Читать книгу Целую ручки - Наталья Нестерова - Страница 3

Позвонив Елене Храпко, сославшись на Оксану Федоровну и представившись, Антон спросил ее отчество. Обращаться к немолодой женщине по имени было бы фамильярно.

– Елена Петровна. Мне говорила о вас Оксана, сказала, что Игнат умер. Какая-то жуткая история с чумой в Африке.

– Я хотел бы рассказать вам лично.

– Не вижу в этом необходимости.

– У меня есть поручение от Игната Владимировича, посмертная воля. Он просил передать вам деньги.

– Хорошо, приезжайте, – согласилась женщина.

Деньги, как водится, решали все.

Антон ожидал увидеть женщину замордованную, несчастную, бедную. С вечным укором в глазах, с ненавистью к тем, кто богат, беспечен, и к тем, кто много лет назад родил здорового ребенка, а теперь нянчит внуков. Словом, ухудшенный вариант Оксаны Федоровны. Но ему открыла дверь пожилая женщина без тени застарелой обиды на лице. И она была красива. Конечно, не так, как Куститская, никакой искусственной лакировки. Седая голова, и морщинок много. Потом, когда Елена Петровна несколько раз улыбнулась, ее морщинки становились заметнее, но они разбегались по краю лица, оставляя щеки с кожей бархатной белизны гладкими. Ее морщинки были добрыми, как у бабушки из старой киносказки. Паутинки морщинок окружали глаза пронзительного синего цвета. Казалось, что необычная синева обеспечивается миниатюрными фонариками, спрятанными за зрачком. Эти мудрые глаза видели человека насквозь.

Чтобы задобрить Елену Петровну, Антон купил коробку конфет и плюшевого мишку в подарок больному ребенку. Конечно, ребенку уже за тридцать, но ведь не духи нести.

Он поздоровался и протянул свои презенты, и Елена Петровна после короткого раздумья приняла их.

– Проходите, – пригласила она, – вытирайте ноги. Сюда, пожалуйста!

Она провела его на кухню, положила подарки на стол и вышла. Антон протиснулся вокруг обеденного столика и опустился на самый дальний табурет в углу, как бы показывая, что расположился здесь надолго. Елена Петровна появилась на пороге. Впереди себя она толкала инвалидную коляску, в которой сидела девушка-старушка, одетая в спортивный костюм. Ей можно было дать и восемнадцать, и шестьдесят лет. Лица умственно отсталых людей навсегда сохраняют детскость, потому что отпечаток времени на лице гораздо слабее тех следов, что оставляют пережитые эмоции. Антон с трудом выдавил улыбку, изо всех сил маскируя свою брезгливость. Руки инвалидки были скрючены в локтях, кисти болтались, ноги висели тряпками. Она походила на большую куклу, неисправимо сломанную вандалом. Голова наклонена к плечу, подбородок чуть задран кверху, глаза такого же синего цвета, как у матери, один смотрит в потолок, другой – в пол, сильнейшее косоглазие.

– Катенька, это Антон. Он принес тебе медвежонка. – Елена Петровна взяла игрушку и положила дочери на колени.

– Привет! – хрипло поздоровался Антон.

Катенька вдруг задергалась, ноги и руки конвульсивно трепетали, голова тряслась, рот открывался и закрывался, шлепали губы, выдавая невнятное бульканье.

– Она сказала вам «спасибо», – пояснила Елена Петровна. – Доченька, посидишь с нами или в комнату тебя отвезти?

«Отвезите, ради всего святого!» – мысленно взмолился Антон.

Катино тело снова судорожно завибрировало, из перекосившегося рта потекла слюна и вырвался горловой клекот.

– Вот и хорошо, – Елена Петровна подкатила коляску поближе к столу. – Побудь с нами. – Промокнула салфеткой дочери подбородок и села рядом. – Мы вас слушаем, Антон.

Он забыл включить диктофон, не мог смотреть на увечную девушку. Антон всегда интуитивно избегал любой боли: своей, чужой, телесной, духовной. Он боялся врачей, больниц, не переносил кладбищ, терпеть не мог людей, рассказывающих о своих недугах. В нем жил суеверный ужас, защита от которого была сродни детской уловке: если закрыть глаза, то плохое исчезнет.

– Вы хотели передать деньги, – напомнила Елена Петровна.

– Да, да, – Антон принялся суетливо шарить по карманам. – Вот! – протянул он конверт.

Елена Петровна открыла конверт, пересчитала купюры.

– Тысяча долларов, – усмехнулась она. – Щедро!

Издевка, прозвучавшая в ее голосе, несколько отрезвила Антона. Он стал с пулеметной очередью выстреливать вопросы:

– Игнат Владимирович вам помогал? Вы долго прожили вместе? Как он отнесся к тому, что ребенок родился нездоровым? Кто виноват в болезни Кати? Где вы с ним познакомились? Вы знали, что он уже был женат? Какие чувства вы испытывали к Игнату?

Сыпать вопросами вне всякой логики, не дожидаясь ответов, было непрофессионально, если не сказать глупо.

