Читать книгу Толерантность без границ - Наталья Куприянова - Страница 3

Альбина смотрела в окно, но ничего за ним не замечала. Ещё одно серое утро медленно проплывало мимо неё, не собираясь оставлять после себя никаких воспоминаний. И это начинало надоедать. Какой-то однообразной, непримечательной стала её жизнь. Краски потускнели… Нет, они совсем исчезли. И ничто не предвещало перемен. Никто не обещал наполнить жизнь значимыми, и пусть даже не очень значимыми событиями, происшествиями, смешными случаями, о которых потом так приятно вспоминать в компании друзей. Вечеринки, приёмы, модные курорты, встречи и болтовня с подругами, часовые походы по магазинам… Всё куда-то делось, а ей так хотелось вернуть то, что наполняло её снизу доверху, что делало её счастливой. Чёрная полоса если и не завершилась, то уже точно поменяла цвет. Сын, наконец-то, дома, идёт на поправку. Почему-то врач вместо слова «выздоровел» произнёс непонятное для неё «стойкая ремиссия», после чего сообщил о том, что планы на ближайшее будущее строить не стоит в связи с поддерживающей химией, которая затянется на год. Для Жени сохраняются все ограничения, а соответственно, и для его родителей. После такого вступительного слова Альбина вообще перестала слушать. Она всегда относилась с пренебрежением к указаниям и советам посторонних людей, вот и сейчас решила не делать исключение. Для неё всё самое плохое осталось позади, а значит, пора перелистнуть страницу и начать жить. Именно жить, а не существовать. Гадая, когда же закончиться унылое прозябание, она взглянула на мужа, словно только он и знал ответ на этот каверзный вопрос.

Законный супруг был занят. Подвинув к себе ноутбук, он внимательно что-то там читал, не обращая никакого внимания на скучающую жену. И такая картина повторялась изо дня в день. Вообще в последнее время Пётр Александрович часто пребывал не то чтобы в плохом, но не свойственном ему настроении. Задумчивый взгляд, крайняя раздражительность без видимого повода, отсутствие аппетита, и ещё кое-какие перемены не в лучшую сторону навели Альбину на мысль, что у мужа не всё ладно в профессиональной деятельности. Но гладко никогда и не было. Как Валенко не раз говорил: политика – это вечная борьба. И он бросался в этот океан с головой, с огромным удовольствием, не представляя, что мог бы заниматься в этой жизни чем-то другим. Азартный и честолюбивый, Пётр Александрович многое отдал за право вступить на этот путь, компенсируя потери в прошлом неимоверными достижениями в настоящем, легко переступая через обстоятельства и людей, оказавшихся у него на пути. У всего своя цена – в этом он был убеждён. И чтобы преуспеть в жестоком, беспощадном, постоянно трансформирующемся мире, нужно быть циничным реалистом. А остальное… Трудностей Валенко не боялся, стены пробивал лбом, а врагов умел не только уничтожать, но и привлекать на свою сторону. Чувствуя интуитивно, что выгодно, а что нет, обладая удивительной способностью приспосабливаться и договариваться, он умел ждать, и в итоге дождался своего звёздного часа. Удачливый бизнесмен в прошлом, не менее удачливый политик в настоящем, Пётр Александрович Валенко никогда не унывал благодаря своей воле и привитому с детства безразличию к окружающим. Что же сейчас могло такого произойти, что мешало ему спокойно спать по ночам?

– Петя, давай съездим куда-нибудь на выходные.

Пётр Александрович оторвал взгляд от экрана и посмотрел на жену. На секунду он скривился, давая понять, что исполнять очередной каприз благоверной не собирается.

– Не время сейчас.

В ответ Альбина удостоила мужа таким же искривлением губ, высказывая тем самым своё недовольство.

– А когда будет время?

– Ты лучше о Жене думай, а не об удовольствиях.

– Я только и делаю, что думаю о нём. День и ночь, ночь и день… Так и свихнуться можно. – Не увидев результата, жалобно добавила: – Мне так хочется отвлечься…

Валенко сложил на груди руки, переставил ноги.

– От меня-то ты что хочешь?

– От тебя я хочу понимания.

Пришлось снова взглянуть на Альбину, и уже не вскользь. Перед тем как произнести несвязную речь в своё оправдание, он вздохнул. Не любил Валенко, когда жена начинала докучать, не любил объяснять, не видя в этом необходимости – всё равно понять не сможет, тем более помочь.

– …Мы не можем никуда поехать. Никакого отдыха… Не сейчас… Враги активизировались… Все так и норовят занять моё место… Твари! Проглотят и не подавятся же…

Альбина пожала плечами, не понимая в чём проблема.

– Но ты же не из таких, кто позволит себя подвинуть.

Улыбка – хитрая и горькая одновременно – скользнула на тонких губах:

– Времена изменились. Народ у нас поумнел, и наши лозунги для них устарели, а предвыборные обещания всё равно не исполнить… Нужны новые идеи, да такие, о которых бы заговорило всё общество, и, конечно же, поддержало. – Задумчивый взгляд упёрся в картину известного художника, а потому и дорогую, как и вся обстановка загородного особняка. Чета Валенко любила окружать себя роскошью – немного навязчивой, немного вульгарной…

– А твои советники ничего выдать не могут? За что же ты им платишь?

