Читать книгу Черти-Ангелы. Роман-дневник - Наталья Литвякова - Страница 2

На улице – весна, на носу – выпускные экзамены 8 класса, в голове – ветер, сердце распахнуто для любви. Наконец-то! 15 лет, а за плечами ни одного жениха, ни одного романа. Вот так стукнет 20 лет, а ты старая и одинокая! И ведь сама виновата: год назад безответно влюбилась в одного мальчишку и без жалости отметала предложения «дружбы» от других мальчиков, свято храня верность Ему, единственному. Потому что нельзя дружить-гулять с одним мальчиком, а любить другого, пусть и без взаимности. Мы так считали. С Татьяной Лариной.

Ребята во дворе прозвали меня «Синим чулком», «Снежной Королевой» и оставили попытки наладить отношения. Я же стала подозревать, что в последний год моя влюбленность и верность – просто средство маскировки неуверенности в себе, сомнений во внешности и прочих переживаний. А, что? Очень удобно! Со мной никто не хочет встречаться, потому что все знают, что я – неприступная крепость, что другому отдана и буду век ему верна. Всё дело в этом, а не в том, что я недостаточно красива, недостаточно умна, что у меня нет модных дорогих шмоток.

А весна в разгаре, весна в упоении! Майские парки и скверы наполнились парочками. От подруг только и слышала: «А он… а…я… а он, такой, мне…». Девчонок теперь невозможно застать дома вечерами: их кто-то куда-то уже пригласил. Вообще-то, Танька, ты не права. И Онегин твой – дурак. Но после драки кулаками не машут. Мне нравились мальчишки. Любовь моя безответная прошла. Я так отчётливо поняла это, словно прочитала в книге. И захотелось свиданий, и шептаться на ушко с подругами! А желающих пригласить хотя бы просто в кино – нет. Разбежались. Ау! Никогошеньки рядом нет: уважали, возможно, даже нравилась, но переступить черту и быть «обломанным» никому не хотелось. А я? Ну, не могла же выйти на улицу и крикнуть: «Эй, пацаны, я уже свободна! Я хочу дружить»! Или могла? Ох… нет, не могла: гордость, а как же.

Вот и сидела одиноко тёплым вечером царевной-Несмеяной в своем тереме на пятом этаже, и объяснение подходящее нашла моему одиночеству: скоро экзамены, билеты писать нужно, учить их, так что все нормально, я отлично провожу время, с пользой! Не в пример моей лучшей подруге Алинке, которая уже как полчаса на свидании с десятиклассником! С самим Артемом Кирсановым, организатором школьного ВИА. Наверное, тоже с пользой время проводила. Повезло ей, вздохнула я. Что ж, кому – вершки, а кому – корешки. Кому – кино, а кому – учёба. Я выглянула в открытое окно, за которым май пьянил людей ароматами цветущей сирени, молодой тополиной листвы. Мгновенно подскочил озорной ветерок, обдал прохладным воздухом, задира, зашептал о весне, о том, что счастье подкралось, его дыхание щекочет мою шею, посмотри! Я резко обернулась и… на столе нахально улыбался учебник, призывно шелестел страницами. Блин, ветер, ну и где оно, счастье? Обиделась я и вернулась к ужасным, дурацким билетам. И кто её придумал, геометрию эту?

Постепенно увлеклась немилым (но только весной) сердцу занятием, учиться мне все-таки нравилось. И про геометрию кривила душой, ибо давалась она легко, как и алгебра, но поворчать для порядку никто не запрещал! Так что звонок, и сразу же за ним стук в дверь, застали меня врасплох. Чуть колпачок от ручки не проглотила, грызла его, задумавшись над доказательствами очередной теоремы, и вдруг такая неожиданность – гости! «Кто бы это мог быть», – пробормотала я своему отражению в трюмо, и открыла дверь с опаской. Не то, чтобы я боялась, но неожиданные гости всегда хуже татарина. А тут прям целое иго припёрлось, судя по звукам. Я медлила. Может, прикинуться кроликом – «никого нет дома», и всё такое?

