Читать книгу Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом - Наталья Павлищева - Страница 2

В угол полетел гребень, потом туда же отправилась попавшая под руку склянка со снадобьем для защиты нежной женской кожи от яркого солнца. Девки испуганно жались у двери, опасаясь за целостность своих голов – княгиня бушевала! Повод был – князь решил взять себе еще одну жену…

Княгиней Рогнеда стала меньше года назад, но все успели понять, кто в княжьем тереме хозяйка! Прошлая жизнь теперь казалась красавице такой далекой, а все в ней – происходившим с кем-то другим…

* * *

– Рогнеда! Рогнеда!

Княгиня разыскивала свою дочь. Мамки не углядели, и своенравная княжна куда-то убежала. Княжий двор в Полоцке не так велик, чтобы спрятаться, но Рогнеду никак не удавалось найти. Вдруг кто-то из холопов сказал, что видел княжну на крепостной стене. Княгиня поторопилась туда, гадая, что потянуло дочь так далеко.

Рогнеда действительно стояла на самом верху, глядя вдаль на Полоту, сливающую свою воду с Двиной. Она, казалось, не слышала ни криков, ни зова, ни сопения взбиравшейся на холм матери.

– Ты… как… здесь? – едва переводя дыхание, прохрипела княгиня.

Дочь только чуть повернула голову и вдруг поинтересовалась, протянув руку на полудень:

– Там Киев?

Княгиня некоторое время смотрела на лес, покрывавший холмы по ту сторону Двины, на растущий вокруг Нижнего замка посад, потом кивнула:

– Там… кажется…

Рогнеда снова спросила резким, чуть гортанным голосом:

– Киев больше Полоцка?

– Больше, – не понимая, к чему клонит дочь, согласилась княгиня.

– Я стану княгиней Киева! – заявила Рогнеда и, резко повернувшись, начала спускаться, не оглядываясь. Полоцкая княгиня смотрела вслед дочери, качая головой. Ей всего девять лет, откуда такие мысли?

Дочь совсем непохожа на мать, она удалась в отца. И не только большими серыми глазами, а прежде всего нравом – такая же горячая, своенравная и гордая. До заносчивости горда маленькая полоцкая княжна. С сестрами не дружит, да и как дружить, если те уже невесты, старшая даже сосватана. Рогнеда больше с братьями, которые смотрят снисходительно, но возятся с княжной, помогая осваивать нелегкую науку стрельбы из лука и езды на лошади. «К чему?» – дивилась мать, в ответ дочь только презрительно дергала плечиком. Отец довольно смеялся: пусть учится, может, пригодится.

Рогнеда пока тощий, голенастый жеребенок. Какой она станет? Сейчас хороши только большие серые глаза, да вот еще гордая стать уверенной в себе княжны. Княгиню успокаивала только мысль, что и красавцы лебеди рождаются уродцами, обычный цыпленок куда как симпатичней лебеденка. Но из цыпленка вырастет клуша-наседка, а лебедь станет диво-птицей!

Шли годы, Рогнеда действительно превратилась в красавицу. И даже была сосватана за киевского князя. Только судьба у нее оказалась иной.

* * *

Старый Рогволод хохотал:

– Ты только послушай, что предлагает этот щенок! Позови Рогнеду, пусть тоже послушает!

Рогнеда – гордость и надежда Рогволода. Полоцкий князь силен, очень силен, Полоцк не стоит под Киевом, даже с ним соперничает. И Новограда особо не признает, Полоцк сам по себе. Рогволод держит город и округу твердой рукой, дань имеет хорошую, семью немалую, дружину крепкую. Конечно, с киевской, может, и не сравнить, да только те не налезают, уважают Полоцк и его правителя.

Уважали. А вон нынче новоградский князь Владимир, младший брат киевского Ярополка, позвал княжну Рогнеду за себя! Это было невиданным нахальством. Красавица-княжна Рогнеда не так давно сосватана за киевского Ярополка Святославича, это было гордостью Рогволода. Он хорошо знал великого князя, тот будет во власти умной Рогнеды, а значит, никогда Киев не станет воевать Полоцк. Рогволод радовался готовящемуся браку.

И вдруг появился этот робичич Владимир! Он, конечно, тоже наследник Святослава, но в последнюю очередь. В Киеве беда – брат встал на брата. Что там произошло в лесу, когда князь Олег убил Люта Свенельдича, в Полоцке не знали, только это убийство привело к вражде братьев и гибели Олега. Князь погиб нелепо – удирая от дружинников Ярополка за спасительные стены Овруча, воины Олега устроили давку на крепостном мосту и потолкали друг дружку в ров. Вместе со многими столкнули и князя, позже его нашли со свернутой от падения шеей. Воевода Свенельд мог радоваться – Ярополк остался у власти один. Тот, конечно, горевал из-за смерти среднего брата, считая себя виновным, но претендовать на Киев больше некому, робичич Владимир не в счет.

Вот тогда Свенельд и предложил Рогволоду сосватать Рогнеду киевскому князю. Хотя Свенельд вскоре помер, все же был стар, но дело сделать успел. Рогволод никому не говорил о своей договоренности с киевским воеводой, полоцкий правитель вполне оценил умный ход своего сородича. Но пока Ярополк думал, куда девать привезенную ему когда-то отцом бывшую монахиню, невесть откуда объявился этот Владимир. Требует Рогнеду себе в жены.

Кто дает советы Владимиру? Верно, Добрыня, Владимир его племянник. Рогволод зубами скрипел – робичич и бывший ключник много о себе возомнили!

Рогнеда вошла в трапезную, привычно гордо неся свою красивую голову. Эта княжеская стать воспитывалась в ней с самых малых лет. Княжне внушали, что она лучших кровей, что она красавица. Так и было: породниться с Рогволодом женитьбой на Рогнеде мечтали многие, да только княжна меньше как за равного себе князя и не помышляла.

Рогволод показал дочери на дружинника князя Владимира:

– Рогнеда, новгородский князь Владимир сватает тебя за себя. Не хочешь ли за него замуж?

Рогнеда с изумлением смотрела не на огромного варяга, принесшего такую весть, а на отца. Почему он спрашивает, ведь она сосватана за Ярополка? Неужели киевский князь посмел отказаться от уговора?! Но глаза полоцкого князя открыто смеялись, и княжна поняла, что отец просто хочет поиздеваться над посланником. Она презрительно повела плечиком:

– За робичича? Нет, отец, разуть робичича не хочу! Я за Ярополка сватана, за него и хочу!

Рогволод был доволен ответом дочери, такой и ожидал. Пусть варяг увидит, что предложение его князька вызывает у Рогволодов только смех.

Варяг все понял как надо, он с усмешкой склонил голову и удалился. Князь фыркнул вслед:

– Пусть Владимир будет благодарен, что не выкинул его посланника за дверь как щенка! Робичич посмел просить в жены высокородную княжну!

Как расслышал варяг слова князя, произнесенные вполголоса, неизвестно, но у двери вдруг обернулся и покачал головой:

– Не пришлось бы, князь, плакать за свое бахвальство…

Варяга спасло только то, что Рогволод и остальные просто замерли от таких слов, а конь посланника стоял рядом с крыльцом. Полоцкий князь заскрипел зубами:

– Щенок! Тотчас же пошлю к Ярополку с известием о его наглости, пусть ответит братцу за обиду его невесты!

Сама Рогнеда тоже полыхала гневным румянцем. Вот еще, идти замуж вместо высокородного великого киевского князя за его брата, рожденного рабыней-ключницей! Не бывать тому! Даже если бы и не была сосватана за Ярополка, все равно Владимир не ровня, не пошла бы за такого.

Рогволод, кажется, понял мысли дочери, осторожно поинтересовался:

– А если бы еще не сосватал Ярополк, пошла бы?

Рогнеда гордо вскинула голову:

– За робичича даже в неволе не пошла бы!

Князь расхохотался:

– А он, говорят, хорош собой. Глаза синие-синие, как у бабки княгини Ольги, статен, высок…

– Ну и что?! Его мать ключница!

Добрыня выговаривал племяннику:

– К чему тебе нужна эта полоцкая гордячка?! Предупреждал ведь, что она за Ярополка сосватана! Дойдет же до брата…

Владимир храбрился:

– Ну и пусть!

Дядя ворчал на неразумную лихость новгородского князя не зря. Всем известна красота и надменность полоцкой княжны Рогнеды, как и то, что уже сосватана за киевского князя Ярополка. Обозвав робичичем, Рогнеда унизила Владимира сильно. Так обидно молодого князя дразнили в детстве братья Ярополк и Олег, подчеркивая, что его мать Малуша – простая ключница княгини Ольги. Владимиру обидно, но ведь проучили за дело! К чему перебегать дорогу старшему брату? Владимир, как щенок, получил по носу, но не скулит, а просто мотает головой, делая вид, что совсем не больно.

Все бы и ничего, да только оскорбленный самим сватовством Рогволод отправил гонца в Киев к Ярополку, рассказать о нелепой выходке его брата. Что теперь будет? По мысли полоцкого князя Ярополку жениться бы скорее на сосватанной Рогнеде, но киевский князь тянул, он едва успел похоронить погибшего брата Олега и маялся от дурных предчувствий.

В Киеве известие о выходке Владимира почему-то приняли с яростью. Больше всего возмущался княжий милостник Варяжко:

– Князь, ты должен наказать этого наглеца!

Ярополк, который настроен совсем не так решительно, слабо возражал:

– Да что он такого сделал? Рогнеда же ему отказала…

– То-то и оно, что ей пришлось отказывать! Князь, ты должен вступиться за честь своей невесты!

– А кто ее оскорблял?

Варяжке хотелось встряхнуть Ярополка изо всех сил, накричать на него, но что мог воевода против князя? Мог, конечно, но не все…

– Да он тебя оскорбил больше, чем ее!

В глазах киевского правителя вдруг блеснул огонек надежды:

– А может, он не знал, что я Рогнеду сосватал?

Возмутился уже и воевода Блуд:

– О твоем сватовстве к полоцкой княжне не знал только малый ребенок! Варяжко прав, князь, это оскорбление.

Как ни увиливал Ярополк, а Владимира решили наказать. После долгих препирательств с Варяжкой киевский князь отправил в Новгород гонца с требованием к брату немедля прибыть для разбирательства. Милостник нашептывал своему князю, что это хороший повод расправиться и с младшим братом тоже. Ярополк, еще не пришедший в себя после гибели Олега, слабо возражал, понимая, что советчики пересилят и Владимиру по приезде грозит гибель.

Но все пошло не так. Кто-то успел предупредить новгородского князя, а вернее, его дядю Добрыню о недовольстве Ярополка, и Владимир с женой Аллогией и маленьким сыном удрал за море к родственникам. Варяжко ворчал, что это сделал воевода Блуд, но не пойман – не вор, а разбираться с пристрастием Ярополк не стал.

Слаб киевский князь, ох как слаб! Не в отца пошел, его отец князь Святослав был куда как сильнее! Жаль только, погиб в самом расцвете сил. Бабка Ольга, хотя и женщина, но крепче своего внука была…

Ярополк вздохнул не без облегчения и продолжал жить как жил. Он согласился с требованием Рогволода сделать его дочь единственной княгиней, отправив куда-нибудь грекиню Наталью, привезенную еще князем Святославом сыну из Болгарии. Да вот только куда деть близкую ему по духу Наталью? Даже сам себе Ярополк не сознавался, что побаивается предстоящей женитьбы. То, что князь слышал о своей невесте, не обещало спокойной жизни. Ярополка уговорил на женитьбу на Рогнеде отчий воевода варяг Свенельд, сам бы он никогда на такое не решился. Свенельд объяснил, что, если князь хочет добрососедства с Полоцком, должен взять в жены дочь Рогволода. Ярополк осторожно поинтересовался:

– А без этой женитьбы никак нельзя?

В ответ Свенельд только сверкнул глазами.

Потом случилась беда с Лютом Свенельдичем, потом погиб Олег, умер сам варяжский воевода, казалось, про свадьбу можно и забыть, но нет, князю напомнили. Негоже отказываться от своих слов. Ярополк и сам понимал, что негоже, потому ждал этого события с обреченностью.

И вдруг как снег на голову: по первой воде из-за моря в Новгород вернулся Владимир! Да не один, а с большой подмогой!

* * *

Всю ночь над Новгородом бушевала гроза, пугая ильменцев ярким блеском молний и оглушительными раскатами грома. Водяной шквал до чистоты выхлестал пристани города, выбелил его мостовые. На княжьем дворе ветер повалил старую осину, видно, стояла, ожидая своего часа. Дождалась. Гроза унеслась на полудень, утащив за собой огромную черную тучу. Выглянувшее утром солнце сначала заставило сверкать все вокруг бесчисленным множеством капелек, но тут же их высушило. От его света на душе становилось весело.

Новгород встречал своего князя. Владимир после спешного бегства на Готланд возвращался с обновленной дружиной. Он отсутствовал не так уж долго – только зиму. Новгородцы любили этого князя, пусть и робичича, но достаточно разумного и сильного. Ему очень хотелось сделать Новгород старшим из русских городов, новгородцам хотелось того же. И, конечно, они не собирались сражаться со своим князем за далекого и чужого киевского Ярополка, которому Владимир еще и имел право мстить за гибель брата Олега. Самим новгородцам далекие распри киевских братьев-князей были бы мало интересны, если бы не касались напрямую их собственного Владимира, тоже брата киевлян.

Новгородские посадники Ярополка проявили благоразумие, когда Владимир велел позвать их, покорно пришли и слушали, что скажет.

– Сейчас вон поедете к брату моему Ярополку в Киев. Скажете, что идет на него Владимир, чтоб выстраивался к бою со мной!

Добрыня хмыкнул в усы, ишь ты, подражает своему отцу Святославу! Тот всегда предупреждал врага: «Иду на Вы!» Княгиня Ольга, помнится, пеняла сыну, что враг заранее подготовится. Сын объяснял: предупреждаю перед самым сражением, чтобы и сил достаточно скопить уже не мог, и дрожь в коленках появилась. Такие слова от Владимира означали, что он совсем скоро двинется на Киев.

Посадников упрашивать не пришлось, быстро покинули Новгород и уплыли к своему князю Ярополку.

Новгородцы Владимира поддержали, им давно не давал покоя днепровский город. А еще Полоцк. Этот град твердо стоял на торговом пути, мешая Новгороду и оттягивая значительную часть доходов от гостей со всех сторон. Полоцк больше Новгорода, крепче него и там сидит сильный князь Рогволод. За дружбу с Рогволодом готов был побороться киевский Ярополк. К кому склонится Полоцк, тому сильная поддержка будет. Добрыня упредил о том воспитанника. Князь усмехнулся:

– Помню. У Ярополка был Свенельд, этот хитрый лис еще до смерти был в сговоре с Рогволодом. Если сдружатся, тяжело нам будет…

Глаза Владимира вдруг лукаво блеснули:

– А Рогволод передо мной виноват!

– В чем? – Добрыня уже понимал, что сейчас ответит племянник.

– Отказал мне в своей дочери! Накажем?

Добрыня вздохнул: выбора все равно не было, в Новгороде долго не просидишь, не ты пойдешь на Киев, так киевляне придут к тебе. А оскорбленный Рогволод поможет…

Оставалось опередить.

* * *

К Полоцку новгородцы подошли уже через несколько дней. Шум и гам наполнили окрестности, но сразу войти в город князю Владимиру не удалось, и Верхний и Нижний замки закрылись, люди из Заполотья бежали кто куда. Сам Рогволод вышел с верной ему частью навстречу Владимиру, хорошо понимая, что сражаться на улицах города не годится. Когда князь увидел, какое войско сумели собрать Владимир с Добрыней, он понял – противостоять полное безумие, но выбора уже не оставалось. Бой был коротким, но тяжелым, оба сына Рогволода пали, сам он с остатками дружины бежал за стены Полоцка. Только и они долго не продержались.

Новгородцы были готовы к нападению, а вот полочане нет. И все же отбивались. Лучники с городских стен производили огромные опустошения в рядах наступавших. Хороший стрелок выпускал одну стрелу за другой, лишь бы их хватило. В неприятельских толпах чуть не каждая находила цель. От спущенной с тугой тетивы стрелы за сто пятьдесят шагов не спасала и кольчуга, ведь стрела пробивала даже дубовую доску.

Дружина Владимира взяла Полоцк быстро, хотя и понесла заметные потери. Уже слышавшие об ответе своей гордой княжны полочане хорошо понимали, что пощады от варягов Владимира не будет, потому бились до последнего. И все же Добрыне удалось справиться и с дружиной Рогволода, и с жителями города. В самом Полоцке нашлось немало тех, кто совсем не собирался воевать с Владимиром ради Рогволода, город разделился и потому проиграл.

Владимир быстрым шагом вошел в трапезную, где ожидал своей участи князь Полоцка с семейством. Сам Рогволод стоял связанный, мать Рогнеды и княжна жались к нему, испуганно глядя на рослых варягов, довольно хохочущих над своими же сальными шуточками. Княжна подняла глаза на того, которого совсем недавно презрительно именовала робичичем и от кого сейчас полностью зависела. Сердце девушки встрепенулось. Князь действительно был хорош собой. Высок, строен, брови над синими глазами вразлет, румянец на щеках, но больше всего Рогнеду поразили ярко-красные чувственные губы. Она вдруг с ужасом подумала, что если бы он сам пришел свататься, то неизвестно, каким был бы ее ответ. Княжна никогда не видела Ярополка, но хорошо знала, что тот совсем не так хорош собой. Но дело сделано: она отказала, оскорбив, теперь Владимир просто убьет всех Рогволодовичей по праву победителя. Или отдаст женщин вот этим варягам, тоже по праву.

Князь остановился посреди трапезной, оглядывая семью своего противника. Старый Рогволод ранен, он отбивался от наседавших варягов даже в тереме, оба сына погибли. Но все трое держались гордо и независимо, понимая, что их не пощадят, княгиня стояла, вцепившись в рукав мужа, едва живая от страха. Рогнеда высоко вскинула красивую непокорную голову. Ее серые глаза встретились с синими княжьими. Вызов девичьих глаз, казалось, заставил Владимира остановиться. А сзади за ним уже вошел Добрыня, глянул на Рогнеду, на своего воспитанника и, усмехнувшись, принялся что-то говорить князю вполголоса. Тот, слушая, пристально разглядывал княжну, потом его глаза стали насмешливыми, Владимир кивнул и велел отвести Рогволодов и Рогнеду в ложницу. Варяги приказу князя, видно, подивились, но подчинились.

В ложницу Владимир вошел почти вслед за ними, сзади верный Добрыня.

– Ну что, князь, и теперь не отдашь за меня свою дочь? – посмеялся Владимир.

Рогволод заскрипел зубами:

– Ты победитель, все равно сделаешь, как пожелаешь…

Тот довольно кивнул:

– Верно! А я желаю, чтоб она была моей… Да только теперь не женой. Просто возьму.

Рогволод рванул связывавшие путы, но те были крепкими. И на помощь прийти некому. Добрыня вдруг подошел к нему сзади и тронул веревки. Рогволод понадеялся, что освободит, но дядя князя только убедился в прочности и посмеялся:

– Не захотел отдать добром, так смотри. Давай, Владимир, бери ее прямо здесь.

Рычавшего от злости Рогволода удержало только то, что путы варяги повязали хитро – связав сзади руки, перекинули веревку вокруг шеи и снова опустили к рукам. Любая попытка освободить руки приводила к тому, что князь начинал задыхаться. Но он все равно бросился на Владимира и упал через подставленную Добрыней ногу. Тот захохотал:

– Что ж ты, князь, не бережешь свою дочь? Сейчас она станет наложницей робичича… А может, ее отдать прямо дружине? – Довольный собственной выходкой, дядя Владимира добавил: – Нет, это успеется, это потом…

Сама Рогнеда закричала, забилась:

– Не-ет! Не-е-ет!

Лицо Владимира перекосила злость:

– Не хотела меня разуть? Не надо, станешь разувать моих гридей. Всех! По очереди! Только сначала я попробую княжьего тела… – Тонкая вышитая рубаха Рогнеды затрещала под сильными руками Владимира.

Княгиня упала, не выдержав вида издевательства над дочерью. Рогволод рычал, как раненый зверь, катаясь по полу. Добрыня едва удерживал его, даже связанного.

Потом их увели из ложницы, а Рогнеда осталась лежать. Ей было уже все равно, княжна точно знала, что умрет, как только первый дружинник коснется ее тела. Но Владимир ушел не сразу, склонился над ней:

– Пошла бы за меня добром, была бы княгиней…

Рогнеда прошептала:

– Я княжна… – и отвернулась, закусив губу.

Владимир снова рассвирепел:

– А я сын Великого князя Святослава и рабыни! Только я сам буду Великим князем, а ты!..

Махнув рукой, князь выскочил вон, грохнув дверью. Рогнеда осталась лежать, горько рыдая над своей судьбой. Ее никто не тронул до самого вечера, напротив, принесли воды, еды, свечи. Девушка умылась и снова легла, закутавшись в меховую накидку, хотя в ложнице было довольно жарко. Долго лежала, вздрагивая от каждого звука, не заметила, как заснула. Проснулась от прикосновения к плечу. Ее подбросило от ужаса: пришли! Сейчас отведут варягам на потеху!

Но это оказался сам князь, причем один и явно ложился спать рядом с Рогнедой!

Девушка бросилась к стене, прижала к себе накидку, закрываясь по самые глаза. Владимир рассмеялся:

– Я слышал, что ты храбрая, а ты трусиха! Иди сюда… – Князь потянул мех вместе со скрывавшейся за ним княжной, улыбаясь, выдернул завесу из ее рук и бросил на пол. Рогнеда сопротивлялась, сначала это возбуждало Владимира, но постепенно ее несговорчивость начала злить, глаза из синих стали серыми с металлическим отливом. Он снова взял ее силой и был груб. Потом отвернулся и заснул как ни в чем не бывало. А княжна тихо проплакала почти до утра. Таким ли виделось брачное ложе в девичьих мечтах?

Добрыня не мог понять племянника:

– Ты звал Рогнеду в жены, она отказала. Презрительно отказала. Ты взял ее по праву победителя. Почему теперь надо заботиться о ее чести? Хочешь, прикажу, чтоб убрали эту гордячку отсюда совсем, если она тебе покоя не дает? Ну, не станем отдавать дружине, выдадим замуж… за смерда какого-нибудь. – Дядя расхохотался, довольный своей выдумкой. – А верно, Владимир, давай ее выдадим замуж за смерда? И полюбуемся, как станет свиней кормить на скотном дворе.

Но Владимиру это было не по нутру. Разозлившись на очередное оскорбление Рогволода, он велел казнить всю семью, оставив в живых только Рогнеду. И теперь раздумывал, что делать с самой княжной. Если честно, Рогнеда сразу запала в душу князя, ее сопротивление по ночам только усиливало эту привязанность, хотелось ласкать юную женщину всякий вечер, утром видеть ее испуганные серые глаза и чувствовать, как трепещет красивое тело, невольно отвечая на горячие ласки. Владимир влюбился. Когда Добрыня это понял, то не расхохотался по варяжской привычке, а внимательно посмотрел на племянника и посоветовал:

– Возьми с собой. Объяви женой, пусть сыновей рожает. Она красивая, дети будут крепкие.

Глаза Владимира довольно заблестели: дядя высказал то, чего ему самому больше всего хотелось.

Утром он, сладко потянувшись, объявил невольнице:

– Я в Новгород ухожу, пора!

Та застыла, чуть дыша: вот оно!

– А… я?

Князь покосился хитрым синим глазом:

– Что ты? Ты со мной. Или не люб? Ежели люб, то станешь женой, а нет, так оставайся здесь… Только с кем? Твоих давно в живых нет, здесь варяги хозяйничать станут.

– А… Ярополк? – осторожно поинтересовалась Рогнеда о своем женихе.

– Не твоя печаль! – отрезал Владимир, рывком вскакивая с ложа. Он стоял нагой и прекрасный. Рогнеда стыдливо отвернулась, но глазом косила, любуясь княжьим крепким телом, сильными руками и ногами… Тот, видно, заметил, захохотал, стягивая с нее накидку, какой всегда прикрывала свою наготу, провел трепетными пальцами по груди, животу и снова бросился к ней на ложе.