– Думаешь, всё так просто? Об осторожности забывать не стоит. Никогда не знаешь, как народ воспримет креатив?

– Не проверишь – не узнаешь.

Пётр Александрович оторвал взгляд от запечатлённой на холсте мечты гения и опять вздохнул:

– Всё равно предлагать нечего.

– Просто всё, что связано с прошлым – себя изжило, – сказала Альбина с видом всезнающего человека. – История никому не интересна. Ведь её постоянно переписывают под новое правительство. Да и кого сейчас увлекают идеалы далёких эпох? Времена изменились, сознание и нужды народа тоже. Так что долго не протянуть, рассуждая об устаревшей морали, тем более что ты не являешься её приверженцем. Передёргивание старых идей всё равно ничего не даст. Переписывай их, рассказывай по-новому – результат от этого не изменится. Нужно смотреть в будущее, и не бояться его. Это сегодня новое может казаться абсурдными, но завтра оно прочно укореняться в сознании. И кто первый объявит себя автором, тот и получит все почести.

Пётр Александрович смотрел на жену широко открытыми глазами. Он и не думал услышать от неё такую пламенную речь, достойную, как ему казалось, больших аудиторий; не знал, что она способна такое выдать. Правда, суть он так и не смог уловить или не успел, но Альбина удивила его, а такого он припомнить не мог.

– Не знаю, что ты имела в виду, но ты меня заинтриговала. Что это на тебя нашло? У тебя есть какие-то соображения?

– …Да… Только не делай поспешных выводов, и обещай подумать.

– Давай выкладывай, что там у тебя?

Теперь задумалась Альбина – на секунд десять. Припомнился ей один разговор и реакция двух собеседниц на её откровения. Тогда непонимание её не задело, но сейчас она собиралась открыться мужу, а его мнение ей не безразлично. Ведь если он забракует всё, что она собиралась сказать, то можно окончательно похоронить благородное стремление облегчить чужие страдания. Впервые ей захотелось сделать что-то значимое для всего общества, но если предложение не найдёт отклика у мужа, то Альбина решила дальше не упорствовать.

– На самом деле у меня есть одна… идея… Я об этом давно думала, но как-то не решалась рассказать тебе о своих мыслях…

– Говори уже, не томи. – Валенко от ожидания и вспыхнувшего интереса (не слишком сильного – ну что такого этакого могла придумать его жена?) заёрзал на стуле.

– Ты когда-нибудь задумывался об эвтаназии… для всех? Без возрастных ограничений… Для взрослых и детей…

От неожиданности Пётр Александрович приоткрыл рот.

– …Что?! Ты что? – вспыхнул Валенко. Салфетка оказалась на полу, а он от негодования замахал рукой перед носом жены, закричав не своим голосом: – Как тебе такое в голову пришло? Думаешь, это меня спасёт? Скорее, похоронит… Наш народ к такому ещё не готов… Даже слышать никто не захочет…

– Ну что ты раскричался? Успокойся.

Реакция была вполне предсказуемой, поэтому Альбина ещё не собиралась сдаваться. Она спокойно слушала, уже приготовив колкости и ответы.

– Люди ждут, что я буду решать их проблемы… Насущные проблемы – понимаешь?

– А ты собираешься этим заниматься?

– Дело не в этом.

– Именно в этом. Предложив новый законопроект, отвечающий потребностям современного общества, ты сможешь не только выделиться, но и отвлечь внимание оттого, что в данный момент решить не можешь.

– Если я предложу узаконить детскую эвтаназию, и это притом, что у нас не узаконена эвтаназия для взрослых… Я сам себе выкопаю могилу.

– Я так не думаю. Всё зависит, как преподнести эту идею, в каком свете показать.

– Эвтаназию можно показать в выгодном свете?

– Да. И сделать это нужно не только потому, что у тебя кризис идей. Дело вообще не в тебе. Я знаю, что проблем в стране достаточно…

– Откуда?

– …Но если бы ты видел то, что видела я… Смотреть на страдания неизлечимо больных детей невыносимо… Эвтаназия – это проявление гуманности.

– А смотреть на тех, кто умирает в муках, но кто достиг совершеннолетия – гуманно?

– Нет. Поэтому и возраст в законе не стоит указывать.

Валенко качнул головой. Предложение жены его обескуражило. Это совсем не то, что он хотел услышать. И даже размышлять на эту тему он не собирался… Но одна минута убегала за другой, и категорическое «нет» плавно преобразовывалось в неуверенное «вряд ли», а там и «нужно подумать» замаячило на горизонте. И уже появились сомнения совсем по другому поводу. Возможно ли это? Хватит ли ему смелости, упорства? Да и как он сам к этому относится? Трудно за что-то бороться, не имея внутреннего убеждения. А выстоять как? Идея узаконить эвтаназию для всех настолько неоднозначна, настолько противоречива, что вызовет такой шквал критики. Валенко уже представил, сколько грязи выльют на его голову его же оппоненты, и от этого съёжился. Но почувствовав на себе насмешливый взгляд Альбины, тут же выпрямился, успокоился.

– Люди не оценят наших добрых побуждений. Они подумают, что это очередной способ их облапошить, и в чём-то они будут правы. Какие манипуляции возможны с таким законом…

– Тех, кто подвержен предрассудкам, конечно же, много, больше половины…

– Это мягко сказано.

