Читать книгу Клеопатра и Антоний. Роковая царица - Наталья Павлищева - Страница 3

На счастье Клеопатры, Риму не до нее.

Вечный город ждал наследника Цезаря – Октавиана. Авторитет Цезаря был настолько высок, что просто завещание своих средств девятнадцатилетнему племяннику поставило того над всеми умудренными опытом и политической борьбой сенаторами. Казалось бы, это всего лишь деньги, но деньги Цезаря! К тому же долгов обнаружилось больше, чем самих средств, и согласно завещанию нужно было раздать огромную сумму ветеранам, что увеличивало долг.

Марк Антоний, оскорбленный отсутствием своего имени в завещании не меньше, чем Клеопатра забывчивостью Цезаря относительно их сына, всячески старался осложнить жизнь Октавиану. О внучатом племяннике Цезаря, вдруг получившем такой вес одним его словом, ходили самые нелестные слухи. Мало того, что юн, так ведь хилый, вечно болен, у него астма, потому Октавиан не терпит и малейшей пыли. Сам Цезарь тоже не выглядел слишком крепким и страдал эпилепсией, хотя приступы и не были частыми. Но все прекрасно помнили, что даже в возрасте диктатор был неутомим, он мог шествовать во главе войска пешим часами, спать на земле, укрывшись лишь плащом, и, уж конечно, не боялся пыли.

Марк Антоний все эти слухи поощрял и старательно поддерживал. Осталось только загадкой, почему он вообще позволил Октавиану живым добраться из Греции, где тот обучался ораторскому искусству, до Рима. Это было самой большой ошибкой Антония – он все-таки не принял хилого Октавиана достаточно серьезно. Сам Марк был очень популярен в армии и являлся прямой противоположностью наследнику – был высоким, физически очень крепким и никакой загадки для Рима не представлял, все прекрасно знали гуляку и любимца женщин, добродушного великана Марка Антония. Любовь простых римлян и солдат у него была, а вот любви всех сенаторов Антоний сыскать не сумел, да и не стремился.

Еще будучи консулом и управляя Римом в отсутствие Цезаря, Марк Антоний откровенно путал свою казну с государственной, черпая все больше из общей. Причем как черпая! Катание с актрисами и самыми дорогими проститутками в колесницах, запряженных львами, оказалось не самой дорогой тратой для консула. Он ссорился с Долабеллой, с которым вместе должен был управлять Римом, доходило до откровенных драк, когда разнять двух мужчин, обладавших недюжинной силой, оказывалось очень нелегко.

Но Рим был готов простить своему любимцу такие невинные забавы, это куда лучше, чем развязывать гражданскую войну в стране из-за своих политических воззрений.

И вот теперь какой-то хилый мальчишка будет оспаривать у великана Антония наследство Цезаря?! Если бы у Марка Антония хватило ума и опыта, чтобы разделить наследование денег Цезаря и его политического авторитета, он смог бы уничтожить Октавиана действительно как мальчишку, просто привлекая на свою сторону ветеранов походов, в которых участвовал сам. Но Цезарь был прав, не называя в числе наследников Антония, политиком тот был действительно никудышным, как и правителем. Дело не в несчастных львах или непомерных тратах на собственные прихоти, он меньше всего думал действительно об управлении и куда больше о своей обиде.

Правда, Марк сумел удержать Рим от бунта и расправы над убийцами Цезаря, что повлекло бы за собой не менее страшную расправу над многими: народ, давно ворчавший на излишнюю властность Цезаря, после его убийства был готов простить погибшему диктатору все грехи и недостатки, а с его обидчиками разобраться крайне жестоко.

И вот наследник Цезаря в Риме. Вид Октавиана поразил всех, стало понятно, что рассказывавшие о его хилости ничуть не преувеличивали, девятнадцатилетний внучатый племянник погибшего диктатора был невысок, щупл и бледен. А одет… ну кто же так одевается и обувается? Его парикмахеру так и вовсе следовало отрубить руки или четвертовать, потому что волосы нового Цезаря были длинны и висели тощими космами.

