Читать книгу Неподходящий жених (сборник) - Наталья Нестерова - Страница 2

Дарья была не первой, у кого разошлись родители. Когда учились в пятом классе, отец Мишки Купцова сделал семье ручкой. Через два года мама Наташи Суворовой влюбилась в хирурга, который удалил ей бородавку, и ушла жить к бородавочнику. Мишка и Наташка очень переживали. У Мишки появился тик, дергался глаз и прозвище Моргало приклеилось. Наташа закурила, яростно и много смолила – назло врачам и всему Минздраву, который предупреждает.

Они сидели на бульваре. Наташа, задрав голову, практиковалась в пускании колечек дыма. Мишка чертил прутиком на дорожке. У него эта привычка с детства. Даша помнила, как он рисовал кораблики и танки, а теперь его абстрактные художества сильно смахивали на женский торс.

– Мои предки разбежались, – сказала Даша максимально спокойным голосом. – Развод оформили.

– Добро пожаловать в клуб! – усмехнулся Мишка.

И насупился. Дарья знала: старается сдержать тик.

– Кто? – спросила Наташа. – Фазер или мазер соскочил?

– Фазер. Папочка полюбил другую женщину. А мамочка от благородства чуть не лопается: ты должна понять чувства своего отца! – передразнила Даша. – Гады!

– Подонки! – согласился Мишка.

– Особенно врачи, – подтвердила Наташа.

– Как так можно? – Дарья шмыгнула носом, маскируя предательские слезы. – Как можно любить их безумно и одновременно ненавидеть?

Наташа и Мишка, прошедшие через горнило подобных испытаний, заверили: можно!

И еще сказали: сейчас больнее всего, потом легче станет, но полностью не пройдет никогда. Это как вирус в компьютере, для которого антивирусной программы не придумали и придумать невозможно. И жесткий диск, то есть предков, на свалку не выбросишь.

Наташа и Миша говорили без пафоса, сострадания, просто и жестоко, почти равнодушно, как и говорят подростки о проблемах, над которыми ночами слезы льют.

Родители Даши и папочкина новая жена, носившая сырное имя Виола, были людьми образованными, наслышанными про травму, которую наносит ребенку развод. Поэтому вели себя до тошнотворности оптимистично и деликатно. Неестественно предупреждали любое желание Даши, закрывали глаза на плохие оценки в школе, на Дашкины капризы. Их заискивание как нельзя лучше демонстрировало – в ее жизни случилась трагедия. Почти такая же страшная, как смерть ее старшего братика с условным именем Костя.

Братик родился за пять лет до Даши и прожил две недели, зарегистрировать его, получить свидетельство о рождении не успели. Умер ночью по причине СВСМ – синдрома внезапной смерти младенца. Это когда младенец засыпает вечером и больше не просыпается. Никто в мире не может раскрыть тайну СВСМ, хотя дети гибнут и гибнут.

О том, что у нее был братик, Даша узнала, когда ей было десять лет, и это произвело на нее громадное впечатление. Ее мучили кошмары ночью и дикие фантазии днем. Казалось, что этот Костя незримо присутствует в ее жизни, наблюдает, критикует, комментирует, упрекает за каждую мелкую провинность или ошибку и постоянно напоминает: ты-то жива, а я умер, где справедливость? Он представлялся вредным детиной, вроде старшеклассников, которые врывались в раздевалку перед физкультурой, наровили мимоходом ущипнуть ниже спины или тискались в гардеробе. Сильные, здоровые и все как на подбор агрессоры.

Дарья приставала с расспросами к родителям: какой он был, мой братик? Но у мамы и папы по прошествии лет боль утраты притупилась, они редко вспоминали первенца, от которого даже фото не осталось. Зато смешно рассказывали, как все: две бабушки, два дедушки, папа и мама стерегли Дарью по ночам, чтобы не случился ужасный СВСМ. У них был скользящий график ночных дежурств, то есть кто-то постоянно сидел рядом с ее кроваткой, не спал и караулил ее дыхание. Одна бабушка вязала на спицах, другая читала дамские романы, один дедушка разгадывал кроссворды, другой при свете слабой лампы корпел над служебными бумагами. Маму и папу от ночных дежурств освободили, потому что папе нужно было работать, а мама за день до изнеможения уматывалась. Но оба они, папа и мама, – в этом юмор – несколько раз за ночь вскакивали, не продрав глаза, неслись в детскую, проверять, дышит ли Дарья, не уснул ли караульщик.

Наверное, это были очень счастливые месяцы ее жизни. Но Даша их не помнит. Самое раннее из воспоминаний – полет к потолку, дыхание перехватывает, приземление в теплые папины руки. Он снова ее подбрасывает, полет, счастье, радость, визг – ах, я уже в мягких, надежных папиных ладонях. И еще из раннего – сознание абсолютной, волшебной маминой власти. Больно, упала, стукнулась – подует мама, и боль с коленки уходит. Ночью к ней прибежишь, потому что мертвый братик пригрезился, мама руками укутает, и становится благостно. Они спали на боку: Даша, мама, папа – обнявшись, уютно вписавшись друг в друга. Дарья чувствовала мамино и папино тепло, с которым ничего не могло сравниться.

И чего бы им не жить и дальше? Маме и папе! Чего бы им совместно не радоваться, глядя на дочь, во младенчестве не погибшую, а теперь по внешним данным на первую девушку в классе претендующую? Успеваемость средняя, от «четверки» до «тройки», – то, что и нужно, чтобы не прослыть ботаником или тупицей. Братик умерший помучил воображение и благополучно сгинул. При необходимости память о нем можно было призвать – когда требовалось слезу пустить или загадочной особой с тайным прошлым предстать перед новой подружкой или незнакомым парнем.

Если Дашу спросить, какой стала мама после развода, ответ был бы – стерильной. В это слово Даша вкладывала смысл: ровной, спокойной, безучастной, сдержанной, будто у нее сильно голова болит, но врачи сказали – это до конца жизни, терпите и сосуществуйте с мигренью. Мама не смеялась над смешным, а слабо улыбалась, не кипятилась, не орала, как бывало, когда Даша что-нибудь выкинет, а стерильным голосом изрекала: «Подумай над своим поступком, он неблаговиден» или: «Подумай над своим поведением, оно оставляет желать лучшего».

