Читать книгу Воспитание мальчиков - Наталья Нестерова - Страница 6

Трудновоспитуемыми называют детей, совершающих антисоциальные поступки. Но есть еще вполне законопослушные дети, которые вовсе невоспитуемы. Они ничего не принимают на веру: ни традиций, ни правил, ни устоев, ни этикета. Таким был мой Митя. Ему еще повезло, что родился не в мусульманской семье. Потому что друзья-мусульмане рассказывали мне, как их заставляли учить Коран – без обсуждений, без вопросов. Вызубрить, запомнить – иначе строгое телесное наказание. В подобной ситуации на теле маленького Мити не осталось бы живого места. Прочитав, шестилетним, Библию для детей, он нашел семь несоответствий и навсегда отказался от религии.

Митя был подростком, когда приехавший из Питера школьный друг мужа, режиссер Григорий Никулин, поговорил с нашим младшеньким и поразился:

– Впервые в жизни встречаю абсолютно самодостаточного человека. Митька ваш – идеальная, саморегулируемая субстанция с хорошим интеллектуальным потенциалом.

Мне не понравилось, что моего сына назвали субстанцией, но, с другой стороны, хоть и неловко в том признаться, – определенные культурные навыки нам так и не удалось привить младшему сыну. Исчерпав все аргументы – от уговоров-объяснений до воплей, – я, например, махнула рукой на то, что столовый нож Митя принципиально держит в левой руке.

– Мне так удобнее. Почему, мамочка, я должен следовать какому-то этикету, когда мне нравится есть с вилкой в правой руке и с ножом в левой?

Я сдалась по этому и по другим пунктам воспитания культурного человека.

И вот теперь, когда во время семейного обеда Митя ловит грозный взгляд жены: «В какой руке у тебя нож? Какой пример ты подаешь сыну?» – и со вздохом меняет расположение приборов, я тихо радуюсь. Ага, достали! Правильно говорится: наши внуки отомстят нашим детям.

Неординарные поступки Мити всегда забавны в последующих пересказах, поэтому я и узнаю о них задним числом, когда поезд ушел. Меня берегут от лишних переживаний, спасибо! Узнай в момент свершения, долго сокрушалась бы по поводу своих родительских промашек, совершенных даже не по глупости, а из-за усталости сражаться с этим маленьким буддой. Детские выходки абсолютно книжного домашнего мальчика Мити, вредного и настырного, со своим мнением, которое не разбить никакими ар гументами, с главной установкой: «Оставьте меня в покое!» – я опущу. Приведу поздний и характерный, с точки зрения Митиной юношеской «самости», пример.

Митя окончил факультет вычислительной математики и кибернетики Московского государственного университета имени Ломоносова. Окончил на «отлично». Митя помнил дату вручения дипломов. Но почему-то думал, что вручение дипломов – это прийти в деканат, расписаться и получить книжечку.

Теперь представьте картину. Актовый зал МГУ. Выпускной бал: девушки в вечерних платьях, юноши в парадных костюмах. Ректор вручает дипломы. Первыми на сцену поднимаются обладатели красных дипломов. В том числе – Митя. Он прямо с дачи, с электрички. Сандалии, меж перемычек которых отчетливо видны нечистые пальцы с ободками грязи под ногтями. Пестрые шорты выше волосатых колен, растянутая майка с фривольным рисунком и пошловатой надписью… Бейсболку Митя догадался снять. Так и выходил на сцену к ректору…

Мой мальчик посмешище, чудаковатый гений? Не гений – определенно. Я долго боялась его гениальности. Успокоилась, когда познакомилась с Митиными однокурсниками. Какие ребята! Что за светлые умы! Ян, Стасик, Татьянка, Александр. Спасибо вам, дети, за мое материнское спокойствие! Кроме Мити, в России есть еще немало светлых умов. Другое дело, как расходуются их силы, на что сегодня идет их колоссальный потенциал. Это – для другой книги.

Прекрасная учительница, преподававшая Мите математику, рассказывала мне, как довелось ей некоторое время поработать в маленькой провинциальной школе, и был там мальчик не просто способный, а не бывало, фантастически способный. И над ним смеялись, потому что из носа у него постоянно текли зеленые сопли. Наверное, хронический гнойный гайморит. Учительница уехала, а мальчик вырос и стал работать, как все мужики в поселке, – на лесосплаве, баграми бревна подгребать, на баржу грузить.

Возвращаясь к моей главной идее – на детях нельзя ставить штампов, клеймить их, программировать на ту или иную судьбу, подталкивать к правильным, с нашей точки зрения, поступкам, вроде приобретения профессии, нами вычисленной, – я хочу рассказать про Митю сегодняшнего. Про семью мальчика, которого в детстве никто не понимал. Во-первых, его не понимали идеологически, потому что он ставил взрослых в тупик простым вопросом: «Почему?» И многие после серии его «почему» вынуждены были разводить руками. Во-вторых, его не понимали вербально – Митя говорил очень быстро и невнятно. Не речь, а каша. Он всегда быстро думал, язык не успевал артикулировать, на выходе оказывалась сумятица звуков.

Не люблю примеров из личной жизни в производственной сфере. Это когда педиатр говорит родителям: «Моя дочь до трех лет пустышку сосала». Или сантехник заявляет: «У меня такой кран пять лет стоит». Дорогие господа! Ваш личный опыт меня интересует постольку поскольку. Для меня главное – научное или инженерное, апробированное и проверенное, решение проблемы. Профессиональное!

И все-таки один раз я привела высказывание Мити в качестве аргумента. Редакционное совещание в «Науке и жизни». От многомиллионных тиражей, от всеобщей славы и любви читателей мы скатились к тридцати тысячам тиража, который падает и падает. В киосках «Науку и жизнь» не найти, сплошь и рядом, узнав, где я работаю, спрашивают: «А разве журнал еще выходит?» Как же! Выходит, не изменившись за десятилетия ни в манере подачи материалов, ни в рубриках, ни в оформлении.

Наступив на горло своим принципам, я сказала на том совещании:

– Мой младший сын, студент МГУ, наш читатель по идее, замыслу и задаче. Я спрашиваю сына: «Почему ты не читаешь „Науку и жизнь“? Отвечает: „Вы пишете медленно, а я читаю быстро“.

Речь была не о скорочтении, хотя в свое время меня, читательницу многолетнюю и маниакальную, по-спортивному оставил позади младший сын. И когда мы сравнивали объем информации, усвоенный за единицу времени, меня отбрасывало еще дальше.

В «Науке и жизни» никогда не работали глупые, бесталанные или плохо образованные люди, или лентяи. Отбор в журнал был жесточайший. У тебя может быть семь, двадцать семь, триста двадцать семь пядей во лбу, но, если разведка донесла про твой склочный характер, никогда тебе не трудиться в «Науке и жизни». Поэтому наш коллектив состоял из не просто интересных людей, а исключительных, как в профессиональном смысле, так и в человеческом. А нашими авторами была элита российской науки, подвижники и настоящие ученые. Общение с ними – одна из самых больших удач моей жизни. Но средний возраст редакторов журнала перевалил за шестьдесят, и меняться, подстраиваться под стиль и формы усвоения знаний современными ребятами, вроде Мити и его друзей, большинство не могло, да и не хотело. «Наука и жизнь» выходит и сегодня, по-прежнему выполняя благородную задачу популяризации науки и знаний.

И еще про Митино косноязычие, которое я слегка поправила негуманным – это если мягко сказать, а если попросту – зверским образом. Естественно, для начала я привела Митю к логопеду, пожаловалась на то, что ребенок говорит точно с горячим пельменем во рту. Врач попросила Митю прочитать стишок, повторить за ней несколько скороговорок и сказала, что проблем с дикцией у него нет.

– Как нет, – поразилась я, – если, кроме мамы, папы, бабушки и брата, никто его не понимает?

– Ему нужно говорить медленнее и не высовывать язык.

– В каком смысле?

– Когда ваш сын говорит, он высовывает язык меж зубов, отсюда невнятность, – устало пояснила врач.

Вы заметили, что наши врачи большей частью ужасно усталые? Просидишь к ней два часа в очереди, а потом чувствуешь себя наглецом, который досаждает усталому занятому доктору со всякой ерундой. Однако косноязычие моего сына – вовсе не ерунда. Возможно, по сравнению с детьми, которые пять согласных не выговаривают, трехлетний Митя годится в чтецы-декламаторы, но только для выступлений в логопедическом детском саду.

– Сыночек, – попросила я, – подожди меня за дверью.