– Зачем вам это? – удивленно подняла брови Елена Петровна.

– Я пишу о Куститском книгу. Его жена, вдова, заказала.

– Книгу? – покачала головой Елена Петровна, мол, у богатых свои причуды. – Боюсь, что главу, посвященную нашим отношениям, лучше пропустить. Она не сделает чести герою мемуаров. О покойных плохого не говорят, а хорошего мне сказать нечего. Игнат был исключительно талантливым, прямо-таки гениальным лицемером.

– И все-таки расскажите мне подробнее, – настаивал Антон.

Елена Петровна смотрела на прыткого молодого человека с улыбкой. Рассказать? Тебе, который косится на мою дочь с плохо скрываемым отвращением? Рассказать, чтобы прихоть богатенькой вдовы удовлетворить? Даже если я разоткровенничаюсь, ты переврешь мою исповедь. Наверное, Антон журналист. Среди их братии встречаются гнусные типы: настырные, безапелляционные в суждениях, способные любые факты подогнать под заготовленную идею.

– Увольте! – отрезала Елена Петровна.

– Хотя бы несколько слов.

– Нет! Не просите. У вас есть еще какие-либо поручения?

– У меня будут большие проблемы, если не возьму интервью.

– Хотите, чтобы я вам посочувствовала?

– Да! Скажите, как вы относились к Игнату Куститскому?

– Год любви и сорок лет отвращения.

– После рождения Кати появилось отвращение?

– Послушайте, Антон! Откровений вы от меня не дождетесь. Ни на какие вопросы больше отвечать не буду. Коль ваша миссия выполнена, не смею задерживать.

Она поднялась, покатила коляску с дочерью в прихожую, развернулась там, ожидая, когда Антон выметется. Ему ничего другого не оставалось.

Сорок с лишним лет назад на телевидении появилась передача «А ну-ка, девушки!» и сразу стала безумно популярной. В мастерстве соревновались по профессиям – стюардессы, медсестры, ткачихи, учительницы младших классов. «А ну-ка, девушки!» стали проводиться по всей стране на заводах и фабриках, в институтах, Домах культуры и уже не строго по профессиональным кастам. Это был своего рода конкурс красоты с проверкой интеллекта, ловкости и остроумия.

Лена Храпко, студентка педагогического института, стала победительницей «А ну-ка девушек» в области. Лена хорошо училась, была начитанной, занималась художественной гимнастикой, обладала чувством юмора и щедрым веселым нравом. Все это было даже слишком, учитывая внешность Лены. Стройная фигура: длинные ноги, подчеркнутая округлость бедер, тонкая талия, высокий бюст. Благодаря гимнастике Лена приобрела балетную плавность движений, которая подсознательно завораживает окружающих. Даже грациозно жестикулирующая дурнушка может привлечь внимание людей, загипнотизировать их. А Лена была не дурнушкой – красавицей, внешности которой позавидовали бы многие актрисы. Синие глаза в обрамлении длинных ресниц казались подведенными, хотя Лена не пользовалась косметикой. Ей шла любая прическа – распусти она свои пышные русые волосы, завяжи хвостик или закрути «дульку» на макушке. Ее не портил никакой головной убор – от простенького беретика до шляпки-котелка в стиле тридцатых годов. У Лены было идеально правильное лицо – тот редкий случай, когда идеальное красиво.

– В кого у нас такая уродилась? – притворно удивлялся папа, подразнивая маму и бабушку.

Мама не оставалась в долгу:

– Собирательный образ. К счастью, от тебя в нем только цвет глаз.

Бабушка, главный воспитатель Лены, была убеждена, что красота и счастье ходят по разным дорогам. Бабушка рано стала говорить с внучкой о девичьей чести, которую надо беречь как зеницу ока, потому что мальчики будут стараться ее отобрать. Маленькая Лена раздумывала: откуда мальчишки знают, где сидит эта честь, если сама Лена обнаружить ее не может. Приставала к бабушке: объясни мне, как мальчишки честь воруют.

– Лезут! – коротко отвечала бабушка. – Все пацаны лезут.

– Куда, бабуля?

– К девочкам! Не позволяй никому к тебе лезть, руки распускать: трогать, лапать, в темных углах зажимать. Если до свадьбы будешь с кем-нибудь целоваться, заболеешь страшной болезнью, все внутри сгниет.

К Лене мальчики не лезли. Она была отличницей, председателем совета пионерской дружины – вроде школьной священной коровы. А за Люсей Васильковой мальчишки охотились: норовили мимоходом ущипнуть за попу, дернуть за косички или затащить на чердак, чтобы потискать. Лена немного завидовала популярности Васильковой. Люся, наверное, целовалась с мальчиками, но не похоже, чтобы сгнивала внутри.

Когда Лена подросла, училась в последних классах, бабушка сменила пластинку. Теперь она говорила, что хорошие парни робкие, побоятся подойти к симпатичной девушке. А вокруг Лены будут виться развязные нахалы, у которых хорошо подвешены языки, а совести кот наплакал. Бабушка оказалась права.