– Наташка, открывай, я знаю, что ты дома! – голос Алины перепутать ни с кем невозможно. Ничего себе! Что ж такого могло случиться, чтобы она свалила со свидания?!

– Ну? Впустишь, или так я и буду торчать на пороге?

Хотела ляпнуть что-нибудь вроде «свои все дома сидят», но вид подруги не располагал к шуткам. Услышать в ответ: «Я могу и уйти» в таком состоянии – раз плюнуть, с неё станется! Поэтому я просто пропустила подругу в квартиру. Алинка, словно разъярённая львица по клетке, намотала несколько кругов по комнате, пнула стул, раза три, и только потом успокоилась, плюхнулась на диван. Следующие десять минут мы провели в молчании. Я продолжила писанину, без вопросов: захочет – сама расскажет, что случилось.

– Представляешь? – подруга, наконец, закончила сердито пыхтеть и созрела высказаться вслух. – Пришла я, значит, к этому… – тут она запнулась, подыскивая слово поточнее, – к этому дирижёру!

– К кому? – не поняла я, о ком идёт речь. Когда дописываешь последнее доказательство из билета №13, не до разговоров: признаки параллельности двух прямых отвлекают от реальности, знаете ли.

– «К кому, к кому»? – передразнила Алина. Потом вспомнила, как бабушка Сара с третьего этажа называла своего внука Павлика в особенных случаях, вроде опрокинутого бидона со сметаной, или покупки мороженого вместо хлеба. Вспомнила, и с удовольствием за ней повторила. – К этому идиёту, к Кирсанову, к кому же ещё! Посидели, поболтали, чайку попили, то да сё…

Она многозначительно примолкла, дала время оценить пресловутые «то да сё», полюбопытствовать.

– Ну? – упустила я свой шанс проявить любознательность.

– Баранки гну! И вдруг… – драматическая пауза. – Предки его нежданчиком объявились. Видите ли, у них на даче воду отключили, делать там нечего, вот они и вернулись. А я, вся такая, почти из трамвая. Конфеты жру, чай из парадного сервиза попиваю! Его, может, из серванта тридцать лет и три года не доставали.

Алинка фыркнула презрительно, снова переживая картину возвращения родителей Кирсанова.

– А у них, прикинь, конфеты – шоколадные, сто лет не ела! Вкусны-ы-е! И нате вам, припёрлись! Ты бы видела его мамашу! Зыркнула на меня так, как будто я у неё червонец свистнула. А одета как? «Бурду» отродясь не листала! Говорит: «Артем, мы устали, хотим отдохнуть, а тебе заниматься нужно, ты, что, забыл?».

Я рассмеялась: пропадает актриса в подружке, вон как лихо представление показывает, какие рожицы корчит и противно гнусавит.

– «Так что, давай, закругляйся, прощайся с девушкой», – продолжила цитировать мадам Кирсанову, и вскочила в возмущении, – нет, ты понимаешь? «Прощайся с девушкой»! Девушек вообще-то провожать нужно! Ночь на дворе! – тот факт, что за окном солнышко светило, время детское – семь часов и горшки, как у нас во дворе говорили, ещё не свистят, Алинку ничуть не смутил.

– И?

– И этот нехороший человек, этот редиска, в общем, так испугался мамочку, что буквально вытолкал меня из квартиры, прикинь! Я чуть конфетой не подавилась!

– Ты, конечно, сопротивлялась?

– Йес, – гордо кивнула Алинка, – ты ж меня знаешь! Но максимум чего я достигла, так это шёпота «Подожди меня внизу». Вот трус! И такой играет на гитаре?! А я, как порядочная, ещё минут десять возле подъезда ждала, а там ни тенёчка, ни пенечка, жарища!

– При том, что ночь на дворе, – хмыкнула я, не удержавшись от комментария. Алина и бровью не повела.

– Ни тенёчка, ни пенёчка, повторяю для особо одарённых! И я, как дура, стою, жарюсь, жду у моря погоды. Потом думаю, пойду за дом, там хоть деревья.

– Тенёчек, пенёчек.

– Ага! – согласилась подруга и хихикнула. – Ну ты и язва, Наташ! Не перебивай!