Рогнеда быстро понесла, какова же была ее радость, когда повитуха, смотревшая княгиню, объявила, что будут два сына! И хотя у Аллогии, жены Владимира, уже был сын Вышеслав, полочанка хорошо понимала, что, родив князю сразу двоих, станет особо дорога. Владимир и впрямь радовался известию, как ребенок, но ему было не до того. Князь не стал задерживаться в Новгороде, пошел на Киев, как и угрожал брату. Рогнеда отправилась вместе с мужем, несмотря на свое положение. Оставаться в Новгороде вместе с Аллогией, хотя и переставшей быть настоящей соперницей, ей не хотелось. Но и Аллогия поспешила следом. Владимир точно совсем забыл о первой жене, был весь поглощен новым ощущением князя-мстителя. Сначала мстил Рогволоду за унижение, теперь брату Ярополку за гибель другого брата, Олега. Нет, он совсем не любил Олега больше самого Ярополка, братья презирали робичича Владимира, и тот отвечал им неприязнью. Но одно дело не любить, совсем другое – убить. Князю казалось, что нет ничего хуже братоубийства. И Добрыня подначивал, зовя и зовя мстить Ярополку. Иногда Владимиру казалось, что дядю гораздо больше волнует захват власти в Киеве, чем сама месть.

На Киев двинулись ранним утром, нужно было много пройти, вовремя оказаться на волоках, а там еще путь по Днепру… Владимир вспоминал рассказы, слышанные еще в детстве о князе Олеге Вещем и его захвате Киева. На сей раз так не получится, брат Ярополк давно извещен о намерениях Владимира, сможет оказать достойное сопротивление. Это беспокоило самого князя, но не его воеводу Добрыню. Владимир дивился дяде – на что тот надеется? Конечно, у варяжской дружины, которая пришла с ними из-за моря, силы много, но они хороши в открытом бою, а Киев имеет прочные стены. А ну как братец не станет биться на поле, закроется и будет сидеть? Добрыня усмехался:

– Ну и пусть сидит, князь. А мы вокруг встанем и тоже подождем. Его свои же кияне тебе выдадут!

– Да у нас и дружины не хватит, чтоб весь Киев вместе с Горой окружить! А что толку в осаде, ежели в ней дыра?!

Добрыня махал рукой:

– Справимся, не страдай раньше времени.

Князь стоял на небольшом холме посреди просеки, наблюдая за тащившими ладьи лошадьми и варягами, переносившими остальной груз на своих плечах. Интересные люди варяги, воинственные и жестокие в бою, они умели быть чуткими друг к другу. Неудивительно: нельзя срываться на соседа, если месяцами сидишь с ним рядом на руме и от него нередко зависит твоя жизнь. Они любят золото, меха, женщин, но готовы все бросить хоть за борт, если нужно для дела. Бой для них главное. А еще своя воинская дружба. Варяг за варяга жизнь отдаст, не задумываясь, правда, сначала постарается вытрясти ее из врага. Может, потому они так сильны? Даже норманны, ходившие набегами на дальние земли, и то не столь едины, как варяжская дружина. Зная, что тебя не предадут и не оставят погибать, спасая свою шкуру, идти в бой спокойнее.

Будут ли когда у русичей такие дружины? Почему бы и нет? Воевать научиться – наука не хитрая, время и желание нужно, а силы и смекалки русичам не занимать. Только надо знать, ради чего бьешься. Варяги жизни другой не ведают, они живут морем и дружиной. А у русичей дома семьи, выкинуть мысли о которых не удается. Значит, надо брать в дружину не тех, кто вчера пахал или в кузне работал, а отдельных людей, чтоб также жили воинским братством.

От размышлений князя отвлекла обыкновенная ворона. Умнейшая птица, живет рядом с человеком, но ему не дается. Владимир заметил, что неподалеку ворона прилаживается стащить что-то из клади, которую бросили наземь. Сначала хотел спугнуть, но потом замер, приглядываясь. Птица долго смотрела на самого князя, видимо, понимая, что человек видит ее намерения. Тот не шевелился. Наконец, поверив, что Владимир не собирается мешать, ворона осторожно, бочком подскакала к мешку, снова постояла, наблюдая за окружающим, сделала еще скок и сунула голову в едва видную прореху. В следующий миг раздались одновременно хлопанье крыльев взлетающей птицы и крик дружинника, у которого та что-то украла. Князь расхохотался, сочувствуя пострадавшему:

– Что стащила-то?

Варяг сунул палец в прореху, потом развязал мешок и выругался:

– Вот зачем стащила?! К чему ей руна?

Владимир мгновенно стал серьезен:

– Ну-ка посмотри, какую руну утащила.

К ним, привлеченная шумом, подошла Рогнеда, остановилась, внимательно слушая.

Варяг уже сообразил, что своим нападением ворона что-то подсказала. Он перебрал все оставшиеся палочки и объявил:

– Руну беды, поражения… – не зная, как к этому относиться. Князь замер, а полочанка вдруг громко объявила:

– Это же хорошо! Теперь как ни кидай руны, поражения не видать! Ай да птица!

Немного погодя все знали о пропавшей руне, варяги довольно кивали головами, соглашаясь с княгиней. Предсказание вороны прибавило уверенности, дальше пошли легче.

Рогнеда, хотя и увязалась с Владимиром, особых забот ему не доставляла, легко переносила тяготы пути, спала где получалось, ела что давали. Добрыня усмехался: не жена, а золото! Но со строптивым нравом своей красавицы князь столкнулся сразу. Рогнеда не стала прятать волосы под женский плат, так и носила их распущенными, только перехватывала оберегом, и все, либо делала по-девичьи одну косу. Когда тот же Добрыня намекнул, что не мешало бы заплести две, дернула плечом:

– Косы заплетают на свадьбе!

Воевода покосился на князя, но тот усмехнулся:

– Не тронь ее, пусть ходит, как хочет.

Так и остались волосы Рогнеды лежать на плечах. И платья она предпочитала носить не совсем славянские, а все больше привезенные греками из Царьграда. Но и тут князь не возражал: наряды полочанки выигрышно подчеркивали ее фигуру – высокую грудь, тонкую талию и крутые бедра. Владимир не думал, что кому-то может не понравиться Рогнеда. Среди варягов таких не было, напротив, многие мечтали оказаться на месте князя по ночам. Он сам попросту терял голову, забывая обо всем на свете, когда медленно, с вожделением стягивал с красавицы-княжны платье, потом тонкую рубаху, оставляя нагой. В таком виде она была еще прекрасней! Но строптивый нрав не позволял Рогнеде даже после того отдаваться Владимиру сразу, взыгрывало что-то потаенное, и она сначала сопротивлялась. Это только сильнее разжигало страсть князя, Владимир уже не мыслил себе и одной ночи без непокорной красавицы.

* * *

С Владимиром из Новгорода отправилась не только новая жена, но и приемный сын Олав Трюггвасон. Вообще-то он считал приемной матерью Аллогию, – именно она помогла мальчику выпутаться из рабства, – но с легкостью поменял ее на Рогнеду.

Жизнь молодого Олава была и до встречи с Владимиром столь бурной, что ее событий хватило бы нескольких людей. Когда Астрид вышла замуж за конунга из рода Инглингов Трюггви, служивший Владимиру норвежец Сигурд Эйриксон радовался за сестру. Конунг правил в богатой области Вик, что обещало зажиточную жизнь. Но оказалось – рано обрадовался. Трюггви пришлось отстаивать свои земли не только от нападения чужих викингов, но и от своих собственных сородичей, чужое богатство всегда привлекательно. Когда родившийся у Астрид Олав был еще совсем маленьким, Трюггви погиб в бою со своим двоюродным братом Харальдом Серая Шкура. Мать, понимавшая, что спокойно жить с сыном ей теперь уже не дадут, отправила того к дальним родственникам в Швецию. Однако Торольв Вшивобородый, которому Астрид доверила своего ребенка, решил, что в Гардарике и мальчику, и ему самому будет гораздо лучше, и поплыл туда. По пути их драккар возле остова Эйсюсла попался разбойникам-эстам. Воспитатель маленького Олава погиб, а его самого продали в рабство, тяжелую судьбу разделил и сын Торольва Торгильс.

Сигурд обнаружил племянника совершенно случайно, когда собирал дань с чуди, в Эстланде. Заметив, что ребенок нимало не похож на остальных, да еще и разговаривает уж очень учтиво, Сигурд принялся его расспрашивать. Поняв, что перед ним сын сестры Астрид, норвежец дал себе слово выкупить мальчика за любую цену. Но хозяин, чуя большую выгоду, выжал из Сигурда все что мог, взял за Олава, как за взрослого, сильного челядина. Кроме того, эст уже сам полюбил разумного и красивого Олава, потому вообще долго отказывался вести речь о продаже. Все же под натиском Сигурда он сдался и продал обоих мальчиков: Олав отказывался уходить с дядей без своего друга по несчастью Торгильса.

В Новгороде Сигурд держал детей тайно, поскольку совсем не был уверен, что Владимир одобрит такую трату, да и само воспитание чужого наследника могло попросту поссорить новгородского князя с Харальдом Серая Шкура. Но шила в мешке не утаишь. Олаву было двенадцать, когда на новгородском торгу он встретил вооруженного эста. Неудивительно, но приглядевшись, мальчик вдруг понял, что за оружие перед ним. Эст держал в руках боевой топор Торольва! Олав, с трудом проглотив комок в горле, пошел следом за мужчиной.

Тот спокойно торговался, выбирая нужные ему товары, ни от кого не скрываясь. Эст надолго застрял у лотка со свежими калачиками, которыми торговала пухленькая вдовушка, так и стрелявшая глазками по сторонам. Казалось, для нее главным было не получение дохода от продажи товара, а привлечение внимания к собственным прелестям. Мужчина заигрывал с вдовушкой, и не без успеха, дело явно близилось к уходу с торга по обоюдному согласию, рука эста уже с вожделением поглаживала крутое бедро вдовушки, норовя забраться подальше, а губы под жесткими усами нашептывали в ушко что-то крамольное, отчего женщина хихикала и заливалась краской, но охальника не гнала, видно, нравилось… Олав подобрался ближе, не сводя глаз с топора, теперь у него не было сомнений, что это оружие кормильца. Мальчик уже справился с сильным волнением и теперь желал только одного – узнать, как попал в руки эста этот топор. Заметив интерес Олава к своему оружию, эст усмехнулся:

– Ну, чего таращишься, нравится?

Тот кивнул.

– Хороший топор, – довольно погладил рукоять оружия эст.

– Откуда он у тебя?

Эст подивился вопросу:

– Чего это? – но не удержался и принялся похваляться, как захватил Торольва и зарубил его собственным же топором, потому что тот был слишком стар для раба.

– Ты Клеркон? – голос Олава снова предательски дрогнул, произнося имя убийцы своего кормильца.

– Ну-у!.. – Эст не мог понять, чем вызван такой интерес мальчишки к оружию и к нему самому. Еще немного – и он просто ушел бы, отмахнувшись от Олава или наоборот, кликнул своих, и тогда мальчику пришлось бы туго. Но Олав вдруг протянул руку к топору:

– Дай посмотреть? – В ответ на резкое движение эста, защищающее топор, почти просительно добавил: – Хорошее оружие…

Клеркон, решивший, что мальчишка просто помешан на оружии, согласно захохотал:

– Хорошее! Тебе такого не видать, щенок!

Не обращая внимания на обидное слово, Олав снова тронул топор:

– Дай подержать…

Эст был доволен:

– На, только не урони!

Произошедшего после не мог предвидеть никто: взяв топор в руки, Олав вдруг резко замахнулся и… Клеркон упал с прорубленной головой. Хотя мальчишечьих сил было немного, действительно хорошее оружие и жажда мести помогли Олаву совершить убийство. Стоявшие вокруг замерли. Первой заверещала вдовушка, у которой отняли возможность славно провести вечер и ночь. На счастье мстителя, рядом не оказалось никого из друзей и просто соплеменников Клеркона, не то не видеть бы ему самому белого света.

Пока мстил, Олав не думал о том, что будет дальше, главным казалось именно это – отплатить за гибель кормильца. Но стоило эсту упасть замертво, как мальчик бросился удирать со всех ног. Вовремя, потому как опомнились и новгородцы, за убийство чужака в городе по головке не погладят. Но схватить Олава на самом торге не удалось, он добежал почти до двора своего дяди, когда встретил его самого.

– Что? Куда ты несешься? – изумился Сигурд, останавливая бегущего мальчика.

Олав смотрел на него широко раскрытыми от ужаса глазами:

– Я… я…

Тот схватил племянника за плечи, тряхнул, уже понимая, что случилось что-то серьезное:

– Что ты?

– Я… казнил убийцу Торольва! – наконец выпалил Олав.

Сигурд замер, соображая, что теперь делать. Он не стал интересоваться, как это произошло, как племянник узнал Клеркона – некогда было.

– Беги на двор к княгине! – приказал он мальчику.

Аллогия изумилась, увидев симпатичного норвежца, которого встречала рядом с Сигурдом. Тот едва переводил дыхание от бега, лицо мальчика раскраснелось, волосы растрепались. Но даже спросить не успела, Олав сам бросился в ноги княгине:

– Защити!

– От чего? – чуть подняла бровь та. – Кто тебя обижает?

Странно, юноша просит защиты у нее, слабой женщины, хотя и имеющей дружину, а ведь живет у Сигурда, который и сам не слаб. Неужели натворил что-то противное Сигурду? Тогда худо, вставать между этим мальчиком и княжьим сборщиком дани княгиня не собиралась, хотя мальчика и жаль, молод, хорош собой.

Олав низко опустил голову:

– Я убил эста Клеркона…

– Ой-ой, – сокрушилась Аллогия. Это было еще хуже: одно дело помирить княжьего слугу и его воспитанника, совсем другое – заступиться за убийство чужака. За это карали жестоко, в лучшем случае выплатой виры, в худшем – казнью. Если, конечно, убийца не сможет бежать. Но тогда его ждет изгнание до выплаты виры, а того, кто помог бежать, по головке не погладят.

Княгиня, нахмурившись, выпрямилась. Зачем он бежал сюда? Голос ее стал жестким:

– Как убил? За что?

Олав поднял на нее светлые большие глаза:

– Княгиня, он убил моего кормильца Торольва. Я только отомстил за гибель.

– Кого? – изумилась Аллогия. – Какого кормильца?

О чем твердит этот мальчик? Откуда кормилец у простого юноши?

Пришлось Олаву все честно рассказать. По мере его повествования глаза Аллогии все больше округлялись. У них под боком жил наследник огромных земель, отнятых не по праву, а князь ничего о том не слышал! Но Аллогию больше волновало другое – если Олав говорит правду, то он имел право кровной мести, а значит, не преступил закон, убив Клеркона.

Теперь предстояло рассказать обо всем князю. Но для начала Аллогия попросила привести Сигурда. Княжий сборщик дани явился, опустив голову, понимал, что виноват в сокрытии Олава. Княгиня корить за это не стала, только расспросила с пристрастием. Убедившись, что Олав не лгал, она решительно поднялась, пора идти к Владимиру, пока не опередили другие. Не успела, князь сам пожаловал к ней в терем. По тому, как во дворе шумели новгородцы, стало ясно, что пришли за Олавом.

Князь вошел в хоромы, где сидела Аллогия с Сигурдом и его племянником, быстрым шагом. Что себе позволяет княгиня? Зачем идти против закона Новгорода? Новгородца, убившего чужака, ждет суровое наказание, к чему укрывать беглеца?

Но Аллогия спокойно приветствовала мужа. Рядом с ней стоял, также склонив голову, Сигурд, за его спиной старался спрятаться юноша, почти мальчик. Владимир понял, что речь идет о нем, сурово нахмурился:

– Этого ты прячешь?!

– Этого, – все так же спокойно кивнула Аллогия.

Князь изумленно разглядывал Олава. Как-то мало верилось, что мальчишка убил здоровенного эста. Да и с чего бы? Но множество людей одновременно лгать не могли, они в один голос рассказали, что мальчик сначала клянчил у погибшего топор, а потом этим же оружием и зарубил! Аллогия подождала, пока князь не убедится, что Олав совсем не так страшен, как его описывают видаки происшествия, потом чуть улыбнулась:

– Князь, позволь слово молвить?

Тот уже потерял свой воинственный пыл, все знали, что Владимир загорается, как сухая трава, но так же быстро и успокаивается, горяч князь, да отходчив. Сел, чуть вытянув ноги, усмехнулся, кивнув в сторону провинившегося:

– Его защищать станешь?

Аллогия покачала головой:

– Чего его защищать? Верю в твой справедливый суд, князь. Это племянник Сигурда, сын его сестры Астрид, зовут… – тут она вспомнила, что даже не спросила имени мальчика. Сигурд с готовностью подсказал:

– Олавом зовут.

– Ну, и что же этот Олав топорами размахивает?

Олав сам хотел что-то объяснить, но Сигурд сделал знак, чтобы молчал. Это движение заметил князь и напротив вдруг велел:

– Молчите все! Иди-ка сюда. Сам и расскажи, почему убил честного человека?!

Олав загорелся, точно сухая ветка в пламени костра, даже забыл, что стоит перед князем:

– Да какой же он честный?! Он убил моего кормильца Торольва!

– Кого? – изумился Владимир.

Пришлось снова повторить историю своей короткой, но такой бурной жизни. Вслед за самим Олавом Сигурд все же рассказал, как нашел племянника. Под укоряющим взглядом князя он опустил голову, но заступаться за мальчика не перестал.

– А с чего ты взял, что это Клеркон?

– Он сам назвался…

– Что, вот так подошел и назвался тебе? – усмехнулся Владимир, похоже он просто не знал, что сказать.

Чувствуя, что гроза проходит мимо, Олав вздохнул чуть свободней:

– Нет, я увидел у него топор Торольва, спросил, он и рассказал. Похвалялся тем убийством, точно заслугой! – Глаза мальчика снова загорелись гневом, на щеках выступил румянец.

Князь кивнул, поднимаясь:

– Пойдем со мной. Людям расскажешь, чтоб поняли, что не просто убийца ты, а мстил за кормильца.

Олав тихо добавил:

– А еще со мной сын Торольва Торгильс…

Владимир обернулся:

– А он чего же не мстил? Или мал еще?

– Нет, старше. Да только я один там был.

У теремного крыльца уже собралась довольно большая толпа, так недалеко и до веча. Владимир вышел вперед и вдруг выставил перед собой Олава:

– Этого юношу обвиняете в убийстве эста?

– Этого! – согласно зашумела толпа.

Князь кивнул, соглашаясь.

– Кто выступит видаками?

Закричали сразу несколько, но решили, что говорить станут трое. Все трое повторили свои давешние слова: расспрашивал про топор, просил подержать, потом вдруг схватил оружие и ударил.

– Спрашивал ли перед тем имя убитого?

– Да, да, спрашивал, – согласились видаки.

– Что тот ответил?

– Дак… Клеркон он… Так и сказал, что Клеркон… – мужики привычно полезли пятернями в затылки под шапки.

Князь усмехнулся:

– Кто ведает, что за человек Клеркон?

Видаки мало что знали, сказали, что эст, привез товар, а так больше ничего.

– Что за товар?

Снова жали плечами:

– Кое-чего… челядь… как всегда…

– Откуда челядь брал, не сказывал?

В толпе даже засмеялись: что, князь не знает сам, откуда эсты челядь берут? Лодьи чьи-нибудь грабят! Владимир кивнул:

– Так и есть, грабят. А тех, кто против них не поддается, убивают. И тех, кого продать дорого нельзя, тоже…

Собравшиеся люди не понимали:

– Дак… все так…

Голос князя вдруг загремел на весь двор:

– А у Олава эст Клеркон убил кормильца Торольва! Топор его забрал и перед всеми похвалялся, что хороший топор!

Кто-то тут же вспомнил:

– Да, даже перед мальчишкой похвалялся, как убил какого-то скана… и топор хвалил…

Другой горячо добавил:

– Да не какого-то, а Торольва, стар, мол, чтоб продавать, только оружие при нем и было хорошее!

Раздались голоса:

– А мальчишка и впрямь Торольвский?

Олав не выдержал:

– У Торольва здесь и сын есть, Торгильсом зовут. А я мстил!

Точно как чуть раньше нападала, теперь толпа горячо поддерживала юного мстителя. Князь слушал, как стоящие на дворе кричат:

– Правильно, что убил!

– За кормильца мстил!

– Право имеет!

Дав страстям разгореться заново, Владимир спросил, с трудом перекрикивая галдящих новгородцев:

– Сбирать ли вече, чтоб решать про виру?

– Какую виру?! – почти возмутились люди. – Правильно убил! Нет на нем вины!

Нашелся только один сомневающийся:

– А чем докажет, что Торольв его кормилец?

Князь показал на Сигурда:

– Олав его племянник, пусть скажет, как нашел мальчика.

Толпа затихла, ожидая рассказа, такое случалось нечасто, это не украденная с чужого двора коза и даже не жестокая драка норманнов. Здесь было чему посочувствовать, а значит, долго будет о чем пересказывать пропустившим такое событие. Сигурд почувствовал момент и подробно изложил внимающей толпе подробности душещипательной истории. В одночасье Олав превратился в героя, теперь его поддерживали уже все стоявшие с открытыми ртами перед княжьим теремом новгородцы.

Пока Сигурд рассказывал, князь раздумывал о своем. Теперь скрыть Олава будет невозможно, что даст ему присутствие возможного наследника огромных владений? Поразмыслив, решил, что многое. Норвежский Харальд Серая Шкура не столь хорош даже для своих. В Варяжском море покоя никогда не было, если воспитать Олава, как своего сына, то позже он сможет отблагодарить, кажется, мальчик имеет понятие о чести. Владимир сделал знак княгине, чтобы подошла ближе, наклонился к самому уху:

– Готова объявить Олава своим приемным сыном?

Аллогия предложению поразилась, но кивнула: ей понравился приветливый и красивый мальчик. А уж история его жизни тронула почти до слез. Когда Сигурд закончил свою пылкую речь, князь снова шагнул вперед:

– Если Новгород решит, что Олав невиновен, поступил правильно, мстя за своего кормильца, то…

Ответом ему было дружное:

– Невиновен!

Владимир продолжил:

– …То я… мы с княгиней признаем его своим приемным сыном!

На мгновение все замерли, потом со двора снова донеслось дружное:

– Правильно! Ай да князь! Верно решил!

Сигурд сжал плечо племянника:

– Благодари!

Но мальчик уже и сам понял, что надо сказать, повернулся к князю, потом к Аллогии, со слезами на глазах, сдавленным голосом произнес:

– Благодарю, буду вам верным сыном! Жизни не пожалею!

Мало кто расслышал, как Владимир пробормотал:

– Теперь за меня будет кому обидчика зарубить…

* * *

Ярополк оказался совсем слабым в деле, он не посмел оказать сопротивление, действительно затворился в Киеве со своей дружиной. Владимир довольно хохотал:

– Боится братец. Не в отца пошел!

Но брать город с налета не стал, Киев не Полоцк. Пришлось вставать осадой. Они и встали между Дорогожичем и бывшим Капищем на Хоривице. Вырыли ров, чтоб обезопасить себя от вылазок из града. Только этого было мало: как и предвидел князь, дружины не хватало окружить всю Гору, с полудня она была открыта, и оттуда подвозили для Киева что надо. Так можно сидеть много лет. И тут Добрыня показал, что он не зря был так спокоен. Хитрый уй князя, как оказалось, давно отправлял своих людей к киевскому воеводе Блуду, загодя готовя его предательство. Владимиру совсем не понравился такой поворот событий. Одно дело сразиться с Ярополком в открытом бою, убить его, мстя за Олега, и стать киевским князем по праву, и совсем другое – воспользоваться услугами предателя. Добрыня злился, доказывая, что в мести все способы хороши. Шли дни, но ничего не менялось. Кияне иногда совершали вылазки против дружины Владимира, его варяги отвечали, но стены Киева оставались закрытыми, и сдаваться город не собирался.

Самой нетерпеливой из осаждавших оказался не Добрыня и даже не князь Владимир, а… Рогнеда! Ее деятельная натура напрочь не принимала сидения на месте. Новая княгиня готова была сама идти на Киев приступом. Добрыня сначала смеялся над неугомонной Рогнедой, но потом начал злиться. Ну чего эта баба лезет не в свои дела?! Кто ее вообще звал сюда? Ждала бы Владимира дома, вышивала и… что они там еще делают? Добрыня не знал, чем занимаются княгини в ожидании князей. Вон, Аллогия, всегда со своим сыном, в дела мужа не суется. А эта полочанка точно надзор какой, ежедневно вдоль рва лазает. И не скажешь ведь, что тяжела уже!

Однако дружина радовалась каждому появлению молодой княгини: не всякий день увидишь рядом с собой княжью жену, да еще и красавицу. Добрыня ворчал: это добром не кончится! Так и произошло.

