Читать книгу Уж замуж невтерпеж, или Любовь цвета крови - Наталья Штурм - Страница 2

– A у нас будут дети?

– Обязательно.

– А сколько?

– Сколько бог пошлет.

– А мы переедем в мой загородный дом?

– Конечно, чтобы дети чистым воздухом дышали.

– А ты не будешь часто от меня уезжать?

– Будешь ездить со мной вместе.

– Ну, мне же работать надо: нашу семью содержать, тебя баловать, Мышаку.

– Ну почему Мышака-то?!

– А потому, что глаза черные.

– Ладно, тогда ты – Мышак. Потому что главный.

Мы валялись на кровати и ленились. «Лениться вдвоем» – это очень серьезный процесс для двух влюбленных, которым ничего кроме них самих не нужно.

Где-то я прочла, что влюбленным никогда не бывает скучно друг с другом, потому что они говорят только о себе. Часами можно вот так валяться, мусолиться друг об друга и задавать по сто раз одни и те же глупые вопросы.

– А ты выйдешь за меня замуж?

– Нет, конечно, делать мне больше нечего…

– Ах ты, вреднющая мышь!

Роберт схватил подушку и прихлопнул меня ею, а я укусила его понарошку за руку. Мы скрутились клубком и свалились с кровати…

– У нас всегда будет так хорошо? – отдышавшись, спросил Роберт.

Его лицо сияло от счастья.

– Если будешь себя хорошо вести, – пытаясь залезть в вывернутые рукава халата, ответила я.

– О, мышачий гнев страшен! Ладно, не мучайся, все равно ты никогда не научишься, снимая халат, выворачивать обратно рукава. Потому что ты глупая Мышака. И без меня ты ничего не можешь.

Роберт обнял меня сзади, и мы большим четырехлапым тараканом отправились на кухню.

– Так. Кофе и утренняя сигарета – это святое, – узаконил сразу Роберт свои привычки.

– Это же вредно! – предположила я.

– Так, сиди и не тошни.

Я рассмеялась. Прикольно даже. То все время одна да одна, а тут раз тебе – вдруг ходит по твоей квартире какой-то тип, строит планы на будущее, диктует свои правила. Как приятно чувствовать себя при мужчине…

– Пойдем сейчас куда-нибудь пообедать? Уже два часа дня.

– Сколько? Ну, мы и провалялись. Мне на работу нужно съездить, а вечером… Вечером Галина просила заехать.

Я перестала улыбаться. Галиной звали его жену.

– Зачем? – осторожно спросила я.

– Она хотела о разводе поговорить, – как можно равнодушней ответил Роберт. Но видно было, что он нервничает. – Да, кстати, она спросила, можешь ли ты приехать?

– К ней?!

– А что такого. Она хочет познакомиться с тобой.

– Со мной многие хотят познакомиться. Но я не «скорая помощь», чтобы ко всем выезжать, – включила я «звезду».

– Ладно, перестань, не заводись. Можешь не ехать, никто ж не заставляет.

Он помолчал.

– Ну вот, скомкала мне утреннюю сигарету.

– Это потому, что утро уже кончилось.

Я села к нему на колени и поцеловала в шею.

– Ладно, может, я и подъеду к ней вечером.

Какая женщина откажется встретиться с соперницей?

Квартира находилась в «Алых парусах». Очень пафосный комплекс на берегу Москвы-реки. В нем живут в основном состоятельные люди, их родственники или любовницы. Богатая инфраструктура позволяет получать все необходимое для комфортной жизни, не выходя из дома. Я поняла, почему Галина хотела встретиться со мной и с Робертом именно там, в «Алых парусах». Этот дом был единственным аргументом ее превосходства надо мной, ее пониманием жизненных ценностей. Она была уверена – он не уйдет.

Галина смерила меня злым взглядом, едва я вошла. Она была невысокого роста, лицо было холодным, слегка надменным и неглупым. Она была старше Роберта на пять лет, и, судя по всему, в ее планы входило простить оступившегося супруга. В ее глазах читалось хорошее знание математики. Я поняла, что «в этом лесу грибов не будет».

– Мой муж сказал, что у него любовь и он уходит от меня. Я ничего не перепутала? – Она повернулась к Роберту и посмотрела на него, как удав на кролика.

– Наверно. А ко мне какие вопросы? – Я уже поняла, что дружить семьями мы вряд ли будем.

– Вопросы такие: на что я по вашей милости теперь жить должна? И я, и моя дочь? Я что, теперь работать пойду? Я двенадцать лет сидела дома, и на тебе – любовь у них.

Роберт нервно закурил и пошел на кухню налить себе вина.

Галина жестом пригласила меня пройти с ней на балкон.

– В общем, я решила так, – тоном, не терпящим возражений, заявила она, – вы встречаетесь, где хотите и сколько хотите, но все выходные и праздники он должен быть дома. Кроме того, вы лично будете мне платить за моральные издержки определенную сумму в твердой валюте.

– В чем, простите? – не поняла я.

Галина вытащила из кармана пачку дамских сигарет и закурила.

– Все просто. Скорее всего, в связи с вашим появлением финансирование нашей семьи Робертом теперь сократится, поэтому заранее хочу себя подстраховать.

– А если мы не согласны? – поинтересовалась я.

– Тогда я буду вам всячески вредить. Квартира эта записана на меня, ключи я у него заберу, дочь он больше не увидит, да и вы меня вспомните не раз!

Роберт вошел на балкон и протянул два бокала со свежевыжатым соком.

Галина потянулась за ближайшим к ней бокалом, но Роберт отвел руку со словами: «Это не тебе – ей нельзя со льдом». И поставил передо мной теплый сок.

Галина фыркнула и опустила тонкий «Вог» в другой стакан.

– Ты слышал, что я сказала, Ромео? – Она ехидно посмотрела на мужа.

Роберт молча вышел с балкона, оставив меня разбираться с его женой.

– Можно мне высказать свое мнение? – спросила я.

Галина закурила новую сигарету. Я продолжила:

– Мне кажется, вы выбрали неправильную тактику. С позиции силы можно решить многое, но только не сердечные вопросы. Вы хотя бы раз сказали, что любите его, что жить без него не сможете. А так создается впечатление, что у вас украли сумку с кошельком. Если кошелек вернут, то сумку, бог с ней, пусть себе оставят.

– Он может оставить меня ни с чем, – доверительно прошептала Галина.

«Странные бывают женщины, – думала я. – Выходят замуж за состоятельного мужчину и считают, что с этого момента все их проблемы будет решать муж. А если он умрет, или его посадят, или он уйдет к другой? Тогда что? Вешаться?»

– Галина, я думаю, что каждая женщина должна рассчитывать прежде всего на себя. Если Роберт завтра или через год исчезнет – в моей жизни мало что изменится: я так же буду работать, путешествовать, ходить по бутикам и посещать косметические салоны.

– А я не хочу работать! Не хочу, понимаете? – в ее голосе зазвучала истерика. – И еще. Мне что, прикажете теперь всю жизнь быть одной?!

– Почему? Вы привлекательны. У вас прекрасная большая квартира. Познакомитесь с кем-нибудь из… соседнего подъезда, может, полюбите и создадите семью.

– Да?! Сейчас! Он сказал, что, если я кого-нибудь приведу, он спалит квартиру!

– Ну, это в нем собственнические чувства говорят. Может, это он из ревности, – великодушно предположила я.

– Да нет, какая тут ревность… Просто он за свое удавится.

Роберт вошел на балкон и сказал: «Пошли». Я подала Галине руку на прощание. Она автоматически ее пожала и тут же повернулась к мужу: «Ключи от квартиры отдай!»

Роберт направился к дивану и взял две большие сумки со своими вещами, потом прошел через огромный, с колонной посередине, зал в свой кабинет, проверил, отключены ли электроприборы, и вышел в коридор.

Я решила, что их нужно оставить наедине, и спросила, где находится гостевой туалет. Я знала, где он находится. Я была здесь раньше. Но – не надо грязи…

Роберт вышел из квартиры злой и раздраженный. Конечно, никаких ключей он и не думал отдавать.

Я задержалась, надевая босоножки.

– Мой тебе совет, девочка, – не рожай от него детей, – глаза Галины смотрели на меня с прежней злостью.

– Почему же?

– Он и тебя оставит ни с чем.

– А у меня все есть. И мне от него ничего не нужно… кроме детей.

Дверь захлопнулась.

Состояние в душе было такое, словно в меня заселились кошки (у меня на них жуткая аллергия), нагадили и… остались там жить.

– Ты не представляешь, сколько труда, фантазии и денег я туда вложил! – исповедовался Роберт в машине на обратном пути к нам домой. – В идеале я хотел бы купить им другую квартиру, поменьше, например, в Царицыне, а мы переедем с тобой и с твоей дочкой в эту. У нас с тобой родится сын, как раз моя дочурка подрастет, и будем все вместе дружной семьей жить, поживать и горя не знать.

– Не, мне все это не нравится. У нас есть где жить, у меня хорошая квартира, знаменитые уважаемые соседи. То, что ты предлагаешь, полностью исключено. В конце концов это некрасиво – ты решил изменить свою жизнь, а Галина-то в чем виновата? – недоумевала я. – Это несправедливо!

