Читать книгу Удар милосердия - Наталья Резанова - Страница 6

Новый Дворец, истинная жемчужина Тримейна, начал строиться еще при жизни покойной императрицы, однако увидеть сию драгоценность в подобающей оправе, и, тем паче, вступить во владение ей не пришлось. И все же дворец был выстроен удивительно быстро, если сравнивать с Кафедральным собором, на возведение которого ушло два столетия. Император Ян-Ульрих не жалел затрат на любимое детище его царствования (сын Норберт, единственный выживших из четверых, такой любви не удостоился). Старый Дворец, заложенный еще в незапамятные времена, когда весь город умещался на Королевском острове, а по Триму спускались в лодках полчища диких эрдов, казался ему темницей. Кстати, темница в замке существовала изначально – до недавних просвещенных времен тримейнские короли держали там мятежных братьев, сыновей и племянников, предварительно лишив их зрения, а то и мужских достоинств. Теперь подобное варварство отошло в прошлое, но темница никуда не делась. Конечно, королевский замок, ставший императорским, за столетия неоднократно перестраивался, но как правило, для того, чтоб еще больше укрепить мощные стены и увеличить количество башен, способных сдержать и отразить напор вражеских армий и мятежных толп. И облик дворца оставался непоправимо мрачен.

Совсем иным должен был стать – и стал Новый Дворец. Для его постройки были приглашены самые лучшие зодчие, художники и мозаичисты, каких смогли отыскать посланцы императора. Сюда свезли всевозможные диковины со всей Европы, и пусть злые языки не уставали повторять, что на деньги, затраченные на покупку статуй языческих идолов и нечестивых правителей, цветного мрамора для отделки парадных залов и невиданных тварей для зверинца, можно было построить десяток церквей и купить целый воз святых мощей, Ян-Ульрих закрыл свой слух для подобных речей. При дворце были также разбиты великолепные сады и цветники. И после завершения работ император со всей семьей перебрался туда. Жизнь потекла как в сказке. Праздники следовали за праздниками, пиры сменялись турнирами, балы – охотами, представления – состязаниями певцов. Ничего куртуазнее нельзя было придумать. Во всяком случае, так уверяли поэты. И даже те, кто осуждали чрезмерную роскошь двора и легкомыслие придворных, не могли при этом скрыть восхищения блеском правления Яна-Ульриха. Тем более, что при всем вышесказанном никто бы не назвал императора плохим христианином. Он жертвовал на церковь с той же щедростью, с которой закатывал пиры и травли, не посягал на права Святых Трибуналов. И придворные, позабывшие о наказании за греховную жизнь, могли припомнить о нем, не покидая дворца, ибо фасад его выходил на Соборную площадь, где совершались казни еретиков. Впрочем, это лишь добавляло греховным удовольствиям остроты…

Само собой, жизнь без подруги сердца среди этого великолепия была бы невыносима. По первости подруги менялись довольно часто. Но вот уже почти восемь лет одиночество императора разделяла прекрасная Эльфледа, чаще именуемая госпожой Эльфледой. Рассказывали, будто она еще в ранней юности лишилась супруга, павшего в какой-то междоусобной стычке. Император, будучи на охоте, прослышал о красоте вдовы, заехал ее утешить, и, как выражались сочинители песен, охотник попался в свою же ловушку. Госпожа Эльфледа воцарилась при дворе на правах некоронованной королевы, и права эти вынужден был признать даже наследник престола. Признать против собственной воли – это замечали все в Тримейне. Когда госпожа Эльфледа появилась при дворе, он едва вышел из отроческого возраста, но, войдя в совершенные лета, предпочел обосноваться в мрачном и суровом Старом Дворце, рядом с темницей и родовой усыпальницей. Пойти на прямую рознь с отцом он не решился, но празднества в Новом Дворце посещал с явной неохотой, избегая встреч с фавориткой. Так сплетничали в Тримейне – по крайней мере, до тех пор, пока вокруг Старого Дворца не поползли иные слухи, гораздо более страшные и жуткие. Теперь принц Норберт дал столичным сплетникам новую пищу для пересудов, обзаведясь, по примеру отца, фавориткой. Принца, человека молодого, и вдобавок, вдового, никто за такое не думал осуждать, но смутное недовольство, которое в последнее время вызывал у горожан наследник престола, выплеснулось на эту темную – во всех смыслах – особу. Определенно о ней было известно лишь то, что она южанка. А это было в Тримейне признаком наивысшей куртуазности, и одновременно навлекало подозрение во всех представимых пороках. Последнее усиливало то, что никто не слышал о ее муже. В Тримейне привыкли, что любовницы императоров непременно должны быть замужними дамами либо вдовами. Связь с незамужней девицей нарушала все приличия, и ежели девица такое допустила, значит, она прирожденная развратница. А принц открыто показывался с этой Бесс и не прятал ее от взора добрых людей. Не иначе она опутала его какими-то чарами. И на турнир, устроенный императором в честь посвящения в рыцари самых достойных юношей из благородного сословия наследник не преминул явиться в ее обществе.

Это празднество, одно из самых блестящих в году, происходило за городской чертой, на Турнирном поле, специально для этих целей огороженном и обустроенном. В центре находилась прекрасная ровная арена, окруженная прочным барьером, на котором во время состязаний крепились щиты с гербами участников. Кругом размещались трибуны для зрителей и и ложи для судей и почетных гостей. По полю раскинулись шатры и навесы, где благородные господа и дамы могли найти отдохновение в жаркий летний день. Здесь же поставили свои палатки всевозможные торговцы, на случай, если господа или их слуги возымеют надобность в каких-либо товарах, а также жонглеры, музыканты и шуты, увеселяющие публику. А за императорской ложей можно было наблюдать невиданное доселе диво. Там стояло дерево, усыпанное золотыми и серебряными листьями. Такую награду придумал куртуазный монарх для победителей в состязаниях. Тот, кто преломит копье противника, должен получить серебряный лист, а выбившему противника из седла достанется лист золотой. А до той поры вокруг дерева была выставлена охрана, и не надо иметь семь пядей во лбу, чтоб угадать – кто-нибудь из придворных пиитов непременно сравнит дерево с райским древом, охраняемым вооруженными ангелами.