В тот день Рогнеда снова не усидела в своем шатре, незаметно выскользнув, отправилась смотреть на киевские стены. Это Аллогия может сидеть в Новгороде и ждать, пока муж завоюет ей днепровский город. Рогнеда лучше будет рядом с Владимиром. Если честно, ее, как и Добрыню, давно раздражала нерешительность князя. Но воевода мог хотя бы попенять, а что могла она? Ничего. Пока ничего – решила для себя Рогнеда.

На киевскую землю уже пришла осень, хорошо, что сухая, сейчас только желтые листья летят, кружась, на землю, но недалеко и до дождей. Тогда сидящим без крыши над головой воинам Владимира придется туго. Может, Ярополк этого ждет? Куда денется брат в осеннюю слякоть? Посидит и вернется по последней воде в свой Новгород. Но в самом Киеве тоже роптали: им надоела осада, ругательски ругали бездеятельность воеводы Блуда, нерешительность Ярополка. Осады настоящей нет, с юга подвозят помощь, но только и сиднем сидеть тошно. Время от времени кто-нибудь из сотников вдруг предпринимал вылазку, пугал новгородцев, но, видя численное преимущество, возвращался обратно. Иногда сами новгородцы не выдерживали, бросались ближе к стенам, пускали сотни стрел в защитников и отходили. Странное время – ни войны, ни мира. Уж договорились бы меж собой князья или, напротив, побили бы друг дружку. Если честно, то и тем и другим дружинникам было даже все равно, кто из князей победит, лишь бы скорее закончилась эта дурацкая неопределенность!

Ко рву, окружавшему Киев со стороны осаждающих, снова пришла молодая княгиня. Меж дружинников поговаривали, что именно ее князь Владимир силой взял у Рогволода, но сделал своей женой. Воины соглашались с князем – хороша, и норов чувствуется. Это не спокойная Аллогия, которую они видели лишь издали. Новая жена князя готова сама штурмовать стены города, если позволят. Но бодливой корове рогов не дано, всем известно. Князь мог бы, но сидит сиднем, княгиня горит желанием взять город, но не ее власть. Старые дружинники сравнивали Рогнеду с княгиней Ольгой. Вот бы той этакую дочь, никакого сына не надобно! Другие возражали – у Ольги и сын смелый был, русичи вечно будут помнить князя Святослава с его походами против Хазарии и Византии!

Хороша княгинюшка, ох, хороша! Светлые волосы стянуты обручем, точно и не замужем она, говорят, у варяжских женщин всегда так, чтобы все видели силу волос. У славян, напротив, женщины косы прячут. Серые глаза смотрят пристально и властно. Гибкая, но крепкая, во всем чувствуется сила. Рогнеда пробиралась меж людьми, чуть подобрав подол, чтобы не мешал шагу. От этого открылась узкая щиколотка, оголилась красивая ступня. Платье темно-красного бархата, привезенное купцами из Царьграда, красиво облегало фигуру и колыхалось при каждом движении. Дружинники не могли оторвать глаз от женщины. Загляделись так, что не сразу заметили, как от киевских ворот отделилась группа всадников и бросилась ко рву, за которым сидели осаждающие. Такие вылазки киевляне совершали ежедневно, но в этот раз спешили именно за Рогнедой, заметив ту со стены.

Первой услышала гиканье всадников и увидела нападавших сама Рогнеда, она вдруг с криком указала рукой в сторону города:

– Эй!

От стен до рва чуть больше двух перестрелов, потому киевские всадники очутились вблизи осаждавших в считанные мгновенья. Почти сразу за криком Рогнеды раздались первые звуки боя на краю рва, киевляне пробивались к княгине. Ее сразу окружили новгородцы, схватившиеся за мечи, но их оказалось слишком мало, чтобы справиться с нападавшими. На помощь от шатров уже спешили дружинники Владимира, только было понятно, что могут не успеть, все происходило слишком быстро. Еще чуть, и Рогнеду попросту подхватит кто-нибудь из всадников и умчит за городские стены!

И тут Рогнеда показала, что она не простая тряпичная кукла: женщина выхватила у упавшего посеченным дружинника меч и со всей силы полоснула ближайшего коня по крупу. Лошадь поднялась на дыбы, сбрасывая всадника, княгиня едва успела отскочить в сторону. К ней уже пробивались гриди Владимира, и все же Рогнеду окружало слишком много киевлян. А рядом оставались в живых всего четверо новгородцев. Они старались закрыть женщину собой, благо киевляне не пускали стрел, видно, решили взять княгиню живой. Сама Рогнеда бросила меч и схватила большой нож. Все же один из киевлян смог перехватить женщину и бросить товарищу на коня. Оказавшись висящей поперек конского туловища вниз головой, та отчаянно сопротивлялась, била лошадь ногами, но мало что могла поделать. Заорав: «А чтоб тебя…!», Рогнеда вдруг со всей силы всадила нож в брюхо коня. Потом дружинники спорили о том, насколько крепким было ругательство княгини, решили, что очень крепким. Оно ли помогло или рана лошади, но оба – и всадник, и сама Рогнеда – полетели вниз под конские копыта. От удара о землю бедняга на мгновение потеряла сознание, а открыв глаза, увидела над собой вздыбленную лошадь, и даже не понимая, что делает, откатилась в сторону. Вовремя, потому как жеребец поневоле опустился именно туда, где только что лежала женщина. Рогнеда лишь получила сильный удар в плечо, но оно осталось целым. Зато ее обидчик пострадал больше и от падения, и от конских копыт. С ужасом глядя на разбитую копытом голову киевлянина, Рогнеда на четвереньках поползла в сторону.

Вокруг все еще шел бой, потому просто ползать по земле было никак нельзя. Осторожно оглянувшись, Рогнеда подивилась, почему не слышно ни звука, то есть люди двигались, раскрывали рты, их мечи сшибались меж собой, видимо, ржали, поднимаясь на дыбы, кони, но было тихо. Она сидела на земле в разорванном бархатном платье, оглушенная из-за падения, держалась за голову и силилась понять, что теперь делать. Долго размышлять не пришлось. Никто из нападавших уже не интересовался самой княгиней, главным теперь было вырваться из схватки живым, либо взять как можно больше жизней противника. Ждать, пока тебя растопчут, нелепо, и Рогнеда, с трудом поднявшись, все еще ничего не слыша, подхватила чей-то брошенный щит и, заслоняясь им, попыталась пробраться сквозь толпу дерущихся людей.

Вдруг прямо перед собой она увидела спину киевлянина, который двумя руками заносил меч, чтобы разрубить новгородца, вооруженного лишь коротким ножом и к тому же сильно израненного. Новгородца она помнила, это был дружинник князя, у которого хитрая ворона украла руну беды. Рогнеда размахнулась и со всей силы врезала щитом киевлянину по спине. Тот, никак не ожидавший удара сзади, коротко икнул и пронес меч мимо туловища противника. Этого мгновения дружиннику хватило, чтобы всадить в бок нападавшего свой нож. И сразу же он заорал:

– Княгиня, берегись!

Рогнеда с трудом успела увернуться от падавшего на нее вместе с конем человека. Бормоча: «Нет уж, мне хватит…», она принялась выбираться из вооруженной толпы. И вдруг замерла, осознав, что снова слышит, ведь услышала же крик новгородца! Да, вокруг все звенело, грохотало, орало…

А к дерущимся уже подоспели дружинники князя Владимира, с их помощью киевлян одолели быстро. Мало нападавших осталось в живых, дорого им далась попытка захватить княгиню. Сама Рогнеда вошла во вкус и размахивала подобранным одноручным мечом налево и направо, умело прикрываясь щитом. Наверное, киевлян настолько поражал вид женщины в развевающемся красном платье с распущенными светлыми волосами и мечом в руках, что они попросту теряли способность сражаться. Добрыне с трудом удалось утащить строптивую красавицу с поля боя, та сопротивлялась, норовя посечь еще кого-нибудь.

– Да успокойся ты! – встряхнул ее Добрыня. – Глянь, на кого похожа!

Владимир с раздувающимися от возбуждения ноздрями, тяжело дыша после стычки с последним упорным киевлянином, стоял напротив жены. Что он мог сказать Рогнеде? Чтобы не лезла не в свое дело? Конечно, но вокруг восторженно галдели десятки дружинников, воочию видевших, что княгиня не только не испугалась, но и билась с ними на равных! Таких жен у князей еще не было! И все же Владимир прошипел:

– Если ты еще раз!..

Рогнеда только дернула плечом, придерживая рукой рваное платье. Князь, конечно, был зол на жену, ведь запросто могла погибнуть из-за своей неуемной прыти! Но в то же время поневоле смотрел на нее с восхищением. Волосы растрепаны, оберег, что их поддерживал, давно слетел, одежда порвана, даже на красном бархате видны пятна крови, рука содрана, на плече синяк, на щеке ссадина… Ну как сердиться на такую?

Рогнеда с силой дунула, пытаясь откинуть нависшую на лицо светлую прядку волос, и с вызовом вскинула голову: пусть только попробует дальше ругать! Она ему выскажет все, что думает о трусах, сиднем сидящих под стенами города, который давно пора взять! Не ругал, только усмехнулся:

– Иди к себе, сейчас лекаря пришлю. Воительница!

Вслед отвернувшемуся князю донеслось:

– Да, воительница!

Добрыня уже тащил настырную амазонку подальше от княжьего гнева, уговаривая:

– Ты пойми, дурья башка, могла же запросто погибнуть!

Чуть позже лекарь осторожно прикладывал какое-то снадобье к здоровенной шишке на голове женщины, которую попросту не заметили в пылу боя, плечо было перевязано, конское копыто содрало кожу и повредило тело, но не задело кость. Еще Рогнеде оказалось больно наступать на левую ногу, но и там кости остались целы, просто ушиб, и сильно гудела голова. Княгине велели лежать, не вставая, а еще лучше спать. Понимая, что Рогнеду в шатре не удержать, Добрыня попросил, чтобы ей дали снадобье для сна, потому беспокойная жена Владимира проспала целые сутки.

В дружине о воительнице, не растерявшейся в бою и умевшей весьма крепко ругаться, уже пошли разговоры. С каждым часом они становились все нелепей, мол, Рогнеда чуть не сама одолела всех киевлян, попросту перебила как младенцев по одному, мастерски владея мечом, посекла их лошадей и, вся израненная, грозилась взять Киев в одиночку! Но княгини не было видно, и дружина начала беспокоиться. Ходили слухи, что все ее платье было красным от крови, ее или врагов, того не знали. К Добрыне один за другим подходили воины, интересовавшиеся, жива ли Рогнеда? Сначала он отмахивался, потом разозлившись, заорал на весь стан:

– Да жива ваша княгиня! Спит!

И сразу услышал, как здоровенные детины обрадованно передают друг дружке почти шепотом: «Жива! Жива! Спит княгинюшка…» Стан вмиг замер. Владимир, осознав, что стало слишком тихо, выскочил наружу из своего шатра:

– Что?! Что еще?!

Ему ответил ближайший дружинник:

– Тише, князь, княгиню разбудишь. Спит она…

Ошалело оглядывавшегося Владимира потянул обратно в шатер Добрыня:

– Слышь, не беспокой княгиню, спит она! Вся дружина на цыпочках ходит.

С минуту они стояли, молча глядя друг на дружку, потом Владимир пробормотал:

– Да уж, нашел себе жену…

И они от души расхохотались… Теперь на княгиню и не посмотришь косо, дружина за нее горой встанет!

На небе неподвижно висит полная луна. Ну почему, когда стоишь, кого-то или что-то охраняя, время ползет, как улитка, а если самому прилечь соснуть, оно несется пуще стрелы? Сивер то и дело поглядывал на желтый диск, сверяясь, далеко ли тот передвинулся. Но ни луна, ни звезды с места не трогались.

Тут он заметил, как от шатра княгини отделилась тень и направилась в их сторону. Их – это к шатру князя. На свое счастье, Сивер не успел окликнуть идущего, это оказалась женщина, причем не просто женщина, а Рогнеда. Не останавливать же княгиню, идущую в ночи к своему мужу? Сивер посторонился, пропуская Рогнеду внутрь шатра.

Та, казалось, не заметила сторожевого дружинника, скользнула мимо, словно того и не было. Сивер украдкой вздохнул. Вся дружина завидует князю Владимиру, такую жену себе взял! Княгини – они всегда красавицы, но полоцкая княжна уж больно хороша! Что лицом, что статью, что норовом… С такой, небось, не соскучишься… Вот бы и ему…

Не успел парень додумать крамольную мысль, как из шатра донеслись звуки, совершенно определенно говорящие о том, что происходит внутри. Сивер весь обратился в слух.

И тут же получил тычок в бок! Над ухом зашипел голос воеводы Добрыни:

– Чем занимаешься?! Ты для чего поставлен?!

Сивер беззвучно хватал воздух, разевая рот, как рыба, вытащенная на берег. Добрыня зло поморщился:

– Пшел вон!

Через минуту у шатра стоял уже другой гридь с наказом следить за всем вокруг, но близко не подходить и ворон в ночи не считать. Не совсем помогло: второго охранника тоже привлекли вздохи и стоны, доносившиеся из княжеской походной опочивальни. Добрыня и сам был не прочь послушать, уж очень страстно стонали оба – и князь, и его жена, – но понимал, что нельзя этого делать. Прогнать дружинника вовсе? Но все равно расскажет другим…

Воевода вздохнул и решил оставить как есть, пусть слушает гридь и поутру разносит по стану, князю это добавит дружинной любви, да и Рогнеде тоже. На Руси ценят не только хорошего воина, но и сильного мужчину на ложе. И женщин себе в жены хотят тихих и квелых, а завидуют тем, у кого такие, как новая княгиня.

Полоска леса на восходе начала светлеть, предвещая скорое утро, когда из шатра также тихо выскользнула женская фигура и быстрым шагом направилась к себе. Гридь едва сдержался, чтобы завистливо не вздохнуть, это какая же женщина, ежели почти до утра с мужем миловалась!.. Везет князьям!..

Воевода вздохнул, что за князья у Киева? Один боится напасть, чтобы отбиться от брата, другой стоит, не решаясь напасть, чтобы брата одолеть. Добрыня справедливо показывал Владимиру, что с юга Ярополку может подойти помощь, и будет совсем худо. И князь решился – отправил-таки к киевскому воеводе Блуду с предложениями помочь в наказании Ярополка за братоубийство и обещанием за то всяческих почестей. К его удивлению, воевода даже раздумывать не стал, велел передать, что готов помочь.

Для Владимира Блуд был чем-то близок. Может, тем, что тоже робичич? Он стал воеводой при Ярополке по воле князя Святослава, не слишком жаловавшего родовитых, но ленивых, предпочитавшего скорее быстрых умом и телом, таких вот робичичей. Но вернувшийся из последнего похода уже без князя Свенельд снова стал для молодого Ярополка главным советчиком, пусть и называя себя лишь «воеводой отчим». Зато и Владимир, и Добрыня были с Блудом одного поля ягоды – такие же незаконные, рожденные в любви, но не в знатности. Воевода потянулся к новгородскому князю сердцем, уже замышляя против его старшего брата недоброе. Между двумя братьями – высокородным Ярополком и робичичем Владимиром – Блуд готов был выбрать второго. И выбрал.

Добрыня заглянул в шатер, где еще досыпал его воспитанник:

– Князь, проснись…

– А? – мигом вскочил Владимир. Добрыня мысленно похвалил князя: сказывается наследство Святослава, добрый воевода будет из Владимира. И сам себя осадил – какой воевода, в великие князья метит!

– К тебе гонец от… – он даже так не стал произносить имя Блуда вслух, неровен час кто услышит. Но племянник понял сам, кивнул, растирая лицо руками, чтобы окончательно прогнать сон:

– Зови! Только тихо…

Добрыне хотелось попенять, что и сам не так глуп, чтоб о таком гонце вслух кричать, но промолчал: все же племянник уже князь, хотя пока и не великий.

Владимир пытливо смотрел в лицо киевского дружинника, передававшего слова воеводы Блуда, и пытался понять, говорит ли тот лишь что велено или все же что-то знает? Похоже, не знал, Блуд составил сообщение осторожно, так, чтобы никто, кроме Владимира и Добрыни, не понял. Довольно кивнул:

– Передай, – он снова не стал произносить имя Блуда, – что все понял и сделаю, как сказал.

Гонец торопился успеть до света, не попасться на глаза своим же, но у выхода из шатра вдруг обернулся:

– Не бойся, князь, не один воевода тебе подсобит, нас много…

Добрыня мысленно ахнул – вот тебе и тайна! Но вообще-то сообщение его обрадовало. Блуд велел передать, чтоб пробовали наступать на киевские стены, в тот момент он постарается убить своего князя!

После ухода гонца Владимир долго сидел молча, уставившись на пламя очага. Добрыня не торопил его с решением. Одно дело – угрожать брату, совсем другое – согласиться на его убийство.

– Что делать? – наконец произнес князь.

– А у тебя есть выбор? – чуть усмехнулся Добрыня. Выбора действительно не было. Скоро зима, стоять у Киева нелепо, по Днепру в любой момент из той же Родни подойдет помощь, и тогда сам Владимир окажется в осаде. Но стены Киева им не взять, у Ярополка дружина не слабее, да и кияне не собираются сдаваться. Все же наступать придется, и Владимир, тяжело вздохнув, велел:

– Завтра попытаемся.

– Успеет ли? – Добрыня явно имел в виду Блуда, не так просто убить князя в его же городе, даже воеводе.

Блуд не смог, никак не удавалось сгубить Ярополка, не погибнув самому. И отбивались кияне слишком хорошо, еще немного – и новгородцам пришлось бы уносить ноги! Казалось, что перевес на стороне Ярополка, дружина Владимира едва не начала отступать из собственных рвов, но кияне вдруг вернулись за крепостные стены. Сначала недоумевавший Добрыня понял – постарался Блуд, видно, сумел убедить Ярополка не преследовать дружину брата. Но кто же мог сказать, удастся ли ему в следующий раз сдержать порыв киян?

Видно, о том же думал и князь, он был уже не рад, что ввязался в осаду Киева. Что это за осада, если не удается замкнуть кольцо? Появилась недобрая мысль, что надо было оставаться в Новгороде, правил бы себе и правил, Ярополк не рискнул бы вмешиваться в его дела. С другой стороны, сейчас он как бы мстит брату за брата, а если позже, то кто поймет князя, просто так вставшего против правителя Киева? Владимир сам с собой покачал головой: нет, другого раза не будет… Только что делать со слишком сильным соперником?

Добрыня возник как всегда неожиданно, кивнул, давая понять, что есть новости. Гонец от Блуда тот же, видно, воевода опасался доверять тайну лишним людям.

– Князь, великий князь Ярополк вместе с воеводой бежали тайно из Киева…

– Что?! – обомлели Владимир с Добрыней. – Куда? Зачем?

Гонец чуть усмехнулся:

– Воеводе удалось убедить князя, что кияне его предали, ведут переговоры с тобой, чтобы его сдать, что надо бежать… Бежали в Родню.

– Да ведь… – Владимир не договорил, что бежавший из осажденного города князь становится вне закона, его вече никогда не поддержит!

Присланный дружинник и сам понял, о чем подумал Владимир, кивнул:

– Теперь ему возврата нет.

Добрыня довольно хмыкнул, ай да Блуд! Вслух спросил:

– А дружина?

– Не ведаю, княже, – гонец ответил князю, а не воеводе, точно спросил Владимир, но Добрыня не обиделся, не привык еще быть главным, стерпел. – На меня указали как на переговорщика, пришлось спешно скрыться к тебе.

– А точно ли Ярополк?..

– Бежал, – усмехнулся гонец. – Своими глазами видел, сели в ладьи и по Днепру с воеводой и еще несколькими пошли.

Киев, лишившись князя, открыл крепостные ворота перед его братом, но Владимир там задерживаться не стал, отправился следом за Ярополком, хорошо понимая, что просто так его отпустить нельзя, соберет новые силы и вернется. Тогда пощады не жди. Хотя дружинник-предатель ошибся, – с Ярополком ушла почти вся его дружина, – кияне все же стояли за своего князя и могли запросто выступить против Владимира.

Владимир ехал по киевским улицам к теремному двору и раздумывал, что сказать горожанам. Говорить не пришлось, никто против не выступал, но и восторга не выказывал. Добрыня злился: какие-то эти кияне сонные, новгородцы бы уже либо разнесли дружину пришлого князя по косточкам, либо кричали, поддерживая. А этим точно все равно. Потому уехали из Киева даже с облегчением. Самим киянам понравилось, что Владимир не стал занимать место старшего брата, ведь великий князь один. Вот убьет Владимир Ярополка, тогда и сядет на его место. Аллогия, услышав такие речи, передернула плечами:

– Готовы принять любого, только чтоб их не трогали?! Не хочу быть в таком граде!

Добрыня возразил:

– Князь Ярополк много виновен. Повинен в гибели князя Олега, бежал из своего града, бросив Киев на произвол судьбы.

– А что он должен был делать против Владимира?

Хорошо, что эти речи не слышал сам Владимир, несдобровать бы слишком говорливой жене! Добрыня терпеливо объяснял:

– Биться супротив брата должен был. Если бы был умен, так нас осилил бы враз, у него положение лучше. Да вот глупцом оказался, на наше счастье.

Аллогия, хотя и была недовольна киянами, осталась в Киеве, Рогнеда же поспешила с младенцами за мужем. Родившаяся двойня требовала внимания, но княгиня не боялась ни за детей, ни за себя. И ошиблась, видно: все же застудила одного из мальчиков. Судьбе было угодно, чтобы маленький Мстислав прожил всего несколько дней. Зато младший Изяслав, родившийся слабеньким, вытянул и крикливо сообщал миру о своих надобностях. Позже у князя будет еще один сын Мстислав, только рожденный уже другой женой. Рогнеда улыбалась, это ничего, что один из младенцев помер, она родит еще, она сильная. Глядя на жадно сосущего грудь Изяслава, размышляла о том, каким он вырастет сильным и храбрым, каким станет замечательным князем, почему-то напрочь забывая, что в Новгороде живет будущий князь, наследник Владимира. Рогнеда уже хорошо поняла, что в жизни все переменчиво, и совсем не собиралась упускать свою возможность стать старшей княгиней. Владимир охладел к Аллогии? Значит, надо, чтобы он продолжал гореть к ней самой, нужны еще сыновья, значит, она будет с мужем повсюду. И княгиня отправилась к Родне.

* * *

Родня, конечно, не Киев, ее охватить кольцом труда не составило, ладьи, приведенные по Днепру, помогли закрыть подступы и по воде. Владимир стоял, широко расставив ноги, и разглядывал стены Родни. Добрыня подошел сзади, усмехаясь:

– Ну что, князь, когда брать станем?

Синие глаза князя чуть лукаво заблестели:

– Зачем?

– Снова стоять будешь? – Добрыня точно укорял за многомесячное стояние у стен Киева.

– Брать приступом, чтобы положить добрую часть дружины? Стены крепкие, много дружинников погибнет. А у них в граде припасу мало, к осаде-то не готовились. Запрем вокруг подходы покрепче, пусть голодают.

Добрыня внимательно посмотрел на племянника, он понял еще одно, недосказанное князем, – Родню нельзя брать приступом, там святилища бога Рода, он может обидеться. Когда все же сказал об этом Владимиру, тот кивнул:

– Княгиня Ольга сожгла Искоростень, где было святилище Хорста, видно, осерчал тогда бог. Нельзя такого повторить. Пусть сидит Ярополк в Родне, главное, чтоб в Степь не ушел, чтоб не привел на Русь печенегов себе в помощь.

Зима выдалась морозная, снег скрипел под ногами, а ночами даже посвистывал. Деревья стояли заиндевелые, у солнышка, казалось, выросли уши, оно поднималось над крепостной стеной Родни, прячась за морозным туманом, и быстро исчезало. В другую зиму и не заметили бы, радовались снегу и морозу, оттепели-то хуже. Но сейчас это никого не радовало.

Родня голодала, быстро закончилось все, что было припасено на зиму, съели всех кошек и собак, переловили всех голубей и ворон, какие не улетели. В стылом, пустом городе едва двигались похожие на тени люди, кутаясь во все тряпье, какое находили, потому как кончились и дрова. Город вымирал. Владимир уже не раз отправлял в город послания, чтоб его сдали, обещая не губить жителей и зовя дружину себе на службу. Родня молчала. Это презрительное молчание страшно злило князя, временами хотелось силой взять непокорный город и сровнять его с землей. Но Добрыня успокаивал племянника: брать Родню силой никак нельзя.

