Читать книгу Ашната - Наталья Минина-Magnalia - Страница 2

С огромным грохотом на пол упали папки с бумагами.

– Что такое? Что случилось? – спросонья, Анна резко вскочила с кровати.

– Спи-спи. Это мои курсовые полетели вниз.

– Зачем ты вообще полезла туда? Ну ты даешь! Могла сама со стула шлепнуться и расшибить себе голову.

– Я ищу свой дневник. Давно его не доставала, успела по нему соскучиться.

– Хорошо, что все твои книги не попадали. Грохот от них точно бы разбудил все общежитие, – Анна пробубнила недовольным голосом.

Ашната включила маленький ночник, который тут же зажёгся и озарил комнатку светом. Его зелёный свет был очень слабым. Ночным. Он создавал атмосферу уюта и домашнего тепла. Вообще в комнате ничего не говорило о временном пребывании здесь двух девушек. Запах блинчиков, небольшой телевизорик, малиновый конфитюр и пачка зефира на столе дополняли и без того приятную обстановку. «Кусочек дома» витал в воздухе, хорошенько приправленный запахом ванили.

За окном было темно. Лишь тонкий лунный свет старался пробиться сквозь густой туман, растворяющий в себе деревья. Ашната любила смотреть ночью на небо, но сейчас, задёрнув плотно занавески, она только мельком посмотрела наверх, и, ни о чем не подумав, закрыла шторы. Обычно, она загадывала желания, смотря в ночное небо. Ей казалось, что каждая звезда слышит её и знает, что ей нужно. Но сейчас её заплаканное лицо, отяжелевшие от слез веки, не были готовы смотреть туда, где исполняются желания. Открыв дневник, она судорожно начала что – то записывать. Писала она быстро. Через минуту она писала еще быстрее. Со стороны эта игра наперегонки с собственной болью выглядела довольно нелепо. Она писала, сбиваясь: что-то зачеркивала, переписывала, после чего оставляла тетрадь и плакала в подушку. Утирая слёзы, она продолжала писать дальше. То шмыгая носом, то поправляя налипшие на щеки волосы, она писала, писала, писала. Наконец, отложив тетрадку в сторону, она выдохнула. Свинцовые от слёз веки распахнулись. Серо-голубые глаза хрустальной чистоты посмотрели на ночник. Вокруг него летал мотылек. В разрушающей сознание тишине, она слышала, как хлопают его крылышки. «Я мотылек, летящий на свет, который вот – вот обожжется и умрет. Но умрет, зная, что такое любовь», – Ашната вспомнила его слова. Они пульсировали в голове. Стены шептали ей эти же слова. Отовсюду слышался его голос. Взяв подушку, она поднесла её к лицу. Откуда там его запах? Он был везде. Отбросив подушку от себя, она подошла к окну. Было невыносимо сидеть на одном месте. Отодвинув штору, она смотрела на совершенно чистое небо. Туман рассеялся. «Как в природе все просто. Был туман – и нет тумана», – подумала она и снова заплакала. Облокотившись о подоконник, она закрыла глаза. Снова он. «Буду стоять у окна, и смотреть на небо. Так мне легче», – переминаясь с ноги на ногу, подумала она. Смотря на ночной город, девушка чувствовала себя еще более одинокой. В окнах почти не было видно света. Все общежитие спало, и только на вахте мерцал слабый огонек. Охранники не спали никогда. А весь город спал. Даже трава под её окном видела свои сладкие сновидения. Все казались ей счастливыми. Все, и даже деревья, избавившиеся от густого тумана. И только она, девушка у раскрытого окна, смотрящая на ночной мир заплаканными глазами, чувствовала себя несчастной.

– Ты чего не спишь?

– Извини, Анна. Я снова разбудила тебя.

– Закрой окно, мне дует. Ложись, не броди по комнате как приведение!

– Я всем только мешаю, – монотонно ответила девушка. – Наверное, станет лучше, если я исчезну.

– Роешься в своих книгах до утра. Это в них тебя учат таким глупостям? – недовольным тоном, ответила сонная подруга и быстро заснула.

– Я закрыла окно, можешь спать.

Ашната отошла от окна, взяла ключи, обулась и вышла. Выйдя из комнаты, она услышала, как где-то тихо играет музыка, а из другой комнаты раздавался смех молодых людей. «Видимо они живут даже при выключенном свете», – подумала она и ускорила шаг.

– Добрый вечер. Я из 107 комнаты. Разрешите мне выйти, пожалуйста, – обратилась она к вахтеру.

– Не положено.

– Я Вас очень прошу, – взмолилась Ашната.

– Девушка, дождитесь утра. Утром вы напишете заявление администратору общежития и решите все вопросы с ним.

– А если я не доживу до утра?

Этот вопрос поставил охранника в тупик. Он посмотрел на неё с сомнением и опаской. По всей вероятности, он сумел разглядеть отчаяние в ее глазах и даже почувствовать боль, которую они выражали. Но что он мог?

– Я не могу Вам помочь, как бы мне этого не хотелось, – ответил он и отошёл.

Ашната оставалась стоять на том же месте. Она не хотела уходить. Здесь ей было легче. Здесь не было его. Она услышала чьи-то шаги. Сначала она подумала, что это второй охранник идёт на смену. Но к вахте подошла пожилая женщина. Она выглядела, как сказочница в нелепом длинном халате. Ашната смотрела сквозь неё, она не понимала, почему женщина стоит рядом. «Наверное, она ждет охранника», – машинально пронеслось в её голове.

– Вы тоже ждете охранника? – необычайно ласковый голос женщины разорвал тишину.

– Да. Он отошёл.

– Никак не заснуть. Голова будто разрывается от боли, а таблетки кончились. Наверное, это полнолуние дает о себе знать.

– Подождите его. Вам он поможет, – на автомате ответила девушка. Она по-прежнему смотрела в пустоту бесцветным, отсутствующим взглядом. Все как – будто происходило не с ней, а где – то рядом, вне её сознания.

Наконец мужчина появился из соседней комнаты. В руках у него был чайник, по всей видимости, только вскипел, и пачка дешёвого печенья. Ашната никогда не покупала такое печенье, сплошь маргарин и сливочное масло. Зато оно отлично хрустело на зубах. Наверное поэтому оно так нравилось охраннику.

– Будьте добры, дайте таблетку от головы, – и снова этот ласковый голос. Он словно вернул Ашнату в общежитие.

Девушка продолжала молча стоять в углу. Она не поднимала глаз на собеседников, но не потому что веки отяжелели от выплаканных слез. Ей попросту незачем смотреть на них. Да и не слушала она их вовсе. Слабое шарканье снова вернуло мысли девушки сюда, на вахту. Женщина с таблеткой в руках удалялась, медленно идя по длинному коридору.

– Вы же помогли этой женщине. Помогите и мне! – вдруг снова взмолилась Ашната и посмотрела в глаза мужчине, жующему мерзкое печенье.

Шарканье затихло.

– Девушка, ну на каком языке мне объяснить, что я не имею права Вас всех выпускать. На улице ночь! А если каждый из вас вот так начнет выходить ночью, что получится. Пустое общежитие на утро и меня выгонят с позором?

– Мне нужна эта ночь! Мне нужна эта прохлада! Я хочу жить! Хочу жить! – в её голосе было столько отчаяния, что охранник опешил. Машинально поставил на стол чашку, из которой хотел отпить только что заваренный чая, и откинулся на спинку своего просиженного стула.

– Я хотел бы Вам помочь, но везде камеры. Если я открою дверь, меня завтра же выгонят! Поймите вы это наконец!

– Я просто хочу жить… её голос такой тихий – тихий. Стеклянные глаза смотрели на закрытую дверь, как на еще одну несбывшуюся надежду.

– Откройте мне дверь. На воздухе голова пройдет быстрее, – тёплый женский голос донёсся до девушки.

Охранник неохотно встал и пошел к двери, громко тряся связкой ключей. Их эхо играючи раздалось по всему Дому Студента. Он по – прежнему жевал печенье с запахом малины и ванили. Но это были добавки, ничего натурального: ни малины, ни ванилина. Иллюзия с приторным запахом ванили.

– Голова покруживается. Пусть меня доведёт до скамейки эта милая девушка, – показывая на Ашнату, попросила женщина.

– Проведите, пожалуйста, нашу нянечку во двор. Видите, у неё сильно болит голова, – подойдя к Ашнате, попросил привратник и мысленно выдохнул.

Ему хотелось помочь девушке с бледным лицом, но страх потерять работу был сильнее. Инстинкт самосохранения взял верх над ним. Взяв пожилую женщину под руку, девушка шла по ночному двору и вдыхала свежесть звенящего воздуха. Божья Рука дотронулась до Ашнаты и помогла ей.

– Надо же, совсем нет ветра. Не припомню такой тихой ночи, – произнесла женщина.

– Тишина перед бурей, – потрескавшиеся губы ответили на автомате, глаза по-прежнему не выражали ничего живого. Только боль.

– Нет, эта тишина после бури, – тёплый, молочный голос обволок Ашнату. Мелкие мурашки пробежали по её коже.

– Давайте присядем. Вам не нужно сейчас много ходить, – наконец нотка участливости прозвучала в голосе белой как полотно девушки, и она указала на скамейку.

– Я сяду, дочка, сяду. Не переживай. А ты иди!

– Мне некуда идти. Но и там оставаться я не могла. Понимаете? – и снова эта мольба в глазах.

– Можешь не рассказывать мне ничего. Просто знай, что как бы это странно не звучало, я тоже была молодой и я тоже страдала. Но все прошло. И твоя боль временна и скоро пройдет!

– Как Вы можете знать? Ведь каждая судьба неповторима…

– Я не знаю твою судьбу и не чувствую твою боль. Но я чувствовала свою.

– Спасибо за участие. Я, пожалуй, пойду, пройдусь.

Девушка шла быстрым шагом по саду пока не уперлась в закрытую калитку. Остановившись около неё, она вздохнула. «Вот и хорошо. Все равно за калиткой такая же ночь. Ничего нового. Никакого спасения», – подумала она и оглянулась.

Она стояла напротив своего окна. Сейчас оно казалось ей одним из тысячи спящих окон. Ничего не говорило о том, что там кому-то плохо, нестерпимо больно и одиноко. Со стороны все окна кажутся одинаковыми. А сколько тайн таит каждое из них.

– Ты не хочешь уходить, детка?

– У меня не хватит смелости.

– Детка, понимаю тебя. Только ведь не забор тебя останавливает. Его можно перепрыгнуть и уйти.

– Я хочу забыть. Почему люди не могут забыть с такой же легкостью, как закрывают окна, чтобы казаться спящими за занавесками?

– Человеческая душа не изучена. Она мечется, мучается, но помочь ей может только время.

– Почему люди часто обижают друг друга? Почему уходят друг от друга?

– Видишь, эта таблетка от головной боли, – женщина разжала ладонь, в которой лежала таблетка. Душа еще не изучена, поэтому и таблеток от душевной боли еще не изобрели. Значит, нужно научиться самой себе помогать, детка. А то как бы получилось: заболит душа, выпил таблеточку и прошло? Нет, так не годится. Только сам себе человек может помочь. Сам.

– Что я и пытаюсь делать. Я всегда хотела самого малого. Счастья! И всегда оно убегало от меня.

– Малого? Ты хотела того, что случается с людьми очень редко. Настоящие моменты счастья так же редки, как падающие звёзды в таких шумных городах, как наш. Но счастье можно найти и в каждом дне, не обязательно ждать падающую звезду.

Девушка забралась с ногами на скамейку и прижалась головой к коленям.

– Как я смогу снова доверять людям? С ним во мне умерла не только любовь, но и вера.

– А надежда?

– Не знаю. Она еще тихонько, едва слышно дышит во мне, но её так мало. Я боюсь этой тишины, она повсюду, и в этой тишине он…

Женщина приподняла шерстяную шаль.

– Залезай поближе. Ты замёрзла.

* * *

Выключив свет в ванной, он побрёл по длинному коридору, который освещали позолоченные канделябры. Остановившись перед большим зеркалом с идеально высеченной дубовой рамой, он долго смотрелся в него. Это был взгляд доброго, но чем-то озадаченного человека. Еще некоторое время мужчина продолжал смотреть на своё отражение, после чего перевел взгляд на свои руки. По серьёзному выражению его лица можно было прочесть не только напряжение, но и усталость, которая тяжелым грузом отражалась в его глазах. Потерев вески, он зачесал мокрые волосы и неспешным шагом направился в спальню.

– Почему ты так долго? Я хочу тебя, – женский голос, больше похожий на урчание кошечки, сладостно запел в темной комнате.

– Не сейчас. Я очень устал. И почему ты не в своей комнате? – сухо ответил мужчина, не дожидаясь ответа.

– Я специально купила для тебя новое бельё, посмотри, – женская рука потянулась к настольной лампе, но мужской голос оборвал её.

– Не включай свет. Я хочу спать.

И снова тишина. Он быстро уснул. Но перед этим, как обычно, поцеловал нательный крестик и перекрестился.

* * *

Чуть пригреешься в обнимку с мечтой, и ночь пролетает почти незаметно.

– Дорогой, просыпайся, – она стояла над ним, как хищница перед прыжком.

– Который час?

– Половина седьмого. Ну, посмотри хотя бы сейчас на меня. Тебе нравится? Красное кружевное бельё, алого цвета чулки и приторные духи с еле уловимым запахом ванили заполняли комнату тяжелым красным цветом.

– Не стоило меня будить так рано. У меня было еще полчаса сна.

– Так тебе нравится, дорогой? Я надела его для тебя. Дотронься до меня. Ты ведь видишь, я вся дрожу от желания, – она взяла его руку и положила её на свою грудь.

– Накинь халат, в комнате холодно. Ты опять не выключила кондиционер.

Он встал и пошёл по длинному коридору в ванную. Снова позолоченные канделябры, снова зеркало. Приняв душ, он закутался в махровый халат. К столу он спустился в нем же. Завтрак на столе был еще тёплым. Выглаженная рубашка и костюм через десять минут уже висели на вешалке в спальне.

– Приятного аппетита!

– Спасибо, Мадлен. Как всегда очень вкусно.

– Не знаю, какой галстук Вам достать?

– Что-то не броское, как обычно. Сегодня день ничем не примечательный.

– Хорошо, господин…

Не успела экономка договорить, как он перебил её:

– Сколько раз я просил не называть меня господином и по фамилии. У меня есть имя. Так ко мне и обращайся.

– Хорошо, господин. Простите, я постараюсь научиться.

– Сколько лет Вы работаете у меня? Страшно подумать… А все никак не поймешь, что в этом доме тебе одной я рад по утрам.

– Том уже выгулял Грету, но она опять просится в сад. Можно я её выпущу? Экономка подошла к стоящей у стеклянной двери собаке и погладила её по черной шерсти.

– Грета, малышка, ну подойти к папе, – мужчина улыбнулся.

Сейчас было совсем несложно представить его тем юношей, которым он был когда-то. Чьи черты с каждой улыбкой рождались на помолодевшем от счастья лице.

Крупная догиня подошла с виляющим хвостом и лизнула его щеку. Он похлопал её по поджарым бокам и потянул за брылья. Эта была игра двух друзей. Собака редко видела хозяина в хорошем настроении, но никогда не отказывалась поделиться с ним своей радостью. Сейчас, играя, они возвратились в то время, когда Грета была щенком, а Александр был моложе и счастливее.

– Будь добра, выключи кондиционер в спальне и попроси Хью еще раз погулять с малышкой. Она не набегалась.

– Будут ли еще распоряжения?

– Пожалуй, нет. Попроси Тома подавать машину через пять минут. Спасибо.

– Конечно. Вы будете ужинать дома?

– Дома…? – задумчиво повторил мужчина и ушел, ничего не ответив.

* * *

Через плотно задернутые шторы пробивались рассветные лучи. Тонкой вуалью ложились они на золотые волосы спящей Ашнаты. В комнате пахло крепко заваренным кофе.

– Извини. Кажется, я разбудила тебя.

Крышечка от помады упала на дощатый пол. Анна пила кофе и параллельно наносила толстый слой макияжа. Ей нравилось привлекать внимание окружающих людей, особенно мужчин. Часто Ашната подшучивала над ней, правда по-доброму, называя «раскашенным яйцом». Анна не обижалась. На это у бойкого воробушка ответ был один «Кому раскрашенное яйцо, а для кого наливное яблочко». Они были абсолютно разными, но, тем не менее, судьба свела двух девочек в этой комнате. Наверное, поэтому, они не обращали внимание на то, какими разными они были. И отдавали предпочтение лучшим сторонам друг друга. В конце концов, это и проще и приятнее. В комнате всегда был порядок и приятные запахи свежей выпечки. Обе девушки были сластенами, то одна то другая, да купит зефир, или приготовит блинчики, а то и сырники. В эти выходные у плиты стояла Анна. Частенько бывала она резкой, но видя все, что происходит с Ашнатой, она старалась её поддержать, но по-своему «по – резкому».

– Ничего страшного. Будильник все равно прозвонил бы через пятнадцать минут. Доброе утро! – Ашната попыталась улыбнуться.

– Ты сразу в универ, или успеешь в библиотеку забежать?

– А ты разве не в университет? Хочешь что-то попросить?

– Да у меня совсем нет времени с этой работой. Можешь выписать для меня несколько книг? Никак не начать работу над дипломной, и с курсовиками нужно решить.

– Напиши мне список, я посмотрю.

– Уже написала. Вон, листик лежит на телевизоре. Спасибо, я знала, что на тебя можно положиться, дружище.

Анна расчесывала свои длинные волосы и в зеркало смотрела на заплаканное лицо подруги. Несмотря на слёзы, оно было прекрасным! Этому лицу не нужна косметика. Скорее, она только портила бы его. Яркие глаза, пухлые красные губы и маленький, точеный нос, тонкая лебединая шея и золотые волосы. Все в ней было настоящим, её красота была такой же естественной, как слёзы, застывшие в глазах.

Ашната ждала, когда же наконец подруга выйдет из комнаты. Для неё, как и для миллионов людей наступило утро. Было ли оно для неё долгожданным? Наверное, нет. Вместе с ней проснулась и боль, которая ночью притаилась и на время сна затихла. Только захлопнулась дверь, как слёзы полились градом. Это были слёзы очищения. Очищение от боли, от обиды, от разочарований. Прозвенел будильник. Нехотя она встала с кровати. Нежные пальцы коснулись пола. Она любила ходить босяком, только зимой натягивала высокие шерстяные носки и ходила в них.

Сняв с себя ночную рубашку, она включила душ. Теплые капли ложились на её тело, питая его теплом. Она подставила спину тонкой струе теплой воды и руками дотронулась до груди. Спустилась ниже. Её женственные бедра и округлые ягодицы были в пене. Легкими движениями она втирала в кожу гель. «Еще совсем недавно он касался меня. Как это было приятно», – подумала она и закрыла глаза. Ею овладело желание. Она хотела его почувствовать рядом, почувствовать его в себе. Такого с ней прежде не было. Волна наслаждения с болью накрыла её. Она дотронулась до бедер и провела рукой по лобку. Нервная дрожь пробежала по телу. Внутри начало все пульсировать. Девушка стояла с закрытыми глазами, повернувшись к стене: одной рукой она держалась за поручень, вторая рука ласкала то сокровенное, которое еще помнит прикосновение его рук.

Выйдя из душа, она почувствовала сильную слабость. Заварив себе крепкого чая, она на автомате включила телевизор для фона. По нему, как обычно, смотреть было нечего. Впрочем, Ашната его и не смотрела. Уставившись в одну точку, она сидела, жуя зефир, не получая от завтрака никакого удовольствия. Странное ощущение пустоты заполнило её душу. Она не понимала, как могло так случиться. Ей хотелось забыть то, что произошло в ванной. Она сама себя не понимала. В тот момент, будто отключилось сознание и остались одни чувства, которым подчинялись её руки.

Очнувшись от груды мыслей, она достала с полки несколько толстых тетрадей и уложила все в сумку вместе с пачкой овсяного печенья. Проверив, есть ли в портмоне деньги и проездной, она собралась было уходить, как вспомнила, что не взяла листок со списком книг для Анны. По телевизору шли новости. «Как всегда ничего интересного. Предвыборная гонка. Мне бы их проблемы», – подумала Ашната и сама улыбнулась от своих мыслей. Один из мужчин говорил что-то тише остальных, но слушали его с большим интересом, чем всех собравшихся. «Счастливый он. Говорит тихо, и его слышат. А здесь можно кричать, и никто не обернется… Наверняка таким тихим уверенным голосом он добивается в жизни всего, чего пожелает», – Ашната не прислушивалась к тому, о чем был репортаж, она не знала этих людей, говорящих в телевизоре, ей было не до них. Выключив телевизор, она взяла листок и захлопнула дверь.

* * *

– К Вам можно? – секретарша постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, зашла в кабинет.

– Вы принесли все бумаги, которые я просил подготовить еще вчера? – серьёзным голосом спросил Александр, не отрываясь от изучения бумаг.

– Пришлось обзвонить всех наших партнеров. Это заняло много времени. Возможно, готово еще не все. Я постараюсь сегодня все закончить, господин – тембр слишком сладкий, такой неприятный голос, нудно растягивающий слова.

– Придётся постараться. У меня мало времени. Перед отлетом я бы хотел видеть все готовые материалы у себя на столе. Без задержек.

– Да, я поняла. Что-нибудь еще?

– Можете быть свободны.

– Я хотела задать вопрос, позволите? – пухлые губы, ярко красная помада, отбеленные зубы, длинные наращенные ресницы и узкий пиджак, застегнутый на одну пуговицу, аппетитно подчеркивающий пышную грудь.

– Спрашивайте, – не отрываясь от бумаг, ответил он.

– Вы улетаете один?

От неожиданно-провокационного вопроса, он поднял голову и посмотрел в хищные глаза молодой девушки. Она держала в руках папку и водила по ней длинными ухоженными ногтями. Татуированная бровь, идеально очерченная, поднялась в неестественном удивлении.

– Это имеет значение? – его голос оставался таким же безразличным.

Подойдя к столу, она положила папку на стол и наклонилась над мужчиной. Склонившись над его головой, она чувственно разомкнула пухлые губы и на ушко ответила вожделевшим голосом:

– Огромное.

– Что Вы хотите этим сказать?

– Хочу сказать, что Вы самый красивый мужчина и самый желанный. А еще я хочу…

Повернув кресло к себе, она села перед ним на колени. Длинные ногти коршуна скользнули по его рубашке, расстегнув несколько пуговиц.

– Я закрыла дверь, – прошептала она и лизнула мочку его уха.

Дотронувшись языком до его сосков, она опустилась ниже. Привычным движением головы, она мастерски расстегнула зубами ширинку его брюк и застонала. Он положил ей руку на голову и управлял её движениями. Она была рада подчиниться. Такова была её суть.

Вставая, она облизнула свои губы и послала ему воздушный поцелуй. Это выглядело пошло. Все в ней было вызывающим: даже безобидный, по-детски трогательный воздушный поцелуй, выглядел вульгарно. Есть люди, которым удается с умением ремесленника менять суть вещей одним своим присутствием, и не всегда в лучшую сторону. Кроме чувства опустошения такие женщины не могут дать ничего. Не потому что не хотят, а потому что не могут.

Зазвонил телефон. Он взял трубку и таким же безразличным взглядом посмотрел на неё, давая понять, что она свободна. Закончив короткий телефонный разговор, он сказал:

– Не забудьте свою папку.

– И это все? – закручивая на палец выбившуюся прядь волос спросила она.

– Постарайтесь, чтобы к вечеру все бумаги лежали у меня на столе.

– Так Вы мне так и не ответили. Вы улетаете один?

– Не ответил, потому что Вы не дождались ответа. Да, я еду один, – сказал он тихим, но твердым голосом, способным положить на обе лопатки любого, кто осмелится возразить.

– Но я хотела…

– Вы свободны, – не дав договорить секретарше, он встал из-за стола, собрал в кейс из крокодиловой кожи, бумаги и вызвал по телефону шофера.

* * *

Идя по залитому солнцем городу, Ашната чувствовала себя свободной. Ветер ласкал её волосы. Она щурилась, но не хотела надевать солнечные очки, они гармонично украшали её голову, забирая наверх густые пряди золотых волос. Ей хотелось пропахнуть солнцем. В руках она несла пакет с книгами. А в ушах играла любимая музыка: британский язык, голос с хрипотцой, красивые стихи, и прекрасная музыка. «Кто может спеть лучше о любви, чем Элтон Джон…», – каждый раз думала Ашната, слушая любимого исполнителя. А когда играла медленная мелодия, она представляла, что под неё её закружит в танце любящий муж. Это будет их первый танец. Танец любви.

Зайдя в кабинет методиста, она попросила свою зачетку.

– Ашната, Вы наша лучшая студентка! Можно сказать, наша гордость. Рекомендуем Вам пересдать историю религии за третий курс. Эта оценка может помешать получить Красный диплом, на который Вы идёте.

– Я как раз хотела посоветоваться с Вами. Если я пересдам, то проблем быть не должно?

– С Вашими знаниями и старанием, не понимаю, как вообще такое могло произойти, чтобы Вы получили не высший балл.

– Да, с моим старанием… – на автомате повторила Ашната.

– Что?

– Простите, это я так. Запуталась в собственных мыслях, – слегка смутившись, ответила девушка. – Сейчас перепишу расписание, если позволите.

– Положите пакет и сумку на стул, – выдвинув стул из-за стола, сказала методистка и занялась своими делами.

Поступив в университет, точнее, переступив порог «храма знаний», Ашната пообещала себе, что выйдет из него только с Красным Дипломом. С первой лекции, она шла к этому: читая книги, роясь в конспектах, ходя по библиотекам. Она находила во всем этом огромное удовольствие. Ей нравилось, что рассказывая лекцию, преподаватели часто искали глазами её умные глазки, готовые впитывать новые знание. Нередко, они вступали в диалог, Ашната любила задавать дополнительные вопросы, а профессора были рады поделиться тем, что знали сами.

– Ашната, Вы можете передать Анне, что необходимо незамедлительно подойти к нам с курсовыми работами за прошлый год?

– Я передам. Что-то случилось?

– Думаю, что ей придётся объясниться. Преподаватель, проверяющий её работу, уже уволен за безответственность, а с ней разговор еще только предстоит, – какой же сухой и безразличный голос у методистки. А ведь она еще молодая женщина. Совсем не было жизни в её голосе.

– Что же могло произойти такого серьёзного?

– Страшно сказать! Она украла работу у нашей выпускницы. Мы звоним этой бесстыднице, вашей соседке, уже неделю, трубку она не берет, а в общежитии мы её не застали.

– Анна работает, – растерянным голосом ответила Ашната и отошла к стене, держа в руке пакет.

– Знаем, где она работает, – и она осеклась. – Это не наши проблемы. Её задача сейчас учиться! Остальное нас не касается.

– Она хороший человек. Не думаю, что без веских причин, она пошла бы на такую сделку с собственной совестью, – Ашната не могла поверить в то, в чем обвиняют её подругу.

– Я вижу, вам свойственно смотреть на мир через розовые очки, уж простите мою прямолинейность. Ашната, вы такие разные. Советую снять эти очки хотя бы на время и познакомиться поближе с Вашей подругой, – методистка достала несколько папок из шкафа и вытащила листок с фотографией Анны. Это было её личное дело.

Ашната быстро пробежала глазами, словно скользя по хрустально-ровному льду. Потом поскользнувшись взглядом на чем-то, остановилась. Часто сглатывая, она то и дело поднимала брови. Лицо выражало бурю негодования. Хлопая длинными от природы ресницами, она водила указательным и средним пальцем около веска. Потом резко отодвинув листок от себя, сказала:

– Все что здесь написано, не имеет никакого значения!

– Вы видно шутите? Как это не имеет значения? – методистка опешила от такой реакции.

– Нисколько не шучу! Для меня это ровным счетом ничего не значит и точка!

Закрыв дверь, Ашната прижалась спиной к холодной стене. Из её глаз покатились теплые слёзы. Она не понимала. Отказывалась понимать. Конечно, для неё было важно все, что она прочитала, но поверить до конца в это она не могла. Не хотела.

* * *

– Почему ты не пришёл к ужину? Я тебя ждала. Как ты мог снова не прийти?

Фурией вбежав в комнату, Лидия смотрела на него, сидящего в просторном зале. Опрокинув голову назад, Александр сидел на черном кожаном диване, его ноги расслаблено лежали на пуфике. Тихая музыка вытесняла тишину, висевшую дамокловым мечом в огромном доме.

– Не кричи. Я тебя прекрасно слышу, – спокойным голосом, ответил он, не открывая глаз.

– Мне надоело все!

– Что именно?

– Все! Ты не обращаешь на меня внимания уже очень давно. Не замечаешь. Ты со всеми так холоден, или только мне повезло?

– Что за концерт ты устроила вчера? Тебе было неприятно, но ты могла бы этого избежать.

– Как? Скажи как? Как можно привыкнуть к тому, что тебя не хотят? Да, я купила себе новое бельё, думала, что ты обратишь на меня внимание хотя бы в нём.

– Ты сама делаешь себе больно. Ты никогда не страдала от недостатка мужского внимания. И сейчас не страдаешь, не так ли? Отсутствие внимания одного смертного не должно тебя огорчать. Или это новая инсценировка?

– Что происходит? Ну, скажи! Александр, в конце концов, я твоя жена и имею право говорить с тобой!

– Да, ты моя жена. Садись рядом.

С темными жучками в глазах, которые ядовито размножались в её душе лицемерием и желанием удержать звание жены миллионера, она села рядом с ним. Розовое платье захрустело, соприкоснувшись с диваном. Положив ногу на ногу, она обняла колено руками и испытывающи посмотрела ему в глаза.

– Говоря то, что ты сама делаешь себе больно, я говорю честно о том, что чувствую. Мы много раз беседовали на эту тему. Неужели ты не понимаешь, что я давно живу с твоей душой врозь. Мне тоже больно говорить это, причиняя тебе лишний раз страдание. Но это правда.

– Я молодая, красивая женщина. Дай мне хотя бы немного тепла. Я нуждаюсь в нем.

– Пожалуйста, перестань! Мы оба знаем, что все ложь! – резко встав с дивана, он взял пиджак, лежащий рядом, и вышел в сад.

Бросив пиджак на траву, он сел на скамейку. Как всегда веселая собака подбежала к хозяину, аккуратно взяв в пасть его руку. Видя, что он не замечает её игры, Грета лизнула ладонь и головой подтолкнула её, чтобы хозяин наконец заметил её и приголубил.

– Ну привет, моя лошадка, – он любил ласково называть её лошадкой или пони. И, правда, грациозная, породистая, поджарая и такая красивая, она напоминала чистопородную племенную лошадь.

– Мадлен, кто снял ошейник с Греты?

– Не знаю. Вам принести вечерний чай?

– Будь добра. Но все же кто снял с собаки ошейник? Там наши телефоны, на случай если она перепрыгнет через забор. Закажи завтра новый точно такой же.

– Конечно, господин.

– Опять? Не называй меня господином, чувствую себя каким-то рабовладельцем. «Александр» и этого мне достаточно, – улыбнувшись, сказал он и погладил мокрый нос любимой собаки.

– Хорошо, Александр. Буду стараться исправиться. Я приготовила Ваш любимый апельсиновый пирог. Думала, что Вы приедете к ужину…

– Принеси мне, пожалуйста, чай сюда. И кусок пирога, – улыбка озарила его лицо.

Забранные назад темные с сединой волосы, крупный прямой нос, морщины на лбу все это изо дня в день видели все, кто с ним общается. Аромат дорогих духов, запах накрахмаленных рубашек то, что чувствовали люди, находившиеся рядом с ним. Но ямочки на щеках и лучистый взгляд дарил он немногим. Сейчас, в добрых, темнозеленых, искрящихся нежностью глазах, купалась его любимица. Привязанность и любовь – вот что чувствовало преданное животное сейчас. Эти чувства исходили от любимого хозяина.

Сумерки, окутавшие сад легким ветерком садились на его плечи, завораживая прохладой. Глубоко вдохнув несколько раз, он набрал свежего воздуха и встал с чашкой в руках. Прохаживаясь по саду, он думал о чем-то. Неизвестно, что происходило сейчас в его душе, но в голове играла одна мысль «Разговор». Сделав последний глоток ещё теплого чая, он оставил чашку на столике, зашёл в зал и поднялся наверх. Не раздеваясь, он сел на разложенную постель и посмотрел на Лидию. Она лежала в атласной ночной сорочке и листала модный журнал.

– Завтра мы должны быть на приёме. Надень что-нибудь строгое. Ты недавно купила себе черное платье с разрезом на спине. Вот его ты и наденешь.

– Может быть, ты еще скажешь, в каком нижнем белье мне завтра быть. А может мне его вообще не надевать, милый? – последнее слово было сказано так язвительно, что казалось, было пропитано ядом, вот-вот капнет на персидский ковер.

– Эти подробности меня не волнуют. Пожалуйста, оторвись от глупого журнала и ответь, ты слышала, о чем я попросил?

– Кстати, дорогой, ты в курсе, что дважды бриллиантовые побрякушки я не надеваю. Перед камерами я должна выглядеть идеально. Поэтому будь добр…

– Можешь не продолжать. Купи новое колье и надень черное платье. Это все.

– Зачем ты сохраняешь этот брак, не понимаю, – больше всего она боялась лишиться своего положения.

– Я в ванную и спать. Сегодня я лягу в комнате для гостей. Доброй ночи. И, пожалуйста, больше не пей сегодня.

– Подожди, я не договорила. Я действительно не понимаю, зачем ты держишься за этот брак. Если ты разведешься, ты станешь непопулярным политиком, да? Тебе закроются двери, как вы это называете в «большую политику»? Карьерист и эгоист! Видеть тебя больше не могу! – она кричала громко, но он закрыл дверь и пустил в ванной воду.

Все это он слышал много раз, не было смысла отвечать на то, что десяток раз было сказано и обговорено. То, что раньше больно ранило, сейчас доставляло лишь малый дискомфорт. Этот как рана, которая не зарубцевалась полностью, на которую наложили несколько швов и сверху заклеили толстым слоем пластыря. Тема личной жизни была для него предельно понятной и потому закрытой.

* * *

Чем ближе подходила Ашната к общежитию, чем противнее чувствовался в горле ком. Достав из сумки бутылку с водой, она немного попила и пошла более решительным шагом. Заходя в ворота, она увидела свет в своей комнате. «Значит Анна уже дома», – подумала она и села на скамеечку во дворе. Сад Дома Студента был зеленым: множество высаженных цветов, сочная подстриженная трава, высокие тополя, молодые дубы и несколько лиственниц. Жаркой весной и в начале лета студенты любили готовиться к сессии, сидя, а то и лежа в саду. Уютно расположившись с конспектами в руках: кто-то облепливал скамейки, а кто-то располагался прямо на траве. Расстелив на землю полотенца, покрывала, студенты готовились к предстоящей сессии. Преподаватели шутили, говоря, что перед экзаменами студенты похожи на трудолюбивых муравьёв, выходящих на солнце грызть гранит наук. И никто не задавался вопросом, что ни одно животное, известное науке, не может разгрызть гранит, не говоря о крохотных муравьишках. Но, если эта шутка всех забавляла, значит, от неё был какой-то толк. Зимой же каждый сидел в своей норке, завернувшись в теплые свитера и шерстяные штаны. Попивали горячие чаи, и тихонько шебуршали страницами под сладкие зевки друг друга.

Ашната не хотела заходить без стука. Почему-то ей казалось, что сейчас лучше постучать, прежде чем войти. На стук Анна открыла дверь и вопросительно посмотрела на подругу.

– Зачем ты стучишь? – удивление не уходило с её лица.

Вытащив из сумки бутылку воды и пакет с соком, Ашнала села на кровать и замолчала.

– Не мешает телевизор? – Анна с перевязанным полотенцем на голове ходила по комнате, раскладывая новые вещи.

– С легким паром, – монотонно сказала Ашната, смотря в пол. В руках она теребила брелок с ключами.

– Аш, смотри, какие платья я купила. После работы заскочила на распродажу, – Анна восторженно рассказывала о том, как ей повезло купить брендовые вещи по смешным ценам. Ашната её по-прежнему не слушала.

– Да что с тобой? Что-то случилось, сидишь как замороженная, – Анна подошла к подруге и села перед ней на корточки.

– Я принесла тебе книги, что ты просила – Ашната потянулась за пакетом, но Анна опередила её и достала пакет с пола. Закинув его себе на кровать, она вернулась и снова села рядом с подругой.

– Не сомневалась в том, что ты все сделаешь. Спасибо. Но все-таки, в чем дело? Ты какая-то не такая. Колись, в чем дело.

– Оставь. Все нормально. Мне нужно отдохнуть, сегодня я много шла пешком и совсем мало ела.

– Ничего не чувствуешь? – улыбаясь спросила Анна и расплылась в улыбке. – А ведь я запекла твою любимую курицу. Гулять так гулять! Сегодня я получила зарплату.

– Да-да. Еще в коридоре я уловила аромат приправы карри. Твоя любимая. Ты её кладешь даже в рис, – улыбнувшись, ответила девушка.

– Как без нее. Это же пряная смесь жёлтого цвета. А жёлтый – мой любимый цвет, – рассмеялась Анна и достала с полки тарелки.

Ашната смотрела на Анну, на её длинные вьющиеся чёрные волосы, с которых она небрежно сбросила влажное полотенце на пол. Худые ноги, тонкая кость, девушка ниже среднего роста, удлиненной формы лицо с крупными чертами и заразительный смех. Это и была её подруга. Разве важно то, что написано в её личном деле? Ведь именно она, а не кто-то другой, сейчас нарезает салат и выкладывает на красивое блюдо запеченную птицу. Разве имеют значение бумажки, на которых записаны гадкие слова и ложные обвинения? Что эта, написанная чужой рукой галиматья, значит в сравнении с теплом, которое излучает человек?

– Конечно, блюдо далековато от совершенства. Но надеюсь, что ты не строгий судья.

– Что ты, очень вкусно! Ты неплохой кулинар, а я добрый критик – улыбнувшись, ответила Ашната.

– Не льсти мне, Аш. Мало что сравнится с твоим яблочным пирогом и грибной лазаньей. Вот спомнила их вкус, и у меня еще сильнее разыгрался аппетит. Налетай!

По телевизору опять показывали новости. Итоговую программу. Ашната вспомнила, что утром уже видела этот сюжет. Опять мелькнул мужчина, говорящий тихо, но очень убедительно и какие-то пожилые господа, коротышки в дорогих костюмах внимательно его слушали.

– Смешные они, но говорят красиво. Никогда так не умела, – заметила Анна и переключила на музыкальный канал.

– Главное красиво думать и красиво поступать, – сделав несколько глотков яблочного сока, ответила Ашната и начала собирать посуду. – Спасибо за ужин, все было очень вкусно.

– На здоровье, дорогая. Соберешь посуду в раковину, я когда вернусь вымою.

– Ты уходишь?

– Да, не зря же я накупила столько модных вещей. Вот не знаю, какое платье выбрать. Помоги, а?

– Я бы надела что-то чёрное. Строго и выразительно и всегда беспроигрышно.

– Но у меня нет ничего чёрного, не люблю я траурные цвета.

– Почему же траурный? Чёрный – цвет королей. Это константа. С него все начинается.

– Я не Констанца, вот поэтому черные вещи не люблю, – смеясь, отрезала Анна. Она понятия не имела, что такое константа, а спрашивать у подруги сейчас не хотелось. Все равно новая информация сейчас, перед свиданием, вылетела бы так же быстро, как зашла. Не задерживаясь.

– Есть вот это, – Анна вынула короткое салатовое платьице и вышла в ванную. А зелёный случайно не цвет царевен-лягушек? – быстро надев его, она снова появилась в комнате.

– Главное, чтобы нравилось тебе, – снисходительно к вкусу, точнее к полному его отсутствию, ответила Ашната и, достав из сумки конспекты, начала читать.