– Но есть и те, кто задумывается о таких вещах, и воспринимает это совершенно нормально. А манипуляции возможны с любым законом, и об этом тоже нужно упомянуть. Всё зависит от… морального облика каждого отдельного представителя нашего общества.

– В этом-то и проблема. Уровень сознательности катастрофически упал за последние десятилетия. Мораль – слово, вышедшее из употребления, как ты справедливо заметила. Конечно, ещё можно прикрываться порядочностью. Но люди ведь знают в глубине души, какие они на самом деле. Каждый понимает, что если не он, то его подставят.

– Так было всегда. Просто раньше свою истинную сущность не принято было выставлять напоказ. А сейчас это слывёт индивидуальностью. А индивидуальность не только поощряется, но и списывает все недостатки.

– …Это разделит общество.

– Ну и пусть.

– А мне нужно его сплотить. Что за удовольствие быть лидером расколотой страны?

– Зато страна, да и другие тоже, почувствуют твою силу, твой характер, если сумеешь отстоять предложенную тобой идею. К тому же, тебя поддержит западные соседи. А ведь ты об этом мечтаешь. Угоди им, и они не только пожмут тебе руку, но профинансируют рекламную компанию.

Валенко встал и подошёл к окну. Посмотрел на часы и подумал, что пора бы отправляться на работу. А за окном расцветала весна. Она пестрила яркими красками, растапливала снега своим теплом, навивала мечты, окрыляя ими же. Но на депутата Валенко Петра Александровича всё это уже не действовало. Да и не замечал он никогда этих странных сентиментальностей, лишь смену времени года, да и то только потому, что это непосредственно влияло на его работу. Зимой одни проблемы нужно решать, весной другие, осенью третьи… А летом… Надоело, опостылело всё. Уйти бы на законный отдых, уехать в дальние страны, где есть чистые приватные пляжи с белыми песками. На одном таком расположиться поудобней, смотреть на закат и попивать вкусный коктейль из трубочки… Нет уж. Такая беззаботная жизнь обязательно надоест, а вернуться будет очень сложно. Да и не для него это… безделье. Привык уж Пётр Александрович вершить судьбы народа… Мм… громко сказано. Просто привык он к своей значимости (видимой или нет – не важно), к широким полномочиям и необъятным привилегиям, к публичным выступлениям, и к толпе журналистов, вечно преследовавших его… В общем, к той жизни, от которой он ни за что не откажется по собственной воле.

– Ну и как же убедить «несогласных»? Может, у тебя и на этот счёт есть идеи?

– Петя, ты же политик. Ты и твои советники должны знать, как любой замысел, даже самый сумасшедший, внедрить в жизнь. Есть ведь технологии обработки сознания. Процесс по «правильному» настрою общества уже успешно опробован в других развитых странах. Насколько мне известно, сначала нужно растиражировать тему. И ничего, что многие будут возмущаться. Внимание лишним не бывает. Главное на этом этапе высказать нужное нам мнение, обосновать его. А всё спорное скрыть за понятиями, терминами…

– Ладно. – Валенко развернулся к жене. – Мне пора… Подумаю на досуге обо всём…

Альбина закусила губу, не зная праздновать ли ей победу или смириться с поражением.

– Что ж, подумай…

Мира молча смотрела, как Витя аккуратно доставал вещи из шкафа и так же аккуратно их складывал в чемодан. Этот процесс можно было бы и ускорить, но он не торопился, хотя Мира точно знала, что лишние минуты, проведённые в их общей квартире, дня него настоящее испытание. Иногда задерживая на нём взгляд, она гадала, зачем растягивать эту пытку? Возможно, законный супруг (нелепая формальность) не хотел, чтобы его побег был настолько явным. Но ведь жена и так всё знала, да и дочь уже поняла. Так что продолжать разыгрывать трагикомедию, конец которой известен наперёд, не имело смысла. И всё-таки причина была, и заключалась она в том, что переступить порог означало перейти черту, за которую обратно уже не вернуться. Это было настолько очевидным, что Виктор непроизвольно вздрагивал от мысли о конце длинного периода его жизни. И вроде бы он не тосковал об этом, но как-то боязно от неизвестности. Будущее ничего не обещало, а прошлое… Ничто не повторится, ничего не исправить, не написать заново. Всё, что сейчас останется в маленькой двухкомнатной квартирке – не воскреснет ни при каких обстоятельствах. Не будет ещё одного шанса – Виктор уже израсходовал даже те, что были предоставлены ему в долг. Так что момент действительно фатальный. А может, дело в том, что он не окончательно всё решил? Может, не всё обдумал… за то бесконечное количество часов и минут, проведённых в одиночестве? В неожиданном порыве быть лучше Витя взглянул на Миру… и понял, что ничего не выйдет. Если его ещё терзали сомнения, то для неё всё решено окончательно и бесповоротно. И смотрела она словно сквозь него, словно мужа уже давно здесь не было.

– Я думаю, что так будет лучше… – В который раз Витя повторил эту фразу, как будто хотел убедить и себя, и Миру в её правдивости. – Чем меньше людей сейчас находится возле Вероники, тем лучше… Меньше шансов принести какую-нибудь инфекцию… Врач ведь сказал…

– Я помню, что сказал врач.