– Чего думать? Чего думать? – заводилась Дарья. – Чего ты со мной общаешься как из телевизора, как из передачи про психов? Я нормальная! А ты! Ты стала амебой стерильной, как монашка пристукнутая. В церковь не ходишь?

– Нет. У тебя есть ко мне претензии?

– Вагон и маленькая тележка.

– Конкретнее.

– Почему ты не сражаешься за папу, не бьешься, не рыдаешь, не ставишь вопрос ребром?

– Зачем? – мама с легким удивлением пожала плечами.

– Чтобы он к нам вернулся!

– Зачем? – с тем же выражением лица повторила она.

– Чтобы у меня был отец, у тебя – муж, а все мы вместе – прекрасная семья.

– Отца у тебя никто не отнимал. Прежней семьи никогда не будет. Выкинь из головы глупые планы.

– Ага! Я – выкинь! Вслед за тобой? Ты так легко перечеркнула вашу с ним любовь, нашу семью, мое детство, братика умершего…

– Стоп! Тебя уносит. Прошлое не зачеркивается и не девальвируется. Братик… ты до сих пор о нем думаешь, это мучает тебя?

– Давно не мучает, – вынуждена была признаться Даша. – Так, к слову пришлось. Но меня бесит твое абсолютное спокойствие! И преступное бездействие!

– Успокойся. Объясняю тебе по пунктам и надеюсь, в дальнейшем не возникнет потребности еще в одном подобном разговоре, они психического здоровья не прибавляют. Первое. Ты моя дочь, и обсуждать с тобой свои душевные переживания я не стану. Потому что, во-первых, не желаю обременять тебя недетскими знаниями. А во-вторых, вообще не приемлю женской дружбы взасос между матерью и дочерью. Следующее…

Мама хотела быть строго логичной, но запуталась.

– Второе, – подсказала Дарья. – У «первого» было два подпункта.

– Да, второе. По складу характера я интроверт, поэтому мне легче и проще переваривать проблемы внутри себя, ни с кем не делясь, не советуясь, не плача на груди у сердобольных подруг. Знаю, проверено на опыте, процесс переваривания когда-нибудь закончится, и я смогу дышать полной грудью, восстановлюсь. Тебе надо потерпеть. Пожалуйста, потерпи!

– Это как я суп варила? Помнишь? Хотела вас с папой порадовать, после ангины выздоравливала. Бросила все имеющиеся продукты в кастрюлю, они кипели и кипели, я уснула. Суп превратился в мутную густую жижу, которую отправили в унитаз. Так и ты перевариваешь?

– Похоже, – согласилась мама.

– Но я так не могу! У меня все клокочет! Мне хочется действовать!

– Запишись в спортивную секцию или в бассейн.

– В четырнадцать лет? – возмутилась Даша. – У нас все, кто спортом занимаются, уже асы, я буду позориться на скамье запасных?

– Хорошо, спорт отменяется. Дай подумать.

Мама нашла решение – купила Дарье боксерскую грушу.

Два грузчика, надрываясь и пыхтя, втащили в Дарьину комнату аппарат – на полу тяжеленная круглая станина, от нее идет металлическая палка, далее тугая толстая пружина, и все венчает груша, покрытая кожей в красно-черную полосочку. Такого не было ни у кого из Дашиных друзей!

Она приклеила на грушу фото новой жены папы и дубасила по нему утром и вечером. Фото попросила в очередную «папскую субботу», как она называла выходные, проводимые с отцом и Виолой. Папа гордо улыбался, когда Виола протягивала снимок. Девочки начинают дружить. Как же! Знал бы, для чего фотка. Еще узнает.

Даша никогда прежде не делала зарядку и вообще физические упражнения терпеть не могла. Но теперь с удовольствием скакала вокруг груши, пыталась даже ногой заехать по Виоле, повторяя приемы восточных единоборств и издавая возгласы киношного ниндзя.

– Ты вопишь как резаная, – говорила мама Дарье, потной и возбужденной, идущей в душ.

– Ага! Надо было папочке нам ластами помахать, смыться, чтобы заставить меня физкультурой заниматься.

Однажды, возвращаясь из душа, вытирая полотенцем мокрые волосы, Даша застукала в своей комнате маму. Она медленными слабыми движениями ударяла в уже изрядно потрепанную фотографию Виолы. Мама била легонько, точно разведуя, пробуя на прочность грушу или сам метод на эффективность. Когда колотила Дарья, груша моталась из стороны в сторону, а у мамы лишь покачивалась.

– Сильнее бей, – посоветовала Даша.

Мама смутилась, покраснела.

– Глупости все это, – сказала она и мелко потрясла головой, будто отгоняя ненужные вредные мысли и желания. – Детский сад. Пожалуйста, не показывай этот аппарат папе, когда придет.

– А то! – ответила Даша.

«А то» было любимым словечком Наташи Суворовой, Дарьиной подруги. И обозначало оно согласие или отказ – в зависимости от того, что хотели услышать. Ведь мама могла подумать, что дочь имеет в виду: «А то я не понимаю, что папе будет неприятно, зачем его обижать». На самом же деле расшифровка абсолютно противоположная. «А то я упущу момент, – думала Даша, – когда вытянется лицо фазера!»

Бабушки и дедушки, конечно, переживали развод Дарьиных родителей. Но, как и мама, покорились судьбе. Мол, всякое в жизни случается, люди сходятся и расходятся, теперь такое сплошь и рядом, главное – чтобы все обстояло интеллигентно – без истерик, проклятий, выцарапываний глаз и прочих некультурных явлений. Повлиять на решения взрослых детей мы уже не в силах, поэтому принимаем положение вещей и стараемся облегчить переживания страдающих, то есть Даши и ее мамы.

