Читать книгу О серьёзном и курьёзном. повести и рассказы - Наталья Михайловна Семёнова - Страница 2

В два года меня впервые привели в ясли. Сунув мне в рот сливочную ириску, мама ушла на работу. Что случилось потом, ей рассказала няня…

В ясельной группе ко мне сразу подскочила Галка, моя одногодка: стоит и с завистью смотрит, как я, причмокивая, жую ароматную конфету. Потом – раз! – и запустила мне в рот свою ручонку. Подавившись и закашлявшись, я выплюнула ириску и вцепилась Галке в волосёнки. Царапая друг дружку, мы с рёвом упали на пол. Няня разняла нас, утёрла нам носы, а раскисшую ириску выбросила. Успокоившись, Галка погладила меня по голове. Я ей в ответ что-то ласково пролепетала. Так началась наша дружба. Отныне в садике мы были рядом и за столом, и на прогулках, и даже на горшках в туалете… А когда подросли, вместе ходили в школу, позднее – бегали и на танцы.

Мы родились и жили в деревне, и наш реальный мир ограничивался тем, что её окружало: хвойным лесом, широкой степью, уходящей за горизонт, да свинофермой, которая поставляла в наши дворы полчища навозных мух. Потом ферму снесли, и летающая армада кусачей живности пропала.

Единственным «развлекательным» заведением в селе был клуб. Возле него на двух подпорках стояла доска для анонсов, пестревшая информацией иного рода. Например: «Люди добрые, у меня пропала рыжая телочка. Кто о ней чего знает, зайдите ко мне», «Продам двух месячных поросяток», «Заготконтора принимает от населения лук с чесноком» и т. д. Где требовалось, указывались адрес и фамилия. Зачастую, за неимением свободного места, объявление о киносеансе крепили поверх этой писанины. Впервые в клубе я побывала в шесть лет, на концерте приезжего сатирика. Он читал юморески и под гармонь исполнял забористые частушки. Взрослая публика на «ура» принимала каждый номер. Я и, конечно, Галка – нарядные, с бантами на головах – чинно сидели на стульях и, мало понимая в сатире, смеялись за компанию с родителями. Иногда в село приезжали лекторы из районного культпросвета. Мне запомнились названия двух лекций: «Есть ли жизнь на Марсе?» и «Венерические заболевания как следствие случайных половых связей. Профилактика и лечение В.З.». Про Марс я тогда знала, что это планета наподобие Земли, на которой живут смешные зеленые человечки с антеннами вместо ушей. А мой вопрос о загадочных «В.З.» мать рассердил. «Займись лучше делом, чем интересоваться всякой ерундой», – заявила она и отправила меня не то курам посыпать зерна, не то свиньям нарвать ботвы на огороде – сейчас точно не помню.

Выступали перед сельчанами и артисты ансамбля песни и пляски. А вот нога драматического актёра никогда не ступала на сцену нашего клуба. Возможно, организатор гастролей считал, что сельской публике не постичь премудростей классической пьесы, так и ни к чему гонять труппу в этакую глушь.

Лет с четырнадцати я с подружкой стала наезжать к моей бабушке в город (дедушка погиб в Великую Отечественную). После размеренных сельских будней суматошная городская жизнь казалась нам необыкновенно интересной, а люди – культурными, утонченными. Мы гуляли по улицам, любовались большими домами, витринами магазинов, нарядными женщинами – всё больше с прическами и маникюром, словно они день-деньской не работали или занимали руководящие посты. Со временем город утратил для нас свою загадочность. Ухоженные горожанки, как все женщины мира, носили тяжелые хозяйственные сумки, а городская молодёжь бранилась покруче нашей, деревенской. А года два спустя с нами случилась весьма неприятная и поучительная история. Сдав экзамены за девятый класс, с разрешения родителей я и Галка приехали на денёк развеяться в город. Солнечным жарким днём идём мы по проспекту – обе загорелые, в нарядных, но скромно прикрывающих колени сарафанах. Мимо снуют наши сверстницы в коротких платьицах, с косметикой на лице.

– Девчонки здесь одеваются неплохо, – сказала я подружке. – Кругом полно магазинов, ателье… Смотри, Галюся, какая на ней славная юбочка! – и я кивнула на девушку, обогнавшую нас.

– Юбка-полуклёш, – на глаз определила подружка. – Только короткая. Такую у нас надень, бабки на лавочках оплюются. А в городе никто друг друга не знает. Хоть до задницы заголяйся, никто слова не скажет… Ой, какая прелесть! – вскрикнула она, показывая мне на балкон высокого дома, весь оплетённый зеленью с ярко-розовыми цветами. Зазевавшись, она нечаянно толкнула встречного парня и, забыв извиниться, изумлённо замерла на месте. Я – тоже. Мы уже встречали «хиппи», под определение которых попадали все, кто выделялся из общей толпы своей внешностью: стриженые, но с коком на голове или, напротив, длинноволосые; в очень широких «клешах» или в узких коротковатых брючках; и просто откровенно неряшливые, заросшие ребята. Но этот парень явно походил… на Пола Маккартни и длинными бачками на щеках, и широкой до бровей чёлкой, и чёрным приталенным пиджаком с круглым вырезом ворота, и, конечно, своей смазливой мордашкой с большими темными глазами. Мы уже слышали чудную песню Маккартни «Yesteday». Галка, усердно изучавшая английский язык (о чём подробно скажу позже), была фанаткой «битлов» и по счастливой случайности приобрела их газетный снимок. Именно с подачи подружки мой кузен Ленька, недавно отслуживший в армии, выучил и пел вечерами на улице «Yesteday» под собственный аккомпанемент на баяне, приводя в трепет сердца земляков. «Жалостливая песенка, внучок, – сказал Лёньке наш дед. – Знал бы по-русски – заплакал бы».

Понятно, что мы, как завороженные, смотрели на «Маккартни». И вдруг он сказал Галке:

– Смотри, куда прёшь, корова!

– Что вы сказали? – не веря своим ушам, переспросила она, всё ещё очарованная его удивительной внешностью.

– Ты и вправду корова, по-русски ни хрена не шаришь, – усмехнувшись, «Маккартни» небрежно поддел густую косу подружки. – Ишь ты, косы-бантики. Деревня! Ладно, топай дальше.

Галка вздрогнула, покраснела и сказала своему «кумиру» что-то по-английски.

– Чего-чего? – удивился он.

Подружка презрительно рассмеялась.

– Сначала английский подучи, а потом наряжайся «битлом». И девушкам нехорошо грубить.

– Ах, курва, учить меня вздумала! – произнёс он и коротко ударил Галку по лицу. Ойкнув, она отшатнулась, а я гневно закричала:

– Урод! Клоун ряженый! Держите его! Люди добрые, позовите милиционера!

«Маккартни» как ни в чём не было пошёл прочь. Удалились и несколько человек, привлечённых больше его необычной внешностью, чем поведением. Только одна пожилая женщина с чёрным старомодным ридикюлем в руке возмутилась:

– Ах, негодяй! Ах, подлец! Только, деточки, милицию без толку звать, его уже и след простыл…

В деревне – не простыл бы, а привёл бы прямиком к дому хулигана. В деревне ударить девушку нормальный парень не решится. Иначе горько пожалеет об этом в тот же день. Ему достанется и от родни оскорблённой девушки, и от своего отца. А общественное мнение – в первую очередь, в лице всезнающих бабулек на лавочках – надолго заклеймит его позором.

Словом, мы окончательно усвоили, что городской житель и культурный человек – не одно и то же. И главное несомненное преимущество города – это организация досуга.

Кинотеатры с просторными залами, красочные афиши да воочию просмотренные спектакли произвели на нас неизгладимое впечатление. И неудивительно! Тесный зрительный зал сельского клуба использовался по максимуму: дважды в неделю, после киносеанса, стулья сдвигали к стенам, включали проигрыватель с усилителем – и, пожалуйста, танцуйте, люди добрые!

Особым почётом на селе пользовались гармонисты. Без них не обходился ни один праздник, свадьба, гуляние. Летними вечерами на лужайке, напротив нашего двора, собирались девчата и парни. Они перешучивались, пересмеивались и пели под гармошку или баян. Накинув платок на плечи, мама выходила из избы, а следом и я. Мы сидели на ступенях крыльца и слушали бесплатный концерт. Голосистые девки исполняли частушки, современные эстрадные и ласково-печальные народные песни. Бывало, на улицу выходил папа и, сам еще молодой, солидно произносил:

– Эх, молодо-зелено! Ночь-полночь, а они всё балуют, веселятся.

