Читать книгу Удар милосердия - Наталья Резанова - Страница 1

К северу от Тримейна, на берегу лесной речки, далее исчезающей в волнах широкого Трима, стояла водяная мельница. Стояла она там давно, хотя нельзя сказать, что спокон веку, и нынешний священник в ближайшей деревне уже не думал проклинать дьявольское сооружение. Крестьяне же, по старой памяти мельницу и мельника боялись. Мыслимое ли дело, чтоб вода просто так, сама по себе, вращала колесо? Ясно, что мельник договорился с водяным дедом, или с кем похуже, и за то приносит плату, а какая это плата – понимай каждый , как сумеет. И без большой необходимости они к мельнице не приближались, Надо сказать, что необходимость такая у них случалась не часто. Земли эти принадлежали императорскому дому, равно как крестьяне и мельница. Но сидел на мельнице свободный арендатор, и молол он господское зерно, за чем следил императорский управляющий. По его приказу барщинники возили на мельницу зерно и доставляли в амбары имения мешки с мукой. Для себя же мололи они, как всегда было заведено – дома, на ручных жерновах, ибо расплачиваться за работу им было нечем. То, что крестьяне были крепостными, а мельник – свободным, также доверия к нему не укрепляло. В работники на мельницу местные не шли, хотя это сулило верный кусок хлеба. Арендатору помогали сыновья или зятья, если таковые имелись, а если очередной мельник был одинок, приходилось ему нанимать работников со стороны, что было в глазах местных жителей едва ли не хуже, чем водиться с нечистой силой, Никто из них ни разу не был в городе, при том, что до него полдня пешего ходу; не пересекали реку Трим, а о том, чтобы дойти до моря, и речи нет. Кто так делает – люди пропащие, погибшие души. Добрые люди сидят там, где жили их отцы и деды, а шляются только разбойники, прокаженные, да те, кого лучше к ночи не поминать. Конечно, мимо них проносились на кровных конях, в сопровождении борзых, высокородные охотники, двигались, взметая пыль, мрачные латники, брели пилигримы в широкополых шляпах и выцветших плащах, украшенных раковинами. Но это были не настоящие люди, а тени, не имевшие никакого отношения к их жизни – бедной, тяжкой, голодной, однако единственно знакомой. Тень мелькнет и исчезнет, и о ней забудут, и лишь, возможно, вельможные всадники возвращались в сны в облике Дикой Охоты, длинные разрезные рукава, яркие плащи и попоны становились демонскими крыльями, а заостренные морды борзых, их горящие глаза и вываленные языки принадлежали бесам. Но и демоны, и благородные рыцари с дамами равно принадлежали иному миру. Мельник – другое дело. Он жил здесь, хоть и знался с чужими. Он знал заветные слова, которыми отгоняют вражью силу, и у него можно было получить клок медвежьей шерсти от сглаза, и лягушачий череп для приворота. Есть для таких дел в деревнях знахарки, но они все больше шепчут, травами пользуют, и редко кто их боится. Да и ходят к шептуньям больше женщины. А мельник ни от чего не лечит, он себя уважает. И какая женщина сунется на мельницу ночью?

Мужчина, который направлялся к мельнице, тоже ночью направиться не рискнул. Уж больно страшно. А днем пойдешь – если увидят, зашпыняют. Поэтому он выбрался из дома на рассвете. О том, что мельнику тоже нужно спать, он не думал. И какой сон в этом дьявольском месте! Сырой туман пробивался сквозь накинутую на плечи овчину, под ногами хлюпало. Должно пройти несколько часов прежде, чем ночной воздух прогреется. Весна, не лето.

Весна и была причиной того, что добрый поселянин в неурочный час выбрался из теплой постели. Кровь в это время играет не только у важных господ, и не у одних неженатых-незамужних. И крестьянин заподозрил, что жена наставляет ему рога. Не то, чтоб он ее застукал, но что-то вид у нее шибко довольный, Как ни бил он ее, подлая не сознавалась. А подозрения не утихали. Знающие же люди говорят – если добыть лягушачий язык и приложить к сердцу спящей женщины – все выболтает. А где лягушек искать, как не у мельницы? И лучше самому этих тварей не трогать. Пусть мельник согрешит.