– Это ведь ненадолго…

– Пока Вероника не поправится.

– Да…

Витя опустил голову – от стыда. Всё так глупо, и то, что он сказал – глупо. Но чтобы он не сделал – всё будет выглядеть глупо. Ведь он прекрасно знал, что Веронику отпустили домой не потому, что болезнь отступила, и ей стало лучше, а именно потому, что всё безнадёжно. Долгий курс лечения не принёс положительных результатов. И Вероника, эта девочка двенадцати лет, знала об этом лучше других. Она и попросила маму забрать её. Получив отрицательный ответ, стала умолять. Ведь ей хотелось в последний раз увидеть свою комнату, в которой всё так, как было при ней; посмотреть на улицу за окном – как она красиво цветёт весной; прикоснуться к книгам домашней библиотеки, которые так никогда и не прочтёт. Всё это будет существовать и дальше, но только без неё. Уверять себя, что надежда ещё есть, Мира не стала. Просто забрала дочь, махнув на всё рукой. В конце концов, какая разница, где навсегда закрыть самые дорогие глаза – на больничной койке или на диване опустевшей квартиры? Хотя бы это желание дочери исполнить, раз другое самое главное осуществить не может, и никто не может, никому это не под силу.

Каждый день Мира ждала… Жила в своём замкнутом мире, привыкая к нему. Она редко отвечала на звонки, лишь тем, от кого точно не последуют расспросы. Родственники и друзья недоумевали по поводу такого поведения, и, конечно же, обижались. Но Миру это не волновало. Она не собиралась объясняться, оправдываться, будто в чём-то виновата. А ещё Мира перестала часами сидеть в интернете в поисках чуда. Чудо… Нет, оно не случилось. Но что-то всё-таки произошло. Волшебство или затишье перед бурей – непонятно, но болезнь остановилась. Лейкемия не покинула истощённый организм, лишь перестала прогрессировать. Веронике не стало лучше, но и хуже не становилось. И даже зрение потихоньку возвратилось. Никто не делал никаких прогнозов, никого это не обнадёжило, и Миру в том числе. Она продолжала ждать, не рассчитывая на иной финал.

– Я буду часто приходить…

– Вероника будет этому рада…

– А ты?

Услышав вопрос, Мира взглянула на мужа. Заглянула ему в глаза, смутила и отвернулась, так и не ответив.

– Попрощайся с дочерью.

– Конечно…

Витя вышел из комнаты, и только после этого Мира вздохнула. Ей хотелось, чтоб этот день скорее закончился. Какой-то он нескладный, тягостный. Ещё и тянется, словно в нём сорок восемь часов вместо положенных двадцати четырёх. «И он всё никак не уйдёт… И я никак с мыслями не соберусь…».

– Мира…

Мира обернулась. В дверях стоял муж (кто же ещё?).

– С Ланой я попрощался… Пойду.

– Конечно…

Витя зашёл в комнату, взглядом попросив на это разрешение, взял старательно собранный чемодан, оглянулся на пороге и вышел. Дверь за ним закрылась, замок провернулся. Какое-то время он стоял и смотрел на подъездные стены, на серую лестницу; представил, как он по ней сейчас спустится, что было совершенно лишним. Решив больше не напрягать воображение, он сделал первый шаг, потом второй и не заметил, как оказался на улице. Капризный мартовский ветер встретил его всё ещё холодными объятьями, от которых Виктор заёжился. Пройдя метров сто, он всё-таки оглянулся, словно ожидал, чего и сам не знал. Да это было и неважно. Всё равно не оправдалось. Поэтому больше он себе такой слабости (?) не позволял. Так и шёл, потом ехал, потом опять шёл, и всю дорогу над ним нависало огромное ярко-голубое небо, но так и не рухнуло ему на голову.

Уборка в комнате не заняла много времени. Утром Мира уже исполнила этот каждодневный ритуал, и всё равно решила, что повторить его не помешает. И для Вероники польза, и себя займёт. Увы, не думать всё равно не получалось. Мысли… Откуда их столько? Поток не иссякал. И почти все об одном и том же. Лишь иногда запутывалась среди них та, что дарила надежду. Но этот луч света в кромешной тьме едва лишь вспыхивал, как, тут же, угасал, и снова сознание погружалось во мрак. Снова тяжёлые, мрачные думы накатывали, побеждали… У них безграничная власть, поэтому побороть их сложно… почти невозможно. Мира пыталась, но не выходило. Попробовать бы снова, но желания не было.

Закончив убирать, Мира встала посреди комнаты. Она внимательно смотрела, вглядывалась пристально во все углы, но придирчивый взгляд не подметил ни одной пылинки. Хвалить себя не стала, расценив вложенные усилия как само собой разумеющееся. Потом принялась раскладывать по местам то, что оставил после себя муж. Думая, что взять, а что не понадобится в новой жизни, Витя брал всё, что попадалось под руку, долго рассматривал, и если вердикт был отрицательным, то оставлял ненужные вещи где придётся. Мира не сердилась, усмотрев в этом ещё одну возможность занять себя. Она аккуратно собрала развалившийся на несколько частей миниатюрный домик – самое ценное воспоминание о детстве. Этот предмет, доставшийся ему по наследству, вполне можно было починить, но Виктор не забрал его с собой, предпочтя, как думала Мира, проститься с прошлым, раз уж представилась такая возможность. Потом убрала в шкаф нарочно забытые мужем рубашки. Те, которые она ему покупала. Что ж, воспоминания тоже бывают лишними. Ненужным оказался и портсигар из крокодильей кожи, подаренный на свадьбу. Странный подарок, если учесть, что Витя никогда не курил.

