Читать книгу Вещий Олег - Наталья Павлищева - Страница 10

Ходуном ходит Ладога, давно уж нет в ней покоя. Купцы, что от Ильменя приходят, все то же говорят, мол, хоть и погнали варягов, свара меж собой идет, не могут решить кто главнее. Подрядились славяне даже на стороне власти искать, мол, пусть придет кто да порядок наведет. Поахали ладожане, наряд оно, конечно, хорошо, только как то чужой повернет? Может, так, что и в рабах у него окажемся. Спрашивают купца, а про кого говорят, кого звать-то? Не знает тот, мол, и про степняков речи вели, и про других, и про норманнов тоже. Чуют ладожане, что скоро и им придется для себя решать, под кого головы приклонить.

Мало того, вернулись в Ладогу купцы, что по воде уходили далеко, обнаружили свои дома и амбары сгоревшими, ругались на тех, кто пожар затеял. Только как узнаешь, кто, если весь город горел? Снова собрались ладожане, в который раз уже, снова речи зазвучали разные. Охрима, что к свеям ходил с тремя ладьями да товару много привез, стал говорить, что не надобно было с норманнами ссориться. Как теперь за море ходить? Норманны не простят, что их людей побили, да и дань не платят. Ответил ему Олекса, напомнил, что не просто так от дани отказались, да и норманнов побили тоже за дело. Ладога всем гостям рада, а таким, которые власть над ней берут – нет! Но купцы свое гнут – негоже с норманнами ссориться, прийти могут в любой день, все разорят, защитить некому. Слово купеческое тяжелое, им все обязаны. Ладога гостями живет, не будут лодьи да другие суда ходить, захиреет город. Товары, здесь сделанные, вывозить надобно, не только для себя ладожане трудятся, да и каждый двор на торжище завязан. Город торжищем богат, а купцы в нем силу великую имеют. Купцов и Гюрята поддержал, лучше уж варягам дань снова платить, чем разорену быть, а за ним и Наум, у которого дом хоть и сгорел, а товару в лодьях, успевших от берега отойти, много осталось, и другие, кто побогаче, кому важно, чтоб снова торг в Ладоге знатный был, а при варягах или при ком другом – неважно. Мало того, напомнили Гостомыслово слово, какое перед смертью сказано – звать к себе на княжение его внука, от дочери Умилы рожденного. Герраудом кличут и во Фрисландии с отцом, норманнским князем, живет.

А все одно – в Ладоге вольница, ладожан просто так ничего сделать не заставишь, ничего не решили и этот раз. Но на следующий день заметил Олекса, что то один, то другой ладожанин стал к Охриму или Науму заходить, вроде как по делу, только выходят из их дворов и отчего-то затылок чешут. Не вышло у купцов да тех, кто с ними, наскоком мужиков взять, решили потихоньку, по одному. Вскоре подтвердилась дума Олексова, снова созвали ладожане вече, снова говорить про норманнов да про наряд для Ладоги стали. Мол, славяне решили себе со стороны князя взять, а мы что же? Олекса поинтересовался у Охрима:

– И кого же? Уж не норманнов ли?

– А хоть бы и их! – окрысился на него купец. – Все порядку поболе будет, не станут дворы гореть!

– Это каких норманнов?! Каких мы прогнали, пока ты за море ходил?!

Загудели мужики, понял и Охрима, что худым дело закончиться может, стал уговаривать:

– Вы что, мужики, не слушайте вы его, он разве что путное скажет? Не о тех норманнах речь ведем. Мало ли их за морем? Там тоже разные люди есть. Главное, чтоб сильным конунг был, чтоб у него дружина крепкая была, от любой напасти защитить могла…

Олексу угомонить тяжело:

– А от тех защитников кто нас защищать станет? Не ты ли? А то эта сильная дружина, как волк среди овец, порядок наводить будет.

Смеются мужики, только видно, взяли их чем-то купцы да богатеи, бороды мнут, а Олексу особо не поддерживают. Чует он, что пересилили его купцы, и Сирко за полу дергает, чтоб перестал, видно же, что заранее все решено. Но удержаться не смог:

– Так чего же за морем-то правды искать? Может, лучше вон в Изборск податься за ней?

– Там сами ее на стороне ищут. К варягам надобно!

Зашумели ладожане, кто про варягов кричит, кто про своих, славян. Только снова Наум напомнил, что и славяне не могут сами справиться, у них спор идет про то, кто главнее да кому правду держать. Тут уже Сирко не выдержал, вступился:

– Не славяне спорят, а вот такие, как вы с Охримой, у кого серебра да злата много. Людям что спорить? Не обижал бы никто, да с погодой везло, так нам и никакой власти не надо!

Охрима с трудом перекрыл своим зычным басом шум, который поднялся в ответ на слова Сирка, понятно, что соглашались мужики, те, которые спины гнули на пашне да на покосе, да в кузне, да лодьи загружая и разгружая.

– Ты Сирко умен, да не больно! Князь для того и нужен, чтоб не обижали. А с погодой это никто не властен, разве что бог вон твой…

Побелел Сирко, глаза злые стали:

– Ты моего бога не тронь, он тебе не подвластен!

И так зло это сказал, что даже отшатнулись от него те, кто рядом стоял. Наступила тишина, не успел Охрима ответить, как Наум уж снова людей наставляет. Повернулся Сирко уходить, только остановил его Олекса:

– Чего же ты, кузнец, торопишься? Надо до конца стоять.

– До какого конца? Не то не ясно, что норманнов позовут?

– А пусть и позовут, только смотря каких. Таких, как у нас были – плохо, давай биться, чтоб других звали.