Школу Лена окончила с разбитым сердцем и комплексом большой вины. У Тани, лучшей подруги и одноклассницы Лены, был роман с парнем по имени Коля, студентом техникума. Они часто проводили время втроем: ходили в кино, на танцы, слушали музыку дома или просто гуляли. А потом выяснилось, что Коля влюблен не в подругу, а в Лену. Набрался мужества и сообщил об этом девушкам, прямо и честно, то есть очень болезненно для обеих.

Они сидели на лавочке, обсуждали только что увиденный фильм, и Коля вдруг заявил:

– Таня, извини, но я очень люблю Лену.

– Как это «любишь»? – растерялась Таня. – А я?

– Прости, пожалуйста! Мне кажется нечестным тебя обманывать. И еще мне кажется, Лена ко мне тоже неравнодушна.

Так и было. Коля очень ей нравился, Лена скрывала свое чувство и думала, что никто не догадывается.

Таня задохнулась от возмущения, расплакалась. С криком: «Предатели!» – вскочила и помчалась по аллее парка. Лена бросилась за ней, догнала, принялась убеждать в том, что не любит Колю, что не виновата. Но Таня ревела и обзывала ее сволочью, подлой гадиной.

Со стороны все это, очевидно, напоминало провинциальную трагедию, разыгранную молодыми самодеятельными артистами. Но последствия для Лены были нешуточными. Она отказывалась встречаться с Колей, бросала телефонную трубку, когда он звонил. Лена считала, что на ней лежит печать несмываемого предательства. Рядом не оказалось друга или товарища, который объяснил бы ей, что любовь – не кошелек, который можно стащить из чужого кармана и тратить ворованное. Приятельницы и одноклассницы взахлеб осуждали Лену и пламенно жалели Таню. Лена стала изгоем и полагала, что презрение заслуженно. В характере Лены была одна крайне вредная для жизни черта – во всем и сразу Лена винила себя, потом и не скоро доходила до сознания собственной безвинности. Таня скоро утешилась, а Лена почти до окончания института избегала общения с парнями. Впрочем, особенно стараться не приходилось – институт девичий, молодых людей раз-два и обчелся.

Лену вылечил от душевной раны Игнат. Член обкома комсомола, Игнат организовывал конкурс «А ну-ка, девушки!» и входил в состав его жюри. После одной из репетиций Игнат попросил у Лены разрешения проводить ее домой, потом провожания и свидания стали регулярными. Кстати, Лена считала, что победой в финале конкурса обязана Игнату. Он открещивался, но улыбался загадочно и не подумал сказать, что мнение жюри было единогласным.

Игнат обладал способностью расположить к себе, обаять, заинтересовать практически любого человека. Нужного ему человека, естественно. На ненужных он обращал внимания не больше, чем на фонарные столбы. Игнат прозорливо улавливал сильные и слабые стороны человека, первым льстил, вторым потакал. Напускал при этом туман ироничности, которая нейтрализовывала открытую лесть и подслащивала критику. Игнат сблизился с одним из секретарей обкома комсомола – насквозь фальшивым типом, произносившим патриотические речи на собраниях и устраивающим оргии на даче. Игнат легко принял правила игры покровителя: изображал верного комсомольца днем, а ночами они нередко пьянствовали и развратничали. С институтским куратором Игнат держался как верный ученик-последователь большого ученого. Игнату обязательно нужно было поступить в аспирантуру, чтобы не загреметь в армию. С заведующим комиссионным магазином, через которого сплавлял привезенные женой вещи, Игнат цинично торговался, с директором книжного магазина вел умные разговоры о литературе и получал дефицитные книжки.

Раскусить Лену Храпко Игнату не составляло никакого труда. Потрясающе грациозная красивая девушка, наивная, честная, давно созревшая для любви и мечтающая о благородном принце. Хочется принца? Получите. Игнату, конечно, нравилась Лена, но безумно влюблен он не был. Страстная любовь лишает человека воли, а Игнат окучивал Лену прагматично и трезво. Его ухаживания долго не переступали грани чистой дружбы. Платонический период затянулся ровно настолько, сколько требовалось, чтобы истомившаяся от любви девушка упала ему в руки, как перезревшее яблоко. После первого же поцелуя Лена потеряла голову и была готова на все.

Лена полюбила страстно и горячо, она переживала волшебные ощущения, порхала, летала, обезумела и полностью утратила критический взгляд на предмет своего обожания. Игнат не спешил знакомиться с ее родителями, которых, естественно, волновал выбор Лены. Она могла рассказать только хорошее: студент-отличник, ведет активную общественную работу, член обкома комсомола, живет в отдельной квартире с сестрой, известной спортсменкой, часто отсутствующей из-за сборов и соревнований. Бабушку положительная характеристика не успокоила, она навела справки. Тогда-то и прозвенел первый звонок: открылось, что сестра вовсе не сестра, а законная жена. Лене услышать бы не звонок, а набат колокола. Но Игнат, образно выражаясь, законопатил ей уши. Он стоял на коленях, каялся, говорил, что на обман его толкнула громадная любовь, страх потерять Лену. И она простила, тем более что, по словам Игната, развод был делом ближайшего времени.