Мама сразу пресекла попытки участливых родителей, указала на дистанцию – не приближайтесь со своими соболезнованиями, хотите помочь – не говорите со мной о разводе. Бабушки испытали разочарование – им хотелось обмусоливания (конечно, интеллигентно возвышенного) страстей и пороков зятя и сына. Дедушки облегченно вздохнули, потому что им совершенно не хотелось полоскать кости сыну и зятю. И все сошлись во мнении, высказываемом в качестве предположения: возможно, все проблемы Дашиных родителей заключаются в излишней бесстрастности и холодности ее мамы.

Дарье аккуратненько и деликатненько донесли эту мысль. Она же безо всякой деликатности прямо заявила маме:

– Бабы и деды говорят, что ты – человек в футляре, никого за упаковку не пускаешь.

– Далее?

– И поэтому папа тебя бросил.

– Насчет футляра – согласна. Но ты, Дашка, внутри него сидишь. В детстве была полностью – телом, мыслями, страхами, болезнями. Потом стала выбираться. Это называется самостоятельность – естественная, вырастаемая и правильная.

– Что-то осталось, – пробормотала Даша.

– Осталась навсегда и навечно, только для тебя, возможность нырнуть в мой футляр по первому желанию и требованию. Но внутри футляра маленькие футлярчики, мы уже с тобой говорили. Твои проблемы – мои проблемы. Но мои проблемы – не твои проблемы.

– А папа?

– Он был единственным, кого я впустила.

– И что?

– Откуда у тебя манера говорить и спрашивать междометиями и союзами – «и что?», «а то?», «ну, и?»

– От Наташки Суворовой. Она вообще на звуки переходит. Представляешь, клеится к ней какой-нибудь ботаник, а Наташка скривится, пальчиком в сторону потыкает и «с-с-с-с-с» произносит. С таким пренебрежением, что всем, включая ботаника, становится понятно, какое он чмо и должен мелко трусить за горизонт. У меня так не получается. Мне тысячу слов выдать хочется. Мама! Ты не договорила. Впустила папу в свой футляр, он там пожил и…?

– Это же не рай. Возможно – наоборот. Его нельзя осуждать за то, что, увидев мою подноготную, не приклеился навечно.

– Мама! – заорала Дарья на всю мощь легких.

Мама осуждающе покачала головой, воткнула указательные пальцы в уши и потрясла, избавляясь от треска в барабанных перепонках.

– Мама! – перешла на громкий шепот Дарья. – Ты себе цены не знаешь! Таких, как ты, – одна на миллион. Нет, таких изумительных вообще не рождалось! Красивая, умная, благородная – упасть и не встать. Ты, вот я сейчас поняла, ты – реинкарнация святой богини! Точно! Все земные мужики не годятся тебе в подметки, включая моего дорого любимого папочку.

– Дарья, тебя опять уносит.

– Скажешь, я неправильно говорю?

– Скажу другое. Как ты, дочь, на меня не похожа! И какое это счастье!

– Не понимаю.

– И хорошо. У тебя еще вся жизнь для осмысления. Было бы обидно сейчас сразу все понять, разложить по полочкам. Вернемся к мирскому и простому. Не слишком напрягаешь папу и его новую жену, бабушек и дедушек? Ты завалена подарками, ты уже просишь то, что тебе не нужно.

– Они все время спрашивают: чего ты хочешь, чего ты хочешь? Им только свистни. Я похожа на умирающую девочку, которую напоследок балуют.

– Что за дикие сравнения! Полагаешь, это красиво, благородно – корыстно использовать чувства пожилых людей?

– Нормально! За свои подарки бабы и деды имеют полный комплект проявления моей любви. Если я обнимаю за шею одну или другую бабушку и шепчу, мне же ничего не стоит: «Ты моя голубушка ненаглядная!» – и все! Бабушки на седьмом небе от счастья. За прошедшие полгода и три месяца вперед подарки оплачены.

– О, господи! – тихо ужаснулась мама.

– Чего «господи»? Я их люблю? Люблю! Я не врала? Не врала! Кому плохо? Только тебе, потому что в твоем футляре плохая вентиляция.

Мама встала и вышла, прекратила-отсекла дальнейшие разговоры. Даша понимала, что маме больно. Но и самой Даше несладко. Она бы обошлась без подарков, сама приплатила бы за исполнение единственного и очень острого желания – чтобы папа вернулся и все было по-старому. Но ей со всех сторон дуют в уши: невозможно, обратного хода жизнь не имеет. Горе, поняла Дарья, – это когда тебе хочется невозможного прошлого.

Дарья позвонила дедушке Володе, папиному отцу:

– Дедуль, надо встретиться.

– К нам приедешь или на нейтральной территории?

– Лучше на нейтральной.

– Сводить тебя сегодня в обед в ресторацию?

– Согласна.

– Школу прогуляешь?

– А ты мне записку напишешь, мол, по уважительной причине отсутствовала.

– Договорились. В два часа встречаю тебя на Дмитровской. Пока!

Единственная внучка, обожаемая бабушками и дедушками, Дарья в разные периоды отдавала предпочтение им по очереди. В раннем детстве, рассказывают, она жить не могла без бабушки Иры, маминой мамы – теплой, толсто-уютной, очень домашней и ласковой. Любовь пригасла, когда бабушка решила обучать внучку вязанию и вышиванию крестом. Дарья переключилась на дедушку Васю, маминого папу, заядлого рыбака. Потребовала, чтобы у нее были личные удочки, вставала на заре, тащилась с ним на пруд около дачи, мечтала о рекордном улове и поражала одноклассников знанием разницы между лещом и подлещиком. Но рыбалка постепенно наскучила, как и вязание крючком. Настал черед влюбленности в бабушку Лену, папину маму. Это была странная влюбленность, потому что бабушку Лену, романтичную и трепетную, Дарья терзала страшными кладбищенскими сказками про мертвецов, вылезших из могилы, про путешествующие протезы, которые отрывали у людей части тела, про кровавые простыни, летающие над пустынными улицами, про ожившие инструменты стоматолога. Бабушка таращила в испуге глаза, хваталась за сердце и бормотала:

– Деточка, где ты набралась этих кошмаров?