Удивился Сирко, но остался. И правда, зашумел Олекса снова, мол, хорошо, согласны варягов звать, только не тех, кто уже был, других надобно. Не ожидали такого поворота Охрима и те, кто с ним. Вроде и поддерживает их Олекса, а что-то не верится, что сдался. Стали говорить, кого бы пригласить, чтоб и силен был, и ладожан в рабство не загнал. Тут Сирко снова голос подал:

– А и надобно их на время звать, а не насовсем.

Сразу раздались голоса:

– Правильно! Определить время, на какое придут, а после чтоб ушли без принуждения!

Засомневался Олекса, что без принуждения уйти могут, только решил, что ладожане и принудить смогут, тоже закричал, чтоб еще и не ближние варяги были. Долго рядили ладожане, до хрипоты спорили, а выбрали того, о ком и думать не собирались – варяжского конунга Рюрика. Решили к нему послов отправить, пока еще лед не встал. Крутил головой Сирко, не мог вспомнить, откуда он это имя слышал, да делать нечего, решила Ладога свою участь.

Как стали выбирать, кого послать, так Олекса промеж остальных и Сирка выкрикнул. Поддержали его ладожане, помнили, как кузнец, рук и спины не жалея, им помогал. Сирко сначала сопротивлялся, но Олекса и другие его успокоили, что если об Радоге с дитем беспокоится, то зря. Поддержат, все сделают, что надо, пусть плывет к варягам от ладожан. Отказаться бы, да сплоховал Сирко, согласно кивнул.

Пришел домой мрачнее тучи грозовой, стал рассказывать, что ладожане удумали и чем все кончилось. Обмерла Радога, и варягов страшно, и Сирко уедет надолго, как жить? Успокаивает ее Сирко, а у самого кошки на душе скребут. Но вернуть уж ничего нельзя, стал собираться, через два дня решили плыть. Лодьи Охрим дал, правда, выгодно это, он и товара туда нагрузил доверху. Олекса насоветовал Сирку ничего купцам не отдавать, мол, у свеев сам продаст, хоть и все сразу там кому отдаст, тоже выгоднее будет. Правильно подсказал, очень уж обхаживал Сирко Наум, чтоб не связывался с торговлей, мол, дело это сложное, убытку много может быть.

– Чего же ты сам занимаешься? – поинтересовался Сирко.

– Да я так, по привычке, – затянул свою песню Наум, только Сирко не обманешь, смеется:

– Ну, может, и я привыкну.

Маялся Сирко, маялся, потом вдруг позвал с собой Радогу, а Зореня в доме оставил. Привел женщину в хлев, где лошадь стояла, показал спрятанный большой короб. Как открыл его, у Радоги и глаза разбежались, там полно безделок одна лучше другой. Такие и купцам Сирко не всегда давал.

– Смотри, Радога, ежели не вернусь через год-два, бери отсюда безделки да продавай купцам, будет на что вам с Зоренем жить. Только не давай все сразу, чтоб не поняли, что у тебя много есть, и цену не сбили.

Обещала Радога, а Сирко еще одно место показал, наказал запомнить, если лихо придет, там горшок с монетами закопан, чтоб раскопала.

Как отбыли ладожане с посольством к варягам, на следующее утро вдруг началась осень мокрая. До тех пор стояла загляденье, все желтое да красное, лист огнем на деревьях горел, сухо, тепло, а тут сразу меж темным небом и темной землицей повисли полосы дождя, Волхов тоже потемнел и воды прибавил, начал из берегов лезть, Ладожка воды остановила, с берега на берег и не переберешься. Знали ладожане, что это значит, ветер волну с моря в Нево погнал, воду обратно разворачивает, а ту, что вниз течет, не принимает. Такое каждую осень бывало, все бы ничего, привычно, да только не успело посольство и из Нево выбраться, а в такое время озеро опасное. Заныло сердце у всех, чьи мужики ушли к варягам. Замокрело все вокруг, малейшие выбоинки да ямки водой до краев наполнились, поналивались, только не как весной – весело и радостно, а темно и тревожно, словно в ожидании чего длинного и тяжелого. Наступила пора полной оторванности от всего мира. И действительно, теперь до самых морозов ни Волховом не пройдешь, ни по земле не доберешься, развезло окончательно все вокруг.

Тоскливо в Ладоге поздней осенью, не видно разноцветных парусов на реке, не красуются своими задранными носами лодьи, проходящие мимо или пристающие к берегу, не слышно голосов на торжище. И то, погорело все, одни головешки и от торжища остались, под дождем еще страшнее все кажется. Четыре уцелевшие дома далеко друг от дружки стоят, ковня темнеет да новый большой дом, что Олексой да остальными в договор выстроен на зиму, быстро потемнел под небесной слякотью. У Гюряты чуть получше, но все одно – не та Ладога.

Сирко Радогу с Зоренем в хорошем доме, крепком оставил, только дров маловато, бережет их Радога пока да почаще с сыном за валежником в лес ходит. Одно плохо, рядом валежник выбрали, а далеко ходить страшновато, медведи еще не все спать улеглись, есть те, которые берлоги не нашли, да волки стали голос подавать. Что дальше делать, и не знает Радога.

Но выход быстро нашелся. Олексе с семьей и жить негде оказалось, и одеться не во что – все сгорело. Тогда и позвала их Радога к себе, вернее, к Сирку в дом. Олекса с Талей сначала отказывались, но потом согласились, вместе в тяжелую годину легче. Дому хозяин нужен, не то и крепкой избе без дров замерзнуть можно.

Так и зажили вместе, всем легче и всем веселее.