«Три мировые религии: христианство, ислам, буддизм, индуизм… Наверное, сейчас он едет домой и в машине слушает аудиокнигу Кинга. Католицизм, христианство, православие, лютеранство… Сегодня на нем синие джинсы и бордовое поло. 95 тезисов Мартина Лютера от 31 октября 1517 года. Наверное, сегодня он не вспоминал меня. Да что такое! Ислам зародился в четвертом веке нашей эре, самая молодая из мировых религий. Собор Святого Петра в Риме…», – мысли перемешались. Смотря в конспект, она не могла сосредоточиться, читая знакомые буквы, она видела его лицо. Достав из сумочки телефон, она посмотрела, не было ли новых звонков или сообщений. На сенсорном экране было много отпечатков её пальчиков, которые через каждые десять минут включали и выключали телефон. «Скоро он будет дома. А может быть уже дома. Три дня назад, да, ровно в это время он звонил мне. В последний раз», – её мысли никак не могли сосредоточиться на учебе. Отбросив конспект, она подошла к окну. Комната была пустой. Открыв настежь окно, она впустила свежий воздух, который был рад наполнить своей свежестью спящие стены. Закрыв глаза, она отдалась силе ветра, бесцеремонно ворвавшемуся в душную комнату. Развивая золотые волосы, он играл с ними, то вздымая вверх, то развеивая их. Играя, он словно подбрасывал ребенка на качелях. По наитию, Ашната раскрыла руки, готовая заключить в объятия все до единого его порывы. Некоторое время она стояла неподвижно, дыша ароматом свежих цветов. Снова этот запах ванили, ей так нравилось это приторное послевкусие. Маленькой она любила садиться у кухонного шкафа, брать оттуда пакетики с ванилью и пересыпать заветный порошок в руках, как песок. Бабушка никогда не ругала её за эти шалости. Запах детства. Он пришёл к ней оттуда, и расстаться с ним сложно, даже будучи взрослой девушкой. Закрыв глаза, она такая юная и беззаботная оказалась в темной комнате. За фортепиано сидела её подруга. Музыка лилась, как быстрый горный ручеёк. «До сих я вспоминаю, как ты играла для меня Лунную сонату с закрытыми глазами. На мой вопрос, зачем ты это делаешь, ты отвечала, что хочешь почувствовать то, что чувствовал композитор, но лишить себя слуха невозможно, проще закрыть глаза. Колющая острота», – Ашната снова перенеслась в сладкие годы своей юности. Как тогда, она слышала любимую мелодию. «Сколько раз слушаю её, а чувства те же: мурашки бегают и по телу и в душе. Всю жизнь возвращаюсь к этой ангельской мелодии. Её не мог написать счастливый влюбленный, так же её не может прочувствовать счастливый любящий. В ней столько боли, столько…», – она по-прежнему стояла у окна с закрытыми глазами, обхватив себя руками за плечи. Солёная на вкус слеза скатилась по щеке, оставляя влажный след на бархатной коже.

* * *

– Прости, я разбудила тебя, – Анна зашла на цыпочках в комнату и зажгла ночную лампу около своей кровати.

– Не думала, что засну. Я читала.

– Тебя сморило. У тебя такие опухшие глаза. Ты что опять плакала?

– Лучше бы у меня что-то болело, чем эта боль… По крайней мере, было бы легче. – Не поняла. Ты о чем?

– Да так. Мысли вслух. Спокойной ночи, – Ашната повернулась на другой бок и закрыла глаза.

Еще какое-то время Анна тихонько ходила по комнате: снимала макияж, переодевалась, расчесывала волосы, пила чая и наконец, свет погас. Началась игра: то тишина проглатывала темноту, то ночная темень съедала убийственную тишину. Именно во время такой игры одиночество одерживает победу и сквозит из каждой щели, цепляется занозой в сердце того, кто днём забывает о том, как ночью бывает холодна его постель. С первыми солнечными лучами царство теней испаряется, но чего стоит выстоять. Одинокие, промозглые ночи – безжалостные змеи.

– Спишь?

– Нет.

– Тебя вызывают в деканат. Просили передать, что ждут тебя.

– Что им все неймется? – нервно подскочила на кровати Анна.

– Они сами все скажут. Я так поняла, что речь идёт о курсовой, которую ты якобы украла у выпускника.

– Раздули скандал? Делать им что ли нечего?

– Преподавателя уже уволили. Тебе нужно объясниться, чтобы не было проблем. Если хочешь, я схожу с тобой.

– И не подумаю туда идти. Пусть не суют свои носы в чужие дела!

– Анна, так нельзя! Если ты не виновата, расскажи свою правду, если виновата поговори и объясни все, как есть.

– У тебя еще крылья за спиной не прорезаются? И что вы все лезете в мою жизнь?

– Успокойся, никто не делает тебе ничего плохого.

– Да, но никто и не помогает!

– Пожалуйста, не думай так. Людей много: кто-то с тобой несправедлив, но есть и те, кто любит тебя.

– Любит? Ашната, посмотри на меня и скажи, похожа я на девушку, которую любят?

– Я считаю, что даже если тебе кажется, что ты обделена человеческим теплом, это не так. Кто-то где-то ищет тебя…

– Замолчи! Начиталась своих дурацких книг и не живешь реальной жизнью! Стоило тебе обжечься, выйти из книжного мира и пожить жизнью людей, как днями и ночами напролет льешь слёзы.

– У каждого своя реальность. И, если сейчас я испытываю боль, то только потому что живу по-настоящему и по-настоящему чувствую. В книгах этому не научат.

И вновь эта тишина, разорвать которую порой не в силу даже пронзительному крику. Ашната лежала на спине, заложив руки за голову. Она смотрела в потолок: на него ложился свет фар подъезжающих к дому машин. Рядом с общежитием располагалось много жилых домов. Уютные, утопающие в зелени дворы, детская площадка, даже несколько дубов у подъездов. Когда Ашната впервые увидела это место, оно напомнило ей тихий оазис. На дворе стояло жаркое лето. Вся в растрепанных чувствах, она шла к этому зданию, как к последней надежде. Сложно сохранять равновесие, когда тебя предают. Сильная по натуре, но очень ранимая белокурая девушка шла твердым шагом по зеленому двору, не оглядываясь назад. Темные очки скрывали красные от слез глаза, в которых застыло отчаяние. Постучав в кабинет директора общежития, она больше не могла давить в себе боль. Рассказав все, как есть, она получила долгожданное разрешение на проживание. Зайдя в свою комнату, которую ей выделили, она села на диван и ощутила себя счастливой… Здесь, в крохотной комнатке, посреди шумного города, она чувствовала себя защищённой. Защищённее может быть только в утробе матери. Над её головой была крыша. Разве это не счастье, знать, что в дождь и в зимнюю стужу, над твоей головой крыша?

– Помнишь, как мы с тобой до утра болтали, когда ты только заехала в комнату? – спросила Ашната.

– Для меня, то время было счастливым, не смотря ни на что! – голос Анны слегка задрожал.

– Должно быть, эти стены привыкли встречать людей со слезами в глазах. Ты приехала заплаканная.

– А ты успокаивала меня. Да, у тебя дар. Я открылась тебе сразу. Знала, что ты не будешь смеяться надо мной.

– Возможно, тебе нужен был незнакомый человек, чтобы рассказать все, что разрывало душу напополам. Ведь тогда твоя жизнь разделилась «до» и «после», – Ашнате было тяжело говорить об этом. Её душа не раз была разделена надвое, а такие раны не заживают никогда.

– Ты ведь знаешь, я ни с кем не церемонюсь. Бываю грубовата, как пацан. Но с тобой мне хотелось быть другой. Смотря на тебя, такую красивую… не знаю, как сказать, такую женственную и нежную, мне захотелось стать такой же.

– Анна, ты не знаешь какая ты! Ты красива, и твоя грубость это всего лишь самооборона, которая ослабевает, когда ты чувствуешь, что опасности нет.

– Не знаю, я не умею так умно говорить и думать. Я простая девчонка. Н-да, девчонка, звучит глупо. Мне ведь 28 лет.

– И в сорок можно оставаться девчонкой. Возраст – для паспорта, душа не знает возраста.

– А тебе невозможно не верить, подруга. Смотрю на тебя и удивляюсь, ты младше меня всего на год, а кажешься моложе на несколько жизней.

– Если бы так… – вздохнув, ответила Ашната.

Она не так давно научилась плакать тихо. Чтобы никто не слышал и не догадался. Наверное она даже этому не училась. Но, живя, с чужими людьми, поневоле наращиваешь на себе ракушку, в которую удобно нырять, хотя бы для того, чтобы бесшумно поплакать…

– Никто знает, как встречать Новый год летом, – смеясь, продолжила Анна. – А мы знаем!

– Это точно. Наш маленький секрет, – смех сквозь слёзы – это тоже приходит не сразу, с годами Ашната узнала, что и такое возможно. – Мы можем и весной и летом и зимой и осенью устроить у себя Новый Год, и никто нам не помешает!

– Помню первый праздник, когда ты пришла с тремя апельсинами и бананами. Я заварила остатки кофе, который у меня оставался из дома, и мы устроили пир горой.

– На наши гроши мы могли себе позволить разве что дольку от апельсина, – рассмеялась не без горечи Ашната.

– Зато в тот вечер, мы были богачами. По полтора апельсина и по целому банану!

– И чашка кофе со сливками, не забудь!

– И с сахаром! – рассмеялась Анна и, как ребенок захлопала в ладоши.

– С тех пор, каждый раз, когда кто-то из нас покупает апельсины и бананы, мы устраиваем Новый Год. Хорошо, что это случается не часто. Иначе…

– Новых Годов не может быть слишком много, – перебила её подруга, смеясь.

– Иначе исчез бы весь шарм волшебства, – Ашната вытерла слёзы и села на кровать, скрестив ноги. – Ты всегда будешь мне другом! – серьезным голосом произнесла она.

– Что такое? – Анна повернула голову к окну, где стояла кровать подруги. – Ты что прощаешься со мной?

– Глупости! Я говорю то, что чувствую. Я просто поняла, что сдерживать слова, идущие от души нельзя. Переполняя сердце несказанное или недосказанное, убивает его, делает грубым.

– Аш, ты тоже моя подруга, и знаешь это. Меня выдержать не так-то легко, но ты такая хорошая, что с тобой сложно быть хамкой, какой я привыкла быть.

– Ты прекрасно знаешь, что если меня вывести из себя, я тоже могу наломать дров.

– Меня всегда восхищало в тебе то, чего нет во мне. Ты красива, ухожена, воспитана, начитана и интеллигентна… Да, стариковское слово, но ты его наделяешь новым смыслом. И при всем этом, ты готова глотку порвать любому, кто по – твоему мнению несправедлив к слабому.

– Если ты имеешь в виду животных, то их я люблю с детства. Они действительно, слабее нас, поэтому нуждаются в защите. А те, кто издевается над ними… Я готова руками выцарапать им глаза, – по голосу чувствовалось, что она волнуется.

Подобные темы вызывали бурю негодования и чувство протеста, которые она сдерживать не умела. Она не хотела принимать такую действительность, когда подросток толкает в очереди старушку, живодёр подвешивает за хвост котенка, здоровый бугай не уступает место в транспорте беременной женщине…

– Это касается не только животных, но и людей. Ты сама, полуголодная, приняла меня и накормила. Поделилась со мной последним в тот вечер, и в остальные вечера ты кормила меня.

– Разве ты поступила бы иначе?

– Сейчас нет, потому что ты научила меня добру. А тогда, тогда я вела себя как дикарка, наверное, и внимания бы не обратила, что рядом со мной голодает человек.

– Нет. Ты вела себя, не как дикарка, а как загнанный в угол волчонок. Но, в тепле оттаивают все, даже дикий зверь.

Анна подошла к кровати подруги и бросилась к ней в объятия. Она знала, что её не оттолкнут, не заругают и, не отвергнут. Ашната утерла слёзы подруги и погладила её по голове. Поцеловав её в лоб, она перекрестила подругу и пожелала доброй ночи.

* * *

От приглушенного звука будильника, он быстро пробудился, по инерции встал и открыл шторы. Впуская теплые рассветные лучи, он стоял у открытого окна. Он стоял, улыбаясь бегающей по саду собаке. Грете нравилось сбивать с травы капельки росы. Носясь у пруда с мокрой, от влажной травы, носом, она могла громко лаять от удовольствия, разбудив всех вокруг. Никто на это не злился. Любимице хозяина разрешалось все. Он баловал её, как ребенка. Это было понятно. Как никто другой, она дарила ему свою любовь. Не потому, что он богат, и не за то, что он влиятельный политик. Она любила его руки, улыбку и тепло. Какая разница? Разве тепло банкира не так же греет, как тепло учителя или каменщика?

– Доброе утро, Александр! Ваш зелёный чай, – Мадлен подала овсяную кашу, несколько тостов и кленовый сироп.

– Ну вот. Наконец ты не называешь меня господином. Доброе утро!

– Ваш чемодан уже в машине. Госпожа распорядилась, чтобы я с вечера уложила Ваши вещи, – она запнулась.

– Спасибо. Принеси, пожалуйста, несколько долек лимона.

– Простите, я забыла, – обычно Мадлен никогда ничего не забывала подавать к столу. Она старалась скрыть своё расстройство. Её мысли были сейчас не в этом доме, а где-то очень далеко.

– Мадлен, что-то произошло?

– Все хорошо, спасибо.

– У тебя расстроенный вид, в словах путаешься, забыла подать лимон. И чего никогда не случалось – приготовила соленую кашу. Из этого, могу сделать вывод – ты огорчена, – он говорил тихо и спокойно. Не было такого, чтобы он хотя бы раз повысил голос на прислугу.

– Мой брат… Его сбила машина, – в слезах начала рассказывать экономка.

– Сядь, – он встал, отодвинув стул и, поддерживая за руку женщину, аккуратно усадил её за стол. – Теперь спокойно рассказывай. Я слушаю!

– Понимаете, он выходил из банка. Мои племянники задолжали банку большую сумму. Брат пошёл просить их подождать, не подавать в суд. Ну, хотел поговорить по-человечески, понимаете? Собрал все свои сбережения и понес в банк. Этого хватило только на то, чтобы погасить проценты, у них это называется пени. На него, бедного, еще и накричали, что он не принес всю сумму. Боже! Не представляю, как они его оскорбляли, – она закрыла лицо руками и заплакала навзрыд.

– Успокойся, – налив ей стакан воды, он сел рядом, взял её за руку, и погладил по плечу.

– У него больное сердце. Видимо стало очень плохо, когда он переходил дорогу. Да что же это такое! В каком мире такое возможно! Издевательство над человеком остается безнаказанным, – она еще сильнее заплакала.

– Позвони ему и узнай, где это произошло. А сейчас приляг, тебе нужно отдохнуть. Мне пора в аэропорт. До завтра, – спешно встав из-за стола, он на ходу сделал несколько глотков чая и ушел.

– Но Вы ничего не поели… – Мадлен только было приподнялась, чтобы догнать хозяина, но у неё не было ни моральных ни физических сил сделать несколько шагов до двери.

Выйдя из черного автомобиля представительского класса, он направился к личному самолету. Быстрый транспорт. Александр любил свой самолет. Приобретая его, он попросил нанести яркой краской на него единственную заглавную букву «А», что отличало его от остальных частных самолетов, которые больше походили на разрисованные граффити металлоломы.

– День добрый! Командир, к полёту готовы? – дружески похлопав по спине пилота, спросил он и зашёл в салон.

– Всегда в Вашем распоряжении, – искренне улыбнувшись, ответил командир.

Две стюардессы, стоящие рядом, переглянулись и ехидно хихикнули друг другу.

Закрыв усталые глаза, он сидел в откинувшимся кресле. Под ним плыли красивые, как взбитые сливки, облака. Ему было сорок лет: всегда ухоженная прическа, дорогие костюмы, начищенная обувь, всегда модный тонкий аромат, золотые запонки и галстук под цвет глаз. Все у него было. И только в сердце было пусто. Он привык к этой пустоте, заполняя эту брешь работой. И до того он привык к этой тишине и тупой боли внутри, что перестал их замечать. Это стало частью его самого. Будто с этим он родился и с этим же должен будет уйти. По крайней мере, именно это предвещало все то серое и невзрачное, что происходило с ним изо дня в день. Александр давно забыл о своей мечте, она где-то затерялась. Искать её, он больше не хотел. А когда человек теряет мечту, он рискует потеряться сам. Когда не за что держаться, трудно выстоять, даже в штиль.

* * *

Проснувшись, Ашната увидела, что Анны в комнате нет. Судя по запаху булочек и сладкого запаха её духов, она позавтракала и ушла. Кто-то учится бесшумно плакать, а кто-то бесшумно уходить.

Смотреть на выключенный телефон было невыносимо. Включив его, она увидела пропущенный звонок. Холод пробежал по телу. Кровь словно застыла, руки и ноги похолодели. Сердце забилось так часто, будто хотело выскочить, но тоненькая оболочка бледного тела, удерживала его.

«Давай все вернем. Не могу без тебя, малышка» – так он писал каждый раз, чувствуя, что она готова уйти. И сейчас, когда силы пришли, она собрала всю волю в кулак, а чувствам приказала подчиниться разуму, ведь он снова теребит её душу.

Не в силах бороться с собственным сердцем, она набрала его номер. Этот сладкий голос обволакивал её сознание. Яд тоже бывает сладок, тем он и коварен. Он убивает не так быстро, как остальные. Убивая, он заполняет все тело приторным, опьяняющим ароматом. Предательское убийство. Нечестное. Такой сладкий, его хочется все больше и больше, пока все тело не будет парализовано этим опасным ядом, он будет казаться безобидной ванильной конфеткой. Запах ванили, да, этот яд пах ванилью. «Он не может быть плохим, ведь он пахнет детством», – так думала она, каждый раз чувствуя, что возвращается к нему. Снова и снова.

– Алло, – и её сердце замирает. На миг оно перестает биться, после чего стучит, как закрытая в темнице рабыня, изо всех сил, пытающаяся достучаться до равнодушных надзирателей.

– Ты звонил?

– Малышка, я соскучился. Когда ты приедешь? Мне плохо.

– Ты опять пил?

– Тебя нет рядом, меня некому пожалеть, погладить по голове.

Слёзы катились у неё из глаз. В ней боролся разум, чувствующий… нет, скорее разум, предчувствующий новый обман, и чувства, которым она была снова отдаться на растерзание. Шла борьба, значит не все потеряно.

Каждый раз она спасала его. В изящной девочке была недюжинная сила, способная помогать. Её душа напоминала верного пса, сидящего в ногах у хоть и плохого, но любимого хозяина. Её глаза преданно смотрели в глаза тому, кто мог в любую минуту её пнуть тапком, а на другой день поманить, но не любя. А из-за эгоистичного желания не быть одному. Не заботясь о душе другого, он мог приголубить на несколько минут, а потом с такой же легкостью грубо отшвырнуть, не находя в этом ничего предосудительного. Душа щенка так чиста и невинна, что ласковый взгляд хозяина, пусть и предателя, он не променяет ни на что. Даже зная, что после кажущейся доброты получит оплеуху ни за что, просто потому что он щенок, а это его хозяин, щенок продолжал преданно смотреть в глаза любимому человеку.

– Я не приеду больше. Отпусти меня, – её голос дрожал.

– Ты точно решила? Ты хочешь сказать мне «прощай»? Подумай еще раз.

– Хочу, – неуверенным голосом, ответила она, и спазм в горле сорвал её голос.

– Скажи, ты мой Котенок?

– Перестань. Прошу тебя, не мучь меня.

– Ты думаешь обо мне. Я знаю. Ты мой Котик. Ну приезжай ко мне.

– Я не приеду. Прости. Больше не могу мучиться. Даже у слепых котят срабатывает инстинкт самосохранения.

– Помнишь, как я ласкал тебя? Ты еще помнишь мой запах? – монотонный голос на том конце провода разрывал её душу на части. И снова душа напополам. Стоит ей срастить, как опять эта невыносимая боль.

– Больше нет смысла продолжать эти отношения. Конечно, я думаю о тебе, но эти страдания выше моих сил. Прости.

– Ты всю жизнь будешь одна. Все ищешь идеала, принца на коне. А их не бывает! Сейчас ты отвергаешь меня. Ты предаешь меня. Понимаешь это? Я перечеркну тебя и забуду.

– Молю, не мучь меня. Пусть во всем виновата я. Пусть я. Пусть! Но я хочу жить… – тихо прошептали её губы.

Он даже не понимал, что поступает безбожно, поэтому всю жизнь, обреченный на одиночество, расплачивается за своё равнодушие.

Ашната отключила телефон. Несколько дней она не будет на него даже смотреть. Все. Кончено. Разум победил. Спасибо разуму. Те так часто людям удается спастись от укуса ядовитого змея, который сладостно поёт и сладко пахнет. За кажущейся безобидностью скрывается настоящий огненный дракон со множеством голов: самая длинная – ложь, по бокам две короткие – предательство и наглость, а та маленькая слева – жалость, на которую способна купиться неопытная душа человека с преданными глазами. Самое большее, что мог вызывать такой человек – именно жалость. Пустая, ничем не наполненная жалость к ничтожному существу, всю жизнь бесцеремонно калечащего чужие судьбы. Более стойкие не ломаясь, уходили сразу, послабее, какое-то время лишенные кислорода, еще бились в предсмертной агонии, оклемавшись, вставали и уходили тоже. Но Ашната была другая. Её кожа была такой тонкой, почти прозрачной, что казалось, светится. То, что может сломить человека, Ашнату бы убило. Не смотря на силу характера и присутствие духа, она была очень ранимой и совсем беззащитной перед теми, кого любит. Она была особенной, как её имя. Непонятной и такой непохожей на остальных.

* * *

– Ваш кофе, господин, – стюардесса наклонилась над столиком Александра с чашечкой в руках.

– Благодарю, – смотря в газету, машинально поблагодарил он. На миг мужчина оторвался от хрустящей газеты и посмотрел на лицо с тонкими чертами лица. Миловидная девушка стояла рядом и улыбалась. Опять эти хищные глаза. Как много их: голубые, карие, зелёные, серые… Такие одинаковые. Безжизненные. Пустые. Смотря в её ястребиные глаза, он задумался.