– Их Наташка Суворова сочиняет, – честно отвечала Дарья.

– Что за странные фантазии у девочки! Может, тебе лучше не дружить с ней?

– А с кем дружить, с Олькой Глуховой? У нее одни мальчики на уме, и как целоваться надо, и что мужчина и женщина куда друг другу засовывают. Хочешь, расскажу?

– Нет! – махала бабушка руками. – Пусть будут лучше мертвецы и гроб на семи колесах. Почему у него, кстати, семь колес?

– Я же тебе объясняла! Восьмое отвалилось, поэтому гроб, когда скачет, припадает, тарахтит, из него высовывается синяя рука с черными ногтями и хватает людей.

Дарья шлепнулась на пол, прикрылась пледом и весьма натуралистично изобразила корчи мертвеца. Ей нравилось дразнить бабушку, и она с удовольствием после бабушкиного: «Дай мне капли!» – неслась к аптечке, хватала лекарство и рюмку, капала в нее валерьянку и предлагала выпить двойную дозу, потому в запасе еще история про взбесившуюся бор-машину.

Последние года полтора на первые позиции вышел дедушка Володя и стал Дарьиным фаворитом. Он был похож на папу (точнее – папа на своего отца) и казался символом абсолютной, хотя и несколько загадочной мужественности – ироничный, с хитрым блеском и затаенной насмешкой в глазах, с полуулыбкой на губах.

Выдающиеся качества дедушки Володи подтверждали и остальные члены семьи. Однажды Дарья подслушала, как обе бабушки говорили, что с возрастом он угомонился и помудрел, да и внешне изменился в лучшую сторону. В молодости у него была буйная грива непокорных, жестких, спирально вьющихся, черных волос. Теперь они поредели и поседели, что дедушку очень украсило. Бабушка Ира сказала: «Была бы борода – вылитый Карл Маркс».

В этот момент Дарья вылезла из-за кресла, за которым пряталась, желая уточнить:

– Кто это Карл Маркс?

Бабушки переглянулись. Не потому, что удивились появлению внучки, они прекрасно знали, где она сидит. Их поразило, что ребенок не знает, кто такой Карл Маркс.

– В наши годы портреты Маркса, Энгельса, Ленина висели на каждом углу, – сказала бабушка Ира.

– Если бы тринадцатилетний ребенок признался, что не знает этих имен, – подхватила бабушка Лена, – его бы записали в умственно отсталые.

И обе они с осуждением посмотрели на Дашу.

– Ой-ой-ой! – защищалась она. – Подумаешь! Сравнили свою старую молодость и мою новую. Этот Карл Маркс был хотя бы умным?

– Он был гением! – торжественно изрекла бабушка Ира.

А бабушка Лена подтвердила:

– Его учение до сих пор как призрак бродит по Европе.

Через некоторое время, желая подлизаться к дедушке Володе, Дарья сообщила ему:

– Наши бабули считают тебя гением.

Дедушка довольно улыбнулся, но насмешливо подмигнул:

– Если тебе нужна мелочишка на карманные расходы, можешь не упражняться в грубой лести.

Легонько щелкнул ее по носу и поцеловал в лоб. Это было чертовски приятно! Вообще приятно, когда тебя любят – как постоянно парить и нежиться на теплом облаке. Но самому всех любить одинаково невозможно. И тот, кто становится исключительным объектом обожания, дарит особое удовольствие. Папа всегда был исключительным, вне зависимости от периодов Дарьиного взросления. А потом взял и предал ее, променял на блеклую Виолу. Дедушка Володя никогда бы так не поступил!

…В ресторане они отлично пообедали, поговорили о школьных делах Дарьи. Главный вопрос она задала, когда принесли чай и пирожные.

– Как тебе молочница?

– Кто? – не понял дедушка.

– Папина новая супруга.

– Почему молочница?

– Имя как у дешевого сыра. Что ты о ней думаешь?

– Нормальная женщина. Только не говори, что Виола тебя обижает.

– Наоборот, она передо мной… как это, когда хвостом виляют?

– Лебезит?

– Точно. Виола – настоящая лебездя!

Дедушка невольно хохотнул, но осуждающе покачал головой.

– Она хочет казаться добренькой, – продолжала Даша, – но только претворяется.

– С чего ты решила?

– Они меня уже на три выходных забирали. Кино, прогулки по скверу, парк с аттракционами, обед в кафе и прочая обязаловка. Тужатся и тужатся продемонстрировать, что, мол, все у нас прекрасно. А на самом деле все отвратительно! И Виола не добрая, а злая внутри мымра.

– Откуда ты знаешь?

– Дети и собаки, – категорично заявила Даша, – всегда чувствуют истинную доброту.

– Ерунда! – скривился дедушка Володя. – Маленькие дети считают хорошими тех, кто даст им конфетку. Дети постарше, умей разбираться в людях, не поддавались бы сладким уговорам маньяков и не отправлялись бы с ними на верную гибель. Собаки – не более чем животные. Легко могут искусать ребенка, если увидят в нем угрозу.

– Но так считается! – упорствовала Даша.

– Так считают те, кто верит в хлесткие фразы, афоризмы и прочие крепко сбитые выражения. Кодируют себя так называемыми мудрыми мыслями. А ловко сбитые слова – все равно только слова. Конечно, есть народная мудрость: пословицы и поговорки. Но на каждую пословицу, имеющую один смысл, обязательно найдется другая с противоположным значением.

– Например?

– Сытое брюхо к ученью глухо. И – тощий живот ни в пляску, ни в работу.

Дашенька, мне бы хотелось, чтобы ты критично относилась к зомбирующим псевдооткровениям. Не повторяй ошибок своей бабушки Лены. Когда-то в молодости был у нас конфликтик, желая пошутить, оправдаться и отчасти переложить на нее вину, я имел неосторожность сказать: «Ты просто не умеешь выходить замуж». Дернула меня нелегкая за язык! Она восприняла мои в общем-то глупые слова как истину в последней инстанции, как собственный роковой недостаток. Какое, к лешему, может быть умение или неумение выходить замуж? Это ведь не на скрипке играть или на коньках кататься. А бабушка твоя чуть что: «Ах, мне не дано правильно выходить замуж!» Затерроризовала!