– Несправедливо, да? То, что ты говоришь, Мышака, немножко недальновидно. Зачем им вдвоем двести шестьдесят метров? Она и платить-то за них не сможет. А у нас будет большая семья. И потом, я хочу, чтобы моя красивая жена (он поцеловал меня в щеку) жила в красивой квартире.

Он нашарил ручку регулировки кресла, привел его в полулежащее положение и затих в полудреме.

«Порядочность мужчины проверяется тем, как он ведет себя во время расставания», – часто говорит мне умная мама. «Но ведь Роберт так любит меня, поэтому, дурачок, все готов бросить к моим ногам. Просто чувства взяли верх над его разумом», – сделала я вывод.

На перекрестке проспекта Жукова и улицы Народного Ополчения меня остановила патрульная ГАИ. Нарушаю я частенько – медленно ездить просто не могу. Но в этот раз это была обычная проверка документов. Ехала я в тот вечер без нарушений, потому как серьезные мысли не давали развить привычную скорость. Инспектор, улыбнувшись, вернул документы с пожеланием удачной дороги и творческих успехов. Я заулыбалась. Осмелев, гаишник заглянул в салон и, кивнув на спящего Роберта, добродушно спросил: «Муж?» Я тоже посмотрела на Роберта, словно там мог оказаться не он, и с нежностью выдохнула: «Муж».

– А ты думала, она тебе ноги станет целовать? – засмеялась Люська, когда я рассказала ей про свою миссию доброй воли. – Галина будет бороться, и она еще себя покажет!

Все чужие семейные драмы Люся проецировала на себя и, представляя подлеца Жучинского, олицетворяла себя с жертвой. На этот раз она влезла в шкуру брошенной Галины.

К моменту нашего разговора в личной жизни подруги наконец-то наметились положительные сдвиги. Она избрала новый и самый примитивный способ борьбы за семейное счастье – знакомства в Интернете.

Настроение у нее улучшилось. Она перестала плакать, сделала себе четырехцветное колорирование и нарастила гелевые ногти, разукрасив их розовыми бантиками.

Кавалеры, сидящие в чатах, были карикатурны и пестры, как Люсина голова. Из четырех претендентов на руку и сердце пока только один из них продвинулся дальше переписки.

Первый был слишком молод и грузяще энергичен. Он недавно закончил институт и все время предлагал Люсе «поехать потусить в клубешник». Когда она наконец-то решилась, он исчез на неделю, а потом сообщил ей, что «завис на днюхе», поэтому «слил ее». Этого бывшая пионерка и комсомолка Людмила Геннадьевна уже не вынесла и на связь больше не выходила.

Следующий «шедевр», замглавного редактора крупного издательского дома, уже на третий день общения написал ей, что любит и хочет на ней жениться. Все бы ничего, но на пылкую юношескую страсть это не тянуло (ему было около шестидесяти пяти лет) и выглядело весьма подозрительно – тем более что он даже не видел Люсино фото.

А вот Николай Иванович Людмиле понравился. Сначала.

Он ангажировал подругу в хороший китайский ресторан. Прислал за ней личного водителя и при встрече вручил пятнадцать модных желтых роз. Дважды разведенный, сорокадвухлетний джентльмен был вежлив и предупредителен. Говорил он в основном монологом, но подругу это не тревожило: она была немногословна. Поедая сладкие креветки с ананасами, Люська мысленно корчила рожи Жучинскому.

После третьей рюмки коньяка Николай Иванович отважно признался: «Я – алкоголик». Люсю и это не смутило. Она уже представляла свою свадьбу и застрелившегося Жучинского.

Тем временем честный пьяница Николай Иванович уже возбужденно рассказывал, как работал в разведке, как шпионил в Китае в пользу СССР, как его разоблачили и долго пытали. Потом он все-таки вырвался из плена и теперь работает консультатом-психоаналитиком в одном военном ведомстве.

Неожиданно Николай Иванович схватил со стола свой мобильный телефон и запустил его в декоративный пруд с рыбками.

– Ну что, поймали, гады?! Не поймать вам Блекина!

– Что вы делаете?! – Глаза Люси округлились.

– Они запеленговали меня через телефонную связь – теперь они нас не найдут, можешь быть спокойна!

Люся занервничала еще сильнее. Глядя на рыбок, окруживших блестящую «Моторолу», она наконец поняла, что обходительный кавалер, кроме обозначенного алкоголизма, скорее всего, страдает еще и параноидальной шизофренией.

В гардеробе Блекин торжественно протянул ей конверт.

– Там пятьсот долларов, – пояснил Николай Иванович. Люся быстро надела короткий плащик и, путаясь в пальцах, застегнула пуговицы.

– Что я должна делать? – чуть не плача спросила напуганная подруга.

– Ни-че-го! Ровным счетом ни-че-го! Просто отныне вы должны чувствовать себя под моей защитой. А моя женщина не должна ни в чем нуждаться. Я и студенткам, и проституткам всегда даю одинаково – пятьсот и ни цента меньше! А вы ничуть не хуже них, даже лучше.

– Сомнительный комплимент, – обиделась Люся. Но деньги взяла.

Глубоким вечером она звонила мне и взахлеб рассказывала о встрече.

– Знаешь, а ведь в принципе неплохой мужик – жалко, что сумасшедший, – сделала вывод подруга. – В принципе у меня остался только один кандидат – предложу ему встретиться… Если тоже с «тараканами», то больше пробовать не буду. Все. Значит, знакомства в Интернете – не мое.

Я ненавижу Швейцарию.

Великий Вольтер назвал ее страной «мелких духом педантов». А пообщавшись с жителями города Женева, можно наблюдать флегматичные лица, холодность и полное отсутствие интереса к твоей персоне. В то же время они часами могут говорить о себе, не слушая собеседника. Конечно, это не умаляет потрясающей природной красоты этой страны. Горы, водопады, ледники, многокилометровые долины и бесчисленные озера – вся эта красочная палитра завораживает туриста, и ему грезится, что он попал в рай. Это страна отдыха, созерцания. Мекка для ищущих вдохновения писателей и художников. Жизнь там безумно скучна и монотонна, но для людей самодостаточных нет лучше места на земле.

Мое отношение к швейцарцам определилось их отношением ко мне.

Их национальный флаг всегда напоминал мне эмблему добровольного общества Красный Крест. Эта организация помогает больным и раненым солдатам, а также людям, пострадавшим от стихийных бедствий.

Но это Красный Крест, а у швейцарцев крест – белый. Видимо, поэтому все оказалось с точностью до наоборот.

В Библии ничего не сказано про людской порок «самонадеянность». Тем не менее проблем он доставляет не меньше, чем любой другой порок. Это к тому, что я сама создала максимум благоприятные условия для драмы, которая со мной произошла и последствия которой мне пришлось расхлебывать многие и многие годы.

Идея научиться кататься на горных лыжах пришла в мою голову внезапно. Оправдывая фамилию, я быстро выбрала горнолыжный курорт, купила супермодные навороченные костюмы и, взяв под мышку десятилетнюю дочь, отправилась покорять вершины.

Местечко Zermatt – одно из самых популярных и престижных горнолыжных курортов в Швейцарии. Благодаря знаменитой горе Matterhorn туда съезжаются фанаты лыжного спорта со всего мира. Высота горы – более четырех тысяч метров. Она нереально красива – этакая высоченная заснеженная пирамидальная махина на фоне малюсенького провинциального городка. Zermatt называют курортом миллионеров, хотя никаких роскошных вилл и знаменитых ресторанов я там не обнаружила. Все было достаточно скромно. Особенно удивил меня «самый лучший местный отель». Достаточно дорогой для немиллионерши номер (триста евро в сутки) измерялся шестью шагами вдоль и пятью поперек. Половина и без того небольшой площади была съедена скошенной крышей. И чтобы оправдать оплаченные метры, оставалось только, унизительно сгорбившись, повесить сушиться носки на батарею.

Конечно, к моему пробуждению все инструкторы были, как правило, разобраны, поэтому учиться кататься мне пришлось самой. И я научилась! Это стало одной из главных моих побед над собой. Какую я испытывала гордость! Меня легко поймут те, кто, никогда раньше не рискуя, победил страх и одолел первый в своей жизни спуск.

Ослепительно-белый снежный ковер, яркое солнце альпийского рая, утекающие вниз извилистые каскадные спуски, и ты, ловко владеющая своим телом, и ты, смело преодолевающая опасные маршруты. Боже мой! Какое сумасшедшее удовольствие! Быстрее, еще быстрее! Краем глаза успеваешь выхватить новичка, едущего «плугом» – дурачок, он не знает, что такое Победа. Поворот корпуса – и ты разрезаешь своими лыжами утрамбованный снег, и салют из снежных брызг взрывается то справа, то слева, то справа, то слева…

Впереди неожиданно возник поворот, а за ним – медленная, неуверенная немка. Моя бешеная скорость, и она – едет не спеша, осторожно. Если я в нее врежусь, она останется калекой. На решение – полсекунды. Если резко уйти вправо, к обрыву – там снежный сугроб – увязну лыжами и на попу сяду; уберегу ее и себя.