Женщины откровенно фыркали: уж лучше лысина Цезаря, чем такое убожество. Мужчины, особенно такие рослые, как Марк Антоний, способные поднять в воздух Октавиана одной рукой, снисходительно усмехались: диктатор просто пожалел мальчишку, только такое завещание способно защитить его от откровенного презрения окружающих. Да уж… не удался продолжатель рода Цезаря…

Раздавались даже голоса, робко напоминавшие, что сын Клеопатры Цезарион и тот куда крепче, хотя пока совсем маленький. Антоний этим воспользовался и снова напомнил сенату, что Цезарь признавал Цезариона своим сыном. Сенаторы заявление к сведению приняли, но предпринимать ничего не стали. Да и что можно предпринять, если завещание оглашено и наследником в нем недвусмысленно назван этот самый хилый Октавиан?

Конечно, говорили о подмене завещания, но все понимали, что это невозможно.

В этом отношении Рим хранил волю своих граждан незыблемо. В Общественном доме жили шесть весталок, придя к которым любой гражданин мог оставить завещание на хранение. Весталки берегли эти документы до тех пор, пока в них не появлялась надобность. Если гражданин решал что-то изменить, он торжественно изымал прежний документ, уничтожал его на виду у весталок и писал новый.

Нарушить обычай или подменить один документ другим девушки никогда не решились бы, для весталок существовала страшная система наказания, как и в случае потери девственности, преступница замуровывалась с небольшим количеством еды и питья. Кроме того, о завещании Цезаря вообще не задумывались, диктатор собирался в большой поход на Парфию, за время которого в Риме могло много что измениться.

…Но все разговоры о хилости наследника и неуместности имени этого мальчишки в завещании стихли сами собой, когда Октавиан появился в Риме. Он действительно был слаб телом и болен кроме астмы еще много чем, легче перечислить, чем Октавиан не был болен, боялся жары и холода, сквозняков, пыли, не переносил грубую пищу… Но он относился к тому типу людей, у которых внешняя хилость с лихвой компенсируется силой духа. Стоило тощему, обросшему, бледному мальчишке твердо глянуть в глаза очередному сенатору, и тот понимал, что Цезарь не ошибся в выборе.

Когда-то Цезарь говорил, что от его племянника разные сплетни и слухи отскакивают, как мелкие камешки от шкуры взрослого бегемота. Он был прав, Октавиан, словно не замечая насмешек и откровенных оскорблений в свой адрес, спокойно делал то, ради чего пришел в Рим.

Марк Антоний тоже почувствовал эту силу, как и то, что противостоять не сможет. Он зря кричал в лицо Октавиану, что наследство денег не означает наследства власти и политического веса, что занять место Цезаря щенку не удастся. «Щенок» делал все спокойно и без истерик. Признав завещание, он был вынужден распродать свою собственность и собственность своей матери – племянницы Цезаря, чтобы выплатить ветеранам и гражданам Рима обещанные Цезарем по триста сестерциев каждому.

Расчет оказался верен, Октавиан одним ударом лишил Антония преимущества перед простыми гражданами. Конечно, Рим не перестал насмехаться над племянничком, но делал это уже не так рьяно.

Теперь предстояло победить сенат, Антоний прав, наследование состояния, которого попросту не оказалось, еще не наследование власти. Но Октавиан пока не торопился, он спокойно искал союзников.

Одним из таких оказался Марк Туллий Цицерон, который вообще-то отошел от дел, но готов вернуться в политику снова. Он, словно застоявшаяся боевая лошадь, бьющая копытом при звуке трубы или боя, предвкушал новые словесные баталии в сенате. Если бы только Марк Туллий знал, к чему приведет его активность, вряд ли бы старик ввязывался в политическое противостояние снова.

