Читать книгу Сахарница - Наталья Пряникова - Страница 12

Весь мир – театр. И если бы это не сказал Шекспир, это сделала бы я. Наш класс был единственный в школе, который не пыжился, репетируя каждый год роли то кавказских пленников и Му-му, то Катерин и Татьян, чтобы поразить зрителей режиссурой и игрой актеров по Станиславскому. Мы же откровенно халтурили и каждый раз ставили один и тот же «мюзикл» «Волк и семеро козлят». И надо сказать, именно выход козлят срывал овации. Почему, никто не знает, чесслово. Возможно, знал Станиславский. Но он не приходил на наши выступления. Телевидение приходило, радио приходило, газеты приходили, Станиславский – нет. Вся школа обижалась: они тоже могли бы выйти и поскакать козлами, а не разучивать монолог Чацкого.

Скакать козлами было весело. И почему этого не делала вся школа – вопрос, на который нет ответа. Наш номер был незамысловат. Под аккомпанемент пианино по сцене прыгали то семь девчонок в красных юбках, то мама-коза, то волк, то петух, то все вместе. Больше мы ничего не делали. Только прыгали в нужный момент в нужном месте и иногда жестикуляцией и мимикой изображали соответствующий сюжетный ход. Как это все выглядело, я не знаю, так как сама была козленком. И, признаюсь, это мне было по душе. Видимо, бесцельные прыжки и ужимки – мое амплуа. Генка всегда был волком, потому что у него был костюм волка. Его даже пытались переманить лицедеи из 6 «Б» на роль Дубровского, – говорили: «Мы тоже можем мюзикл и поскакать, только волка дайте!»

Однажды наш мюзикл выполнил неожиданный сценарный ход, значительно уклонившись от традиций в сторону постмодернизма, чем окончательно покорил фанатов и поклонников, решивших, что это нечто новое, свежее и креативное. Но мы были ни при чем. При чем был школьный завхоз, вымазавший свежей краской угол на сцене за пианино накануне праздника. Завхоз, который не мог знать, что наш волк падает от краски в обмороки. 6 «В» тоже этого не знал – и обзавидовался: у них как раз в спектакле планировался обморок барышни, который они репетировали денно и нощно, падая то тут, то там, и пугая учителей и родителей. Иначе уж запаслись бы они ведром краски и уж нашли бы несчастного, который валится без чувств, нанюхавшись ее.

В день нашего аншлага мы отработанными годами прыжками выплыли на сцену и, попрыгав немного для виду, стали ждать действий со стороны волка, который стоял за пианино и собирался нас сожрать. Но, видимо, личность волка эволюционировала до стадии саморефлексии и осознанности, и он боролся со своей низменной природой, стоя в углу и не делая никаких телодвижений в сторону козлят. Козлята сделали еще круг талантливых скачков, кося глаза на волка и демонстрируя типичное поведение жертвы. Между прочим, прыгали мы не хаотично, не кто во что горазд. У нас была ведущая прима – Ирка, которая скакала, как жила, и вела за собой козлиный балет, как Майя Плисецкая лебедей.

Мы наворачивали третий круг, злобно испепеляя взглядом волка, вступившего на путь осознанности, когда он вдруг, возможно, постигнув состояние высшего просветления никак не меньше тибетского монаха, рухнул под ноги нашей прима-балерине. Ирка, ничего не понимающая в техниках личностного роста, взвизгнула от неожиданности и резко остановилась. Весь кордебалет, продолжающий в своей неосведомленности ретиво скакать, сложился гармошкой и попадал друг на друга. Под задорную мелодию свалившиеся в кучу волк и козлята выглядели весьма новаторски и креативно, а мюзикл, оставив позади традиции и все святое, влился в модную волну новых интерпретаций и толкований.

Пока зрители пытались осмыслить, какой посыл несет новое прочтение детской сказки, и что мы сейчас хотим сказать нашей живописной инсталляцией, пирамида из козлят зашевелилась и снова весело запрыгала, а волк, покачиваясь на четвереньках, искал пути схода со сцены, путаясь в ногах у козлят. Тем временем мама-коза, в исполнении отличницы и спортсменки Маринки, поняла, что постановку пора спасать, иначе это провал.

Поддавшись эстетическому экстазу и материнскому инстинкту, Маринка вдруг ни с того ни с сего огрела волка-Генку по голове корзинкой с цветочками. Волк, и так еле державшийся на ногах, снова свалился к ногам рогатого скота. Я была бы не я, если бы позволила лупить своего лучшего друга. Поэтому я тоже поддалась инстинктам и схватила маму-козу за рога, а мама-коза схватила за рога меня. Сцепившись в мертвой схватке, мы кружились, метафорически иллюстрируя вечную тему отцов и детей, плавно перейдя от фольклора к Тургеневу.

Такое разрушение канонов не снилось даже театру Мейерхольда. Мы бы дошли и до Сэлинджера в освещении проблемы противостояния поколений, если бы нас не расцепили и не стащили со сцены под бурные аплодисменты. Зал ревел и кричал «Браво!» и «Бис!», но мы бы не смогли повторить эту последовательность действий, даже если бы захотели. Правда, некоторые рогатые все еще рвались в бой и рыли копытом пол, перенеся место действия в зрительный зал, который совсем сошел с ума и уже вместо "Бис" и "Браво" ревел «Давай, козлина!»

6 "Г" уныло стоял у стенки, понимая, что сейчас их нудный "Морозко" закидают помидорами. Поэтому их можно было понять, когда они не выдержали и с криком – «Козлы убогие!» бросились на клубок из козлят, разбавив его человеческими персонажами, и радуя зрителя традиционной комедией положений.

Конфликт стилей и жанров нарастал и грозился втянуть в себя и 6 "Е", посягнув на Пушкина. Но артисты совершенно успокоились, когда порвали Морозкину шубу и бороду, как символ классицизма и консерватизма, а бегающие рядом на подтанцовках в хаотичном движении учителя, воспользовались минутой тишины и растащили артистов по закулисью.

Зал снова орал "Бис". Но на сцену выполз 6 "Е" с грустными Салтаном и Гвидоном, которых публика встретила разочарованным гудением и требованиями вернуть козлятник на сцену. Но козлятник зализывал раны и составлял список врагов. На этой позитивной ноте на сцену вышел директор и, угомонив публику в громкоговоритель, объявил о том, что концерт окончен. Грустные Салтан с Гвидоном поплелись обратно под жидкие хлопки своих родителей.