Митя. – Ладно. Не переживай. Батя у тебя тоже мужик ничего. Иди домой. Готовлюсь. Со мной не наговоришься сегодня. В понедельник вечером приходи.

Данила пожал руку Мите и вышел из гаража. Вернулся домой в расстроенных чувствах, раздумывая, куда же ему податься, понял, что Митя все-таки поторопил его с определением, куда там. С класса восьмого как-то надо. А пока – ладно. В речке, вон, свою рыбу он не всю еще выловил. Директора даже перелавливает иной раз.

Данила крепко закрыл калитку, проверив, чтоб она сильно не тряслась и не стукалась, и пошел в дом, с крыльца оглядев еще раз свежие рядки картошки.

Мать дома смотрела телевизор, слегка безразлично глядя в экран и иногда вздыхая.

Данила зашел к себе в комнату, повалился на кровать, достал телефон и от нечего делать стал играть.

Когда играет в телефоне, Данила тоже вроде о чем-то думает, а вроде не думает. Что так-то делать. Огород разве что полить?

–Мам, огород полит? – крикнул Данила.

–Опомнился! Давно уже, – со смехом ответила мать.

–Ну ладно, – Данила опять углубился в игру.

Никакие мысли его не беспокоили.

Вообще, зачем человеку мысли? Думает о чем-то он, может, вовсе о бесполезном, о ненужном, о таком, что, может, мысли человека и не достойно. Думает о проблемах своих, голову ломает на двадцать частей, о радостях своих вспоминает, опять же режет сердце, что сейчас-то радостей меньше у него, всегда ведь так кажется. Или, чего еще хуже, мечтает о чем-нибудь, тут-то вот вообще крышка.

Данила играет, и вроде как на сердце у него отпускает давнюю его мечту – планшет. В поселке они появились недавно, как все новое, которое сначала бывает распробовано городом, перенасыщает город, надоедает городу и потом медленно и уже вальяжно, как явно знающий свое превосходство чемпион, завоевывает одним взором периферию, провинцию, поселок, деревню, глубинку.

Первый планшет в качестве разведчика был послан всей армией андроидов, айпадов и айфонов в прошлом году в январе.

Его привезла дочка завуча, тогда одиннадцатиклассница. Чуть ли не вся школа билась мягким задним местом об скамейку, выжидая конца каникул, и в первый же учебный день все кинулись к обновке смотреть.

Хозяйка на разумном отдалении демонстрировала умную технику, избранным дала даже потрогать, а вообще вся светилась от счастья.

Митя, учившийся в десятом еще, за два поцелуя за школой получил право рассмотреть технику со всех сторон, как интересующийся, и после сообщил свое заключение Даниле:

–Вещь стоящая. Но продержится у Светки не долго.

Громов оказался прав: через два месяца усиленной эксплуатации планшет отказался сначала заряжаться, а потом и включаться. Возили в сервисный центр и вернулись, по одной версии, ни с чем, по другой версии – с новым планшетом, который уже никому не давали.

Потом постепенно более-менее состоятельные на деревне ученики обзавелись данными устройствами. Даже у некоторых в начальных классах появились свои планшеты, преимущественно, у «школьных» – так называли учительских детей.

А Даниле – и Данила это сам понимал – и мечтать нечего о планшете. Хотя Громов и говорит, что можно достать сравнительно недорогой, и такие, правда, бывают (он и не врет, был уверен Данила), даже на такой нечего рассчитывать им. У Мити тоже планшета нет, он обходиться смартфоном, который бережет и использует нечасто. Да и то – смартфон он почти что сам себе достал, все-таки ездил на областную олимпиаду, занял второе место, а до первого – заветного планшета – не то что не дотянулся, а просто его засудили – отдали городскому. Митя тогда еще сильней стал презирать городских.

А Даниле и мечтать нечего. У матери вся зарплата, как цена у иного планшета. Какое уж там. Конечно, Данила уже не маленький, понимает, пил бы меньше отец – больше бы пользы было. Да, видать, отец этого не понимает.

Вообще, конечно, обидно. У Юльки Самохваловой (дура дурой, уши холодные) и у той есть планшет. Правда, мать магазин имеет.

Данила вздохнул, отложил телефон. Самому накопить? А как?

«Мите хорошо, он хоть калымить может, – подумал Данила. – Он сам говорит, что ему тот же Петухов деньгами дает. А я ни в чем не разбираюсь… Рыбу ловить? А эка невидаль! Кому ее здесь продашь, а в город ехать или на дорогу – все равно деньги нужны. Как бы икряная! А то шваль одна. Хариусов только немного из нормального. Рыбой не разживешься. А помогать за деньги? Свои, вроде стыдно деньги-то брать… Эх!», – с невыразимой тоской вздохнул Данила.

Вот кто деньги придумал? И для чего? Неужто человек не может вот так же просто, как сегодня дядя Леша, помочь другому человеку? То, конечно, родственники, ну а так-то рассудить. Как в школе на уроке – «все люди – братья», а как потом в планшет играть тот же, так сразу табачок врозь.