Реальная власть все же была в руках у Марка Антония. И вот тут сказалась разница между ним и Октавианом. Пока Антоний упивался своей властью, Октавиан тихо, шаг за шагом ее забирал. Для начала он потребовал если не наказания, то удаления убийц Цезаря. Уже и без него осознавшие, что совершенное преступление ни к чему не привело, Гай Кассий и Марк Брут поспешно отбыли в Сирию, куда наместником хотя и был назначен Гней Долабелла, но в должность не вступил. Сейчас убийцам Цезаря лучше держаться подальше от Рима, это понимали и они сами.

Постепенно, шаг за шагом Октавиан подбирался к власти, он сумел использовать неприязнь Цицерона к Марку Антонию и осторожно подтолкнуть оратора к нападкам на своего политического противника. Цицерон, которому давно не представлялась возможность столь активно демонстрировать свое ораторское мастерство, теперь отводил душу. Не столь уж был ему ненавистен Марк Антоний, сколь привлекательна возможность в очередной раз показать себя лично. Одна за другой появлялись филиппики против Марка Антония.

Он нападал и нападал, совершенно не думая о том, что будет, если эти два человека – Марк Антоний и Октавиан – договорятся. Дошло до того, что Марка Антония едва не внесли в проскрипционные (черные) списки, зачисление в которые означало изгнание навсегда, потому что любой римский гражданин, увидевший человека из списка, имел право (и даже был обязан!) его убить. Когда обсуждался этот вопрос, самого Антония не было в Риме, он воевал в Цисальпийской Галлии против Марка Брута.

Пожалуй, тогда своего мужа спасла неистовая Фульвия – третья жена Марка Антония. Подхватив двух маленьких сыновей Марка – Антилла и Юла, а также его мать, женщина отправилась прямо в курию Гостилию, где сенаторы обсуждали возможность объявления ее супруга врагом Рима. Появление двух одетых в черное женщин с детьми на руках, к тому же громко плакавших и причитавших, что их возлюбленного отца, мужа и сына, который столько сил отдал римскому народу и столько бился за него, готовы объявить врагом тех, за кого он и сейчас бьется, не жалея жизни, повлияло на мнение сенаторов. Марка Антония не объявили hostis, обошлось, но ненависть к Цицерону, едва не погубившему Антония ради блеска собственного красноречия, Фульвия затаила и поклялась в свою очередь погубить оратора!

А дальше произошло то, чего уж никак не ожидал Цицерон. Октавиан прекрасно понимал, что взять власть над Римом в одиночку ему пока не по силам, а потому пошел с Марком Антонием на соглашение. Три человека, непричастные к убийству Цезаря – Марк Антоний, Октавиан и Лепид, – заключили договор о триумвирате. При этом Октавиан просто… пожертвовал Цицероном, когда Антоний в свою очередь потребовал включить оратора в проскрипционный список!

Марк Антоний вернулся домой весьма довольный.

– Жена! Фульвия!

Та лишь повернула голову в его сторону, не отрывая глаз от рук рабыни, размешивающей крем для лица.

– Тиана, не сыпь столько белил, я же буду похожа на куклу! Или на тощую вдову Цезаря.

– Да, госпожа, – кивнула рабыня, продолжая работу.

Марк Антоний жестом приказал слугам покинуть помещение и, усевшись в большое кресло, похлопал рукой рядом, призывая жену к себе:

– Можешь радоваться, ненавистный тебе Цицерон приговорен, его внесли в проскрипционные списки!

Фульвия не спешила присоединиться к мужу, она остановилась перед Марком и, строптиво дернув плечиком, фыркнула:

– Этого мало.

Антоний расхохотался:

– Мало?! Но он будет убит, его имущество отойдет казне, а рабы получат свободу. Что еще?

– Этого мало, – упрямо повторила женщина. – Я хочу, чтобы его казнили прилюдно!

– Это уж слишком, – смущенно пробормотал Марк. Как бы он ни был зол на проклятого болтуна, едва не погубившего его самого, все же Марк Антоний слишком добродушен, чтобы желать публичной казни оратора. К тому же у Цицерона много сторонников, его убийство и так вызовет новые нападки на самого Антония.