Жизнь сельчанина, не богатая развлечениями, до краев наполнена заботой о хлебе насущном. До и после работы на колхозных полях и фермах – работа в личном хозяйстве. Хозяйства в то время были солидные: в каждом – огород, фруктовые деревья, домашняя птица, свиньи, бывает, и корова, что требует немалых физических затрат при минимуме, извините, умственных. Но каждому человеку, независимо от условий проживания и рода занятий, дана от природы способность к самосовершенствованию и, прежде всего, через книги. В советскую эпоху все читали много и увлеченно. В сельской библиотеке хранились тома отечественных и зарубежных классиков, солидные журналы, научно-познавательная литература. Попадались издания и малоизвестных писателей – К. Кизи, например. Я испытала потрясение, когда прочитала его роман «Над кукушкиным гнездом».

В библиотеку я ходила вместе с Галкой (подруги – не разлей вода!). Мы ступали, образно говоря, в огромный человеческий мир, уместившийся на полках длинных и высоких, под потолок, стеллажей. Казалось, к нам отовсюду неслись голоса литературных героев: «Прочитайте о нас, узнайте о наших судьбах! И о нас! И про нас тоже!». Книги мы подбирали на свой вкус, обсуждали сюжеты и поступки персонажей, а расходясь во мнениях, бурно спорили.

Мы строили далеко идущие планы и учились с рвением. В будущем я себя видела способным хирургом, а когда моя фантазия достигала пика, – профессором медицины с мировым именем. Галка готовилась к дипломатической миссии и, безупречно зная английский язык как школьный предмет, занималась еще дополнительно. Учительница предупредила подружку, что путь к её мечте тернист и долог: после института придется поработать на более скромной должности, чем консул, а тем паче посол, и зарекомендовать себя с лучшей стороны, «выделиться» из многих.

Галка горделиво посмеивалась:

– Я настырная, как бычок. Копытцами упрусь в землю, рожки выставлю – и вперед, пока не добьюсь своего.

Набрав хорошую скорость для дальнего полета, мы, увы, даже не взлетели. Ни начитанность, ни грандиозность замыслов, ни амбиции нам не помогли, когда на нашем пути стала могучая сила, именуемая Первой Любовью. Кавалеры у нас появились одновременно в десятом классе. Петр был наш, местный. В армии он сдружился с парнем из сибирского поселка, который после службы приехал работать в наше богатое и гостеприимное село. У подруги с Петей сразу сложились романтические отношения, а там и я с Васей-сибиряком угодила в сладостные тенета. Неведомых прежде восторгов обрушилось на мою голову (равно, как и на Галкину) столько, что обучение вдали от дома, в разлуке с любимым, казалось тягостным недоразумением. Однако мы с Галкой божились друг дружке, что наша ближайшая цель – учеба и только учеба! А ветер перемен дул всё настойчивее. Едва мы получили аттестаты об окончании школы, нас засватали возлюбленные. Отныне я мечтала о замужестве, как альпинист о прекрасной горной вершине.

«Подумаешь, институт! – усмехалась я в предвкушении свидания с Васей. – Никуда он от меня не денется. Вся жизнь впереди».

Этими мыслями я ни с кем делилась. Галка и без слов видела меня насквозь. Мама до поры до времени ни о чём не догадывалась. Прежде она жила в городе и работала в краеведческом музее. Выйдя замуж за колхозного механика (моего папу) и переехав в село, она лишилась общества образованных знакомых, интересной работы – словом, пожертвовала многим ради своей любви. Из-за этого, полагаю, мама была не вполне счастлива. А мне, как она считала, и жертвовать ничем не надо: следуй, мол, первоначальному замыслу, а остальное придет в свой черед.

Как-то я прихорашиваюсь перед трюмо. В зеркале отражается моя гладкая улыбающаяся рожица, а рядом, резко диссонируя, – усталое и хмурое лицо мамы.

– Куда собралась? – спрашивает она.

– С Васей в клуб, на танцы.

– В институтах приёмные комиссии работу заканчивают, а ты всё по свиданкам да танцулькам бегаешь! Возьмись за ум. При хорошей специальности будет тебе верный кусок хлеба и почет. А за Васю не переживай. Если любит по-настоящему, выдержит все ваши разлуки. Да и не в Америку ты поедешь учиться.

На другой день я отправила документы на медфак городского ВУЗа…

До экзаменов оставалось дня два. Накануне моего отъезда сидим мы с Галкой на лавочке, щелкаем семечки. Поблизости утки расхаживают, среди них красавец-селезень.

– Значит, Машуля, ты собралась грызть гранит познаний. Это хорошо. Просто замечательно, – сказала Галка то ли с завистью, то ли с иронией.

– Надо будет, и мрамор с железом сгрызу, – ответила я с вызовом. – В отличие от тех, кто слова своего не держит.

В ответ Галка так быстро лузгает семечки, что шелуха змейкой ползёт из её рта на подбородок и падает в подол. А на лужайке – суматоха. Селезень стал домогаться утки, а она, крякая, нырнула в кусты. Он кинулся к другой утке, и та покорно распласталась под ним.

– Добился своего. Не с той, так с другой. Вот такие они мужики, – вытерев платочком рот, сказала Галка и принялась за новую порцию семечек. Нам по семнадцать лет. Мы обе верим в возвышенную чистую любовь. И вдруг – такое высказывание!

– Может, твой Петя и «такой», а моего Васю сюда не приплетай! – возмутилась я.

– Я не про наших ребят говорю, а вообще, – чуть сконфузившись, пояснила Галка. – Пойми, свято место пусто не бывает. Ты вот попрекнула меня, что слово не держу. Ну, сдержу, тоже поеду учиться. А женихов своих на кого здесь оставим? Они нам еще не мужья и свободны, как ветер. И не думай, что сватовство очень обязывает. Даже в старые богогояз… богобоязненные времена разрывали помолвки, плюя с высокой колокольни на поруганную честь девушки и её родни, – говорила она вдохновенно. – Даже благородные дворяне вели себя чёрти как, когда им было выгодно. Вспомни Кити из «Анны Карениной». Как она терзалась, чуть не померла, когда разонравилась Вронскому! Правда, он ничего ей не обещал и даже ни разу не поцеловал, не считая лобызания ручек. Но это этикет, голая формальность. Тогда хоть тресни, а поцелуй даже иссохшую клешню древней старухе, если она из высокого рода, а не какая-нибудь крестьянка вроде нас с тобой. И Кити считалась опозоренной только потому, что мечтала да не стала женой Вронского. А мы с тобой, в отличие от нее, не просто мечтаем, а конкретно засватаны! Невесты мы с тобой и должны вести себя соответственно, а то сраму не оберешься.

Очарованная её пылким монологом, я бездумно ответила:

– И плевать! Теперь я буду жить в городе. Раз в неделю-две приехала домой, повидала своих – и опять укатила учиться.

– А если Вася найдет себе другую кралю – тебе тоже плевать?

– Ты что, сдурела? Я жить без него не могу!

– Так давай, Машутка, сделаем по-умному: сначала замуж выйдем, а потом поедем учиться. Мы уже будем законные, «мужние» жены, а с женами придется считаться.

Послушать Галку, так ее в первую очередь волновало соблюдение приличий, а не любовь к Пете. Время показало, что это было далеко не так. Но – по порядку…

Её доводы, логика убедили меня, и я забрала документы из института. К лету следующего года мы обе вышли замуж. Пора, казалось бы, подумать и о дальнейшей учёбе. Но Галка извинилась за «данное сгоряча обещание» и отказалась выезжать из села, дабы не лишать Петю своей нежной заботы, а Вася заявил мне:

– Выбирай: или – я, или – учеба… Нет, учиться, конечно, ты можешь, только заочно, – помедлив, добавил он. – Я не хочу один куковать в четырех стенах.