Но правду ли говорили насчет лягушачьих языков, осталось в этой деревне навсегда невыясненным, Поспешая успеть до того, как солнце выползет из-за верхушек деревьев – словно оно могло увидеть его за постыдным занятием, сельский житель свернул за поворот, – туда, где тропинка на мельницу пересекалась с дорогой в имение, и застыл.

Что-то лежало на дороге, на самом ее перекрестке, белеясь на темной земле.

Не что-то.

Кто-то.

Из-за того, что у нее было с горлом и лицом, прохожему показалось, что перед ним – какое-то чудовище, кикимора, перевертень, очертаниями напоминающий женщину. На самом деле это и была женщина, точнее, молодая девушка, в льняном платье с цветной вышивкой по рукавам и подолу, стеклянных браслетах и башмаках, обшитых бусинами. Вся эта деревенская роскошь в туманном свете утра гляделась особенно жалко. Наверное, были на ней и бусы. Но бусы вместе с горлом разорвал мощный удар, пробивший плоть и сломавший шею. Голова девушки запрокинулась назад, открывая рану, а на лице ее неровными потеками застывала кровь, превращая его в жуткую маску, и кровь пропитала распущенные светлые волосы и землю под ними.

В окрестных лесах водились волки и кабаны – господская отрада и развлечение. Крестьянам охотиться запрещалось под страхом смерти. Но те, и не охотясь знали, что хищный зверь – если это просто зверь – без причины на человека не нападет. Да и время сейчас не зимнее, когда оголодавшие волки выходят на дорогу.

На это у прохожего соображения хватило. А дальше все – как смыло. Может, сохрани он какую-то власть над собой, то потихоньку убрался домой, юркнул под теплый бок к жене, хотя бы и неверной, и никому не сказал о страшной находке, ибо это вызвало бы неминуемые расспросы – что он делал на тропинке ни свет, ни заря? Зачем ходил на мельницу? Но он собой не владел. И с воем бросился прочь, зовя на помощь всех святых, соседей, священника и жену.

Когда рассвело, на перекрестке толпилась едва ли не вся деревня. Переминаясь с ноги на ногу, хлюпая носами, ругаясь, охая и молясь. Никто не решался дотронуться до умершей, или прикрыть ей лицо. Потому что боялись. Смерть ходила около них часто, не щадя ни младенцев, ни тех, кто полон сил, принимая обличье голода, гнилой горячки, моровых поветрий. Ежегодно кто-то тонул в реке, мог заблудиться в лесу и замерзнуть, или на дороге подвернуться под копыта коня разгоряченного охотника. так что смерть не внушала особенного страха, она была привычна. Но не такая, не эта смерть. И уже нашлись те, кто шептал, что неспроста это случилось – ночью, на самом перекрестке дорог…

Крестьянин, нашедший тело, знал, что у мельника есть дочь, но никогда прежде ее не видел. Среди собравшихся кое – кто ее встречал, но не узнал в покойнице с измазанным кровью лицом веселую, лукавую девушку… И лишь, когда мельник пробился сквозь толпу и с плачем рухнул на колени рядом с трупом, они поняли, кто лежит на земле. И впервые заметили, что мельник – невысокий, лысый, сутулый человек с морщинистым вострым лицом. Никакой не колдун, не лиходей, заключивший договор с нечистой силой, способный застращать любого, кто сунется к нему на мельницу. Но то, что он выкрикивал, давясь слезами и проклятиями, было похуже богохульства и колдовских заклинаний.

* * *

– И… с тех пор этого не было?

– Да. Потому что с тех пор я не покидал города. В городе этого никогда не случалось, не знаю почему.

– Она была третьей?

– Я понимаю, почему ты спрашиваешь. Сейчас говорят – семь, десять, дюжина… Да хоть тысяча, Господи помилуй! Я не знаю, сколько девиц убили в Тримейне, и вокруг него, но тех, кто были со мной – три.

Старик спрашивал, молодой человек отвечал. Но это не был допрос. Ибо молодой сам пришел к старику, и в голосе вопрошавшего страха и неуверенности было больше, чем у того, кто отвечал. Хотя отвечавший, вероятно, ожидал иного.

– Когда это случилось в первый раз?

– В октябре. После большого турнира. Ее отец был купцом, который что-то поставлял во дворец… Он поднял крик, но канцлер заплатил ему и велел уехать. Во второй раз – после рождества – когда травили волков. Она была дочерью егеря. И – вот – третий.