Марк поднялся, уже жалея, что ввязался в разговор с женой, нужно было просто сообщить Фульвии новость, и все. Мало ли что еще придет в голову этой женщине, недаром Фульвию зовут неистовой. Та неожиданно согласилась:

– Хорошо, но я хочу его голову!

– Что?! – Марк уже сделал несколько шагов к выходу и обернулся, изумленный требованием. – Зачем тебе его голова?

– Пусть принесут!

– Хорошо.

Он просто не знал, что ответить, а потому согласился, но, чтобы не продолжать, повернулся спиной.

– И руку. Ту, которой он писал свои филиппики!

Спина Антония на мгновение замерла, потом он коротко кивнул и поспешил прочь.

Цицерон был в ужасе. О где вы, благословенные времена правления Цезаря, когда можно было говорить что думаешь, а потом просто попросить у обиженного диктатора прощения?! Цезарь умен и справедлив. Почти всегда справедлив. Был справедлив, его больше нет. И теперь в Риме сцепились между собой уже не сенаторы, а триумвиры.

Философ встал и прошелся по атриуму, он был настолько возбужден, что не мог даже писать. Это плохо, для ясности действий нужна ясность мыслей, а ее как раз не было. Четыре блестящих филиппики против Марка Антония, произнесенные в сенате, привели к тому, что жертвой стал он сам!

Понимал ли Цицерон, что может оказаться в этом списке? Да, как только узнал, что Октавиан договаривается с Антонием.

Еще раньше, только познакомившись с Октавианом, оратор понял, что доверять ему ни в чем нельзя. Случилось так, что из всех сенаторов именно Цицерон первым увидел наследника Цезаря, конечно, не считая тех, кто был с Цезарем в Испанском походе, где участвовал и его совсем юный внучатый племянник. Просто имение матери Октавиана, племянницы Цезаря, граничило с имением самого Цицерона. Именно там Марк Туллий и увидел будущего императора, когда тот заехал по пути в Рим. Потому Цицерону не нужно было спешить в Вечный город, чтобы вместе с остальными любопытными увидеть Октавиана, его любопытство уже было удовлетворено.

Все или не все понял для себя Цицерон, но он знал одно: этот мальчишка не остановится ни перед чем! Почему же искушенный политик позволил втянуть себя в столь опасную борьбу снова? Надеялся, что его авторитет и слава не допустят самого страшного, что никто не посмеет произнести его имя, добавив страшное «hostis» – изгнанник, подлежащий уничтожению!

Первый испуг Цицерон испытал, когда по Риму прошел слух, что Октавиан намерен добиваться консульства. Только став младшим консулом при старшем Цицероне. Чего же лучше – молодой ученик, внимающий старшему, учащийся у него, слушающий советы? Но что-то подсказывало Марку Туллию, что этому мальчишке его советы совершенно не нужны, он сам кому угодно может посоветовать.

Такого не случилось, испуг постепенно прошел, хотя Цицерон сам не мог разобраться, чего же именно он испугался. Что-то витало в воздухе Рима такое, что подсказывало необходимость уносить ноги из Вечного города, причем чем дальше, тем лучше.

И Марк Туллий поторопился отбыть в свое тускуланское имение. Спрятаться, затихнуть, переждать политические бури вдали от опасного Рима! Не удалось, слишком много наследил, слишком рьяно выступал против Марка Антония. Цицерон сам прекрасно понимал, что на его смерти настаивает даже не сам Антоний, а его сумасшедшая супруга. Фульвия никогда не простит старику своего унижения, того, что вынуждена была ради спасения мужа рыдать перед сенатом. Ругал ли себя Марк Туллий за филиппики против Антония? Даже если ругал, теперь это бесполезно.

Октавиан, совсем недавно вроде мечтавший получать ценные советы от Цицерона как наставника, спокойно сдал его в обмен на временную договоренность с Марком Антонием.