Празднество было приурочено ко дню Пятидесятницы, наподобие таких же увеселений при дворе короля Артура, чьих легендарных жизнеописаний Ян-Ульрих был большой поклонник. А в это время погода в Тримейне бывает прекрасная – если только дождь не пойдет. Солнце сияет, веселя сердца, но самая жара, выпадающая обычно на июль, еще не наступила. И, желая вкусить всех удовольствий от летнего дня, император пожелал с утра отбыть из города на своей личной барке, с ковровым шатром и вызолоченными веслами. Его сопровождали госпожа Эльфледа, Исдигерд, ее брат, занимавший должность главного конюшего, и еще несколько приближенных. Полюбовавшись прибрежными красотами, несколько часов спустя они перебрались на конные носилки и так прибыли на Турнирное поле.

Наследник, словно бы в пику отцу, решил отправиться верхом, хотя ему, живущему на острове, речной путь был бы удобнее. Он со своей свитой выехал с Королевского острова по мосту, и покинул город через Эрдские ворота. Под седло он приказал вывести своего любимого гнедого Танкреда, а Бессейре отдал Фанетту. Это была белая кровная кобыла, на которой сам он ездил в отрочестве. А выбрал он ее по причине смирного нрава, и преклонного возраста, поскольку он не был уверен в умении Бессейры ездить верхом.

Впрочем, относительно Бессейры он ни в чем не был уверен, и она по-прежнему не открывала, кто ее послал. Хотя насчет того, что пришла она не для мести или злодеяний, похоже, не лгала. Но это ничего не меняло. Несмотря на то, что с ее появлением приступы беспокойства прекратились, и страх уменьшился, сама она не вызывала у него приязни. Нельзя любить нож, вскрывший опухоль, пускай этот нож, возможно, спас тебе жизнь.

Хуже того, Бессейра – или Бесс, как ее обычно называли – его раздражала. Казалось бы – красивая, молодая, стройная, только любуйся, но его она не привлекала, а порой ее черты и манеры представлялись ему отталкивающими – ее неуловимо быстрые и непредсказуемые движения ( при том, что она часами могла сидеть неподвижно), ее темные сухие волосы, ее прищуренные глаза… Она постоянно щурилась, и оттого создавалось впечатление, будто Бесс близорука. На самом деле зрение у нее было отличное. Она умудрялась замечать даже то, что никак не могло попасть в поле ее зрения. Словно у нее был глаз на затылке. Она, впрочем, отрицала, что свойство это имеет колдовскую природу.

– Просто наблюдательность. Этому можно научиться.

В покоях, которые отвели ей во дворце, она любила ходить босиком. При этом Норберт заметил, что пальцы на ногах у нее хоть и короче, чем на руках, но не менее развиты. Не то, чтоб это было уродливо, но внушало трудно преодолимое отвращение.

Дворцовые слуги явно невзлюбили «выскочку», и, не оскорбляя ее открыто, старались сторониться. Бесс это нисколько не задевало. По крайней мере, она не делала попыток наказать их, или, наоборот, добиться их расположения ласковым обращением и подачками. Денег у нее своих не было, однако Норберт позаботился о том, чтоб у нее имелось все, что подобает иметь любовнице принца.

Сейчас на ней было винно-красное платье из плотного шелка с зеленой вышивкой по подолу. Рукава платья также были отделаны зеленым. Зачесанные кверху волосы сдерживал украшенный бирюзой широкий венчик, а горло охватывало рубиновое ожерелье. Поднимаясь в седло, она не преминула заметить, что наверняка нынче в городе какой-нибудь бродячий монах скажет проповедь о блуднице в багрянице, и вряд ли ошиблась. Но она не выглядела этим расстроенной.

Норберт, не любивший внешнего блеска, был облачен в коричневый бархатный кафтан с соболиной опушкой. Единственная роскошь, которую он себе позволил, были золотые пуговицы, и золотая бахрома на шляпе. В турнире участвовать он не собирался, и был вооружен лишь кинжалом у пояса. Но охрана его была в полном вооружении.

Пока ехали по городу, они с Бессейрой не обменялись ни словом. Что вовсе не означало, что она обижена на своего покровителя-подопечного либо пребывает в мрачном настроении. Норберт уже зарекся угадывать причины ее молчаливости или разговорчивости, Когда миновали Эрдские ворота и, обогнав купеческий обоз, оказались на открытой дороге, она внезапно спросила:

– Слушай, почему тебя называют вдовцом? Насколько мне известно, ты не был женат.

Норберт поморщился.

– Я ее даже никогда не видел. Нас сговорили в детстве, и помолвка была по доверенности. А потом она умерла, – слава Богу, своей смертью. Но, не знаю, как у вас на Юге, а у нас формальная помолвка приравнивается к браку.

– И давно это было?

– Еще до мятежа в Эрде. А поскольку у герцога Тирни нет в запасе ни сестер, ни дочерей, больше речи об этом не было.

– Ясно.

И она снова умолкла. Поняв, что продолжения расспросов не последует, Норберт сжал коленями бока гнедого, и заскучавший Танкред легко перешел на галоп.

Они прибыли на Турнирное поле после полудня, когда закончились поединки новопосвященных рыцарей, сражавшихся, в основном, пешими. а также состязания оруженосцев в беге и стрельбе из лука, и благородное общество отдыхало в шатрах и под шелковыми навесами, где были выставлены столы с угощением.