Когда Митя вышел, я уточнила, какие все-таки упражнения требуется выполнять.

– Говорить медленно и не высовывать язык, – повторила врач еще более устало и посмотрела на меня как на человека с проблемами слуха или, того хуже, с умственными проблемами.

Митю я заранее настроила, что для исправления дикции ему придется ходить на специальные занятия и регулярно выполнять дома упражнения. Когда врач сказала, что никаких усилий не потребуется, Митя остался доволен. Рано радовался.

– Прикуси язык, – велела я ему дома. – Хорошенько прикуси! Больно?

– Больно!

– В языке, сыночек, находится много нервных окончаний, поэтому отрезать его очень больно. Врач не хотела тебя пугать, но мне за закрытой дверью сказала, что если ты не научишься держать язык за зубами, то придется делать операцию, укорачивать язык. Понял? – уточнила я, довольная результатом, потому что сыночек испуганно вытаращил глаза.

И в последующем, когда Митя начинал тараторить, я его останавливала:

– Говори медленнее! Помни про язык!

Основа и принцип Митиного жизнеустройства – олимпийское спокойствие. Несудьбоносные проблемы, страсти нероковые, тревоги пустые оставляют Митю равнодушным. Словом, заботы, которые беспокоят нормальных людей ежедневно, Мите – по барабану, напрягать нервную систему из-за ерунды Митя не станет. Как же, спросите, он живет? Вполне счастливо и спокойно. При том, что Митина жена Галя, как большинство талантливых и неординарных людей, вспыльчива, подвержена панике и бурным проявлениям эмоций.

Когда Галя о чем-то взволнованно рассказывает, негодует, возмущается и призывает весь мир разделить ее чувства, Митя мысленно просчитывает: проблема серьезная или надуманная? Коль серьезная, он спокойно и рационально разложит проблему на составляющие, доходчиво, с примерами и аналогиями, представит суть, обрисует способы решения и ненавязчиво предложит оптимальный, с его точки зрения, выход. Митя проявит терпение, потратит свое драгоценное время, когда тому есть повод. Но гораздо чаще оказывается, что жена нервничает по пустякам.

И тогда Митя, улыбаясь, говорит нараспев:

– Я тебя люблю!

В зависимости от ситуации это подразумевает вопрос-утверждение: «Я тебя люблю, но сколько можно наступать на те же самые грабли?» – «Я тебя люблю, но охота тебе по пустякам расстраиваться?» – «Я тебя люблю, но давай, ты остынешь, и мы поговорим завтра».

Моя женская солидарность ликует, когда Митя в очередной раз что-то разбивает из посуды, натягивает носки от разных пар или забывает купить хлеб, и Галя, подражая моему сыночку, произносит нараспев:

– Я тебя люблю!

Ненаглядный мой внучек Кирюша, сын Мити и Гали, тоже довольно часто говорит: «Я люблю тебя!» При этом – никакого маминого или папиного подтекста, никакого ерничества. Для Кирилла эта фраза – установление гармонии с приятными ему людьми. Если мы с внуком долго не видимся, объясняемся в любви каждые пять минут.

Прошлым, две тысячи девятого года, летом переселялись на дачу, Кириллу три с половиной года. Семья у нас большая. Если без гостей садимся за стол, то на десятерых накрываем. Надо было купить продукты. Рынок в ближайшем городке. Я затовариваю сумки, муж таскает их в машину. Мясной отдел, где я скупаю оптово и для людей, и для собак.

– Бабушка, я люблю тебя! – говорит Кирюша.

Мы с ним еще до конца не можем поверить своему счастью – предстоящим четырем месяцам на даче.

– Я тебя тоже обожаю, мой любимый! – отвечаю я и прошу продавщицу: – Десять килограммов куриного фарша для животных.

Она смотрит на Кирилла будто на чудо природы. Минуя весы, точно в трансе, достает один за другим из холодильника пакеты с фаршем и выкладывает передо мной.

Рыбный отдел. Сценарий повторяется. Уже куплено рыбное филе четырех видов, тушки морского окуня и трески. Остались крабовые палочки и консервы.

– Бабушка, я люблю тебя! – громко произносит Кирилл.

– И я тебя люблю, мой ненаглядный.

Продавщица роняет из рук консервы. А потом, опомнившись, пытается дать «такому хорошему мальчику» селедку бесплатно:

– Пусть покушает, умничка, она слабосоленая.