– Слушай, а зачем ты ждала? Я бы ушла.

– Уйти? Да ты чё? Оставить все как есть, без последствий? Мать, ну, ты даёшь! А как же скандал? Как же кактус между кроватями? Нет, это не по мне! Товарищ должен знать, что думают о нем соратники по партии!

Конечно, куда ж без этого! Разборки на потом – точно не по Алинке.

– И чего ты дождалась?

– А вот тут-то самое интересное.

«4 мая 1989г.

Привет, Дневничок. Прости, давно не писала. Сам понимаешь, экзамены. То тюлень позвонит, то олень. Шучу. Кому я нужна? На самом деле у меня была мысль. И я её думала. Ладно, ладно. Я буду серьёзна.

Приходила Алина. Она рассталась с Артёмом. Как оказалось, за гитарой пряталось сердце предателя. Алина случайно подслушала его разговор с родителями. Она ему не подходит, видите ли. Потому что а) порядочные девочки в гости к мальчикам не ходят, когда его родителей нет дома; б) порядочные девочки не носят таких коротких юбок, как у прости-господи; в) порядочные девочки учатся сами и не мешают другим. А у Артёма поступление в РИИЖТ1 на носу. И вообще, порядочные девочки многое чего не делают, из того, что сделала Алинка. Вот так».

Я отвлеклась от тетради, вспоминая визит подруги.

– И чего ты дождалась?

– А вот тут-то самое интересное. Оказывается, порядочные девочки на конфеты не накидываются, как с голодного края, и по буфетам без спроса не шарят, чужие вещи-чашки не берут. При том, дорогая телепередача, что мальчик сам сервиз достал!

Алинка фыркнула.

– Окна у них выходят на ту сторону, где я, как пасочка, на пенёчке сидела, прикинь? Всё-всё слышно в форточку. В открытую. Особенно, то, что ему, Артёмке, моему ненаглядному, надо к поступлению готовиться, «а не по девкам бегать»! Я – девка!!! – у подруги аж голос зазвенел от обиды и слезы на глазах выступили. – Как будто я шваль какая уличная, а он меня снял и в дом притащил!

– Так и сказала?! – ужаснулась я.

– Ну! Тоже мне, интеллигентка-дачница! Говорила гадости про меня, а он ей ни слова, ни полслова против не сказал, понимаешь? Я так надеялась! Мог бы сказать: не девка! Хотя бы! Не говоря уже о том, что я – его девушка, а он… Да если б моя мать так на него пёрла, я бы грудью на его защиту встала, не то, что этот трус и предатель! Всё, кранты! Развод и девичья фамилия, расстались и забыли! – подруга рубила ладонью по воздуху – точку ставила. – Если предал в малом – предаст и в главном! Видела бы ты его рожу, когда я высказала Кирсанову всё, что думаю о нём и его мамочке! Вышел ко мне, как ни в чём не бывало, а вот хренушки ему! – Алинка скрутила дули и ткнула их в окно, как будто в него Артём заглядывал.

Она соскочила с дивана и сделала круг по комнате в возбуждении. Остановилась посередине и пропела, приплясывая:

И послала к лешему! – пропели хором последнюю строчку частушки из любимого мультика*. Я присоединилась к танцу подружки. Как всегда, неуклюже: споткнулась о табуретку, завалилась на диван, Алинка сверху. Минут десять, наверное, хохотали.

«А потом мы чуть сами не поругались! Я терпеть ненавижу, когда она такая, Дневник. Колбаса деловая. Когда Донской называет курятником, а Антона… – да, да, того самого мальчика, верность которому долго хранила. Безответно любила. Из-за которого осталась одна-одинёшенька, – Антона назвала плужком!»

Села напротив меня, хлопнула в ладоши:

– Так! Теперь я девушка свободная, так что вперёд, кривые ноги, на поиски нового счастья! Составишь мне компанию? Может, хватит киснуть по своему плужку, тем более на верность твою ему плевать. Он наверняка даже не знает, что ты по нему сохнешь!