Удар. Треск отстегнувшейся лыжи и поломанных костей. Сугроб оказался льдом. Я с одной лыжей улетела под обрыв.

Не знаю, через сколько времени я пришла в себя… Болело так, что хотелось умереть. Сверху кто-то протягивал мне лыжную палку – я не могла даже пошевельнуться. Страшная догадка, что поврежден позвоночник, заставила меня зарыдать от ужаса. Так я и лежала внутри глубокого снега вдавленной неподвижной фигуркой, а по бокам от моего лица текли проталины-слезы.

Потом меня собрали в брезент и перенесли в вертолет. Потом был Церматт и доктор Лутц… Ах, доктор, доктор, – вам бы в гестапо работать…

Это была даже не больница – скорее травмпункт. Меня положили на высокую койку, доктор осмотрел и вынес приговор – пять переломов. После чего с маниакальным упорством стал у меня что-то выяснять. Немецкий я не знаю, он же не говорил по-английски. Наконец кто-то из медперсонала «родил» русское слово «стракофка».

Слава богу, спасатели в горах быстро нашли мою дочь. Благоразумное дитя сидело в той же кофейне, где я ее оставила, и пила горячий шоколад. Как я ни соблазняла ее хоть раз скатиться с горы, она так и не решилась.

Спасатели не стали пугать ребенка и сказали ей, что мама немножко ушиблась. Спокойно добрались на горном метро до отеля и оставили там дожидаться мать. Вскоре ей позвонили в номер из травмпункта и велели (!) привезти страховку. Счастье, что девочка догадалась найти в отеле наших русских друзей из Абу-Даби, и все вместе они приехали ко мне в клинику. За все эти два часа врач и медперсонал НЕ ПРИТРОНУЛИСЬ ко мне. Я так и лежала, дрожащая от боли и холода на металлической койке, напоминая о себе стонами.

Получив долгожданную страховку, доктор сделал снимки, а затем собственноручно перевязал мне переломы руки и ноги… эластичными бинтами! Двойной перелом ключицы он закрепил «восьмеркой» так, что она срослась неправильно. А про позвоночник лекарь так радостно закричал: «О’key!», словно после падения он стал еще лучше, чем был.

После «оказания помощи» доктор Лутц доброжелательно посоветовал мне больше спать, меньше двигаться и… прийти к нему завтра на прием в районе двенадцати часов дня.

Сказать, что мы удивились – не сказать ничего. Мы онемели. Наши друзья, интеллигентная пара, муж с женой, возмущенно потребовали, чтобы доктор сам нанес мне завтра визит в отель. У меня уцелела левая рука, но я не могла ею шевелить, потому что именно слева была поломана ключица; правая нога тоже не пострадала, но именно справа больно отдавало в позвоночник. Единственное, что работало, была голова, но именно ее больше всего хотелось отключить. «Добрый» доктор Лутц согласился меня посетить и даже осчастливил трамалом.

Но лучше бы он не приходил. Вместо того чтобы закрепить ослабевшую повязку-«восьмерку» на ключице, этот похотливый старикашка погладил меня по голым ногам и сообщил, что трудно работать, когда вот тут лежат пациентки с такими красивыми «legs» aми.

Через полгода, уже в Москве, знаменитый профессор Николенко будет весьма удивлен тем, что пациентка N не только ходит, но еще и танцует с… переломом двенадцатого грудного позвонка.

В госпиталь им. Бурденко Роберт приезжал каждый день. Нагруженный сумками с продуктами, натуральными соками, моими любимыми газетами и дефицитными лекарствами. Более внимательного и заботливого посетителя не было на всем нашем этаже. Иногда мой лечащий врач позволял нам уединиться, и Роберт с медсестрой осторожно перекладывали меня на каталку с колесиками и увозили в «курительную». Там мы целовались до одури, хихикали и дурачились. Роберт залезал длинной спицей мне под гипс и там чесал, а я стонала и визжала от удовольствия, чем вгоняла его в краску. Потом он перекладывал меня, как бревно, на живот, и чесал спинку, а я млела от полноты чувств к любимому человеку, и плевать мне было на этот переломанный позвоночник.

В первые же дни нашего знакомства Роберт обратил внимание на мою странную посадку за рулем авто. Управляя машиной, я постоянно подкладывала свою сумочку себе под спину. Сперва Роберт решил, что я ему не доверяю. И сумку прячу, чтобы не упер. Но вскоре, узнав о «швейцарской трагедии» и изучив мой хребет, он забил тревогу. За один день он сумел, договорившись с лучшими светилами в области травматологии, привести меня на обследование и сразу же, выслушав приговор, госпитализировать.

Я упиралась как могла. Легкомысленное отношение к своему здоровью не позволяло мне на четыре (!) месяца поместиться в гипс, лишив себя тем самым любимой работы и полноценной интимной жизни. А гипс был настоящий, добросовестно-советский! От шеи до середины попки – комар не проскочит. После такого гипса не то что позвоночнику выздороветь – вторичные половые признаки могли исчезнуть. Я долго сокрушалась над тем, что врачи не стали скульптурно отливать замечательную форму моей груди. Они добродушно посмеивались над моими глупыми советами и делали свое врачебное дело. Закончив, выдающийся профессор Николенко постучал по мне пальцами и сказал: «Ничего бабец получился…» И я, полено с ручками и ножками, смеялась вместе с ними и любила их всех безумно, потому что я была Нашим Российским поленом, вылепленным Нашими врачами с их милыми шутками, советскими кондовыми гипсами и волшебными руками. Стояла и смеялась, едва удерживая на себе десятикилограммовый гипс, потому что возле операционной меня ждал Роберт, которому я нужна любая.

Мне не хотелось лежать в отдельной палате – это, конечно, пафосно, но очень скучно, и меня перевели в общую. Там, кроме меня, были пять девчонок и пять разных жизненных историй. Мы болтали с утра до ночи и с ночи до утра. Спортсменки, женщина-каскадер, художница-декоратор и девочка четырнадцати лет, сбитая пьяным водителем. Вот на нее я без слез смотреть не могла. Она, мужественная девочка, вся переломанная, с ногами, подвешенными выше головы, на каждой из которых была конструкция Елизарова, лежала неподвижно и могла только говорить. Как она смешно, по-детски капризничала, когда ее мама обрабатывала ей швы. Они тихонько переругивались. Я лежала рядом и внутренне улыбалась, слушая, как дочка шепотом обвиняет маму, что пошла в тот день на дискотеку, что Витька-козел ее не проводил и что вообще она ее родила. Мама терпеливо делала перевязку и лишь изредка одергивала несчастную дочь. Дома, в Мытищах, ее ждали еще двое маленьких детей, и, глядя на эту женщину, наша собственная боль уменьшалась.

В один из вечеров я уснула, не дождавшись Роберта. Он пришел, переговорил с дежурным врачом, забрал из моего шкафчика пустые банки, повесил на спинку кровати чистые домашние полотенца и присел на стул в ожидании моего пробуждения. Наутро я нашла на столике записку.

«Мой милый, любимый черноглазый малыш (и, конечно же, вреднющий)! Я немножко задержался на работе – прости. Мы понимаем друг друга без слов. Жизнь не проста. Но за то счастье, которое ты мне даришь своим существом, я готов отдать все. Обычные слова? Может быть. Но я ждал тебя всю жизнь и был вознагражден богом. Я люблю каждое твое движение, слово, взгляд, запах… Я люблю тебя от пальчиков ножек до черных глаз и волос. Выздоравливай, моя хорошая. Не думай ни о чем и делай так, как скажет доктор. Я буду работать для нас и сделаю все, чтобы тебе было хорошо. Я буду всегда носить тебя на руках, ласкать, целовать. Ты только подумаешь – я рядом. Спи, моя хорошая. Роберт».

Все вошло в свою колею. Меня выписали из госпиталя под домашнее наблюдение, и мы с Робертом начали вить гнездышко в моей уютной квартире возле метро «Аэропорт».

Сидеть доктор запретил, поэтому я могла только лежать или ходить. Утром и вечером Роберт на руках относил меня в ванну, где осторожно обмывал конечности, а я, как говорящая статуя, громко пела песни и брызгала ему в лицо водой.

Иногда он задерживался на работе, и я очень тосковала. В такие минуты не хотелось смотреть телевизор, читать или болтать по телефону. Я лежала и ждала его, неудобно повернув голову в сторону двери (как будто он от этого появится!). Он приходил в три ночи, иногда в пять утра, но я не спала и ждала его.

Однажды я поинтересовалась, что это за такая странная работа – до глубокой ночи. Роберт туманно ответил, что рабочий день у него не регламентирован, а моя работа тоже далеко не дневная – возвращение с концерта редко случается раньше двенадцати ночи. Объяснение было получено, но осадок остался.

Когда у женщины слишком много свободного времени – это вредно. Для мужчин. Ей, понятно, делать нечего, она варит суп и думает целый день, где он, с кем, а вдруг обманывает с другой, а вдруг с ним что-то случилось (последняя версия предпочтительней предыдущей). В таких размышлениях лучше всего помогают «умные» подруги:

Звонок «неблизкой» Аллы пришелся ко времени.