Я еще переживала медовые дни замужества, боготворила супруга. Все его высказывания казались мне интересными и остроумными, поступки – единственно верными. Его рассеянность я приписывала мечтательности, немногословность – таинственной недосказанности. Даже в случайном прикосновении, вскользь брошенном на меня взгляде мужа я искала знаки его необыкновенной любви ко мне. Сидим мы, к примеру, ужинаем. Глянув в окно, он говорит:

– Какой красивый закат! – а я домысливаю за него: «Рядом с тобою, Машенька, мне всё прекрасно».

Категоричность Васи по поводу моей учебы мне даже польстила.

«Как он меня любит! – взволнованно думала я. – Ни на день, ни на минуточку не хочет расставаться. Прямой и честный, без всяких там хитроумных „с серединки на половинку“: если вместе – то всегда, а если порознь – то навсегда. Или – или!».

Обучение в медицинских учреждениях только очное. Вновь отложив учёбу на потом, я устроились счетоводом в правление колхоза. Работа с цифрами и расчетными документами мне понравилась. Мечта о благородной специальности врача потускнела, как заношенное бельё. Вскоре я родила первенца Коленьку, а после декретного отпуска вернулась работать в контору (позднее, окончив заочное, «по своему профилю» отделение института, я получила диплом бухгалтера).

Галка как начала трудовую жизнь почтальоном, им и поныне работает. После свадьбы учеба и карьера потеряли для нее всякий смысл. Любовь к Пете оставалась её призванием и смыслом жизни и тогда, когда он ушёл от неё.

А ушёл он на втором году их супружества. Я искренне жалела подружку. Петя был человеком трудолюбивым, добродушным и на редкость совестливым. Навсегда покидая Галку, он пытался утешить её рассказом о своей долгой, мучительной и тайной (чтоб ее не огорчать) борьбе за сохранность семейного очага.

Очаг оказался с изъяном с самого начала. Еще на свадьбе Пете приглянулась Зинаида – смазливая девица, сирота, проживающая в уютной городской квартире. (Девица эта никогда не появилась бы в селе, не вспомни Галкина мать о дальних родственных связях между ними и не пригласи ее на торжество). Спохватившись, Петя мысленно отругал себя: рядом с ним хорошенькая юная супруга, еще в фате. Впору предвкушать восторги первой брачной ночи, а не заглядываться на другую женщину. Поздравления, тосты, свадебные песни, игривые частушки и шуточки, бесконечные выкрики «Горько!» вновь распалили его страсть к Галке, и он опять устремил к ней все вожделенные взоры и помыслы. Впрочем, его умозрительная измена осталась никем не замеченной.

Свадьбу сыграли зимой, а летом, по приглашению Галкиной матери, Зинаида приехала в село провести свой отпуск. Жила она под одной крышей с молодожёнами. Теперь Петя увлекся гостьей всерьез, но как порядочный семьянин попытался обуздать непрошеное и опасное чувство. Неслучайно его искусительница внезапно уехала, чем удивила и огорчила старую хозяйку. Петя с неделю пребывал в унынии, что объяснил встревоженной жене переутомлением. Она ему поверила. Потом, после развода, Галка скрупулезно описала события своей коротенькой семейной жизни. Однажды я читала эти записи. В них – ни слова об измене, сопернице, обиде. От трогательного опуса веет покоем и счастьем. Он украшен сдвоенными сердечками, цветочками и амурами, вырезанными из открыток. Только в самом конце – полное горького сожаления и тоски высказывание:

«Ах, если бы я знала, любимый мой, что тебя мучит! Я бросила б отчий дом, дорогих родителей и увезла тебя на край света. И мы были бы счастливы до гробовой доски!»

Они и в родных пенатах могли прожить счастливо до ста лет, не вздумай Галкина мать (старая глупая перечница!) пригласить к себе пресловутую сиротку на Новый год – и пригласить, заметьте, в третий раз.

Число «три» таит в себе магическую силу. По библейскому писанию Спаситель воскрес на третий день после своей смерти. Отсюда, думаю, все и пошло. Многозначительные идиомы с мистическим числом встречаются сплошь и рядом. Его нещадно эксплуатируют сочинители сказок. Наугад называю произведения: «Три толстяка», «Три поросенка», «Три медведя». Сказочные персонажи добиваются своего, три ночи просидев в засаде, или трижды перекувыркнувшись через голову, или отправившись за «тридевять земель в тридевятое царство», прибыв туда через три года и вдобавок истоптав «три пары железных башмаков». Это число суеверно почитали наши предки, и мы его употребляем в разных вариациях: «угадай с трех раз», «трижды плюнь через плечо», «сделай три попытки»… Число «три» исчерпывает наше терпение до последней капли. Если с трех раз цель не достигнута, мы подчиняемся обстоятельствам или сдаемся на милость победителя.

Петя не стал исключением. Его супружеские чувства не выдержали троекратного испытания… Но – по порядку.

Зинаида явилась в гости с сумкой деликатесов. Кроме нее и одинокой соседки бабы Клаши за новогодним столом собрались свои: я с Галкой, наши мужья и близкая родня. Праздник удался на славу. Все были сыты – пьяны и довольны. Никаких недоразумений и шушуканий по углам. Даже баба Клаша с её собачьим чутьем на любовные измены ничего не заметила. Первого января, когда честной народ отсыпался после бурной ночи, Зинаида уехала. Ближе к вечеру молодежь опять собралась за праздничным столом, теперь в моем доме.

– Чем вы так насолили дорогой гостье, – спрашиваю я Галку, – что она с похмельной башкой ни свет ни заря сбежала в город? Что молодой девахе в праздник делать в пустой квартире?

– Так уж и в пустой? – рассмеялась Галка. – Может, ее там корова дожидается, вторые сутки не доенная!

Погуляли мы от души. Петя, сначала тихий и вялый, после рюмки-другой принялся тискать и целовать Галку, словно век ее не видел. Что это было? Своеобразное прощание с любящей женой? Или Петя еще колебался, сомневался? Вот и ластился к Галке, лип, как банный лист, словно просил: скорее догадайся, что со мной происходит, помоги, удержи! А она смеялась счастливо, пеняла шутливо: люди, мол, кругом, побереги свой пыл для ночи. И вдруг он сказал протяжно и с болью, как простонал:

– Эх, Галя-Галинка, жалко мне тебя: славная ты баба!

– С чего ты вздумал жалеть меня? – подавившись смехом, насторожилась подружка. – Мне очень даже хорошо. Вот к чему ты это ляпнул, а? Или лишнее перебрал?

Тут во всю мощь взревел магнитофон. Галку подхватил танцевать мой кузен-баянист Ленька. Стремительно закружив по комнате, они врезались в стол и едва не улеглись на тарелки. Падая, зазвенели бокалы и рюмки. Расхохотавшись, подружка забыла о неприятном инциденте…

А наутро Петя с понурым видом объявил ей, что уходит жить к пресловутой сиротке, а также изложил историю своего рокового увлечения, о чём я упоминала выше. Галка потрясенно выслушала его убийственную исповедь и продолжала дальше молчать, словно язык отнялся. Петя ушел, не дождавшись от нее ни слова, ни горестного стона. Зато его теща охрипла от громких проклятий в адрес «хитрозадого зятька», «подколодной змеи-разлучницы» и в свой собственный – за преступную доверчивость. Страшный удар судьбы Галка перенесла достойно: не жаловалась, никого не кляла и не винила. Написав вышеупомянутые мемуары, она продолжала любить Петю и хранить ему верность.

Есть женщины, для которых супружеская верность – нечто вроде халата или шлепанцев, которыми пользуются только дома. А за порогом эти дамы не чураются «левых» плотских утех, отчего якобы крепчает их любовь к мужьям.

– Интрижка на стороне, – сказала мне одна авантюристка от любви, – придаёт остроту супружеским отношениям, как специи постному супу.

На этом фоне красивая и одинокая моя подружка, отгородившись от кавалеров бронёй целомудрия, выглядела белой вороной.

– Дурища ты набитая! – однажды грубо сказала я ей. – Опомнись! Глазом не успеешь моргнуть, как молодость пройдет. А у тебя ни мужа, ни детей, ни даже любовника. Останешься одна, кругом одна.