Мира решила, что когда-нибудь соберёт всё это в кучу, запихнёт в большой кулёк и выкинет на свалку. Она обязательно это сделает, когда придёт время, а сейчас она посмотрела в зеркало, чтобы увидеть выражение своего лица пред тем, как зайдёт в комнату Вероники. Двойник с печальными глазами смотрел на неё, и, по всей вероятности, утешать не собирался. Мира заставила себя улыбнуться, но улыбка получилась натянутой. Тогда встряхнула головой, но грусть в глазах не растворилась. Да и куда она денется, если настроение зависло на нулевой отметке? Но как только Мира переступила порог детской комнаты, на душе посветлело. Солнце залило всё небольшое пространство, погрузив хозяйку сонного царства в упоительное состояние блаженства. Согретая теплом, подаренным самой большой планетой, Вероника дремала, держа в руке недочитанную книгу. За те две недели, проведённые дома, она читала запоем. Оказалось, это очень увлекательно – читать. Чужая фантазия, рассказанная прекрасным языком, захватывала её настолько, что Вероника оторваться не могла от современных историй и тех, что были написаны давным-давно, но оставались актуальными и по сей день. Сколько нового она для себя открыла, сколько всего, о чём она и не догадывалась. Сколько того, чего никогда с ней не произойдёт… С удовольствием погружаясь в удивительные миры, Вероника легко забывала о том, в котором всё ещё жила, и верила, что обязательно найдёт дорогу в иные измерения, где продолжит свой путь. Всё непременно произойдёт, всё ещё случится…

От застывшей улыбки на губах дочери Мира прослезилась. Подошла как можно тише, присела на краешек дивана и смотрела, спрашивая себя, не чудо ли это? Время остановилось, и даже часы перестали тикать, но Вероника зашевелилась, нахмурилась, приоткрыла глаза. Когда увидела маму – снова улыбнулась. Такая сонная, такая счастливая…

– Мама, ты давно здесь?

– …Нет… – Мира взглянула на часы. – Минут пять… Извини, что разбудила…

– И вовсе ты меня не будила. Я сама проснулась.

– Засыпай. Я только книгу заберу, чтобы не мешала.

– Только далеко не ставь. Я проснусь, и снова буду читать.

– Хорошо…

Книгу Мира положила на стол и снова обратилась к дочери:

– Вероника… – и только потом увидела, что она уже перевернулась набок.

– Что?

– …Я уйду ненадолго…

– А куда?

– Схожу в магазин… Если что – звони.

– Хорошо, – согласилась Вероника, и уснула.

На мгновение показалось, что всё, что было – было лишь сном. Тяжёлым, плохим, но всего лишь сном, от которого ничего не останется после пробуждения. Нужно только проснуться… Мира вытерла слёзы. Все мы однажды проснёмся, но уже не здесь.

Мира тихо вышла из комнаты, быстро оделась и ушла. Пока спускалась по лестнице, обернулась раз пять. По дороге в магазин дважды остановилась, проверяя на месте ли телефон. И всё из-за того, что не любила она оставлять Веронику одну. Но и сидеть, как на привязи возле дочери тоже не хотела, не желая напоминать постоянно взглядом или словом о той трагической ситуации, в которой они оказались. А это обязательно происходило, ведь Мира не свыклась с реалиями, не смогла.

…В супермаркете играла музыка. Незнакомые песни неизвестных Мире исполнителей ненавязчиво врезались в сознание. Бывало, некоторые фразы о чём-то напоминали, возвращали в давно забытое прошлое, а некоторые вообще отталкивали своей не содержательностью. Но Мира всё равно прислушивалась и к незатейливым мотивам, и к рекламе, которая периодически их перебивала. Она делала это нарочно, даже заставляла себя, полагая, что это отвлечёт. Ей так нужно было переключиться на что-то другое. Впервые за долгое время Мира почувствовала усталость, не физическую, а моральную. Пустота внутри разрасталась как раковая опухоль, медленно поглощая всю её миллиметр за миллиметром. Мира смутно догадывалась, какое лечение помогло бы. Но вместо этого измеряла шагами длинные ряды, не зная толком, что ищет. Просто ходила от полки к полке, смотрела на выставленные товары, и не понимала, откуда это странное ощущение, что здесь нет того, что ей надо. Побродив по магазину, Мира взглянула на часы – пора, расплатилась за продукты и ушла, оставив внезапно возникшую потребность в чём-то непонятном без внимания. Но домой почему-то пошла иным путём. Свернула в другую сторону, не дав себе даже секунду на размышление – подумает потом, по дороге, когда поворачивать обратно станет бессмысленно. Так и произошло. Мира, не ускоряя шаг, смотрела по сторонам и искренне не понимала, зачем делает такой крюк. Ради чего она выбрала маршрут, по которому уже не ходила лет сто? Смотреть ведь не на что. Разве что на цветущие деревья. Мира неожиданно для себя улыбнулась, согласившись с собой, наверное, что из-за этих удивительных пейзажей стоит пройти лишних двести или триста метров. Ведь именно в этом проявлялась вся магия весны, вся красота этого загадочного времени года. И не бывает весна похожа на предыдущую. Всегда она новая, всегда волнительная…