– Октябрь, декабрь, май… Случайно ли, сын мой?

– Я не думал об этом! Зато другие подумали. Несчастные, невинные девушки были жертвами для дьявольских шабашей! И то, что их всегда находили на перекрестках…где является нечистая сила…Ты сам-то веришь в эту ересь – про перекрестки? А уж насчет их невинности…

– Сын мой, не говори того, о чем после пожалеешь. Эти несчастные умерли, и умерли потому, что стали жертвами твоей похоти!

– Похоти? – Молодой человек усмехнулся, но смех этот был похож на кашель. – Я никого из них не тащил к себе в постель – ни этих, ни других, что были прежде. Они сами приходили ко мне, либо их приводили отцы – вымолить какую-нибудь грошовую милость – торговать на осенней ярмарке, рубить деревья в императорском лесу, построить запруду… Я давал им, что они просили, и забывал об этом, а невинность их нужна была мне, как мертвой собаке кость. Конечно, они с большей радостью принесли бы эту жертву императору, но с тех пор, как рядом с ним эта шлюха, до него не так просто добраться.

– Молчи! Не оскорбляй…

– Своего отца? Или тебя больше заботит честное имя госпожи Эльфледы? Которая от девок с Канальной улицы отличается только тем, что дороже берет!

– Пусть так. Но сказано: «Кто злословит отца своего – да будет анафема».

– А еще сказано – «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина». Я хорошо знаю Писание, хотя Святой Трибунал и запрещает его читать. И он до сих пор ест этот виноград, а за ним и все прочие. Разве я виноват, что при дворе, стоит уклониться от их веселья, начинают на тебя смотреть как на убогого, на евнуха? Разве так было при жизни матери?

– Нет, но…

– А еще говорят, что сын вина – уксус, и… – Молодой человек осекся. – Говорили. Может, лучше бы продолжали говорить. Лучше это, чем слыть кровопийцей, оборотнем, служителем сатаны! Я думал, что когда над тобой смеются – это плохо. Один кузен Раднор чего стоит… Но когда от тебя шарахаются… Я не покидаю Старый Дворец, чтобы не видеть их взглядов. А что толку?

Старик утомленно провел рукой по лицу, Словно в поисках совета перевел взгляд на распятие на беленой стене. Комната не отличалась аскетизмом монастырской кельи, но все же обстановка была проста и строга. Стол без скатерти, узкая постель, ларь с книгами, пюпитр с принадлежностями для письма, табуретка и кресло, Это была единственная роскошь, которую позволял себе дворцовый капеллан – сидеть в кресле, потому как страдал болями в спине. Окно в комнате было высоким, стрельчатым, с цветными стеклами. Солнечный свет, пробиваясь сквозь них, окрашивал белый пух вокруг лысины исповедника в сумрачно-винные тона. Тот, кого старик называл духовным сыном, на деле годился священнику во внуки – ему было года двадцать два, но выглядел он старше: худое лицо, темные глаза, крупный рот углами вниз, каштановые волосы. Довольно приятное лицо, даже неправильной формы нос его не портил – если б не лежала на нем некая тень. И не уклоняющийся взгляд.

– Но как это могло случиться? – беспомощно вопросил капеллан. – Как мог злодей… или злодеи… так близко подобраться к тебе? О сын мой, не предался ли врагу кто-нибудь из твоих слуг?

– Я думал об этом. Осенью… возможно – кто-то из дворцовых мог быть замешан. Там было множество людей из Нового Дворца… среди них с легкостью мог замешаться кто-то чужой, но… тогда о колдовстве не было и речи. Зимой и весной я ездил с малой свитой, с теми, кого знаю с детства. В последний раз при мне были только оруженосцы. Я не верю, чтоб они…

– Тогда как это могло произойти? Почему – если твои оруженосцы были с тобой – ты не приказал, чтоб они отвели этих несчастных к родителям?

– Я не знаю… – Молодой человек встал, и сделав шаг, едва удержал равновесие. Возможно, у него затекли ноги, пока он сидел на слишком низком для него табурете. – Не помню, почему. Я не помню, как они уходили – ночью, должно быть… не утром же…

– О, Господи! Неужели ты был так пьян? Еще один грех в добавление к прежним.