Чтобы взволновать кровь, распалить воображение подружки, и тем самым подтолкнуть к поиску спутника жизни, я красочно описывала ей свои постельные сцены с мужем. Послушать меня, так мы еженощно сгорали в вулкане страстей, хотя это происходило не так часто, и полыхала, как Везувий, только я. Вася, подобно костерку из сыроватых поленьев, разгорался постепенно и, на мгновение ярко вспыхнув, угасал окончательно. Со временем мы достигли гармонии в интимных отношениях, а пока что свой рассказ я дополнила информацией из книги немецкого сексолога (эту потрёпанную книжечку я купила в магазине букинистики).

Подружка слушала меня с огромным интересом, разрумянившись, сверкая глазами, иногда роняя восторженные фразы: «Обалдеть!», «Восхитительно!», «С ума сойти!». Но только я умолкаю, как она говорит с пафосом:

– И я с Петей могла бы познать такое наслаждение. Бог даст, он ко мне вернется. А не вернется… Что ж, буду нести крест пожизненного одиночества. Безропотно и беспечально. Я уже счастлива тем, что люблю его.

Шли годы. Мои родители переехали жить в город, к бабушке. Коленька, старший из моих (уже троих) детей оканчивал школу, а Галка всё оставалась одинокой и целомудренной.

– Как все-таки непостоянна любовь мужчины, – однажды сказала она. – Её и любовью не назовешь. Сколько их, соколиков, кружило вокруг меня за эти годы, а как поймут, что я крепкий орешек, так сразу в сторону. Разбежались мои женишки, обзавелись семьями, – в ее голосе, кроме иронии, мне почудилась досада. – Ну, да мне все равно. Если я решила быть однолюбкой, останусь такой до смерти.

Последняя фраза меня удивила: однолюбами бывают в силу особого эмоционального и душевного состояния, но никак не из принципа.

Это были 90-е годы… Наш колхоз-миллионер разваливался, как семья, хозяин которой – прежде толковый и рачительный – запил-загулял, пуская на ветер всё, десятилетиями в поте лица нажитое. Появлялись и рушились фермерские хозяйства, растаскивались или ржавели трактора, сеялки, бороны, инвентарь, коммуникации. Молодежь покидала родные места. Прекрасная кирпичная школа, построенная перед самым развалом Страны, пустовала на добрую половину. В домах были перебои с водой, светом. Зарплаты, пенсии разом обесценились. Описывать разруху, обнищание и растерянность моих земляков можно бесконечно. Как многие из них, я осталась без работы. Васе повезло. Во главе небольшой бригады он подрядился строить птицеферму частной компании, урвавшей за бесценок изрядный кус колхозной земли. В это время мы продали наш дом. К вырученным грошам добавили солидную сумму, подаренную родителями (дай Бог им здоровья!), и купили в городе двухкомнатную квартиру. В один день мебель, домашний скарб, я, дети и старая собака Кнопа переехали на новое местожительство. Вася, переночевав с нами, вернулся в село достраивать птичник. Проживал он и столовался у моей подружки.

Прописав семью, оформив в школу младших детей (Коля теперь учился в техникуме), я устроилась на работу, а вечерами занималась ремонтом квартиры. Дел – невпроворот, в родное село некогда съездить. Сотовой связи еще не было, и поговорить с мужем я могла только с телеграфа. Я звала его домой, поторапливала, а он каждый раз отвечал приблизительно так:

– Чтобы достроить объект, мне нужно от силы недельку. Но сердцем я уже дома с тобой и детьми, Машенька. Считай, что я на полпути к вам.

Находиться на полпути к цели характерно для Васи. Он и работал вполсилы, и зарплату получал по трудам. Чтобы дома ни сломалось: тумбочка, пылесос, телевизор – собственноручно разберет на детали, а ремонтирует эту вещь кто-нибудь другой. В силу своей несобранности и лености муженек комплиментами меня не баловал, а по части нежного флирта и фривольных шуточек был и вовсе медведь. Мысленно он, может, и зажимает меня в укромном уголке и шепчет что-нибудь игривое, или восхищается моим новым платьем, но пока от замысла перейдет к делу, наступает неподходящая ситуация или мое кокетливое настроение улетучивается. Чёрти что (думаю или говорю я), бирюк ты, бревно бесчувственное, а не мужик! Я еще молодая, полная задора и огня женщина. Так замечай это не только по ночам. Мне, мол, нужно постоянное проявление твоей любви в словах и делах. Мою пылкую укоризненную речь Вася понимал буквально и деловито уточнял, что нужно сделать для моего спокойствия. Вот такой «топорный», без всякого намека на лирику, характер. А характер взрослого человека переделывать, гнуть под себя бесполезно. Только нервы потреплешь. Поэтому лобовые атаки я заменила тактикой выжидания, убеждения и поощрения мужа еще не заслуженными похвалами. И ведь многого добивалась!

Управившись с уймой дел, что разом навалились на меня, я решила ехать к нему.

Квартира после ремонта выглядела, как игрушка. Осталось украсить потолок лентой орнамента. Этак энергично забираюсь на стремянку и клею её. Мне уже не хватает вытянутой руки, а я тянусь, тянусь – и падаю на пол. От падения треснула кость ноги. На телеграмму о моей травме Вася ответил телеграммой с обещанием явиться домой при первой возможности. Ниже поместила свой «горячий привет» и Галка. Увы, за весь месяц, что я передвигалась на костылях, никто из них не приехал. Васю еще можно понять: поездка домой отняла бы у него два-три дня, а сдача объекта была просрочена. Другое дело – Галка: почту утром разнесла – и гуляй весь день, а по договоренности с напарницей – и все три. Однако она не спешила проведать меня и моих детей, которых нежно любила. Однажды я вижу сон: Галка тычет мне пальцем в лицо и твердит:

– Запомни, я – однолюбка, однолюбка, однолюбка…

– Этой новости почти двадцать лет. Удивляй чем-нибудь другим, – говорю я.

– И удивлю, удивлю, удивлю, – как попугай, повторила она, а потом рассмеялась и исчезла.

Избавившись от костылей, приезжаю в село. От автобусной остановки лечу, как на крыльях, к Галкиному дому. Её подворье закрывают высокие кусты сирени. Сирень отцвела, зато меня окутывает густой медовый аромат роз. Возле калитки достаю косметичку и прихорашиваюсь.

– Вась, а, Вась! – донёсся со двора Галкин голос. – Доруби дрова. Тут работы на полчасика.

– Успеется, куда спешить, – лениво ответил ей знакомый – и такой родной! – голос. – Полей-ка лучше воды на спину.

– Снял бы трико да вымылся весь под душем, – сказала подружка. – И трусы бы заодно поменял, а эти я сейчас и постираю.

Мне становится стыдно. Даже подруга не обязана стирать нательное белье моему мужу. Но кто знал, что его «неделя» в деревне разрастется в месяцы?

– Ты лей, лей, – это опять Васин баритон. – А полностью помыться еще успею. До вечера далеко.

– Дурачок упрямый! В такую жару лишний раз побултыхаться в воде – одно удовольствие. Ну же?

– Сказал же, вечером помоюсь.

– Ах, Вася, Вася! – разочарованно сказала Галка и что-то ещё пробормотала.

Ей практически неведом опыт супружеской жизни, и многое в поведении Васи её наверняка удивляет и раздражает. Но только – не меня, тем более – сейчас. Я соскучилась и упиваюсь звуком его голоса. Припудрившись, вхожу во двор и замираю: мой муж, полураздетый, стоит возле колодца и вытирается махровым полотенцем, а Галка со смехом то оттягивает, то отпускает пояс его трико.

– Отстань, не балуй, – сказал Вася. – Резинка лопнет, и штаны свалятся.

– Может, я этого и добиваюсь, – хихикая, отвечает Галка. – Как только штаны свалятся, сразу примусь за твои трусы… голубенькие… в белый горошек.

Моё сердце пронзила иголочка ревности, но я быстро от неё избавляюсь.

Во-первых, муж и подруга знакомы так давно, что могут позволить себе небольшие дружеские вольности. Во-вторых, целомудрие Галки непробиваемо. Все её поклонники уходили несолоно хлебавши, последний из них – всего полгода назад.