Мира заглядывала в окна серых многоэтажек. Мимолётный взгляд ничего не подмечал, не впивался в незнакомые лица в амбразурах чужих судеб. Но, не требуя ни от кого откровения, ей самой захотелось открыться. Рассказать тому, кто готов слушать, не перебивая, не поучая, не оценивая её поступки и мысли. Захотелось расплакаться на взрыв – наконец-то позволить себе эту слабость. Увы, рядом никого не было. Словно желая в этом убедиться, Мира остановилась, посмотрела в одну сторону, потом в другую, и увидела церковь. Удивление в первые секунды заставило её снова осмотреться, после чего приступ топографической амнезии мгновенно прошёл. Конечно же, район знакомый, и даже очень. Просто забыла она о маленькой церквушке, стоявшей на этом месте с незапамятных времён. Если бы не пошла этой дорогой, то и не вспомнила бы. А вот причину, по которой кому-то захотелось ей об этом напомнить, не понимала.

Мира подошла ближе, потом ещё ближе. Остановилась перед ступенькой, уставившись на неё, как на нечто необычное. В раздумьях надела на голову капюшон, перекрестилась и вошла. Купила свечку… Зачем? Куда идти – знала, ведь была здесь не впервые. Но дату своего последнего посещения вспомнить не могла. Да и не старалась. И так знала, что это было давно. До прошлогодней драмы церковь Мира посещала в основном по праздникам, но и без повода иногда заходила. Чего в этом было больше – веры или всего лишь подчинения странному словосочетанию «так надо» – она не могла понять. А когда совсем забыла дорогу в храм божий, перестала и задумываться над этим вопросом. Надежда на высший разум пошатнулась, а «так надо» больше не срабатывало. Ни попыток оправдать себя, ни обещаний, что исправится в скором времени. Раз всё предначертано, раз решено всё за нас, и будет только так, как написано в какой-то там книге судеб, значит, и просить не о чем. Мира никого не обвиняла в своём горе, тем более того, на ком сейчас задержала взгляд. Просто рассматривала икону, начав снизу. Ей было всё интересно: краски, детали одежды, застывшие глаза… Она долго в них смотрела, пристально, и вдруг понеслось. Губы сами разомкнулись, нарушив обет молчания, и Мира заговорила… шёпотом, чтобы слышал только ОН. И уже не удивлялась ничему, не отворачивалась. Не пыталась себя остановить, понять, как же так вышло. Не расставляя точек, пропуская запятые, она говорила и говорила, пока не высказала всё, что накопилось, пока не выплакала все слёзы, предназначенные именно для него… Для того, кто мог понять и простить.

Когда долгий тяжёлый монолог закончился, Мира прикоснулась губами к иконе, подняла с пола сумку и ушла. Она больше не смотрела по сторонам, лишь себе под ноги. И только на пороге своей квартиры она почувствовала, как упал камень с души… И увидела свет… в конце тоннеля.

Мира зашла, и перед тем как включить свет, прислушалась. Её интересовали любые звуки, которые могли свидетельствовать о переменах, только на первый взгляд незначительных. Она даже не знала, боится ли она этих перемен или желает их. Но единственное, что она услышала – тишину. Немного разочаровавшись, немного обрадовавшись, Мира, словно не желая разбудить сладко задремавший день, тихо сняла куртку, разула сапоги, всё так же тихо прошла на кухню и там, и это было неизбежно, тишину нарушила шуршанием и приглушёнными стуками. Когда все покупки были расфасованы и спрятаны по своим местам, Мира замерла на секунду, чтобы констатировать небезызвестный факт: кухня не то место, где можно насладиться безмолвием.

Потом Мира прямиком направилась в комнату дочери. Возня на кухне вряд ли могла не разбудить Веронику, но всё равно шагов было не слышно. Мира не стала вести себя иначе, даже когда увидела, что дочь уже не спит. Вытянув руки, Вероника смотрела на дверь, ожидая появления мамы.

– Ты пришла…

Мира прошла в комнату и присела на диван.

– А ты меня заждалась?

– …Нет… Не успела. Я только проснулась… – Вероника, в подтверждении своих слов, вытянулась, закрыла глаза и улыбнулась.

– От шума на кухне?

– Нет. – Вероника сделала вид, что удивлена. – Вовсе не из-за этого. Я проснулась… Сколько можно спать? Мама, ты должна была уже давно меня разбудить. Я столько времени потеряла. А могла бы провести его с пользой для себя… Сколько прочла бы… А вместо этого – спала.

Мира насторожено взглянула на дочь:

– Всё-таки не стоит так усердствовать в чтении. Нужно поберечь зрение…

– Не нужно. Я же всё равно…

– Вероника. – Мира и сама не узнала свой голос, таким он был резким. – Не говори… Не смей… отчаиваться…

Вероника опустила голову, пряча глаза.