– Пьян? Наверное… Ты знаешь, я не люблю напиваться… не то, что Раднор. Но в последние месяцы на меня что-то находит… находило. Я не помню себя… не помню ничего… какой-то сон без сновидений… Но это не от вина, клянусь!

– От чего же? – Старик поднялся, шаркающей походкой приблизился к духовному сыну, положил руку ему на плечо. – Скажи мне… ни одно твое слово не выйдет из эти стен… Скажи, ты вправду не убивал их?

Молодой человек резко повернулся, и слабая старческая рука соскользнула его плеча.

– Ты не веришь мне, – с горечью сказал он. – Даже ты, мой исповедник, которому я всегда открывал душу… к которому я пришел за помощью и советом, мне не веришь.

Старик опустил голову.

– Один у меня совет для тебя – молись, молись, дитя мое. И я буду молиться за тебя всем сердцем, и в этом моя помощь. И еще… это не совет, а просьба… выполнив ее, ты поможешь себе сам. Сторонись женщин и девиц. Это ловушка, в которую уловляет тебя дьявол. Какие бы игрища сатанинские вокруг тебя ни творились, оборони себя щитом целомудрия – и будешь спасен.

– Уловляет, говоришь? – На сей раз в голосе молодого человека сквозила сдержанная ярость. – Я ждал от тебя большего, чем обычные увещевания. Уразумей, отец Эрментер – на сей раз речь не о разгульных увеселениях двора. Я и так уже спраздновал труса, когда укрылся здесь, в Старом Дворце. А если начну изображать отшельника, то все кругом еще сильнее укрепятся в своих подозрениях! Нет, хватит с меня! А если мне ставят ловушку, то посмотрим, кто в нее попадет!

Он вышел, грохнув дверью. Отец Эрментер, прижав руку к сердцу, выждал, когда затихнут шаги. Близилось время мессы, и капеллан надеялся, что принц одумается и придет в дворцовую церковь мученика Агилульфа. А если нет, отец Эрментер все равно будет молиться за всю императорскую фамилию, и за душу несчастного Йорга-Норберта, который из всех заданных ему нынче вопросов не ответил на самый главный.

* * *

– Люкет!

Оруженосец, пригнув голову, появился на пороге. Шею гнул не из одной почтительности – был высок, а притолоки в охотничьем доме – низкие.

Принц Йорг-Норберт спрыгнул на землю, бросив повод подбежавшему стремянному, и тот повел по двору гнедого. Люкет стоял в дверях, глядел на господина. Рожа была как всегда, каменная – ничего нельзя понять. Эта невозмутимость, обычно вселявшая чувство надежности, сейчас раздражала, Норберт ( по традиции, наследника престола из двух имен называли только вторым), поднялся на крыльцо. Поравнявшись с оруженосцем, тихо спросил:

– Ну?

– Здесь, в доме.

– Родители шума не поднимали?

– С чего бы? Им заплатили. И она тоже смекнула, а может, со страху обмерла…

– Значит, обошлось без слез и визга?

– Да.

– Это хорошо…. – Никакой радости, однако, в голосе наследника не слышалось. – Кто еще в доме?

– Годе.

– Скажи ему, чтоб выметался.

Люкет открыл было рот, намереваясь если не возразить, то хотя бы выдвинуть какое-то предложение, однако промолчал и отправился выполнять приказание.

Норберт выждал, пока свитские не покинут дом и вошел, не оглядываясь. Люкет уселся, преграждая проход к двери. Никто, впрочем, и не пытался подойти.

Охотничий дом, в сравнении с другими загородными владениями, был невелик, чтобы не сказать мал – всего две комнаты, одна из которых могла служить и трапезной. Кухня была выстроена во дворе, Окна здесь не застекляли, и даже не вставляли в рамы слюду. Ставни , которые по прибытии гостей распахивали настежь, нынче были прикрыты, и несмотря на то, что сейчас темнело поздно, в комнате стоял полумрак. Норберт задержался у входа, чтобы привыкнуть к освещению. На миг ему померещилось, что он слышит всхлипывания. Но прислушавшись, не уловил ничего. Теперь он различал солидный дубовый стол, на котором располагалось угощение: жаркое и пироги, а также кувшин с вином. Норберт не ел с утра, но почему-то выставленные на стол яства ничуть его не привлекали. Дальше, у стены, была широкая низкая кровать, застланная меховым одеялом. Только обойдя стол, Норберт увидел на кровати скрючившуюся человеческую фигуру под наброшенным плащом. Плащ сбился, и видны были веревки, обхватывающие руки и ноги.