– Приезжай, нужно поговорить, – заинтриговала я журналистку.

– А что, случилось что-нибудь? – затаила дыхание Алла.

– Да, с меня гипс снимают…

– А-а… – разочарованно протянула подруга.

Но все-таки приехала. Вдруг есть повод посочувствовать? Ведь известно, что лучше всего сочувствуют завистники. Или я ошибаюсь?

Она привезла мне пакет из «Макдоналдса», и я была очень тронута ее вниманием. Эту еду я не ем, но все равно спасибо. Мы приступили к обсуждению поздних возвращений Роберта.

– Мне кажется, что он вечерами посещает бывшую жену. Такое у мужчин часто случается.

– А зачем же он тогда уходил от нее? – удивилась я.

– Он полюбил другую. Тебя. А к ней ходит, чтобы застолбить место, мало ли, вдруг вы разбежитесь. Мы с мужем после развода еще три года встречались. Он говорил своей новой жене, что в субботу едет увидеться с детьми. Весь день он играл с мальчиками, а потом, уложив детей спать, занимался со мной любовью.

– Не похоже на Роберта. Я же чувствую, как он влюблен. Влюбленный мужчина на блуд не способен.

– А это для него не блуд! – упорно убеждала меня в неверности Роберта подруга. – Для него она бывшая жена, мать его… кто у него там?

– Дочь…

– Вот! Мать его дочери. Он может вообще передумать и вернуться к ней. Такое часто происходит – читала? У нас в предыдущем номере журнала эта… ну, как же ее, известная актриса рассказывала. Муж от нее на шесть лет ушел, троих детей бросил. Как она убивалась, когда он снова женился и у него родилась дочь! А потом взял и вернулся. И до сих пор живут как ни в чем не бывало. Все они одинаковы, просто выглядят по-разному.

Аллочкины глаза горели огнем справедливого гнева. Ей так хотелось, чтобы Роберт оказался развратником или ушел от меня, что мне показалось жестоким разочаровывать ее своим неверием, и я грустно потупила взор.

Уходя, Алла со свойственной ей журналистской этикой посоветовала порыться в портфеле Роберта в поисках компромата.

– Я люблю тебя, подруга. И желаю тебе добра, – погладила меня по гипсу на прощание Алла. Хлопнула дверь.

«Представляю, если бы она меня не любила…» – подумала я.

Через неделю, когда Милый снова заработался до четырех утра, я напрямик спросила его, не жену ли он по ночам навещает. Роберт засмеялся:

– Ой, Мышака ревновать вздумала? Мужчины любят, когда их ревнуют.

Я ответила, что не ревнива. Много чести.

Роберт прошел на кухню и взял штопор, чтобы открыть бутылку вина. «С мыслями собирается. Время оттягивает. Сейчас изворачиваться будет. Ох, права была Алка…» – мелькали мысли в моей голове.

Он налил себе бокал вина и спокойно сказал:

– Да. Я заезжаю иногда к дочке. Укладываю ее спать. В этом ничего такого нет. Я скучаю. Это ведь так естественно…

– Да, но, извини, она что, так плохо засыпает?

– Почему? Сразу.

– Но приезжаешь-то ты в четыре-пять утра! Ты пойми, Малыш, если тебе тяжело ухаживать за мной загипсованной или тебе нужна нормальная здоровая женщина – скажи! Никто никого насильно не держит: полюбили – разлюбили, значит, не судьба…

– Ты что такое говоришь, дурочка?! Да я тебя больше жизни люблю! Запомни, мы с тобой собрались на всю жизнь. Запомнила? А если я, идиот, чем-то тебя расстроил – прости меня. Больше это не повторится.

И он поцелуем зажал мне следующий вопрос. Больше выяснять ничего не хотелось. Я нежно прижалась к нему гипсом.

– Да! Ты так налетела с вопросами, что я чуть не забыл сказать. Я сегодня к профессору в госпиталь заезжал. Спросил, когда гипс будем снимать и когда тебе беременеть можно.

Я мысленно показала Алле язык и спросила: «Ну и когда же?..»

Пермь. Девятое ноября. До Березняков еще три часа машиной. Нас встречает начальник УВД Анатолий Муфель. Красавец-мужчина, блещет юмором, от нас не отходит ни на шаг. Мы – гости его города, а он, судя по всему, в городе главный. Страна отмечает дни милиции, даже можно сказать, неделю милиции. Концерты, гастроли. Милиция любит артистов, а артисты… всегда пожалуйста!

Я очень люблю ездить на гастроли. Наблюдаешь такие лица, характеры, мизансцены… Только на концерте я – главное действующее лицо, а до и после они для меня целый спектакль. А я лишь сторонний наблюдатель – зритель.

В отеле был такой холод, хоть в пальто ложись. Вечером концерт. В зале – мэр города по фамилии Мошкин и начальник УВД. Я со сцены с юмором рассказала о проведенной в отеле ночи. В тот же вечер меня перевели в трехкомнатный люкс, который оказался еще холодней. Я попыталась объяснить, чтоб никого не обидеть, что дело не в размере номера, а в количестве обогревателей. Заботливый начальник УВД тут же подогнал мне четыре обогревателя, выставил возле дверей номера трех охранников и сам расположился в гостиной. С большими усилиями мой директор, распив с гостеприимным Анатолием две бутылки коньяка, сумел-таки объяснить, что артистке нужно отдохнуть и выспаться.

Анатолий Муфель оказался человеком широкой души. Уходя, он предложил на завтра программу развлечений: хочешь на экскурсию в женскую колонию, хочешь – постреляем из гранатомета. Я выбрала и то, и другое.

В восемь утра одиннадцатого ноября мне уже постучали в номер и сообщили: «На сборы десять минут – выезжаем на объект». Я поняла, что после «программы отдыха» я устану сильнее, чем после трех концертов. Но это был как раз тот случай, когда «проще дать, чем объяснить, почему ты не хочешь». И я покорно стала собираться на стрельбище.

Концерты проходили великолепно. Море цветов. Откуда только у людей деньги на такие букеты… Помню, на Украине мне на сцену женщина вынесла две трехлитровые банки с засоленными огурцами и помидорами. Это было так трогательно, что я чуть не расплакалась. А букеты перед отъездом я люблю раздавать тетечкам из отеля – им очень приятно. Конечно, и с собой обязательно охапку заберу – мне Саша Серов сказал, что оставлять цветы – плохая примета, как будто успех свой оставляешь. С тех пор весь коллектив хошь не хошь везет букеты с собой, пока последняя усохшая головка не отвалится. А что? Артисты – люди суеверные…

Утром двенадцатого мне дали выспаться до… девяти часов. Утреннее время для артиста, как правило, начинается с двенадцати часов дня. Особенно на гастролях, когда вечерний банкет после концерта затягивается иной раз до двух-трех часов ночи. Потом надо еще разгримироваться, остыть, подумать или почитать перед сном. В результате на сон остается восемь часов. Меня всегда бесит, когда кто-нибудь удивляется: «Ну, вы спи-и-и-те!..» А вы, блин-пардон, не спите?!

Те же восемь часов. Только вы ложитесь в одиннадцать часов вечера и встаете в семь. А если я буду ложиться в четыре утра, а вставать в семь – то я скоро умру.

Начальник женской колонии, куда мы прибыли на экскурсию, увлеченно рассказал нам о местных обитателях. В отряде особо опасных сидят женщины-рецидивистки или убийцы. Спрашиваю:

– А какие в основном убийства?

– Да семьдесят процентов мужиков своих «замочили» – мужей или сожителей. Но за это много не дают – года три или пять лет. А вот если женщина соперницу убила или кого еще, это от десяти и выше.

Вот так, дорогие мои мужчины, – допрыгались? Ведите себя прилично и жить будете долго, а то ваша жизнь всего лишь тремя годами заключения оценивается.

Я специально попросила проводить меня именно к ним, к самым опасным преступницам. Мне хотелось увидеть хоть и нелюдей, но все же женщин, способных совершить Поступок. Плохой, ужасный – но поступок. На это способны немногие. И я хотела видеть лица этих женщин.

Не все были страшные, были и симпатичные. Некоторые накрашены. Мимо нас пробежала парочка веселушек-хохотушек. Семья. Кто-то из них Он, кто-то Она. А что делать? Зашли к ним в барак. Длинная комната – одни койки. Сидеть и лежать на них в течение дня – нельзя. Телевизор не работает. Ходят стадом друг за другом, слоняются без дела. Взгляд выжидательно-настороженный. Муфель спросил: «Как дела, женщины?» Одна, видимо, главная, немолодая и без зубов, заговорила: «Работы бы побольше… Работы нет. И телевизор сломался». Остальные молчат. Серая стая… Знаю, что преступницы, и все равно жалость шевельнулась. Как там в поговорке: от сумы и от тюрьмы не зарекайся?..