«Сама она – плужок! Конечно, Алинка в курсе моих дел, Дневник! Хоть о последних душевных переменах я не спешила рассказывать. Не спешила, но, блин, проболталась. Вот, облом! А мы же с тобой знаем: она сразу оживится (уже, уже оживилась!) и вмешается: возьмёт устройство моего личного счастья в свои крепкие ручки. Что поделать, если она с детсадика обожает сватовские дела: все эти интриги, записочки, знакомства, примирения поссорившихся влюблённых. В общем, любит вовсю участвовать в нашей личной жизни. Считает себя непревзойденным спецом по любовной части (хотя так и есть, наверное!). Остаётся только смириться, понимаешь ведь. Сопротивление бесполезно. Легче умолчать, чем потом удержать от вмешательства. При этом она утверждает, что устраивать нашу личную жизнь – тяжкий крест, который придется нести Алинке до конца дней своих. Как тебе финт ушами, Дневник?», – я улыбнулась и дописала: «Но всё же более преданной, искренней девчонки мы не знаем, не смотря некоторую бесцеремонность. У каждого свои недостатки, у кого их нет? – пожала я плечами. – Рада, что мы всё-таки не поругались, ура!»

И с одной стороны – уже не возражаю, что подруга вмешается, но с другой – дурацкая гордость: что я сама не справлюсь, что ли? А с третьей (вот сторон наплодилось, ужас, хихикнула своим мыслям), а с третьей стороны – я не выдержала и вспылила, чего отродясь за мной не водилось. То есть водилось, конечно, да не нравилось ни капельки, хоть и редко водилось: если обижали, если как-то задевали мои чувства – я, в основном, замыкалась в себе. Пряталась, словно улитка в раковину. И ни слова, ни эмоций тогда из меня уж не вытянуть. Тут же как назло вылетело, не поймаешь:

– Я не сохну! И не кисну. Но Антон всё равно – не плужок, а Донской – не курятник!

– Ладно, ладно, не закипай. Может, я ревную, – успокоительно улыбнулась Алинка и добавила: – Только и слышишь от тебя: Донской то, Донской сё, а у нас в Донском.

– Да брось ты! – она серьёзно, что ли? – Ревнует! Глупости какие, ревновать к Донскому!

– Не глупости. Значит, не киснешь? И не сохнешь?

– Нет.

– Прошла любовь, завяли помидоры?

– Что-то вроде того, – опрометчиво согласилась я.

Подруга тут же, прямо в секунду, расцвела. Практически уже руки тёрла в предвкушении устройства личной жизни:

– А что тогда скажешь про Уткина?

– Причем тут Уткин? – в изумлении уставилась я на подругу, не поспевая за ходом её мыслей.

– При том! – многозначительно подняла она указательный палец. – Ты, чё, правда не врубилась до сих пор? Он запал! На тебя, между прочим.

– ?!

Мы уставились друг на друга как два великих гипнотизёра. Я от удивления даже рассмеяться не могла, настолько нелепым мне показалось заявление Алинки. Похоже, началось: вперед, кривые ноги!

– Ой, только не надо делать такие глаза! – не поверила мне подружка.

О! Всё. Алина точно взялась за гуж и наполнилась решимостью устроить моё счастье, немедля! Куй железо пока горячо: уже и кандидат нарисовался на мою голову решительной подружкиной рукой!

– Если Уткин попросил у меня два раза семечек, то это – ничего ещё не значит.

– Ну, конечно! И, если учесть, что у меня, или у Лики, или у Ирки Яковлевой семечек в два раза больше было, да и сидели мы поближе, то это – совсем ничего не значит. Естебственно. А кто напостой на тебя таращится, кого не обсыпают пошлостями его шестерки, и, блин, чё они ваще повадились шастать по двору в детское время и к нам подсаживаться, а?

– Ты еще про карамельку забыла, – услужливо напомнила я эпизод с конфетой, вместо того, чтобы ответить Алинкины вопросы. Давеча пресловутый Вовка Уткин, привязался ко мне, типа угощал: возьми, да возьми. Пришлось взять, чтоб отстал.