Наш земляк, он долго работал в торговом флоте в Прибалтике, а когда вернулся домой, переполошились все незамужние сельчанки от девчонок-подростков до перезрелых баб. А крепкий и мощный, как дуб, моряк атаковал Галку. Ну, думаю, не устоит, падет в его объятия, тем более что возраст поджимает. Не тут-то было! Подружка заняла такую прочную оборону, что устающий от бесполезных атак кавалер иногда подпитывал силы в объятиях других женщин. Эти тривиальные победы он тщательно скрывал от дамы сердца. Впрочем, ей было все равно. А после того, как он сорвал поцелуй (первый за месяцы ухаживания!), Галка дала ему пощёчину.

– Э, да от тебя хрен погоды дождешься! – насмешливо сказал он. – Что ж, бушуй, бушуй, милая, а я отчаливаю в тихую и приветливую гавань, – и ушел.

Об этом подружка рассказала мне с юмором, как о забавном приключении.

– Маньячка! – вспылила я. – От долгого воздержания у тебя крыша поехала! Верни парня. Может, он последний шанс, данный тебе судьбой для личной жизни.

– Последним шансом для меня был, есть и будет Петя! – парировала она.

Возможно ли, чтоб эта жрица пожизненной верности своему возлюбленному завела интрижку с мужем своей подруги?! Ну, пару раз заглянула она ему под трико, что-то там сказала шутливое. И почему Вася должен сразу возмущаться? Они просто балуют. Может, слегка перегрелись. День нынче очень жаркий. Солнечная активность повышена. Нельзя сбрасывать со счетов и нынешнее полнолуние, и возможные магнитные бури. Все это неадекватно влияет на психику людей. Отбросив недостойные подозрения, я радостно кричу:

– Здравствуйте, мои дорогие! Если б вы знали, как я по вас соскучилась!

Муж и подруга отскакивают друг от друга и не произносят ни звука. Чмокнув Галку в румяную полную щеку, я бросаюсь Васе на шею, льну к обнаженной, коричневой от загара груди и чувствую, как очередная магнитная буря-баловница кружит мою голову.

– Милый! Дорогой! Единственный! – пылко продолжаю я. – Недорасчитанный, недоуволенный мой, какой есть, поехали домой! И плевать на всё!

– Едем, милая! – расцеловав меня, закричал он. – Конечно, едем. Ферма достроена и сдана. Дело только за расчетом. На днях обещают выдать.

Муж очень похудел. Изработался бедняга! Я ласково поглаживаю его небритые щеки.

– Сначала, ёжик ты мой, отдохнёшь пару денёчков дома, – от радости и жалости голос мой задрожал. – А потом получишь расчет, никуда он не денется. Главное, ты свободен от всех обязательств.

– Свободен! Потом получу, хрен с ним! – вторит Вася, тиская меня в своих объятиях. – Немедленно едем домой!

Что ни говори, а разлука для супругов иногда полезна.

– А как же я? – спросила Галка напряжённым, звенящим голосом. – Такой-то благодарности заслужила я, Вася?

Опешив, выпускаю мужа из объятий. Подружка не была мелочной. Мы обе старались угодить, услужить друг дружке. И почему она обращается именно к Васе? Ба! Понятно. Я любезничаю с мужем, а на неё – ноль внимания. А ведь мы, закадычные подруги, будем теперь видеться редко.

– Прости, Галчонок, – сказала я. – Большущее тебе спасибо за всё! И вот что: поехали к нам, обмоем наше новое гнездышко, а там и тебя пристроим…

– Мне и здесь неплохо, – хмуро заявила она. – Но я – беременная.

Я пытаюсь осмыслить эту новость применительно к подружке.

– Неужели Петя к тебе вернулся? – догадавшись, вскрикнула я. – Дождалась-таки! Твоя любовь вознаграждена. Молодчага, Галка! А уж Петя какой молодец! А где он сам? На работе?

Говорю я радостно, но торопливо: в город скоро отправится автобус. Рейсов сегодня больше не будет. А дома меня с Васей ждут дети, пообещав к нашему приезду накрыть праздничный стол.

– Петя тут ни при чем, – с досадой заявила подружка. – Вася, скажи ей.

– Что сказать-то?

– Про то, что было у нас с тобой.

– Да был какой-то раз несчастный, – буркнул он.

– Не раз, а два, – уточнила Галка.

– Какая разница, все равно это глупость! – от стыда и досады загорелое лицо мужа становится багровым. Он сконфуженно обратился ко мне: – Прости меня, Машенька. Я страшно виноват перед тобой, но верь-не верь, а впервые изменил тебе – и что не изменял. Честное слово, никакого удовольствия! Прости же меня, родная!

Не думаю, чтобы он лукавил. Но измена есть измена. Еще больше меня потрясло предательство «благочестивой» подруги. На душе стало препаршиво, словно в неё вылили ведро нечистот.

– Ты – и такое с моим мужем?! – крикнула я Галке. – Ханжа несчастная! Лицемерка! Подлый Тартюф в юбке! Проститутка самого низкого пошиба!

– Не смей меня оскорблять! – взвизгнула она. – Я всю молодость себя блюла, держала в чистоте. Я почти девственница. Вася – второй мужчина в моей жизни. Да и он овладел мной так внезапно, что не успела опомниться.

Я опешила от изумления: Вася «овладел внезапно»?! Это что-то новое! Но он так долго пробыл без меня. А тут здоровая, интересная баба вертит перед ним своим задом. Мужик не выдержал и бросился на нее, как голодная собака на кость. Впервые ненавидящим взглядом сверлила я статную фигуру подружки.

– Ну, ты, Галка, горазда врать! – торопливо натягивая рубашку, закричал Вася. – Я, как папа Карла, вкалывал допоздна и без выходных! Да я на стройке так ухайдокивался, что оба треклятых раза по часу соображал, что на меня в темноте свалилось: бревно или баба.

– А когда сообразил, что баба, обрадовался и пригрел, – с ехидцей говорю я. – Не пропадать же добру зазря. Добро-то ничейное, дармовое, хоть и завалящее!

– Это я завалящая?! – возмутилась Галка. – Да если бы я хотела, десять раз замуж вышла.

– А коль не вышла, то решила разогреться с моим мужем. Тьфу, гадость! Скоты вы оба, подлецы! Всё, довольно с меня, – я хотела стремглав вылететь со двора, да вспомнила о детях. Они так ждали приезда отца! И не стремглав, а медленно иду я калитке, чтобы Вася успел ко мне присоединиться. Он робко касается моей руки. Во мне все заклокотало, как в закрытой кастрюле с кипящей водой. С каким наслаждением я надавала бы оплеух неверному супругу! Усилием воли подавляю гнев, и мы под ручку выходим со двора. Галка бежит за нами и вопит:

– Кинула, бросила мужика мне на шею, а теперь явилась за ним! А ты, лукавый соблазнитель, попользовался мной, извалял в грязи и сбегаешь?! А за последствия отвечать кто будет?

И так себя ведет моя скромная, интеллигентная подружка!

– Если последствия увенчаются родами, – не оборачиваясь, презрительно отчеканиваю я, – так и быть, подавай на алименты. Поможем вырастить твое чадо. Как-никак, а ты была моей подругой, хоть и липовой, как оказалось. А в грязь ты сама полезла. Добровольно. Тебя никто не насиловал. Вася на такое неспособен, уж я его знаю, – нервно хихикнув, я следующей фразой нарочно унижаю мужа: – Его самого кто угодно может изнасиловать!

Галка заверещала так, что на улицу с подворий выглядывают люди, все мне знакомые. От стыда не здороваясь, бегу мимо. Вася старается не отставать, но на каждом шагу спотыкается. Вот и остановка, и автобус уже стоит. Галка, растрепанная и злая, как фурия, преграждает нам путь и кричит Васе:

– Сядешь в автобус – брошусь под колеса! А смерть моя и нашего ребенка будет на твоей совести!

Народу на остановке человек пятнадцать. Опять же – местные. Все знают, кто кому и кем приходится в нашем селе, и с изумлением смотрят на нас: какого такого ребенка прижила эта святоша от Васи?!

У меня голова идет кругом. Потеряв всякий стыд, Галка прилюдно навязывается моему мужу. Где её хваленое самолюбие, женская гордость? А, может, у неё нервный срыв, «сдвиг по фазе»?

Словно угадав мои мысли, Вася с мольбой произносит:

– Давай я останусь, дождусь, пока эта дура – будь она проклята! – успокоится. А то и вправду руки на себя наложит. Как только она проорется, сразу поеду домой. А не проорется, мать её позову. Пусть утешает.