Беременность Лена обнаружила поздно, на двенадцатой неделе – крайний срок для аборта. Игнат всполошился, принялся искать врачей. За то время, которое понадобилось Игнату, чтобы организовать подпольный аборт, у Лены окрепло решение оставить ребенка. Она уже радовалась предстоящему материнству, мысленно разговаривала с малышом, растущим у нее под сердцем. Игнат бушевал и лебезил, гневался и умолял, Лена была непреклонна. Она считала, что у Игната просто задержка развития. Он еще не понимает, как это прекрасно – рождение их ребенка, – но обязательно поймет.

– Если бы ты сам был беременным, – пыталась шутить Лена, – ты чувствовал бы, как славно и сладко растить в себе нового человека.

– Если бы я был женщиной, – зло отвечал Игнат, – я бы тщательно предохранялся.

Лена ждала, что Игнат одумается, а он стал избегать с ней встреч. Когда родители заметили растущий живот дочери, они пережили шок. Отец Лены жестко потребовал, чтобы Игнат явился для разговора. Он пришел, выслушал упреки и требования узаконить отношения. Игнат держался скромно и униженно, как нашкодивший, но честный человек. Он не против расписаться с Леной, понимает, что обязан. Но сейчас это невозможно. Жена Игната получила серьезную травму, ей сделали сложную операцию, и предстоит еще одна. Когда женщина на волосок от гибели, он не имеет права добить ее известием о разводе. Лена и ее родители оказались в моральном тупике. Лена едва не выкрикнула: «Ты же говорил, что вопрос с разводом у вас практически решен!» Но в присутствии родных не стала упрекать Игната. Только бабушка не растерялась.

– Про жену надо было думать, когда ты Ленку соблазнял, – сказала она. – Двум женщинам перекорежил жизнь, так хоть с одной будь порядочным.

– Арифметика в подобных делах неприемлема, – огрызнулся Игнат.

Бабушка вскипела и обрушила на Игната водопад упреков – справедливых, но высказанных с употреблением определений, самым мягким из которых был «кобель». Пришлось утихомиривать бабушку, Игнат сидел с выражением оскорбленного достоинства на лице. Даже эту ситуацию он сумел обернуть в свою пользу. И все-таки от него добились обещания жениться на Лене, как только выздоровеет жена, и, самое главное, признать свое отцовство. Против Игната имелось оружие мощное и безотказное в советское время – Лена или ее родные могли написать письмо в институт, в обком комсомола, рассказать о его поступке. И тогда на карьере Игната можно было бы поставить жирный крест. Чтобы избежать огласки, Игнат был готов на любые обещания.

Последние месяцы беременности Лены были тяжелыми: хотя физически она чувствовала себя отлично, эмоционально была угнетена. Игнат не появлялся, однокурсники косились и шептались за спиной. Лену вызвали в деканат, потом на заседание комитета комсомола, чтобы выяснить, как она дошла до аморальной жизни. Правда, и в деканате, и в комитете комсомола спрашивали, кто отец ребенка, предлагали призвать его к ответу. Лена отказалась называть имя.

Родов боятся все женщины. Но то, что случилось с Леной, было ужаснее самых страшных предчувствий. Почти сутки непрекращающейся кошмарной боли, хамство, грубость и наплевательское отношение медиков. Лене хотелось умереть, только бы прекратилась эта чудовищная боль. И когда Лену, наконец, уложили на родильное кресло, у нее не осталось сил. Как в тумане, она видела акушерок, навалившихся на живот, выдавливающих ребенка, врача с щипцами, похожими на ложки для салата. Потом Лена именно применение щипцов, халатно-преступное ведение родов будет считать причиной бед ее ребенка. А врачи будут открещиваться, говорить про внутриутробную патологию, про наследственность. Ни у Лены, ни у Игната в роду не было никого с врожденными нарушениями.

Щипцами Лене разворотили внутренности, дали наркоз и долго зашивали. Следующий день она проспала, приходя в себя. Но и на второй день не принесли ребенка, хотя остальные женщины в палате по пять раз в день кормили младенцев. Только на третий день педиатр пригласила Лену в кабинет и сказала, что у ребенка псевдобульбарное расстройство.

– Что это? – испугалась Лена.

– У вашей дочери отсутствуют сосательный и глотательный рефлексы. Сейчас ее кормят через зонд.

– А когда это пройдет?

– Возможно, никогда. У нее также будут нарушения речи, она не сможет нормально говорить. Скорей всего, умственная отсталость. Уже сейчас сильное косоглазие и ригидность мышц. Диагноз «церебральный паралич» ставить рано, но все симптомы налицо…

После операции Лене нельзя было садиться, только стоять или лежать. Она стояла перед врачом, привалившись от слабости к стене. В глазах померкло, мутным туманом заволокло сознание. Лена слышала врача как через плотный слой ваты. Та говорила про какие-то рефлексы, которые отсутствуют у ребенка.