– А что твой Блуд сиднем сидит? Где же его хваленая власть над князем?!

Добрыня не знал ответов на эти вопросы, с Блудом в Родне могло случиться все что угодно. Его самого могли казнить. Или с голоду помер, как многие жители.

Но они рано разуверились в воеводе: Блуд показал, что он еще многое может. Видя, что князь Ярополк уже в отчаянии, воевода постоянно его подначивал:

– Видишь, до чего мы Родню довели, люди гибнут зря. У твоего брата вон сколько воинов, нам его не осилить, не перебороть… Мир надо с Владимиром творить.

Больше всех на такие речи ярился Варяжко, княжий милостник. Дружинник пытался напомнить воеводе, что тот сам и довел дело до такого состояния:

– Не след было бежать из Киева!

– А если бы кияне предали князя?

– Лучше умереть от рук киян, чем от ножа убийцы! Какого мира ты ждешь от Владимира?! Зачем ему теперь мир с братом? Хотел бы мира, ушел бы от Родни.

Блуд задумчиво посмотрел на Варяжко. Тот прав, именно сейчас, показав свою силу и настроив даже жителей Родни против князя Ярополка, Владимиру нужно уйти от города!

Вечером в стан к Владимиру тайно прибыл гонец от Блуда.

– Наконец-то, – вздохнул Добрыня. – Жив наш предатель.

От этих слов у Владимира почему-то похолодела спина. «Наш предатель» звучало не слишком обнадеживающе. Дядя понял оговорку и сам натужно рассмеялся:

– Предатель, да не наш. Нам помощник.

Сгладить неприятное ощущение не удалось. Тем более что гонец принес странный совет Блуда: оставить Родню и уйти в Киев! Но поразмыслив, Владимир с Добрыней решили, что Блуд прав, Ярополк уже согласен творить мир с братом на его условиях. Не стоило сейчас наказывать и так обездоленную Родню, потому, немного подумав, Владимир решил последовать совету киевского воеводы.

Никто из дружинников не понимал, почему князь вдруг приказал сворачивать лагерь и отправляться обратно в Киев. Да и там встал с дружиной на теремном дворе князя Игоря. Владимир вел себя как хороший брат, пришедший с чистыми намерениями.

Когда об этом узнал Ярополк, то принялся выговаривать Варяжко:

– Видишь, каков мой брат? Зря ты его подозревал в предательстве. Он милостив.

Варяжко отчаянно качал головой:

– Не ходи, княже, убьют! Что ждет тебя, если ты более не великий князь? Куда денешься?

– А куда я могу деться? Мне только на милость братца надеяться надо.

Варяжко хорошо понимал, что соперничать с воеводой не может, его слова не такого веса, как Блудовы, кроме того, сам Ярополк устал от бесконечной усобицы, готов сдаться на милость Владимира. Но он понимал и другое: милости не будет, Владимиру просто не остается ничего, кроме как убить брата – пока жив Ярополк, ему самому не быть великим князем. Варяжко не сомневался, что совсем не ради мести за Олега робичич пошел войной на Киев. Услышав, что князь решил последовать за братом в Киев и сдаться на его милость, Варяжко снова бросился к Ярополку:

– Не ходи, князь! Пойдем лучше к печенегам, приведем от них помощь…

Ярополк шарахнулся от милостника:

– Ты что, очумел?! На Русь степняков вести?! С убийцами отца знаться?! Не бывать тому!

И больше слушать Варяжко не стал. Тот только головой покачал:

– Тебя убьют, князь, я мстить буду! Всю жизнь мстить.

Блуд со злостью махнул на него рукой:

– Раскаркался, как ворон над падалью, чтоб тебе! Чего загодя беду пророчишь?!

Ярополк уже не слушал, резко повернувшись, ушел восвояси, а двое его милостников продолжали спор. Варяжко сквозь зубы выговаривал Блуду:

– В том ты виновен! Предатель! Я с тобой еще поквитаюсь!

Блуд приблизил свое лицо к лицу Варяжка, зашипел:

– Ты никто! А будешь стоять у меня на пути, так никем и останешься!

Тот отстранился, с вызовом усмехнулся:

– Посмотрим! Жизнь покажет, кто из нас кем станет!

* * *

Того, что произошло после прибытия Ярополка в Киев, оправдать не мог никто. Оправдать не оправдали, но проглотили молча. Варяжко оказался прав, Ярополка действительно убили. Блуд привел его на встречу с Владимиром, но стоило шагнуть воеводе с князем за двери княжьего чертога, как двери захлопнулись, оставив дружинников Ярополка снаружи. Они быстро поняли, в чем дело, но сопротивляться не стали. Ярополк не мучился, его убили вмиг. Увидев это, Блуд распахнул двери, надеясь теперь поквитаться с Варяжко, но тот успел бежать. Воевода скрипел зубами, злясь, что забыл предупредить о своем противнике.

– Догнать! Схватить!

Не удалось: видно, у Варяжко были готовы отходы.

Они и впрямь были готовы, только берег милостник их для Ярополка, надеясь бежать с князем. Не удалось, теперь предстояло выполнять данное еще при жизни Ярополка обещание – мстить за него. Варяжко бежал к степнякам. Это худшее, что он мог сделать для Руси – привести печенегов!

Варяжко ни на минуту не поверил Блуду, давно подозревая того в предательстве, да князь Ярополк не слушал. Вот и поплатился. Князя уже нет в живых, а Варяжко теперь должен бегать по белу свету, как тать. Когда за Ярополком и шедшим за ним Блудом вдруг закрылись двери, дружинники не сразу сообразили в чем дело, а Варяжко понял, что князь обратно не выйдет, метнулся вон. Почему-то никто не обратил внимания на княжьего милостника, ужом скользнувшего мимо охранников. Тот не медлил, только пыль закрутилась следом за копытами коня. Но далеко бежать не стал, понимал, что догонят, спустился с Горы, доскакал до ближнего леса, постарался уйти не в бор, где все издали видно, а по краю к березняку. Второй конь, которого берег для Ярополка, послушно шел рядом. Киевляне с удивлением смотрели вслед несущемуся галопом Варяжке, недоумевая, чего это он? Он не стал уходить, как было задумано: с князем прямо через пристань, там Ярополка бы не тронули, а вот его милостнику одному помогать вряд ли стали бы, как-никак бросил своего князя на произвол судьбы! Объяснять, что князя заманили обманом и предательски убили, некогда, потому и бежал лесом. А вот дальше конем не пройдешь, можно только по дороге, но там быстро настигнут. Оставил обоих коней, как ни болело сердце за хороших жеребцов: сам выбирал, холил, лелеял, к седлу приучал, к своей руке… Дорог хороший конь, но жизнь дороже.

Закатное солнце осветило медленно бредущего в сторону степи бывшего княжьего милостника с конем в поводу. И милостник бывший, и князь тоже… Как-то судьба сложится? У Варяжка были знакомые среди печенегов, да только на правой стороне, а уходить пришлось по левой. Степняки есть степняки, не посмотрят, что знаком дальним родичам, тем более что правобережные и левобережные не всегда и меж собой ладят. Попадешься кому не тому, сказать, кто ты и откуда, не успеешь, печенеги либо бьют издали, либо арканят.

Солнце уже почти спряталось за полоской дальнего леса, Варяжко стал подумывать, где ему устроиться на ночлег, ведь разводить костер нельзя, опасно, но и сидеть одному среди степи опасно. И вдруг послышались крики, голоса были гортанными, ясно, печенеги. Пробормотав: «Только вас не хватало!», беглец остановился. Убегать бесполезно, догонят – только хуже будет. Шестеро конных приближались быстро, на подъезде загорланили по-своему, чтоб стоял, не двигался. Варяжко понял, ждал. По своей привычке степняки, подъехав, закружили, стараясь испугать как можно сильнее, чтоб тоже покрутился, теряясь. И с этим киевлянин был знаком, крикнул:

– Чего мотаетесь? Я один!

Сзади раздался насмешливый голос:

– Вараш, ты ли?

Беглец оглянулся: на него конем наступал всадник в меховой шапке, надвинутой на глаза, несмотря на теплую погоду. Голос знакомый, только не вспомнить, кто это. На всякий случай ответил:

– Я.

– Почему один? Как здесь оказался? – Всадник перестал напирать конем, но не спешился. Стоять перед конным было не слишком удобно, только выбирать не приходилось. Варяжко ответил как можно миролюбивей:

– Князь Ярополк убит, я бежал. Мне к Тимрею надо.

– Зачем? – Голос степняка стал жестким, почти пронзительным. Тимрей князь правобережный, его на левом не любят. Варяжко пожал плечами:

– Ну, не к нему, так к кому другому…

– Зачем? – снова поинтересовался печенег. Чего уж скрывать, теперь ему жить с этими людьми бок о бок, если, конечно, оставят в живых…

– Мстить за своего погибшего князя буду, клялся!

Клятвы степняки уважали, клятвы надо выполнять. Вокруг одобрительно загалдели сидевшие пока спокойно печенеги, их кони чуть дернулись от галдежа, но сразу остолбенели, повинуясь тычкам сильных ног. У них послушные кони, старики рассказывали, что когда-то такие же были у русичей, могли чуть не всю ночь лежать на боку не шевелясь, если надо, и голоса не подавали.

– Оди-ин?.. – с сомнением протянул старший печенег. Варяжко понимал, что вопрос с подвохом, но скрывать уже нечего, вздохнул:

– Нет, с вами вместе.

– С нами? – изумились, кажется, все. Такого еще никто не видывал, чтоб русич, да еще и знатный, княжий милостник, приходил к печенегам, чтобы вместе мстить своим же! Теперь галдели недовольно, не верилось, и закралось сомнение, что своей волей пришел, что говорит правду. Старший велел:

– Садись на коня, поехали, там разберемся. Ты один, нас много, будешь бежать – стрелами побьем!

– Да не буду я бежать, некуда мне… – пробурчал Варяжко. Это, видно, услышал печенег, засмеялся, обнажая кривые желтые зубы:

– Хорош урус, никуда не убежит…

Могли ведь и в полон забрать, и на невольничьем рынке продать, что с них станется? Но почему-то не стали, привезли к своему князю. Это был не Тимрей, но силен не меньше, племя большое, кибиток много, конников тоже. Он выслушал привезших Варяжко молча, казалось, князя все происходящее не касается, Варяжко даже решил, что отправит к следующему, но печенег вдруг поманил его к себе. Пришлось идти.

На какие унижения он идет, какие обиды терпит! И еще сколько впереди! Досада душила Варяжко, это из-за глупости и доверчивости Ярополка и предательства Блуда!

Так началась служба Варяжка печенегам. Чуть позже он все же перешел к своему знакомцу Тимрею, много ходил с ним на русичей, вернее, показывал проходы к Киеву, немало горя принес киевлянам, немало проклятий было сказано в его сторону. Но были и те, кто оправдывал беглеца, ведь все слышали, что Варяжко просил Ярополка не ходить к брату, все слышали, что обещал мстить за него. Вот и мстит!

Блуд не мог понять, почему ни Владимира, ни Добрыню не беспокоит бегство Варяжко к степнякам. Приведет печенегов? Эка невидаль… И не с такими справлялись!

Бывший воевода качал головой – сразу видно, что они с севера, до Новгорода степняки никогда не доходили, потому ни князь, ни его воевода не представляют всей опасности нападения Степи. Хотя как мог забыть эту страшную угрозу Владимир, некогда сидевший в Киеве еще с княгиней Ольгой, с трепетом ожидая помощи от отца, князя Святослава? Коротка память человеческая! Но теперь Блуд уже ничего не мог, он свое дело сделал, теперь его не слушали. Те, кто понял роль бывшего воеводы Ярополка, сторонились и даже плевали вслед, Владимировы же дружинники считали его чужаком. Блуд в глубине души даже жалел, что пошел против своего князя, но сделанного не воротишь, надо искать способ быть полезным нынешнему.

Рогнеда, узнав о помощи киевского воеводы, брезгливо передернула плечами:

– Предатель! Как Владимир его не боится? Своего князя предал, так любого другого сможет…

Добрыня покачал головой: что взять с глупой женщины?

Рогнеда с тревогой посмотрела на воеводу – не слишком ли откровенно говорила? Надо осторожней, он над князем власть имеет, не навредить бы… Для себя княгиня уже поняла, что у нее выбора нет, судьба связала Рогнеду с Владимиром тугим узлом, который не развязать. Значит, надо получить от этого замужества все что можно. Да и развязывать узел тоже не хотелось… Горячий князь полюбился его строптивой жене.

Мать иногда называла Рогнеду кошкой за умение падать на все четыре лапы. Княжна никогда не признавала свой проигрыш, умудрялась из любого, даже самого неприятного положения извлечь выгоду. Вот и сейчас: казалось, взята силой, опозорена, но она уже стала любимой женой Владимира, родила сыновей, носит под сердцем еще одно дитя, все время рядом с князем… А где его Аллогия? И не вспоминает о такой.

* * *

Теплым июньским днем Владимир объявил себя великим князем русским. Несогласных не было, вернее, если они и были, то либо, как Варяжко, находились далече, либо сидели молча. Киев согласился, что Владимир по праву отомстил брату Ярополку за убитого брата Олега и теперь будет новым князем. Одна загвоздка – жена Ярополка грекиня Наталья ходила уже тяжелой его дитем. Кияне качали головами – столько лет не могла родить, а тут на тебе! Если родит сына, то мальчик должен стать наследником убитого князя. Когда об этом Добрыне сказал Блуд, воевода нового князя метнулся к Владимиру:

– Князь, нежданная беда!

Это и впрямь было опасно. Стоило огород городить, чтобы власть получил едва рожденный ребенок, а сам Владимир оставался при нем кормильцем до взрослых лет?! Но князь думал недолго:

– Где сама грекиня?

Блуд с сомнением покачал головой:

– Ее нельзя убивать, князь, кияне не простят, да и дружина тоже…

Владимир широко раскрыл на него глаза:

– Кто об убийстве-то говорит?! Хороша собой?

Блуд, совершенно ничего не понимая, растерянно кивнул головой:

– Красива, очень красива, недаром князь Святослав издалече сюда вез.

– Вот и женюсь! – захохотал вдруг новый князь.

– Да пойдет ли? – засомневался Блуд. – Горда больно…

Лицо Владимира перекосила чуть злорадная усмешка:

– У меня одна гордая уже есть. Добрыня, что я сделал, когда Рогнеда загордилась?

Добрыня поспешил напомнить племяннику:

– Князь, Наталья тяжела ведь.

– А я насильничать не стану. Но возьму по праву победителя.

Оба воеводы, старый и нынешний, только хмыкнули – а ведь прав князь. Может взять, тогда рожденный ребенок станет уже не первым его сыном, если вообще сын будет. А грекиня? Ну, кто же ее спрашивать станет, если мужа в живых нет?

Челядь на женской половине терема ходила на цыпочках, вздрагивая от голоса хозяйки. Рогнеда была вне себя от гнева – Владимир взял в жены грекиню Наталью, ту самую, что стояла между ней и Ярополком! Взял по праву победителя, как вдову брата, пусть и убитого по его вине. Никакого чинного брака не было, просто Наталья досталась как военная добыча, но Рогнеда, хорошо помнившая, что и сама стала княгиней так же, забеспокоилась. Грекиня поразила Владимира своей необычной красотой, не зря ее привез когда-то своему старшему сыну князь Святослав. У самой Рогнеды потеря – умер один из близнецов, Мстислав, второй, Изяслав, оказался крепче брата. А она снова тяжела, и снова повитуха обещала сына! Князь теперь с Рогнедой редко – боится повредить плоду, зато женщин стал себе брать без счета.

А еще Владимир вдруг повелел звать ее… Гориславой!

– К чему такое имя? – недовольно подивилась Рогнеда. – У меня свое достойное есть.

– Твое имя напоминает мне имя твоего отца! – у князя снова было плохое настроение. После того как в жизнь Рогнеды ворвался Владимир, она зависела даже не просто от воли мужа, а от любого его каприза. Хорошо осознавшая это княгиня решила сделать все, чтобы стать старшей, любимой женой. Иначе не только Гориславой будешь, но и вообще ключницей. Она промолчала в ответ на выпад против отца. Сейчас не время.

Рогнеда сдерживалась, только пока князь не вышел из терема, зато потом дала выход своей злости. Но, раскидав все, что попалось под руку, она без сил опустилась на лавку. Бей – не бей, бросай – не бросай, а изменить ничего нельзя. Грекиня уже жена, об этом объявлено всем. Мысль сделать что-то худое самой Наталье Рогнеде даже в голову не приходила, знала, что Владимир взял грекиню по праву победителя, и понимала, что воли самой вдовы в этом не было. Для Рогнеды страшнее понимание, что князь может позволить себе сколько угодно жен, даже очень знатных. Вон как бояре ему в рот заглядывают! Прикажи – и толпой поведут своих толстозадых дурех к великому князю в ложницу хоть пятыми, хоть двадцатыми женами. И как теперь быть? Князь, похоже, влюбчив и не в силах провести ни одну ночь без женского тела, она сама снова тяжела и еще надолго. Над этим надо было срочно подумать.

Рогнеда вздохнула, злиться уже надоело, напротив, сильно захотелось есть. Так у нее всегда: после неистовства страшно хочется чего-нибудь вкусного. Причем не просто пожевать сладкий калачик или попить морсу, а именно вгрызться зубами в кусок дичины! Она оглянулась, придумывая, что бы себе потребовать. Притихшие девки рискнули взглянуть на свою бушующую хозяйку. Та вздохнула и заявила:

– Голодна! Принесите чего-нибудь!

Холопки киевские, откуда им знать, что «что-нибудь» – это никак не орехи в меду или взвар. И то и другое появилось перед княгиней быстро, держали в соседней горнице специально для такого требования. Рогнеда, не понимая, уставилась на большое блюдо, на котором стояла плошка с орехами и кувшин со взваром.

– Я сказала, что есть хочу, а не лакомиться! Мяса принесите!

Перепуганная челядь метнулась в поварню, в погреб, по кладовым, и немного погодя Рогнеда уже со вкусом жевала холодную дичину, хрустела огурчиком и запивала все квасом из большого жбана. За гусиным крылышком она продолжала думать о том, как взять верх над Владимиром. Обгладывая ножку, прикидывала, стоит ли, например, вдруг уехать, чтобы князь попереживал? Уничтожив половину гуся, вздохнула и решила, что не стоит, мало ли… Поев, она даже немного успокоилась. После жареного гуся орехи в меду показались в самый раз, а взвар приятно разбавил излишнюю сладость.

Размышляя, Рогнеда вдруг поняла и другое: если не считать грекиню, которая вот-вот должна родить, то нельзя допускать в жизнь Владимира знатных женщин, пусть берет себе наложниц из простолюдинок сколько угодно, они не будут опасны. Княгиня обдумывала эту мысль несколько дней, потом осторожно попробовала поговорить с Добрыней. Дядя Владимира подивился такой заботе: еще не встречал, чтобы жена сама беспокоилась о наложницах для мужа.

– Если меня забывать не будет, то пусть хоть каждый день новую имеет. Особо когда я в тяжести… – Рогнеда кивнула на свой большой уже живот.

Добрыня хмыкнул: умная женщина! Об этом стоило подумать, Владимир горяч, ему и впрямь женщина всякую ночь нужна, чтоб дров не наломал, надо самых красивых подобрать. Благодарно улыбнулся Рогнеде:

– Князю о том, что это ты придумала, не говори. Так лучше будет.

Рогнеда быстро кивнула, и в мыслях не держала сама мужу такое объявить. В глубине души она уже понимала, что жизнь с Владимиром не будет ни легкой, ни спокойной, но успела сердцем прикипеть к нему, не представляла себе жизни без синих глаз и ярко-красных губ. А еще без положения старшей княгини. Значит, придется терпеть и терпеть, что бы он ни делал и кого бы на ложе ни брал. Тяготило Рогнеду только ее положение: большой живот мешал свободно двигаться и, главное, не давал жарко ласкать князя ночами. А без ласки какая же власть женщины над мужчиной? Никакой… Вот и страдала Рогнеда и от сознания, что муж с другой, и от того, что сама спит на пустом ложе…

* * *

У Рогнеды родился третий сын, назвали Ярославом. Рожала княгиня мучительно, мальчик был крупный и шел ножками вперед. Едва не померли и мать, и дитя. В результате у Ярослава оказалась повреждена ножка, чуть вывихнута, это скажется потом, он на всю жизнь останется хромым и только благодаря упорству Блуда сможет вообще встать на ноги.

Глядя на жадно сосущего грудь сына, Рогнеда вспоминала, как совсем недавно, корчась от боли, клялась, что это последний ее ребенок, что больше ни за что не подпустит к себе мужа. Но все прошло, и княгиня снова готова и ласкать князя, и становиться матерью. Наверное, почти каждая женщина так, мучаясь в родах, сразу же после них забывает и боль, и страх, и свои дурные мысли.

А вот что интересовало княгиню меньше всего, так это рождение другого княжича – сына грекини Натальи. Зря, именно этот ребенок, названный в память своих отца и деда Святополком, сыграет большую роль в судьбе ее Ярослава.

У Натальи родился Святополк, позже прозванный Окаянным, потому что получался как бы «двуотчичем». Владимир не позволял усомниться в своем отцовстве, сразу признал мальчика сыном, но киевляне посмеивались, мол, шустрый княжич, всех матери по девять месяцев носят, а ему всего трех хватило… На каждый роток не накинешь платок, оставалось только не обращать внимания на разговоры.

Добрыне долго помогать своей новой княгине не пришлось: Владимир решил отдать ему Новгород. Дядя князя был и рад этому, и печален. С одной стороны, он становился посадником в Новгороде, о чем и мечтать не мог, с другой – его любимый и опекаемый племянник теперь оказывался так далеко. А если Владимиру будет нужна помощь, совет? Но Добрыня смотрел на князя и понимал, что лучше ехать. Владимир уже способен справиться со всем сам, и дядя будет только в тягость. У Добрыни хватило ума не отказываться.

– Кого воеводой поставишь, князь?

Вопрос законный. Такое место пустовать не должно и дня. Но ставить Блуда нельзя, тот был воеводой Ярополка, да и не хотелось. Владимир мотнул головой:

– Думал Олега…

– Это Волчий Хвост? – Добрыня хмыкнул. И впрямь князь способен разобраться сам. Лучшего придумать нельзя, даже дядя не догадался. Олег того же рода, что и князь Олег Вещий. Род славился умением обращаться в лунные ночи в волков. Никто не мог этого подтвердить, но и доказать, что не так, тоже не мог. Сам Олег неизменно носил на шапке хвост матерого серого хищника, словно подчеркивая славу своего рода. Потому и прозвали Волчьим Хвостом. Но не за то ценил Олега князь, Волчий Хвост действительно станет хорошим воеводой. Дружина его любит, с варягами справляться умеет, что дорогого стоит. С ними даже Добрыне говорить трудно, а Олег договаривается, причем как-то так, что те просто слушаются.

– Верно, князь, добрый воевода будет. А Блуда куда же? – Добрыня не стал добавлять, что обиженный Блуд немало опасен.

– Рогнеда родила. Снова мальчик. К нему приставлю кормильцем. – Заметив, как чуть нахмурился Добрыня, Владимир поспешил добавить: – А не захочет княгиня, поставлю к Изяславу.

– Да я не о том. Пойдет ли кормильцем-то?

Князь вздохнул:

– Злата много дам. Нужно, чтоб при мне был. И чтоб понимал, что станет воеводой при молодом князе.

– Ну-ну… – Дяде хотелось попенять, что его самого воеводой не оставил, да с другой стороны уже мечталось, как один будет править Новгородом.

С утра легкий морозец, самое время ехать в лес. Ночью прошел снежок, он припорошил старые следы, зато свежие все как на ладони. Зайцы давно в белых шубках, на зимние поменяли свои шкуры все звери, какие не остаются в прежних по снегу. Они не растеряли нагулянный летом жирок и еще не приобрели новую резвость, которая появится чуть позже, когда привыкнут к сугробам. Оттого и рвутся охотники в заснеженный лес, чуя большую удачу. Русские леса богаты добычей, только не ленись, приглядывайся да спускай тугие тетивы луков.

Блуд подъехал к князю ближе по его зову. Владимиру не хотелось говорить с ним в тереме, ни к чему лишние уши. На охоте отправил всех от себя и кликнул Блуда.

– Хочу тебе сына своего поручить… Возьмешь ли?