– Ага, две бабы возьмут тебя в такой оборот, будь здоров!

– Не возьмут. На попутке, пешком или ползком а сегодня вернусь домой. Клянусь, Маша!

В своем безумии Галка способна, пожалуй, на всё. И пусть бы муж побыл с ней еще пару часов, но пуще ревности меня тревожит его слабовольный характер.

– Сам ты не вернешься, – упав духом, говорю ему. – Тебя нужно тянуть к себе, шантажировать, как эта бесноватая. А мне это противно. Но знай, Вася, если ты сейчас не уедешь со мною, отсюда тебе не выбраться никогда.

– Вернусь сегодня же, – бубнит он.

Галка вплотную подступает к Васе. Два острия её «девственного» бюста грозят протаранить ему грудь. Он растерянно пятится. Разозлившись, я показываю Галке кулак и обещаю негромко, но внушительно:

– Отвяжись, идиотка, или я ускорю твою смерть!

Она отступает на пару шагов, но выть не перестает.

– Ты видишь, до чего дело дошло? – говорю Васе. – А все из-за твоего ни шаткого, ни валкого характера. Из-за него ты вовремя не сдал птичник заказчику, застрял в деревне и спутался с этой истеричкой. Ты и сейчас ведешь себя, как мокрая курица!

Вася вскинул понурую голову, с достоинством выпрямился: в нем созревало верное решение, но созреть не успело… Потом я вспомнила, что Галка внезапно утихла, готовясь к решающей схватке за свое сомнительное счастье. Когда водитель дал последний сигнал, и я прыгнула в автобус, она камнем повисла на шее Васи. Короче, я уехала одна.

***

Муж не приехал домой ни в этот день, ни через неделю. Позже он делал попытки вернуться ко мне. Я их не поощряла и не отвергала. А Васе, как всегда, не хватило характера от попыток перейти к поступкам, желаемое воплотить в жизнь. Он так и остался у Галки и вскоре запил. А подружка никого не родила.

Года через два она подстерегла меня возле пятиэтажного дома, где я теперь жила. Пройти мимо я не решилась: вдруг с Васей что случилось? Все чувства к нему перегорели, но он был отцом моих детей, и с этим следовало считаться.

– В чем дело? – сухо спрашиваю Галку и с удивлением ее разглядываю.

Я многодетная мать, но свою и сейчас тонкую талию с удовольствием подчеркиваю облегающей одеждой. Галка, прежде тоже стройная, растолстела: бюст покоится прямо на животе. Ее лицо еще привлекательно, но из глаз исчезли таинственность и сияние, которые вызывали невольную догадку: о, этой женщине ведомо нечто великое и прекрасное! Да, прежде она хранила в себе великое и прекрасное чувство, им жила, ему радовалась. Сейчас в ее взгляде – сумятица, тревога да бабья усталость.

– Маша, – говорит она с заискивающей улыбкой, – не знаю с чего и начать. Я так обо всем сожалею! Когда я была одна, но любила и ждала Петю… Ой, в глаз что-то попало…

По ее лицу заструились слезы. Она помолчала, вытирая их. Я поняла, что с Васей всё в порядке, но из любопытства не уходила.

– Да, в своем одиночестве я чувствовала себя почти счастливой, – продолжала Галка, – пока не позавидовала тебе, Маша. У тебя семья, дети, а я одна, кругом одна! Все, как ты мне однажды сказала. Но у кого не бывает зависти? Мне бы её прижучить, перетерпеть, и всё пошло бы по-прежнему… – она сглотнула ком в горле. – Я до сих пор скучаю по твоим деткам, особенно по Валюше. Она любила меня, а сейчас, наверно, ненавидит. И правильно, правильно…

Галка высморкалась в платочек, глубоко вздохнула.

… – Лучше век мечтать о несбыточном, чем жить, как сейчас. Не живу, а маюсь, – после паузы она добавила: – Вася хочет вернуться к тебе. Он любит тебя.

– Без тебя знаю, – усмехнулась я. – Только мне он теперь не нужен. Так что будьте счастливы.

– Какое уж тут счастье, если он от запоев не просыхает, – нервно комкая платочек, сказала Галка.

– А ты чего ждала? Моя и его жизнь без малого двадцать лет бежали рядом свободно, без понукания, как две резвые лошадки. А ты шантажом, против воли, заарканила мужика – вот он и брыкается, протестует, пьет горькую. А со мной знал меру.

– И что с ним теперь делать? – страдальчески сморщившись и опять закипая слезами, спросила Галка.

Это ж надо: увела мужа у подруги, а потом еще спрашивает, «что с ним делать»!

Не ответив, я холодно отчеканила:

– Больше никогда не попадайся мне на глаза. Все равно не узнаю, не замечу. Ты – в прошлом. Всё, прощай!..

Всю ночь я провела в горестных размышлениях. К каким страшным последствиям привели безволие и мягкотелость Васи: развалилась семья, трое детей остались без отца, оборвались дружеские связи. И я одинока. И сам Вася несчастен. Но самый несчастный, пожалуй, главный виновник этой драмы… Эх, Галка, Галка!

***

Вскоре после скандального разрыва с мужем сижу я на скамье во дворе дома и смотрю в синее вечернее небо. Прохладно, а домой идти не хочется. Вспоминаю минувшее жаркое лето и… густой, пьянящий аромат роз, и залитый солнцем двор с колодцем. У колодца стоит Вася. На его обнаженной загорелой груди сверкают капли воды. Он смотрит на меня и улыбается. Все неприятное, что этому сопутствовало, кажется сейчас мелким, незначительным, надуманным. Ярко и живо вижу только бывшего мужа и его радостную улыбку. И на меня, как это уже бывало, такая тоска наваливается – хоть волком вой!

«Спокойно, Маша! Вася всегда принадлежал тебе только наполовину, – иронизирую я себе в утешение. – Так к чему убиваться, не целое ведь потеряла»…

Сумерки еще не сгустились, а во дворе зажглись фонари. Ко мне подходит очень крупная женщина из соседнего подъезда. Здороваясь и присаживаясь на скамью, она фамильярно толкает меня в бок мощным локтем. На землю упасть не успеваю: толстая дама хватает меня за рукав и без усилий возвращает в «сидячее» положение.

– Извини! – голосом очень громким и сочным сказала она. – Не думала, что ты такая нежная, как одуванчик!

Я рассмеялась. От неожиданной выходки толстушки мою тоску как ветром сдуло.

– Тебя, кажись, Машкой звать. Как меня, – бесцеремонно продолжает она. – А что я тебя никогда не вижу с мужиком? Или у тебя его нет?

Бывало так: любопытная соседка, желая выудить из меня какую-нибудь информацию сугубо личного свойства, начинала свой разговор издалека, осторожно и дипломатично подбираясь к тому, что ее интересовало. Не желая быть ни откровенной, ни грубой, я с теми же деликатными ужимками плела в ответ какую-нибудь ахинею. А тут прямой, беспардонный вопрос расположил меня к незнакомке. Я рассказала о себе всё. Машка, тезка моя, не преминула ответить той же откровенностью. Оказалось, она тоже разведенка. Муж ее бросил, когда их первая и единственная дочь только стала на ножки. Кроха выросла и сейчас работает в нашем посольстве за границей…

С этого разговора и началась наша дружба. Богатырского роста, подружка весит почти 130 килограммов. Я, среднего роста и стройная, смотрюсь рядом с ней, как щенок рядом с взрослой собакой.

Контраст Машку забавляет, и она частенько говорит:

– Мой карман и тот велик для тебя!

У каждой из нас есть, минимум, одна вредная привычка. Подружка нецензурно выражается, проще говоря, матерится, когда ей вздумается, не считаясь с приличиями и обстоятельствами. Ее сильный голос в минуты душевного волнения приобретает мощь сирены воздушной тревоги. Как-то мы потеряли друг дружку в толчее рынка.

– Мария! Е-п-р-с-т! Где ты?! – раздался громоподобный призыв подружки, и всякое движение вокруг прекратилось, как в стоп-кадре.

Я крепких словечек не употребляю. Самое грубое, что когда-либо сорвалось с моих уст, было адресовано неверному мужу и Галке – и то в состоянии аффекта. Но Машка походя, без желания уязвить открывает во мне иные недостатки.