– Вот именно! – не поняла моей иронии Алинка. – Так что нечего из себя овечку строить. Когда такое случалось, чтобы Уткин конфетами угощал? А вам, ваше снежное величество, – она шутливо поклонилась, – эту честь оказали. Элементарно же, Ватсон! К бабке не ходи, ты ему нравишься, все признаки налицо! Чем не замена твоему Антону? Вовка – парень симпотный, это плюс, – рассуждала подруга, – правда, репутация у него, да и дружки… те ещё – это, конечно минус…

«Что правда, то правда, Дневник! Репутация у Вовы Уткина лет с тринадцати как по заказу: хулиган, пошляк, гроза местного масштаба. Бабки только и знают, что кости моют ему: на учёте в милиции стоит, и мать его бедная, и дорога у него одна – тюрьма, да сума. Мол, чего ждать от пацана, который вместе с дружками курит возле подъездов, не боясь старших, мусорит бычками и шелухой от семечек, нарочито громко гогочет над своими же сальными шуточками, вызывающе, на публику матерится? Не представляю, правда, чё бабуленции о нас сплетничают, мы же тоже, знаешь, не ангелы. Юбки короткие носим, кое-кто и красится вовсю уже, и между прочим, ругается не хуже Уткина. Да и курит… Только, чур, я тебе ничего не говорила. Секрет!»

– Ну, да на безрыбье и рак сойдет, – не теряла оптимизма Алинка, – перебиться на первое время.

– Ага, на первое время, – я всей душой хотела отвертеться от вновь испечённого женишка, – потом не отвяжешься!

– Ой, ладно, волков бояться – в лес не ходить!

– Да не боюсь я ни Уткина, ни волков! – воскликнула я, и добавила, не глядя на Алинку: – Воображает из себя неизвестно кого, нашёлся взрослый, целых 17 лет, подумаешь. Устроил цирк! А сам просто подкалывает, мы для него малолетки, только и всего. Поиграется немного и свалит, вот позыришь. Да и не в этом главное!

– А в чем? В чем главное? В его репутации?

– При чем тут… – как же мне ей объяснить? Ведь подруга уже закусила удила и мчала во весь опор!

– Зря не веришь, что нравишься ему, – продолжала в том же духе разговор Алинка с видом цыганки, которая вот-вот вывалит колоду карт и предоставит все доказательства её предсказаниям.

– Во-первых, не зря. Не верю я уже тебе сказала. Это твои фантазии, ну чесслово! Вовка просто прикалывается, повторяю спецом. Для глухих. А, во-вторых…, во-вторых, не тот он парень, с которым мне бы хотелось встречаться! Он пацан – ничего себе. Несмотря на слухи. Может, и красивый даже. Только я ничего не испытываю, глядя на него, понимаешь? Ну, ничегошеньки! Пусто. А хочется, чтоб сердце замирало. Волноваться хочется, ну, вот как в пропасть шагнуть, понимаешь? Или помнишь, как мы в Луна-парке на горках прокатились? Визжали от восторга и чуть не ревели от страха? Как страшно было и здоровски одновременно! Увидеть – и умереть, вот чего хочется!

– Блин, ну ты загнула… До старости можно прожить и не встретить такого!

– А по-другому и не хочу, – отрезала я.

– То она до гроба верна неизвестно кому, то ей пропасть подавай! А с виду – нормальный человек. Тихий. Только с чертями в омуте, как я посмотрю. Начитается книжек, потом витает в облаках.

– Так в облаках или с чертями? – хихикнула я.

– Печориных ей потом всяких подавай, капитанов Греев, мистеров Рочестеров, – в шутку проворчала Алинка на моё хихиканье. – Так недолго и в старых девах остаться! Кому мы нужны будем лет в тридцать, старухи, с такими запросами, а?

В унисон вздохнули – каждая о своём. Помолчали. Минут пять.

– Так. Уткин не подходит, понятно. Кто у нас там ещё в ассортименте? Слава яйцам, дефицита в пацанах в округе не наблюдается.