Бакалейный отдел и хлебный киоск пропущу. Закупаем овощи. Естественно, мешками – картофель, лук, морковь, свеклу, капусту. Хилые ранние овощи и фрукты – килограммами. У продавщицы лицо трусливой воровки – из тех, что мелочь из кармана вытащит, а украсть миллион побоится.

– Бабулечка, я люблю тебя! – говорит Кирюша, у которого уже десять минут не было возможности выразить свои чувства, потому что бабушка торговалась.

– И я тебя, мое солнышко!

Продавщица на чистом глазу пытается меня обвесить, отвлекая вопросом, заданным с притворно-участливым видом:

– Внук у вас недоразвитый, да?

– Напротив, очень развитый ребенок. И я сейчас верну все покупки, потому что вы беззастенчиво мухлюете с весами и калькулятором. Есть предел наглости, на который я способна закрыть глаза, но этот предел вы перешагнули.

– Бабушка, я очень люблю тебя!

– Куколка моя! – присаживаюсь и обнимаю внука. – Ты мой драгоценный! Бабушка тратит время на ерунду и глупости вместо того, чтобы с тобой разговаривать.

Овощная продавщица пересчитывает общую сумму. Кажется, все куплено.

– Кирюша, свет моих очей! Зайчик, солнышко, кормилец! Ты хочешь, чтобы бабушка купила тебе здесь, на рынке, игрушку?

– Хочу.

– Какую?

– Пистолет или автомат.

– О! – только и могу я произнести.

Галя решительно против милитаристских игрушек. Чем позже появятся они в Кирюшином обращении, тем лучше. Откровенно говоря, на даче в кладовке у меня уже припасен автомат, сверкающий при надавливании на курок и разговаривающий утробным голосом: «Есть! Убит! Ха-ха-ха!» Но ведь звук можно отключить. Переключаю внимание Кирюши на большой грузовик. Надо ведь песок навозить в песочницу.

На даче работают таджикские рабочие, мостят дорожки из тротуарной плитки. Все они деликатные, спокойные и приятные люди, но одного молодого человека Кирюша особенно выделяет, с ходу запомнил, как его зовут.

– Улугбек! – обращается Кирилл к рабочему, который в данный момент катит тяжело груженную тачку с гравием.

– Да, Кирилл?

– Я тебя люблю!

Улугбека точно подстреливают, он дергается, тачка вихляется, гравий сыпется на землю.

Почему наивное проявление чувств нас шокирует? Испытывая явный недостаток нежного внимания со стороны окружающих, получая это самое внимание, мы впадаем в ступор.

Улугбек постепенно привык к манере моего внука выражать свое отношение к людям, которые нравятся. И стал отвечать все свободнее и свободнее.

– Улугбек! Я люблю тебя!

– И я тебя люблю! – широкая радостная улыбка. – Хочешь, на тачке покатаю?

Проводив родных и друзей, мы, наконец, остались на даче с Кириллом вдвоем. В первую же ночь он шмыгнул ко мне в спальню:

– Бабуля, я с тобой чуть-чуть-чуть полежу?

Когда ему хочется подчеркнуть, усилить свою мысль, Кирилл повторяет слово, которое ему кажется самым важным.

И не дождавшись согласия, ныряет под одеяло, ползет к моей подушке.

– Давай никогда-никогда, – шепчет он, – никогда-никогда-никогда не уезжать с дачи и жить тут с тобой всегда-всегда-всегда?

– Хорошо, но в Москве у тебя столько прекрасных игрушек. Если ты без них заскучаешь или без мамы и папы, – говорю я, сознавая, что последовательность выстроила неверную, – поедешь домой.

– Договорились. Бабулечка, дай мне свою ручку, я каждый пальчик поцелую.

– А ты мне свою дай…

И вот лежим мы, целуем друг другу пальчики. Я понимаю, что зависла в счастливом небытии, в точке наивысшего блаженства. И мне ничего, ничего-ничего-ничего больше не надо. Ведь через год-два все изменится. Кирилл будет становиться все строптивее, непослушнее, своевольнее, будет испытывать нас на прочность, отвоевывать независимость и выкидывать фортели. Точно как его отец и дядя. И фраза: «Я тебя люблю» – пропадет, заморозится, чтобы растаять в другие времена.