– Гляко-сь, сколько ты зараз выпила, и хоть бы хны! – как-то с уважением сказала она. – В этом деле ты не одного мужика переплюнешь!

«Комплимент» меня позабавил. Я никогда не пускаюсь во все тяжкие, пользуюсь авторитетом порядочной матери (Оба сына уже обзавелись семьями и живут отдельно. Дочь Валентина пока при мне, учится в институте). Без настроения я не выпиваю даже по праздникам. Но в гостях у подружки любой будний день становится праздником, который грешно не отметить. Только я ступаю на порог ее квартиры, как в блеске её по-голливудски великолепной улыбки проблема, с которой я пришла, кажется легкоразрешимой.

– Проходь! Проходь! – орет Машка, в две минуты накрывая стол – и не абы как: тут тебе сальце с чесноком, мясной салатик, огурчики-помидорчики, домашний студень, еще какой-то салат или рыбка под маринадом. В центре стола возвышается блюдо с отварной картошкой, посыпанной зеленью и жареным лучком. Подружка работает поваром в ресторане, поэтому готовит отменно и стол накрывает по всем правилам. При виде красиво нарезанных закусок, накрахмаленной скатерти, салфеток, подставных тарелок, бокалов и рюмок я порываюсь пойти принарядиться, но Машка одергивает меня:

– Успокойся, е-п-р-с-т! Мы не в кабаке, и такая сойдешь!

Садимся за стол, пьем и закусываем. Машка пригубит первачка собственного приготовления, а уж вся загорается, а мне две-три стопочки с небольшим перерывом все нипочем. Между делом мы обсуждаем новости в нашем дворе, в целом по стране, потом телесериалы. Но что за праздник без веселья? Иногда мы танцуем, хотя в стандартной квартирке подруги тесно и ей одной. От ее подскоков раскачивается люстра под потолком, звенит-постукивает посуда в серванте. Бедняжка хрипит, как простуженная, обливается потом. В быстром темпе подбрасывать в воздух такой, как у нее, вес – тяжкий труд. Я танцую легко, но без особого удовольствия: того и гляди, Машка всей массой обрушится на меня. Последствия вполне предсказуемы. Поэтому мы танцуем реже, чем хотелось бы. Зато всегда поём, да ладно, вдохновенно. И меня нимало не огорчает, что наш дуэт звучит, как сольный концерт подружки. После кофе я, умиротворенная, направляюсь к двери. Машка, напротив, входит во вкус и требует продолжения банкета. Выпучив глаза, она преграждает мне дорогу и орёт:

– Куда попёрлась? Кому ты нужна дома? Валька в твоей титьке не нуждается. Голову освежили кофиём, давай еще посидим. Хоть часик, мать твою за ногу! Ну, с полчасика, а? Примем еще по чуть-чуть, самую капельку, – и она хлопает меня по плечам.

Прихожая узкая, и я не падаю, отталкиваясь руками от стенок. Мне больно и смешно. Рядом приоткрывается дверь. Из неё с боязливым недоумением выглядывает Сергеевна, соседка Машки. Ей за семьдесят лет. В этом возрасте люди не озоруют, не блудят, в жаркие споры не ввязываются; спиртное, если употребляют, то больше в лечебных целях. Мой старенький соседушка со второго этажа, только приняв рюмашку, может добраться от квартиры до скамейки во дворе. А как он мирно себя ведет! Сидит на скамеечке, ласково поглядывает по сторонам и каждому прохожему радостно сообщает: «Господи, жить-то как хорошо!» И никаких пьяных выходок. Старый человек сдержан и дисциплинирован даже не в силу воспитания, а от недостатка сил вести себя иначе.

У меня с Машкой разница в возрасте ничтожна, и мы еще не достигли воспетой Бальзаком «зрелости». Наша старость не близко, правда, и не так далеко, как прежде. Этот факт мы воспринимаем по-разному. Обладая отменным здоровьем, Машка малейшее недомогание приписывает «проискам» Старости. На днях она спозаранку разбудила меня, чтобы сообщить следующее:

– У меня два раза кольнуло в правом боку. Чтобы это могло быть?

– Межреберная невралгия, наверно, – потягиваясь и зевая, говорю я. – Она у многих бывает.

– Сказывай сказки, е-п-р-с-т! – с негодованием возразила Машка. – Тоже мне «невралгия»! Это старость проклятая надвигается, дает себя знать!

Как-то она полдня неотрывно смотрела телесериалы, а когда надумала подняться, ноги не сразу приняли на себя восемь пудов хозяйского веса. Решив, что у нее начинается «восходящий паралич», Машка запаниковала. До самой ночи дверь ее квартиры не закрывалась: по вызову прибывали врачи, знахари и умудренные жизнью соседки.

К своим болезням я отношусь терпимо, как математик – к неизбежным ошибкам в трудоемких расчетах. Выздоровев, забываю о болезни: жизнь продолжается! О старости применительно к себе не люблю ни думать, ни говорить. Всему своё время. Но Машке скучно «стареть» в одиночку. Она выискивает в моей внешности следы временного разрушения, а выискав, с удовольствием ставит меня перед фактом. И я начинаю вглядываться в неприятную дымку на горизонте будущего. Однажды эта дымка сгустилась, стремительно приблизилась и накрыла меня черной тучей. Не знаю, был ли это упадок сил или что другое, но не испытываю никаких чувств и желаний, кроме одного – не двигаться и ни о чем не думать. Часами лежу на диване, а по нужде с трудом поднимаюсь и иду-шаркаю по квартире, как немощная старуха. В доме тихо-тихо. Иногда Валя, разговаривая по телефону в другой комнате, громко смеется. Смех дочери кажется странным, неуместным, чужим. Или по комнате неутомимо носится муха, вызывая моё удивление. Зачем она тратит энергию на бессмысленное движение и жужжание, кому-то досаждает и рискует быть прихлопнутой? Почему бы ей не подремывать в укромном уголке? Другими словами, почему она не ведёт себя так, как я?…

И мне понятно недоумение Сергеевны по поводу моих с Машкой демаршей. Как-то она сказала мне с мягким укором:

– Ты такая тихая, скромная женщина, а дружишь с этой, прости господи, лошадью! Смотри, как она пьет, прямо хлещет, а потом орет благим матом.

Я заступилась за Машку: она, мол, человек неплохой и практически не пьет, а кричит от избытка энергии. Сергеевна, увы, осталась при своем мнении.

В мозгах моих соседей происходит та же путаница…

– Е-п-р-с-т! – вваливаясь в мою квартиру, привычно матерится подружка.

Ее визит ко мне начинается с какого-нибудь замечания. Критиковать всех и вся – одна из ее привычек. Каждый мой недочет как хозяйки она принимает за личное оскорбление. От ее возмущенного крика сотрясаются стены. Соседи думают, что мы постоянно скандалим. После ухода подружки кто-нибудь обязательно высунется в коридор, чтоб пристыдить меня насмешливым взглядом.

А вчера с нами произошел презанятный случай…

Побывав в нескольких магазинах, мы прогуливались по тротуару. После дневной оттепели опять подмораживало. Машка купила джемпер и была в отличном настроении.

– Сейчас зайдем ко мне погреться, заодно и обновку обмоем, – сказала она. – Кофточка прелесть, правда ведь?

– Правда, – поддакнула я.

– Ё-маё! И ведь совсем недорого. Ангорка – и за каких-то 160 рэ!

– Да, дешево для ангорки, – соглашаюсь я.

– Ты думаешь, это подделка?

– Я только сказала, что дешево.

– Повезло же мне, – улыбнулась подружка. – Такая нарядная теплая кофта, а стоит копейки!

Она восторженно выругалась, потом с тревогой сказала:

– А вдруг кофта сваляется или полиняет после стирки?

– Постираешь, там видно будет.

– Может, кофта барахло, а я такие деньги на ветер выбросила! – заволновалась Машка.

Ей нетихий голос крепчал, набирал силу. На нас стали поглядывать прохожие.

– Что молчишь, как Штирлиц?! Мать твою…!

– Одна моя сотрудница – её Львовной звать, – сдерживая раздражение, холодно говорю я, – тоже купила мягкий и пушистый, как котеночек, свитер. До стирки он не дотянул: свалялся от трения с воздухом или пышным бюстом Львовны.