– Дедуля, – поразилась Даша. – Ты с бабулей тоже стоял на грани развода?

– Неоднократно, – признался дедушка. – Мы же не святые и не блаженные.

– Но вы все-таки не разошлись! Ты не поступил как папа!

– Деваться было некуда, – хитро улыбнулся дедушка. – Твоя бабуля обязательно вляпалась бы в другой неудачный брак, потому что…

– Выходить замуж не умеет! – закончила Даша, и они вместе рассмеялись. – А в каком возрасте ты угомонился? И что бы делал, пока не угомонился?

– Чья терминология – «угомонился»?

– Неважно, колись!

– Правильнее будет сказать, что мы с бабушкой угомонились одновременно. Она – ревновать, я – давать поводы для ревности.

– Значит, папа поторопился, они с мамой не дождались, пока угомонятся?

– Внученька, мы имеем то, что имеем. Тебя все любят…

– Еще бы меня и не любили!

– Скромность украшает.

– Этот афоризм, по твоему совету, я воспринимать не буду.

– Что конкретно тебе не нравится в Виоле?

– Все! От «а» до «я», от макушки до пяток. Ненавижу! Представляешь, как-то своим лилейным голосочком мне сообщает: «Я всегда мечтала о дочери, тихом ангеле. К сожалению, у меня детей не будет». Ну, дальше тра-ля-ля, какая я чудная и красивая. Еще бы она выродков наплодила! А вы бы у их колыбели сидели и стерегли! Фигу! Я ей покажу тихого ангела!

– Дашуль, ненависть твоя недетская. Или, – задумчиво пожал плечами дедушка, – напротив – совершенно детская. Потому что только в детстве ненавидят слепо, бездумно и жестоко. Надо взрослеть, малышка! Тебе сейчас кажется, что папин уход лег на тебя позорным пятном, будто в тебе окружающие увидели тайные недостатки.

– Если бы я была умопомрачительно прекрасной и папа любил меня по-настоящему, он бы не бросил нас! – зло процедила Дарья.

– Значит, я прав. Тебя заласкали со всех сторон, а ты внутренне уверена, что обладаешь изъянами, которые позволили папе уйти. А дело-то не в тебе! Папа ушел, потому что полюбил другую женщину.

– Сильнее, чем меня?

– Не сравнивается, это разные любови.

– Но если бы Виола не нарисовалась на папиной работе, он бы так и остался с нами?

– Не исключено.

– Что и требовалось доказать! Во всем виновата молочница!

– Тебе обязательно нужен враг, – не спросил, а констатировал дедушка. – Растоптать его, раздавить, стереть в порошок. Отомстить.

– Это плохо? – с вызовом спросила Даша.

– Да! – серьезно ответил он. – С высоты своего возраста могу судить: месть – это как ожидание прекрасного хмеля от великолепного вина. Но в итоге оказывается, что лакаешь уксус. Удовольствия – ноль, а сил душевных потрачено много. Их бы на пользу людям. Твою бы злобу да на…

– Алгебру или геометрию? Подтянуть успеваемость? – с обидой и вызовом перебила Даша.

Дедушке ничего не оставалось, как кивнуть и развести руками: сама все понимаешь.

Даже он, мудрый, не был способен вникнуть в глубину несчастья внучки. По сути, отделался общими рассуждениями и тривиальными советами. Никто ей не товарищ и не помощник!

Дарья насупилась. Дедушка посмотрел на часы.

– На работу опаздываешь? – спросила она и поднялась. – Расплачивайся, а я побежала. Пока!

Не поцеловала на прощание, боялась, что предательские слезы хлынут раньше времени.

Выскочила на улицу, вытирая щеки, шмыгая носом, быстро потрусила в сторону метро.

– Девочка! – преградила ей путь сердобольная старушка. – Тебя кто-то обидел? Что-нибудь потеряла?

– Да! Я потеряла папу.

– Ой, какое горе! Умер?

Даша не ответила, махнула рукой и пошла своей дорогой.

Лучше бы он умер! Какая страшная мысль, какое дикое желание! Но ей было бы легче, если бы папа сгинул с лица земли, а не жил с мымрой. Похоронили бы, на могилке цветы посадили, истово горевали. Пускали бы не такие слезы, как у нее сейчас, – злые и колючие, а благостные – тихие и светлые.

Дарья, к счастью, пока не теряла близких. Умерший давно братик не в счет. И она не догадывалась, что за жизнь любимого человека можно отдать все и отпустить его в любые веси, лишь бы жил. Но платы и жертвы не принимаются, торгов не бывает. Ей еще предстояло узнать боль невосполнимых потерь. А непознанная боль кажется легче той, что сейчас мучает.

Она не собиралась, конечно, отправлять папу на тот свет. Но Виоле намстить – обязательно!

В школьном изложении Даша как-то написала, что один герой другому намстил. Учительница зачеркнула приставку «на» и сверху написала «ото», потом пояснила:

– Глагола «намстить» не существует, есть глагол «отомстить».

Дарья возмутилась:

– Но ведь говорят – «нагадить» и не говорят – «отгадить». Намстить – это значит талантливо нагадить.

Класс Дарью поддержал, главным образом потому, что урок затягивался и вызовы к доске откладывались. Учительница до звонка рассказывала о неологизмах – новых словах в речи, как они появляются и закрепляются. К доске никого не вызвала, скучные рассуждения про неологизмы все забыли, а «намстить» взяли на вооружение. Если пересказываешь новый фильм-боевик, то как объяснишь действия одного хорошего персонажа по отношению к плохому? Хороший полтора часа справедливость наводил и намстил по полной программе.

В субботу папа приехал за Дашей. Мама загородила спиной дверь в детскую, чтобы папа не увидел грушу с фотографией. Но Дарья желала обратного. Попросила папу переставить тяжелый снаряд, с которым она теперь тренируется. Отец, увидав помятое фото Виолы, мгновенно все понял, но ничего не сказал, молча оттащил грушу в угол.