– Алин…

– Тихо! Сидите тихо и ровно, говорю. Дышите носом, товарищ. Обещала мне составить компанию? То-то же! Всё. Жопе слова не давали. Этот твой – Сушков, кажется? Ну, одноклассник, Сашка, ты его другом детства называешь, чем не подходит? Помнится, кто-то помирал по нему, до Антона.

– При царе Горохе помирал! Это было давно и неправда. Слушай, ты бы ещё времена «Святой троицы» вспомнила, Гнома и Сашку-Белые тапочки!

«Ой, зря ляпнула, Дневник, ой, зря! Считай, пустила козла (козу) в огород капустки поесть. Алинка как ухватилась за слова, целый час потом рассусоливали. Потому что: а) сегодня праздник у девчат – два года дружескому тройственному союзу, а где, кстати Лика, почему филонит и уклоняется от торжества, сейчас пойдём за ней и за мороженым, а твою геометрию – в баню; б) напрасно кто-то здесь иронизирует, Гнома и „Белые тапочки“ срочно на рассмотрение в женихи поставить, но что-то давно их во дворе не видать, ты не находишь? в) поспорили с Алинкой о дате заключения союза: я утверждала – 1 мая, она, что – сегодня. Сейчас полезу проверять, только где мы с тобой нашу первую тетрадку от папы заныкали, не знаешь?»

Нашла потом, вечером, когда подруга отчалила домой. Нашла. Проверила. Ну точно же, вот:

«1 мая 1987г.

Я, Лика П., Алина Т. заключили тройственный союз на дружбу и верность: «Святая Троица». Клянёмся:

Не ссориться никогда (по пустякам)

Не предавать (не ябедничать учителям и родителям)

Помогать друг другу во всём

Делать всё вместе

Давать отпор пацанам

Не влюбляться в одного парня!!!

Сейчас девчонки на демонстрации, а я дома как дура. Собирались поехать в деревню, я отпросилась в школе, а папа взял и передумал. Теперь кое-кто веселится, может быть даже мороженко ест и «Буратину» пьёт, не то, что я.

7 мая 1987г.

Надо наконец-таки написать, как много всего произошло. Мы с девчонками за домом решили посадить цветы. Сдали бутылки, купили семена. Петуньки проросли, редиска тоже, и мои незабудки – молодечики! Радовались, прям плясали. А вчера кто-то пришёл и вырвал. Я подозреваю, что эти вредины – два пацана из Ликиного дома. Я их раньше не видела. Лика говорит, что они давно живут. Странно. Почему тогда не видела? Один высокий, ходит в белых кедах напостой как баба. Мы его так и прозвали: «Белые тапочки», хотя на самом деле – Сашка. А второй – Лёшка. Очень симпотный, но маленький. И дюже колючий по характеру. Кажется, что всё делает – лишь бы назло другим. И ещё они матюкаются. Думают, если им по 14 лет, так всё можно. Алинке пришла в голову идея познакомиться поближе и перевоспитать их. Наставить на путь истинный. Тоже мне, пионерка-тимуровка нашлась! Просто Гном ей понравился, вот и всё!

8 мая 1987г.

Ой, что сегодня было, что было! Идём к Лике домой, воды попить. Настроение – кипяток, круче не бывает. Ну, весело нам. Лика и Алинка идут, песню поют. То есть, одна (Л) такая, как Челентано: «Сюзанна, Сюзанна, Сюзанна, Сюзанна море мо», а вторая (А) пальцами щёлкает, на коленку припадает, руками машет. А я в хвосте плетусь, ржу, как воскресшая лошадь. Поднимаемся на четвёртый этаж, а там «Тапки» стоят возле двери Гнома. Пришёл к нему в гости, ждал. Офигел, наверное, с эстрадного концерта Бременских музыкантов. Лика: «О, господи!», Алинка: «Блин!», Сашка: «Оладушек!», я – подавилась. Закашлялась. Мне стали дружно стучать по спине, чуть душу не вытрясли и лёгкие. Потом вышел Лёшка, мы свалили гулять. Все вместе. Но я не хочу с ними дружить, они глупости всякие городят, наглые, ужас, но девочкам нравятся, а у нас ведь союз! К тому же Лика тоже загорелась Алинкиной идеей перевоспитать хулиганов и двоечников. Сказала: «Будем из Белых тапочек делать пионерский галстук. Красный». Ага. Ишь, Макаренки! Посмотрю, что из этого получится, тем более, что мне на воспитание никого не досталось, хи-хи-хи!»