– Что-то еще желаете, господин? – она стояла как статуэтка, готовая раздеться в любую минуту.

Воистину, мир странно утроен. Она без стыда жадно раздевала его глазами. Неужели она забыла о том, что девушка? Осталось в ней хоть немного женственности, или порочность поглотила её молодость, не оставив ни единой надежды на спасение? Посмотрев на неё, глазами он показал, что она может быть свободна, но уходить девушка не спешила. Подойдя к нему, так же мило улыбаясь, она чувственно приоткрыла рот и сказала:

– Как только понадоблюсь Вам, нажмите кнопку. Буду рада быть полезной.

Красивые, заученные фразы, вежливый тон… Все фальшиво. Их слова так же пусты как глаза.

В спальне постель была аккуратно разложена. Горели свечи. На персидском ковре, точно таком же, как в его спальне дома, стояла большая расписная золотом ваза с живыми каллами. Александр не любил пластмассовые цветы. Он говорил, конечно, шутя, что ему вполне хватает рядом находящихся пластмассовых людей, и что хотя бы цветы рядом с ним должны быть живые. На маленькой тумбочке у большого письменного стола, благоухал букет крупных бордовых гортензий.

Зайдя в душевую кабинку, он включил музыку. Играла медленная мелодия, слушая которую он вздохнул. Музыку он слушал крайне редко. Прятался от всего, что может разбередить зарубцевавшуюся рану. Когда-то эта мелодия трогала его душу и ласкала слух. А сейчас… он просто сделал вид, что не знает ее. Завернувшись в махровый халат на голое тело, он лег на шёлковое бельё, очень приятное на ощупь. Ему нравилось скользить руками по тонкому шёлку, словно по хрустальному льду. Невольно вспомнилось, как будучи мальчишкой, каждую зиму с замиранием в сердце ждал, пока замерзнет озеро в соседнем парке. Как только вода превращалась в лед, гурьба ребятни слеталась к этому месту со всей округи. Александру нельзя было общаться с дворовыми мальчишками, отец строго это пресекал, но зимой, все менялось. На катке маленького Александра сопровождала няня, которая разрешала ему порезвиться с остальными. Она нарушала правила, потому что сама была одной из них – простой и обычной. Иногда она приводила своего внука, который почему-то всегда ставил подножки Александру, не смотря на то, что тот делился с ним шоколадом и угощал чаем в кафе напротив парка. У него были карманные деньги, которые раз в месяц он забирал из копилки. Не умел он долго копить, он вообще не понимал этого долгого и совсем неинтересного процесса накапливания денег. Мог подарить денежку внуку няни, а мог угостить всех после школы в пиццерии. И хотя ему запрещалось посещать подобного рода заведения, иногда он нарушал правила. Наверное потому что он тоже был одним из них: простым и обычным мальчиком.

Утопая в широкой постели с позолоченным балдахином, вкушая цветочные ароматы, он начал засыпать. Но сон никак не приходил. Он нажал кнопку. Нужен был чьей – то голос, пусть даже пластмассового человека. Еле слышный стук в дверь. Женская фигурка с тоненьким голоском нырнула в полутемную комнату. Не слышно, она сбросила с себя жакет и сняла юбку. Черные чулки и атласное нижнее бельё сливались с её загорелым телом. Как домашняя кошечка, плавными движениями, она начала пробираться к нему на четвереньках.

– Подожди, я хочу поговорить, оттолкнув от себя чувственные губы, произнес в тишине мужской голос.

– Что?

– Сядь. Я хочу с тобой поговорить.

– Разве Вы не хотите…? – она запнулась, ей нечего было сказать. Смутившись, она распустила волосы из пучка так, что они падали на пышную грудь, подчеркивая аппетитные формы.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать. А Вам? – на автомате спросила она и осеклась. – Простите, я не должна была спрашивать.

– Да нет же. Все правильно, спрашивай. Мне сорок. Как давно ты работаешь здесь?

– Я обслуживаю частные самолеты с восемнадцати лет. Мне нравится шик. Наверное, я родилась для того, чтобы купаться в роскоши. Когда я работала у господина Нилсона, мне нравился его размах, он устраивал на борту шумные вечеринки, море шампанского, клубника в сливках, а черную икру мы ели ложками…

– Ты привыкла видеть небо? Интересно смотреть вниз, зная, что под облаками идёт дождь, – задумчиво произнес он и правой рукой почесал мочку уха.

– Не знаю. По мне так интереснее смотреть на все это, – она окинула взглядом шикарную комнату и слегка потянулась. – Помню случай, когда была очередная вечеринка, у нас был длительный перелет. Конечно, все выпили много, а я танцевала вот на таком столе, – она показала на дорогой дубовый стол, покрытый лаком. – Поскользнулась и упала в огромный торт. С меня все слизывали сливки, даже с трусиков. Представляете? – хохоча, рассказывала она.

– Небо прекрасно. Сейчас лёжа, поймал себя на том, что перестал смотреть на него. Наверное, начал забывать… – Александр слышал её содержательный рассказав о торте, но не слушал его.

– Вообще меня всегда мутит в самолетах, но в этих шикарных интерьерах мне хорошо. Говорю же, что я создана для шика. А вот был еще случай, когда мы на вечеринке…

Не дав ей договорить, он распахнул свой халат. Она, как шакал, накинувшийся на добычу, начала целовать его живот. Облизывая его шею и уши, она жадно причмокивала. Руки гладили его грудь, водя ногтем около сосков, потом она спустилась ниже. Стоя над его плотью, она чувствовала свою власть. Вот он – богатый, влиятельный мужчина в её руках. Неважно, что он даже не знает, как её зовут, и совсем не важно то, что он никогда не спросит её имени. Важно то, что она занимается сексом с ним – таким желанным и недоступным на земле. А здесь, в небе, как ей казалось, она взяла над ним верх. Встав на четвереньки, держась за спинку кровати, она чувствовала в себе его частые ритмичные движения сзади. Но не это доставляло ей удовольствие. Одна мысль о том, что в её копилке лежат связи с несколькими миллионерами, а сейчас прибавилась еще одна – самая значимая победа, заставляло её дыхание учащаться а губы шептать непристойные слова. Вся сущность таких стюардесс, секретарш, медсестер, манекенщиц, врачей, да что там говорить, профессий много, всех не перечислить… Вся их сущность гнилая. Все их нутро червивое.

Брезгливо выбросив презерватив на пол, он повернулся к стене и заснул. Привыкнув к тому, что на этом все закончивается, она спешно оделась и вышла.

Ему снилась зеленая поляна, усеянная разноцветными цветами: вот они желтые одуванчики, фиолетовые анютины глазки, а чуть подальше крупные ромашки… Он бежал по высокой траве, и влажная земля ласкала его ступни. Почему-то все поле стало синеватым, он чувствовал запах лаванды даже сквозь сон. Навстречу бежала девушка с развивающимися светлыми длинными волосами. В её улыбке отражалась вся жизнь. Его жизнь.

* * *

– Готовишься к летней сессии? Как успехи?

Увидев Ашнату, охранник был рад поговорить с ней. Он запомнил её после той бессонной ночи. «Нужно будет принести ему нормальное печенье, что же он все время ест одно и тоже дешёвое печенье, в котором ванилин и тот заменен на ароматизатор», – подумала она и ответила.

– Нужно пересдать один экзамен и, почти да здравствует свобода, – стараясь изобразить улыбку на лице, ответила она и скоро выбежала во двор.

Гуляя по саду, она все никак не могла поверить в то, что приняла решение прекратить отношения. «Господи, я очень хочу, чтобы он был счастлив! Пусть найдётся та, которая сделает его счастливым», – просила она, смотря на небо. Искренне, она желала ему встретить женщину, с которой ему будет хорошо. Но представить рядом с ним ту другую было невозможно. Она расстелила на траве вафельное полотенце и села на него, скрестив ноги. Сидя, с конспектом в руках, она посмотрела на небо. Над ней пролетал самолет, оставляя в небе пушистый след. «Вот так же, как растворяется в небе эта полоса, исчезнет моя боль. Она должна исчезнуть так же, как исчезало все прежде!», – Ашната пыталась рассуждать, но в душе собралось много грозовых туч, которые душили её изнутри. Разогнать их не было сил. Дурное предчувствие пульсировало в области груди. Достав из сумки яблоко, она надкусила его и погрузилась в изучение конспектов. Сосредоточившись, она вернулась в своё прежнее состояние: она, всегда идущая к цели, четко соблюдающая режим, не отходившая от привычных милых сердцу вещей, победила ту, которая эгоистично съедала себя придуманными чувствами. Она знала, что обманывалась, но обманываться была рада. Иногда так случается, когда в желании приблизить мечту, наделяешь совсем чужой предмет волшебными свойствами, а потом холишь этот предмет, будто он и есть та самая сбывшаяся мечта. Поняв это, становится легче. Память – вот что убивает так же как сладкий яд. Только эту боль «сладостной» не назовешь. Воспоминания нежных моментов целится в самое сердце, оно проникает в неопытную душу, и оно же заставляет её взрослеть.

– Ашната! Ну, наконец! Мы тебя обыскались!

Оторвавшись от книги, она подняла глаза и увидела перепуганного директора Дома Студентов и декана их факультета. Бледные, они выбежали из припаркованной машины с папками в руках и направлялись в здание общежития. Девушка потрясла головой, её взгляд не мог сконцентрироваться на чем-то одном. Глаза будто бегали, и все кругом казалось рябью.

– Что случилось? – собрав полотенце и конспекты в сумку, спросила она, и подошла к декану.

– Ты должны пойти с нами.

– Но я готовлюсь к экзаменам.

– Ничего, экзамены подождут… сейчас нужно решить важный вопрос, – растерянным голосом продолжала суетиться женщина.

Войдя в кабинет, они сели за круглый стол. Ашната села рядом. Её живое лицо казалось таким уставшим, что женщины переглянулись, внутренне сомневаясь в возможности конструктивного разговора.

– Как ты себя чувствуешь? Все хорошо? – спросила директор общежития.

– Спасибо, все хорошо. Занимаюсь, пишу курсовые…

– Вот и славно. Нам нужно поговорить с тобой.

– Что-то случилось? Я впервые вижу такой переполох.

– Ничего особенного не произошло. Просто ты единственный человек, с которым мы можем говорить об Анне, – женщина запнулась и тогда в беседу включилась вторая дама.

– Дело в том, что Анна в больнице.

– Что с ней? – Ашната вскочила. Казалось, что те силенки, которые оставались у неё в резерве, готовы были вырваться наружу. Она хотела поспешить к Анне, помочь ей, быть рядом.

– Мы освободим тебя от занятий на то время, которое понадобится, чтобы ты была рядом с ней. У неё ведь никого нет. Нужно бросить все силы на то, чтобы не случился скандал.

– Да уж. Только скандалов не хватало, тогда точно может нагрянуть проверка. Мои нервы такого не выдержат, – теребя в руках кончик платка, сетовала директриса.

Ашната её уже не слышала их. Все казалось таким далеким. Мысленно, она уже стояла у больничной койки, крепко сжимая руку подруги.

– Ашната, ты слышишь меня? – женщина дернула девушку за рукав, пробуждая от минутного забытья, в которое погрузилась уставшая душа.

– Слышу, – нордическим тоном ответила девушка и направилась к двери. Женщина поспешила задержать её, протянула ей записочку и погладила по плечу, делая вид, что искренне сочувствует.

– Это её адрес. Ну, иди и будь умницей.

Дверь закрылась. Тишина. Идя по длинному коридору, она не замечала теней на стенах. Все кругом было холодным и чужим. Эхом доносились какие-то голоса, но и они были чужими.

– Маленькая горка с плеч, – садясь на стул, сказала директриса.

– То ли еще будет. Горка с плеч, а исполинская гора остается висеть дамокловым мечом над всеми нами.

– Как Вы думаете, сколько она еще проживет?

– Сложно сказать, врач не церемонился с нами. Он уверил, ей остались считанные дни.

– Каково умирать одной. При живых то родителях! – директриса налила себе воды из графина и подняла бровь. Попытка сочувствия почти удалась.

– Её мать так и не простила?

– Простит она. Для нее важнее мужские штаны, чем ребенок. Как же, позарился отчим на падчерицу Ну кошмар конечно, а с другой стороны, с кем не бывает. А тут видите ли, каменное лицо, резкий, вызывающий тон. Анне есть в кого быть такой грубиянкой. Сказала, что ей абсолютно все равно, что с её дочерью, если она умрет, то якобы смоет позор с их веселой семейки. Представляете себе эту мамашу?

– Понимаю, что позора не оберешься с таким ребенком. На нас тоже ложится тень грязи от всей этой истории, но все-таки мы выше всего этого. Для нас прежде всего человеческая жизнь, – сама понимая, что с лицемерием переборщила, директриса замолчала и только пожала плечами.

Через несколько минут каждая из них уже занималась своими делами, забыв об Ашнате, Анне и тем более, о её жестокой матери.

* * *

Послевкусие ото сна было таким волшебным, что он пожалел, что проснулся. Несколько раз он пытался заснуть снова, чтобы увидеть продолжение сна. В этом сне его манило красивое женское лицо, черты которого он не запомнил. Он только чувствовал теплоту и женственность бегущего к нему женского силуэта. Золотые волосы девушки развивал ветер. Все происходило будто в жизни, ничего сказочного в этом сне не было, но появление этой девушки взбудоражило его.

Та бесконечная пустота, с которой он засыпал, улетучилась. Конечно, сон развеется, как одуванчик. Но его семя останется в душе мужчины, сидящего на кровати, свесив ноги, как мальчишка. Закрыв глаза, он снова вспоминал эти сладостные минуты сна. Как ни старался, как ни сопротивлялся пробуждению, но больше она не приходила. Для того, чтобы запомнить её, сохранить в своей памяти, в своём сознании, он сел к столу и записал свой сон в блокнот. Среди многочисленных записей о деловых встречах, цифрах, номеров телефонов, было записано несколько настоящих слов, ради которых стоило исписать сотни записных книжек, чтобы, наконец, заполнить его живым текстом. «Ради таких снов можно жить», – подумал он, и закрыл блокнот в кожаном переплете, положил его в кейс и начал переодеваться. Совсем скоро он выйдет из самолета и направится на очередную деловую встречу, на которой будет лучшим оратором. Подписывая многомиллионные контракты, он с равнодушием будет смотреть на мертвые бумаги, пропитанные пустотой. Там, он обязательно станет частью этой вселенской пустоты. Но пока он еще здесь, и рядом витает ощущение сладостного сна. Пока он чувствует себя мальчишкой. Пока еще он счастлив…

– Оставь, эту мелодию. Не переключай, пожалуйста, – попросил он шофера.

Та самая мелодия. Некогда его любимая, которую несколько часов назад он сделал вид, что не узнал.

– Слушаюсь, господин.

– Разве она не прекрасна? – Александр сидел и улыбался. Не закрывая глаза, он четко воспроизвел в памяти свой сон. Вдохнув воздух, он ощутил свежесть скошенной где-то неподалеку травы. Этот воздух словно помогал видеть сон заново, а музыка уносила его далеко туда, где он пережил счастье.

– Я не знаток такой музыку. Мне нравится рэп и хип-хоп, – вежливо ответил шофер, внимательно смотря на дорогу.

«До сегодняшнего дня я тоже не был знатоком. Простой сон, длящийся не больше минуты, всколыхнул то, что было давно забыто», – подумал он, но ничего не сказал. Зачем говорить то, что понятно только тебе одному. Возможно, он был бы понятен и той одной, которая бежала ему навстречу, но об этом он не думал. Никого к себе он давно не подпускал. Короткие сексуальные утехи его опустошали. Много раз он пытался увидеть в хищных зрачках настоящие глаза, но не видел. Больше не делая попыток что-то разглядеть, он стал жить проще. И сейчас, бывало, он хотел дать шанс женскому острому уму соблазнить его, притянуть, привязать к себе, но тщетные попытки тоже утомляют. Не было дверей, в которые ему бы хотелось постучаться. Все было одинаково серо и пустынно. Он привык так жить. Менять было нечего. Уже устоявшаяся личная жизнь была ему предельно понятна, поэтому тема эта была закрыта для него.

* * *

Траурно-белые стены. Из каждой щели веяло смертью. Холодный потолок. Горшки с пластмассовыми цветками на полу. «Почему здесь так мало жизни? Ведь в больницах лежат живые люди?», – вопрос пронесся в голове Ашнаты и тут же покрылся инеем.

Она шла твердым, быстрым шагом, поднимаясь по лестницам. Автоматически считая количество ступеней, проходя пролет за пролетом, она коротала время, которое сейчас казалось бесконечным. Нет, оно не застыло, оно было бестолково растянуто. Фальшивой нотой, взятой дилетантом – недоучкой, визжало время в её голове.

– Дорогая моя, – наконец она взяла в руки слабую, бледную руку Анны и поднесла к лицу.

– Ты пришла, – еле слышно ответила Анна.

– Как же я могла не прийти? Сама подумай. Ведь ты моя Анна, мой друг!

– Какой я друг. Я полная квашня. Посмотри на меня. Я же полная развалина. Да не жилец я, – серого цвета лицо было почти безжизненным, потрескавшиеся губы и темные круги под глазами.

Удручающая картина происходящего молчаливо шептала на ухо Ашнате, что жизнь подруги висит на тоненьком волоске. Сильный характер белокурой девушки, не желал слушать это хриплое старушечье причитание, и резко оборвала это карканье.

– Глупости какие! Совсем скоро ты приедешь домой, и мы закатим пир горой. Я приготовлю твой любимый пирог, и курочку в сметанном соусе, накуплю персиков и бананов. И устроим Новый Год. Хочешь?

– А апельсины будут? – по-детски, спросила Анна и заплакала.

– Конечно, дуреха. Будут все, что ты любишь. Ты будешь сидеть на своей кровати, я на своей. И как всегда будем болтать о любой чепухе. И нам будет очень интересно.

– Помнишь, как мы до утра проговорили о конце света?

– Да, ты еще сказала, что если не станет китов в океанах, зачем тогда вообще жить.

– Вот я дура. И сейчас думаю, что мир держится на трех китах, – рассмеялась она и раскашлялась.

– Тихо-тихо, лежи спокойненько. Не нужно эмоций. Смотри, я принесла тебе несколько йогуртов.

– Откуда? У тебя ведь нет денег. Покажи свои руки.

– Не нужно. Да, я была в ломбарде, заложила кольцо. За него дали неплохую цену. Нам хватит на целый Новый Год, – улыбнувшись, она наклонилась над бледным лицом подруги и поцеловала холодный лоб.

– Это ведь подарок…

– Подарки остаются в душе, это главное. А когда в животе урчит от голода, стоит подумать о еде. Ну, хватит о грустном, давай я приподниму тебе подушку, – она подняла подушку так, что Анна удобно могла сидеть, облокотившись о большую, набитую гусиными перьями, подушку. – Вот ложечка. Ешь. Тебе нужно восстанавливать силы.

– Аш, я не хочу есть. Меня рвало все утро от этих поганых лекарств. Посмотри, мне продырявили вену, – она показала темный синяк на руке.

– Медицинский персонал не сделает ничего плохого. Ты главное, слушай все, что они тебе говорят, тогда быстрее поправишься.

– Да уж куда еще быстрее. Это гиблое место, Аш. Кажется оно для обреченно больных нищих и малоимущих.

Ашната оглядела палату. Слева лежал старик желтого цвета, в нем жизни казалось, не было никогда. Сейчас же он был больше похож на мумию, которая пока еще дышит. По обе стороны от дверей лежали женщины. Их беззубые рты были отвратительно открыты. Слипшиеся ресницы и грязные руки, они тяжело дышали, в их груди что-то очень сильно клокотало. В воздухе висело облако смерти, которое высасывало последние силы у этих несчастных, которые собрались под одной крышей жуткой больницы. Казалось, они лежат здесь не для того, чтобы лечиться и бороться за жизнь. Их бросили здесь умирать, они никому не нужны. Но самое страшное то, что они оказались не нужны сами себе. Безразличие убивает быстро, оно даже быстрее ненависти и яда.

– Ну что ты. Главное врачи здесь такие же как и везде. Вот они, а не грязные стены, тебя подлечат здесь, и совсем скоро ты уедешь. Потерпи, моя дорогая!

– Я лежу у окна, ты заметила?

– Конечно, тебе досталось самое хорошее место. С видом на небо, и красивый орешник. Глянь, он достает своими ветками до окна.

– В нашей комнате у окна лежишь ты, а здесь я. Может я пойму, что ты находишь в ночном небе.

– Да, я часто мешала тебе спать, могла просидеть с открытым окном полночи и наблюдать за звездами.

– Здесь все равно заняться больше нечем. Буду и я следить за тем, как ночью зажигаются небесные фонарики, как ты говоришь, – она улыбнулась и принялась лакомиться йогуртами.