В коридоре, когда уходили, они, мама и папа, обменялись долгими взглядами. Если бы Даша могла их расшифровать, она бы услышала папин упрек: неделю работаю как вол, вместо того, чтобы отдыхать с молодой женой, тащусь сюда, развлекаю дочь. И мамин ответ: проблемы твоего самочувствия меня более не касаются. Папино возмущение: ты поощряешь Дашину нелюбовь к Виоле! Мамин отказ: ничего подобного, это у тебя не получается привить дочери хотя бы просто терпимое отношение к новой супруге.

– Вы чего? – спросила Даша застывших родителей.

– Поговорили, – не прощаясь, папа вышел.

– У меня сегодня лекции у вечерников, – сказала мама. – Ужин будет на плите.

– Пока! – чмокнула ее в щеку дочь.

У Даши осталось смутное подозрение, что мама расстроена. Но раздумывать об этом было некогда, сегодня предстояли большие дела.

Виола ждала их в машине. Сидела на переднем сиденье.

– А можно я сяду на мамино место? – поздоровавшись, попросила Дарья.

– Конечно! – быстро согласилась Виола.

Она распахнула дверь, вышла, пересела назад. Папа тихо скрипнул зубами, но ничего не сказал.

Когда тронулись, Виола жизнерадостно сообщила:

– Сегодня у нас в программе цирк. Тебе нравится цирк? Я обожаю его атмосферу праздника, столько восхищения на единицу времени.

Даша терпеть не могла цирк. Научились люди кувыркаться в воздухе или бутылками жонглировать и за деньги это показывают. Животных мучают! Видно же, с какой неохотой собачки на задних лапках кружат, львы через кольцо прыгают. За подачку – дрессировщик после каждого трюка из кармана незаметно достает кусочек еды и в пасть им пихает. Если бы зверей как следует кормили, они бы номера не выделывали.

Папа прекрасно знал ее отношение к цирку. Но раз Виола хочет – терпи, Даша, идиотские представления.

– Спасибо, папа! – язвительно поблагодарила она.

– А потом, – продолжала Виола, – поедем к нам, наконец, привели квартиру в более-менее приличный вид. Пообедаем. Судак в кисло-сладком соусе. Тебе нравится китайская кухня?

– Нравится, – ответил за Дашу отец.

– И третьим номером программы – новые японские мультфильмы, твои любимые. Я купила несколько лицензионных дисков. Одновременно с кинопросмотром десерт: фрукты, итальянские пирожные, цукаты в шоколаде и орешки пяти видов. Как тебе программа?

– Нет слов.

Это выражение тоже из арсенала Наташи Суворовой. Можно было не сомневаться: Виола решит, что Даша восхищена. А папа догадается, где Даша видела и цирк, и французские пирожные, и мультики.

В цирке оказалось даже хуже, чем помнилось Дарье по посещениям в глубоком детстве. Представление было театрализовано до крайности. Воздушные гимнасты изображали бабочек и эльфов, акробаты нарядились скоморохами. По канату разгуливали девицы в бикини, расшитых блестками, на батуте подпрыгивали индейцы в перьях. Конечно! Кто бы стал на них смотреть, если бы они без костюмов и актерства просто кувыркались и стояли на пяти качающихся бочках! Клоуны могли рассмешить только дошкольников и стариков в маразме. Да еще, конечно, Виолу. Она прямо лучилась от детского счастья. Папа на нее посматривал и таял от умиления. А у Дарьи еще больше портилось настроение, хотя она притворно улыбалась и аплодировала в положенные моменты. Зверей было особенно жалко. На бедных мишек нацепили дурацкие юбки и шляпы, заставили на самокатах кружиться. Дарье казалось, что она физически чувствует, как тиграм хочется сожрать дрессировщика, отомстить за мучения. И она бы не осудила тигров.

Даша настолько увлеклась внутренней критикой и поношением представления (при этом притворно изображая восторг), что чуть не забыла совершить самое главное. Вспомнила на последнем номере, когда все артисты высыпали на арену. В руках у Даши была бутылочка с малиновой газировкой. Якобы нечаянно, аплодируя, Дарья исхитрилась, наклонила бутылку, и напиток вылился точно в цель – туда, где живот у Виолы переходит в ноги. Великолепное алое пятно замечательно растеклось по белым Виолиным брючкам.

– Ой! – воскликнули одновременно Даша и Виола.

– Простите! Я случайно! – Дарья едва сдерживала торжествующую улыбку.

– Ничего страшного, – Виола улыбалась открыто, но испуганно и смущенно. – Мне сидеть мокро, протекло. Будем рассматривать это как маленькое дополнительное цирковое представление, бонус.

«Я тебе таких бонусов, – подумала Даша, – сегодня от души предоставлю».

– Дарья! – строго сказал отец. – Посмотри на меня!

– Правда, нечаянно, клянусь! – она округлила и выпучила глаза, изображая раскаяние.

– Конечно, нечаянно, – подтвердила Виола. – Теперь вопрос, как мне добраться до машины, не пугая людей. Спереди закроюсь сумочкой, а сзади вы пойдете, хорошо? Новые брюки… Но, возможно, в пятновыводителе отстираются. Это не должно испортить нам выходной. Пошли? Группа прикрытия! Держитесь поближе.

Когда приехали домой, Виола ушла переодеваться, папе позвонили по телефону, Дарья шмыгнула на кухню. Подняла крышки кастрюль на плите. В одной находилась киселевидная масса с кусочками овощей и ананаса. Кисло-сладкий соус, подходит. Даша схватила гель для мытья посуды и щедро удобрила им соус. Сняла с крючка большую кулинарную ложку, помешала в кастрюльке, чтобы гель хорошенько растворился, вымыла ложку и повесила на место. Приятного аппетита!

Теперь – в ванную, там у нас тоже есть к чему приложить фантазию, но делаем вид, что моем руки.

Во время обеда Дарья налегала на закуски, поскольку на основное блюдо рассчитывать не приходилось. И даже нахваливала Виолину стряпню.

– Люблю готовить, – благодарила Виола. – Но салаты – пройденный этап, слишком просто, да и едят их на голодный желудок, поэтому всегда кажутся вкусными. Мой конек нынче – китайская кухня.

Папа первым заглотил «конек», поперхнулся и выплюнул:

– Что за дрянь!

Даша сделала вид, что попробовала, и заявила:

– Какая гадость эта ваша заливная рыба! То есть китайская.

– Как? Почему? – всполошилась Виола. Подцепила кусочек рыбы в кисло-сладком мыльном соусе и тоже выплюнула. – Ужас! Не понимаю. Кошмар. Все было нормально, не знаю, что произошло, – растерянно бормотала она. – Дорогой! Ты же знаешь, мне судак в кисло-сладком соусе всегда удавался.

Даша ненавидели ее манеру называть папу «дорогим», «милым», «солнышком» или «роднулей». Мама всегда обращалась к папе по имени, без слащавых заменителей.

– В очередной раз убеждаюсь, – сказала Даша, – увлечение кулинарией – для женщин с недостатками интеллекта. Чем торчать у плиты, лучше книжку почитать.

Ее мама именно так и поступала. Пища для ума важнее утех для желудка.

– Что? – переспросила Виола, обескураженная и расстроенная.

– Милая, не горюй! – погладил ее по руке папа. – У нас ведь найдется чем заменить неудачного судака?

– Конечно! – подхватилась Виола, сгребла блюдо с судаком и тарелки. – Я быстро! Подождите несколько минут и получите телятину с грибами.

Она ушла на кухню, а папа повернулся к Даше.

– Что мне с тобой делать?

– Раньше у тебя таких вопросов не возникало.

– Зачем ты прислала мне по электронной почте статьи про подростковые самоубийства?

– Чтобы знал, есть такой феномен. Возьму и брошусь с балкона, потому что ты нас бросил.

– Дура! Ты даже представить не можешь себе, до какой степени ты дура!

– Спасибо, папочка! Твои слова и поступки меня очень поддерживают.

– Издеваешься, язвишь. Дочь! У меня сейчас невероятно сложная обстановка на работе, вымотан до предела…

– Зато в личной жизни полный кайф. Молодая жена ублажает в постели сикось-накось, вдоль и поперек. Так ведь? Плюс бонус в виде китайской кухни.

– Иногда мне хочется отвесить тебе хорошенькую оплеуху!

– Это новое. Когда ты жил с нами, у тебя не возникало желания бить меня.

– Даша! Дочь! – отец глубоко вздохнул, точно сдерживая слова, которые рвались из него.

– Ага, по-прежнему твоя дочь. К сожалению, да? Сыночка проморгали, а я выжила. Обидно?

У него дрожали руки. Заметно – когда схватил графин с водкой, плеснул в стакан и залпом выпил.

«Постепенно спиваешься?» – хотела прокомментировать Даша, но удержалась.

– Пойми! – шумно выдохнул отец. – Ни угрозами, ни шантажом, ни хулиганскими выходками ты ничего не добьешься.

– Посмотрим.

– Мне звонил отец, в смысле – твой дедушка. Сказал, что ты стала на тропу войны.

– Разведка работает.

– Даша, ты воюешь с призраками!

– Это я уже слышала много раз. Пункт первый – ничего изменить нельзя. Пункт второй – направь свою буйную энергию на школьную успеваемость. Это хотел сказать? Не парься. Кстати, сережки, которые прошлый раз мне подарила Виола, я использовала для пирсинга. Проколола соски.

– Что-о-о?

– Ой, ты покраснел. Не лопни, фазер.

– Ты же в уши хотела. Зачем… по телу?

Папа мучался и страдал. Его корчи, то есть играющие желваки, доставляли Дарье непонятное, но ощутимое удовольствие. Гаденькое удовольствие. И она почти с облегчением сказала:

– Шутка. Я пошутила, мои соски в девственной неприкосновенности. Показать?

– Зачем ты меня мучаешь?

– А ты меня?

– Ты специально облила Виолу в цирке? Ты что-то вбухала в судака или в соус?

– Гель для мытья посуды, – оказывается, Виола какое-то время, незамеченная, стояла у входа в комнату. – Была полная бутылочка, а сейчас только на дне. Дашенька, наверно, случайно опрокинула ее в кастрюлю.

– Ты сделала это специально? – спросил папа.

– Давайте забудем про несчастного судака, – махала руками Виола. – Через несколько минут принесу мясо с грибами. Я тоже бываю неуклюжей, недавно уронила открытую банку с зеленым горошком. Он, естественно, раскатился во все стороны…

– Виолочка! – перебил папа. – Не старайся оправдать Дарью. Твоя доброта хорошо известна…

– Особенно врачам-психиатрам, – теперь встряла Даша. – Ваша доброта, Виола, сильно смахивает на умственное заболевание, шизофрени…

Она не договорила. Папа вскочил и совершил невозможное. Схватил дочь за грудки (тонкая Дашина маечка оказалась изрядной прочности), поднял в воздух и отправил в полет…

Даша приземлилась в углу дивана. Не столько ушибленная, сколько пораженная. Папа ее бросил, ударил! Швырнул прочь как тявкающую собачку, вопящего котенка! Как вредную чужую!

Виола тут же стала на линию огня, загородила собой Дашу.

– Милый! Ты должен успокоиться!

– Она! Не понимает, что говорит, что делает. Сыном погибшим упрекает. Я же ее… Больше себя, больше жизни… Вырастил! Пылинки сдували! Пока ей годик не исполнился, толком не спал, боялся, что умрет. Единственная дочь! И она меня… как последнюю мразь! Не понимает, даже не пытается понять, что ее отец – человек, а не функция, что у него могут быть желания, что одна женщина, ее мать, – целый мир, но чужой, а мне повезло найти свой мир, тебя Виола. Чего она хочет? Отойди в сторону!

– Не отойду! – непривычно категоричным тоном и потому хриплым голосом сказала Виола.