Вместе с Цицероном в его усадьбе находился брат Квинт и его сын, совсем недавно бывший в лагере приверженцев Марка Антония, но вдруг разругавшийся с ним насмерть и примкнувший к дяде. Смертельное соседство, в списки занесли всех троих. Друзья из Рима успели предупредить несчастных, и те покинули Тускул.

Нужно было бежать, в Астуре их поджидал корабль, снаряженный друзьями, но Квинт решил сначала вернуться домой, чтобы собрать кое-какие вещи, это его и погубило. Марк Туллий сел в Астуре на корабль, однако далеко не уплыл. Бедой знаменитого оратора было то, что он мог только излагать правильные мысли, но не действовать.

Произнести очередную речь о необходимости бегства и спасения, чтобы потом возобновить борьбу против тиранов, – пожалуйста, а бежать в действительности? Куда, к Марку Бруту, к Кассию, к Сексту Помпею? Но у них всех просто опасно, кто знает, как повернет их военная судьба завтра?

Была еще одна возможность – отправиться в Александрию, где роскошная библиотека, множество ученых, все условия для работы и научных занятий. Но там была Клеопатра, против которой он столько выступал. Марк Туллий Цицерон вдруг осознал, что своими гневными обличениями сам себя загнал в угол, теперь нет на свете человека, который бы мог предложить ему кров, нет на свете места, где этот кров был бы безопасен.

И Цицерон приказал пристать к берегу. Он метался в нерешительности, то рвался уплыть как можно дальше, то придумывал, в какую бы норку спрятаться, то решал встретить судьбу лицом к лицу…

Слуги видели, что хозяин устал от борьбы, что он сдался судьбе, сник, не способен бороться. Чтобы слуги не укрывали своих опальных хозяев, им была обещана жестокая кара, а рабам, напротив, свобода, но часто преданные слуги жертвовали собственными жизнями, чтобы спасти хозяев, а рабы не стремились купить свободу ценой их гибели.

Так и у Марка Туллия, именно слуги почти силой сначала унесли его обратно на корабль, а потом, когда оратору вздумалось прощаться со своим кайенским имением, заставили его снова бежать. К сожалению, поздно…

Стоило носилкам удалиться по дорожкам сада, как в имении появились солдаты во главе с центурионом Герентием и военным трибуном Лаеной. Обнаружив дверь запертой, они приказали взломать, но Марка Туллия там не оказалось. Слуги в один голос утверждали, что хозяина давно не видели. И тут…

Молодой человек не отличался ни красотой, ни крепостью, напротив, его вид выдавал книжного червя, увлеченного чем угодно, только не физическими упражнениями. Так и было, вольноотпущенник Квинта, бывший раб, которого, обнаружив у него страсть к ораторскому искусству и литературным трудам, Цицерон сам воспитывал, обучая правильному сложению слов, в решающую минуту спокойно предал своего учителя.

– Господин… – он показал центуриону на группу людей, поспешно удалявшихся с носилками по дорожкам сада в сторону моря.

Герентий с солдатами бросился следом, а Лаена сначала поинтересовался:

– Как тебя зовут?

– Филолог.

Увидев, что их догоняют, Цицерон приказал поставить носилки на землю и не оказывать сопротивления, прекрасно понимая, что это бесполезно.

– А… Попиллий… Я помню тебя.

За головой Цицерона действительно отправился военный трибун Попиллий Лаена, которого Цицерон когда-то защищал в суде от ложного обвинения в убийстве отца. Защищал и спас Попиллию жизнь. Но сейчас это не играло никакой роли, Герентий и Лаена пришли за его жизнью и возьмут ее.

Цицерон выставил голову как можно дальше из носилок и попросил об одном:

– Только сразу, Герентий.

Вот уж чего не ожидали убийцы, так это такой готовности. Сразу не получилось, опытному центуриону, не раз лишавшему жизни врагов в бою, понадобились три удара, чтобы отделить голову оратора от его туловища.

– И руку, – напомнил Лаена.

– Какую? Какой он писал, правой или левой?