– Я принесла тебе блокнот и ручку. Записывай все, что чувствуешь. Когда тебе захочется с кем-то поговорить, и никого рядом не будет, или это будет поздняя ночь, то просто пиши.

– Но я не умею писать. Даже курсовые крала… Болезнь оказалась очень кстати, от меня хотя бы на время отстали с этими вопросами.

– Не важно как! Главное пиши!

– Блокнот-то какой толстенный, сюда бы романы записывать, – держа в руке блокнот в толстом переплете, сказала Анна и положила его на тумбочку.

– Кто знает, может быть, ты напишешь настоящий бестселлер, – гладя подругу по голове, ответила Ашната и встала с больничной койки.

– Ты уже уходишь?

– Скоро пойду. Но не потому что мне нужно идти, а потому что тебе нельзя много разговаривать. Сейчас тебе дадут таблетки, и ты уснешь, а я посижу тихонько на краюшке кровати, пока ты не заснешь, а потом пойду.

– Ты придешь завтра?

– Конечно, приеду. Я буду приходить к тебе каждый день.

Поцеловав подругу во влажный лоб, на котором застыли капельки пота, она еще раз сжала её руку и поцеловала её длинные пальцы. На ногтях был салатового цвета лак, под цвет нелепого платья, в котором Анна ушла на свидание в ту ночь.

Идя по длинному коридору, Ашана почувствовала, как рвота подступает к горлу. Сердце выпрыгивало из груди, в глазах помутилось. Приложив ладонь ко рту, она дошла до конца лестницы и побежала к выходу. Выбежав на улицу, она жадно глотала воздух. Никогда прежде ей не был так необходим воздух. «Необходим, как воздух… Воздух тоже может быть необходим, как воздух. Словесный каламбур», – сказала она про себя и поспешила к подъехавшему автобусу.

Комната была пустой без Анны. Ветер раскачивал в разные стороны занавески. Пустой графин на столе. Открытая коробка уже засохшего зефира. Анна открыла его в то утро. Стены начали уже забывать запах кофе, который каждое утро она заваривала, собираясь уходить. Ашната провела рукой по полотенцу, которое подруга оставила сушиться на спинке кровати. С того момента весь «мирок» Анны словно замер, он окоченел. «Стоит человеку уйти, как без него умирают даже неодушевленные предметы», – подумала она, и села на свою кровать, вытянув ноги перед собой. Ей предстояло закончить курсовую и готовиться к летней сессии. Сил на это катастрофически не хватало. Телефон, лежащий на тумбочке, который она забыла взять с собой, просигналил. Уставшими глазами, она прочитала сообщение от него. Не ожидая увидеть ничего нового, она легла и закрыла глаза.

Она будто слилась с тем крохотным, застывшим мирком Анны. Прежде она не знала, что такое выть в голос. Как воет волк на луну, как плачет мать, когда её ребенку плохо, как от боли разрывается аорта от предательства любимого человека. И вдруг, мертвую тишину разрывает оглушительный крик. Что-то живое ворвалось в комнату. Словно от удара коньками, со стен, расползаясь, посыпалась ледяная корочка, успевшая затянуть в себя все живое и превратить все в мелкие кристаллики. Ашната кричала в голос. Корчась, она ползала по кровати, сжимая ладонями простыню. Схватившись за голову, она уже не различала где постель, а где её волосы. Сердце билось, легкие работали, дыхание было прерывисто, но главное, оно было. Душа болела. А где душа у человека? В груди? Если в груди, почему же от боли, ноет все тело, каждый уголочек, каждая пора… Невыносимая боль еще живого человека.

«Снова этот тёплый голос», – первое, что она поняла, проснувшись.

– Все хорошо, ты не одна, – возле неё сидела нянечка. Та самая женщина, которая ночью проводила её в сад.

– Откуда Вы здесь? – сонным голосом спросила Ашната и слегка помотала головой.

– Ты громко кричала. Но сейчас все хорошо. То была легкая истерика.

– Господи, прости меня! – она посмотрела на иконки, стоящие на полке. – Я не имею права распускаться и тем более опускать руки! Мне нужно беречь силы, ведь теперь я в ответе за подругу, – она посмотрела на женщину. – Вы ведь знаете, что она… умирает…

– Тихонечко. Тебе нужно поспать, – перебила её нянечка и провела рукой по золотым волосам девушки.

– Кружится голова.

– Это от успокаивающего. Поэтому лучше поспать. Утром будет новый день, и он принесет собой что-то очень хорошее.

– Откуда Вы знаете?

– По-другому не бывает. После самой темной полосы, жизнь обязательно одаривает человека белоснежными полосочками, – улыбаясь заботливой улыбкой, ответила женщина и замолчала.

Ашната быстро уснула. Во сне боль затихает. Обволакивая сознание, грёзы лечат раны. Такова природа сна.

«Пусть отдохнёт перед новым ударом. Силы Небесные, дайте этой девочке сил!», – сказала про себя женщина и села на кровать Анны. Она боялась за Ашнату: зная, как сильно она любит подругу, и ценит их дружбу, видя, как переживает она разрыв с тем, кто еще недавно говорил, что они будут вместе всегда, они тихо жалела девочку. Было понятно, что она перебивается с хлеба на воду, покупая подруге самые лучше продукты. Врачи сказали, что печень Анны не выдержит больше той пищи, которой она питала себя все эти годы и написать перечень продуктов, которые ей можно было приносить. Не щадя здоровья, Анна редко, но употребляла алкоголь и никотин. Зная, что больна, она прожигала жизнь. А может, она делала это осознанно, чтобы поскорее уйти? Лекарства и хорошее питание только оттягивали конец.

* * *

Перешагивая через плоские камни, растущие из пруда, из которых была сделана дорожка в саду, он постучался в деревянную дверь. Мадлен открыла дверь и удивленно посмотрела на хозяина.

– Господин, что Вы здесь делаете? Вам нельзя сюда.

– С каких пор эта территория стала для меня запретной, – улыбнувшись, ответил он. – Можно войти?

– Конечно-конечно. Я не думала, что господа входят в дома прислуги.

– А что такое? Неужели господа боятся испачкаться, или воздух здесь не такой же, как в другой части сада?

– Присаживайтесь, пожалуйста, – проведя салфеткой по стулу, на котором не было пыли, указала она хозяину на стул, на котором обычно сидела она, завтракая.

– Мадлен, – он посмотрел серьёзно на неё и продолжил. – Шутки шутками, но я хочу поговорить. Сразу предупреждаю, что отказа я не приму.

– Слушаю Вас, господин.

– Ммм, чем так приятно пахнет? – он стал принюхиваться и лукаво посмотрел в сторону кухни.

– Это булочки с маком, господин. Я готовлю их на ужин всей прислуге. Вечерами мы любим сидеть за большим столом на кухне, говорить о жизни и пить чай с такиими вот булочками.

– Надо же, никогда прежде не чувствовал такого приятного запаха. Почему ты не готовишь свои булочки нам на завтрак?

– Когда-то давно я показывала госпоже меню сдобных блюд, но она наотрез отказалась от лепешек, блинчиков с тыквой и булочек с корицей и маком…

– Можно пройти в кухню? Оттуда так вкусно пахнет, что мне сложно усидеть на этом стуле, – засмеялся он, и две аккуратные ямочки образовались на щеках. Его лицо засияло красивой улыбкой.

– Н-но как же Вы на ку-кухне…, – Мадлен запнулась, но заметив, как выражение лица хозяина меняется с её словами, она быстро протараторила. – Конечно, господин, проходите, пожалуйста.

Низкие оконца, кружевные легкие занавески. Толстые разноцветные горшки на подоконнике с сочно-зелеными цветами. На столе стояла маленькая, дешевая керамическая вазочка с выбитыми посередине синими звездочками. Но даже эта обыкновенная, ничем не примечательная вещица, купленная на блошином рынке, казалась живой, она вписывалась в уютную обстановку этого дома. И этот аромат, неповторимый запах запекающихся в духовке булочек с корицей. Без него, не было бы полной атмосферы дома. Александру так не хватало этого запаха… Ему всегда не хватало дома…

– Угостишь меня? – радостно спросил он, не отрывая зеленых глаз от плиты.

– Конечно, только вот не думаю, что Вам понравится. Слишком простые они… Вы привыкли…

– Я привык к тому, к чему привыкать вредно. Сложно оживать, однако… Впрочем, сейчас речь не об этом. Сядь.

Положив в плетеную корзинку дюжину булочек, Мадлен села за стол напротив хозяина.

– Возьми, это тебе, – он протянул ей конверт. И никаких «нет»!

– Чт-т-то это? – снова запнулась она.

– Здесь сумма, необходимая для погашения долга твоих племянников.

– Господин, я рассказала Вам это давно и думала, Вы забыли. Поверьте, я не думала просить Вас…

– Я знаю тебя много лет. Знаю, что ты не только хорошо работаешь, но и всегда честно поступаешь. Возьми конверт и распорядись деньгами так, как считаешь нужным.

– Не знаю, какими словами Вас благодарить. Вы сделали такое, что я-я-я… не знаю, что сказать.

– Вот и славно. Ничего не говори, лучше налей мне чая, – он приподнялся за булочкой, придерживая одной рукой раскрытый пиджак, и придвинул к себе всю корзинку.

Мадлен налила ему чай: такой, какой умела готовить только она. Захрустев длинной юбкой, она подошла к столу и села на корточки. Взяв его руку, она поцеловала её.

– Встань немедленно! Зачем ты так со мной? – он смотрел на неё. Недоумевая, он сдвинул брови. Глаза выражали полное непонимание такого странного поведения.

– Если бы Вы знали, как нам нужна, как необходима эта сумма. Ведь брату угрожают судом. А он этого не выдержит.

– Как он себя чувствует? Надеюсь, ему лучше.

– Какое там лучше. После больницы еле оправился, а тут постоянные звонки. Эти банки способны довести до могилы. Он так слаб, а тут навалилось все в кучу.

– Мадлен, спасибо за ужин. Давно я так вкусно не ел.

– Ну что Вы, господин. Что я могу для Вас сделать? Даже не знаю, чем Вас отблагодарить… – она замешкалась. Поправляя фартук на пышной юбке, она вытерла руки после того, как вымыла их под струей теплой воды. Со стороны это выгладило так, будто она не знала, куда деть свои пухленькие ручки.

– А я знаю. Приготовь мне на завтрак блинчиков с тыквой, – улыбнулся он и вышел.

Гуляя по саду, он немного поиграл с собакой. Смотря в проплывающие над ним облака, он опять вспомнил свой сон. Всячески стараясь приблизить его, окунуться в ту, близкую душе реальность, он закрыл глаза. Ничего не получалось. Слишком далек был тот сон, и слишком реалистичен был сегодняшний день для чуда.

– Мне нужно новое платье к завтрашнему фуршету. Ты не слышишь меня, – как пробка из-под шампанского влетела в сад Лидия.

– Не кричи. Я не слышал, что ты уже вернулась.

– Конечно, ты никогда не слышишь, когда я что-то говорю, когда я приезжаю, когда уезжаю. Тебе удобно ничего не замечать. Что с тобой происходит?

– Ты говорила о платье? В чем проблема?

– У меня сломалась машина, вот в чем дело. Но тебе и это все равно.

– Езжай с шофером, – спокойно, не открывая глаз, ответил он.

– И ты так спокойно об этом говоришь! Я никогда не ездила в этой черной машине. А если меня увидит Марго, что она подумает? Она точно решит, что мы так обеднели, что не можем себе позволить содержать несколько машин.

– Твоей голове, наверное, тяжело живется. Носить в себе столько глупостей-нелёгкий труд, – он встал из-за маленького столика, за которым любил пить чай в саду, и зашёл в дом.

– Для тебя глупости все, что я говорю. А ведь я права! Мы живем отшельниками. Я забыла, когда последний раз мы устраивали приёмы, когда дом был полон гостей, когда ко мне заезжали друзья. Ты избегаешь всех. Ходишь только на необходимые ужины, которых твое величество «статус» просто не имеет права пропустить, иначе это навредит работе. И знаешь только этого старого скрягу Уилкера. Такой же упертый баран, как и ты, только старше. Не знаю, как Ольга его выдерживает. Только с её ангельским характером возможно ужиться с этим старым ворчуном.

– Если хочешь, устраивай вечеринки. Мне все равно, – Александр не слушал её. То были, как всегда, лишние слова, пустые мысли и невыносимо нудный голос.

– Вот-вот, тебе все равно. Как в прошлый раз? Хочешь, чтобы снова все расспрашивали меня, почему ты уехал, когда я позвала друзей на званый ужин.

– Я не выношу шума, я тебе объяснял это и ни один раз.

– Ты не выносишь меня, не терпишь шум, не считаешь нужным покупать машины, тебе хватает двух дешевых Бентли для себя и одной для меня. Не вкладываешь деньги в недвижимость, как это делают все наши знакомые. Чем ты живешь? И живешь ли ты вообще? Одни бумаги, книжки и мертвецкая тишина вокруг, дурацкая собака, лающая по утрам. Только постоянно тратишь деньги на сирых и убогих. Превратился в самаритянина – главного спасателя голодранцев. Что еще тебя интересует? Да ничего! А да, извини, твой телескоп в кабинете, к которому ты никого не подпускаешь. Бобыль!

– Да, ты права. Я не живу, и уже давно…

– Так что, мне ехать с шофером? – искоса посмотрев на мужа, спросила она.

– Можешь взять такси.

– Этого еще не хватало! Хочешь, чтобы меня удар хватил? Завтра все начнут трещать языками, что жена сенатора ездила за покупками на такси…

Он больше не слушал её, точнее он давно уже не слушал то, что она говорит. Выйдя на балкон второго этажа, он взял с собой холодный чай, достал книгу с полки и сел на пуфик. Это была одна из его любимых книг, потёртая, в пятнах, в каком-то месте был оторван краешек страницы. Это произошло, когда он читал, лёжа в гамаке. Голос няни, зовущий обедать, тогда пробудил его из мира, в который он был погружен во время чтения: небрежным движением, вставая, он порвал страницу. Потом он склеивал её скотчем, но время безжалостно, особенно над простой бумагой. Как давно он не заглядывал в любимую книгу. Кое-где он нашел подчеркнутые карандашом фразы, которые со временем не стерлись. Ему так нравилось находить для себя интересные литературные приёмы, которые он потом использовал в своей речи. Сейчас, водя пальцами по карандашным линиям, он закрыл глаза. Казалось, чуть-чуть и он снова будет лежать под деревом, свесив одну ноги из гамака, второй держаться за шершавый ствол яблони. И это была жизнь. Его жизнь. Которой давно нет. Она затерялась, или выбросила его за борт. Что стало с ним? Простой сон начал пробуждать его от жизни, такой наскучившей и серой. Начал пробуждаться интерес. Мечта пробуждалась.

Откуда-то издалека доносился голос Мадлен. Она вышла из домика прислуги. «Как такое может быть. Два дома стоят рядом: дом сенатора и дом прислуги. В одном много жизни, в другом её нет вовсе. В одном радость и ароматный запах выпечки, в другом пахнет форелью и дорогим ромом, а еще невыносимо приторными духами Лидии. И какой дом лучше? Конечно, тот, в котором есть жизнь», – облокотившись о балконные перила, Александр смотрел на идущую Мадлен. Она ступала по сочной траве с подносом в руках. А он смотрел со стороны и думал. Наблюдая за счастливой, немолодой женщиной, он прочувствовал её счастье. «Как немного нужно человеку, чтобы ощутить радость. Еще утром она не знала, что все её проблемы решатся в миг. Воистину, нужно чаще замечать, что рядом есть кто-то, кому моя жизнь нужна больше, чем мне самому», – он задумался так крепко, что не слышал, как на балкон вбежала его любимая Грета. Ища мокрым носом руку хозяина, она опрокинула чашку с чаем на стол. Он никогда не ругал свою любимицу. И сейчас, обняв её за мощную шею, он продолжал сидеть молча. Завтра его ждал ужин, который был заранее ненавистен каждой клеточке его души. Пластмассовый ужин для пластмассовых гостей созывает пластмассовая Лидия с пластмассовой улыбкой. Что может быть пластмассовее.

* * *

Прежде чем Ашната проснулась, на её нежном лице появилась кроткая, почти неуловимая улыбка. Тёплый луч легко коснулся её волос. Открыв глаза, первое, что она увидела, была нянечка, сидящая на кровати Анны. Она была в одной ночной рубашке, длинной до пят, и такой белоснежной, как утренние облака, застывшие над горами.

– Доброе утро, детка. Хорошо, что ты поспала. Как ты себя чувствуешь?

– Почему, встречая новый день, люди говорят «доброе утро»? Почему именно «доброе»?

– Не знаю. Видимо, они хотят, чтобы день был добрым, – не зная, что можно здесь ответить, сказал приятный голос.

– Разве никто не хочет, чтобы день был ласковым? – медленно произнесла Ашната. От девушки, впавшей в отчаянии, не осталось и следа. Словно вчерашний день был стерт из её памяти.

– Ну, ты и скажешь. Наверняка никому в голову такого не приходило, – хозяйничая за столом, ответила женщина и улыбнулась.

– А у меня сегодня ласковое утро. Завтра будет красивое. Послезавтра чудесное, после-послезавтра волшебное… Я так хочу, значит так и будет, – Ашната не открываясь, смотрела на полку с иконками.

– Фантазерка ты наша, – пухлыми руками она помешивала вкусно пахнущую смесь в кофейнике. – Садись за стол, детка. Тебе нужно поесть.

– Ласковое утро, нянечка! – сонная девушка проворно встала с кровати и босяком пошла в ванную.

Повернувшись к иконкам на полке, женщина встала перед ними. Помолилась. Перекрестилась. Она говорила искренне. Аура её теплой молитвы заполнила маленькую комнатку теплом, как солнечные лучи светом. Полночи она просидела, читая Акафист Святым Угодникам Божьим. И вот чудо свершилось. Ашната здесь и сейчас, она с людьми и она чувствует облегчение.

– Нянечка, зачем Вы постирали? У Вас своих забот хватает. Не нужно было, – лицо Ашнаты еще не успело впитать влагу после легкого утреннего душа.

– Смотри, в волосах осталось мыло, – женщина заботливо вытерла краешком накрахмаленного полотенца мыльную пену. – Садись, поешь, детка. Приятного аппетита.

– О, это же мои любимые гренки. Как Вы догадались?

– Сходила на кухню и приготовила, наверное, потому что сама люблю ими полакомиться. Разве по мне не видно? – смеясь, ответила женщина. Она нисколько не стеснялась своего пышного тела, но и не кокетничала возрастом. Женщина лет шестидесяти пяти не только в душе чувствовала себя энергичной и молодой, но и легко справлялась со своим телом, будто оно было стройным. Её подвижности можно было только позавидовать.

– Неужели это айвовое варенье? Помню, в детстве, бабуля ставила передо мной большую баночку этого варенья, а я съедала её за день.

– Да ты оказывается у нас сластена. Знала бы, принесла еще несколько баночек. Но да ничего, завтра, говоришь какое утро нас ждет? Красивое? Вот красивое утро и начнется со сливового джема.

Они обе расхохотались. Ашната пила чай, переливая его из чашки в блюдечко. Этой привычке она не изменяла никогда. Так процесс чаепития казался ей не только вкусным, но и интересным. Каждый раз выполняя этот ритуал, она старалась упражняться в своей ловкости. Девушка отточила своё мастерство до того, что сейчас, переливая чая, не проливала ни единой капельки мимо.

– На улице мокро, – произнесла девушка, и волна забвения захлестнула её. – Забавно. Асфальт еще не высох, а солнце сияет, как летом… – девушка задумалась.

Увидев, что мысли начинают уносить ее, нянечка поспешила отнять у бессмысленных воспоминаний хрупкую девушку.

– Ты тоже похожа на солнышко. Расскажи, чем будешь сегодня заниматься? Готовиться к сессии?

– Не волнуйтесь. Я ведь вижу, что Вы всячески стараетесь меня отвлечь от мыслей, которые, как Вам кажется, меня заставляют переживать. Не нужно. Все прошло. Прошло все! – сказала, как отрезала, и принялась за свой завтрак.

– Если хочешь, я куплю нам по мороженому и мы посидим с тобой в саду. Ты будешь трудиться над конспектами, а я вышивать. У меня все равно сегодня выходной.

– Сегодня я выйду дальше, чем наш сад. Мне нужно попасть в одно место. Очень нуж-но, – по слогам произнесла девушка и закусила нижнюю губу.

– Я ведь не против. Только скажи, куда ты идешь?

– Сегодня мне снился сон. Впервые за долгое время мне снился добрый, ласковый сон, – тихо и прерывисто говорила она.