Мы не сказали им, кто мы, – ни начальник УВД, ни я. Зачем? Отошли шагов на пятнадцать от барака, за нами закрылись решетчатые ворота, тут я обернулась – смотрю, стоят кучкой, на улицу вышли все и молча вслед смотрят. Я помахала рукой и крикнула: «Освобождайтесь скорее!» А что я еще могла сказать… Они замахали в ответ. Жуткое зрелище. Я весь день в себя не могла прийти. Чувствовала запах баланды, чуть не стошнило, а перед глазами камера шизо – карцер для воспитания. Посмотрела в глазок, сидят две женщины на корточках – читают. И так по три месяца. Садиться или лежать в течение дня, конечно, нельзя. Начальник улыбчивый такой – наверно, в таких условиях иным и быть невозможно, иначе умом тронешься от безнадеги.

Думала ли я тогда, глядя на всю эту экзотику, что очень часто буду вспоминать этих женщин и пытаться понять, так ли далека эта грань, отделяющая тебя, законопослушную гражданку, от осуждаемой всеми преступницы.

Дети – это дар божий. Для любой женщины оказаться бесплодной – это страшное наказание. Не имеющий детей никогда не испытает ИСТИННОЙ любви. Только о ребенке можно заботиться и служить ему самоотверженно, не замечая этого. Отдавать все лучшее, не требуя ничего взамен. Прощать и помогать, даже если он груб и неблагодарен. Искренне радоваться любому, даже самому маленькому, достижению. Не задумываясь принести себя в жертву во имя его здоровья, его счастья, его интересов. Я описываю лишь Истинное материнство, каким оно в моем понимании должно быть. Мне кажется, тем женщина добрее и прекрасней, чем больше у нее детей. В нынешнее время человеческая жизнь ни во что не ставится. Что уж говорить об абортах, на которые так легко в большинстве своем идут женщины во всем мире. Мы приносим своих нерожденных детей в жертву удовольствиям, удобствам, карьере, неуверенности в завтрашнем дне, да мало ли еще чему… Отмахиваемся от мысли об убийстве, которое совершаем, удобно решив, что «там еще ничего нет». А как же «пятимесячный плод», который вне материнского организма выхаживают врачи? Значит, это уже человек, просто очень маленький. Женщина, выносившая не одного ребенка, расскажет, как по-разному они себя вели в ее чреве. Один – тихо-мирно обитал, не доставляя мамочке никаких хлопот, другой же топал ножками, выпирал пяточки, переворачивался «не так» и «не туда». Это говорит о том, что маленький человечек в организме матери уже имеет яркую индивидуальность.

Удивительно, что именно это подлинное Счастье – наступление беременности – многие женщины расценивают как помеху, проблему или как средство достижения какой-либо цели… Я специально говорю только о женщинах. Мужское мнение в этих вопросах, безусловно, важно, но это не истина в последней инстанции. Мужчины приходят и уходят, а дети остаются. Я поняла, с какой позитивной интонацией эта фраза должна произноситься, только когда сама наделала много постыдных ошибок.

Никто не объяснил, и я уверенно ставила знак равенства между ребенком и мужчиной, с которым у меня нет будущего. Торопилась к доктору, наивно предполагая, что ранним прерыванием беременности совершаю меньший грех. Я не называю имени мужчины, потому что забыла, как его зовут. Черты лица тоже стерлись из памяти. А аборт забыть не могу. Очень жалко ребеночка.

«Детей должно быть столько, сколько бог даст», – сказала мне моя мама совсем недавно. А может, это чей-то афоризм, но, когда я не помню автора, я все приписываю маме. Потому что она умная. Только почему, мамочка, ты не сказала мне эту фразу немножно раньше?.. Сейчас бы их было у меня семеро.

Мы с Робертом сразу договорились: рожаем сына. Хотите верьте, хотите нет, а я знала, что родится мальчик. Заводной мальчишка, с карими глазами. Мы сразу поделили: мамкой будет гордиться и невесту похожую искать, а с папкой будет на рыбалку ездить и в футбол гонять.

– Он меня будет защищать! – фантазировала я, закинув ноги на стену.

– Нет уж! Защищать тебя всегда буду только я! – Роберт умудрялся усматривать конкуренцию даже в лице собственных детей.

Он направился в ванную, и сквозь плеск воды до меня едва доносился его голос:

– Нам с тобой обязательно нужно сдать все анализы. Чтобы беременность протекала гладко, чтобы малыш родился здоровым. Сейчас некоторые пары проходят даже генетическое обследование. Представляешь? Я считаю, что мы должны быть очень ответственными. Согласна, Мышь?

Мой ответ он вряд ли бы услыхал, а вставать с кровати и тащиться в ванну тереть ему, как обычно, спинку было лень, поэтому я предалась собственным мыслям.

«Ха! – думала я. – Еще бы не согласна! Да такие слова каждая женщина мечтает услышать. Какой сознательный мужик… Как правило, их крайне тяжело заставить даже температуру померить, не то что интимные анализы сдавать».

К примеру, у моей знакомой Татьяны муж был жуткий бабник – эреагировал на все, что шевелится. Несколько раз он «награждал» ее различными хламидиями и другими труднолечимыми болезнями. Она терпеливо пролечивалась, потому что очень хотела зачать здорового ребенка. Он тоже мечтал о наследнике, но тем не менее лечиться парно категорически отказывался, заявлял, что здоров. Танюха прекратила с ним интимные отношения, надеясь, что теперь-то он точно посетит венеролога. Муж потерпел полгода и… был таков. Самое интересное, что Татьяна до сих пор одна (прошло уже семь лет), а этот «ходячий триппер» уже через два месяца снова женился. Теперь она часто видит своего бывшего муженька по телевизору, он стал депутатом Госдумы, у него двое девочек-близняшек, и по выражению его лица можно догадаться, что он по-прежнему здоров. А Татьяна живет впроголодь, детей у нее нет, ей далеко за сорок, взгляд у нее потухший, а смех истеричный. Общаться с ней скучно, потому что, о чем бы ни шла речь, в финале она обязательно задает один и тот же вопрос: «Объясните мне, пожалуйста, ЧТО я сделала не так?!!»

На следующий же день я отправилась в суперпрестижную клинику «Дочки-матери» на обследование, по наивности полагая, что чем дороже я заплачу за анализы, тем лучше они будут.

В регистратуре клиники в глаза сразу нагло бросился огромный плазменный экран с эмтивишными клипами. Это чудовище величиной во всю стену, видимо, было призвано отпугивать посетителей со средним достатком. Я, сглотнув подступившие комплексы, смело произнесла свою фамилию.

– Вас ждут! – пропела девушка-администратор медовым голосом и «обогрела» меня влюбленным взглядом.

Я вошла в кабинет к доктору медицинских наук, профессору Кушнаревой. Она, приветливо улыбаясь, предложила мне присесть в кожаное кресло. Ее взгляд был полон понимания и заранее сочувствия. Конечно, я пришла вовремя. Еще день – и было бы поздно. Я пояснила, что здорова и просто хочу заблаговременно сдать с мужем анализы. Чтобы совесть была чиста.

Докторша, улыбаясь, демонстративно обернулась к медсестре, и они, уже обе, ласково воззрились на меня, давая тем самым понять, что я еще очень молода и беспечна.

– Деточка! Здоровых людей не бывает. Вы такая умница, что пришли к нам! Только у нас вы сможете получить квалифицированную медицинскую помощь и произвести на свет здоровое потомство.

Я поняла, что, пока они не найдут у меня какой-нибудь болезни, меня отсюда не выпустят.

– Сейчас мы с вами сделаем несколько анализов, а потом пройдем в кабинет УЗИ, – нежно защебетала улыбчивая медсестра, увлекая меня за собой.

Я испугалась, что не смогу расплатиться за плазменный экран с кожаными креслами, и виновато обратилась к докторше:

– Извините, а можно сегодня только часть анализов сделать – я очень уколов боюсь?!

Она все поняла и снисходительно разрешила. Но при этом любила она меня уже значительно меньше.

Волновалась я не зря. За анализ крови из вены и из пальчика, а также десятиминутное исследование ультразвуком мне выписали чек на… восемьсот долларов. Я, конечно, расплатилась, ничем не выдав своего сильного волнения, но оставшиеся анализы, которые делают утром и привозят в майонезных баночках, я при всем уважении к себе не оценивала в столь крупную сумму и легко сдала их в менее престижную клинику без потери качества сего продукта всего за две тысячи рублей.

Роберт, как и подобает настоящему мужчине, молча и без приключений сдал необходимые анализы. Его, видимо, еще в детстве научили, что такие эмоциональные издержки, как «восхищение», «удивление» и «восторг», являются не чем иным, как слабостью, которую уважающий себя мужчина не может допустить. Меня приводила в трепет его способность без лишних слов и эмоций добиваться от своих и чужих работников того, что ему нужно. Тогда как мне требовалась огромная мобилизация внутренних сил, чтобы кого-либо отчитать или поставить на место. Эта проклятая деликатность, воспитанная во мне матерью, доставляла мне массу хлопот. Я даже стеснялась заранее спросить цену на предоставляемую услугу, чтобы люди не подумали, что я крохоборка. Большим подарком я прихожу в бутики, салоны красоты, медицинские центры, никогда заранее не спрашивая, сколько стоит та или иная услуга. Потом уже, обобранная и «разведенная», я буду посыпать голову пеплом и проклинать свою дурацкую тактичность. Хотя проще было бы задать естественный вопрос: «Во сколько мне это обойдется?»