Лаена чуть посомневался и распорядился:

– Руби обе, пригодятся.

В дом к Марку Антонию и Фульвии принесли необычный дар. Следом за центурионом Герентием раб нес большой поднос, накрытый тканью. По тому, как он обращался с ношей, было понятно, что там нечто ценное. Приятели, увидевшие входившего в дом Герентия, поинтересовались:

– Что несешь?

Тот лишь отмахнулся.

Через несколько минут он уже протягивал поднос Антонию:

– Как ты приказывал. И обе руки, мы не знали, какой он писал, отрубили обе.

Марк кивнул, не задавая вопросов. К чему, и так ясно, что Цицерон мертв, а под тканью его голова и руки. Не по себе было всем, Герентий тоже поспешил удалиться, точно избавился от чего-то очень тяжелого и неприятного. Все же убивать беззащитного старика, приказавшего слугам не оказывать сопротивления, совсем не то, что разить оружием врага на поле боя. Работа палача не для центуриона…

Марк Антоний принял поднос и отправился к Фульвии.

– Ты довольна?

Женщина спокойно откинула ткань, внимательно осмотрела голову и поинтересовалась:

– А ты нет?

– Так ли уж он был виновен?

– Марк?! Ты забываешь, что если бы не мы с твоей матерью, то благодаря этому болтуну сейчас на подносе лежала бы твоя голова, а я была бы в доме развлечений, а твои дети в ошейниках рабов!

В словах Фульвии была правда, выступления Марка Туллия едва не привели к гибели самого Антония, и все равно ему было немного жаль старика. Фульвия не жалела. Она поставила поднос на высокий столик, за которым обычно писала, и вдруг принялась разжимать челюсти мертвой головы ножом.

– Что ты делаешь?

– Сейчас… – С усилием добившись, чтобы рот бывшего оратора открылся, Фульвия вытащила оттуда язык, спокойно вынула из волос острую шпильку и… проткнула язык, пришпилив его к подбородку.

– Вот тебе!

Это было столь страшно и неожиданно, что Марк обомлел.

– Фульвия?!

Женщина вскинула голову:

– Марк, я выполнила свою клятву! Я поклялась, что пришпилю его гадкий язык, доставивший столько страданий многим, и я это сделала! А теперь можешь выставлять его голову и руки на всеобщее обозрение.

Почему-то выходка супруги придала решимости и самому Марку Антонию. Через полчаса голова Марка Туллия Цицерона с высунутым пришпиленным языком и его руки, писавшие гневные филиппики против триумвира, действительно были выставлены на площади на всеобщее обозрение. Это было настолько страшно, что никто не посмел противиться.

Рим вползал в новую гражданскую войну, все прекрасно понимали, что мир между Марком Антонием и Октавианом только до тех пор, пока они не уничтожили убийц Цезаря – Марка Брута и Гая Кассия. Потом мечи будут повернуты друг против друга. Главное наследство Цезаря – мир в Риме – оказалось невостребованным, наследники делили власть и земли, а не его политические достижения.

Конечно, в далекой Александрии внимательно следили за происходившим в Риме, потому что спокойствие страны напрямую зависело от расклада сил в Италии.

А они распределились следующим образом. На Сицилии сидел со своим флотом Секст Помпей, один из сторонников убийц Цезаря. Ему противостоял триумвир Лепид, хотя противостоял не слишком рьяно, явно попросту выжидая, как повернут события. Марк Юний Брут находился в Малой Азии, собираясь с силами и прекрасно понимая, что борьба за жизнь еще впереди. Его сообщник Гай Кассий отправился в Сирию, наместником которой еще Цезарем был назначен, но почему-то так и не приступил к обязанностям Долабелла.

Гней Долабелла вел себя как политическая проститутка, он по несколько раз на дню переходил из одного лагеря противоборствующих в другой, а потому снискал себе ненависть обоих. Теперь он противостоял Кассию, пытаясь взять Сирию.

Вот за этими двумя в Египте следили особенно внимательно, все же Сирия совсем близко…