Это была отставка, но Блуд хорошо понимал, что воеводой его не сделают, не по обычаю. Он был при прежнем князе, вместе с ним и уйти бы должен. Да вот Ярополка нет, а он рядом с Владимиром. Вчера от князя пришел посланник, передал большой кошель со златом, объяснил:

– Князь велел дать за службу.

Блуд решил, что это окончательная плата, и его расстроило только то, что Владимир не захотел сам даже поговорить, кинул, как кость псу на цепи, и прошел мимо. Но посланец передал и повеление князя с утра быть собранным на охоту.

– К чему? – подивился Блуд, не ожидая уже ничего для себя хорошего. А теперь вон какое предложение. Блуд не знал, что и думать…

– Так возьмешь или нет Ярослава?

Княжич, только что рожденный Рогнедой, совсем мал, его воспитывать придется только через несколько лет, значит, сейчас пока нужно оберегать мать. Конечно, это служба не для бывшего воеводы, да только как отказать? Владимир предлагал единственную возможность оставаться рядом с собой, и Блуд это оценил. Кивнул:

– Воспитаю, князь.

– Вот и хорошо. Рогнеде скажу, что под твоим присмотром будет. – Владимир вдруг лукаво покосился на Блуда: – Только помни, что княгиня ох непроста! Норов своенравный, берегись!

Тот чуть криво улыбнулся, еще не привык к мысли, что будет рядом с красавицей Рогнедой и ее сыном. А князь добавил:

– И весь во владение дам, чтоб не бедствовал.

Конечно, до бедствования Блуду далеко, но подарок лишним не бывает, тем более такой. Блуд пробормотал:

– Весь – это хорошо…

– Значит, договорились? – улыбнулся Владимир и, не дожидаясь ответа, тронул своего коня. Разговор окончен, пора и другим делом заняться.

Рогнеда, услышав, что кормильцем маленького Ярослава будет Блуд, рассердилась:

– Князь, к чему это?!

Ей совсем не нравился воевода, который раньше служил Ярополку. Рогнеда вообще не понимала, почему муж оставляет рядом с собой столько людей прежнего князя. Даже Свенельдова сына Мстишу не убрал! Она боялась, чтобы Блуд не навредил ребенку. Пусть Ярослав не наследник, до него есть три брата, но он все равно сын Рогнеды от Владимира!

Князь даже слышать не захотел о перемене решения.

– Я так решил! – Сказал, как отрезал, и было понятно, что спорить бесполезно. Рогнеда обиделась, но виду не подала. Она уже хорошо знала, что Владимиру нельзя перечить, лучше согласиться и после сделать по-своему. Для себя хитрая княгиня решила, что пока больше ничего не станет говорить мужу, потом придумает, как убрать от маленького Ярослава неугодного ей Блуда. Найдет, к чему придраться.

Но, увидев, как Блуд ласково смотрит на ее новорожденного сына, Рогнеда вдруг засомневалась, стоит ли отказываться от такого кормильца. Бывший воевода действительно принял малыша как своего собственного и стал пестовать того не хуже любой няньки. Рогнеда не знала, что именно Блуд останется самым преданным и верным человеком близь ее сына, переживет ее саму и князя Владимира и успеет побыть воеводой при Ярославе – великом князе.

Блуд оказался очень полезным еще в одном – видно, Добрыня, передавая ему семью Владимира, не забыл и договоренность с Рогнедой о княжьих наложницах. Только Блуд принялся выполнять совет дяди нового князя слишком рьяно: число красивых женщин стало превышать разумные пределы. Рогнеда разозлилась:

– Ты, видно, решил, что князь только этим и должен заниматься?! Умерь свой пыл, достаточно и двух-трех…

Тут Блуд снова показал свою мудрость. Он чуть улыбнулся:

– Нет, княгиня. Если будет десяток, то среди них может оказаться та одна, какая западет в душу… А если всякий день новая, то никак не успеет. Слишком много женщин не бывает, если их много, значит, нет ни одной.

Рогнеда во все глаза смотрела на бывшего воеводу и поражалась его жизненному опыту. И все равно ее начинали злить бесконечные наложницы у Владимира. Сама княгиня вновь тяжела, а значит, довольно скоро муж потеряет к ней интерес. Ну почему так? Мужчина ничем не ограничен, а женщина всегда в зависимости? Правильно сделала бабка князя княгиня Ольга, начав править сама! Ни к чему князь, если своя голова на плечах!

Разумная Рогнеда видела немало просчетов своего мужа, но Владимир не очень-то позволял советовать себе, начинал злиться и несколько дней после того не появлялся в ее ложнице. Приходилось выбирать – быть умной далеко от княжеского дворца или казаться глупенькой рядом с мужем. Да какой тут выбор, если ей и деваться некуда, родные убиты! Она знала, как держать князя рядом, но рождение детей не позволяло делать это постоянно. Однажды, глядя на Владимира со стороны, Рогнеда вдруг отчетливо поняла, что он никогда не будет принадлежать только ей!

Рогнеде пришлось очень тяжело, она не смогла бы сдержаться, но к счастью ее отвлекали сыновья. Мальчики требовали много забот, особенно младший Ярослав, который как-то странно ползал, не как другие дети.

Княгиня смотрела на сынишку, передвигавшегося по большому ложу при помощи ручек, но не ножек, и пыталась понять, что здесь не так. Вдруг обожгла мысль, что ребенок не опирается на правую ножку! Попробовала поставить, держа на весу… Так и есть: мальчик поджал больную ножку, а второй усиленно бил по ложу. Увечен?! Рогнеда растерянно оглянулась. Конечно, у нее есть старший сын Изяславик, и Ярослав в остальном здоров, но сознавать, что ребенок калечен, было для матери особенно больно.

Блуд заметил растерянность княгини, шагнул ближе.

– Он… у него… ножка…

Голос воеводы в ответ прозвучал жестко:

– Ты от этого его меньше любишь?

– Нет! – Рогнеда прижала сынишку к себе. Пусть калечен, пусть даже никогда не сядет на лошадь, но Ярослав ее сын, ее ребенок, а потому дорог не меньше первого!

Рука Блуда легла на светлые волосы княгини:

– Ярослав будет ходить и даже сядет на коня, поверь…

В глазах Рогнеды стояли слезы, она с благодарностью закивала, почему-то безоговорочно поверив словам кормильца маленького сына.

– Но ты должна быть стойкой! Ярослава нельзя жалеть, нужно заставлять каждый день одолевать свою боль. Сможешь?

Каково матери слышать, что нельзя жалеть увечного ребенка, что ему будет больно, но надо быть твердой, заставляя терпеть эту боль!

И все же они с Блудом смогли. Сначала маленький княжич ловко ползал по ложнице, подтягиваясь на ручках, но с каждым днем его все чаще заставляли подниматься на больные и слабые ножки. Ежедневные старания Блуда привели к тому, что Ярослав встал на ноги и сел на коня, хотя и позже своего младшего брата Всеволода, к тому же оставшись на всю жизнь хромым. Зато благодаря кормильцу Блуду выковался его стойкий характер.

А вот сам князь Владимир не просто мало интересовался сыном, но и попросту недолюбливал его. Умного и быстрого в решениях Ярослава, доказавшего свою способность править и дальней Ярославской землей, и вольным Новгородом, князь Владимир так и не назовет своим наследником. Ярославу придется добиваться Киева самостоятельно. Но это будет через много лет. А тогда маленький княжич учился терпеть и преодолевать боль, а его мать и кормилец чем могли помогали Ярославу Владимировичу.

* * *

Второй заботой князя стало капище. Став хозяином, он вспомнил обещание, данное кудеснику в Приильменском лесу. То требище, что когда-то было на теремном дворе, княгиня Ольга, крестившись, велела порушить. Кияне подносили жертвы в основном истукану Велеса, стоявшему на торгу в Оболони. Такое положение совсем не устраивало нового князя. Он не гость, какой ходит с товарами по свету, что ему Велес? Для Владимира главным был, конечно, Перун.

Князь решил не восстанавливать то, что порушено при бабке. Велел позвать к себе киевских волхвов, не слишком надеясь, что придут. Волхвы мало признавали княжескую власть, особо после княгини Ольги, старались ей не мешать, но и для себя не считали княжью волю законом. Для них законом была воля богов. Зачем звал князь? Требовать, чтоб и Волоса с Подола убрали? Не бывать тому, истукана не князья ставили, не им и убирать! Велес бог скотницы, казны и богатства, ему поклоняются прежде всего купцы, на каких в немалом Киев держится. Кто может запретить им своего истукана иметь, которому дары приносят?

Но князь ничего требовать не стал, напротив, принял ласково, в трапезную позвал, за столы богатые усадил, речь завел… о новом капище. Седовласые старцы смотрели настороженно: Владимир жил в Новгороде, потом даже за морем, среди варягов, а ну как захочет сменить русских богов на норманнских Тора да Одина? Нет, князь и тут речь завел не о норманнских богах, а о своих, русских.

– Хочу новое капище не на теремном дворе ставить, а на Горе, что за городским валом. И поставить там… – на мгновение Владимир замолчал, заставляя волхвов с опаской прислушаться, – прежде Перуна… а потом Дажьбога… Хорса… Стрибога… Симаргла и… Мокошь.

Каждое из произносимых слов вызывало легкое волнение у сидящих. Ну, что Перун, то понятно, кому же, как не Перуну должен поклоняться князь, глава дружины? Дажьбог покровитель киевских князей. Стрибог, Перунов брат, вставал рядом с ним по праву. Симаргл – это уступка Киевщине и Левобережью, где этого бога почитают издревле. Ну, а Мокошь – для женщин. Волхвы качали головами, хитер князь, ох хитер! Вроде, и обвинить не в чем, но вокруг Перуна соберутся боги, либо ему по положению подчиненные, либо такие, против которых никто слово не скажет, потому что не самые важные.

Услышав такие рассуждения, Владимир прищурил глаза:

– А какие самые важные?!

Волхвы ответить не могли. В том то и дело, что на Руси что ни племя, то свой бог главный. Вроде и всех знают, всех почитают, а кого над кем поставить, не ответишь. Князь подвел итог:

– Значит, будет, как я сказал!

Кто-то осторожно поинтересовался:

– А Велес?

– Что Велес? Он останется где стоял, там удобней. Истукана подновить, он что-то растрескался на солнце. А Перуну истукана поставим среброглавого и златоусого!

Возражений не было, да и что противиться, если князь доброе дело задумал. Давно в Киеве хорошего капища не было, князь Олег еще ставил. Многое порушено, пора обновить. А что Перуна во главе ставит, то не беда, Перун, он для всех главный.

Кто-то из волхвов попробовал сказать, что, мол, других с их богами из Киева гнать бы, прежде всего христиан… Глаза Владимира стали бешеными:

– Гнать?! К чему? У каждого свои боги, каким веришь, те и помогают. Русичи всегда терпимостью отличались, даже при бабке Ольге хоть христиан и привечали, а наших богов не трогали.

Он не услышал, как старый кудесник пробормотал, что княгиня требище и порушила, а греки со своей верой кого угодно из Киева выживут, если им волю дать.

Капище сделали согласно княжьей воле. В центре встал златоусый и среброволосый Перун. Его окружали именно те идолы, о которых Владимир говорил волхвам. В кругах в любую погоду день и ночь горели костры. Киеяне обрадовались капищу, особенно первое время от подношений не было видно самих костров. Постепенно привыкли и большие жертвы приносили только в праздники или по делу.

* * *

Первая жена Владимира Аллогия, которую тот, как и полочанку, сначала взял силой, а потом объявил женой, недолго прожила на новом месте. Где-то сильно озябла, занедужила и в одночасье сгорела. Сильнее всех о княгине горевал Олав Трюггвасон, тот искренне почитал ее за мать.

Старшей княгиней осталась Рогнеда, у нее были два сына от Владимира, не считая умершего в младенчестве Мстислава. Сына Натальи Святополка, рожденного от двух отцов, Владимир, хотя и признал своим, но особо не жаловал. Рогнеда чувствовала себя уверенно, князь уже перестал навещать свою третью жену Наталью, а сама полочанка снова тяжела, и снова сыном! Кто может потягаться с женщиной, рожающей сыновей и при этом остающейся красавицей? Никто – была убеждена Рогнеда и… жестоко ошиблась. Не успела она родить Всеволода, как князь снова доказал, что волен делать что пожелает.

Гудочники старались вовсю, скоморох с огненно-рыжими, давно не чесанными космами, торчащими во все стороны, выкрикивал охрипшим голосом какие-то непристойные шуточки. Дружинники хохотали, правда, мало понимая, над чем смеются. Меды лились рекой, холопы едва успевали подносить новые бочонки и обносить пирующих яствами. На аппетит дружинники тоже не жаловались, целые быки жарились на вертелах во дворе, огромные блюда с запеченными кабанами едва успевали коснуться стола, как тут же оказывались пустыми. Тоже и с огромными осетрами, белорыбицей, всякой другой рыбой. Птице и счету нет… Сам князь с ближними боярами и дружиной пировал на верхнем ярусе терема, а внизу, на дворе поставлены длинные столы, за которые мог сесть любой желающий. Горы мяса, овощей, хлебов исчезали мигом, отовсюду доносился неумолчный гам пирующих людей.

Князь обвел лукавыми синими глазами сидящих вокруг. У Владимира было хорошее настроение, хотелось сделать кому-то приятное. На глаза попался боярин Мстиша. Но не сам боярин привлек внимание князя, а стоящая за его спиной крепкая, точно репка, смешливая девушка. Владимир кивнул воеводе:

– Чья?

Тот быстро переспросил у кого-то и ответил:

– Мстишина дочь Мальфрид.

Владимир хмыкнул, девушка не отвела глаз, когда ее разглядывал. Живой румянец на щеках, толстая коса, вьющаяся по спине, яркие четко очерченные губы, несколько полноватый, но с приятными выпуклостями стан… Князь рассматривал Мальфрид в упор, не стесняясь. Та тоже нимало не смущалась, чуть повела крутым бедром, точно приманивая княжий взгляд, смотрела зовуще. Попадись такая просто на улице, была бы в наложницах у князя, но рядом сидел ее отец, родовитый боярин да еще из Свенельдовых, с таким не поспоришь.

Мстиша сразу приметил интерес Владимира к своей дочери, но не испугался, как многие, а прикинул, что может из этого выйти. Он чуть кивнул в сторону Владимира:

– Глянь, как князь на тебя пялится.

– Угу… – протянула Мальфрид.

– Смотри, как бы чего не вышло. Князь горяч, сейчас к себе на ложе возьмет, потом не отмоешься.

И тут дочь показала, что она не глупее отца, почти шепотом попросила:

– А ты сделай так, чтоб княгиней к себе взял!

– Что?! – изумился Мстиша. Однако… А дочь уже продолжала:

– Я князя поманю, чтоб загорелся покрепче, а ты в жены меня предложи.

Мстиша опасливо вздохнул:

– Ох, не вышло бы беды.

– Не выйдет, – твердо пообещала красавица. – Только следи за мной. – Она скользнула со своего места и исчезла.

Как удалось оказаться рядом с князем в переходе из трапезной подальше от лишних глаз, только ей и ведомо, видно, ждала. Владимир, увидев заинтересовавшую его девушку так близко, остановился. Та тоже. Не ойкнула, не убежала, напротив, как-то вдруг оказалась рядом, обдала жаром молодого крепкого тела, коснулась крутым бедром, чуть задела полным плечом. Князь схватил девушку за руку, притянул к себе. И снова она не противилась, прижалась ногой, маня прелестями. Знала, чем брать, Владимир загорелся, как сухая трава, потащил в ближайшую ложницу, по пути задирая рубаху. Мальфрид и здесь не противилась. Она стонала и билась в его руках так, как не делала даже ни одна из наложниц. Но, получив удовольствие, князь у дверей ложницы вдруг… столкнулся с ее отцом! Мстиша сурово уставился на дочь:

– Ты что это?! А?!

Та живо спряталась за спину Владимира. Князь понял, что совершил. Одно дело – умыкнуть мужнину красавицу-жену у какого дружинника или даже дочь дальнего боярина, и совсем другое – опозорить вот так боярскую дочь из ближних, самых родовитых, тем более Свенельдовых. Он покосился на покрасневшую Мальфрид и вдруг объявил:

– Женюсь!

Глаза Мальфрид за его спиной довольно заблестели, а ее отец продолжал сурово вычитывать:

– Князь, не позорь девку, что ты…

– Да ведь сказал же, что женюсь!

– Тогда шли сватов.

– Согласен, – рассмеялся Владимир, а сама невеста уже тянула его обратно к ложу, отмахиваясь от отца:

– Поди, сказано же, что женится!

Мстиша, кося взглядом на князя, снова задиравшего подол рубахи у его дочери, бочком вышел за дверь и крепко закрыл ее за собой. Охранять пришлось долго, наконец из ложницы вышла, оправляя одежду сама Мальфрид. На вопрос где князь, махнула рукой:

– Пусть отдохнет…

Боярин только головой покачал. Его уже не один гридь видел стоявшим на страже, если пойдет молва, а князь не женится… Но Владимир женился, не смог пропустить горячее тело молодой боярской дочки, хотя и понимал, что та еще до него приобрела немало опыта.

Рогнеда бушевала: что же теперь, князь будет брать в жены всех опозоренных девок?! Объяснения Блуда, что Мальфрид не простая девка, а все же боярская дочь, ее не успокоили. Боярских дочек тоже много. Чем могла взять князя эта толстая дурочка? Нашлись доброхоты, пересказавшие Рогнеде, как стоял у ложницы боярин Мстиша, охраняя дочь с князем. В княгине заговорила оскорбленная гордость. Одно дело взять жену убитого брата и почти не жить с ней или иметь множество наложниц-простолюдинок, и совсем другое – жениться чинным браком на свободной, не взятой мечом женщине! Рогнеда почувствовала, что ее просто предали.

Они встретились в переходе. В небольшие оконца едва пробивалось вечернее солнце, выкладывая на полу замысловатые узоры от оконных переплетов. Навстречу Рогнеде шла новая княгиня. Даже мгновения не раздумывала гордая полочанка, не замедлила шаг, продолжала идти, словно Мальфрид и не было в нескольких шагах впереди. Боярская дочь не так уверена в себе, сначала на миг замерла, потом, видя, что старшая княгиня не только сторониться не собирается, но и идет посередине не слишком широкого перехода, отпрянула к стене сама. Когда Рогнеда поравнялась, Мальфрид даже чуть заискивающе улыбнулась. Длинный рукав платья полочанки задел подол наряда боярской дочери, но Рогнеда вроде этого и не заметила. Прошла, как мимо пустого места.

Когда она скрылась за дверью, Мальфрид перевела дух: да уж, правду говорят, что не захочешь, а подчинишься! А сама Рогнеда соображала, откуда шла соперница. Получалось, что от князя? Это плохо, очень плохо. Мальфрид зря думала, что Рогнеда ее не заметила, не только заметила, но и успела разглядеть поближе. Раньше видела только сквозь щель неплотно прикрытой ставни окна. Ничего особенного, фигуристая, толстозадая дуреха, которую князь взял сгоряча, пришлось жениться. Небось, еще и соперницей себя считает? Даже вставать во главе сонма вот таких жен Рогнеда не собиралась!

Но Рогнеде опасаться бы не глупышку Мальфрид, а ее отца боярина Мстишу. Вот кто оказался настоящим соперником своенравной княгини! Только увидев неприязненный взгляд Мстиши, Рогнеда осознала опасность, исходящую от этого бочонка на коротеньких ножках.

Мстиша вроде делал все, чтобы понравиться старшей княгине и стать ей полезным. Даже подарки дарил дорогие.

Поросячьи глазки боярина шустро ощупали фигуру красавицы, точно их хозяин приценивался к товару, и сверкнули усмешкой. Рогнеда едва сдержалась, чтоб не сказать в ответ что-то грубое. На счастье Мстиши, молчаливую стычку прервало появление князя.

Боярин склонился перед правителем, показывая изрядную лысину, из его уст лился медовый поток:

– Князь, дозволь сделать подарок старшей княгине?

– Кому? – подивился Владимир.

– Княгине Рогнеде. У грека нашел ожерелье необычное. Дозволь княгине подарить?

На вытянутой пухлой руке сверкало и переливалось разноцветными камнями действительно красивое ожерелье. И действительно необычное. Камешки, образуя замысловатые гроздья, крепились не на гривне, а на узком кожаном ремешке. Это ничуть не умаляло ни красоты, ни богатства ожерелья. Только ремешок совсем небольшой, словно делали для тонкой, почти детской шейки. Самой Рогнеде он по лебединой шее точно впору, зазора не останется

Княгиня не любила, когда гривны плотно прилегали к телу, ее шея с трудом переносила малейшее прикосновение, Владимир не раз шутил, что удушить Рогнеду труда не составит. Но отказываться от такого подарка было нелепо. Для себя Рогнеда решила, что завтра же попросит заменить ремешок.

Князь кивнул, и украшение перекочевало в руки его старшей жены. Рогнеда уже потянулась, чтобы расстегнуть свое ожерелье и заменить его на новое, как вдруг заметила слишком внимательный взгляд Мстиши. Что-то было в глазах боярина такое, что подсказало: подарок не простой. Рука княгини опустилась:

– Завтра надену. К другому наряду.

Хотела добавить, что ремешок слишком мал, но не стала. Боярин сокрушенно развел руками:

– Не по нутру княгине мой дар…

Тогда Рогнеда дважды обернула ремешок вокруг запястья и протянула подскочившей ближней девке:

– Завяжи.

И снова заметила пристальный взгляд боярина. Кожа ремешка казалась прохладной, словно мокрой. Но в жару это даже приятно. Голова княгини чуть склонилась:

– Благодарствую…

Мстиша все же обрадовался:

– Все для тебя, княгиня.

Прошло не так много времени, как Рогнеда почувствовала, что запястье неприятно сдавлено. Потрогав новое наручье, она с удивлением обнаружила, что ремешок словно стал меньше. Немного подергав его, княгиня отвлеклась другим и на время забыла об обнове.

А еще немного погодя вдруг осознала, что ремень попросту врезался в руку! Попыталась развязать и не смогла – маленький узелок, который девке с трудом удалось сделать на коротком ремешке, превратился в совсем крошечный, зацепиться за его края пальцами никак не получалось.

И вдруг Рогнеда все поняла! Кожа действительно была мокрой, когда Мстиша делал свой подарок. Теперь она высыхала, и ремешок уменьшался в размерах! Руку сдавливало все сильнее, с ужасом сознавая, что, будь ожерелье на шее, давно задохнулась бы, княгиня искала глазами мужа. Но тот был далеко, вокруг одни боярыни и боярышни. Просить их развязать бесполезно, ремешок слишком врезался в ткань на запястье, а сама рука даже начала синеть. Вот в чем заключался подарок Мстиши!

Рогнеда знаком подозвала к себе дружинника, стоявшего ради охраны чуть поодаль.

– Режь!

– Что? – не понял тот.

– Перережь вот этот ремешок!

Парень с сомнением присмотрелся к тонкой полоске кожи.

– Я могу руку задеть, княгиня.

– Дай сюда! – разозлилась Рогнеда, у которой уже отнимались посиневшие пальцы. Но управляться с мечом левой рукой оказалось неудобно, пришлось приказать дружиннику держать меч, а самой осторожно перетереть ремешок об острие.

Каменья посыпались на землю, а сама Рогнеда почувствовала облегчение, разминая задеревеневшую кисть руки.

Хороший урок! Теперь она знала, что рядом враг безжалостный и хитрый. Сегодня это ожерелье, а что будет завтра? Первая мысль была о детях.

С этого дня началось противостояние между старшей княгиней и боярином Мстишей, страстно желавшим сделать первой женой свою дочь Мальфрид. Что могла Рогнеда? Боярин хитер, он всячески выказывал княгине уважение, а что до неудачного подарка, так просто девка слишком туго завязала ремешок…

Боярин Мстиша позвал князя со всем семейством на охоту к себе за Вышгород. Расчет его верен. Если Рогнеда, боясь оставить мужа без присмотра, поедет, с ней можно будет без особых хлопот расправиться прямо там. Мало ли чего не бывает на охоте?

Если останется, то для нее же хуже, Мальфрид своего не упустит. А родись у новой княгини сын, посмотрим еще как повернет.

Рогнеда, конечно, не поехала. Она сказалась недужной и теперь металась по терему, бессильно скрипя зубами. Никуда не поехала и Наталья, но ту княгиня в расчет не брала. А вот Мальфрид!.. И, главное, ее мерзкий отец!

Рогнеду больно задело, что Владимир не стал ни уговаривать поехать, зная, как она любит охоту и хорошо сидит на лошади, ни даже интересоваться, чем недужна. Пожал плечами, мол, не можешь ехать – сиди дома.

В Вышгороде пробыли две недели, за это время Рогнеда чего только не передумала. Что проку от ее любви и женской стати, если князь падок до каждой толстозадой дурехи? Почему судьба свела ее с Владимиром, неужто на Руси больше нет достойных мужчин?! Поистине Горислава… Не нужная мужу красавица и умница ничуть не лучше хитрой титькастой клуши!

Боярин Мстиша чуть просчитался. Самому Владимиру жаркие ласки новой княгини, ее стоны и закусывание губ до крови довольно быстро приелись, захотелось не повиновения и готовности угодить во всем, а непокорности Рогнеды. Вернувшись, он снова отправился в ложницу старшей княгини. Но на сей раз Рогнеда не просто обиделась, она была оскорблена пренебрежением князя: Владимир так и не понял, что она не простая девка, родившая ему сыновей, она Женщина! И ее нельзя ставить в ряд с другими, даже теми, кто моложе и фигуристей. Глядя на спящего мужа, Рогнеда вдруг поняла одно – делить Владимира ни с толпой жен, ни с сотнями наложниц она больше не будет. Или он разгонит всех остальных, или… Что «или» не знала сама.

Но попытка поговорить с мужем, потребовать объяснения ни к чему не привела. Князь не знал за собой вины. Ну, женился, и что? Он вполне мог взять себе еще не одну жену, почему Рогнеда так недовольна? А княгиня не могла перенести такого оскорбления: кровь убитых родственников взывала к отмщению. И она решилась.

Женщины не ходят к волхвам, это удел мужчин. Но Рогнеда не простая женщина, и она пошла. Седой старик, хранящий огонь, вышел навстречу, не допуская осквернения капища. Княгиня и не собиралась подходить ближе, остановилась поодаль, ждала.

Над Киевом сплошной пеленой плыли тяжелые серые тучи, грозились пролиться дождем. Ветер поднимал вверх опавшие листья, серо, хмуро, холодно. И на душе тоскливо…

– Чего ты хочешь? – седые брови, седые волосы, сухая, жилистая рука, сжимающая посох, и неожиданно молодой голос.

Рогнеда вздрогнула:

– Хочу, чтобы князь был только со мной!

На ее раскрытой ладони лежал богатый подарок – слиток золота, оставшийся еще из Полоцка. Такой тянул не на одну гривну… Старик отвел руку, покачал головой.

– Не надо злата, оно не приносит счастья. А с князем рядом ты будешь… Еще долго будешь… Только не одна.

Помолчал, посмотрел внимательно, снова покачал головой:

– И к ворожеям не ходи, не помогут. Смирись со своей Долей, другой все равно нет.

Рогнеда вздрогнула – словно подслушал мысли! Но с Долей мириться она не согласна! Не выдержала, возразила:

– Да чем те, другие, лучше меня?!

Узкие, едва заметные от старости губы волхва чуть тронула усмешка:

– То тебе неведомо. Любить тебя князь будет до твоей смерти, а вот рядом будет не всегда. Смирись.

– Нет!

Волхв только сокрушенно покачал головой.

Княгиня шла обратно, сжав золотой слиток в руке так, что края врезались в ладонь. Но она не замечала боли, казалось, закапай кровь из порезанной руки, тоже не обратит внимания. Жгли думы, сердце сжималось от пророчества волхва. Не ходить к ворожеям… А как же быть, если муж изменяет? Сотни женщин просят помощи у колдуний, сотням они помогают удержать супругов. И Рогнеда решила все же пойти!

Чуть испугалась, только увидев конский череп, насаженный на кол тына. Но тут же взяла себя в руки, если уж решилась, то отступать не стоит! Чтобы удержать рядом Владимира и быть старшей княгиней, она готова пойти не только сюда…

Колдунья взяла слиток спокойно, золото тут же исчезло в складках ее одежды, точно его и не было. Долго тряслась над своими амулетами, что-то шептала, бормотала, даже подвывала, потом сокрушенно покачала головой:

– И-и… милая… Трудно с твоей просьбой справиться…

Глаза Рогнеды сузились:

– Еще злато нужно?

Старуха посмотрела насмешливо, на ее ладони непонятно откуда появился тот самый слиток, хотя даже руки к подолу не подносила. Протянула княгине:

– Не в злате дело, вот оно, забирай, красавица… Твоя Доля любить его до конца дней твоих. А его – любить тебя. Только вот вместе не будете. И ничего здесь не поделать ни ворожбой, ни златом. И еще: твоя жизнь короче его жизни…

Рогнеда, резко повернувшись, бросилась вон. Конечно, никакой слиток забирать не стала, не до него. Но, вернувшись к себе в ложницу, замерла – на лавке лежало то самое золото! Княгиня кинулась к двери, крикнула. Вошедшая девка даже испугалась, такой она Рогнеду еще не видела – глаза широко раскрыты, лицо белое, губы дрожат.

– Кто без меня в ложницу заходил?!

– Никого…

– Врешь! Только что кто был?!

– Никого! Не только в ложнице, во всем тереме никого, князь уехал.

– Иди, – махнула рукой Рогнеда, обессиленно опускаясь на лавку.

Неужели действительно боги распорядились так, чтобы она всю жизнь уступала Владимиру и терпела от него обиды и даже надругательства? Что еще сказала колдунья? Ее жизнь короче жизни князя? Сердце женщины захлестнула смертельная тоска, хотелось выть, метаться по ложнице, кого-нибудь избить…

Рогнеда долго была не в себе, на ее счастье князь уехал из Киева, потому не видел свою жену вот такой – с остановившимся взглядом, искаженным досадой и злостью лицом. Постепенно княгиня опомнилась, стало уже не просто больно, а горько. Взял силой, опозорил, убил отца, мать, братьев, теперь не считается с ее честью, на ложе кого только не бывает… Ну почему у нее такая Доля?! И умереть должна раньше мужа…

Убить себя? А дети? Сыновья еще совсем малы, как они без матери? И вдруг пришло решение – убить Владимира! Рогнеда не верила пророчеству колдуньи, что ее жизнь короче! Если Владимир не только ее, то пусть не будет ничьим! Вся тоска последних лет, вся горечь, вся обида вылилась в это страшное решение.

Рогнеда смотрела в полутьме ложницы на такое красивое и любимое лицо и просто не могла совершить задуманное. Нож в ее руке дрожал как осиновый лист на ветру. Но внутри уже вызрело страшное решение: если не хочет принадлежать только ей, то не будет ничьим! Оскорбленная женщина, готовая мстить за свою поруганную честь, за бесконечные измены мужа, за гибель родных, не думала о том, что потом будет с ней самой… Рогнеда не заметила капнувшей со щеки слезы.

Князь вдруг открыл глаза и перехватил ее руку с ножом.

– Ты?! Ты что?!

Нож со звоном полетел на пол, а Рогнеда метнулась к стене, по привычке прикрываясь меховой накидкой.

Владимир никак не мог осознать, что произошло:

– Ты хотела меня убить?!

И тут княгиня выпрямилась, в ней снова заиграла кровь древнего рода:

– Да! Ты уничтожил мой род, полонил землю моего отца, но теперь не любишь ни меня, ни моего младенца! – Она не смогла бы объяснить, почему говорила только об одном сыне, точно и не было двух других, младших.

Но князь и слушать не захотел ни объяснений, ни оправданий Рогнеды. Он хорошо понял, что теперь рядом с ней даже спать опасно, разъярился:

– Чего тебе не хватает?! Злата, серебра, скоры, челяди – всего вдоволь. Старшей княгиней назвал…

И тут случилось совершенно непонятное, Рогнеда вдруг… разрыдалась. Наружу выплеснулась давнишняя женская обида:

– Ты… с Мальфрид… свадьбу… А меня… только насильно… Даже наряда… не было…

Владимир, как и многие мужчины, не переносил женских слез, сначала опешил:

– Какого наряда?

Жена окончательно залилась слезами:

– Сва-адебного-о-о…

Почему-то вид плачущей Рогнеды окончательно рассердил князя, на миг показалась, что она такая же, как все. Швырнул в сторону что-то попавшее под руку, даже не заметил что, закричал:

– Тебе свадебный наряд нужен?! Одень его и станешь ждать меня вечером здесь же. Только это будет твой последний вечер! В том наряде и похороню!

Владимир выскочил из ложницы, сам не сознавая, что делает, метнулся по терему, пугая гридей и холопов. Крушил все, что попадалось под руку, таким князя никогда не знали. Он мог быть ярым, даже бешеным, но чтоб так!..

А у Рогнеды слезы вдруг прекратились сами собой. Нет, она не испугалась, страха почему-то не было, была опустошенность. Верно сказала колдунья, ее правда, хотя и страшная. Но вместо ужаса предстоящего почему-то наступило спокойствие. Владимир взял силой, полюбив, она покорилась, а теперь вот платит за эту покорность. Надо было убить его в первый же день, хотя бы за родных отомстила. Теперь убить уже не сможет, а он сможет: дети без матери останутся, да еще одного ребенка она снова под сердцем носит… Княгиня долго сидела, глядя в пустоту, потом вдруг велела позвать к себе старшего сына Изяслава. Мальчик еще мал, чтобы ему объяснять родительские споры. Гладя светлую головку ребенка, Рогнеда снова лила слезы. Никого на свете у нее нет, только вот эти мальчишки, но они слишком малы, чтобы защитить свою мать. Ярослав даже не ходит, только ползает, ловко перебирая ручонками. Всеволод совсем кроха. И тут Рогнеда решилась – она должна уехать от князя, забрав с собой сыновей, пусть живет со своими новыми женами, сколько бы их ни было. Но для этого надо, чтобы сегодня вечером Владимир не выполнил своего обещания.

Княгиня приказала достать из своих коробов сшитый когда-то для не состоявшейся свадьбы с Ярополком наряд. Примерила – впору, точно и не родила четверых детей. От последней беременности толстеть пока не стала, надеть можно. Старательно нарядилась, снова кликнула к себе маленького Изяслава. Ребенок поразился наряду матери:

– Ой, мамо, какая ты красивая!

Та едва сдержала слезы, нет, она не должна плакать, сейчас не должна. Достала припрятанный меч, вложила в ручку сына:

– Изяслав, послушай меня. Когда сюда войдет отец, шагнешь ему навстречу и скажешь: «Думаешь, ты тут один ходишь?»

– И все? – Глаза ребенка довольно блестели, ему дали в руки настоящий меч, который тяжело не только поднимать, но и просто держать, но мальчик готов терпеть. Только не понимал, зачем матери надо пугать отца. Но послушался, встал в углу, дожидаясь.

Ждать пришлось недолго, Владимир действительно был крайне зол на жену и решил казнить ее прямо на ложе. Но навстречу ему вдруг шагнул Изяслав. Голос мальчика дрожал, а ручки едва удерживали даже небольшой меч, но он смог заслонить мать от отцовского гнева, дрожащим голоском произнес что велела Рогнеда. Владимир замер, потом с досадой отшвырнул в сторону свое оружие:

– Да кто ж думал, что ты здесь?!

Рогнеда смотрела на мужа широко раскрытыми сухими глазами. Так и врезалось ему в память – красивая, но точно каменная жена и сын, поднявший меч против отца.

Князь выскочил из ложницы и больше туда не возвращался. Всю ночь он прометался по одинокому ложу, скрипя зубами и разрывая на части одежду, попавшую под руку. Что теперь делать с Рогнедой – не мог придумать. Оставлять в Киеве княгиню, поднявшую руку на мужа, да еще и привлекшую к своей мести маленького сына, князь не мог. И он впервые поведал о своих бедах боярам. Никогда прежде не делал этого, но сейчас Добрыни рядом не было, вот Владимир и решился. Пусть, как скажут бояре, так и будет.

Жизнь княгини спас Блуд: это он доказал, что убивать Рогнеду несправедливо, она хорошая мать. Но и держать в Киеве тоже нельзя. Блуд предложил выделить Рогнеде ее удел и отправить туда вместе с сыном, вставшим против отца.

Рогнеде передали волю мужа на следующий день, она выслушала молча, даже не удивляясь, что не казнили. Но когда Блуд сообщил, что княгиня поедет в новый град Изяславль только со старшим сыном Изяславом, мать не удержалась и даже вскочила:

– А Ярослав?! А Всеволод?!

Блуд сокрушенно покачал головой:

– Они, княгиня, останутся здесь, у отца.

– Не-ет… нет, я заберу их с собой!

– Княгиня, не спорь с волей князя, можешь и этого дитя лишиться.

Рогнеда схватила Блуда за руку, умоляюще заглянула в глаза:

– Помоги! Помоги взять детей!

Кормилец Ярослава снова сокрушенно покачал головой:

– Не навлекай на себя новой беды, княгиня, и так едва отстояли… Езжай с одним Изяславом, там видно будет…

Глаза Рогнеды заблестели ненавистью, губы сжались:

– Хочет меня сыновей лишить?! Не выйдет, я его самого их лишу!

Блуд вдруг погладил ее по плечу:

– Смирись пока, Рогнеда, смирись… – Он впервые назвал ее по имени, это было необычно, но княгиня в запале даже не заметила. Однако у нее хватило ума все же прислушаться к словам кормильца, уехала только с Изяславом. Владимира до отъезда так и не увидела. Князь поспешил куда-то отбыть, видно тоже не желал даже ненароком встречаться с опальной женой.

Пока в далекой полоцкой земле для них с Изяславом строили жилье, сама Рогнеда жила в Вышгороде. Бродя по терему, она думала о судьбе княгини Ольги, столько лет просидевшей там в ожидании своего часа. В душе крепла обида на мужа, на того же Блуда, не сумевшего выговорить, чтобы детей отправили с ней. Одновременно с каждым днем уменьшалась уверенность, что князь не позволит уехать так далеко, все же вернет в Киев, к себе, что не сможет вынести без нее и седмицы.

Шли день за днем, а от Владимира не было известий. Только Блуд при любой возможности присылал кого-нибудь с сообщением о том, что мальчики здоровы. Сначала Рогнеда не сомневалась, что муж быстро раскается в своем решении, потом принялась строить планы, как бы выкрасть сыновей, потом просто придумывала, как съездить, хотя бы повидаться с детьми, потом… потом Вышгород засыпало снегом по самые стрехи, а она родила дочку. Но, видно, мать слишком много пережила, девочка не прожила долго. Рогнеда злорадно думала, что даже не сообщит отцу о смерти дочери, если он совсем не интересуется ее матерью! Но у Владимира в Вышгороде свои глаза и уши, князь прислал сказать Рогнеде, что скорбит о смерти дочери и что в новом городе Изяславле для нее с сыном готов терем.

Сотник Вышан, приехавший с таким сообщением, выглядел вполне довольным, он чувствовал себя значительной фигурой: как же, едет во главе дружины охранять княгиню с княжичем! И его мало волновало, что княгиня опальная, а княжич совсем мал. Вышан торопил Рогнеду, надо успеть до ледохода, иначе потом будут ждать, пока не подсохнут пути. До Турова можно пройти рекой, а потом только через лес. Далече решила забраться княгиня!

Но Рогнеда была еще слаба, вернее, не столько была, сколько прикидывалась, все втайне надеясь, что муж передумает. Не передумал, больше никто из Киева не появился, и однажды ночью, сильно разозлившись на саму себя за вот такое глупое безнадежное ожидание, княгиня вдруг решила ехать! Сотник ужаснулся: лед пошел, сейчас нельзя. Подождали конца ледохода, потом пока чуть подсохнут дороги. В Туров Рогнеда решила не заезжать, совсем не хотелось никого видеть, никому объяснять, почему муж вдруг отправил так далеко. Хотя место себе выбрала сама, Владимиру все равно.

В Вышгороде Рогнеда очень пожалела, что не попросила остаться там: и от Киева недалеко, и терем неплохой. Кое-что подновить, и можно жить. Но Вышан напомнил, что Изяслав едет княжить в выделенный ему удел. Верно, значит, о Вышгороде речи идти не могло, только Полоцк или вот этот Изяславль…

* * *

Но не одна Рогнеда с сыном уехала из Киева – и Олав отправился в Новгород. Это был удар для Владимира, князю казалось, что его предали все. Злые языки давно уже наушничали против Олава, подговаривая, что тот, мол, собирается переходить в дружину княгини. А после случая с Рогнедой Владимир даже засомневался, что Олав с ней в сговоре. Прямо никто ничего сказать не мог, но подозрения разъедали душу князя, он все больше распалял себя сам, потому был даже рад, когда и приемный сын решил покинуть Киев.

Олав, которого умершая Аллогия точно по наследству передала Рогнеде, относился к княгине как к матери, покидать которую очень тяжело, но необходимо. Он успел попрощаться с опальной Рогнедой еще до ее отъезда в Изяславль. Полочанка смотрела на красивого юношу и думала о том, какая судьба его ждет. Жизнь и так преподнесла тому много уроков, теперь вот будет самостоятельным… Рогнеда чуть старше самого Олава, но относилась к нему даже не как к младшему брату, а действительно по-матерински. Пройдет не так много лет, и ее собственные сыновья должны будут выбирать свой путь. Но у Ярослава и Всеволода есть отец, у Изяслава теперь только она, мать. У Олава же нет никого: старый Сигурд не так давно умер, Торгильс мотается по морям неизвестно где, матери, видно, тоже нет на свете, некому на судьбу посетовать, не к кому голову приклонить. Рогнеда вспомнила о том, что и сама осталась одинешенька: муж отправляет далеко от себя, младших детей не дает, остается только Изяслав. Стало очень горько на душе.

Ее раздумья понял Олав, всегда отличавшийся чуткостью, пожалел:

– Княгиня, ты сыну нужна….

Верно сказал, не сыновьям – сыну. Только Изяславу и нужна…

А норвежец вдруг добавил:

– И мне… Буду знать, что ты меня ждешь, как мать ждет сына из дальней дороги.

На глазах гордой Рогнеды выступили слезы, она кивнула, стараясь, чтобы Олав их не заметил, но тот посоветовал:

– Не прячь слез, они чисты. Поплачешь, легче станет.

Княгиня разревелась, закрывая лицо руками. Олав стоял, гладя ее светлые волосы чуть дрожащей рукой, и уговаривал сам себя:

– Пойду со своей дружиной по морям, наберу еще к себе желающих… Стану самым сильным конунгом в Варяжском море, вернусь в Киев с большой дружиной. Вот тогда спрошу князя, где его княгиня с младенцем!

Рогнеда подняла голову, некоторое время недоуменно смотрела на юношу, а потом вдруг засмеялась:

– Да пока ты дружину наберешь, младенец уж взрослым станет. А у князя еще десяток новых княгинь появится! С младенцами.

Олав досадливо фыркнул:

– Я быстро настоящим конунгом стану!

Он оказался прав, действительно быстро стал грозой Варяжского моря и даже… королем Норвегии!

А тогда они прощались, сердечно и трогательно, как мать с сыном, уходящим в далекий и тяжелый путь.

– Мы еще встретимся, княгиня!

– Да, Олав, конечно…

Рогнеда не думала о том, где и как они смогут встретиться, но в тот момент казалось, что это обязательно произойдет.

* * *

Он всегда, смолоду любил женщин. Как же он их любил! Каждую красавицу, а таких на Руси нашлось очень много, хотелось приласкать, каждой хотелось обладать. Но главное началось с Рогнеды. Непокорная полоцкая княжна точно пробудила в нем какие-то огромные скрытые силы, он брал и брал себе женщин.

Не всегда проходило гладко, часто родичи мстили за уведенных из дома и опозоренных жен или дочерей. Так, в одной из весей князю глянулась Ждана. Девушка не противилась, очень уж ей глянулись голубые княжьи очи, сама ушла, да только родне оттого не легче. Мать с горя с ума сошла, а брат Жданы Изок следом за князем собрался – отомстить. Как станет это делать, не знал, только верил в одно: отомстит князю за многих поруганных женщин и девок.

Изок добрался до Киева не сразу, пришлось покружить, хотя и не так уж далеко от его веси до стольного града. Да и чего туда торопиться, если князь пока в разъездах. Хотя Владимир не ездит в полюдье, как сказывали раньше князья ездили по полгода, но и в Киеве не сидит.

Парень отправился из дома без родительского напутствия, потому чувствовал себя немного виноватым, но он хорошо понимал, что ни отец, ни мать не согласятся потерять еще и сына вдобавок к дочери. Не знал сын, что и матери уже нет. Уехал, решив для себя, что пусть погибнет, но князя за бесчестье сестры и рода накажет!

Удивительно, но отправившийся в путь ради мести Изок стал верным помощником любвеобильного князя…

* * *

Рогнеда уехала сначала в Вышгород, с глаз князя долой, а потом и в Изяславль вместе со старшим сыном. Мальчику понравились сборы, нравилось то, что он многое делает самостоятельно, даже уезжает посадником в Полоцкие земли, пусть и с матерью, зато почти как князь!

Изяславль – городок совсем маленький, на одном конце аукнут, на другом откликнется. Его избы стояли даже не в ряд, а разбросаны как попало, узкие кривые улочки заросли сорной травой чуть не по пояс. На Руси любой мужик сам себе плотник, за большим искусством не гонится, но немудреную избу поставить для себя может. Крыто тесом, леса вокруг много, отчего бы не покрыть? Только княжий терем строили специально привезенные люди, выстроили старательно и быстро.

Всюду вкусно пахло свежесрубленным деревом, все еще новое и чистое, стены пока не закоптились, потому белели ошкуренными стволами, петли дверей не скрипели, половицы тоже. Жить бы и радоваться, но Рогнеда была в отчаянии. Она не вернулась в Полоцк, Владимир не стал отправлять, да и самой возвращаться в город, где жила княжной и была опозорена князем, не хотелось. Изяславль выбрала потому, что неподалеку владения Туры – давнего друга отца, родственника матери, человека, способного заменить ей погибшего Рогволода. Владимир с Туры не враждовал, потому согласился с выбором жены, не задумываясь.

Туры действительно прибыл в Изяславль, как только узнал о переезде туда Рогнеды. Старый князь дреговичей хорошо осведомлен об участи своего друга и его несчастной дочери. Он жалел Рогволода и саму Рогнеду, но против князя выступать не собирался. Услышав еще со двора его низкий голос, отчитывавший кого-то из нерадивых холопов, Рогнеда бросилась навстречу. Дрегович не успел дойти до ее ложницы, наткнулся на опальную княгиню еще в переходе. Остановился, схватил за плечи и потащил к свету:

– Ну-ка, ну-ка, дай на тебя поглядеть… – Довольно хмыкнул: – Хороша! В девках была хороша, а сейчас и подавно расцвела…

Рогнеда не выдержала, из ее глаз невольно брызнули слезы. Княгиня уткнулась в плечо давнего друга семьи и разрыдалась почти в голос. Туры гладил ее светлые волосы и растерянно бормотал:

– Ну… ну… чего ты?

Немного поплакав, Рогнеда все же взяла себя в руки и, громко хлюпнув носом, наконец пригласила дорогого гостя в трапезную. Дрегович хорошо помнил гордую стать бывшей княжны и то, что из нее слез не вытянешь. Видно, крепко обидела жизнь, если уж высокомерная Рогнеда ревмя ревет.

Князь оглядел трапезную, похвалил:

– Хорошо построили, добротно… Еще на крыльце заметил, что ловко все сделано. И запах живой, ни сырости, ни угару. Тебе здесь хорошо с дитем будет…

Рогнеда смогла сдержать вновь подступившие к глазам слезы. Ни к чему реветь, слезами горю не поможешь.

Туры пробыл в Изяславле целую седмицу, но дольше не мог. Они много вспоминали, о многом поговорили, только об одном молчали – почему князь Владимир вдруг отправил свою жену с сыном в далекий Изяславль. Уже в последний вечер Туры все же не выдержал, спросил напрямую. Пришлось Рогнеде честно рассказать и про нож в ложнице, и про то, как князь в ответ казнить задумал, и про меч в руках маленького Изяслава, и про высылку в полоцкие земли. Дрегович сокрушенно качал головой – вот оно как дело… Что тут скажешь? У каждого своя правда. И Рогнеда за родных мстила, и князь больше не мог ее у себя держать. А что не казнил, все же молодец, негоже мать своих сыновей жизни лишать. Но не смог не поинтересоваться:

– А чего ты вдруг теперь мстить решила? Троих сыновей родила, а потом о крови родных вспомнила?

Рогнеда смотрела в темное окно и молчала. Туры не торопил, уже понимая, что ей есть о чем молчать. Наконец, княгиня сдавленным голосом поведала:

– Четверо… сыновей четверо было, Мстислав маленьким совсем помер. И одна дочь… А не вынесла более… – Она вдруг вскинула голову. На Туры снова смотрела гордая полоцкая княжна, красивая в своей надменности. – Потому как женщин на ложе брать без разбора стал!