– В этом сне я стояла в абсолютно залитом свечным светом, помещении. Вокруг меня огромные, до пола, иконы. Я стою посреди них. Такое непередаваемое и неожиданное тепло исходило от них. Все подсвечники перед иконами были в свечах. В Храме была я одна. Вдруг дверь, огромная, резная дверь, открылась. Не было ни скрипа ни шума, она открылась легко. И я проснулась.

– Кто-то вошел в Храм?

– Я видела лишь силуэт. Нянечка, Вы понимаете? Мне было хорошо в этом сне. Он, можно сказать, спас меня, обогрел…

– Чудесный сон! Это добрый знак, детка. А горящие свечи в Церкви это присутствие Божественного света в жизни каждого христианина.

– Да-да. Я купалась в этом свете. Совсем не обжигающий, он дарил мне надежду.

– И сейчас ты собралась пойти в Церковь?

– Мне это необходимо.

Нянечка вышла из комнаты. Ашната начала собирать книги со стола, аккуратно расставляя их на полках рядом с конспектами. За сегодняшний день она хотела успеть многое: уборка в комнате, подготовка к экзаменам, поездка к Анне, поход в Храм.

– Вот, возьми, – нянечка вошла. Она вернулась в комнату с платком в руке. В Храм нельзя заходить с непокрытой головой.

– Спасибо Вам большое! Вы такая тёплая, и голос у Вас тёплый… – Ашната подошла к женщине и обняла её за плечи, уткнувшись в её теплое плечо.

– Рядом с тобой, такой красивой и воздушной девочкой, невозможно не быть теплой, – широкая улыбка добродушного человека, заставила Ашнату рассмеяться.

Более детской, лучезарной улыбки на зрелом, можно сказать, стареющем лице, она еще не видела.

– Я пошла. Пожелайте мне удачи!

– Держу за тебя свои пухлые кулачки, – снова улыбнулась женщина и сжала ладони в кулачки.

– Кулачки не нужно. Просто перекрестите меня, – Ашната серьезным взглядом окинула комнату.

Сколько было пережито в этих стенах и хорошего и плохого. Все, что было с ней, сделало её такой, какой сейчас. Сейчас она идёт в Храм. Чего было в ней больше: хорошего, или плохого, она не знала, но это и была она настоящая.

Идя по зеленой аллее, она слушала, как тоненько щебечут птицы. Трясогузки бегали наперегонки с воробьями и голубями за крошками хлеба. Маленькая девочка лет пяти крошила хлеб и кормила пернатых, а сидящая на скамеечке мама одобрительно улыбалась. Умилительная картинка. Пожилые люди играли в шахматы, громко жестикулируя. Явно, кому-то очень хотелось объявить долгожданный «шах», а другой и думал сдаваться. Молодая беременная женщина медленным шагом прогуливалась с собакой. Одной рукой она поглаживала живот, другой она держала каталог детской одежды. «Дорога к Храму такая светлая и тёплая. И правда, сегодня день ласков со мной», – подумала Ашната. Через несколько минут она уже стояла перед невысокой церковью. Солнце озорно играло на золотых куполах. Казалось, что зайчики, отбрасываемые повсюду, оживают на дорожках, притягивая взгляды пешеходов. Красота всегда завораживает. Она бывала в детстве в церкви. Почему-то ей запомнилась маленькая местная церквушка очень хорошо. Ашнате нравилось сидеть на скамеечке и наблюдать за тем, как служители поют красивыми басами на церковно-славянском языке. А когда к ним присоединялись совершенно неземные, ангельские, тонкие женские голоса, Ашната всегда вставала, поднимая головку вверх, ведь голоса доносились именно сверху. Маленькой, она еще не знала, что это церковный хор поёт на богослужении. Ей нравилось представлять, что голоса эти исходят откуда-то сверху и не принадлежат простым девушкам, служительницам Храма.

«Встреча с собой, уже взрослой и пережившей немало историй, должна произойти именно в Храме. Там, как нигде больше, тебе обрадуются. Даже, если твои истории не праведны», – так думала Ашната, и от этой мысли об этом, ей становилось легче. Она решила, что никому не расскажет об этой встрече, даже Анне. Нянечка знает, но она и была причастна к этому. И потом, Ашната точно знала, что женщина не станет донимать её расспросами.

* * *

Снова эти пустые, бесконечно длинные больничные коридоры. Но даже они не могли испортить то настроение, которое царило в душе белокурой красавицы. Девушка шла, не обращая внимания на искусственные цветы, летающих мух и запах мочи. Теперь она была надежно защищена изнутри, ничто внешнее не могло нарушить той гармонии, с которой сегодня она встретила этот день.

– Дорогая моя! Анна, как ты? – Ашната бросилась к подруге. Взяла её слабую руку поднесла к щеке и поцеловала.

– Твоя «дорогая» такой же хиляк, как и несколько дней назад. Только вот кушать приходится чаще. Меня заставляют. Ты оставила очень много продуктов.

– Ешь, твои силы быстрее восстановятся.

– Не тешай себя надеждами.

– Ты хотела сказать «не тешь» себя надеждами, – рассмеялась Ашната. Но я действительно, верю, что ты поправишься и тешу себя надеждой! Завтра же пойду в деканат. Хочу, чтобы тебя перевели в другую больницу.

– Оставь ты эти глупости. Не все ли равно где отмучиться?

– Глупости говоришь ты! Лучше посмотри. Я принесла тебе книги.

– Приятно пахнут, – раскрыв посередине толстую книгу, Анна поднесла её к лицу.

– Помню-помню, ты всегда так делаешь, когда покупаешь новую книгу. Первым делом ты её нюхаешь. Дай-ка и я попробую разобрать, что тебе так нравится в этих книженциях.

– Ну вот ты смеёшься. Для меня это самая крепкая надежда, которую мне даришь ты, а не которой я себя «тешаю», – рассмеявшись еще раз, над неправильно произнесенным Анной словом, она достала кефир и творожки.

– Аш, ты хочешь меня закормить? Зачем это все? Да и нельзя мне столько.

– Да, хочу чтобы моя хрупкая подруга превратилась в толстого бегемота, – шутя ответила Ашната и легонько ущипнула подружку за руку.

– Все шуточки. А, если серьёзно, ты, ведь понимаешь, что это все бессмысленно, – Анна опустила глаза и начала перебирать пальцами несвежую простыню.

– Я хочу попросить тебя. Давай сыграем в одну игру. Мы даем друг другу задание, и каждый день, выполняя его, рассказываем, что уже успели сделать. Как тебе?

– Ну? И что ты попросишь меня делать? Считать сколько капель из капельницы в меня влили сегодня?

– Это скучное занятие мы оставим на потом. Ты будешь читать. Для меня. До завтра ты должна прочесть 20 страниц, – Ашната сделала закладку, аккуратно подогнув край странички. – А завтра я приду и спрошу о чем, ты прочитала.

– Скучно. Ничего другого ты придумать не могла. Книжный червь, – Анна снова улыбнулась. Её зубы сильно пожелтели.

– Та-а-а-ак, – запустив руку в волосы, протянула она. – Дай мне подумать. Моя голова не так быстро соображает, как твоя, – водя по губам указательным пальцем, она закрыла глаза. Ей было сложно смотреть в одну точку, глаза словно бегали по больничным стенам. Сосредоточиться было легче, только закрыв глаза.

– Я жду, малышка. Твоя голова, как ты выражаешься, «варит» замечательно! Не сомневайся!

– Принеси мне завтра розы. Я хочу почувствовать их аромат.

– Какие?

– Ну, живые конечно!

– Да нет, какого цвета? Какого сорта?

– Мне все равно. Наверное, лучше бордовые. Или как там? Садовники не придумали еще салатовых роз, не знаешь?

– Дуреха, садовники ухаживают за растениями, а выводят новые виды, скрещивая цветы, другие люди. Они называются селекционеры.

– Мне все равно. Хоть космонавты. Цены не было бы этому селекти-селектионе-не-рку… Как ты его там назвала?

– Се-лек-ци-онер, – произнесла по слогам Ашната. – От слова селекция. Селекция – это наука о методах создания новых пород животных и других организмом, а не только цветов. Это, так сказать, общее название людей, старающихся улучшить наш мир.

– Жила двадцать восемь лет на свете и не знала такого простого слова, – почесав затылок, сказала Анна и рассмеялась.

– Одним из самых известных селекционеров был академик Николай Иванович Вавилов. Могу рассказать тебе о нем. Или, что будет еще лучше, принесу тебе несколько книг. Знаешь, как интересно читать о том, как он…

– Потом-потом. Расскажешь мне это позже. Я быстро устаю. Целый день здесь не с кем поговорить, а ты приходишь, и я быстро устаю. Вот досада!

– Ничего. Это дело поправимо! Я могу приходить несколько раз в день, чтобы ты не отвыкала от моего голоса, – улыбнулась Ашната и погладила влажный лоб подруги.

– Хочешь, чтобы после наших встреч я ложилась замертво и спала до следующего дня? Когда же мне выполнять твои домашние задания?

– Уговорила, моя дорогая. Завтра почту тебя своим присутствием один и только один раз.

Девушки смеялись, их смех разводил грозовые тучи, нависшие над палатой с обшарпанными стенами и невыносимым запахом смерти. Посещения не были длительными, врачи не разрешали Ашнате подолгу сидеть с больной подругой. Уходя, девушка заметила, что койка, где еще вчера лежал старик, опустела. «Что поделать, если он сдался. Никогда, ни при каких условиях, человек не должен сдаваться! Наверное, это и есть самый страшный грех против самого себя», – думала она, спускаясь по обвалившимся ступенькам.

* * *

Позолоченный фонтан с фигурой Самсона, разрывающего пасть льва, был наполнен розовым шампанским. Лепестки алых роз плавали на поверхности, садовник в смешном смокинге то и дело, подсыпал свежие лепестки, и делал он это с таким важным видом, будто его занятие снимали скрытой камерой. Конечно, шампанское в фонтане, не было таким дорогим как то, что было разлито в хрустальные бокалы на круглом столе посреди сада. Каждый из гостей подходил к пирамиде из бокалов с игристым вином и угощался. Официанты тоже не сидели без дела. К особо важным персонам они подходили, заложив одну руку за спину, второй поддерживая позолоченный поднос. Погреба с настоявшимися, эксклюзивными винами, сегодня опустошались по распоряжению хозяйки дома. Красивые бутылки, которые нередко стоят дороже содержимого в них, стояли во льду, пока бармен не откупоривал очередную бутылку в угоду гостям и на радость хозяйке торжества. На импровизированной сцене танцевали смуглые мужчины. Они были накрашены и выглядели как египетские фараоны, с жирно подведенными глазами. На головах у них были горящие канделябры. Особенно красив танец живота выглядел, когда освещение в саду приглушалось. Тогда основной источник света – горящие свечи в канделябрах у танцующих, приковывал к себе всеобщее внимание. Танцоры менялись. Когда на сцену выбежала девушка в красивом наряде с многочисленными блестками и висюльками на талии, и ловким движением руки подняла с пола саблю, многие мужчины сразу замерли. Они смотрели с вожделением на то, как танцовщица двигается по сцене, подчиняя одним взглядом дикой пантеры всех, кто попал в плен её черных глаз. Марокканка, часто выступавшая на корпоративных и закрытых вечеринках, привыкла к вниманию состоятельных мужчин. Она знала себе цену и никогда не занижала её. Она была настоящей звездой любого праздника, никто и не смел с ней торговаться. Необузданность и покорность – вот какая жгучая смесь может пленить почти любого мужчину, готового отдаться приключениям. Приключению длиной в один вечер. То, как она балансировала саблей на пышных бедрах, вызывало всеобщий восторг. Солидные мужчины: политики, банкиры, финансисты, экономисты, все они превратились в юнцов, старающихся изо всех сил громче хлопать в ладоши, чтобы она обронила на них хотя бы один взгляд. Бывалые уже знали, что цена вопроса будет решена очень скоро, но все равно аплодировали, не скрывая восторга. Цена такой девушки высока, её могли позволить себе лишь избранные среди избранных. Все они – пластмассовые, были приглашены пластмассовой женой, чьи мысли были направлены исключительно на то, чтобы удивить гостей новыми блюдами и своими украшениями.

Александр был любезен со всеми. Ходя по саду с бокалом шампанского, он здоровался со всеми, рядом с кем-то даже задерживался и беседовал. Многие подходили к нему первыми. Среди политической элиты, он был одним из тех, кто не любил богемных мероприятий, но тем ценнее было его общество. К нему стремились, его уважали, с ним хотели быть рядом. Его надежное, тихое, но уверенное слово было на вес золота. Он ни разу не ошибался. Относясь ко всему со свойственным ему аналитическим умом, он взвешивал каждую мысль, каждую фразу. Никто не сомневался, что именно он станет следующим президентом. Обладая всеми качествами лидера, талантливого руководителя, умелого оратора и специалиста в любой области, которая затрагивала сферу его интересов, он подходил на эту роль как никто другой. Казалось, ему под силу проект, любой сложности. И только он один знал: чем сложнее была задача, тем интереснее ему было жить. Так он забивал пустоту, которая брешью селилась в душе в штиль. Забивал её не депрессией, антидепрессантами, алкоголем или дурной смесью. Он заполнял пустоту работой. Чем тяжелее было в душе, тем рьянее он бросался с головой в работу. После десятичасового рабочего дня, который продолжался в автомобиле, в частном вертолете, за обедом, за ужином… он чувствовал себя хорошо. Александр часто засиживался до ночи в кабинете, перебирая бумаги. Тогда он не чувствовал себя одиноким. Счастьем это тоже можно назвать с натяжкой. Но хотя бы не было этой серой, вселенской пустоты.

Лидия выглядела шикарно. Черное платье с длинным разрезом на спине и таким же разрезом в зоне декольте. Крупное бриллиантовое колье и два перстня на пальцах. Ухоженные длинные ногти были избалованы ежедневным уходом. Забранные волосы, из которых выбивался кружевной локон, оголяли дорогие серьги. Они только дополняли шик, для которого эта женщина была создана.

На ужине, они почти не общались. Александр не то чтобы избегал супругу намереннно. Он делал это не для того, чтобы обидеть её. Уже несколько лет, как они договорились, что каждый будет жить своей жизнью, не унижая достоинств друг друга и уважая территорию каждого. Он держал своё слово, она же, напротив. В желании сделать мужу больно, она рассказывала обо всех своих похождениях подругам, которые не отличались чувством такта. Почти сразу эти кулуарные истории, получали огласку. Конечно, Александр не делал из этого проблему. Каждый раз говоря, что своим поведением, унижает вовсе не его, а себя, он снова и снова раздражил ее холодом. Несколько месяцев назад она попросила развод. Страшнее разъяренной влюбленной женщины может быть только молодой, тихий жигало, влюбленный в деньги.

– Я не ревную тебя. Мне просто страшно за тебя.

– Ты завидуешь нашей любви. Конечно, я встречаюсь с красавцем кровь с молоком. Жгучий брюнет, смуглый, а какие у него упругие ягодицы, м-ммм, да только за одно прикосновение к ним, я готова бросить полмира к его стройным ногам, а ты жалеешь какие-то несколько сотен тысяч.

– Да пойми, Лидия, это альфонс. Он постоянно просит у тебя денег. Не наводит на мысли?

– Тебе жалко дать нам денег?

– Ты прекрасно знаешь, что я никогда ни в чем тебе не отказывал. Но сейчас нуждаешься не ты, а он! Передо мной стоишь ты, и просишь деньги ты, но говоришь его языком, его словами!

– И я нуждаюсь! Ты забрал мою карточку, заблокировал мои счеты. Как мне жить? Завистливый дурак! Дай мне устроить свою жизнь.

– Не кричи. Тебе нужно успокоиться. Только не со стаканом вина. Ты слишком много пьешь.

– Даже не спрашиваешь, за что я люблю его. Да вот за это! Он мне ничего не запрещает. Здесь же я слышу только упреки и запреты. Надоело мне это все. Дай мне развод!

– Мы говорили уже об этом. Когда ты встретишь достойного мужчину, я только обрадуюсь за тебя и поддержу ваш союз. Не глупи и успокойся.

– А вот возьму и выброшусь из окна. Вот тогда посмотришь, как будешь спокойненько спать, зная, что на твоей подлой совести висит преступление.

– Значит завтра я приставлю к тебе врача.

– Не смей этого делать, ничтожество! Я знала, что ты изверг, но не до такой же степени.

– Я хочу, чтобы ты жила хорошей жизнью. Ненавидя меня, не уважая, любя другого мужчину, не важно. Главное – жила и была счастлива.

– В тебе говорят зависть и злоба. Научился там у себя на дебатах мозги людям пудрить, вот и меня сейчас пытаешься запутать.

– Сядь, – он протянул ей руку и предложил сесть рядом. – Послушай, мы прожили десять лет. За это время между нами было многое: твои измены, ссоры, скандалы… Но было ведь и хорошее. Давай хотя бы в память об этом хорошем не будем все усложнять. Я верну тебе карточки и открою счета, когда ты успокоишься и выкинешь затею выйти замуж за ушлого альфонса. Ты можешь с ним спать, появляться на публике, словом, делай что хочешь, но не губи свою жизнь.

– Просто ты не отпускаешь меня…

– Не так. Я просто не допускаю, чтобы твою жизнь сломал молодой прохвост, желающий поживиться за твой счет. Ты красива, ты молода, изысканно одета, много путешествовала. Неужели ты не видишь рядом с собой достойного мужчину? Я вижу! Так почему ты довольствуешься обществом жалкого жигало?

– Мне нужно отдохнуть, Александр. Дай мне время подумать обо всем. Только не приглашай ко мне врача. Не бойся, выбрасываться из окна не буду. Я просто устала, – тихим голосом, почти неслышным, повторяла она…

– Если хочешь, поезжай к маме. Тебе заказать билет?

– Я подумаю… – тихо ответила она изможденным голосом и еле-еле, шаркая подошвой бархатных тапочек, пошла в свою комнату.

После очередного всплеска в пьяном угаре, женщина ложилась без сил на кровать и засыпала. Такие приступы теперь с ней случались часто. Особенно после того, как она связалась с загорелым парнем, который выкачивал из неё все деньги и поил её, Лидия стала вести себя агрессивно.

У шоколадного фонтана стоял официант в белоснежном пиджаке. Манерно улыбаясь гостям, он наливал в хрустальные пиалки порции бельгийского и швейцарского шоколада. Выбор был велик: чёрный, молочный, белый, с изюмом и фундуком, сладкий и горький, каждый непременно посыпался сусальным золотом. Публику, собравшуюся на рауте, сложно было удивить, но хозяйке все-таки удалось подбросить пыли в глаза тем, кому хлеба и зрелищ всегда мало. Меню сегодняшнего вечера соответствовало тематической вечеринке: восточные танцы, восточная музыка, энергичные музыканты, играющие на барабанах, тамбуринах, устиях и других национальных марокканских инструментах. Официанты разносили подносы со свежими фруктами, сухофруктами, пастилой, восточными сладостями и пряностями. Когда Лидия вышла на сцену, музыка тотчас выключилась. В микрофон она произнесла приветственные слова гостям и пожелала всем чудесного настроения. Не забыла она акцентировать внимание на том, что сегодня вечеринка не совсем обычная, и хоть столы не ломятся от привычных фуа-гра, лобстеров, осетров и черной икры, зато стоит обратить внимание на изысканную национальную марокканскую кухню: шеббакию (марокканский хворост), запеканки с морепродуктами, цыплят, запеченных с апельсиновыми цветами, мясное рагу с черносливом и миндалем, кускус и прочие восточные радости. Особенно гостям понравился суп. Вот уж неожиданность, как знатоки изысканной высокой кухни с удовольствием угощались простым марокканским борщом, который полагалось съесть в сочетании фиников и сладких пирогов.

Посуда из богемского стекла постоянно наполнялась то одним кушаньем, то другим. Приглашенным, явно пришлось по душе все, что готовили для них, специально выписанные из Марокко, шеф повара.

Пригласили к столу и Мадину – танцовщицу, которая так заворожила присутствующих мужчин своим жарким танцем. Ей подал руку низкорослый, коренастый мужчина в дорогом костюме с красной бабочкой на шее. Он смотрел на неё пожирающим взглядом. Не удивительно: он знал, что скоро овладеет ею и это удовольствие продлится столько, сколько ему захочется. Танцовщица не отходила от него. Сопровождая его по саду, она смотрела на него своими черными глазами, не упуская возможности продемонстрировать свои прелести другим претендентам. По правде говоря, ей было чем гордиться, тело и у неё действительно было аппетитным. Такая женщина не бывает одна, но и быть с одним, она тоже не умеет. На присутствующих мужчин она по-прежнему смотрела холодным взглядом дикой пантеры, которую за бриллиантовый поводок ведёт хозяин. Сегодняшнюю улыбку она дарит только ему. Он дорого заплатил за удовольствие недолгого пребывание с одалиской, и шел, гордо демонстрируя всем собравшимся, своё превосходство.