– Что же ты меня не предостерегла?! – гаркнула подружка.

Вспомнив, как осадила меня за робкий совет, она переадресовала свой гнев продавцам магазина, которые её, разумеется, не слышали. Она кричала и жестикулировала, пока случайно не зацепила меня могучей рукой. Я упала, к счастью, на кучу рыхлого снега у обочины. Проезжавший мимо милицейский «уазик» резко затормозил. Из него выскочили двое в соответствующей форме.

– Е-п-р-с-т! – выругалась Машка, в эйфории недооценив ситуацию. – Что за рожи прутся сюда?

– Ага, пьяная драка! – подбежав к нам, констатировал высокий, грозного вида блюститель порядка. – Плюс нецензурная брань в адрес должностных лиц. Ну-ка, гражданки, живо в машину. В отделение поедем разбираться.

Он распахнул задние дверцы «уазика». Наружу высунулась опухшая, заросшая щетиной физиономия и оскалилась в пьяной улыбке.

– Привет, куколки! Залазьте ко мне, веселее будет.

Милиционеры принялась подсаживать Машку, вежливо взяв ее за локотки. Разразившись «многоэтажным» матом, она сделала несколько оборотов вокруг своей оси и резко развела руки в стороны. Бравые ребята шлёпнулись на землю и от неожиданности поднялись не сразу. Я подбежала к напарнику грозного милиционера. Он был симпатичный, усатый и зрелый (годами, конечно). Наклонившись и дыхнув ему в лицо, я почтительно зашептала:

– Товарищ офицер, чувствуете, что я трезвая? Так и моя подруга. Просто она больна, понимаете? Пару дней, как из пси… неврологии то есть. Она стресс пережила. Нервы у нее расшатаны, а вы ее – в отделение! Оставьте нас вдвоем, я все улажу.

Слушая и внимательно разглядывая меня зелеными, в крапинку, глазами, симпатичный милиционер всё лежал на тротуаре, и я услужливо протянула ему руки.

– Ещё чего, баба я, что ли! – вскочив на ноги, он снял кожаные перчатки и сбил с себя снежную пыль. Я обратила внимание, что на его руке нет обручального кольца. Правда, Вася тоже редко носил его, боялся потерять.

– Однако, у вас и подружка! – отряхнувшись, сказал симпатичный милиционер. – Ей бы на ринге кулаками махать или борьбой «сумо» заниматься.

– Вы меня извините, – холодно говорю я, – но вам, как мужчине и служителю закона, не к лицу насмехаться над женщиной.

– А я не насмехаюсь, – возразил симпатяга. – Я серьезно. Поэтому назовите свой адресок.

– Какой еще адресок? – переспросила я.

– Ваш, ваш! Вы ручаетесь за больного человека, с вас и спрос.

– Пожалуйста, не надо, – я нервно перебираю пуговицы на своём пальто. – Все будет в лучшем виде, только отпустите нас.

А грозный милиционер всё уговаривает Машку сесть в машину «во избежание более серьезных последствий». Понимает, что перевес сил не в его пользу. Можно еще пистолетом припугнуть или подкрепление вызвать, но это – крайние меры…

– На какой хоть улице вы живете? – этот вопрос симпатяга задал явно не по форме.

Приятное удивление я маскирую кислой миной.

– Зачем это вам нужно?

Мой притворный испуг его подкупает.

– Что вы так волнуетесь? Или мужа боитесь?

– Очень надо! Я сама себе хозяйка!

– Ишь вы, какая самостоятельная! Вам, значит, и муж не указ?

– Дался вам мой муж, тем более что его нету, – как бы вынужденно призналась я. – И я ж не интересуюсь, указ вам или не указ ваша жена. А кроме мужа у меня могут быть дочь и соседи. А вы со своей «мигалкой» явитесь во двор – позора не оберешься. Подумают, что я отпетая хулиганка.

Фразу про жену я обронила небрежно и вскользь, но симпатяга не преминул её запомнить.

– Во-первых, жены у меня нет. Так что указывать мне тоже некому… пока, – запнувшись, сказал он. – Во-вторых, никто вас позорить не собирается. Адрес гражданина мы записываем по необходимости. Вдруг он располагает ценной для следствия информацией. Мало ли что. А вашим адресом я интересуюсь, возможно, не как… кхм… должностное лицо.

– А как кто? – машинально говорю я и от досады прикусываю губу. Удивлённо приподняв брови, симпатяга молчит: наверно, посчитал меня за дуру. На моё счастье, к нам подбегает грозный милиционер с лицом потным и красным, как после бани. Не удивлюсь, если после разговора с Машкой у него поднялось давление.

– Жора, что будем делать с гражданками? – хмуро спросил он симпатягу. – Видал, богатырша-то? Это не баба, а Соловей-разбойник! С ее глоткой в чистом поле ворон пугать, а не разгуливать по городу…

Я присоединяюсь к подружке и снизу вверх робко поглядываю на неё. Бледная от бешенства, она энергично топчется на месте. Не то слово скажешь – взорвется, как цистерна с горючим.

К нам, посовещавшись, подходят милиционеры. Слово берет грозный товарищ симпатяги, то есть Жоры:

– Гражданки, вы свободны, но с условием: немедленно отправляйтесь по домам. Понятно? Если вы опять попадетесь мне на глаза, – здесь он тяжело, исподлобья посмотрел на Машку, – обещаю крупные неприятности. Физическое сопротивление, оказанное вами служителям правопорядка, попахивает статьей!

После этого заявления он сел в машину, а Жора достал из-за пазухи блокнот с ручкой и спросил меня:

– Итак, ваша фамилия, имя, адрес?

– Ей-богу, товарищ… господин милиционер, зачем эти формальности, – встревает подружка. – Мы все поняли и сейчас уйдем, исчезнем с ваших глаз, честное слово!

А я не хочу, чтобы Жора позволил мне «исчезнуть с его глаз» и поспешно говорю:

– Мария Филимонова. Адрес: Автомобили-и-сэ-тэ-ов… – от тычка Машкиного локтя в бок я пошатнулась, а голос мой задребезжал.

– Заглохни! – осадила она меня и повернулась к Жоре: – Вы чё к ней привязалися?! Если на то пошло, то дралась с вами я. Мой адрес и пишите.

– Вы хотите, чтоб я составил на вас протокол по всей форме? – поинтересовался Жора, что-то черкая на блокнотном листке.

Машка сконфуженно захлопала глазами, и он опять подступил ко мне:

– Номер дома, квартиры и телефон. Можно, сотовый.

– Что вы, менты, за люди такие, е-п-р-с-т! – заорала подружка. – Это же чистое издевательство с вашей стороны! Вроде уже простили, с миром отпустили, а сами собираете… как его… досьё! Что вы измываетесь над несчастными бабами?!

От её отчаянного, острого вопля сверху посыпался снег. Солидный ком упал мне на голову, и шапка съехала набекрень. Отряхнув и поправив её, я осматриваюсь.

Оказывается, мы стоим возле большой ели, в метрах десяти от первоначального места событий. Машка запоздало бормочет извинения Жоре. Тихо переговариваются собравшиеся зеваки, а из «уазика» выглядывает грозный милиционер.

– Все в порядке. Я уже иду, – крикнул ему Жора, протянул мне блокнотный листочек и, как врач – легкомысленному пациенту, сказал:

– Сделайте, Филимонова, как здесь написано. Это очень важно! Засим, гражданочки, честь имею!

Он с напарником уезжает. Развернув записку, я читаю: «Мария, пожалуйста, позвоните мне завтра в любое время по телефону 4—41—90. Буду ждать! Жора». Я едва сдерживаю торжествующую улыбку. В отличие от моего экс-супруга симпатяга не любит останавливаться на полпути к цели! Машка заглядывает в записку, но я прячу её в карман.

– Что этот козел написал? Что ему от тебя нужно? – вопрошает подружка, а дальше озвучивает мысли в том порядке, в каком они рождаются в ее голове, перемежая их непечатными выражениями: – Я уж думала, что нас заберут в отделение. Весь вечер испорчен… Так что он тебе накалякал?… Менты поганые! Что ты ломаешься, как …! Шли себе гуляли, никого не трогали, так подкатили эти… Что в записке, спрашиваю? Штраф, что ли?