– Прости… Прости меня… – зашептала Мира сдавленным голосом, крепко сжимая хрупкую ладонь в своих руках. – Я не нарочно. Просто не хочу поддаваться… Не хочу, чтобы ты поддавалась…

Взгляд дочери – совсем не взгляд двенадцатилетнего подростка – проник глубоко, в самую бездну, и попал в цель. Как боялась Мира таких моментов, как избегала, всегда тщательно подбирая слова и интонации. Но от промахов никто не застрахован.

– …От этого ничего не изменится. Ты же знаешь, мама… – Было сказано так тихо, даже покорно, без всякого желания бороться.

– Изменится, я в это верю… – И больше ничего. Слова как будто закончились именно в этот момент, а придумывать новые не было времени.

Мира встала.

– Я пойду, приготовлю ужин. Чего бы тебе хотелось?

Вероника поддержала попытку изменить тему и поднять настроение.

– Мам, ты же знаешь, что выбор у меня невелик.

– Да. Но это не значит, что мы не можем устроить себе небольшой праздник.

– По какому поводу?

– Без повода. Просто так.

– Здорово.

– А ты пока дочитывай книгу. Конец у неё неожиданный.

– Не рассказывай, а то мне будет неинтересно.

– И не думаю. Ты сама скоро всё узнаешь.

Мира отправилась к себе в комнату. Вытерла слёзы, заставила тоску замолчать, переоделась и снова отправилась на кухню. Она уже знала, что приготовит, поэтому быстро достала из холодильника все необходимые продукты. Надела фартук и принялась за работу. А чтобы не думать… да, снова не думать, включила телевизор. Канал не выбирала – ей было всё равно, что мелькает на экране. Что поделаешь, если не интересно ей смотреть развлекательные передачи и длинные, растянутые как резина сериалы. Тем более что нужно ещё всё почистить, помыть, нарезать… Как много времени человек проводит на кухне. И не потому, что хочет есть. Вернее, удовлетворять один из основных инстинктов, конечно же, необходимо, но еда для многих превращается в культ. А может, это предвзятое отношение, обусловленное нелюбовью Миры к приготовлению обедов? Никогда она не видела в этом удовольствие, только обязанность, которую необходимо было соблюдать, когда была семья, муж… Витя ушёл, а Вероника отказывалась есть в одиночестве. Вот и приходилось будить в себе голод…

Мира вдруг прислушалась, когда ход её мыслей нарушил незнакомый голос. Он так настойчиво проникал в сознание, вытесняя посторонние мысли и рассуждения на странные темы. А потом и в настроение закрался… И говорил этот назойливый голос о чём-то таком, что задело. Недолго думая, Мира прибавила звук и стала слушать…

«– …В наши дни внимание к эвтаназии, как к общественному феномену, очень сильно возросло, и связано это не только с достижениями медицины в последние десятилетия, но и с изменениями в жизни людей, в системе ценностных ориентаций общества, что неизбежно привело к отбрасыванию отживших себя стереотипов и страхов. Благодаря высокому уровню общественного сознания и акцентирования внимания на правах человека, мы можем не просто говорить на эту тему, но и надеяться на результативность таких обсуждений. Сейчас идея легализации эвтаназии уже далеко не всем кажется абсурдной. И это несмотря на то, что против этого явления выступают представители самых разных религиозных направлений. Но даже среди скептиков есть те, кто считает добровольный уход от физических и душевных страданий нравственно оправданным. Нужно сказать, что аргументы противников и сторонников очень весомы, поэтому необходимо выслушать всех, и только тогда искать пути разрешения этой назревшей проблемы. И, конечно же, воспользоваться опытом других стран.

Итак, что же такое эвтаназия: шаг вперёд или банальный эгоизм, за которым стоит желание избавления от лишних хлопот?

Об этом мы поговорим сегодня. В нашу студию мы пригласили людей, которые являются сведущими в этом вопросе. Я хочу представить наших гостей: доктор философских наук, профессор… национального университета Вениамин Игнатьевич Грушинин; доктор медицинских наук, заведующий лучшей клиникой для онко-больных детей Ярослав Вадимович Шевчук и министр здравоохранения Ольга Андреевна Шварцман.

Я напоминаю: в течение всей программы, а мы в прямом эфире, для наших зрителей ведётся активное голосование. Вопрос: поддерживаете ли вы идею эвтаназии? Два варианта ответов: «да» и «нет». Вся необходимая информация у вас на экране. Не будьте равнодушными, выскажите своё мнение. Мы ждём.

А пока, пожалуй, начнём. И начнём с вас, Вениамин Игнатьевич».

Седовласый, строгий, преклонных лет мужчина начал разговор. По внешнему виду о его компетентности в данной теме сомневаться не приходилось, но внешность может быть обманчивой, поэтому Мира слушала дальше.

«– Я начну с того, что проблема эвтаназии не возникла в предыдущем веке, но только в последнее время наблюдается резкий скачок общественного интереса к ней. Об эвтаназии стали говорить, спорить, рассуждать… И повлияло на это, как вы уже сказали, достижения научно-технического прогресса, прогресса в области медицины, биотехнологий, что само по себе изменило, и даже очень сильно, всеобщие представления о морали, о гуманитарных ценностях, выработанных веками. Одним словом, произошли, конечно же, изменения в ценностных ориентирах, а вернее, обесценивание некоторых нравственных устоев прошлых лет. Всё, что общество создавало, накапливало, укореняло в сознании каждого из представителей рода человеческого, сейчас утрачивает значимость. И с каждым годом этот процесс не только не тормозится, а наоборот набирает обороты.