Вообще, не справедливо как-то. Не то чтобы был бы у Данилы планшет – и он бы не возмущался, а просто так, как рассудить.

Данила пожал плечами, повертел в руках телефон, погладил его по экрану. В конце концов, это у него есть, и он и с этим счастлив.

Утром в воскресенье мать растопила баню, стала убираться в доме, а Данила пошел полить с утра грядки.

Сквозь рядки редиса на грядках пробивались слабые морковные росточки, а редис уже стала мать выдергивать потихоньку. Данила тоже выдернул парочку редиса, окунул в лейку с водой, отломал листья и, грызя редиску, стал поливать, как маятником, раскачивая рукой.

На другой грядке ползли по земле огурцы, правда, только недавно их высадили, и они еще не цвели. Помидоры вообще еще только в срезанных пластиковых банках стояли, рано им.

Данила, проходя мимо картофельных рядов, присел возле одного бугорка, воровато оглянулся на двор – стоит ли там мать, убедился, что никого нет, чуть-чуть раскопал землю и тронул рукой картошку. Она лежала в земле глубоко, в золе, но корней на ней еще не прощупывалось. Даниле даже показалось, что картошка теплая.

Он зарыл опять землю, провел рукой по бугорку, чтобы не было видно следов раскопки, и с невозмутимым видом пошел к следующей грядке с едва заметными ростками кабачков и тыквы.

Даниле всегда удивительным казалось, что вот посадишь семечко, поливаешь его, глядь – вырос росточек, глядь – уже завился по земле змейкой, глядь – под листвой уже зреет кабачок, похожий на переросший гладкий огурец, а потом уже и не глядь, а просто спотыкаешься об зеленую дубину на тропинке. А между тем вроде каждый день ходишь, поливаешь и ничего такого не замечаешь удивительного.

Мать, повязав волосы платком, ушла чистить стайку, а Данила схватил в кладовой пыльную и со сломанными зубами расческу и отправился к линяющему псу, который, увидев хозяина с зубатой деревяшкой, обрадовался, лег на спину, выставив миру линяющий и в клочьях шерсти живот.

Данила всегда счесывал шерсть с Тузика. Они с матерью собирали потом эту шерсть, мать кому-то относила, а потом приносила уже пряжу, из которой можно было чего-нибудь связать.

Тузик даже повизгивал от удовольствия, пока Данила, с трудом переворачивая его, обчесывал со всех сторон клочья и спихивал их в небольшой мешок холстяной.

–Опять ты его чешешь? – мать, разматывая платок на голове, вышла из стайки.

–Чешу, – ответил Данила, усердствуя на правом боку чересчур лохматого сторожа.

–Глядишь, к осени наберется опять или со следующей еще весны, – сказала мать. – Э, кисельная лужа! Фу, душно.

–Мам, а ты в город скоро поедешь?

–Не знаю. Дед соберется, тогда, может. Ехать-то все равно надо. Тебя обувать, одевать, – ответила мать. – Как ты только эту зимы отходил, поражаюсь.

–А тебе перчатки надо. У нас все учительши в перчатках ходят, – заметил Данила.

–Да я-то не учительша, зачем они мне. Карманы есть, – ответила мать. – Осенью тепло еще.

–А ты меня в город возьмешь? – спросил Данила.

–Возьму, если баловаться не будешь. Примерять же все надо, на глаз брать уже не то, – ответила мать.

–Это хорошо, – сказал Данила.

–Ну-ка, Даня… Сбегай-ка, прикрой калитку. Никак отец по улице идет… – мать прищурилась, пригляделась. – Ну да.

Данила скорее побежал запирать. Еще чего, опять будет скандалить.

«Все воскресенье испортит и мама опять грустная будет», – подумал Данила.

Он закрыл калитку и в щелку в заборе глянул на улицу. Правда, по улице отец шел. Судя по походке, был он трезв или не слишком пьян, но прошел почему-то мимо их дома дальше по улице.

–Мимо прошел, – возвестил Данила, вернувшись к матери.

–Кончал бы, и так всю плешь проел, – проворчала мать. – Пойду баню проверю.

Данила кончил чесать Тузика, переоделся и тоже отправился с матерью чистить стайку.

Вечером уже помылись и сели после бани пить чай.

–Обстричь тебя надо, – разогревая чай, сказала мать. – После школы, наверное, к бабушке тебя поведу.

–Давай, – Данила отвалился на спинку стула и, жмурясь, ждал, как чайник закипит.

Э, Митя завтра поедет рано утром в город – на экзамены. Тут со всех окрестных школ свозят выпускников в городские школы. Сдаст Митя или не сдаст? Да сдаст, он ведь готовится, чего там – четыре предмета всего.

Потом Митя уедет… Впрочем, что за фрукт приезжает из города, Лева? Интересно все-таки. в первый день, конечно, идти смысла нет – да и некрасиво. На второй, на третий. Если не какой-нибудь там помешанный на компьютере – тогда его и за уши не вытащишь…

–Данила! Спишь ты, что ли? – спросила мать, и Данила открыл глаза.