Единственный раз, когда я возроптала против наглейшего обмана, произошел со мной в салоне красоты «Жан-Поль Дюссанже». Как правило, в каждое мое посещение мне оказывались одни и те же услуги: колорирование, стрижка и укладка волос. Естественно, что цена за совокупность оказываемых услуг всегда была одна и та же. Каково же было мое удивление, когда красавица-брюнетка на рисепшене, с которой мы всегда обменивались комплиментами, даже не моргнув глазом, назвала мне сумму в полтора раза больше, чем обычно. Сперва я смиренно полезла за кошельком, но потом вдруг что-то во мне взбунтовалось, и я язвительно спросила:

– А что, в стране произошел дефолт?

– Я не в курсе, – ласково улыбаясь, схамила девушка. Изящного решения проблемы не случилось, пришлось идти напрямик. Едва справляясь с волнением (хотя волноваться-то должна она!), я объяснила ей, что, видимо, произошла ошибка и расчет был произведен неверно.

– Извините, я перепутала ваш счет с другой клиенткой, – лучезарно улыбаясь и ничуть не смутившись, отчеканила девушка. У меня руки были по локоть холодными от волнения. Я так плохо себя чувствовала весь оставшийся день, что, наверно, разумней было, ничего не выясняя, расплатиться и больше туда не приходить. Заодно бы спасла следующую клиентку, которую наверняка после меня обсчитали еще злее.

Роберт в такие ситуации не попадал никогда. Он даже вел книжечку, где у него четко были прописаны все затраты, поступления и прочие арифметические события. Его уважали и боялись, потому что он был серьезным бизнесменом. Если работник его чем-то не устраивал, Роберт его немедленно увольнял. Я понимала, что мне до него не дотянуться – для меня всегда важнее был человеческий фактор. «Бизнес не знает жалости», – любил повторять Роберт.

Я увольняла работника только в тех случаях, когда мне наносили вред. Роберт – если не приносили пользы. Частенько мы с ним спорили, когда я отстаивала очередного проштрафившегося водителя или директора.

Разговоры по старой московской привычке проходили всегда на кухне. Наверно, это привычка брала истоки еще от моих родителей, которые жили в огромной коммуналке в Малом Козихинском переулке, возле Патриарших прудов. В то время все соседи после работы собирались на большой с девятью столами кухне и горячо обсуждали последние политические новости.

В тот вечер мы с Робертом решали судьбу одного из его бухгалтеров, которая допустила ошибку в расчетах, и ошибка была расценена президентом фирмы (т. е. Робертом) как непростительная.

– Идеальных людей нет. Каждый человек может допустить слабость или оступиться, это надо понимать и не судить слишком строго. Малыш, ты ведь тоже далеко не святой – чего же ты хочешь от других? Прояви немного жалости и снисхождения – твои работники это оценят и будут уважать тебя еще больше.

– Никогда! Полная чушь! Если я хоть раз прощу обман или предательство, меня уже никто и никогда уважать не будет. Жалость – удел слабых и плохой советчик. Запомни, если человек сделал из тебя идиота, подвел тебя, солгал – с таким товарищем нужно немедленно расставаться. Уверен, он сподличает снова. Тебе, Мышь, этого не понять, потому что ты женщина и не знаешь, что такое стратегия и тактика. Именно потому тебя, дорогая, обманывают, что ты заранее согласна с этим обманом. И это видно.

Я увидела себя глазами Роберта и расстроилась: получилась какая-то овца-жертвенница, безмозглая приманка для аферистов.

– Удивляюсь, как я без тебя, такого умного, жила до сих пор… А что такое тактика, я знаю: вот у меня есть цель – быть счастливой парой с тобой и родить сына. Для достижения этой задачи я использую все нужные средства, даже соглашусь с тем, что ты – супервеликий стратег, а я так, погулять вышла…

– Ой, ой, ой! Мышака, по-моему, рассердилась… Девочка моя, маленькая, ты не представляешь, как все, о чем мы сейчас тут с тобой говорим, мелко по сравнению с любовью, которую я испытываю к тебе каждой своей клеточкой… Мне просто больно видеть, как ты доверчиво относишься к людям. Мне хочется оградить тебя от разочарований. Я решил, что теперь буду, конечно, по мере возможности, всюду бывать с тобою вместе. Сейчас у меня на фирме вроде нормальный управляющий, поэтому я буду приезжать на работу реже и, следовательно, больше времени проводить с тобой.

– Что, и на гастроли будешь со мной ездить? – обрадовалась я.

– А почему нет? – вопросом на вопрос ответил Роберт. – Я ревную, когда ты уезжаешь без меня. Это счастье – никогда не разлучаться. Помнишь, ты мне как-то раз читала, что Пол Маккартни за все годы супружества расстался со своей женой всего лишь на два дня. Я тоже так хочу.

Мы обнялись, и я, счастливая, что теперь всегда рядом будет и защитник, и наставник, и любимый человек, обхватила руками его шею и повисла на ней, поджав ноги. Между прочим, очень полезное упражнение для позвоночника…

Конечно, мудрость человека, особенно руководителя, и заключается в том, чтобы уметь работать с человеческим материалом, обучать, объяснять, контролировать, добиваясь нужных результатов. Уволить очень просто. И очень непросто направлять способного работника, давать ему возможность самому исправлять собственные ошибки, поощрять его успехи. И конечно, на любое правило есть свои исключения. Эти исключения зовутся скотами, для которых ничего святого, кроме их шкурного интереса, не существует.

Как-то раз мне «посчастливилось» работать с одной такой дрянью.

Политическая обстановка на Кавказе в тот момент была крайне напряженной. Такой она остается и по сей день. Взрывы в Минводах, Пятигорске, Махачкале – перечислять можно долго. Ехать в эти места на гастроли решались далеко не все артисты, потому что это было реально опасно.

Однажды вечером мне позвонила организаторша концертов по имени Светлана. Даме было далеко за сорок пять, но она кокетливо просила всех называть ее исключительно Светой – этакое свойское панибратство с далеким прицелом.

– Полетишь в Махачкалу на два концерта? – быстро проговорила Светлана, как будто самолет уже завел двигатели.

– В Дагестан?! Не… Я боюсь, – ответила я. В тот момент мой директор улетел с семьей на отдых, и предложения по работе я принимала лично.

– Бояться нечего, там все тихо. Чечня далеко, никто не стреляет, и публика замечательная… Я туда возила нескольких исполнителей, все меня потом благодарили. Они меня уже давно просили тебя привезти, но я найти тебя не могла.

– Да? Странно… Найти меня достаточно легко – например, Интернет. Чего уж проще…

– Ой, зайка! Соглашайся, очень тебя прошу. Они такой прием устроят, подарков надарят, поехали, а?

Меня обычно раздражает, когда концертные администраторы сулят подарки и ломовой стол. К еде я достаточно равнодушна; выпить могу, но не так, чтобы потом это обсуждалось, как яркое событие. Подарки тоже – допустимы, но не обязательны. Как правило, первый вопрос, который задает директор артиста, – это гонорар.

– Солнышко мое! – облизывала она меня со всех сторон. – Там один концерт благотворительный, а за другой они дают четыре тысячи. Первый концерт минут на сорок, второй – просили час.

– Я не поеду, – категорично ответила я. И в свойственной себе манере начала оправдывать собственное решение. – У меня коллектив пять человек, два концерта я в любом случае ребятам оплачиваю. Это опасный регион, а у меня дочь. Это риск, к тому же неоправданный.

– У тебя что, есть в этот день концерт? – ехидно спросила Светлана.

– Нет.

– Тогда соглашайся и не думай. Эти люди в Махачкале – они твои поклонники. Этот гонорар тебе они собирали с таким трудом! У них там такое тяжелое положение: война рядом, больницу в Кизляре террористы захватили два года назад, люди погибли. Дагестанцы такие люди душевные – последнее отдадут. Боже мой, ну нельзя же быть такими бессердечными – гонорарами отношение к себе измерять. Они же любят тебя и хотят услышать любимую певицу. Если бы они могли заплатить больше, неужели не заплатили бы?

Я колебалась. Мне очень жалко было этих людей, которые, несмотря на почти военное положение, находят силы и возможности приглашать любимых артистов. Но все же… Артисту часто приходится выслушивать сказки об ограниченном бюджете заказчиков из нефтяных компаний, газовиков, промышленников; практически нищих политических партий; едва сводящих концы с концами известных банков. Даже если встречающая сторона не жмотничает и выделяет на концерт достойный бюджет – не факт, что эти деньги благодаря посредникам дойдут до артистов целиком, а не половиной.

Короче, я согласилась лететь в Махачкалу. За несколько часов до вылета мне позвонила администратор Светлана и хриплым голосом сообщила, что у нее воспаление легких. Я предложила ей остаться дома – высокая температура, непрерывный кашель, лететь в таком состоянии полный бред. Но она мужественно отказалась, сказав, что не может оставить наш коллектив без присмотра в таком неспокойном регионе. Я восхитилась такой ответственностью.

В аэропорту Махачкалы унылая картина: замусоренная площадь, настороженные и безрадостные лица, местные жители в одинаковых рыночных кожаных куртках, блеклый степной пейзаж и на фоне всей этой тоски… три роскошных «шестисотых» «Мерседеса». Двое красавцев, чернобровых и чернооких, одетых с иголочки в дорогие костюмы, рассадили коллектив по машинам, и мы тронулись в путь.

Эту дорогу я не забуду никогда. Гостеприимные хозяева устраивали нам привалы для отдыха через каждые двадцать километров. Там, на берегу Каспийского моря, мы обнаруживали уже накрытые столы. Они ломились от обилия фруктов, бордовых пузатых помидоров, сочной зелени, прыщавых огурцов и домашних солений. Рядом со столами находились мангалы, на которых завершалось приготовление шашлыков из осетрины, выловленной спецом перед нашим прилетом. Но больше всего было спиртного, в основном коньяка. По кавказской традиции отовсюду подъезжали гости, родственники, и «легкий перекус» становился похожим на настоящий дагестанский пир.

Сначала мы, конечно, были в восторге. Прием был действительно великолепным, и хозяева постарались от души. Но уже на второй остановке я почувствовала, что количество поднятых мною тостов превышает мои физические возможности. А тосты были такими торжественными и человечными, что отказаться выпить было просто неприлично. Сперва главный по имени Казбек провозгласил выпить за гостей, то есть за нас. Выпили. Потом – наш ответный – за гостеприимных хозяев. Выпили. Дальше понеслось – за Родину, за родителей, за наших детей, чтобы не было войны. Я тщательно следила за тестовыми темами в надежде соскочить… Но куда там! Я с завистью смотрела на свой балет – ребята никогда не употребляли перед концертами и теперь скромненько попивали себе сок, закусывая кусочками ананасов. Больная, кашляющая Светлана опускала в рот рюмку за рюмкой, как в колодец, – видимо, ее болезнь и крупный вес поглощали алкоголь, как лекарство, на пользу здоровью. Я поняла, что еще один тост – и вечернего концерта не будет.

И тогда я решилась на хитрость.

Я отозвала в сторону Казбека и спросила:

– Можно я дальше сама поведу машину? – Казбек удивленно уставился на меня и тоже спросил:

– Что не так? Обидел кто, а? Ты скажи. Если что не так, мы сейчас…

– Да нет! – остудила я горячего мужчину. – Все замечательно. Просто я люблю на гастролях сама вести машину. Ну, фишка у меня такая…

В полном молчании мы загрузились в «Мерседес». Я села за руль. Казбек – рядом, а Исмаил со Светланой позади нас. В салоне повисла напряженная тишина. «Боятся, – обрадовалась я. – Ха, зато теперь-то уж точно из чувства самосохранения мне выпить не предложат! Я спасена!»

Через десять километров, поняв, что опасаться нечего, Исмаил извлек из-под сиденья большой рог, доверху наполнил его коньяком и, протянув мне, провозгласил:

– Чтоб мы хорошо доехали!

Вечерний концерт прошел прекрасно. Публика нас долго не отпускала, и мне уже казалось, что люди в зале – мои близкие родственники. После концерта за ужином Казбек пригласил наш коллектив съездить завтра в Кизляр. Он хотел показать нам новую больницу, которую построили вместо той, разрушенной боевиками.

За столом присутствовали разные официальные лица. Они произносили длиннющие тосты-комплименты-признания в любви, и если бы в них речь не шла обо мне, я бы откровенно заскучала. В завершение вечера мне подарили несколько роскошных бутылок коньяка и много-много сувениров. Рядом надсадно кашляла Светлана, и я, благодарная за ее мужество, отдала все дары ей.

Утром, за завтраком, одна из балетных девочек, Валюшка, наивно спросила Казбека, что за выстрелы звучали ночью в лесу недалеко от отеля.

– Так это боевики стреляют – здесь Чечня рядом, двадцать пять километров отсюда, – бодро ответил Казбек, сверкнув черными глазами.

Я сразу вспомнила уговоры администраторши Светы: «Чечня далеко, никто не стреляет…» Вот артистка…

Днем Казбек повез нас на экскурсию. Хотя экскурсией это назвать было бы бестактно. Он показал нам, как живут люди в маленьких городах: сельские затрапезные магазинчики, деревенские обветшавшие школы, унылые однотипные постройки пятиэтажек. Увы, эта картина повторяется из города в город и хорошо знакома всем, кто часто приезжает в провинциальные города. Диву даешься, как люди живут в такой нищете… Вскоре мы въехали в Кизляр. Лицо Казбека помрачнело, когда он подъехал к городской больнице. Я ощутила, как больно ему вспоминать те события, когда боевики захватили больницу. Тех, кто пострадал, Казбек помнил поименно. Этот суровый и сильный мужчина чуть не плакал, рассказывая о своих близких и незнакомых людях, прошедших этот ад.

Новая нарядная больница стала своеобразной местной достопримечательностью. Возле нее фотографировались приезжие, хотя меня всегда слегка коробило, когда люди выбирали объектом для фото кладбища или могилы. Мне кажется, что это пошло, неприлично, что ли…

Ярко-зеленая крыша здания, модный полукруглый навес над крыльцом с кокетливым фонариком – приятно посмотреть. Но не такой ценой…

Через три часа должен был начаться благотворительный концерт. Как же я была благодарна Светлане, что она дала мне возможность познакомиться с этими людьми, с добрым Казбеком, с этим многострадальным краем! Все, что я могла для них сделать, – это провести благотворительный концерт в память о жертвах…

В середине концерта я объявила минуту молчания. Все встали. А потом в тишине без музыкального сопровождения я спела любимую русскую народную песню «Ой, да сторона же, ах, ты моя сторонка…». Это солдатская песня о войне и о маме. На последних словах «не всех же, моя дорогая, убивают на войне» слезы покатились сами собой…

Вечером Казбек и Исмаил сами повезли нас в аэропорт. Светлану посадили в другую машину, хотя она очень хотела ехать с нами. Дорогой мужчины еще и еще благодарили меня за приезд и, смеясь, рассказывали, как искали три «Мерседеса», чтобы красиво нас встретить, как нашли в мэрии двух внушительных охранников, которые сопровождали нас из аэропорта, и как сообща собирали деньги на наше выступление.

– Просто у нас сейчас нелучшие времена, мы сперва думали, что благотворительный концерт можно будет провести за сравнительно небольшой гонорар, но потом нам Света объяснила, что концерт есть концерт, как бы он ни назывался, мы поняли, поднатужились и, видите, справились… – добродушно улыбаясь, рассказывал Исмаил.

Встречная машина наотмашь плеснула в наше лобовое стекло пригоршню дождевой воды. Как будто плюнули в лицо…

– Казбек, я не ослышалась? Я вас правильно поняла – вы что, оплатили благотворительный концерт?! – спросила я, боясь услышать ответ.

– Да. Мы предоплату отправили еще две недели назад. Вы ее получили? Все восемь тысяч?

«Сука, тварь, животное», – обратилась я мысленно к Светлане.

Вспомнила прекрасный чистый и честный концерт, свои искренние слезы, зал, который стоя, чтил память погибших минутой молчания… Значит, все это обесценено, потому что куплено… Эти люди купили у меня мое сочувствие к ним. Им внушили, что по-другому у московских артистов не бывает. За все нужно платить.

Я вытащила из пачки сразу две сигареты и прикурила их не с того конца.

Казбек, сидевший спереди, тревожно оборачивался на меня, пытаясь понять, что случилось.

– Только крысы берут деньги за благотворительность, – выдавила я наконец из себя.

Разболелась голова, на душе было мерзко, разговаривать больше не хотелось. «Теперь понятно, почему, несмотря на воспаление легких, Светлана поехала с нами. Чтобы заказчики не оставались с нами наедине и ни о чем не проговорились», – догадалась я.

Казбек и Исмаил наконец все поняли, но в силу патологической доброжелательности не стали сердиться на обманщицу Светку, а, наоборот, сказали, что если бы не она, то мы бы не встретились. Вот такие бывают люди… Мы уже подъезжали к аэропорту, когда Казбек по традиции вынул из-под кресла рог, налил в него коньяк и протянул мне со словами: «Чтобы больше было хороших людей!» И я с удовольствием выпила…

В самолете рядом со мной сели звукорежиссер и девочка из балета. Чтобы не возникло конфликта, ребята старались оградить меня от контактов со Светланой. Но она подошла сама. Я смотрела в иллюминатор и не видела ее.

– Вы в Москве не завезете меня домой на Покровку? – весело и непринужденно спросила Света, громким голосом привлекая мое внимание.

Я обернулась к ней.

– Нет, Крыса Борисовна… Доберетесь сами… Денег на такси дать?