– Мелко пакостит. Кому? Мне – отцу. Тебе – которая готова в золото ее закатать. Виола! Хватит попустительства. Отойди в сторону!

– Не отойду!

– Что-о-о?

Дарья видела лицо Виолы в зеркальной витрине на противоположной стене. Как люди бывают похожи! Мишка Моргало, когда на Дашу в гардеробе навалился известный на всю школу хулиган Коршунов, бросился защищать Дашу. И на физиономии у него был написан острый страх, помешанный на безрассудную смелость, точь-в-точь как у Виолы. Дарья тогда, в гардеробе, оглушительно заверещала, прибежал охранник, драка прекратилась.

И сейчас она подала голос. Но вместо пронзительного визга вырывалось жалобное скуление.

– Тихо, тихо, девочка! – села рядом Виола, обняла за плечи. – Все в порядке, успокойся!

– Я тебя ненавижу! – выкрикнула Даша. – Убери руки, гадина!

– Хорошо, правильно, – Виола чуть отсела. – Было бы странно и ненормально, воспылай ты ко мне высокими чувствами. Ты меня будешь ненавидеть, а я тебя – любить. Любовь всегда побеждает…

– Чихала я на твою любовь! Святоша чокнутая!

– Вон! Вон из нашего дома! – рявкнул отец. – И не показывайся мне на глаза, пока не прекратишь беситься. Все перед ней на пузе пляшут, задаривают, задабривают. А она – чихала! Прочихаешься, сообщи. А до того – видеть тебя не желаю. Убирайся!

Папа выгонял ее, а слез почему-то не было. Наваливалось удивление, такое громадное, что не вмещало ни обиды, ни горечи, ни разочарования.

– Дорогой, так нельзя, – тихо сказала Виола.

– Можно! – отрезал папа. – Только так с ней и можно.

– Ты меня больше не любишь? – пробормотала Даша.

– Папа очень тебя… – поспешно встряла Виола.

– Заткнись! – бросила ей Дарья.

– Я тебя люблю больше жизни, – четко и раздельно ответил папа. – Но я тебе не позволю превращать собственную, мою, мамину, Виолину, дедушек и бабушек жизни в войну характеров. Хватит мотать всем нервы! Принцесса на горошине! Ты уже не на горошине! Ты горы камней навалила, не разберешь. Кому мстишь? С кем сражаешься? Отвечай!

– Ты прекрасно знаешь, за что я сражаюсь. И не отступлю! Твой, папочка, характер.

– Поэтому – вон! Уходи!

– Отличненько! Я, конечно, уйду. А потом – повешусь, или отравлюсь, или из окна выпрыгну. Записку писать не буду, ведь ясно, кого винить в моей смерти.

– Царица небесная! – ахнула Виола.

Папа дернулся, точно его стукнуло током. Побледнел, ноздри затрепетали, брови взлетели, глаза как пламенем осветились. Таким его Даша никогда не видела. Такой может убить или сам погибнет на месте.

С большим, видимым трудом папа взял себя в руки:

– Самоубийство – высшая степень эгоизма. Мне тошно сознавать, что вырастил подлую эгоистку.

– Почему? Я тебя избавлю от себя, живи и радуйся.

– Нет, Дарья! Вслед за твоим кончится существование бабушек и дедушек, мамино, мое… Перенести никто не сможет. Поэтому, прежде чем сигать из окна, сделай для нас последнее доброе дело – закажи места на кладбище. Большая семейная могила… Ты этого хочешь? Вперед! Спасибо, доченька!

Он развернулся и вышел из комнаты.

У Даши шумело в голове, и слова Виолы, которая что-то миротворческое моросила, не доходили.

Дарья сползла с дивана, пошла на выход – все в тумане, опьянении, как в параллельной действительности.

Она не сразу заметила, что Виола неотступно тащится вслед, провожает. Заплатила за Дашу в автобусе, удержала за руку, когда Даша чуть не шагнула под колеса мчащегося автомобиля.

Когда папа первый раз поехал в заграничную командировку, лет десять назад, он никому: ни родителям, ни жене – не привез сувенира. Только Даше – большой конструктор «лего», всю валюту на него потратил. Даша предпочла бы куклу, но папа радовался конструктору как мальчишка, часами просиживал, строя вместе с зевающей дочерью замысловатые фигуры.

И теперь Даше казалось, что в ее голове конструкции из кубиков рушатся, валятся в кучу, пытаются собраться в новые постройки. Только в отличие от «лего» ее мозговые кубики были не цветными, а черно-белыми. И падали, собирались и снова падали они со скрежетом, от которого закладывало уши.

Обессиленная внутренним землетрясением, Даша добрела до скамейки на бульваре, той самой, на которой любила сидеть с Наташей и Моргало. Виола опустилась рядом. Опять забубнила.

Дарья прислушалась.

– … для нас с твоим папой большое счастье быть вместе. Но если ты ТАК страдаешь… Дети не должны мучаться. Достоевский говорил, что никакие блага мира не стоят слезы ребенка. Я сделаю, как ты хочешь, расстанусь с твоим папой…

– Все-таки ты неумная.

– Да я и не претендую.

– И Достоевский твой – болтун. Мудрые слова – только слова. Дети плачут по пять раз на день.

– Конечно.

– Детские слезы бесплатны.

– Как и женские.

– Мама моя в тысячу раз красивее тебя, уж не говоря, что умнее.

– Знаю. Даша, ты не станешь… не сделаешь с собой…?

– Я дура или гадина?

– Ты очень хорошая, – слабо улыбнулась Виола.

– Не заблуждайся. Если бы за твое убийство не пришлось сидеть в тюрьме, я бы тебя кокнула.

Даша встала, пошла к дому.

У своего парадного, открыв дверь, Дарья замерла на секунду, развернулась к Виоле и сказала:

– Кремами своими не пользуйся и лосьонами.

– Что? – не поняла Виола.

– В ванной у тебя… Я в кремы и лосьоны отбеливатель и пятновыводитель намешала. И еще. В туфли тебе, которые в прихожей, клею бухнула.

– Спасибо, что сказала!

Дарья вошла в подъезд.

2008 г.