Князь чуть смущенно крякнул.

– Но… не он один так. Все…

Рогнеда поднялась, прошлась по трапезной, остановилась. Глаза ее чуть сузились, губы зло сжались.

– Ладно бы просто так, а то ведь женился! На грекине, что после Ярополка осталась, на боярской дочке… Сколько же еще таких жен будет?!

Мысленно Туры произнес: «Ой-ой!», но вслух сказал другое:

– Сядь. Успокойся. И то не велика беда, если тебя больше других любит. У твоего отца сколько жен было? Трое. И у меня тоже. И у князя Игоря тоже не одна княгиня Ольга. Та уж на что сильна, а других жен терпела!

К его удивлению Рогнеда почти бессильно опустилась на лавку с поникшей головой, видно, и сама о том думала, выступила против мужа из ревности, а потом и пожалела, да сделанного не вернуть. Дрегович решился посоветовать:

– Помирись с князем, негоже жене вдали от мужа жить. Слышал я, что Владимир больно горяч, до беспамятства, но отходчив. Простит, если любит. Примирись.

– Да как?! В Изяславль подальше от себя отправил. Только Изяслава с собой и отпустил, младшие сыновья с ним, Ярослав и Всеволод. Даже сыновей не отдал! – Губы женщины снова дрогнули, больше всего сейчас она тосковала даже не по князю, променявшему ее на других жен, а по своим мальчикам, еще таким маленьким…

Туры снова встал в тупик. Окажись он на месте Владимира, тоже не отдал бы своих сыновей опальной жене, но ведь и Рогнеду жалко. Вот и разберись, кто из них прав, а кто правее…

Все, чем мог помочь своей родственнице Туры – пообещать замолвить слово перед князем при случае. Да только Владимир в Киеве не сидел, вдруг начал воевать. Дрегович положил руку на плечо опальной княгини:

– Пока смирись, время все рассудит. А князь с женами не живет, в походах уж больше года.

Рогнеде очень хотелось спросить, где в походах, как там Владимир, но сказала другое, снова горяча сама себя:

– Да как смириться-то?! Никогда не прощу ни убийства родных, ни того, что с сыновьями разлучил!

Туры досадно крякнул:

– Экая ты неуступчивая!

На том разговор и закончился. Рогнеда осталась после приезда дреговича раздосадованной, Владимир и не собирался ни возвращать ее обратно, ни присылать сюда гонцов с покаянием, ни даже страдать. Он воевал! Держал себя так, словно обиженной Рогнеды и на свете не было! Так мог себя вести только равнодушный человек, значит, она не нужна больше князю?! Тосковала душа, но не меньше тосковало и тело.

Изяслав не мог понять, почему мать запретила ему вспоминать отца и братьев. Его не интересовали совсем маленькие Ярослав и Всеволод, но как не говорить о князе Владимире, если это его отец? И почему он не Рюрикович, если отец Великий князь киевский, а правят Киевом Рюриковичи, это малыш слышал с самых ранних лет. Рогнеда вдруг стала внушать сынишке, что он Рогволодович, князь Полоцкий и про Киев лучше забыть.

Месть обиженной женщины, да еще и такой, как Рогнеда, страшна! Не имея возможности хоть как-то отплатить Владимиру за свое унижение и его, как ей казалось, равнодушие, она постаралась сделать все, чтобы воспитать старшего сына Изяслава в ненависти к отцу и даже к младшим братьям.

Рогнеда ошибалась: князь не меньше нее переживал разлад с женой. Он мог жениться на всех женщинах, какие встретились на пути, но единственной все равно оставалась она – Рогнеда! На его ложе перебывало множество других, он брал всех красавиц, попадавшихся на глаза, что-то искал. Но те оказывались либо слишком покорными, либо, наоборот, ненавидевшими, ни одна не могла, как Рогнеда, с вечера сопротивляться, а потом, покорившись, сгорать от страсти до утра. Наверное, княгиня просто похожа на самого Владимира, такая же неуемная и вспыльчивая, но притом добрая и ласковая. Ставящая себя превыше всех и готовая пожертвовать чем угодно ради жизни своих детей. Думающая прежде о своей выгоде и заботливая хозяйка, не оставляющая вниманием слуг. Гордая, почти надменная княгиня запросто могла присесть посреди теремного двора перед голопузым ребенком, утирая тому слезы. Такой смесью не сочетаемого Рогнеда очень походила на князя Владимира и потому была нужна ему как никто другой! В глубине души князь это уже понял, но оскорбленная гордость никак не хотела смириться с необходимостью позвать обратно дорогую сердцу женщину. И Владимир старался забыться, забыться с другими на ложе любви, забыться в походах. Первое принесло ему недобрую славу растлителя, второе – славу сильного князя.

* * *

Туры не ошибся, Владимир действительно воевал. Хватит сидеть сиднем, князь не для того, чтобы ссориться со своими женами, его удел дружина! Воевода Волчий Хвост радовался такому повороту событий, давно пора, дружинники уже стали ворчать, что одной осадой Родня славы не добудешь. Но князь сначала отправился не славу добывать, а дело делать, пошел на волынян.

Волынь древние русы назвали в честь волюшки вольной. Никому волыняне не подчинялись, ни перед кем головы не склоняли. Но не на них собственно собирался налезать князь, волыняне просто жили на его пути к Червенским градам. Владимир решил, что пора вернуть Руси эти земли, при князе Игоре платившие дань Киеву. После Игоря перестали, и теперь совсем под власть гнезненского князя Мешка попали. Конечно, лендзяне добром под Киев не вернутся, нужно воевать. А идти к ляхам придется через дреговичей или волынян. Владимир позвал к себе воеводу, кивнул на смирно сидевшего в стороне человека, по обличью ляха:

– Послушай, что он говорит.

Оказалось, Лысак одно время был при гнезненском князе Мешке, да попал в немилость, потому вот и оказался у Владимира. Волчьему Хвосту не очень нравились такие перебежчики, хотя толк от них мог быть. Лысак поведал о том, что в червенской земле своих князей уж не осталось, постарался Мешко. Мало того, он утверждал, что с волынянами можно договориться, те готовы покориться Киеву миром, только чтобы не воевать с ляхами, если Владимир обещает не разорять.

– Князь, – воевода постарался, чтобы Лысак не слышал его слов, – а если это ловушка? Может, его Мешко и прислал? Пропустят нас волыняне через свои земли, а потом нападут вместе с ляхами с двух сторон.

Это была серьезная опасность, но сиднем сидя в Киеве тоже дани не добудешь. Пока только Полоцк и взял под себя. Да вот еще дреговичи больше не ратятся, Туры решил лучше миром с Киевом жить, все одно кто-нибудь постарается налезть, так хоть Владимир на помощь придет.

– Нет, надо идти! – хлопнул себя по коленке князь. – Я не курица, теремным сидением даже цыплят не высижу.

Лысак прав, волыняне не поднялись на Владимира, видно, рассудив, что Киев – он где, только дань брать и станет, а вот Мешко, если лендзян совсем под себя возьмет, то доберется и до Волыни. Мешко крут не по совести, местную знать вырезает почем зря, даже тех, кто, вроде, и не сопротивлялся. К чему? Хочет совсем под себя подмять. Лучше уж киевский князь, тот обещает никого не трогать. А заратиться всегда можно успеть. Волыняне покорились Владимиру и впервые уплатили дань.

А вот за Бугом мира уже не было, там началась сеча. Мешко, уничтожая местную червенскую знать, вырыл себе засадную яму. Сам гнезненский князь далеко, а лендзяне сопротивление хоть и оказали, но были быстро биты киевской ратью.

Они встретились на большой поляне, где особо не развернешься. По краям стоял старый лес с густым подлеском. Темные кусты не давали увидеть, что за ними. Червенский воевода рассчитывал, что русичей удастся заманить глубже в лес, а там встретят засевшие в зарослях лучники. Завидев изготовившихся к бою лендзян, Волчий Хвост вдруг поднял руку, призывая остановиться. Князь с недоумением оглянулся на него:

– Ты чего испугался? Их же меньше?

Воевода с сомнением покачал головой:

– Вот то-то и оно, князь. Остальные, небось, сидят в зарослях и ждут, когда эти нас за собой в лес заманят.

Владимир кивнул и велел:

– Передай, чтобы в лес не затягивались, постарались справиться здесь, на чистом месте. Да приготовь лучников, чтоб вслед за нами по кустам били.

Киевская дружина стояла, точно не решаясь вступить в бой. Лендзяне смотрели даже с насмешкой, оттуда послышались обидные выкрики.

Князь Владимир произнес сквозь зубы:

– Стоять! Пока знак не дам, стоять!

И они стояли. Наконец, лендзяне не выдержали, чуть подались вперед, потом еще чуть… Разгоряченные своими же выкриками, они были почти готовы наброситься на русичей сами. Со стороны киевской дружины раздался голос воеводы:

– К вам пришел киевский князь Владимир! Отступите добром, платите дань, и мы вас не тронем! Защитить вас некому, князь Мешко далече, а сами вы с нашей силой не справитесь.

Со стороны противника донеслись новые оскорбления, обещавшие раздавить киевлян как мух одним хлопком. Решив, что те недостаточно разозлились, Волчий Хвост еще добавил, что кричать-то каждый горазд, но пока ни один из лендзян боевой выучки не показал, видно, только и могут, что сиднем сидеть на лошадях, куда их с крыльца подсадили, а вперед выехать слабы… Глядя на рванувших навстречу всадников, князь Владимир кивнул:

– Пора!

Лендзянам было уже все равно, на каком краю поляны они встретятся. Поднимая на дыбы коней, с треском и грохотом сшиблись посередине, на что и рассчитывал Волчий Хвост. Русичи хорошо усвоили приказ не продвигаться к лесу, там могут встретить стрелами, потому звон мечей, стук копий, удары щитов о щиты, храп лошадей, крики и стоны все же пришлись на саму поляну… В пылу жаркой битвы никто не заметил второй волны киевских всадников, которая обогнула бившихся и подлетела к зарослям, держа наготове луки. Затенькали тугие тетивы, крики боли и предсмертные хрипы раздались уже среди поджидавшей засады. Слишком неожиданным был этот проход конников, обогнувших основной бой. Всадники, сбитые с коней, поражали стрелами противников и их лошадей даже с земли. Сами кони, освободившиеся от хозяев, в ужасе носились по полю, увеличивая сумятицу боя…

Владимиру покорились Червень и Перемышль. Киев обрел новые земли, разделившие Польшу и Чехию широким клином. Дань лендзяне платили напрямую Киеву, а их земли стали зваться Червонной Русью.

– Ну, теперь можно и обратно в Киев! – воевода доволен. Не слишком легко дались червенские земли, но результат хороший. Справились на удивление быстро, лето в самом разгаре, еще и по домам к женкам успеют. – Видишь, князь, это лучше, чем у Родни или под Киевом сиднем сидеть в осаде.

Настроение у Волчьего Хвоста хорошее, как и у всех остальных. А то дружина ворчать начала, что Владимир из Киева ни ногой, мол, рати боится, что ли? А князь вон как себя показал! Уже предвкушая достойную встречу в Киеве, воевода с изумлением услышал слова Владимира:

– Верно, хорошо ляхов побили! День отдохнем и на вятичей пойдем!

Развалившийся на лавке Волчий Хвост, выпрямился, недоуменно глядя на князя:

– Шутишь? К чему сейчас вятичи-то? В Киев же надо!

Тот приподнял левую бровь, кося хитрым синим взглядом:

– Чего тебе в Киев? Ты ж рати хотел?

– Так ведь была рать, хорошая рать была… – не понимал князя воевода. – А на вятичей в следующем году пойдем. Подготовимся за зиму и пойдем! Дружину пополнить надо…

Ему совсем не хотелось отправляться в глухие вятичские леса немедля. Владимир в ответ покачал головой:

– Мы подготовимся, и они тоже. Нет, нападать надо сейчас. Пока не ждут, знают, что мы у ляхов в это лето. А дружину пополним у северян…

– Где?! – окончательно сел Волчий Хвост. – Чего это мы у них забыли? Северяне повоз исправно блюдут, чего их воевать?

Князь расхохотался:

– Да кто ж северян воевать станет? Просто их землями пройдем. Дружину пополним и к вятичам придем не с той стороны, откуда ждут.

– По Десне? – осторожно поинтересовался Волчий Хвост. Так всегда ходили с ратью на вятичей киевские князья. Самый удобный путь от Киева. Но Владимир покачал головой:

– Нет, в Киев и заходить не станем. И в Чернигов тоже. С Десны им радимичи весть подадут, едва мы только в ладьи сядем. Подготовиться успеют, где спрячутся, где засеки сделают, заслоны поставят. А мы больше на полудень свернем, по краю северской земли и Степи пройдем. Оттуда не ждут, да там и лазутчиков почти нет.

Несколько мгновений воевода молча смотрел на Владимира, осознавая необычность и его решения, потом хлопнул себя по ноге, вскочил:

– Ай да князь! Ай да Владимир! Чего удумал!

Синие глаза князя довольно смеялись – не зря он столько бессонных ночных часов провел в размышлениях!

Никаких запасов киевской дружине и впрямь делать не было надобности. Они шли по изобильным местам, реки и озера по пути кишели рыбой, а леса дичью. Любой заброшенный невод, любая облава давала богатый улов. За ними вслед, чувствуя хорошую добычу и себе, увязались целые стаи волков. Помощь встречавшихся по пути северских весей была тоже кстати, ведь хлебушек неводом не выудишь и облавой не получишь.

Киевская дружина прошла северскими землями, пополнилась новыми воями и вторглась к непокорным вятичам неожиданно для тех. Здесь Владимир был также суров, обязал платить дань от плуга не меньшую, чем давали при князе Святославе. Старейшины зубами скрипели, признавая власть нового князя, но по их глазам Владимир видел, что это только пока его дружина не скроется за поворотом дороги. Он понимал, что вятичей придется воевать снова.

Синие глаза князя стали почти стальными:

– Ведаю ваши тайные мысли. Дань наложил тяжкую, но справедливую. Платить вовремя станете, облегчу, а нет, – его рука сжала рукоять меча, не обещая ничего хорошего ослушникам, – пеняйте на себя!

Сидевший напротив старейшина опустил очи долу, чтобы Владимир не заметил в них ответного недоброго блеска, кивнул:

– Мы поняли, князь.

Владимир заметил хитрость, переспросил:

– Отвечай, не елозь, станете платить дань исправно?!

И ответа не получил, старейшина плечами пожал:

– Я не могу сейчас говорить за всех вятичей…

Хотелось уничтожить этого упрямого старика, раздавить его, как надоедливую муху, свернуть в бараний рог, но Владимир решил все же дать вятичам возможность самим привезти дань.

– Привезете повоз по весне, как я сказал. Не привезете – уничтожу всех, оставлю земли пустыми!

Вслед вышедшему из шатра князю зло сверкнул глаз старейшины:

– Не зарекайся, князь…

Это услышал воевода, подскочил, навис над старейшиной с мечом наперевес:

– Я тебя сейчас зарублю, чтоб другие испугались!

Только появление вернувшегося Владимира спасло старейшину от гибели. Князь осадил ретивого воеводу:

– Остынь! Будет как я сказал. Привезут повоз – останутся жить, нет – уничтожу!

Волчий Хвост нехотя вложил меч в ножны. А старейшина так и остался сидеть неподвижно, только по лицу разлилась мертвенная бледность: все же понял, что был на волосок от смерти. Пусть много пожил, но ведь всякому еще пожить хочется.

Когда дружина шла северскими землями, князь впервые увидел своими глазами то, что потом не давало покоя многие годы.

С одной из дорог на краю леса недалеко от границы со Степью они вдруг заметили частокол из крепких бревен. Но навстречу никто не вышел, не залаял ни один пес, ни над одной крышей не вился дымок. Конечно, тепло, в избах печи не топили, но не слышались и звуки человеческого жилья. Стая ворон кружила над тыном, что-то выглядывая. Князь переглянулся с воеводой, тот уже успел выслать на разведку двоих дружинников. Мигом вернувшись, они сообщили – весь пуста! Видно, в начале лета здесь побывали печенеги: все разграблено, люди побиты. Стало жутковато, но Владимир уверенно направил коня в сторону веси. Волчий Хвост за ним. Перед тыном спешились, отдав поводья подскочившим дружинникам, и пошли в ворота уже сами. Собственно ворот не было, они сорванными валялись в стороне.

Весь невелика, десятка полтора изб жались друг к дружке, почти не оставляя места для чего другого. Избы сохранили следы пожара: то ли при захвате сожгли, то ли потом, перебив непокорных. Вытоптанное пространство между ними еще не успела затянуть трава, совсем недавно здесь ходили люди. Волчий Хвост услышал, как князь пробормотал:

– Может, успели уйти…

Воевода вздохнул:

– Нет, княже, иначе вернулись бы…

Верить в поголовную гибель северян не хотелось, но почти сразу они наткнулись на лежавшую в нелепой позе с подвернутой под себя рукой старуху, из спины которой торчала стрела с черным оперением, дальше к стене дома приткнулся мужик с разбитой головой, даже лица не разобрать. Таких в веси нашлось много, над ними вовсю кружили черные мухи, радуясь возможности поживиться. Несмотря на прохладный ветерок, вокруг разносился тяжелый запах смерти. Князь махнул рукой, зовя воеводу за собой:

– Вели собрать всех и сложить костер как положено. Прямо здесь, среди изб, пусть будут схоронены в своей веси.

Пока выполняли княжий приказ, Волчий Хвост стоял на краю поляны и с тоской смотрел вокруг. Пели птицы, журчал неподалеку быстрый ручей, видно, каждую весну разливавшийся почти речкой, в небе плыли беззаботные белые облачка, шелестел листвой свежий ласковый ветерок… Но это все было не для северян, совсем недавно живших в веси. Та старуха, наверное, сюда ходила за ягодой, вон красные капельки малины усыпали кусты. В этом озерце, небось, ловили рыбу, и парни подглядывали за купавшимися девками, а лунными ночами пытались из кустов увидеть русалок… А в том ельничке на другом берегу озера, должно быть, боровиков видимо-невидимо… Хорошие места, всем богатые – и дичиной, и рыбой, и лесной добычей… Но жить здесь нельзя. Сам Владимир думал о том же. Жили, жили люди, пришел вражина, все разграбил, сжег и ушел безнаказанным.

Над лесом поднимался черный дым погребального костра. Вокруг с трех сторон стеной стоял лес, только четвертая открыта дороге от Степи, а значит, и нападению проклятых печенегов. Берегись, не берегись – не заслонишься. Наскочат нежданно, разорят весь, людей либо побьют, либо в полон уведут. Нет защиты, нет спасенья людям русским… Киевская дружина далеко, князь может и совсем не узнать о такой беде.

Глядя на поднявшееся над весью пламя, Владимир произнес вполголоса:

– Простите, что не уберегли… Дайте срок, поставлю защиту вокруг Руси от степняков проклятых!

Но поход на вятичей, а потом и другие дела надолго оторвали князя от заботы о крайних весях. Однако тех слов не забыл, позже делом жизни для него станет строительство градов по границе со Степью, создание щита для русских земель.

Владимир вернулся в Киев и там получил неприятное известие – его приемный сын Олав, который отбыл вслед за опальной Рогнедой, только не в Изяславль, а в Ладогу, сроднился с князем Мешко! Женился на его дочери.

– Живет в Гнезно? – чуть дрогнувшим голосом поинтересовался князь, стараясь не смотреть на воеводу, принесшего такую весть. Сознавать предательство приемного сына нелегко.

– Нет, князь, грабит, как все викинги. Много йомсвикингов себе набрал, в Йомсборге осел. Оттуда по всему побережью ходит, грозен весьма.

Несколько мгновений Владимир задумчиво смотрел вдаль, потом вдруг тряхнул головой, точно выбрасывая из нее что-то, и усмехнулся:

– Пусть себе! Без него забот много!

Волчий Хвост зло пробурчал:

– Неблагодарный щенок! Приютил его князь, от смерти спас, выкормил, а он!..

– Не кори, каждый ищет где лучше, – осадил воеводу Владимир. – Знать, его доля – по морям бегать за добычей.

Он не стал добавлять то, что подумал: «А моя – быть преданным всеми…».

* * *

Земля совершила круг своей благости, наконец растаяли снеговые горы, отзвенели вешними водами быстрые ручьи, зазеленел лес, вовсю защебетали птицы, объявляя всему миру о появлении потомства. Весна – она веселая, зеленая, с надеждой на новую жизнь.

Только не для всех. Рогнеда уже вторую весну в Изяславле. Первую почти и не видела, приехала, когда уже все не только зазеленело, но и отцвело. За хлопотами обустройства не заметила, как на смену весне пришло жаркое лето.

В углу надсадно жужжала попавшая в паутину муха, билась, стараясь выпутаться, спасти свою жизнь. Временами нудный звук затихал, муха, видно, уставала, но потом начинала снова. Рогнеде пришло в голову, что и она так. Первые месяцы отчаянно ждала Владимира, втайне надеясь, что опомнится, приедет за женой и сыном. Потом гонца с покаянным призывом вернуться. Теперь – чтобы хоть поинтересовался, как она живет в этакой глуши.

Сначала Рогнеда просыпалась в ночи от любого стороннего звука, казалось, что это князь, примчался, не выдержав разлуки. Подолгу глядела в сторону дороги, ведущей к Турову, хотя дороги как таковой не было, в Изяславль ездил мало кто, пожалуй, только возили причитающуюся дань, лишь траву и приминали, даже колеи путной не видно. Вокруг лес и лес. Изяславль действительно был совершенной глушью. Поставленный по ее собственному выбору далече от всех городов, он и жил только княжьим двором.

Когда княгине передали волю мужа, чтоб выбирала себе место изгнания, она почему-то сразу вспомнила маленький городок в лесной глуши, где однажды побывала с отцом и братом. Сейчас и не вспомнить, зачем заехали туда, скорее всего, просто остановились по пути к давнему отцовскому другу и родственнику матери Туры. Когда лес вдруг расступился и взгляд уперся в невысокий тын, Рогнеда почему-то подумала, что будет здесь жить. Мысль была совершенно нелепой, и княжна выбросила ее из головы. За тыном пряталось несколько десятков изб и небольшой двор местного князька. Ничего примечательного, но, поднявшись от скуки на крепостную стену, едва державшуюся из-за ветхости ровно, Рогнеда ахнула открывшемуся виду. Небольшая речушка, приток Горыни, заграждавшая крепостицу с одной стороны, местами пряталась в глухих зарослях орешника и черемухи. Это было время черемухового цветения, далеко окрест разливался дурманящий, куда-то зовущий запах, сами цветы покрывали берега точно снег. Ночью она не могла заснуть от соловьиных трелей. Крошечные птахи точно перенимали песню друг у дружки, одна за другой заводя нежное техканье. Таким остался в памяти Рогнеды крошечный град, даже имя его не запомнила, с пенистым цветением черемухи и соловьиными песнями любви. Казалось, здесь живут только счастливые, любящие друг дружку люди, не знающие забот и печали, не ведающие предательства, лжи и обмана. В тяжелые минуты часто вспоминала те самые заросли черемухи на берегу безвестной речушки, а когда пришло время выбирать, куда спрятаться от обиды и гнева мужа, не задумываясь сказала об этом граде. Да еще и к владениям Туры близко. Князь согласился – ему, пожалуй, все равно.

Рогнеда допустила большую ошибку, захлестывала обида, и хотелось укрыться от людских глаз подальше. Постепенно обида стала глуше, а человеческого общения не хватало. Выросшая в шумном Полоцке, привыкшая с детства видеть вокруг себя множество людей, да и потом, в Киеве, тоже жившая беспокойно, княгиня быстро заскучала. Появились даже мысли, что лучше было вернуться в Полоцк или уехать в Новгород. Но полоцкие улицы видеть тяжело, а Новгорода Владимир жене совсем не простил бы, ведь туда отправился Олав. Черемуховые кусты на берегу цвели только седмицу, в остальное время превращались в малопривлекательные непролазные заросли, соловьи тоже пели не круглый год, в остальное время на городок накатывала тоска. То есть у жителей было чем заняться, они трудились, а вот Рогнеда маялась от безделья. И от этого тосковала по мужу еще больше.

