Читать книгу Жизнь и судьба Михаила Ходорковского - Наталья Точильникова - Страница 3

Весной 1992 года 28-летний Михаил Ходорковский вошел в правительство Гайдара. Он был назначен председателем Инвестиционного фонда содействия топливно-энергетической промышленности.

«Мы разработали инвестиционную программу под названием «Весенние действия», направленную на привлечение негосударственных средств в развитие топливно-энергетического комплекса», – рассказывал он в интервью «Аргументам и фактам» в 1992 году.[16]

Деньги собирались вкладывать в оборонные предприятия, переходящие на выпуск оборудования для нефтяной промышленности, строительство жилья для нефтяников и акционирование нефтяных месторождений. Всего около 50 миллиардов рублей.

Правительство программу одобрило, а Ходорковский получил права замминистра топлива и энергетики. Министром был Владимир Лопухин.

«Зачем мне понадобился такой «довесок» в виде государственной должности? – сказал «Аргументам» Михаил Борисович. – Зато теперь я могу буквально «вызвать на ковер» к себе или министру любого чиновника отрасли, бойкотирующего инвестиционную деятельность фонда».

А в июне того же года Ходорковский и Невзлин выпустили ту самую книгу «Человек с рублем», которую я уже много цитировала.

«Неортодоксальная идеология авторов, будоражащая невиданной доселе апологетикой капитализма, бросает вызов инертному общественному мнению, – писал «Коммерсант»[17]. – Леонид Невзлин заявил, что ему «книга не очень понравилась». По его словам, она несколько устарела, пока писалась и издавалась. Тем не менее, автор полагает, что «для многих это все равно будет свежак»…

Михаил Ходорковский был более непосредственным: «Белиберда – вот что получилось из книги. Я привык писать инструкции, а Невзлин заставлял писать в несвойственной для меня манере». Вместе с тем г-н Ходорковский намерен и дальше заниматься литературным творчеством. Работать с диктофоном ему очень понравилось, поскольку при этом увеличивается количество производимых за день инструкций».

Я попросила Леонида Борисовича рассказать мне, как появился этот гимн свободе, самостоятельности, предприимчивости и богатству.

– Мы работали, в основном я, со многими старыми журналистами, набирались опыта и вообще советовались: с известинцами, с правдинцами, – говорит Невзлин. – С хорошими журналистами. И один из них сказал: «Вы живете, ребята, авангардной и очень интересной жизнью, и нужно оставить об этом впечатления, о том, как вы перешли из социализма в капитализм». Тем более что Миша был партийный.

– Да, а книга – такой либеральный манифест, – замечаю я.

– Во многом, конечно, простенький, примитивный, потому что это первое осознание. Я не буду ни из себя, ни из него делать диссидента. Те убеждения, в которых нас воспитывали, они в крови. В том числе – принцип социального равенства, руководящая роль партии.

Я не находился в оппозиции к основной линии. У меня было больше ограничений, чем у него, и меньше возможностей. Я и человек другого склада. Но в комитетах комсомола служил и общественной работой занимался. К концу Перестройки дошел до кандидата в члены КПСС. Просто у меня времени не хватило стать членом партии, это было уже бессмысленно.

А он вступил еще в институте, и для него это было естественным продолжением комсомольского карьерного роста.

Эти люди, эти ребята пожилые увидели в нас интересные метаморфозы освобождения личности. И не только внутренние, но и подтвержденные практикой. «Если вы это напишете, – говорили они, – это будет иметь определенную ценность и для вас, и для других».

Тогда никто не понимал, насколько это. Не вернется ли страна в прошлое? Не шагнет ли назад в идеологию?

Так возникла идея описать опыт изменения наших взглядов. И преимущества независимости от партийных и государственных структур при реализации себя как человека свободного и предприимчивого.

Мы посидели над вопросами несколько дней, я и журналист. Потом договорились, что дальше работаем независимо, не вместе с Мишей пишем книгу, а по отдельности отвечаем на вопросы на диктофон. А потом я вместе с журналистом все честно компилирую в книгу.

Так мы и сделали. Идея, что мы такие разные, но работаем вместе, понравилась и мне, и двум журналистам, с которыми я это обсуждал.

Происходило это так: брался список вопросов на день, и после работы мы ехали писать. