Читать книгу Театр из-под пальца (сборник) - Наталья Рубанова - Страница 2

…

вся эта нежность, стреляющая в висок, –

просто наживка.

порох.

маятник мер.

крючок.

кластер смешных иллюзий.

не соскочить! взамен

нежности в дуру-душу

впрыснуть б меню из вен,

чтоб упилась – у.е. – лась,

чтоб никогда уже

не помышляла вчуже

мерить Творца «ЖЖ»

пошленькими шажками!

«сердце шалит… прости,

кожа молчать хотела

с кожей другой на “ты”».

…

лимфоузлы чувства воспалены.

кожа, сдёрнутая с распялок, опять безоружна.

если закинуть сердце в маску твоей волны,

будет ли маске это

так же, как сердцу, нужно?

в новых лекалах тело, верно, застрянет… шить

аниму неумело – хуже, чем здесь «грешить»

тем или этим словом; так, по эклиптике чувств

перемещаюсь с солнцем

в сон, что давно – наизусть.

…

кормлю с руки сердцем –

месиво, вся в крошках стою! –

бон апети…

не спрашивают:

«сколько еще?» –

«пока не кончится», –

не отвечаю:

да и зачем?

кормлю и кормлю…

…

эти звуки,

да,

все эти звуки

сорвавшегося с петель сердца,

одного на двоих сердца,

присевшего – в подражание птицам –

на проводки-нервы,

все его шорохи,

слетевшие с губ тех и этих,

сладчайшие шумы и «грязные» шёпоты,

таинственные изгибы и угловатости,

волшебные анфилады и лабиринты,

медленные беседки,

ложе с терновым – у изголовья – венцом,

все эти слова,

писанные свинцом по коже,

поцелуи,

впаянные в лимфу,

смех,

выкупленный у страха, –

суть отпечатки пальцев сюжета,

который следовало б иначе… –

подаёт голос фантом автора,

но звуки

сорвавшегося с петель сердца,

одного на двоих сердца,

всё заглушают.

сюжетец оный

картавит. мерно,

исподтишка (наречье, слитно:

как их, наверно,

тонка кишка!) –

в ладонный файлик

email’ит тихо

вживлённый смайл.

фальшивый берег

завшивлен: мясо

двуногих швайн –

«свинина»… жёстко!

как ни пытайся

мозгов минет

на раскадровке

«обрезать» глянцем –

всё будет .net:

всё будет больно,

всегда – на «минус»,

всегда в узде.

мысль измельчала –

ей б сесть на примус

за сотни лье,

чтоб укротилась,

укоротилась,

в игорном сне

чтобы почила,

чтоб залечила

от «не» – до «не».

дрель и красные башмачки

на талии подоконника –

просто крохотка-повод

залезть на латексную стремянку

и, как в детстве,

стремаясь,

упереться зрачком менталки

в ручной глазок тела:

у-у, плётка-плётка,

на бортах самолётов бизнес-авиации,

в банках и ресторанах класса А,

в авто-, мото-, спа- и ювелирных салонах,

фитнес-, гольф-, поло- и яхт’-их’-клубах,

в галереях, бутиках и на закрытых «джемах»…

у-у, плётка-плётка,

НЕТ! ничего из того,

что заставило б её суб –

марину

плыть не так, а иначе,

и потому – компас,

и потому – ёжик в тумане,

чайка,

вереница верёвочных сутр,

разрешающих этим – то,

и лишь тому – это.

ЧЕ:

«следует обладать изрядной долей смирения,

любви к справедливости и к истине,

чтобы не скатиться к экстремистским догмам,

не заразиться безумием масс.

следует бороться за то,

чтобы эта любовь к человечеству

превращалась в конкретные поступки,

в образцовые деяния».

когда – невольно,

когда – не больно

по синякам,

когда проворно

обиды-porno

стремят в вигвам,

когда лишь скальпик

на чувстве тыльном

безмолвно ржёт –

тогда бесцельно,

тихушной сапой,

народ-урод

стремянку ставит

к лоточку с сердцем

(ан высоко),

да целит в ливер

как будто метко…

но «мо-ло-ко»

душонке смерда

давно, по счастью,

припасено:

«герой-вояка.

гондон. гуляка.

merde. дерьмо».

здравствуй, товарищ,

ну,

здравствуй…

как же я рада тебе,

любимый ЧЕ!

располагайся-ка поскорей –

дай лишь вытереть пот с твоего лба…

ох и долго же тебя не было!

красные мои башмачки износились,

платья выгорели от чужих взглядов,

кровать – и та рассохлась.

как же она скрипи-ит… слышишь?

я не могу,

не могу спать на ней больше –

я ведь купила её для ласк, товарищ:

купила,

даже не подозревая о том,

что скоро – олэй! –

перееду на подоконник:

длинный, белый, широкий,

как койка в больничке-«люкс»,

куда мечтали упечь меня добро –

и зло –

желатели

чисто –

вполне

сердечно – в общем,

по-родственному…

чтобы не пропустить твоего появления,

я вглядывалась в зрачки мегаполиса

с самого Сотворения – увы, всё бес толку:

отводя взгляд, всегда натыкалась

на забытую богом штуковину,

лежащую под стремянкой,

да вспоминала слова прабабки:

«женщина, у которой есть дрель,

никогда не выйдет замуж» –

но что есть замуж, любимый ЧЕ,

если есть ты?

не важно,

кто ты,

любимый!..

ЧЕ:

«моё прегрешение куда серьёзнее,

ибо я, более ловкий или опытный –

называйте как хотите, – я умру, зная,

что умираю вместе с прогнившей цивилизацией,

что вот-вот рухнет…

а ещё я знаю, ибо вижу,

что это записано во тьме ночи,

что я, эклектический потрошитель доктрин

и психоаналитик догм,

я, вопя как бешеный,

буду брать штурмом баррикады и окопы,

я пущу в ход оружие

и буду безжалостно перерезать горло всем,

кто встанет на моём пути».

…не знаю, как объяснить, команданте:

я ведь, в общем-то, не вольна

во всех этих штуках… во всём том,

что зовётся (навскидку) чувствами –

к тому же, как ты, видимо, понимаешь,

люди меня боятся,

думая, будто я – чересчур сильная…

о, если бы они знали,

как часто грущу я,

плывя на ладье-подоконнике в открытое море,

как горько плачу!

в сущности,

я ничем не отличаюсь от них

(когда грущу или плачу) –

ну или почти…

если время останавливает своё движение,

смерть, как туман, рассеивается, исчезает:

осталось

прекратить его инерцию произвольно –

зачистить

настоящее-прошедшее-будущее.

«структура, противоположная времени, –

система высшего беспредела:

входя в вашу вселенную,

она разрушает её», –

говорит и показывает Мечта.

«зачистить,

зачистить, –

исчезают нейроны, –

спецоперация по блокировке Майи

успешно завершена»,

обрыв связи.

…

…но если б мог ты остаться – остался бы, команданте?

если б мог сместить все эти надуманные,

и лишь потому – «реальные» времена и пространства, –

неужто бы не сместил?!

о, как засияло бы тогда солнце,

засинело небо,

зазеленела трава!

я выбросила б, наконец, треклятую дрель,

надела красные башмачки и…

так говорят одни дурочки,

шепчет с того света прабабка:

что, впрочем, с того,

коли в доме моём ждут тебя ром и табак?

я приготовила также книги и словари:

знаю, ты можешь прочесть и так, ЧЕ –

знаю, ты будешь читать всё так, ЧЕ!

;-)

…плыви, кораблик,

плыви, бумажный,

плыви! ко дну

пойдут другие –

не ты: однажды

в твою волну

заглянет виршик

хромой престранный

«на злобу дня» –

стремянка с дрелью,

дом-подоконник… олэй!

меня

во всём вот в этом

как будто нету –

и будто б есть:

сны команданте,

морское имя…

нагая весть

о том, что, верно,

неисполнимо

на свете сем,

в сердечке куклы

я раздавила:

«так нужно, мэм».

на самокате – по нёбу. в кровь –

голый денёк. masala-чай.

привкус чудных – про «лю. лю» – строф

запах унёс: «вот питьё. кончай».

так пригублю виртуальный вкус

голографических нег в ночи:

«не погублю, – улыбнётся Ложь, –

столько коанов на -ить…» – «лечи!»

клетки грудные убоги. «грех»

плоти и плоти – в тыл жалюзи:

на самокате – по небу – Вошь

едет за Солнцем. соль визави

память сжирает (двойной стандарт) –

я становлюсь голограммой букв:

в смех отраженья уходит art,

в тень вечной Тени – аркан-Испуг…

«ну же: чапати, панир…» – «кирдык!» –

«ахтунг. молись без лажовых слов.

ню же денёк… masala-каприз…

койка. карниз. опечатка “love”».

он не понимает,

чему ЭТИ так радуются

(впору рыдать) –

вот и кричит,

кричит что есть силы –

кажется, лопнет вот-вот от боли:

«скорей, тушка,

скорее

т у ж ь с я!»

…

что за мерзкое улюлюканье,

шлепки,

розы,

ужимки?

да что за рожи, мать их,

его окружают?

почему, чёрт дери, он опять оказался

в чьём-то «здесь и сейчас»?

как, наперёд зная,

чем се успокоится,

мог не сдержаться – тогда-а,

в тот самый момент,

когда произошло спаривание

и он, бедненький,

в который раз залетел?!

ах-с, какой жутенький,

какой вкривь недеццкий фильмчик

ему показывают!

киндерам до шестнадцати –

опс-топс-перевертопс!

кожа и кости грубеют,

голос ломается,

сердце, как пишут дамки,

«рвётся на части»,

ну а душа и того хуже –

прячется в пятках:

«тушка, роди обратно!»

…

ЭТИ ВСЕ охочи до мертвечины –

вот и пичкают, пичкают аццким ядом:

тошнит… он закрывает глаза,

но и с закрытыми видит: кишка-коридор,

дверь с табличкой директор,

ветхий ж у р н а л вахтёра

с карандашом на верёвочке-поводке…

он кричит,

не в силах остановиться:

он не хочет –

нет!

да!

не-ет!

он – ясно? – не станет:

а вы как хотели? –

«да, нет, не станет!» –

носить треклятую форму

и клясться в верности

славненькому ученью!

он лупит ножками,

он задыхается, отчётливо понимая,

что женщина,

которую и в прошлой любил,

уйдёт от него и в этой…

ему кажется – так и есть? – он сходит с ума:

горы бутылок,

мелочь, клозет, клетушка,

томик Тимоти Лири

на подоконнике.

…

выхода нет – табличка? НЕТ,

он всё понимает –

нужно снова учиться ходить,

а потом сразу – vлюди,

всегда наживую,

потому как «завтра никогда не наступит»,

потому как – долги, кредит, я-ма,

ну и в кошмарике:

«в поте лица

оплачивать будете

чудо-юдо-счета свои!»,

а посему –

Борхес и Ницше,

трактаты и лезвия,

женщина в бе

да дом-сынчик-дерево:

«здравствуй,

ну здравствуй,

дерево!»

в продольном разрезе сердца

смеётся мозг:

как это, должно быть, скучно –

коль ведьма теряет хвост,

то больше не может «дёрнуть»

в ту сказочную трубу,

где место, время и действие

НЕ должны никому

блюсти-соблюдать триединство лжи да,

на залупу дня

сети русальи из суши плести,

скормили чтоб плоть их зря

чану желудков…

(«просрочив» глаза,

они выделяют сок лишь –

так бирюза в кал превращается,

и уж летит

в канализацию,

– ан Deus спит).

…в слизи и гное,

в дымящемся Сне

Свин Чел –

Овечий идёт по земле…

финиш отчаяния

рождает сюжет:

коли сидеть на примусе

по-русалочьи (триста лет),

в пену морскую закрутишься

уж всяко быстрей срочка:

виновных, вестимо, нет –

волапюк изберкомовский

дурачка

насмешит –

и кастрирует: от души

право голоса НА… летка-енка, пляши:

«веретено мира кручу,

веретено мира верчу,

в веретено мира кричу,

в веретено мира ворчу:

мама-мамочка,

к чему капуста,

мама-мамочка,

почто залетел аист?

мама-мамочка,

аж в лимфе пусто,

мама-мамочка,

ло-ма-юсь…»

…в пене и пыли,

в отравленном Сне

Свин Чел –

Овечий идёт по земле…

«мозг вживляется в мозг

на оставшуюся тоску:

не знаю, сколько,

ан всё жду «ку-ку» –

коль отпущен телу

железный век,

кали-южкой буду

игорных мекк,

баба-ёжкой, вуду,

допросом-блиц,

лица снов забуду

и, падши ниц

пред слезой девчонки лет,

тик-так, пяти,

когда – дом, аллея,

прощай-прости,

когда рот, алея

от вишен-слив,

открываешь, млея:

«всё это миф! –

дышишь, –

не желаю!» –

и, шепнув п р и в е т

бутафорским елям,

с фляжкой ищешь свет:

но от субботы до субботы

поёт вероника долина

быть может я и доживу

поёт вероника долина

дожить бы, милый, до свободы

поёт вероника долина

да до свободы наяву

поёт вероника долина

поёт

ёт

ёт»

…в латексе боли,

в закованном Сне

Свин Чел –

Овечий идёт по земле…

йодный привкус тела –

то просто пот,

и какое дело

кому до нот,

что «крутила» белка

в немом кино:

нет ни звука больше –

только до-ми-но,

только рифмы пошлость

да вино в стекле:

уязвлённость кожи

атмосферкой – не

средоточье жала

окончанья сна

углеродной шмали,

что несёт, кряхтя,

полкило тротила,

обнуляя пыль

«счастья» и «несчастья»:

сердце – тоже гриль,

эксклюзив la-рюсскi

для гурманов, для

тли, что из скрипящей

подтанцовки дня

выбирает, щурясь,

карту чело-вин:

камень точит воду,

вода «мочит» клин.

…в язвах и гнили смердящей,

во Сне

Свин Чел –

Овечий идёт по земле…

«я сберегу ничьё отражение

на куске своей кожи,

сбегу, а потом нажму на delete…

мама-мамочка,

и долго же я училась

нажимать на delete!

мама-мамочка,

delete только поначалу невмоготу:

потом привыкаешь,

потом не думаешь,

не думаешь,

ну да,

ну то есть

вообще не думаешь об анестезии

(ампутация

белокожей зимы

с кальки

краснощёкого лета!).

мама-мамочка,

ты меня слышишь?

мама-мамочка,

только тебя люблю здесь!»

…в смрадном тошнотище,

в гаденьком Сне

Свин Чел –

Овечий идёт по земле…

когда тело живет своей жизнью,

ну а то самое «невидимое облачко»,

которое называют душой, – своей,

система рас –

страивается:

так тело забывает о другом теле,

душа – о другой душе,

ну а мозг влюбляется в мозг,

соприродный себе,

и от этого телу – ни жарко ни холодно,

душе – ни хорошо ни плохо,

но самому мозгу немного не в кайф,

ведь, как ни крути,

серое вещество не создано для любви,

серое вещество не создано для созвучий –

серое вещество,

серое вещество,

сними скальп с моей оболочки!..

В НАЧАЛЕ БЫЛ МОЗГ

…в склизком молчанье,

в уродливом Сне

Свин Чел –

Овечий идёт по земле…

разделительная полоса «вы» –

погранзона. на карте –

тандем, увы,

разномастных шкурок –

в их «злобе дня»

ничего такого,

что для меня

было б новым – иль с «вы» бы

пришло как «ты»:

иллюзорность буквы смешна –

братвы разговоры сермяжные

затяжны:

разнорядка – дайджесты –

уй-на-ны.

…в адской проказе,

в кащеевом Сне

Свин Чел –

Овечий идёт по земле…

смиренье старше, чем вечность

сирени дикой: во рту

дрожит, смеясь, бесконечность,

чтоб праздных линз пустоту

не уличить в небывалом,

да, онемечив, не взвыть

под потным их одеялом:

«так что там саван на –ить?..»

стелить ли, брить ли – проказа

на боевом экорше:

легка вендетта под фразы

сomedi-club Бомарше.

медовый пряник в музее

лежит, крошась, за стеклом:

мечтает о Колизее

да шепчет ветрено: ОМ…

смиренье входит в тыл Леты,

смиренье тает во рту,

змеит землёй амулетной,

прикрыв собой наготу

высоковольтных биений

сердечной чакры: по ней

метёт хвостом рыжим сонно

игрушка сада камней.

…в струпьях завшивленных,

в краденом Сне

Свин Чел –

Овечий идёт по земле…

ты понимаешь, о чём я,

ухмылку спрятав, молчу,

зачем спешу рано утром

на «тет-а-тет» к палачу,

к чему индийские юбки

да голограммные сны

в зрачках немой проститутки

с букетом вечным «Апсны»…

ты замечаешь, наверно,

что этот «свет» не в себе,

коль плоть от плоти «кошерна»,

коль плоть есть «фарш»… па-де-де

разметкой точной движений

приглушит лимфы язык,

чтоб погибающий «аффтар»

запрятал в gaster свой крик…

я обласкала сонеты,

я обыскала слова –

в мои гротескные ветры

летит твоя голова

(под шёпот-шорох смущенья

соединяю мосты):

мы – сумасшедшие зебры,

мы пеленгуем на «ты»…

…в кале и крови,

в болеющем Сне,

Свин Чел –

Овечий идёт по земле…

дойти до леса – и обратно.

до леса! (лоб… кора осин…).

«приматов делят на “возвратных”

(почти глаголы), на “мужчин”, –

вдруг слышу, – “извергов”, “изгоев”,

на “женщин”, “бэбикоf”, “святых”,

на “цирковых”, “балетных”, “русских”,

“хохлов”, “евреев”, “добрых”, “злых”…» –

и умолкает. и уходит,

невидимый, сквозь кольца лет.

как пошленько, как скучно! браво:

на всё опять – ни «да», ни «нет»…

дойти до леса. дозвониться

Тому, чей номер позабыт,

и слёз расстрельных не стыдиться,

и не бояться, что убит

Его окажешься ответом

(сражён? повержен? утомлён?),

и никаким святым обетом

не будешь больше утолён.

намерение Занебесья

не пеленгуя во плоти,

пускаешь эхо ледяное

в воронку анимы: п л а т и…

опустошение дурное – счета! –

изводит… мозг – знобит:

безногий пёс,

слепой котёнок

и Тот, который не простит.

…в вареве плоти,

в отравленном Сне,

Свин Чел –

Овечий идёт по земле…

…картина «из дневников анахаты» на реставрации

…вход в галерейку субличностей заколочен

…с’нежный музей закрывается с головы sosтава

…машинка мозга пуста

«а что, если сделать из сердца чучело да подарить N?» –

персонаж бьёт копытцами и, просвечивая сквозь страницу,

уверяет, будто это де «стильная штучка».

почти уже готовая согласиться,

вдруг отчётливо – «вот чёрт…» – вижу:

ты стоишь на высоченной блестящей лестнице,

жонглируя сахарскими розами (камень!),

и кричишь что есть сил –

мне, всем этим субличностям, всем персонажам, –

будто видишь в ы х о д (даже смешно! – за скобками).

«но если сделать из сердца чу…» – не унимается хвостатый,

мы же – ты или тебя, увы! – затыкаем ему пасть

и бежим во весь дух

над лестницей,

не замечая,

что ледяные её ступени давно растаяли,

что парим над словами внутри воздуха,

что,

переступая черту,

смеёмся последними…

Когда была б ладьёю я,

Катала б белого ферзя:

К нему по шахматной доске

Я приплывала б, чтоб в песке

Ловушку времени найдя,

Не рассыпаться, вновь войдя

В часовню чакры горловой:

Там сонм обид стовековой

Дежурит чинно, по часам,

В убежище смешных асан.

…

Когда бы эта даль – во сне,

Я прикоснулась бы к десне

кровоточащей – языком:

Он, впрочем, ей и так знаком –

В праизмерении ином

грех дежа вю да «точка.com».

…

Когда б не испугаться мет,

Не счесть которых в кольцах лет,

Отгруженных в небесный порт,

Ферзю дарила б первый сорт

Безмолвья горного: в тоске –

Урбанистической –

В куске –

Механистичном, чуть живом,

Заговорила б язвы… Лом

Небесной карки гробовой-с

Бьёт точно в цель, и «как живой» – с,

«как новый», ходишь взад-вперёд:

Кащеем юным в древний год,

Который, знай себе, идёт,

Да овцам в мозг винище льёт

И, оттолкнув волшбы ладью,

Карманит чарку… «Я блюю!» –

Се констатирует народ:

слюнявый пох-целуй-рот-в-рот –

путёвка в «жизнь» от КавМинВод,

Где – что ж! – была ладьёй и я…

За неимением ферзя –

Белее снега, щёк – белей

дарёный саван королей:

Так в Летку уплыла ладья –