Пройдя по саду к дому, они вошли внутрь и поднялись на второй этаж. Это крыло отводилось гостям, которых последнее время в доме бывало все меньше. Поднимаясь по лестнице, он несколько раз хлопнул ладонью по её ягодицам и сжал выпуклые части ее тела. Коротышка не думал, что их кто-то может увидеть. Такие встречи спланированы: высокая цена вопроса, свои правила, свои герои. Он был её хозяином, пусть на один вечер, но в этот вечер он мог с ней делать все, что заблагорассудится его жалкому умишке. А фантазии у пухлого мужчины с красным, потным лицом, были богатые, как и кошелек. Такие господа оставляют свою галантность за дверью. Его ночное развлечение и её рабство на взаимовыгодных условиях, будут продолжаться до утра. Войдя в комнату первым, не церемонясь, он резкими движениями сорвал с неё одежду. Как голодный зверь, коротышка набросился на неё, повалив на ковер. Изнемогая от желания проглотить её целиком, он трогал её рот, размазывая помаду по её смуглому лицу. То грубо массируя её пышную грудь, то пощипывая её чёрные соски, он жадно и громко пыхтел от удовольствия. Периодически мазал их жидким шоколадом из стаканчика, который принёс с собой из сада. Закончив акт наслаждения, он лег на диван, непристойно раскинувшись. Потный коротышка с лицом слизняка, фигурой жабы, и душой нелюдя. Привык командовать, подчинять. У такого слизняка крепкая семья, двое детей и любовница. Казалось бы, чего не хватает этому похотливому гусю? Пискливым голосом кровопийцы, он приказал ей не ложиться рядом, а станцевать ему, не одеваясь. Она танцевала, а он продолжал приказывать. Ему нравилось, когда она садилась на стол, раздвигала ноги и начинала играть с шёлковым платком. Особенно, красный как рак, коротышка, пищал от удовольствия, когда она брала саблю и, еле касаясь рукояткой своего лобка, выбрасывала острое орудие на середину комнаты. Его заводило это, и он снова подзывал её к себе. Облизывая её ягодицы, он жадно причмокивал и рассматривал её тело. Положив танцовщицу на диван, он начинал двигаться быстрее. Несколько раз он отрыгнул, не стыдясь её присутствия. Вновь оседлав её, он, задыхаясь от одышки, сказал вскользь «От этого шоколада сильная изжога», и снова отрыгнул. Толстяку хотелось заполучить её всю, без остатка. Его движения были безжалостны, не удивительно, слизняка совершенно не волновало, получает ли удовольствие партнерша. Почему это собственно должно его тревожить? Она – рабыня, его наложница, а наложниц ни о чем не спрашивают, с их желаниями не считаются. Несколько раз он поцарапал её пухлые губы, не специально, но и не особо церемонясь. Его тонкие губы обнажали впалый, как яма рот. Отбеленные зубы выглядели неестественно на раздутом жабьем лице. Наконец, насладившись сполна, он лег, почесав свой яйцевидный живот, раскинулся и уснул мертвецким сном. Жалкое зрелище.

* * *

– Мой господин, можно Вас на минуту? – испуганные глаза женщины никак не могли сосредоточиться.

– Что случилось, Мадлен? – как всегда, спокойным голосом, спросил Александр.

– В комнате, где переодевалась эта восточная танцовщица, сидит какая-то девочка. Кто это? Она не выходит из комнаты.

– Не в курсе.

– Тогда спрошу у госпожи. Она наверняка знает, кто это и что она там делает.

– Оставь, я сам узнаю.

Найдя администратора танцовщицы, Александр узнал, что вместе с ней прибыла и её дочь. Девушка была еще совсем юной. Четырнадцать лет для мусульман возраст цветения, для европейцев время чуть оперившихся юнцов. Отойдя от администратора, Александр обратил внимание, как к арабу подлетели двое знакомых ему мужчин. Особого значения не предав этому, он удалился.

Гуляя по саду, он слушал музыку, она и правда была красивой, тонкой, тихой, совсем не навязчивой. Под неё хотелось мечтать. Мужчина снова вспомнил о своём сне. Не смотря на то, что он улетучивался с каждым днём все дальше, как хорош, как сладок он был. Простое воспоминание обливало его душу недостающим теплом.

– Значит договорились? Сумма устраивает? Мы может рассчитывать на Вас?

– Вы не хотите даже взглянуть на неё? – голос с арабским акцентом говорил очень оживленно, явно желая понравиться собеседникам.

Тот, кто однажды бывал на восточных рынках мог убедиться в удивительной способности таких назойливых торговцев продать совершенно не нужную вам вещь по высокой цене.

– Если она похожа на мать, то все в порядке. Давайте-давайте пошевеливайтесь же.

– Все должно быть в тайне, говоря Вашим языком, строго конфиденциально, – снова этот наглый голос подлеца торговца.

– Еще бы, – переглянувшись, мужчины, захихикали.

Разговор трех мужчин, проходящих рядом, разбудил Александра от сладостного послевкусия сна, которое овладело им. На правах хозяина, он последовал за ними, не задумываясь о том, что его заметят. Он шел молча, почти бесшумно. Зная, что публика, которую так любила его супруга, а он с трудом выносил, не всегда отличалась порядочностью, заподозрил что-то неладное. Были среди них, действительно уважаемые люди, но их было крайне мало, и они так же как Александр редко посещали подобные мероприятия. К большому сожалению, мистер и мадам Уилкер были в отъезде, поэтому не смогли приехать на вечер. Их общества очень не хватало Александру. Они были единственными, с кем можно было общаться, несмотря каждые 5 минут на часы. Вот уже много лет Роберт Уилкер и Александр были лучшими друзьями.

Он уже догадался, куда так спешили трое мужчин. Открыв дверь в комнату, выделенную для танцовщицы в качестве гримерной, администратор вошел. На стуле сидела молоденькая девушка. Испуганными, черными, как у матери глазами, она смотрела на него. Араб подошел, распустил её длинные волосы и забрал их наверх.

– Ну что я вам говорил? Лебединая шея и густые волосы. А какие у неё пухлые губки. Еще не целованные, – он громко засмеялся и провел длинным пальцем по её губам.

– Покажи её грудь. Не маленькая ли…

– Уверяю, что грудь у неё упругая, как у молоденькой козочки.

Когда мужчина собрался снять с девочки платье, зашёл Александр. При виде хозяина дома, трое заговорщиков опешили. В погоне за добычей, они не услышали шагов, которые даже не старались стать тише.

– Что здесь происходит?

– Господин, я хотел показать двум джентльменам эту молоденькую танцовщицу. Они хотели заказать её выступление на будущей неделе, – запинаясь, начал оправдываться араб.

– Покиньте комнату.

– Александр, ты понимаешь, что сейчас не прав? – один из мужчин подошел вплотную к нему и произнес слова чуть угрожающим тоном.

– Покиньте комнату. Все!

Испугавшись не на шутку, и разозлившись на свой испуг, те двое спешно ушли. Администратор поплелся за ними, чертыхаясь. Упустил такой куш: продать невинность девушки по высокой цене. Такой удачи у него еще не было, но как видно, не судьба сегодня. Не сейчас, и не в этом доме. Хорошо, что они успели обменяться телефонами.

Александр подошел к девушке, поднял её подбородок: в глазах он увидел что-то, напоминающее отчаяние. У такого юного создания, в силу возраста, не может быть в глазах отчаяния. Но то, что застыло в них сейчас, поразило его.

– Пойдём со мной.

– Я хочу ждать маму, – голосок с арабским акцентом.

– Здесь оставаться не стоит.

Поднявшись со стула, она поправила волосы, которые рассыпались по её смуглой спине и плечам. Она была красива. Вполне сформированная девушка с красивыми формами.

Приведя её в свою комнату, он запер дверь.

– Ложись. Тебе нужно поспать.

– Хочу подождать маму.

– Твою маму предупредят, что ты у меня в комнате. Ложись и не волнуйся.

Подойдя к ней, он погладил её по голове и пошёл в ванную.

– Вы куда уходите?

– Приму душ и вернусь.

Тяжелые струи воды ложились на его тело. Он не занимался в тренажерном зале, который находился в их доме для Лидии, но любил теннис и плаванье. Иногда мог часами плавать, не выходя на берег. Загорать ему не нравилось, пустому валянию на песке он предпочитал активный отдых. Он был хорошо сложен. Мужественные крупные руки и сильные мужские плечи, прямая спина и уверенная походка все говорило о силе его характере. Являясь крупным политиком, известным общественным деятелем, он был замкнут, и находил удовольствие в уединении. В его мыслях присутствовала потребность в общении, но только в том, которое никак не могло найтись. Убегающая иллюзия. Он не гнался за рафинированным общением, но и опускаться до пустой болтовни с нуворишами он тоже не мог.

Надев халат и причесав волосы, он зашёл в комнату. На кровати лежала обнажённая девушка. Её глаза больше не бегали в испуге. Они остановились, смотря ему в глаза. Красивая линия бедра напоминала голову лебедя. Грудь была и правда очень красивой, сливовидной формы соски притягивали к себе взгляд. Её девственная красота была притягательной. Те двое долго торговались с администратором, чтобы завладеть этим телом. А она, лежала в метре от своего спасителя, нагая и желающая ему отдаться даром.

– Я хочу, чтобы Вы стали моим первым мужчиной. Вы добрый. Лучше с тобой быть, чем с ними. Все равно это случится, так лучше с тобой, – еще раз повторила девушка и совсем не вульгарным, открытым взглядом, посмотрела на него.

Минута молчания. Ему оставалось только распахнуть халат и покориться судьбе. Несмотря на свой юный возраст, она доставила бы ему немало удовольствия. На Востоке, девочки лет с десяти – одиннадцати готовые невесты. И неважно, что жениху может быть пятьдесят с лишним лет. То, что кажется дикостью европейцам, в странах Востока считается нормой. И вот сейчас, перед ним лежала девушка, по меркам своего народа, в самом расцвете красивого возраста, и просила стать его первым мужчиной. Он сел на край кровати, дотронулся до её лица и улыбнулся.

– У тебя кожа, как у персика. Бархатная.

– Я хочу быть твоей, – она взяла его руку и положила себе на грудь.

Резким движением, он убрал руку и еще раз коснулся её лица.

– Ты красивый ребенок, у которого вся жизнь впереди. Не загрязняй её.

– Куда ты уходишь?

– Пойду в соседнюю комнату. Мне нужно выспаться и тебе необходимо отдохнуть. Я запер дверь, поэтому спи спокойно. Никто тебя не побеспокоит.

Александр вышел из комнаты. Из окна спальни он наблюдал за тем, как продолжают веселиться гости. На минуту ему показалось, что в саду собрался клубок змей, кишащий и готовый ужалить каждого, кто не такой скользкий и шершавый, как они. Поймав себя на этой мысли, он вздрогнул и посмотрел на дом Мадлен, в котором горел тусклый огонек. Он вспомнил, как вкусно в нем пахло булочками с корицей. От этого, на душе стало светлее и уютнее. В этот вечер, он уснул быстро. Ночь пролетела незаметно.

Утром, войдя в комнату, где ночью оставил отдыхать юную красавицу, он увидел, что рядом с ней сидит мать.

– Хорошо, что я застал Вас, – произнес он довольно жестким тоном и сел в кресло.

– Аиша мне все рассказала. Поверьте, господин, я очень благодарна Вам.

– Все, чем занимаетесь Вы, меня не интересует. Это Ваша жизнь! Но вижу, что судьба собственной дочери Вас мало волнует. Ну что ж, позвольте мне вмешаться и внести некоторые коррективы! – он говорил жестким, режущим тоном.

– Не понимаю, о чем Вы говорите, господин.

– Аиша, выйди, пожалуйста, на балкон, – открыв девочке дверь, он указал на пуфик рядом со столиком. – Нам нужно поговорить с твоей мамой.

Девушка спешно встала и вышла на балкон, плотно закрыв за собой дверь.

– Повторяю, Ваш образ жизни мне неинтересен. Но подумайте о девочке. Она еще совсем ребенок. Вы отдаете себе отчет в том, что таская её с собой по корпоративам, Вы рискуете её жизнью?

– Самое большое желание, что есть в моем сердце – это выдать её поскорее замуж. Чтобы она была при муже. Мне все равно что… – Александр не дал ей договорить, оборвав на полуслове.

– Вот именно, что Вам все равно: все равно, сколько ему лет, где она будет жить, и как с ней будут обращаться! Меня просто бесит Ваше равнодушие ко всему происходящему. Вы вынуждаете меня говорить пошлости, которые я говорить не хочу!

– Что я могу поделать, если судьба так распорядилась. Что я могу сделать?

– Вам хорошо платят за Ваши искусства танца и постели. Неплохое состояние. Куда Вы тратите эти деньги, меня не волнует, но почему должно страдать невинное дитя, я не понимаю. В общем, пустой разговор. Я решил, как поступлю, а Вы выслушаете меня и сделаете так, как я скажу! – Александр повысил тон и сразу осекся. Не смотря на то, что он пребывал вне себя от халатности матери к своему ребёнку, ему было жаль их обеих.

– Мои деньги лежат в банке. Я готовлю хорошее приданное для Аиши.

– Кому нужно будет это приданное, подумайте! А если её изнасилуют или продадут богатому старику, который попросту сделает её своей рабыней, какой тогда толк с этого барахла, на которое Вы копите сейчас!

– Удел женщины подчиняться.

– Прошу не нужно нести подобную ересь! Хотя, возможно Вы правы… и удел дуры – подчиняться!

– Я не знаю, где найти хорошего жениха для дочери. Для того, чтобы мы безбедно жили, я постоянно езжу, выступаю. Оставить её одну в Марокко я не могу, – она сидела и плакала, без макияжа она выглядела не намного старше дочери.

– В общем так. Я хочу, чтобы Вы купили дом у себя на родине и оставили девочку там. В безопасности и покое. Это первое. Второе: я найму для неё преподавателей, которые обучат её читать и писать. Насколько я понимаю, ни того ни другого она не умеет.

– Зато она умеет хорошо танцевать. Я учила её танцам с детства.

– Ну, это ей вряд ли пригодится в университете. Но потом, потом, когда она выйдет замуж, то будет танцевать для своего мужа, сколько угодно. Но зарабатывать себе на хлеб танцами она не будет!

– Но как?..

– И третье: пройдя курс подготовки к поступлению в колледж, она улетит из Марокко и будет учиться у нас на Западе.

– Зачем? Нам этого не нужно. Мы мусульмане.

– И наконец, после колледжа, она поступит в университет, – Александр не слушал тихое бормотание танцовщицы. Все для себя решив, он продолжил. – Все расходы я беру на себя. Открою для неё счет, там будут необходимые суммы на преподавателей, колледж и университет. А что касается веры, то никто не неволит её снимать платок. На Западе полно мусульманок и в школах и в колледжах.

– Я не могу Вам ничего обещать, господин. Вы хотите, чтобы моя Аиша жила жизнью европейца, но она другая.

– Слушать глупости – утомительное дело. А сейчас, если позволите, я хочу наедине поговорить с Аишой. Уверен, она разумная девочка и поймет, что для неё лучше.

– Но как же её замужество? Когда она найдёт себе жениха, если будет все время учиться?

– Когда придёт время и Богу будет угодно, она встретит юношу, которого полюбит. Ей нужно жить, а не быть игрушкой в чьих-то руках: не всегда эти руки чисты и распахнуты для объятий. Вам это должно быть хорошо известно!

– Я понимаю, о чем Вы говорите. Хорошо, я подумаю, господин – опустив глаза, сказала она и снова расплакалась.

– Мой помощник полетит с Вами в Марокко. Он проследит, чтобы были соблюдены все формальности. Поможет в оформлении покупки дома.

– У нас будет дом на Медине… – мечтательно промурчала Мадина и закрыла от удовольствия глаза.

– Дом будет записан на Аишу. Надеюсь, здесь не может возникнуть никаких возражений. Вот кажется и все.

– Спасибо, господин! Я хочу много раз сказать Вам спасибо за то, что прогнали тех мужчин, которые могли поиздеваться над моей доченькой. Поверьте, я очень люблю её, – она кинулась к его ногам.

– Встаньте! Сделайте все, как любящая мать, чтобы Ваша девочка была счастлива. Тогда, возможно, и Ваша жизнь изменится.

Мадина подошла к балкону, открыла ручку двери и рукой показала дочери, что можно вернуться в комнату.

– А сейчас примите душ и спускайтесь к завтраку. Жду вас обеих. Сегодня нас буду баловать свежими булочками с маком и блинчиками с тыквой. Я уже кажется чувствую их аромат, – Александр улыбнулся и удился.

* * *

Идя к кабинету деканата, Ашната несколько раз останавливалась. В её душе боролись две главные черты ее характера: уважительное отношение к старшим, и чувство справедливости к более слабым. Старшие, как бы ни были уважаемы, тоже бывают не правы, и не признавать это – равносильно предательству по отношению к тому, с кем взрослые бывают жестоки.

– Здравствуйте, госпожа Орло. Я могу войти?

– Ашната, заходи. Я думала, ты сейчас с Анной. Как она? – листая журнал, отвечала женщина. Её очки, больше похожие на пенсне, висевшие на кончике длинного носа, дополняли образ кабинетной крысы.

– О ней я и хочу поговорить с Вами, если позволите.

– Конечно, Ашната. Слушаю тебя. Присаживайся, – женщина поставила на стол два стакана, налила из графина воду и поднесла стакан девушке.

– Я пришла, чтобы просить Вас о разрешении начать сбор средств на лечение Анны.

– Не поняла, – женщина, занервничав, начала суетливо копаться в бумагах, разложенных на столе. Потом взяла себя в руки и остановила взгляд на девушке. – Так о чем Вы говорите?

– Я предлагаю начать сбор средств на лечение Анны, что здесь непонятного? – твердым голосом ответила Ашната.

– Вы же знаете, что Анна лежит в больнице. Там за ней отличный уход. Мы несколько раз были у неё. Да, не думайте, что Вы единственная, кто посещает нашу несчастную Анну. Больница может быть не шикарная, но условия там совершенно приемлемые. Уж поверьте, я знаю, что говорю, – фальшивым голосом заботливой наседки, отвечал ледяной голос.

Неужели люди всегда врут, прикладывая руку к груди, повторяя, что знают, что говорят. А еще, смотрят так демонстративно прямо в глаза, не переводя глаз, что становится тошно и невыносимо смотреть в эти пустые крокодильи зрачки.

– Хочу попытаться собрать средства для того, чтобы перевести её в другую больницу. Я каждый вечер сижу в библиотеках в поисках информации о болезни, которая съедает Анну. Вам должно быть известно, что условия содержания в этой больнице ниже среднего. Говорите, что были там несколько раз, я же посещаю Анну ежедневно и вижу, что пациентов желтого цвета, с каждым днём становится все меньше! Я не хочу, чтобы следующей была Анна!

– Вынуждена Вас огорчить. Я не могу дать своего согласия на проведение данного мероприятия, – типичная крыса: серый костюм, длинный крысиный хвостик жидких волос и маленькие глазки, которые и выпучиться не могли по-человечески.

– Вчера вечером, вернувшись от Анны, я долго просидела за компьютером. Существует много фондов, оказывающих помощь больным детям и взрослым. Точно такие же как фонды, помогающие бездомным людям и животным.

– Да, такие фонды и правда существуют. Но не думаю, что в случае с Анной кто-то откликнется. А вот шума будет на миллион.

– Позволю с Вами не согласиться! На свете так много добрых людей. Нет абсолютно здоровых людей. Мы должны помогать тем, кто серьёзно болен. И вчера, читая многочисленные истории выздоровлений, я поняла, что живу в прекрасном мире!

– Ашната, я понимаю Ваше желание помочь подруге, но вынуждена отказать.

– Да как Вы можете? Что Вы творите? – Ашната встала со стула и отшвырнула его до стены.

– Могу, моя милая, могу! Боюсь показаться грубой, но не наживайте себе врагов. Вам еще учиться здесь, не забывайте об этом, – испуганная женщина старалась не подавать вида, и своим уверенно-крысиным голосом отхлестала девушку по обеим щекам.

– Сидеть в теплом кабинете, перекладывая бестолковые бумажки с места на места не большая заслуга! Сейчас от Вас зависит спасение человека. Можете Вы понять это?

– Успокойся, Ашната. Ты просто устала. Я понимаю, что ты переживаешь за подругу, но нужно смотреть на вещи трезво. Отбрось эмоции…

– К черту эмоции! К черты Ваши правила! Вы просто боитесь предать огласке, то, что и в нашем привилегированном университете человек может заболеть…

– Замолчи! Не нужно это страшное слово произносить в этих священных стенах! Это храм знаний. Достаточно того, что она опозорила всех нас, так еще и ты меня будешь учить жизни. Разговор окончен!