Тоска… все время одна тоска… Такого в ее жизни никогда не было! Рогнеда привыкла быть окруженной людьми, ловить на себе восхищенные взгляды, распоряжаться. А здесь? Поговорить не с кем, сын еще мал, холопы – и те пухнут от безделья. Изяславльский двор невелик, холопов меньше десятка, да и ни к чему больше, из хозяев только она с сыном. Дружинники во главе с Вышаном живут у своих любушек в самом городе, который и городом-то назвать трудно.

От маеты и ничегонеделанья у Рогнеды все чаще появляются дурные мысли. Иногда она даже жалела, что не убила Владимира тогда, в Полоцке. Пусть бы казнили в ответ, зато не было вот этого сидения в глуши и унижений из-за измен тоже. Не было бы обид, злости на не оценившего ее князя, много чего… Но и тех жарких, страстных ночей тоже не было! Ну и пусть! Рогнеда даже сама себе не желала признаваться, что больше всего страдает от двух вещей – из-за разлуки с сыновьями и… разлуки с проклинаемым ею Владимиром.

В очередной раз лежа без сна, она размышляла о себе и князе. Отослал далеко, не едет, не зовет… Неужели совсем забыл? Вдруг появилась мысль: а как бы поступила она сама? Поворочавшись еще, Рогнеда решила, что точно так же, отослала бы, не звала, вот только… через какое-то время приехала сама! Княгиня даже села от такой мысли. Как же она сразу не сообразила?! Конечно, Владимир просто решил выждать, чтобы она посильнее соскучилась, а потом приедет и заберет их с Изяславом снова в Киев. В то, что муж отправил ее с глаз долой навсегда, не верилось.

Улеглась обратно, немного полежала с раскрытыми глазами, довольная своей догадкой, потом погладила место рядом с собой, словно убеждаясь, что оно все же пусто. Когда муж ночевал рядом, после жарких объятий всегда норовила прижаться к его спине теснее. Владимир очень любил чувствовать ее упругую грудь лопатками, просил закинуть ногу на свое бедро. Так и спали, тесно прижавшись. Рогнеда попыталась повторить это движение – вроде даже приникла к отсутствующему мужу и закинула ногу. И вдруг… почувствовала его сильное тело своим! Она вздрогнула, настолько это было явственно. Чуть подумала… и гнать ощущение не стала, слишком приятным оно оказалось. Так и лежала, вспоминая лучшие минуты их горячей любви, пока не сморил сон.

Но утро все поставило на свои места: ложе рядом было пустым, по двору лениво бродили все те же холопы, а вокруг все тот же Изяславль…

Владимир среди ночи вдруг забормотал, зовя кого-то. Спавшая рядом Мальфрид прислушалась и недовольно поморщилась: уже в который раз зовет Рогнеду. И чего князь не может забыть эту гордячку?! Сама она не любила прижиматься по ночам к мужу, потому чуть отодвинулась и плотнее завернулась в накидку. Не успела сомкнуть глаз, как рука Владимира нащупала ее и потянула к себе. Пришлось подчиниться. Но, прижавшись, она тут же услышала презрительное:

– Ты?!

Мальфрид удивилась:

– А кто еще должен быть? Твоя Рогнеда далеко, в Изяславле!

Князь что-то забурчал себе под нос, окончательно отвернувшись, Мальфрид настаивать не стала, ей вполне хватало вечерних ласк, после них боярская дочь предпочитала отдых, а не объятья до утра.

Князь старался забыться в женских объятьях. Приученный еще Добрыней к самым красивым женщинам на ложе, теперь брал их одну за другой, не глядя, что девицы или, наоборот, мужние жены. Всех оставлял, бросить совесть не позволяла, вот и жили красавицы, ожидая, когда князь снова о них вспомнит, в Вышгороде и Берестове. Нередко и беда случалась, когда обиженный родич какой красавицы решал разобраться с князем по-своему. Только воевода на что? Волчий Хвост был осторожен, редко у кого получалось и на княжий двор попасть. У Изока получилось. Только Владимир в тот момент в отъезде был, правда, вот-вот вернется.

Но все же дорогу древлянину заступил рослый дружинник. Неподалеку стояли еще несколько, да и в стороне двора тоже немало вооруженных. А у самого терема большие шатры, Изок уже знал, что в таких летом живут взятые князем красавицы. Нашелся холоп, что за плату поведал и о Ждане, мол, есть такая сейчас у князя в шатре. Не лучше, не хуже других, любит ее не больше, но живет красавица сытно, хорошо живет.

Изок для себя решил, что сегодня обязательно встретит князя, спросит с него за опозоренную сестру, за горе матери и отца, а потом будь что будет! Пробовал выглянуть – вдруг увидит у шатра сестру, но никого не увидел. Зато дружинник, видно поняв, зачем такой гость на дворе, пошел на него напором:

– Ты чего это здесь? Что нужно?

– Остынь, не к тебе пришел! – огрызнулся древлянин.

– Ясно, что не ко мне! Я таких, как ты, на подходе бью, во двор не допуская! – глаза дружинника смотрели зло и насмешливо.

– Яришься, потому как знаешь, что я один, а вас много. Выходи биться один на один, посмотрим, кто из нас трус, – разозлился Изок.

Дружинник в ответ расхохотался:

– Смерти ищешь, лапотник безродный? Я тебе помогу, прикончу по всем правилам, чтоб тебе и за Калиновым мостом на меня пожаловаться нельзя было, не то что князю!

У него в руках тут же оказался полутораручный меч против короткого у Изока. А еще в руку кто-то сразу вложил щит. И броня кольчатая не в пример Изоковой. Но напасть не успел, один из дружинников, видно, сотник, закричал:

– Эй, биться – так на равных!

Дружинник возмутился:

– Я что, его и вооружить должен?!

– Зачем ты? Держи мой щит, – сотник протянул Изоку круглый красный щит с хорошей окантовкой и большим умбоном, – и меч смени.

Вот от этого Изок отказался:

– Не, я своим, привычнее…

Кто-то усмехнулся:

– Ишь ты, привычно ему!

Это чуть сбавило пыл нападавшего, но ненадолго. Дружинник, приближаясь быстрым шагом, выбросил вперед меч, Изок принял его щитом, мысленно поблагодарив сотника. Клинок скользнул по умбону вниз, древлянин ответил ударом, но тоже попал в центр щита. Противник бил сильно, видно, решил разбить щит сотника, чтоб тому неповадно было свое добро чужаку давать. А без защиты Изок станет беспомощен. Не удалось, поспешил взять по-другому. Он рубанул теперь рядом со щитом, клинок чуть не располосовал древлянину лоб, но тот успел отпрянуть, острие только скользнуло по кольчужной сетке, не причинив вреда. Мысленно Изок восхитился умением дружинника: хорошо учат биться у князя! Древлянину пришлось напрячь все силы, чтобы не только избежать смерти самому, но и одолеть противника. Изок хорошо понимал, что тот его не пожалеет и не опустит оружие добровольно. Уже в первые минуты он не раз мысленно поблагодарил за жесткую учебу Голуба.

Древлянин сделал ложный выпад, но ударил не клинком, а окантовкой щита в край щита соперника. Противоположный край тут же выдвинулся вперед, заставляя дружинника чуть отшатнуться, выправляя положение. При этом щит повернулся, открывая тело, этого хватило, чтобы Изок ударил теперь уже мечом. Воина спасла только хорошая броня.

– А-а-а!.. – Дружинник ринулся вперед на противника с силой, способной свалить не только человека – быка. То, как он играючи управлялся с тяжелым мечом, наполнило Изока ощущением безнадежности, но отдавать свою жизнь дешево древлянин не собирался. Хотя было жаль, еще и до князя не добрался, а уже погибнуть может. Он попытался увернуться, потому как просто выдержать удар такой силы ни один щит не сможет, меч скользнул по окантовке. Но сам Изок из-за такого удара потерял равновесие и едва удержался на ногах. А противник уже нападал снова. Вокруг раздавались насмешливые возгласы, древлянин понял, что если будет и дальше только защищаться, то долго не проживет. Он не воин, сколько ни учил Голуб, биться со щитом так и не привык, потому отбросил его в сторону и взялся за меч двумя руками, хотя тот был коротким, под одну руку. Дружинник в ответ тоже бросил свой щит, захохотал:

– Хочешь поиграть? Давай поиграем…

Он двигался так ловко, что Изоку с трудом удавалось отбивать удары, не то что предугадывать их. Тут он вспомнил рассказ Голуба про то, как славяне отбивались своими бронзовыми мечами против стальных, когда сами булата еще не имели. При следующем выпаде противника Изок вдруг подался не назад от клинка, а чуть влево, резко поддел меч противника крестовиной своего снизу и рывком бросил обе руки вверх. Дружинник враз остался без оружия. Изок усмехнулся: верно твердил наставник, что супротив всей руки, а тем более двух, кисть ни за что не устоит! Острие его клинка уперлось в шею противника, но давить Изок не стал, памятуя о собравшихся вокруг воинах.

Сотник шагнул в круг, останавливая бой:

– Все, победил! Остынь!

Древлянин даже удивился, вроде, и не бушует, почему остывать должен? Но тут же почувствовал, что лицо точно маска, от злости свело, не отпускает. Сам себе он признался, что не только от злости, но и от страха, все же не приходилось биться с опытным противником, свои родовичи не в счет, они дерутся не лучше самого Изока…

– Ты откуда такой взялся? – сотник похлопывал древлянина по плечу, успокаивая.

– Из Деревской земли…

– А в Киев зачем?

Вот что надо было ответить? Изок не привык врать, он честно и объявил:

– Князя убить!

– Что?! – кажется вокруг замерли все, не только сотник.

Изок обвел взглядом схватившихся за оружие дружинников и угрюмо добавил:

– Он мою сестру из дому увез.

У сотника заходили желваки, он пыхтел, не зная, что теперь делать. Отпускать парня нельзя, вслух объявил, что против князя, но и убивать тоже не хотелось, только что доказал, что способен постоять за себя. Зато побежденный дружинник почувствовал себя значительно лучше, он горделиво приосанился, глаза зло заблестели. Сотник махнул рукой, чтоб расходились, а Изоку велел:

– Иди за мной! Только меч пока отдай!

Что-то такое было в голосе старого воина, что древлянин послушался, протянул меч, хотя никому другому не отдал бы. И тут сзади раздался шум. Во двор въехал со своими гридями князь! Изок беспомощно оглянулся, но сотник уже уносил его меч подальше. Да и что мог сделать один древлянин против стольких вооруженных людей?

Навстречу князю из шатра вышли несколько женщин, заглядевшись на всадников, Изок не увидел, что среди встречавших была и Ждана. Князь легко спрыгнул наземь, кинул поводья ближнему холопу и направился к теремному крыльцу. Еще мгновение, и Владимир уйдет, а в другой раз Изока и во двор не пустят, если, конечно, вообще останется жить.

– Князь!

На голос обернулись все. Владимир остановился, повернулся. Они стояли друг против друга, оба рослые, но князь был в полном вооружении, только шелом снял и держал в руках, а Изок даже без меча.

– Ты кто? – голубые глаза князя смотрели настороженно, видно почувствовал угрозу, исходящую от древлянина.

Сам Изок ответить не успел, постарался тот самый побежденный им дружинник:

– Он тебя, князь, убить пришел. Ты его сестру увез…

Бровь Владимира полезла вверх, но даже рука не легла на рукоять меча, между ними вдруг встала… Ждана:

– Не смей!

Девушка заслоняла собой князя от брата так, словно безоружный Изок действительно мог убить вооруженного и кольчужного Владимира.

– Не смей, он… не увозил! Я… я… сама ушла…

Кровь бросилась в лицо Изока, неужели прав был Гоймир и Владимир просто смутил сердце девушки настолько, что честь девичью забыла, род свой?! Ждана низко опустила голову, закрыв собой князя, она при всех признала, что сама бежала из дому, опозорила себя по своей воле.

– Сама?.. – растерянно протянул Изок, не зная, что теперь делать. Как требовать ответить за бесчестье девушки, если та виновата?

Владимир слегка подтолкнул Ждану:

– Иди, иди к себе…

А к Изоку уже пробирался сотник, понимая, что и парня тоже надо увести. Но князь не позволил:

– А ты иди за мной.

Пришлось подчиниться. Сотник спешил следом. В его руке Изок заметил свой меч. Может, хотел вернуть, если все образуется? Князь прошел в трапезную, там жестом отослал всех, кроме древлянина. Сотник не уходил.

– А ты чего? – чуть приподнял бровь Владимир.

– Князь, хочу за него слово молвить…

– Это твой сородич?

– Нет, просто в деле видел.

– В каком деле?

– Было тут, – чуть усмехнулся сотник и, подойдя к князю ближе, стал что-то рассказывать вполголоса. Изок понял, что говорит о поединке. Владимир слушал, посматривая то на древлянина, то на его меч, то на самого сотника. Хмыкнул довольно, подозвал к себе ближе.

– Про то, что меня убить хотел, забудь. Я девок не неволю, почти все своей волей ко мне идут. И сестру не позорь, она у тебя честная, надоем ей – за боярина замуж выйдет.

Изоку мало верилось этим словам, но что он мог поделать, Ждана сама всем объявила, что не неволил.

– Стислав рассказал, как ты бился против Негоша. Хорош! Пришел ко мне и моих же людей бьешь?!

Изок не успел ответить, что тот сам напал.

– Пойдешь ко мне в дружину? Из тебя хороший воин выйдет, если не испугался один против многих за меч взяться.

Вот это было уже совсем неожиданно. Изок просто не знал, что и думать. Выручил его все тот же сотник, засмеялся:

– Он, князь, пока не понял, что ты сказал. Дай время обдумать.

Владимир тоже засмеялся, показывая красивые белые зубы:

– Пусть думает! Только недолго, а то мне недосуг.

Стислав уже подталкивал Изока к выходу:

– Он пока у меня поживет, князь. Дозволь ему с сестрой повидаться?

Брови Владимира сошлись к переносице:

– Чтоб увез ее?!

– Что ты, что ты! – почти замахал руками сотник. – У меня поживет, только поговорит – и все.

Князь кивнул, снимая кольчужное оплечье. К нему тут же подскочил холоп, принялся помогать. А Стислав уже вытолкал Изока на крыльцо. Во дворе так и стояли дружинники, горячо обсуждая происшедшее. Стислав остановился, гаркнул своим зычным голосом:

– Чего встали?! Дел нет?

Углядев, что древлянин вышел свободно, воины поняли, что все кончилось миром, интерес пропал, стали расходиться. Сотник кликнул давешнего дружинника.

– Чтоб меж собой больше драться не смели! Узнаю, что бились, сам головы снесу обоим, и виноватому и правому. Поняли?!

Оба кивнули, а Изок протянул руку к своему мечу. Стислав покачал головой:

– Не-ет, отдам после разговора. Пойдем ко мне!

С того дня началось для Изока учение в княжьей дружине. Стислав учил жестко, но мудро, спуску никому не давал, не только Изоку, за всякую вину спрашивал строго, но справедливо. У него не было любимчиков, всем поровну работу давал, всех по заслугам и награждал. Конечно, сначала древлянину пришлось туго, ведь другие в дружине не первый день, оттого больше остальных имел шишек и синяков. А с Негошем даже подружился, тот понял, что Изок за свою честь стоял и стоять будет, оценил, потянулся к нему душой. Стислав не возражал. В сотне должна быть дружба, так легче.

Тяжелее оказалось с сестрой. Ждана сгоряча встала на защиту князя, но после сторонилась брата как могла, разговора с ней не получилось ни в первый день, ни потом.

Прошло полгода. Теплым летним вечером, когда молодым не давали спать соловьи, а старым болячки, Изока вдруг кликнул Негош:

– Там к тебе сестра пришла…

Древлянин заторопился, Ждана только однажды появилась возле дома, где жили дружинники. Если и подходила, то лишь на княжьем дворе, когда ее вместе с другими приводили к князю из дальних шатров. Изок подивился виду сестры. Глаза ее блестели, точно капли росы на утреннем солнышке. Что-то случилось? Неужто князь решил взять ее в жены? Почему-то другое древлянину в голову не пришло.

Ждана замялась, не зная, как поведать о своей радости, Изок решил помочь:

– Случилось что? Ты такая довольная…

– Да, – прошептала девушка. – Тяжела я. От князя тяжела. Дите будет.

Изок не знал, радоваться этому или нет, он просто не понимал, к чему приведет рождение ребенка у Жданы, но чувствовал, что для нее это очень важно, потому погладил светлые волосы, пробормотав:

– Ну и хорошо… Матерью стать всегда хорошо…

Ждана вся светилась, она совсем не думала, куда денется с дитем, казалось, что теперь князь будет любить ее с каждым днем все больше.

Зато Негош, услышав такую новость по секрету от Изока, только сокрушенно покачал головой. Изок не понял друга, пришлось объяснять.

– Князь не ходит к тяжелым женщинам. И ему ни к чему дети от вот таких, как Ждана. Достаточно и от знатных жен.

– Что же будет? – ахнул Изок.

Дружинник в ответ пожал плечами:

– Не ведаю… Чаще всего таких женщин замуж выдают за кого-нибудь.

– За кого?

– А я почем знаю! Увозят куда-то – и все. Скажи, пусть, пока можно, молчит о будущем дите, чтоб подольше возле князя остаться. А еще лучше, если родит тайно, чтоб никто не знал, и отдаст кому сама.

Изок возмутился от души:

– Ты что?! Что говоришь-то?! Как можно свое дитя вот так?..

– Ну тогда точно замуж отдадут далече…

Как в воду глядел: едва стал округляться стан у Жданы, так пришла она к брату снова с непонятной вестью.

– Уезжаю я. Князь велел ехать.

– Куда? – Где-то в глубине души Изок надеялся, что сестра едет домой. Как ни позорно вот так возвращаться, а все лучше к родным, чем куда-нибудь. Но оказалось – нет, ее отдавали замуж за боярина Скобу.

Негош нахмурился, услышав это имя. Изок не стал при Ждане спрашивать почему, видел, что сестре и так тяжело.

– Когда едешь?

– Завтра поутру. Свидимся ли?

– Конечно! – горячо пообещал Изок, ему было очень жаль сестру. Она, видно, крепко любила князя Владимира и хотела ребенка от него. Да вот не судьба стать княгиней-то. Попробовал пошутить: – Боярыней будешь, так не зазнайся.

Ждана улыбнулась сквозь слезы, кивнув, ушла, кутаясь в теплый плат, несмотря на жару. Изок пристал к Негошу:

– Что знаешь про боярина? Почему недоволен?

Тот чуть замялся, но решил, что лучше сразу сказать:

– Боярин тот трех женок схоронил, твоя сестра четвертой будет.

– Почему? – ахнул Изок.

Негош чистил своего коня, сделал вид, что не слышал. Но от Изока не отвертеться.

– Да стар он… У него внуки постарше твоей сестры будут. И внучки уж замужем давно.

Древлянин вздохнул:

– Ну то не самое страшное…

Негош искоса посмотрел на друга, видно прикидывая договаривать или нет, махнул рукой, отложил щетку, какой охаживал коня, позвал Изока к себе ближе. Стал почти на ухо говорить:

– Да в том-то и дело. Скобе уж восьмой десяток, небось, детей быть не может. Как к княжьему ребенку отнесется? А коли дитю плохо, так матери и того хуже.

Древлянин засомневался:

– Так ведь княжий ребенок, может, не посмеет обижать его мать?

Негож с сомнением покачал головой:

– Что-то я не припомню, чтоб князь о ком из своих детей спрашивал или вспоминал. Сколько таких, как твоя сестра, здесь побывало за эти годы, все куда-то девались, а про детей и слыхом не слыхивали.

– Да уж… успокоил, – пробурчал Изок.

* * *

Они разъехались в разные стороны, за Жданой поутру пришли люди боярина Скобы, а еще через два дня сотню Стислава князь отправил вместе с другими на печенегов. Перед тем Владимир о чем-то долго беседовал с сотником, о чем, знали только они двое да воевода Волчий Хвост. Что ж, остальным, видно, и знать ни к чему.

Стислав свою сотню повел не прямо на полудень, а чуть в сторону, где должен кочевать печенежский князь Тимрей. Дружинники дивились – к чему это? Тимрей особо разбойничает, но и силен особо, людей много. С ним бежавший после убийства Ярополка Варяжко. Княжий милостник еще при жизни своего князя поклялся отомстить за него, приведя печенегов. Вроде и прав, что мстит, но с другой стороны хуже нет, когда на Русь чужаков свои наводят, да еще и те, кто каждую балку, каждую засеку на пути помнят. Варяжко воином хорошим был, ему как проводнику на Русь цены нет. Печенеги ухватились, теперь вон что ни год, то сеча, уже не просто набегают да крайние веси жгут, стали и далече в леса заходить. Чего ж не идти, если есть кому дорогу показать? Варяжко уже не раз пытались убить, да он как заговоренный, ни стрела его не берет, ни меч…

Одни ругательски ругали Варяжко за помощь вражинам, другие понимающе качали головами, мол, с горя печенегам помогает. Надо бы его на Русь вернуть. Впервые услышав такие слова, Стислав взъярился, если и вернуть, так чтобы казнить при всех! Но после разговора с князем думать стал иначе.

Но как бы то ни было, сотня явно искала встречи с князем Тимреем. И наказано было в бой с лета не вступать, Стислав переговоры вести будет.

Пока по сторонам тянулся лес, русичи ехали, прижимаясь к опушкам. В лесу совсем тошно от серых туч жадных до человеческой крови комаров. На опушках же хоть чуть тянуло ветерком, отгоняя кровопийц. Добраться до степняков надо без потерь, для того самим их углядеть и себя не выдать, чтоб не побили стрелами раньше времени. Наконец степь почти заменила собой лесные заросли. Уже не высокие желто-белые головки ромашек били по животам лошадей, а степные ковыли. Лес отступил перед степью, попрятался в балки. Здесь не укрыться среди деревьев, если только малым числом всадников, а сотню любой издали увидит. Значит, либо нападать надо быстро, либо самим далеко разведку высылать, чтобы раньше обнаружить врага.

Стислав выбрал второе. Его дружинники обучены хорошо, печенегов углядели загодя, примчались к сотнику, ожидая, что велит изготовиться к бою, но тот вдруг приказал наоборот, выехать в степь, чтоб издали видно было, а к самим тайно не подобрались. Пока нашли такое место, ровное как стол, где балок рядом не видно, солнце уже вниз потянулось. Стислав забеспокоился, чтобы не уйти в ночь вот так – и себя выдав, и с печенегами не повстречавшись. Но боялся зря, углядев, что русичи встали, степняки тоже остановились недалече. Что это? Готовятся к бою? Тогда дело худо, против сотни Стислава у них вдесятеро больше.

Сотник поднял руку, призывая к вниманию. Дружинники затихли. Стислав велел стоять наготове и смотреть внимательно, если печенеги нападут, то уж сил не жалеть, постараться отбить, а если даст знак, то спокойно подъезжать всем вместе, но в бой без его знака не вступать. Русичи поняли, что сотник и впрямь князем на переговоры послан.

К степнякам отправились для начала сотник и еще четверо. Ехали на виду, не скрываясь. Печенеги тоже поняли, что с переговорами едут, потому стояли спокойно, рать ратью, а если люди говорить хотят сначала, то их слушать надо. Это понимали даже степняки. Стислав покосился на Негоша:

– Тимрея ли люди?

Тот пожал плечами:

– Все одно, пока не встретимся, не узнаем.

– Держись ко мне ближе и не выдавай, что их язык понимаешь.

– Сделаю, воевода, – с чего Негош вдруг назвал сотника воеводой, он и сам бы не смог объяснить, но сейчас это было неважно. А Стислав вдруг внимательно посмотрел на товарища и задумчиво произнес вслух:

– А может, и впрямь сказать им, что я воевода?

Негош согласно кивнул:

– Скажем!

– Слышали? – обратился Стислав к остальным. – Меня воеводой станете звать, когда с печенегами говорить будем.

Трое дружинников согласно откликнулись:

– Станем, воевода.

Стислав усмехнулся в усы.

Печенеги поверили, что перед ними воевода, да им было все равно. Стислав объявил, что прислан князем Владимиром для разговора с князем Тимреем.

Тимрей встретил неласково, даже к себе в шатер не позвал, сидел, развалившись на подушках посреди расставленных кругом кибиток, потягивал свой кумыс, жестко глядел злым взглядом. Сотника это не смутило: а чего ждать от вражин? Над шатром на высоком шесте в знак княжьей власти болтался конский хвост. Изок почему-то подумал: «Эк его мотает!» Уважения к такому обозначению власти у русича не было. Но и хозяин шатра тоже не особо кланялся перед незваными гостями.