– Я еще не видела свою дочь, – пробормотала Лена.

– Может, лучше и не видеть? В вашей ситуации, вы ведь не замужем, самым правильным будет отказаться от ребенка-инвалида, передать его в специализированный дом ребенка. Вы не представляете, на что обречете себя, если возьмете младенца.

В последующие годы Лена услышит этот совет десятки, если не сотни раз. Тогда же она вдруг стала монотонно и безостановочно повторять:

– Отдайте мою дочь! Отдайте мою дочь! Отдайте! Отдайте!

– Успокойтесь! Никто у вас насильно ребенка не заберет. Подумайте над моими словами.

Порядки в роддоме были концлагерными, к роженицам относились как к недееспособным сумасшедшим, не имевшим права голоса. Оправданием могло служить то, что роддом был вечно переполнен, кровати стояли в коридорах. До выписки через десять дней Лена увидела дочь только один раз. Ей показали тугой кокон со сморщенным личиком, изо рта малышки торчал шланг, из-под чепчика выплывало темно-бордовое пятно. Лена хотела снять чепчик, не позволили. Потом дома она увидит синяки и ссадины – следы злополучных щипцов. В роддоме Лена либо спала, либо тихо плакала, уткнувшись в подушку. Лену вызывали для беседы старшая медсестра и заместитель главного врача, все с той же целью – уговорить отказаться от ребенка. Но Лена уже приняла решение – она будет бороться за здоровье дочери. Предательство для Лены было самым тяжким грехом, а предательство собственного ребенка вообще выходило за рамки ее миропонимания.

Как ни тяжек был удар, как ни горьки Ленины слезы, радость все-таки оставалась. На свет появился новый человек, ее доченька, она заняла место в материнском сердце, и никакие силы не могли вырвать ее оттуда.

Лена прошла с дочерью все круги ада, но самые страшные испытания выпали на первый год жизни Катеньки. Бесконечные сцеживания грудного молока и кормление через зонд. У Лены катились слезы и дрожали руки, когда нужно было заталкивать зонд в ротик малышке. До шести Катенькиных месяцев Лена пять раз лежала с дочерью в больнице. У девочки загноились раны на голове, началось общее заражение, потом пневмония, отказывали почки. Находясь в больнице, Лена постоянно слышала, что ребенок не жилец, надо готовиться к худшему. Но Катенька, принявшая лошадиные дозы лекарств, истыканная уколами, отчаянно боролась, много раз стояла на краю жизни и возвращалась назад. Когда ей исполнилось полгода, Лена стала кормить дочь с ложечки. Катя поперхивалась, давилась, молоко и рвотные массы фонтаном вылетали изо рта. Каждое кормление – по три часа мучений, и таких кормлений – четыре в сутки. Участковый педиатр говорила, что Лена занимается бессмысленным делом, но Лена настойчиво учила дочь самостоятельно глотать. Медики окружали их все время. Среди них были те, кто проявлял исключительную доброту и человечность: дежурили ночами в больнице рядом с Катиной кроваткой, чтобы дать Лене поспать хоть несколько часов, приезжали к ним домой и привозили дефицитные лекарства. По сути, они воровали эти лекарства в клинике. Но были и те, кто считал Лену дурой, повесившей себе ярмо на шею. Когда окончательно подтвердился диагноз ДЦП – детского церебрального паралича, – невропатолог сказала про Катеньку: «Тут мозгами и не пахнет». Лена, прежде всегда прислушивавшаяся к чужому мнению, теперь перестала это делать. У нее просто не было сил для посторонних эмоций. Каждая минута жизни и все мысли были сосредоточены только на одном – спасении дочери. Лена, конечно, находилась в нескончаемом стрессе, в неврозе. Но любая борьба требует и стресса, и невроза. В атаку не ходят, насвистывая, войну не выигрывают расслабленные нытики и хлюпики.

Единственной личной мечтой, не связанной со здоровьем Катеньки, было желание выспаться. Сон вволю, сколько захочешь, стал казаться Лене самой большой роскошью. Но иногда желанный сон, на который есть только три часа, не шел – измученный, перевозбужденный тревогами мозг не хотел отключаться. Тогда Лена молилась. Ее семья никогда не была религиозной, Лена ни разу в жизни не заходила в церковь, имела смутные представления о Библии. Она молилась своему богу, чему-то высшему, надчеловеческому. И молитва ее состояла из двух бесконечно повторяющихся слов: «Пожалуйста, помоги! Пожалуйста, помоги! Пожалуйста, помоги!» Она просила за дочь, страдающую от каждого глотка воды, от каждой попытки поднять головку или пошевелить ручками, скованными судорогой. Лена просила за себя – дать силы, прогнать отчаяние, укрепить веру в победу.

Игнат, не без настойчивых напоминаний и угроз, признал отцовство. Явился в ЗАГС, дал паспорт, куда ему поставили штамп. В свидетельстве о рождении Кати стояла Ленина фамилия, но в графе «отец» не было пропуска.