Проклятье, эти дураки вдобавок связали ее. Но их можно понять. Если девка в здравом уме, она бы непременно попыталась сбежать. А так она похоже, совсем отчаялась. Ее родителям заплатили… Пустая трата денег, сказал бы кузен Раднор. Он считает, что простолюдинки и без того до смерти счастливы, если на них обратит внимание благородный господин. Может, он и прав. Но только не тогда, когда это счастье и впрямь доводит до смерти.

– Не бойся, – сказал он. Вряд ли это могло утешить полумертвое от ужаса существо, но других слов у него не нашлось.

– А я и не боюсь.

В ее голосе не было и тени волнения. С неожиданной легкостью она приподнялась и села, столкнув плащ на пол. Норберт застыл на месте. Он плохо запомнил девушку, которую выбрал для себя, и не был уверен, что узнает ее. Волосы у нее были темные – это он помнил, и кажется, утром они были длиннее… но лицо он восстановить в памяти не мог. И эти ореховые глаза под ровными дугами бровей… и кожа, слишком смуглая для уроженки Тримейна…

– Ты…

– Конечно, я не та, – сказала она, ничуть не смутившись под его пристальным взглядом. – Та, которую должны были забрать твои люди, надеюсь, уже дома.

На мгновение на него накатила волна ярости. Но ярость тут же сменилась страхом. Чего он боялся? Только не связанной девушки на постели.

– Кто тебя подослал?

– Твои друзья.

– У меня нет друзей. – Это признание отняло больше сил, чем борьба с яростью и страхом, хотя вырвалось само собой. Он опустился на табурет у окна, старчески ссутулившись

– Ошибаешься, – сказала девушка. Едва заметно повела плечами, и веревка скользнула вслед за плащом. – Хотя это и видимость одна, а все же мешает, – заметила мнимая узница. Она спустила босые ноги на пол, – Так о чем я? Есть у тебя друзья. Враги же есть, почему бы и друзьям не быть?

– Враги?

– Кто-то убил девушек, которые были с тобой. И почти все в Тримейне верят, что это сделал ты. А хуже всего, что ты сам готов в это поверить.

– Откуда ты знаешь? – голос его дрогнул. – Я никогда, никому…

– Я – не знаю. Но есть те, у кого опыта побольше, чем у меня. Возможно, считают они, убийства – это средство, а цель – твой рассудок.

Она встала, прошлась по комнате. Подойдя к окну, слегка приоткрыла ставни. Она двигалась быстро, не без изящества, но это почему-то раздражало, потому что это было изящество ящерицы или змеи. Вернулась к столу, плеснула в кубок вина, отрезала кусочек мяса, но ни есть, ни пить не стала, а понюхала и попробовала на язык.

– Кажется, все чисто.

– По твоему, меня травят? – он слегка оживился. – Я уже думал об этом…

– Может, ты и прав. Но не сегодня. Хотя, если ты не веришь, я могу попробовать.

Он махнул рукой.

– А если это не отрава, то что же?

– Чтобы свести человека с ума, есть разные способы. Обмануть. Запугать. Лишить уверенности в себе. Ведь ты себя хотел испытать, верно? Привести девушку, и убедиться, что сможешь ее благополучно отпустить.

– Твои… друзья и об этом догадались…

– Это было нетрудно. Труд был в том, чтоб подменить несчастную дуреху, но это – моя забота.

– И зачем это вам нужно?

– Чтобы помочь тебе.

– Помочь? Не далее, как сегодня утром я просил помощи у своего духовного отца. Знаешь, что он мне присоветовал? Остерегаться женщин. Тогда и убийства прекратятся, и меня никто не заподозрит…

– Твой духовник, наверное, хороший человек, но ни черта в жизни не смыслит. А тот, кто смыслит, сказал бы: единственный способ обезопасить себя от всех женщин – обзавестись одной. Если б у тебя была постоянная любовница, никто к тебе не лез бы. И никто бы не удивился, что ты пошел по стопам родителя.

– Легко сказать! И откуда она возьмется, эта постоянная любовница?

– Получается, что это буду я.

Он расхохотался.

– Нет, какова наглость! Прежде всего – ты мне не нравишься.