– Это называется прогрессом.

– Это не прогресс, а регресс. Ведь смысл эвтаназии заключается не в том, каким образом умертвить больного. Соль вопроса в принятии решения об умерщвлении. В древнем мире легко избавлялись от ненужных людей. И что же? Равняться на них?

– Но добровольный уход – это нечто другое. Это высокий уровень самосознания общества…

– Смерть – следующий этап постижения мудрости. Приближение конца заставляет задуматься над прожитой жизнью, осознать, какой была роль каждого конкретного человека. Зачем каждый из нас рождался и жил. Каждый должен проходить весь путь развития, поэтому смерть нельзя приближать искусственно… Облегчённую смерть ведь можно рассматривать, как нежелание думать о смысле существования. А ведь это ведёт к деградации…

– Вы против эвтаназии – я правильно вас понял?

– Я хочу сказать… Раз уж эвтаназия стала ключевой проблемой современного общества, то необходимо обговаривать все без исключения аргументы как «за», так и «против». Это очень важно, если мы не хотим скатиться до уровня первобытных людей…, важно глубокое философское осмысление этих аргументов. Важно сбалансировать все позиции: и аксиологические, и морально-нравственные, и правовые, и адекватные нормативно-правовые. Конечно, эвтаназия затрагивает многие сферы и многие аспекты, но, на мой взгляд, это, в первую очередь, актуальная социально-философская проблема, и нельзя к ней подходить односторонне. Нужно раскрыть её с каждой позиции, подвергнуть глубокому анализу. Именно такой подход позволит всесторонне раскрыть эвтаназию как явление общественной жизни, имеющее серьёзные причины и ещё более серьёзные последствия.

– В истории человечества когда-нибудь возникала такая проблема?

– Безусловно. Эвтаназия восходит к религиозным культам и обычаям добровольно-принудительной смерти человека, который из-за уродства, увечий или наступления старости стал в тягость как себе, так и своим родственникам, и обществу в целом. Об этом писали ещё Диоген Лаэртский, Плутарх и Светоний, Софокл и Тацит… О самой эвтаназии как элемента системы социальной регуляции, о её морально-этической и социально-философской стороне писали многие деятели прошлых эпох. Бэкон, Вебер, Вольтер, Гоббс, Камю, Ницше… Эта тема интересовала их в контексте таких проблем как свобода выбора, соотношение социального и личностного, смысл жизни и страданий. Но сам термин «эвтаназия» сформулировал Фрэнсис Бэкон в своём сочинении «О достоинстве и приумножении наук», определив облегчение от страданий как обязанность врачебного персонала. Он писал: «Я совершенно убежден, что долг врача состоит не только в том, чтобы облегчать страдания и мучения, причиняемые болезнями, и это не только тогда, когда такое облегчение боли, как опасного симптома болезни может привести к выздоровлению, но даже и в том случае, когда уже нет совершенно никакой надежды на спасение и можно лишь сделать саму смерть более легкой и спокойной, потому что эвтаназия, о которой так мечтал Август, уже сама по себе является немалым счастьем…". Хочу отметить, что Бэкон под эвтаназией понимал не умерщвление больного из сострадания, а избавление человека от мучительных страданий. «Лёгкая смерть» – вот что он имел ввиду. Врач не должен отказываться от безнадежного пациента, а быть с ним до последних мгновений жизни, облегчая его участь.

– Это естественно, что термины и представления о некоторых вещах со временем трансформируются. Раньше, как вы знаете, эвтаназия не воспринималась основной массой из-за религиозных соображений.

– Да. В христианстве считается, что человек принадлежит Богу, значит, он не имеет права прерывать жизнь по своей воле. Когда церковь перестала владеть умами миллионов, когда произошли кардинальные социально-экономические и политические преобразования общества и государства, к эвтаназии стали относиться по-другому.

– Как вы сами выразились, раз уж эвтаназия стала ключевой проблемой современного общества, то может, стоит законодательно урегулировать этот вопрос? Речь ведь идёт о правах человека.

– Я глубоко убеждён, что легализация эвтаназии не будет способствовать расширению прав и свобод человека. Более того, такое решение вопроса способно породить целый ряд негативных явлений в общественной жизни. Никто не может гарантировать безусловно высокую нравственность каждого из нас. И не надо забывать, что одно действие порождает другое. А узаконить эвтаназию не значит решить проблему. Ведь человек, которому нужно принять решение о конце собственной жизни, зачастую не может подойти к этому вопросу объективно и без эмоционально. Человек в такие тяжёлые моменты психологически надломлен, и моральная поддержка может коренным образом изменить решение. Неужели высокоразвитое общество вместо этой поддержки введёт смертельную инъекцию? Каждый из нас – часть социального целого. Каждый из нас важен, каждый индивидуален, у каждого своя миссия, которую необходимо исполнить до конца.

– Но запрещать человеку добровольно уйти из жизни, когда обстоятельства иного варианта не предусматривают, тоже противоречит общегуманным ценностям. Смотреть, как кто-то в муках умирает, при этом знать, что ничто не поможет – разве не схоже с садизм