Второй раз они увиделись, когда Лене срочно понадобились деньги. Зарплат мамы и папы, бабушкиной пенсии не хватало, все накопления давно были истрачены. Игнат отказался приходить к ним домой, назначил свидание в парке.

Он оценивающе посмотрел на Лену и заявил:

– Плохо выглядишь.

– Зато ты – прекрасно.

Лена уже давно рассталась с розовыми очками, а Игнат не находил нужным играть перед ней спектакли.

– Что тебе нужно? – спросил Игнат.

– Деньги и лекарства, – прямо ответила Лена. – Деньги на массаж, он нужен срочно, иначе у Кати сформируются контрактуры, неподвижность суставов…

– Меня не интересуют эти подробности!

– Но стоит начать массаж, – говорила Лена, точно не слыша Игната, – возникают судороги, очень болезненные. Достань лекарство, оно импортное, в аптеках только по блату.

– И не подумаю!

– Подумаешь! – жестко сказала Лена. – Хорошо подумаешь, прежде чем отказывать. Мне ведь терять нечего. Ради дочери я глотки перегрызу, не то что на прием к секретарю обкома или в твой деканат пойду.

– Ты стала грубой. Шантажируешь?

– Нет, требую законно причитающееся.

– Откуда у меня, студента, деньги?

Игнат врал. Он был состоятельным человеком. Подпольно приторговывал дефицитом, летом работал в стройотрядах. Не плотником или каменщиком, конечно. Комиссаром штаба студенческого облстройотряда – руководил, инструктировал, вдохновлял. Все договоры с заказчиками оформлялись через штаб. Простые студенты не ведали о реальных суммах, получали зарплату в конце сезона в штабе. Эта схема не была изобретением областных боссов от комсомола. Существовала пирамида: от всесоюзного штаба студенческих стройотрядов – до районных штабов. Вершина пирамиды, как водится, была золотой, далее по убывающей, основание – чернозем.

– Ты не бедствуешь, – ответила Лена.

Хотя она отгородилась от мира, все-таки иногда, от бывших приятелей и приятельниц, доходили слухи об Игнате, который живет на широкую ногу.

– И давай договоримся, – продолжила Лена, – чтобы мне каждый раз не припирать тебя к стенке, выплачивай алименты, тридцать рублей в месяц.

– Ну и аппетиты! – возмутился Игнат.

– Да, больной ребенок требует больших расходов.

– Плевать мне на этого ребенка! На урода!

– Придержи язык! – повысила голос Лена. – Еще раз скажешь гадость про дочь, пеняй на себя.

– Лена, послушай, – сменил тон Игнат. – Нужно тебе все это? Молодая, красивая, у тебя вся жизнь впереди. У меня, кстати, тоже. Не повезло нам, так случилось, но ведь можно исправить.

– Твоя жизнь, моя жизнь, но есть еще и третья.

– Чья? – не понял Игнат.

– Катина, нашей дочери. Она тоже человек, тоже имеет право видеть небо, радоваться солнцу и пению птиц.

– Не может она! – выкрикнул Игнат, оглянулся, не слышал ли кто, и заговорил тише: – Я говорил с врачами. Она же умственно отсталая, дебилка, никогда не сможет вилку держать и задницу подтирать! Ходить, сидеть, разговаривать нормально! Это брак природы, как ты не понимаешь! Есть детские дома для таких особей, я узнавал. Я готов сам оформить все документы. Государство о ней позаботится, оно у нас доброе. А ты вернешься в институт, будешь вспоминать об этой калеке как о страшном сне. Или: хочешь – навещай ее. Но не гробь себя и меня заодно.

– Мне рассказывали об этих учреждениях, – помотала головой Лена. – Отдать туда Катю все равно что снести ее на кладбище.

«Где уродке и место», – подумал Игнат, а вслух принялся с удвоенной силой агитировать Лену. Она была непреклонна: Кате требуется постоянный уход, двадцать четыре часа в сутки, нигде, кроме родного дома, такого не будет.

– Мне пора, – встала со скамейки Лена и протянула ему листок. – Вот название лекарства, достань обязательно. Не просила бы тебя, если бы сама могла купить. Деньги можешь переводить по почте.

– Дура! – в сердцах обозвал ее Игнат. – Не зря говорится, что сон разума рождает чудовищ.

– Если разум понимать как нравственность, то это в точности про тебя.

Не простившись, она пошла по аллее. «Сука!» – процедил Игнат. Лена услышала, запнулась на секунду, но не оглянулась.

Через несколько месяцев Игнат женился. Ему не помешало, что первая жена, Оксана, еще на костылях передвигалась. Второй супругой стала дочь большого партийного начальника. Лена восприняла известие о браке Игната с равнодушной брезгливостью. Пусть хоть на английской королеве женится, лишь бы деньги присылал.