– Я от тебя тоже не в восторге. Но разве об этом речь? Благородные господа теперь своих дочерей и жен по глубоким подвалам прячут. Простолюдинку ко двору ты привести не сможешь. Не возиться же тебе со шлюхами?

– А почему нет? – с неожиданной злобой возразил он.

– Если тебе действительно нужна любовница – оно конечно. Но тебе нужно выяснить, кто против тебя замышляет. Для этого мне необходимо попасть во дворец. Лучшей личины, чем фаворитка, для этого не придумаешь.

Норберт взмахнул руками так, что едва не столкнул кувшин со стола, обхватил голову ладонями.

– С ума сойти! Нахожу у себя в постели девку… неизвестно откуда взявшуюся… вещает, как по писаному… набивается в фаворитки… Безумие какое-то…

– Заметь, как ты повторяешь: «с ума сойти», «безумие». Думаешь, тебя надолго хватит?

– Да откуда я знаю, что ты не врешь? «Друзья»! А если враги? Если ты только хочешь перерезать мне глотку, как тем девушкам?

– Ты еще скажи, что я в родстве с кем-то из убитых, и хочу отомстить.

– Нет, – признался он. – об таком я не подумал.

– И это в твою пользу. Потому что, если б ты был виновен, то первым делом заподозрил меня именно в этом.

– Чепуха. Ты не можешь быть в родстве ни с кем из них. Все они были простолюдинками. А ты говоришь, как дама. А держишься, как…

– Шлюха? – любезно предположила она.

– Не знаю, – буркнул он. – И ты ничем не подтвердила, что ты не убийца. Я поверю тебе, только если ты скажешь, кто тебя подослал.

– Этого я, увы, сделать не могу. Если тебе так хочется верить, что я твой враг, убей меня. Выброси труп. И после этого в твою виновность поверят даже слуги, которые тебе преданы.

– А если я тебя просто вышвырну?

– Это ты тоже можешь сделать. Но вряд ли тебе кто-нибудь еще предложит помощь.

– Но если ты… и те, кто за тобой стоит… желают мне добра, почему их не назвать?

– Не могу. Слишком опасно.

– Для тебя?

– Не только. Ты боишься, что тебя травят ядом. Но это еще не худшее, что может происходить.

– Меня околдовали? – прошептал он. – Эти наваждения, провалы в памяти… все, что меня мучает… черная магия… я чувствовал, но не хотел признать.

– Не обязательно, – сказала девушка. – Но исключать нельзя. Ты не знаешь пределов Силы.

– А ты? – он взглянул на нее с доподлинным страхом.

– Хочешь спросить, не ведьма ли я? – уточнила она. – Нет. Даром я не обладаю. Но меня учили распознавать проявления.

– Так бы сразу и сказала, – Норберт вздохнул, словно сбросив тяжкий груз, – А то – фаворитка, любовница…

– Но это останется между нами. Никто не должен знать, зачем я при тебе. Даже самые верные из твоих слуг. Даже твой духовник. А любовь оставь до тех пор, когда все благополучно завершится.

– Если весь этот ужас завершится… Тем паче – благополучно.

– Вот что, господин мой и повелитель, ты совсем себя затравил, – серьезно сказала девушка. – Врагам и стараться не надо. Ты когда как следует спал в последний раз?

– Не помню.

– Оно и видно. Ложись в постель и отдохни. Бог даст, уснешь. А я послежу, чтоб дурного не случилось.

Он еще нашел в себе силы возмутиться.

– Без тебя есть кому сторожить.

– Они охраняют твой покой от того, что снаружи. А я буду стеречь от того, что внутри.

Норберт не понял этой фразы. Но ему было все равно. И впрямь, как под действием чар, он ощутил, как тяжелеют веки, и клонится голова. Но теперь ему не было страшно.

Он перебрался на постель, отстегнул перевязь с кинжалом и положил рядом с собой. Хотел позвать Люкета, чтобы стянул сапоги, но девушка опередила его.

– Давай-ка я помогу. Ну, вот и ладно… – Она разула его, укрыла одеялом и уселась на табурете.

И тут его осенило.

– Да, я же не знаю, как тебя зовут.

– Бессейра.

– Это что еще за имя такое? – буркнул он.

– Южное имя. Но ты можешь называть меня на здешний лад – Бесс.