Но насколько помню, дело закончилось ровно наоборот. Вместо того чтобы делать уроки, учить хорошим манерам Буратин, Мальвины принялись с ними гулять на всю катушку. Обносили клумбы и деревья на соседних улицах, где стояли уже не многоэтажные дома, а частные, и садов-огородов хватало на всех. Зачем нам понадобились зелёные яблоки, огромные букетища сирени и тюльпанов – непонятно. Лазали по крышам гаражного комплекса, с разбегу перепрыгивая с одного железного строения на другое, по подвалам слонялись – что за клады искали – неизвестно. Приключений на пятую точку, видно, хотелось найти. Проснулся дух авантюризма, жажда риска или надоело быть пай-девочками, кто знал? Дразнили бабушек, слушали ужасную музыку (рок и шансон), забывали о школьных занятиях. А что ребята переняли от нас? Пожалуй, перестали часто и много ругаться (если срывалось крепкое словцо, добавляли – извентиляюсь), стали играть в наши любимые игры вроде «стоп-каликало-точка», «от 0 до 12», «колечко» и «казаки-разбойники». Летом общение сошло на нет: все разъехались кто куда, по бабушкам в деревни, по пионерским лагерям. В сентябре вернулись повзрослевшие. Мальчишки, повзрослевшие, не мы, и как-то исчезли с нашего поля зрения. Пересекались, конечно, иногда, но без прежнего энтузиазма. Здоровались: как жизнь, как дела. И всё. А теперь Алинка предложила снова взяться за старое. Я рассмеялась:

– Лёшку? Гнома? Или Сашку? Ой, не могу, Алин! Ну, и женихи, ну и кавалеры! Гном Уткина не слаще, блин!

А подруга тоже закатилась от хохота:

– Уткин, наверняка, в роли хрена, он постарше, а Гном – как редька! Ну тебя, Наташка! С тобой каши не сваришь, женихом не обзаведёшься, всё бы тебе хиханьки да хаханьки. А вот, если бы ты себя так при пацанах весело вела, давно бы дружила с кем-нибудь. Он бы и не посмотрел, что Антон там какой-то мифический у тебя был!

«Так ни на чём, то есть ни на ком, не остановились. Ушла Алинка не солоно хлебавши, зато о Кирсанове своём забыла, о том, как он обидел её. Стрекозёл!

Ладно. Не о том я думаю, ты прав, Дневичок. Не о женихах надо. Тут другое: нужно решиться донести до всех мысль, которую, наконец, я додумала. Что не пойду в технарь ни на какую гальванику, а остаюсь в 9 классе. Папе без разницы, я знаю. Да и брату тоже. А вот Машка, жена его, будет визжать как резанная. И ногами топотать. Не видать мне обещанных «саламандров»3 и новых джинсов. Ну, и пофиг. Сама пусть в них ходит. И выпрыгивает, из кроссовок да штанов, потому что не тот размерчик, ха! Или пусть продаст на толчке – мне всё равно. Не подкупит! Не хочу уходить из школы, только потому, что надо скорее на ноги становиться, профессию получать и деньги зарабатывать, при таком отце. Не хочу! Так что пусть орёт, сколько влезет. И отец у меня нормальный! Главное, что дядя Миша поймёт. Не будет ругаться, хотя это в его техникум я не хочу идти. И тётя Наташа поймёт. И при этом труднее им рассказать (почему, интересненько?). И ещё Валечке, но той – что пойду не в гуманитарный класс, а в математический. Представляю её лицо. Почему-то она уверена, что журфак – моё. А мне эта литература и русский вместе с ней – не тарахтели, уже в печёнках сидят. И вообще, вся наша компаша к Макарычу идёт, а я чё – рыжая? Эх… играй, невесёлая песня моя…4», – вздохнула. Блин, как же ж мне им всем во всём признаться? И когда?