Катюше исполнился год. Она не могла сидеть, не пыталась вставать, плохо держала головку, не произносила слов и слогов, а только невнятные булькающие звуки. Но у них были победы! Катюша почти научилась глотать, и фонтаны брызг уже не так часто вырывались из ее ротика. Благодаря лекарствам, массажам и теплым ваннам, которые Лена делала постоянно, ослабился тонус мышц, и девочка уже не походила на скрюченного воробушка. Лене казалось, что самое страшное уже позади (хотя самое трудное еще впереди). Отступал панический страх Катиной смерти. Малышка родилась без многих жизненно важных безусловных рефлексов, а условные не вырабатывались. Но Лена была убеждена, материнское сердце ей подсказывало, что в глубине этого несчастного тельца, в подкорке недоразвитого мозга есть все-таки живой росточек, который упорно и настойчиво, через боль и страдания рвется к солнцу.

Лена чуть-чуть расслабилась, стала замечать мир вокруг, но на нее обрушилось еще одно чудовищное несчастье. Автобус, в котором ехали мама и папа, столкнулся с грузовиком. Отец умер на месте, мама – через два дня в больнице. Во время похорон бабушка упала, у нее случился инсульт, парализовало правую сторону тела. Лена враз потеряла родных и близких. Единственных, кто любил ее дочь, кто был поддержкой и опорой. Она осталась с двумя инвалидами на руках. Ее душа была пуста, по ней гулял черный пепел пожарища. Лена не могла молиться, потому что единственной просьбой к богу было бы: «Убей и меня!»

И тогда в ее двери позвонил Ангел.

Он все звонил и звонил. Лене не хотелось идти открывать. Ведь надо встать, кого-то видеть, о чем-то разговаривать. Она только что покормила дочь и бабушку. Положила Катеньку рядом с бабулей, чтобы та могла гладить ее здоровой рукой. Из глаз бабушки катились слезы. Как и правнучка, она теперь не могла говорить, только мычала. Лена знала, что бабушка хочет сказать: «Мало тебе, внученька, горя, так еще и со мной мыкаться. Лучше бы я преставилась, а не лежала колодой».

– Не лучше, – ответила Лена вслух. – Твоя пенсия теперь наше главное жизненное довольствие. Кому там неймется? – повернула Лена голову к двери.

Звонок не умолкал. Она встала и поплелась в прихожую.

На пороге стоял Коля – тот самый, первая любовь, из-за которой Лена считала себя предательницей. Как давно это было и как глупо, наивно.

– Здравствуй, Лена! Сегодня я приехал, вернулся из армии. Узнал о тебе.

– И что дальше?

– Я пришел.

Коля пришел и остался навсегда. Он вытащил Лену из пучины горя и отчаяния. Он зарабатывал деньги и все до копейки тратил на Ленину семью. Он купал бабушку и укачивал Катю, мыл полы и готовил еду, делал ремонт и конструировал коляски для ребенка. Он уговаривал Лену восстановиться на заочном отделении в институте.

Коля пришел как друг и ничего не требовал взамен своего участия. Просто каждый день появлялся в доме и спрашивал: «Скажешь, что надо делать? Или мне самому догадываться?» Лена пожимала плечами и загадывала: на сколько хватит этого тимуровца? Шли дни за днями, недели за неделями, а Коля никуда не пропадал. Лена начала улыбаться, оттаивать. На пепелище появились слабые побеги. Вечерами Лена невольно поглядывала на часы: когда же придет Коля? Обрывала себя: нельзя привязываться, сегодня он не придет и правильно сделает. Но Коля приходил – с сумкой продуктов, с игрушкой для Кати. Месяца через три Лена поймала себя на том, что не просто ждет Колю, а стоит перед зеркалом и прихорашивается. Лена испугалась. Она перенесла столько боли, что боялась любой радости – после радости обязательно случается боль.

– Зачем ты сюда ходишь? – спросила Лена, как только открыла дверь Коле.

– Пройти можно? – отстранил ее Коля и втащил в квартиру инвалидное кресло. – На больничной свалке нашел, ребята помогли отремонтировать. Теперь бабушка сможет раскатывать по дому.

– Зачем ты сюда ходишь? – повторила Лена. – Чего ты хочешь?

– Хочу помыть эту бандуру в ванной.

– Коля! Не юли! Отвечай.

– Разве не ясно? – посмотрел он ей прямо в глаза. – Я хочу жениться на тебе.

– Это невозможно.

– Почему?

– У невесты слишком много проблем.

– Справлюсь.

– Мне нельзя выходить замуж.

– Кто сказал? Кстати, я не тороплюсь.

– Правильно! И не теряй здесь время.

– Ты меня выгоняешь?

– Нет, но…

– Значит, разговор окончен. Я пошел мыть коляску. У тебя щетка есть?

– Николай! Я больше не могу, я боюсь… – У Лены перехватило горло, и она закончила шепотом: – Я больше не буду рожать детей.

– Одного ребенка вполне достаточно, по-моему.

Лена развернулась и ушла в комнату.

Они делали вид, что ничего не случилось, никакого разговора не было. Хотя теперь Лена стала замечать, как тянется к ней Коля, смотрит украдкой, вспыхивает от нечаянного прикосновения. В его молчаливом обожании не было ничего общего с тактикой платонических пируэтов Игната. Но и Лена теперь была не наивной девушкой с весенним бурлением крови в сосудах и томлением в чреслах. Ее чувство к Николаю созревало медленно и потому основательно. Жизнь цветка скоротечна, а дерево долго и крепко стоит на земле, пустив глубокие корни и не боясь ветров.