– Как Вы некрасивы сейчас. Мне стыдно за Вас!

Ашаната вышла, громко хлопнув дверью. Она была вне себя от ярости. В такие минуты, она была готова на все, только бы добиться правды. Перед глазами было бледное, исхудавшее лицо подруги. Её тоненькие, как спички ручки и совсем безжизненные волосы. Некогда густая копна черных волос заметно поредела. Анна начала лысеть. Жуткая картина, и именно она стояла перед Ашнатой.

Пулей она поднялась на четвертый этаж. Остановившись у дверей ректора, она отдышалась и чуть было хотела постучать, как услышала разъяренный голос. «По всей видимости, он разговаривает по телефону», – подумала она и застыла.

– Ни в коем случае не выгоняйте её из университета. Если, как Вы говорите, девчонка не держала себя в руках, то и правда, сейчас она вполне может натворить глупостей, которые обойдутся нам еще дороже, чем болезнь этой несчастной!

Ашната не слышала, что ему отвечали на другом конце провода. Она только могла предположить, что телефонный разговор у ректора был с госпожой Орли, из кабинета которой она выбежала несколько минут назад.

– У нас все готово, Вы же знаете. Когда все будет кончено, мне сразу сообщат из больницы, оттуда везем тело в крематорий, и пусть потом кто-то что-то докажет…

Девушка стояла, прислонившись спиной к кабинету. Она чувствовала сильную слабость в ногах. То, что она слышала, никак не укладывалось в голове. Оно и не могло уложиться. Такие темные мысли могли зародиться только в темных головах, которым нет выхода к свету.

– Все-все. Не тревожьтесь Вы так. Это всего лишь девчонка, которая против нас мелкая сошка. Давить её конечно не нужно, но и принимать её у себя тоже не стоит. До тех пор, пока все не кончится, Вас для Ашнаты нет. Вы в отпуске. Все поняли? И вот еще что, у меня возникла мысль. И правда, все гениальное просто… – девушка больше ничего не слышала, у неё будто пропал слух. Ноги подкашивались.

Кое-как Ашната спустилась на первый этаж. Она была так бледна, что охранник подошёл к ней и спросил, не случилось ли чего. Синими губами она еле слышно прошептала, что хочет пить. Конечно, ему было абсолютно все равно, что с ней и как она дойдет до общежития, иначе довел бы бледную, как полотно девушку до остановки. Равнодушно протянув из своей будки ей полстакана воды, он продолжил решать сканворд.

Открыв ключом дверь от комнаты, она зашла. Сняла обувь и босяком пошла по прохладному дощатому полу. Несколько слезинок упали на пол, оставив влажный след. Тихо плача, она легла на кровать, свернувшись колечком. Обняв себя на плечи, она лежала в тишине. В голове прокручивались сегодняшние слова: жестокие, полные равнодушия слова. Взрослые часто ведут себя жестоко. Порой говорят, что жестоки дети. Чушь! Жестокие дети бывают только у жестоких родителей. Затем эти дети, вырастают во взрослых, воспроизводят на свет таких же злых детей, какими были они, и так далее.

Цепочка не прерывается. Только, если ген жестокости не перебьется более сильным геном добра. Такое тоже бывает. И тогда, на одного «светлячка» в мире становится больше.

Есть люди толстокожие, есть не очень. А есть и такие, которые рождаются лишь с легким налётом кожи. С годами он не отвердевает, наоборот, с каждым новым ударом, становится все тоньше. Ашната была сильной духом девушкой, порядочным человеком и преданным другом. Но её кожа была совсем тоненькой. Воспринимая все своей чистой душой, она принимала удар сердцем, потому что кожей не могла: она была прозрачной, как паутинка. Радовалась она, всецело открывая душу, любила отчаянно, отдаваясь чувству без остатка, ненавидеть она не умела, но могла противостоять несправедливости. Стоять за правду горой, она умела с детства. После этого душа болела, но всегда одерживала победу. Её улыбка была не только красивой, она дарила людям свет. Анна её сразу же назвала «светлячком». Не только за её золотые волосы, доброту и теплоту. Ее нельзя было не полюбить. Ашната никогда не раздражала. В ней не было притворства и кокетства. Во всем, что бы она ни делала, о чем бы не думала, и чтобы ни говорила, во всем она была Настоящей!

– Я не слышала, как Вы вошли, – тихим голосом, ответила девушка.

– Лежи, золотко, лежи. Я зашла только чтобы принести тебе бульон, – нянечка встала у стола с кастрюлькой в руках.

– Спасибо, но не нужно было. Я не голодна.

– Даже не хочу ничего слышать. Тебе нужно поесть. Посмотри, как ты похудела.

– Разве что несколько ложек. Больше в меня не влезет, – Ашната устало встала с кровати, потерла глаза и села за стол.

– Уже месяц, как ты каждый день ходишь в больницу. Детка, это хорошо, что ты поддерживаешь подругу, но и про себя не забывай.

– Знаете, о чем я думаю? Нет, не важно. Такие мысли нужно от себя гнать поганой метлой, – Ашната ела прозрачный куриный бульон, в который женщина накрошила морковку, корень сельдерея, молодую картошечку и зелень.

– Детка, в любом случае, нужно держаться. Знаешь, сколько больных деток прошли через мои руки. Над каждым я дрожала, каждого выхаживала. В вашем университете учатся ребята с ДЦП, есть и двое с синдромом Дауна. Такие детки для меня, как мои собственные. Каждый день, ухаживая за ними, я вижу какие они сильные, смелые и отважные.

– Вы большая молодец! На нашем факультете учится такая девочка. Правда не знаю, как её зовут, она всегда держится особняком. Но вижу, что преподаватели её очень любят и она часто улыбается им.

– Такие детки, как никто нуждаются во внимании, во внимании хороших людей. Плохого на их долю и так выпало не мало…

– Вы можете себе представить, как я хочу, чтобы Анна выздоровела?! Я знаю, что её не лечат, а только оттягивают время. Тяжело. От этого очень тяжело. Понимаете?

– Деточка, такова воля Божья. Самое сложное это благодарить жизнь за то, что кажется нам сложным и плохим.

– Как можно благодарить за болезнь? И как можно радоваться тому, что единственная подруга умирает?

– Радоваться горю невозможно. Если так суждено, то мы ничего не можем изменить, кроме своего отношения к этому. То, как она уходит, зависит от тебя. Больше у неё никого нет. Уходит она достойно, чувствую твою любовь.

– Какая разница? Знаете, я каждый раз, входя в палату, улыбаюсь. Видя, что с каждым днём её остаётся все меньше и меньше, я не подаю вида и говорю, что она выглядит прекрасно. Замечая, что она лысеет, я так же ласкаю её волосы и целую её пожелтевшую руку каждый раз, когда она хочет расчесаться. Кормлю её с ложечки. Приношу ей новые книги. Кстати, она начали читать книги! Говорит, что сама от себя не ожидала, что одолеет такое количество страниц, – Ашната улыбнулась, вспомнив то, как шутит её подруга, и салфеткой вытерла уголки губ.

– Сейчас ты собираешься к Анне?

– Да, переоденусь и поеду. Спасибо за обед, нянечка. Вы очень вкусно готовите!

– Когда ты вернешься, вишневый пирог будет готов. Посидим чайку попьем.

– Спасибо Вам за все! Без Вас мне было бы совсем невмоготу, – Ашната обняла женщину и еще раз улыбнулась.

Идя по залитому солнцем парку, Ашната смотрела, как с деревьев падают листья. Кружась, они дарили свой последний танец тысячам устремившихся на них, глаз. Они падали, но как красиво было это падение. К этому полёту они готовятся с рождения. Солнце просвечивало даже самые тоненькие жилки, обнажая самое сокровенное. Но разве есть запреты для тех, кто танцует свой последний танец при свете яркого солнечного дня?! Если вино из одуванчиков не что иное, как «закупоренное в бутылку лето»[1], то что такое опавшие листья, если не многоточия лета, оставленные людям на десерт. В минуты единения с природой, Ашната соединялась со всем зеленых, голубым, золотым… Казалось, они становились одним целым. Деревья забирали все плохое, озеро уносило слёзы, а ветер прогонял грусть.

– Знаешь, оказывается много деревьев рождаются оттого, что белочки забывают съесть припрятанные ими орешки? – дедушка, сев рядом с внучкой, рассказывал ей интересные истории о забавных грызунах с пушистыми хвостами.

Эта дорога к больнице через парк стала настолько привычной для Ашнаты, что люди стали узнавать её. При виде девушки с длинными, золотыми волосами, дети начинали улыбаться, взрослые просто смотрели, не выражая никаких эмоций, но смотрели как на уже знакомого человека. Длинная аллея заканчивалась светом золотым куполов. Каждый день, Ашната заходила в этот Храм. Что было бы, не будь там, в конце этих куполов? Там она набиралась сил перед встречей с подругой. Удивительным образом ей хватало мужества держаться самой и поддерживать умирающую Анну.

– Опять ты ничего не съела. Семицветик ты мой, снова мне придётся кормить тебя с ложечки, да? – Ашната старалась быть улыбчивой. Чем тяжелее ей было смотреть на Анну, тем чаще она улыбалась. Отвлекаясь на напряженные мышцы лица, волнение проходило быстрее.

– Я не хочу есть, – Анна вовсе не капризничала. Ее рвало всем, к чему бы она не притронулась.

Сегодня она выглядела хуже, чем вчера. Её потрескавшиеся губы и изможденного вида лицо говорили не о неделях надежды, и даже не о днях… Они говорили о часах, которые подобно песку уходили сквозь её худые пальцы.

– Я больше не хочу кушать.

– Хорошо, дорогая. Как скажешь. Я положу рядом с тобой йогурты, а ты потом сама съешь, ладно?

– Ты же знаешь, что у меня давно нет сил держать ложку в руке, – голос Анны казался совсем слабым, но сложный характер, не склонный к сантиментам, продолжал присутствовать и это радовало Ашнату.

– Давай я все-таки покормлю тебя, Анна. Ты не можешь лежать голодной.

– Посмотри, – сказала она и посмотрела в сторону пустых коек. Видишь, я осталась одна. На вид страшненькая, хилая, и непонятно серого цвета, а оказалась самой сильной, да?

– Расскажи мне лучше, что ты сегодня смотрела по телевизору?

Ашната привезла в больницу небольшой телевизорик, который поставила в палате. Когда пациенты собирались на вечерний просмотр, они забывали о болях, плохом самочувствии и могли радоваться тому, что происходит на экране. Больным разрешалось включать телевизор несколько раз в день: утром и вечером перед сном. Но Анна, тайком, подходила к нему и смотрела на длинноногих манекенщиц, ходящих по подиуму. Она оставалась молодой, симпатичной девушкой. Болезнь убивала её, но, не смотря на это, она старалась прожить свои дни полно, насколько это позволяло её слабое состояние. Во многом, благодаря подруге, она проживала этот мучительно долгий месяц в атмосфере дома. Ашната принесла из общежития постельное бельё, к которому привыкла Анна, повесила у её окна их занавески, купила маленький коврик и постелила его у койки. Ни на минуту Анна не чувствовала себя одиноко, оставаясь наедине с голыми стенами и запахом несвежей мочи. Из общежития, Ашната постоянно посылала приободряющие сообщения по телефону любимой подруге.

– Я больше не хочу читать книги.

– Ты стала хуже видеть? Дело в этом?

– Нет. Книги я больше не хочу и все. Забери их сегодня. Не нужно, чтобы после меня кто-то еще рылся в твоих книгах. А я не знаю, когда уйду. Но это будет скоро.

– Дурашка, ну чего ты опять такое говоришь? Хорошо, если ты настаиваешь, я унесу их сегодня же. Где тот пакет, который я оставляла около тумбочки?

– Меня рвало, и пришлось воспользоваться им.

– У тебя не было судна?

– Уже два дня мне не меняют судно, противно рвать в вонючие отходы. И в туалет приходится ходить по стеночке. Наверное они решили, что я задерживаюсь здесь и мне пора подохнуть.

– Почему ты не сказала раньше?

– Какой толк?

– Как это какой? Я сейчас же схожу и принесу тебе чистое судно!

Спустя несколько минут Ашната появилась с чистым судном руках.

– Ну вот. Сейчас я договорилась с медсестрой. Судно будут менять два раза в день, как положено.

– Завелась ты опять и не на шутку, – глаза Анны на минуту улыбнулись. Она закашляла кровью. Ашната вытерла платком уголки её синих губ и взяла её безжизненную руку в свою.

– Знаешь, на улице такая красивая осень! Листья падают-падают. Смотришь на них, и уносишься в их кружение. Сегодня наблюдала картину, как дедушка, играющий с внучкой рассказывал ей о… – Анна прервала подругу, не дав договорить.

– Я хочу, чтобы ты взяла с полки, на которой у меня стоит фотография отца, то, что завернуто в синий пакет. Сделай это для меня.

– Что там? – напряженным голосом спросила Ашната.

– Аш, ну не спрашивай ты. Просто сделай так, как я прошу.

– Хорошо.

– Забери в пакет книги, и-и… – она запнулась. Сил оставалось мало. – Блокнот. Помнишь, ты подарила мне его в первый день, когда меня положили в эту чертову больницу. Возьми его и прочитай. Только не отдавай никому мои вещи!

– Анна, дорогая моя Анна, ну что ты будто прощаешься со мной? Не нужно так. Прошу тебя, не оставляй меня! – Ашната не могла больше сдерживать слёзы. Они ручьем лились по её бархатному лицу.

– Ашната, я очень прошу, не плачь обо мне. Знаешь, что я поняла сегодня? Почему-то именно сегодня, черт его знает, наверное, потому что я чувствую, даже поджилки трясутся, как чувствую, что умираю. Возможно, я некрасиво жила и сейчас умираю от страшных болезней. Но умираю красиво, благодаря тебе. Ты, не стыдясь того, что я больна СПИДом и гепатитом С не отказалась от меня, не оставила здесь подыхать в одиночестве. Тот последний месяц, что ты подарила мне, да именно ты подарила мне этот месяц, он изменил все во мне! Я прочитала книжки, хотя всегда смеялась над чтением в принципе, считая это полной тратой времени. Я научилась смотреть на небо, на звёзды. Когда это делала ты, я считала тебя полной дурой. Я даже посмотрела несколько документальных фильмов по телеку о каких-то знаменитых ученых. Ты открыла мне кусочек своего мира. Мы жили бок о бок три года. Ты и тогда была готова поделиться им, только тогда мне он был не интересен. Сейчас он стал мне приятен, но я больше не нужна этой жизни. Да-а-а, бывают же несовпадения, черт побери! – Анна улыбнулась и замолчала. Она слишком много говорила.

– Тебе нужно беречь силы, моя дорогая! Пожалуйста, отдохни, – Ашната укрыла подругу пледом и, поцеловав её в мокрый лоб, прижала к груди ее ледяные руки.

Ей почему-то стало легче на душе. Она и сама не понимала, но какой-то магической силой обладали слова Анны: они были сказаны так искренне, так тепло и пронзительно, что у Ашнаты полились слёзы. Но это были не слёзы отчаяния и боли. Слезинки теплоты и кристальной чистоты скатывались по её щекам, гроздьями падая на холодный плед.

Вдыхая запах осени, она шла по улице, загребая листья ногами. Положив руки в карманы куртки, она шла не быстро. Мыслей в голове почти не было. Странное чувство было внутри, она не могла его распознать. Не сказать, что ей было не комфортно или наоборот хорошо. Скорее, это было моментом равнодушия, равносердия, равноумия.. Усталость, которая копилась полтора года отношений с мужчиной, который выворачивал её нутро наизнанку, выматывал и ничего не давал взамен. Единственное, что он оставил ей напоследок чувство опустошенности и недоверия к мужчинам. Она знала, чувствовала, что больше никому не сможет довериться. Сначала она считала, что он предал её. Нет, никто её не предавал. Случилось более жестокая штука: он всегда был таким, она просто не замечала, не хотела замечать этого. Ей нравилось цепляться за любовь, зная, что она горько обманывается. А он, взрослый мужчина, у которого жизнь состоялась и устоялась, пользовался её чистотой. Юное душой создание лицезрело, как её любимый мужчина напивался. Даже лёжа в постели с ней, он не забывал выпить несколько банок пива. Она все прощала, потому что любила. Любила первый раз. Доверяла ему все мысли, переживания, делилась радостью и счастьем. Она наполняла его жизнь смыслом, а он марал её жизнь грязными пятнами, которых по первой она просто не замечала. Потом, стала оправдывать его, и наконец, узнав о изменах, ушла. Отрывая его от себя с мясом, она все-таки смогла уйти. Навсегда. Но вместе с ним, она оставила всех будущих, всех, кто смог бы сделать её жизнь счастливее, мужчин. Она похоронила их, не дав родиться. Никому больше не было веры.

И сейчас, болезнь единственной подруги, которую Ашната любила, о которой заботилась, отдавая все силы, подкосила её. Не смотря на запреты декана, она все-таки разместила объявления в интернете, которые могли помочь собрать для Анны нужную сумму. Но, увы, у Ашнаты не было никаких документов, не было права собирать финансовую помощь. Узнав об этом, ей сразу же сказали, что если ей передадут на лечение хотя бы малую сумму, они все сделают, чтобы объявить её мошенницей, а сделать это будет не сложно. Кто она для них? Букашка, еле передвигающая лапками, раздавить которую не составит труда грубому башмаку.

Её тонкая душа воспринимала каждое темное пятнышко, как личную драму. Она, такая непохожая на остальных: тёплая, красивая, воздушная и романтичная, боролась за правду. Но вот почему-то странная вещь получается: либо борьба изматывает, либо только люди с такой красивой душой могут бороться за правду. Другим до справедливости дела нет? Где они? Или нужно родиться с таким необычным восприятием мира, чтобы пытаться в одиночку что-то изменить, делая этот мир чище? У Ашнаты не хватало силенок на борьбу. Но она не сдавалась. Сегодня, вернувшись в общежитие, ей придётся принять решение, которое навсегда изменит ход всех событий. Решение, которое ей предстоит принять, предопределит судьбу новой Ашнаты, хрупкой, но очень сильной девочки.

* * *

– Что здесь происходит? – голос фурии заставил всех напрячься. До того был неприветлив этот голос, что мать и дочь скукожились от страха.

– Ты уже встала, Лидия? Обычно ты спишь допоздна после таких вечеров как вчера. Присаживайся. Мадлен, мадам спустилась к завтраку. Подай еще один прибор, пожалуйста, – не прерывая чаепития, ответил он и потянулся за лимоном.

– Я спрашиваю, что здесь происходит?

– А что тебе кажется непривычным? – Александр, как всегда был сдержан и спокоен.

– Во-первых, мне непонятно, с какой компанией я должна сидеть за одним столом. Во-вторых, что это за запах крестьянской пищи?

– В-третьих, если тебя не устраивают первые две вещи, можешь позавтракать после нас.

– Ты меня выгоняешь? Александр, что с тобой происходит? Ты совсем сошёл с ума? Завтракаешь в компании проститутки и её выкормоша. Или эта девка так хороша в постели, что ты решил сделать её постоянной любовницей? Ну что ж, поздравляю! Перешёл на малолетних шлюшек, совсем заигрался, подонок!

– Госпожа, пожалуйста, не подумайте ничего такого. Мы просто говорили все утро, и господин пригласил нас позавтракать. А моя дочь, моя дочь… она не имеет ничего общего с Вашим мужем.

– Да он вас обеих так же похерит как и меня, как всех остальных. Он не задерживается ни на одной. Даже любовницу завести себе не может. Все мало ему. Это изверг, который не умеет любить. А ты, маленькая шлюшка, пошла вон из-за стола…

– Мадам, не надо говорить о моей дочери такие вещи. Она ни в чем не виновата.

Аккуратно положив салфетку на стол, Александр встал из-за стола. Спокойным взглядом он показал двум гостьям, чтобы они оставались на своих местах. Подойдя вплотную к жене, он взял её под руку и увел из гостиной. Она кричала, обзывалась, то и дело оскорбляла дочь Мадины и сам танцовщицу.

– Как Вам нравятся мои блинчики? – Мадлен поспела вовремя. Гостьи сидели расстроенные. Мадина и Аиша смотрели друг на друга, не понимая, почему госпожа так разозлилась на них.

– Вкусно. Очень вкусно, – сказала Мадина и пригубила гранатового сока.

– Но, вы ничего не съели. Это не дело. Пожалуйста, угощайтесь. По секрету скажу, что сегодня впервые я подала к столу блинчики и булочки с маком. Сам господин попросил меня об этом! – услышав это, маме и дочке стало спокойнее. От теплого голоса Мадлен, им передалось её спокойствие и душевное равновесие.