Наш с Робертом ребенок ну никак не хотел зачинаться. Гипс уже был давно снят. Настольный календарь краснел отмеченными критическими днями. Назойливые подружки каждый месяц осведомлялись, как дела. Меня эти вопросы, конечно же, напрягали, но я делала вид, что все идет по плану. Советы врачей были достаточно странны для моего понимания. К примеру, одна доктор говорила, что я ни в коем случае не должна думать о беременности. Именно поэтому (!) она и не наступает. Позвольте! Когда я планировала свою дочку, я думала об этом постоянно. И ничего – не спугнула… Все произошло вовремя, как и рассчитывали.

Другой доктор рекомендовал длительные воздержания. Вроде чем реже секс, тем больше вероятность наступления беременности. Возможно, но трудно выполнимо…

Наши анализы были идеальными. Придраться было не к чему. И у меня, и у Роберта есть дети. В чем причина? Мы не знали, что думать. Я решила продолжить изучение своего организма и пошла на достаточно тяжелую с точки зрения переносимости рентгенологическую процедуру. В меня запустили какое-то контрастное вещество, и я закричала от боли. Но для меня главное было – получить результат, и поэтому я готова была к любым врачебным пыткам. И опять исследование показало, что я здорова. Выйдя из кабинета врача, я сделала два шага по коридору и… грохнулась в обморок. Вокруг поднялся переполох, меня перенесли в палату и позвонили Роберту. Он тут же примчался. Увидев мое довольное и измученное лицо, рассердился и строго велел не проявлять больше самостоятельность и не терзать свой организм.

– Пусть все будет как будет. Значит, еще время не пришло. Я уверен, что рано или поздно мы родим замечательного малыша, а пока успокойся и не мучай себя. Посмотри, какая ты бледная… – успокаивал меня мой любимый, держа за руку.

Я лежала на койке и думала о своем. «Может, это наказание за какие-нибудь грехи? Мы редко ходим в церковь, каемся, только когда согрешим. Я должна открыть свое сердце Господу. Должна говорить с Ним, молиться, просить о совете, о милости, о благословении. Наша семья должна иметь присутствие Господа. Ведь сам Господь сказал: «Там, где двое… собраны во имя Мое, там Я посреди них». Он милостив к тем, кто к Нему взывает, Он откликнется, если мы будем обращаться к Нему с молитвой. Мы с Робертом должны поддерживать друг друга, ободрять, думать о главных человеческих ценностях: вере, надежде, любви… Стараться избавиться от таких черт, как гордыня, бунтарство, мелочность, зависть. Нам нужно возродиться к новой жизни, и тогда Новая человеческая жизнь зародится в нас».

На прикроватной тумбочке я выставила иконы всех святых заступников, покровительниц матерей детородящих и дарующих нечаянную радость. «Радуйся, младенцев воспитание и благодатное охранение; радуйся, безчадных родителей плодами веры и Духа веселящая», – повторяла я утром и вечером акафист Пресвятой Богородице.

Но иногда предательские мысли лезли ко мне в душу, и волей-неволей я анализировала: сколько раз Господь Бог даровал мне возможность произвести на свет младенца, а я совершала грех и не принимала этот дар. Может, это наказание? А может, наоборот, мой ангел-хранитель меня от чего-то уберегает? Может быть, мой выбор спутника жизни есть моя ошибка?

Мне делалось страшно от этой мысли. Я ведь так люблю моего голубоглазого кудрявого Мышака! Мы с ним всегда на одной волне, я чувствую его стопроцентную принадлежность мне. Он найдет меня на краю земли, спасет или погибнет вместе. На свете есть Он – и все остальные, потому что, когда я дышу им – я живу, а когда его нет рядом – я функционирую. Мой ребенок может быть только от него, и я любой ценой добьюсь этого.

Матвей Егорович уже полчаса безуспешно старался прикрутить оторвавшуюся верхнюю петлю от посудного шкафчика. Дверца держалась на честном слове и грозилась сорваться в любой момент на голову. Старик стоял на стуле и, чертыхаясь, упорно вкручивал отверткой маленький винтик. У Матвея Егоровича была старческая дальнозоркость, вблизи же он видел плохо. Винтик все время падал, и услужливая Алевтина Федоровна, его супруга, быстро находила винтик между щелями деревянного пола и подавала его мужу. Этот сизифов труд был тяжкой необходимостью, потому как больше помочь было некому – дети приезжали редко, а пригласить местных гастарбайтеров было не по средствам.

На участке залаяла собака Няф. Видимо, кто-то проходил со станции мимо ворот.

– Хозяева, дома есть кто? – донесся мужской голос с улицы.

Супруги удивленно переглянулись. К ним редко кто заходил – в основном все проходили мимо, даже не поворачивая головы, как будто этого дома и не было вовсе.

Матвей Егорович оделся и вышел на крыльцо.

– Чего вам? – не слишком любезно крикнул дед, махнув головой незваному гостю.

– Я – ваш местный участковый. Поговорить бы надо… Впустите? – улыбаясь, прокричал в ответ молодой человек в милицейской форме.

– Ну заходите, раз пришли, – недовольно проговорил старик и пошел открывать калитку.

Участковый зашел в дом, огляделся и, не раздеваясь, присел на стул возле печки. На коленях он держал черную папку с «молнией».

– Моя фамилия Блохин. Я ваш участковый, – снова представился милиционер и опять заулыбался. – У меня к вам будет пара вопросиков, – то ли утвердительно, то ли вопросительно сказал участковый.

– А по поводу чего? – равнодушно поинтересовался Матвей Егорович.

– Вы давно здесь проживаете? – не ответил на вопрос деда Блохин.

– Да уж давно, очень давно, уж и не помню сколько, – влезла в разговор Алевтина Федоровна. – А что, случилось что?

Милиционер загадочно помолчал и затем медленно, с оттяжкой произнес:

– Случи-и-илось, случи-и-илось… Вы соседей ваших справа хорошо знаете? Знакомы с ними?

Матвей Егорович сразу все понял, и неприятный холодок пробежал у него по спине. Он вспомнил тот жуткий вечер, избитую женщину и соседа с ружьем в руке.

– Да так, не очень знаемся… Пару раз сосед заходил к нам, про участок интересовался. Купить хотел. Но мы продавать не собираемся. Здесь прожили, здесь и помрем. А денег нам не надо – вон все на огороде растет – с запасом на зиму, можно так сказать…

Старик прищурился и снова спросил:

– А что случилось-то?

– Вы не слышали четыре дня назад какие-нибудь крики или шум драки? Может, выстрелы были или на помощь кто звал?

Милиционер выжидательно уставился на Матвея Егоровича. Тот молчал. Блохин перевел вопросительный взгляд на Алевтину Федоровну.

– Да, не помню я уж… вроде шумели там несколько дней назад, но кто их разберет: у них то салюты запускают, то танки какие-то подъезжают… – пробормотал наконец Матвей Егорович, пряча глаза.

– Какие танки? – не понял участковый.

– Да это Егорыч так машины ихние называет – с танками они схожие, – затараторила Алевтина Федоровна.

– Наверное, «Хаммеры»? – с уважением предположил милиционер.

Матвей Егорович безучастно промолчал.

Участковый снова заулыбался, достал бумагу из папки, положил ее на стол, вытащил из кармашка ручку и что-то стал писать.

– Значит, так, – произнес Блохин, закончив писать. – Пятнадцатого января вы находились дома. Вечером, между шестью и девятью часами, вы несколько раз выходили во двор, но никаких криков о помощи, драк и другого шума, доносившегося с соседнего участка, вы не слышали. Правильно?

– Погоди. Егорыч, а ты вроде говорил недавно – побил сильно сосед жену свою? С ружьем вроде за ней гонялся? – снова встряла в разговор Алевтина Федоровна. Ей очень хотелось, чтобы улыбчивый милиционер подольше у них задержался.

Участковый перестал улыбаться. Он серьезно посмотрел на Алевтину Федоровну и укоризненно сказал:

– Гражданочка, если не уверены, не надо наводить напраслину на людей. Ваш супруг же ясно сказал – ничего не было. Я правильно понял? – И Блохин выразительно посмотрел на старика.

Матвей Егорович по-прежнему молчал, глядя в одну точку в правом углу избы.

– Ну, вот и замечательно! – снова заулыбался милиционер и поднялся уходить. – Приятно было познакомиться. Будут какие жалобы – обращайтесь.

И он вышел за дверь. Матвей Егорович пошел его проводить до калитки.

Любопытная Алевтина подглядывала за ними, отогнув край ветхой тюлевой занавески, и видела, как мент, стоя возле ворот, что-то объяснял деду.

Матвей Егорович вернулся через десять минут, злой и хмурый.

– Чего он тебе говорил? – поинтересовалась Алевтина.

– А тебе какое дело?! – прикрикнул старик.

– Да просто… Чудно как-то. Вроде сосед наш недавно женился, молодая, ребеночек у них. Я ее часто вижу – с коляской гуляет, все песенки ему поет – симпатичная… Да и он не урод какой. Но рожа мне его всегда не нравилась – противный он какой-то, себе на уме, что ли… Ну и правильно, что ты этому милиционеру ничего не сказал – с крутыми вязаться никто не будет!

– Дура. Как есть дура… А если бы это была наша дочь?..

Матвей Егорович перекрестился на икону в правом углу избы и вытащил из холодильника бутылку водки.