Бабушка, пересаженная в кресло, заметно повеселела. Она всячески показывала Лене, что Николай – отличный парень, не упусти. «Гы-гы-гы-гы…» – с разной интонацией рыкала бабушка в спину Коле, который уходил поздней ночью домой. Лена отлично понимала, что бабушка хотела сказать.

– Не придумывай, бабуля! Я ему вовсе не нравлюсь, – улыбалась Лена.

– Ры-ры-гы-гы! – бабуля здоровой рукой стучала по голове.

– Кто глупая? Я глупая?

– Гы-гы!

– Ну, не знаю. Ты думаешь, нравлюсь?

Лена привыкла так разговаривать: за себя и за бабушку, за себя и за Катю.

– Знаешь, бабуля, что я думаю? Мужское восхищение способно растопить ледяной панцирь, в котором живет несчастная женщина. Но воскресить ее может только собственная любовь.

Бабушка высунула язык и задвигала его кончиком вверх-вниз.

– Поняла. Хватит болтать? Пора переходить к делу?

– Гы!

Что означало: «Вот именно!»

Они ужинали на кухне. Лена держала на руках дочь. Коля ел быстро, но не жадно. Лене нравилось наблюдать за ним во время еды. Так насыщается большой, здоровый, сильный мужчина, труженик и добытчик.

– Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, потому что женщинам нравится этот процесс, – сказала Лена.

Коля поднял голову и уставился на нее удивленно.

– Кажется, ты мне делал предложение? – спросила Лена. – Замуж звал?

– Да.

Николай напрягся, на его щеках выступили красные пятна.

– Что «да»?

– Звал замуж.

– А дальше?

– Все.

– Только подумать! – притворно возмутилась Лена. – Делает предложение руки и сердца и хоть бы полсловечка про любовь!

Коля смотрел на нее несколько секунд, потом его щеки дернулись, и он вдруг принялся смеяться, хохотать, закашливаться.

– Правильно говорят, – просипел он через поперхивания, – все красивые женщины глупые.

Когда они поженились, Коля с согласия Лены позвонил Игнату и сказал:

– Нам твои подачки больше не нужны.

– Целую ручки! – ответил Игнат и положил трубку.

Бабушка прожила после инсульта пять лет, умерла тихо во сне. Лена окончила институт и на полставки преподавала математику в вечерней школе. Николай заведовал автомастерской, хорошо зарабатывал. Благодаря их стараниям Катя пережила все сроки, отпущенные людям с ее диагнозами. Вокруг Лены сам собой образовался круг матерей, чьи дети страдали ДЦП или другими врожденными пороками, кому требовались опыт, знания Лены, да и просто человеческая поддержка. Больных детей не становилось меньше. Выйдя на пенсию, Лена зарегистрировала некоммерческую организацию «Наши ангелы», которую и возглавила. С помощью спонсоров устраивали детей в санатории и реабилитационные центры, в столичные клиники, приглашали из Москвы консультантов по терапии доктора Войта. Гимнастика, разработанная этим врачом, очень помогала детям с ДЦП. Когда Катя была маленькой, никто даже не слышал об этой гимнастике, да и о многих других методиках, которые так пригодились бы. Наука шагнула вперед и стала доступнее.

Игнат давно перебрался в Москву, но года три назад вдруг объявился, предложил встретиться.

– Неплохо сохранилась, – сказал он Лене.

– Ты тоже не сильно постарел, только облысел.

«Спросит ли о дочери?» – думала Лена. Не спросил. Принялся говорить о том, что приехал на открытие храма, на который много пожертвовал. Хвастался знакомством с высшими иерархами православной церкви, их благословением. «Чем больше ханжей ударится в религию, – мысленно усмехнулась Лена, – тем меньше порядочных граждан придут в церковь». Но вслух она сарказма не выказывала. Завела речь о том, что если Игнат такой праведник, пусть пожертвует в фонд детей, страдающих тем же недугом, что их дочь. У фонда есть сайт, там выложены фото всех пожертвователей и благодарности родителей с отчетами, на что потрачены деньги. Игнат не раскошелился. Больше они не виделись.

Отчитываясь перед Куститской, Антон не признался в провале попытки взять интервью – наврал, будто у него сломался диктофон. Какая может быть премия за то, что его выставили из дома!

– Придется восстанавливать рассказ Елены Петровны Храпко по памяти, – говорил Антон. – Но на память я не жалуюсь.

– Хорошо, – согласилась Полина Геннадьевна. – Но чтобы в будущем таких накладок не случалось! Мне нужны пленки.

Антон положил трубку и в который раз подумал, что интонации Куститской, манера отдавать приказы совершенно не свойственны неутешным вдовам. Так ли уж она горюет? Возможно, собирает сведения, чтобы нейтрализовать вероятных наследников. Антону мотивы Куститской безразличны, лишь бы гонорар отстегнула.