Поздний приезд наследника многими был расценен как неуважение к особе императора. Однако были и такие, что сочли это проявлением утонченности и хорошего вкуса, ибо Норберт поспел как раз к тому времени, когда на ристалище должны были выйти лучшие бойцы. К последним, по общему мнению, относился и племянник императора принц Раднор. Он был единственным из императорской семьи, кто собирался преломить копье со славными противниками. Ян – Ульрих давно не участвовал в подобных забавах по возрасту, а наследник вообще их не любил, хотя ни здоровьем, ни телесной крепостью вроде бы не был обижен. Приходилось слышать, что такое пренебрежение благороднейшим из занятий недостойно человека, носящего рыцарское звание, и Норберт давно перестал отвечать на эти упреки, но не забыл о них.

– Ты тоже осуждаешь меня за то, что я не участвую в турнирах? – спросил он Бесс.

– Напротив. Мне приходилось слышать, что выставляющие боевые искусства на потеху публике – хуже, чем комедианты.

Эта точка зрения была для него нова и интересна. Но узнать о ней подробнее не было возможности.

Спешившись, они оказались среди людского водоворота. И если охрана оберегала его от давки, то шум он все равно ощущал, а яркость и пестрота слепила глаза и рассеивала внимание. Турнирное поле напоминало ярмарку. Торговцы выхваляли свой товар, шуты кривлялись, музыканты терзали струны. И чем ближе к длинному столу на зеленой лужайке, за которым расположились Ян – Ульрих со свитой – тем больше шелка и бархата вместо сукна и шерсти. И заодно больше открытых ртов и вытаращенных глаз. Неужто наследник решится представить любовницу императору? Как это понимать?

Каковы бы ни были намерения Норберта, в сей момент они не совершились. Госпожа Эльфледа уже давно заметила прибытие гостей и, встав из-за стола, направилась прогуляться в сопровождении своих дам. И как бы случайно оказалась на пути у Норберта с Бесс.

Про госпожу Эльфледу говорили в Тримейне много дурного, но кто может назвать фаворитку, про которую говорят много хорошего? Будто бы из-за нее государь забывает про дела правления. Будто бы она раздает своей многочисленной и голодной родне выгодные должности при дворе, укрепленные замки и богатые угодья. Что волосы у нее крашеные, а зубы вставные, и лет ей на десять, а то и на пятнадцать больше , чем она утверждает. Но сейчас даже самый злостный недоброжелатель не дал бы ей вблизи больше двадцати шести лет. Она походила на миниатюру в роскошно иллюминированной книге, которая изображает Юдифь, Эсфирь и прочих благородных дам древности в придворных платьях с туго затянутыми талиями, с длинными золотыми косами и с голубыми глазами. И если волосы можно выкрасить, зубы вставить, то белила и румяна при свете дня сразу бы стали различимы, а подделать цвет глаз и вовсе невозможно. Госпожа Эльфледа была облачена в голубое платье из скельского бархата и узкую душегрейку из переливчатой парчи, отделанную горностаем. Пресловутые косы были закручены по обе стороны лица и прикрыты вуалью с золотым венцом с наушниками. Эта мода, восхищавшая куаферов, почему-то приводила в негодование служителей церкви, умудрившаяся находить в безобидных наушниках сходство с дьявольскими рогами.

– Ах, ваше высочество, мой друг, – Норберт мог бы поклясться, что от природы голос фаворитки был на несколько тонов ниже, и нынешней звонкости в голосе она добилась длительными упражнениями. Она склонилась перед принцем, как требовал этикет, и продолжала. – Неужели эта молодая особа и есть та красавица, о которой нынче столько приходится слышать?

Прежде чем Норберт успел что-то сказать, Бессейра склонилась перед фавориткой в реверансе, еще более почтительном, чем та – перед наследником престола.

– Это – Бесс из Финнауна, – произнес он.

Бесс упоминала, откуда она родом, но это название ничего не говорило Норберту, а Эльфледе, похоже, и того меньше.

– Счастлива буду оказаться под вашим покровительством, сударыня, – добавила Бесс.

Длинные ресницы Эльфледы взметнулись, как бабочкины крылья, на губах заиграла улыбка.

– Ну, конечно, милочка! Вы будете сидеть нынче рядом со мной, я вам все покажу и объясню. Простите меня, мой принц, что я лишаю вас общества милой вам дамы, но это ненадолго… – Она подхватила Бесс под руку, и Норберт вынужденно кивнул. При всей своей неприязни к этой жадной интриганке, он не мог не восхититься наглостью, с которой Эльфледа отсекла Бесс от императора. Предупредила возможный скандал (это ясно всем), и заодно не дала Яну-Ульриху взглянуть на женщину значительно моложе себя. Даже если Бесс не в его вкусе.

Представив фавориток друг другу, он двинулся туда, куда направлялся изначально. К столу, рядом с которым в кресле с высокой спинкой, поигрывая кубком из тонкого цветного стекла, сидел его отец.

В молодости Яна-Ульриха называли самым красивым мужчиной империи и не без основания. Он и теперь изо всех сил старался соответствовать этому определению, а также следовать всем тонкостям моды. Белокурые волосы были тщательно завиты, борода уложена волосок к волоску. Такому крупному мужчине нынешние фасоны должны были доставлять немало огорчений, ибо требовали, чтобы одежда плотно прилегала к телу, и приходилось шнуровать ее, как дамский корсет. Что ж, элегантность требует жертв. Кафтан из переливчатой парчи с длинными зубчатыми рукавами, на трико – ни морщинки, сафьяновые башмаки-пулены – все было в гармонии с новейшей модой, все выше похвал. Ян-Ульрих оставался красивейшим из мужчин и куртуазнейшим из монархов. Так, по крайней мере, все наперебой утверждали.

Но сын его видел перед собой человека пятидесяти с лишним лет, чьи правильные черты угрожающе расползались, с обрюзгшими щеками и крашеными волосами. Когда-то он был полон сил и энергии, вел переговоры со всеми странами Европы, утверждал в своей державе закон и порядок, укреплял границы. Пожалуй, в нем и сейчас было немало сил, но все они поглощались непрестанными увеселениями. Ян-Ульрих не был грубым и пошлым развратником и обжорой в духе прошлых времен. Он любил музыку, стихи, собирал антики, покровительствовал поэтам и художникам. Празднества при его дворе были торжеством вкуса, а своей даме сердца он сохранял верность – во всяком случае, в последние годы. Ничто иное его не интересовало. И с чего бы? Все и так шло хорошо. Мятежи неизменно подавлялись, богомерзкие агаряне были отброшены далеко от границ, налоги исправно текли в казну… Чего еще надо? Зачем омрачать жизнь, которая и без того коротка? И монарх стремился обмануть время, повернуть вспять его бег. По мнению Норберта, отец даже слишком преуспел в этом. Он напоминал не юношу, а толстого разряженного младенца. Неужели никто больше этого не замечает? – думал Норберт, и душу его переполняла болезненная жалость, смешанная с презрением. Отец не подозревал об этих чувствах. Ничьи чувства, кроме собственных, его также не интересовали.

Он протянул сыну для поцелуя холеную, пухлую руку, на каждом пальце которой красовалось не меньше двух перстней.

– Наконец-то соизволил пожаловать, – брюзгливо и в то же время ласково произнес Ян-Ульрих. – Садись рядом со мной и рассказывай… О тебе много разговоров этим летом. Что ж, хотя бы перестали болтать, что вино родит уксус…

Норберт едва не вздрогнул от этого замечания, но убедился, что отец имеет в виду всего лишь пересуды о Бесс. Он невольно оглянулся в ее сторону и убедился, что она мирно беседует с госпожой Эльфледой.

– Мы не часто имеем счастье видеть наследника, – говорила императорская фаворитка. – Раньше он появлялся хотя бы на больших охотах, но теперь не жалует и это развлечение.

– Боюсь, что это моя вина, – учтиво ответила Бесс. – Я не люблю охоту, и принц ради меня перестал ездить на ловлю.

Эльфледа внезапно сменила тему.

– А где это – Финнаун?

– Между Роуэном и побережьем. Это маленькое владение, вряд ли вы о нем слышали.

– А вы – младшая дочь в большом семействе?

– От вас ничего не скрыть, сударыня.

Эльфледа звонко рассмеялась.

– Ну, ничего, милая. Я возьму вас под крылышко. Уверяю, не стоит прятаться. Южанам при дворе его величества вполне привольно…

– Наши дамы, кажется, нашли общий язык, – сообщил Ян-Ульрих, также бросивший на женщин благосклонный взгляд.

– А почему бы нет, ваше величество? Им нечего делить.

– Нечего. Пока. Но женщины и без того находят из-за чего повздорить. Терпеть этого не могу. Хуже женских ссор только мужские. – Император усмехнулся. – А ты, кажется, пытаешься острить? Хвалю. Общество этой девицы пошло тебе на пользу. – И, позабыв о дамах, он вернулся к угощению.

Ранний обед был достаточно легким – цыплята, куропатки, зайчатина, воздушные пироги, разнообразные сыры, – но достаточно основательным, чтобы не проголодаться до обеда позднего, каковой ожидался после турнира и должен был продлиться до ужина. Все – и гости императорского шатра, и те, кто обивал ноги между шатрами, спешили насытиться, пока не возобновились поединки. А откушав в удовольствие и залив жажду вином, устремились – кто в ложи, кто на трибуны, а прочим полагалось довольствоваться местом у дощатой перегородки. При этом Норберт вновь оказался вдали от своей спутницы. Его место было в императорской ложе, рядом с отцом, а Бесс госпожа Эльфледа увела в ложу для благородных дам. Причины, по которым она старалась удерживать Бесс возле себя, были не только дипломатическими. Эльфледа учла, как они должны выглядеть. Блеск красного, зеленого и черного – и золотисто-голубое сияние… Их. безусловно, сравнивали, и большинство зрителей отдавало предпочтение старшей из женщин – голубке рядом со змеей. Пока герольды объявляли имена участников, Эльфледа, расточая улыбки, нашептывала на ухо соседке имена наиболее важных персон среди присутствующих.

– Первым делом вам следует попросить принца представить вас канцлеру… Он там, в императорской ложе, вон там, с редкой бородой…

– Но зачем? Какое дело до меня канцлеру?

– Дорогая, нельзя оставаться такой провинциалкой. Я представлю вас своему брату и кузену – они нынче здесь…

– Барон Жерон-и-Нивель!

– Владетельный господин Драмсак!

Это были бойцы не с самыми громкими именами, но все же не чета недавним юнцам, только вчера препоясавшихся мечами. Эти уже знали, каково, вылетая из седла, подниматься с переломанными ребрами, терять зубы, слепнуть от едкой турнирной пыли, пробивающейся сквозь щели забрала и покидать ристалище на носилках. Сие мало кого миновало, ибо хотя законы благородства установили правила, долженствующие уберечь бойцов от смертоубийства и тяжких увечий, бой есть бой, и этим все сказано. Особенно в последние годы, когда на турнирах стало модно сражаться не затупленным, а боевым оружием. Конечно, в противовес этому были введены особые турнирные доспехи, но они и движения сковывали больше, и падать в них опасней.

Противники съезжались дважды, а на третий раз барон Жерон-и-Нивель был выбит из седла. Господин Драмсак стал безусловным победителем, и заслужил золотой лист с императорского древа. Публика вопила. Госпожа Эльфледа продолжала нашептывать в ухо соседке.

– Вот увидите, принц Раднор найдет случай скитаться с Драмсаком. Жерон к принцу весьма близок… а еще ближе к нему – жена барона. А вон там в ложе другой приятель принца – Отт де Гвернинак, смотритель императорских замков. Он в нынешнем турнире не участвует, хотя вообще боец отменный, чем и заслужил благоволение его величества…

– А те важные господа?

– Гости двора. Английский посол, – у него удрученный вид, в их королевства смута, прямо как в недавние годы в Эрде. А вот, кстати, представитель герцога Эрдского. Французский посол. Дон Раймунд, посол короля Арагонского Хайме – весьма интересен…

Второй поединок по общему мнению, оказался интереснее, ибо победителя определить было не так легко. Бой завязался ожесточенный, противники пожелали продолжить его пешими, и здесь, в воинственном запале был нанесен удар, запрещенный правилами – по правой руке, не защищенной щитом. Если бы бойцы сражались верхом, нарушение правил не вызвало бы сомнений. А сейчас судьи принуждены были решать, не сам ли пострадавший не по времени развернувшись, подставился под удар. В конце концов возобладало мнение, что нарушение турнирных законов все же имело место, и победу присудили пострадавшему. Но ясно было, что поединщики при первой же возможности сойдутся вновь, и может быть, не на Турнирном поле.

– Но есть здесь и южане. Вон тот, с усами, как у сарацина, рядом с императорской ложей – граф Несский. А вон тот справа – Лабрайд ап Руд Тагмайл. Хотя, возможно, с ними вы знакомы.

– Что вы, сударыня. Они, правда, южане, и имена их мне известны, но они из знатных родов, и никогда не снизойдут заметить такую семью, как наша.

– Бог им судья. Зато вас заметил наследник престола. Кто у нас там дальше… Адмирал Эйке – редкий гость при дворе. Форай – смотритель императоских птичников. Лантерн Пикок – верховный камерарий. А вон там – Индульф Ларком…

– Увы – вздохнула Бесс, – никогда не запомнить мне ни столько имен, ни столько лиц.

– Это только так кажется. Приезжайте навестить меня, просто так, поболтать, и я расскажу вам о них подробнее.

– Боюсь, что это невозможно. Принц не хочет, чтобы я выезжала без него.

– А мы как-нибудь его уговорим. Но лучше, милая, если это вы сделаете самолично. Не надо робеть. У женщины всегда в запасе решающий довод. – Ее сияющая улыбка стала двусмысленной, но в следующий миг потускнела. В тот самый миг, когда объявили имена следующих бойцов. И голубые глаза так же сощурились, как карие.

На ристалище выезжал принц Раднор, племянник императора, победитель зрдских мятежников, сильнейший турнирный боец, любимец двора и города.

Тяжелые доспехи, весившие вдвое больше боевых, он носил, как дублет, подбитый пухом, и ясеневое копье с острием в виде цветка лилии, и древком, выкрашенным в алый цвет (вместо обычного синего или зеленого) сжимал словно перышко. Щит при нем был боевой, треугольный, а не состязательный тарч. Он объяснял это тем, что круглый щит присвоен простонародью и слугам, и рыцарю зазорно пользоваться им даже в играх. Под всадником был сильный рыже-чалый шайр. Впрочем, масть коня только угадывалась – он был покрыт великолепной попоной, расшитой имперскими розами, а морду защищал латный шанфрон. Только ради такого зрелища стоило прибыть на турнир. И принц Раднор оправдал ожидания зрителей, легко справившись со своим противником, выбив его из седла единственным таранным ударом. Копье сломалось, но меч доставать не пришлось. Единственным недостатком этого поединка, с точки зрения знатоков – он слишком быстро кончится. Но оставалась надежда, что принц Раднор не обманет ожидания своих почитателей, и единственным поединком не ограничится.

Прежде, чем удалиться с ристалища он снял шлем, явив себя зрителям во всей красе. Глядя на Раднора, можно было представить, каким был император в его лета – примерно четверть века назад. Белокурые волосы, светло-серые глаза, короткий прямой нос, здоровый румянец. Он походил на Яна-Ульриха гораздо больше, чем Норберт, хотя был всего лишь сыном сводной сестры императора. Это было особенно заметно сейчас, когда наследник сидел возле отца, и подобное обстоятельство вызывало немало пересудов. Никто, конечно, ни в чем не мог упрекнуть императрицу. Но что поделать, если так сказывается кровь? К тому же Норберт внешне ничем не блистал, а Раднор был хорош. Дамы обмирали, представляя себя в объятьях этого красавца. И некоторые уже, позабыв себя, швыряли с трибуны расшитые платки и рукава от платья, специально для этой цели едва приметанные. Но та, которую здесь единодушно признавали красивейшей из женщин, так же как Раднора – храбрейшим среди мужчин, в их число не входила. Она сидела спокойно, недвижно, краем глаза косясь на соседку. Потом спросила:

– А почему вы не любите охоту? Ведь это благороднейшее из развлечений.

– Как и турниры. Но не наше, не женское.

– Право? – Неясно было, удивлена ли Эльфледа этим замечанием, или насмехается. Однако продолжала она без тени насмешки. – Я знаю, что наследник не любит меня. Из-за этого он отдалился от двора…от отца, что еще хуже. Но я ему не враг… не я его враг… Возможно, он тоже это понял, но гордость мешает ему сделать первый шаг к примирению. Поэтому он и привез вас сюда. И мы должны сделать все, чтобы сблизить отца и сына…

Голос ее сошел на нет в криках глашатаев, визге труб и лязге оружия. Молчала и Бессейра. Турнир продолжался. Схватки становились все яростнее, кровь, разгоряченная этим зрелищем играла сильнее. Зрители сожалели, что сегодня дерутся только один на один, и не удастся потешить себя, любуясь примерным боем. Определялись лучшие среди лучших. Помимо принца Раднора таким был Леам Кархиддин, прибывший ко двору лишь в прошлом году, и уже успевший отличиться не только в турнирах, но и в подлинных поединках. Он был веселого нрава, что совокупно с репутацией храбреца и задиры, принесло ему любовь женщин и дружеское расположение мужчин. Уступая принцу Раднору в высоте происхождения да в красоте, он был моложе, легче и подвижней, что дает определенные преимущества и на поединке, и на балу. Вдобавок принц Раднор, желаемый многими как любовник, был недоступен как жених, ибо успел обзавестись законной супругой. А Леам Кархиддин был еще холост. Так что вольно или невольно эти двое стали соперниками, и зрители с нетерпением ждали, сойдутся или не сойдутся они сегодня в поединке.

Чаяния не обманули. Было объявлено, что противники желают биться на копьях, мечах и булавах, до тех пор, пока один из них не в силах будет держать оружие.

На Кархиддине был двойной кольчужный доспех несской работы, поверх него лазурный плащ. Конь его был буланой масти, что почиталось в Тримейне несколько вульгарным, однако этот недостаток искупался изрядными статями. Копье ничем не уступало принцеву «цветку лилии», а щит, как бы для контраста, был круглый, но не презираемый Раднором тарч, а доподлинно сарацинский. Вряд ли Леам добыл его на войне, – владения Кархиддинов располагались далеко от границы, а добровольно служить на крайнем Юге шли по большей части местные уроженцы – однако здесь такие подробности никого не занимали.

При первой сшибке Раднор целил в грудь противника, а Кархиддин, памятуя о том, что нагрудный доспех императорского племянника вряд ли возможно пробить, – в шлем. И оба не преуспели. Каждый успел заслониться щитом, и оба копья сломались одновременно. Трибуны возопили – разочаровано и радостно, поскольку это было всего лишь начало славной игры. Бойцы взялись за мечи, и съехались снова. Вторая сшибка обещала быть еще более захватывающей, поскольку Леам, как и Раднор бился мечом острым, не затупленным. Точнее, это был фальчион, о котором знатоки спорили, считать ли его его мечом, или это какое-то другое оружие, наподобие агарянской симитарры. У принца был меч в полторы руки с перекрестьем рукояти, загнутой в сторону клинка. Достоинства мечей были приблизительно равны, а кони поединщиков достаточно хорошо обучены, чтоб ими можно было управлять без помощи поводий. Так что все зависело от мастерства бойцов. И не сразу определилось преимущество, что хорошо, ибо какой же интерес в схватке, когда сразу понятно, кто победит? И только самые опытные среди зрителей смогли заметить, как принц Раднор захватил клинок фальчиона между клинком и перекрестьем своего меча, и вырвал оружие из руки Кархиддина. Остальным показалось, что меч у Леама вылетел сам собой. Дальнейшие действия Раднора были еще замечательней. Прежде, чем Леам, лишившийся меча, успел ухватиться за булаву, Раднор спешился, с живостью удивительной для человека, облаченного такой тяжелый доспех, поднял меч соперника и швырнул его за барьер. Какой-то нерасторопный паж заверещал от боли, но на него никто не обратил внимания. Раднор развернулся к наезжавшему на него противнику – и рубанул по шее буланого коня.

– Что он делает! – пробормотал Норберт. – Это прямое нарушение правил!

– Вовсе нет, – наставительно сказал император. – В нынешних правилах не сказано, что нельзя убивать лошадей.

– Это подразумевается!

– Но этого не сказано.

– Они должны сражаться одинаковым оружием!

– А они еще не сражаются. Смотри, не мешай…

Истекающий кровью буланый рухнул на землю, но Кархиддину каким-то чудом удалось соскочить с коня раньше, чем конская туша придавила его. Спрыгнул он не слишком удачно, – упал на колено, и когда поднялся, стало видно, что он хромает.

Раднор тем временем отбросил и меч, и щит. Он стоял, широко расставив ноги и держа булаву обеими руками. Это было проявлением изысканного благородства и заодно, изрядной лихости – без щита удобней сражаться на мечах, но не на булавах. Но турнирные законы требовали, чтобы Кархиддин также отбросил меч, и он вынужден был сделать это.

Как только соперники сошлись в пешем бою, сразу же стали видны преимущества принца. У него были более длинные руки, а доспех позволял выдержать прямой удар. Все, что мог делать Кархиддин – это обороняться. И оборонялся он все слабее, отступал, спотыкался, однако не сдавался. Воспользовавшись тем, что движения его стали замедленными, Раднор приступил совсем близко и обхватил, притиснув руки Кархиддина к бокам. Теперь тот лишен был всякой возможности сопротивляться.

– Ты сдаешься, Кархиддин? – крикнул он.

– Нет… – прохрипел тот.

Принц еще сильнее сдавил его, но обездвиженный Кархиддин продолжал сжимать булаву. А пока он не бросил оружия, он не считался побежденным.

Раднор, по-бычьи пригнув голову, ударил навершием шлема по лицевой пластинке шлема Кархиддина.

– Сдаешься?

Из-под шлема Кархиддина стекала кровь, но гордец молчал. Зато трибуны выли. Такого чудного зрелища давно не видывали на Турнирном поле. И оно еще не достигло завершения!

Раднор швырнул противника оземь.

– Признай, что побежден!

Кархиддин не двигался и не издавал ни звука. Может быть, у него не доставало для этого сил

– Cоup de grace! – завопил кто-то на трибуне. – Удар милосердия, принц!

– Соup de grace! – подхватило множество голосов. Зрители попроще бесновались в восторге, чуть ли не ломая барьер. Эльфледа кусала губы, не отрывая взгляда от происходящего на ристалище. Император промокнул платком потное лицо.

Раднор, выпростав руку сквозь разрез латной рукавицы, извлек мизерикорд.

– Это убийство, – тихо произнес Норберт.

– Лучше потерять жизнь, чем честь, – откликнулся Ян-Ульрих.

Раднор все же медлил с последним ударом. За поверженного мог вступиться сюзерен. Ему могли прислать «дамскую милость» – женский чепец на наконечнике копья, означающий, что за побежденного просят прекрасные дамы. Наконец, могли вмешаться и судьи.

Это и произошло. Посланный ими оруженосец подбежал к Кархиддину, опустился рядом с ним на колени, потом поднялся и воскликнул:

– Он умер, благородные господа!

Восхищению публики не было предела. Принц Раднор который раз явил свое превосходство, сразив противника, не прибегая к оружию. Но и Кархиддин, который предпочел погибнуть, но не сдаться, также показал пример рыцарской доблести. Убитого – у него были сломаны шея и ребра, – унесли. О том, что убитых на турнире запрещено предавать христианскому погребению, в Тримейне давно позабыли, в том числе церковные власти, безусловно не одобрявшие увеселений, связанных с насилием и кровопролитием, но смирившиеся с ними. Турнир был завершен, но празднество продолжалось. Готовился веселый пир, и говорили, что принца на том пиру увенчают целым венком из золотых листьев. И жонглеры, шуты, музыканты и звериные поводыри до утра будут показывать благородному обществу свое искусство.

Гомонящая публика покидала трибуны, перетекая по лугу к столам, и Норберт, пользуясь тем, что отец позабыл о его присутствии, подошел к Бесс. Она тоже каким-то образом сумела избавиться от Эльфледы.

– Видела? Они шарахаются от меня из-за подозрений в убийстве. И вопят от радости, когда убивают того, кто не в силах сопротивляться, и кричат : «Добей!» и восторгаются убийцей. – Его лицо было белым от бешенства.

– Тебя это удивляет? Обычная история.

– Но где справедливость? – Не дождавшись ответа, он продолжал: – И еще это пиршество… не знаю, чтоб я дал за возможность уехать отсюда.

– Так уедем. Свалишь все на меня. Дескать, я по южной хлипкости своей натуры не смогла вынести вида крови, и мне стало дурно.

– Все равно скажут, что я уехал из-за зависти к кузену… А, наплевать – Норберт крикнул Люкета и распорядился, чтоб седлала лошадей.

И вскорости принц со свитой, едва не сшибая ворота, вынеслись с Турнирного поля. Бессейра уселась в седло по – мужски, что для дамы считалось непристойным, однако Норберт был в такой ярости, что не сделал ей замечания.

Он не слишком торопился, выезжая из города, а возвращался так, как будто за ним черти гнались. Поэтому в городские ворота въехали еще засветло – правда, сейчас, в конце июня, и темнело поздно. В Тримейне невозможно было скакать с той же скоростью, как по дороге, но на шаг Норберт все равно не перешел. Будучи хорошим наездником, он умудрился никого не сшибить, а свита каким-то образом сумела повторить этот подвиг. Немалая заслуга в том была и самих горожан, резво исчезавших с пути следования, независимо от возраста и комплекции.

Так выехали они, миновав сборщиков пошлин, на мост, соединявший правый берег Трима с Королевским островом. Этот мост, каменный, прочный, надежный, с тех самых пор, как Старому Дворцу перестала угрожать опасность вражьего нашествия, превратился в еще одну улицу. Обе стороны проезда были застроены мастерскими и лавками, где трудились и торговали плодами рук своих оружейники, суконщики и ювелиры. На другом мосту, перекинутом с Королевского острова на левый берег, обосновались в основном менялы и адвокаты, хотя и ремесленного люда там было предостаточно. Да еще цирюльники и зубодеры, уличные торговцы, жарившие пойманную тут же, под мостом рыбу, разносчики, фокусники и волынщики. Люд горластый, тертый, любопытный, и в то же время привычный ко всему. Они потеснились, дабы пропустить наследника со свитой, но столпотворения из-за этого устраивать не стали.

Норберт также не смотрел по сторонам, тем более, что зрелище, живописное для свежего глаза, было для него привычно с детства. Он уже видел, как поднимается решетка в воротах Старого Дворца – караульные в Сторожевой башне, выходящей на мост, заметили приближение господина, как внимание его отвлекло пронзительное ржание, раздавшееся за его спиной. Он обернулся. Старушка Фанетта вскинулась на дыбы, чего не позволяла себе и в молодые годы, и заплясала на месте. Потом наподдала задом и принялась метаться, не разбирая ничего кругом. Бесс в седле уже не было, однако она не упала – успела соскользнуть на мостовую. Норберт, который успел отъехать довольно далеко, пораженный невиданным доселе буйством Фанетты. Но он был чуть ли не единственным на мосту, кто не двигался. Прохожие и зеваки с визгом разбегались, лезли на груды сваленных у лавок бочек и мешков, шмыгали в двери, а всадники, сопровождавшие принца и Бесс, инстинктивно подали назад. Фанетта. мотая головой, крушила все, что попадалось под копыта, свалили телегу с сеном, и словно бы целенаправленно бросилась к той лавке, у ворот которой стояла Бесс. Деваться той было некуда, даже прыгнуть с моста, ибо дома строили так тесно, что в щели между ними могла проскользнуть разве что крыса или ласка. Но Бесс прыгнула, оттолкнулась от стены лавки, ухватилась за планку с вывеской и повисла на ней. Широкое красное платье трепетало на ветру, как знамя. Фанетта с разгона ударилась в стену и рухнула, храпя. Опамятовавший Норберт подъехал ближе и увидел, как оскаленную морду заливают пена и кровь. За наследником подтянулись и приближенные, явно стыдясь своей растерянности.

Кобыла перестала биться. Утихла.

– Подохла, – с сожалением произнес Люкет.

– Башку разбила, – уточнил Годе.

– Какая разница?

Бесс спрыгнула на мостовую и опустилась рядом с трупом лошади на колени, как бы в изнеможении. Она потеряла венчик, и черные волосы разметались по плечам. Платье было разорвано, правую щеку пересекала царапина. Но когда она подняла к Норберту лицо, ее глаза были холодны и спокойны.

Он протянул ей руку, чтобы помочь подняться в седло. Бесс подтянулась, уселась позади него, ухватилась за пояс. И тихо. так что никто кроме Норберта не услышал, проговорила:

– Ну вот, они дали о себе знать. А то как бы и скучно.

* * *

По возвращении он зашел к ней почти сразу, только стащив с себя придворное одеяние. Бесс тоже успела переодеться и сидела на постели в домашнем платье и, разумеется, босая. Умилительная картина, но у Норберта она умиления не вызывала.

– Ты сказала: «они дали о себе знать». Кто?

– Те, кого мы ищем. Те, кто убивал девушек.

– Но ты осталась жива.

– А ты как будто не рад. Ладно. Я жива потому, что хорошо езжу верхом. Но этого в Тримейне никто не знал. Даже ты.

– На что ты намекаешь?

– Ни на что.

Он сел в кресло, нервно сжав руки.

– До сих пор мне казалось, что колдовство может твориться только под покровом ночи, только втайне … но средь бела дня, на глазах у целого города…

– С чего ты взял, что здесь замешано колдовство?

– Потому что я знаю эту лошадь… знал. Она всегда была смирной, потому я и дал ее тебе. И она могла взбеситься, только если ее околдовали.

– Нет. Все было гораздо проще. Лошадь отравили… у пота и пены был особый запах. Я не разбираюсь точно, но мне известно, что есть снадобья, которые способны вводить в бешенство – как людей, так и животных.

– Так чем же это отличается от колдовства?

– По моему разумению, у колдунов есть особый дар. Нас учат, что они получают его по договору с дьяволом, а некоторые верят, что с этим даром рождаются на свет. А чтобы пользоваться ядами, дара не надобно – достаточно знаний.

– И злой воли.

– Это само собой. Бедной Фанетте дали что-то выпить или съесть. Что-то, действующее не разу. Им нужно было, чтобы лошадь взбесилась в городе, чтоб было много свидетелей.

– Это невозможно. Никто не знал, что мы уедем до пира.

– Правильно. Поэтому отравить Фанетту мог только тот, кто был возле лошадей и слышал твой приказ.

– Там были только мои люди! Или ты их подозреваешь?

– Нет… наверное. Но в толчее, суете и шуме Турнирного поля они могли и отвлечься.

– Люкет и Годе должны помнить, кто там вертелся

– Хорошо бы. – Бесс встала, в задумчивости прошлась к столу. С колен ее при этом упал какой-то предмет. Бесс подцепила его пальцами босой ноги, подбросила, поймала в воздухе. – Знаешь. о чем я сейчас подумала? Яд легче всего проникает через кожу. Лошадь могли просто поцарапать чем-то острым. А острие предварительно смазать… жаль, что я не успела как следует осмотреть шкуру, А теперь труп наверняка уволокли на живодерню.

Норберта эти рассуждения ставили безучастным. Его больше интересовало, что вертит в руках Бессейра.

– Покажи, что там у тебя.

Она протянула ему кинжал. Хорошая сталь, рукоятка из черного коралла – скорее всего изготовлен за Южным мысом. В таких вещах Норберт разбирался. И он точно помнил, что среди безделушек, купленных им для Бесс – порой весьма дорогих, ничего подобного не было.

– Мне казалось, что ты пришла ко мне без оружия.

– Угадал. Вдруг бы твоим ребятишкам вздумалось меня обыскивать?

– А теперь, значит, оружие понадобилось?

– Сегодня оно не пригодилось. Но может понадобиться впредь. – Она забрала кинжал у Норберта. – То, что случилось сегодня, подтверждает нашу версию. Твои враги действуют в том же направлении, что и раньше. Любовница принца должна быть мертва, как и предыдущие. И погибнуть так, чтоб при этом возникла мысль о колдовстве… о черной магии.

– Сейчас совсем иные обстоятельства.

– Ты сделал свой ход, обезопасив себя. Они – свой, изменив время и методы. Перекрестки… мост… возможно это просто совпадение. Сомнительно, что все это можно было точно рассчитать. Но – кто поручится?

– Отец Эрментер уверял меня, что все убийства были приурочены к языческим праздникам.

– Вчера была Пятидесятница, праздник никак не языческий.

– Да, ты права. Если только не держать за языческий праздник сегодняшний турнир.

– Сходство есть, однако… Через несколько дней – Середина лета. Из языческих праздников – самый великий.

Норберт почувствовал, как по спине его пробежала дрожь. Несмотря ни на что, он все же позволил себе слегка расслабиться, поверить, что опасность, хотя бы на время, миновала. И оказывается, что худшее впереди.

– Что будем делать?

– Праздновать. Здесь, в Старом дворце. Устрой маленькое пиршество в избранном кругу приближенных… с музыкой, какими-нибудь увеселениями. Не стоит ни выезжать, ни запираться, как в гробнице.

Норберт кивнул, соглашаясь.

– И вот еще что… пригласи на этот праздник принца Раднора.

Норберт едва не подскочил.

– Ты думаешь … он?

Мысль казалась невозможной. Красавец, тупица и атлет Раднор – коварный колдун и отравитель?

– Не обязательно. Просто я хочу посмотреть, кого он с собой приведет.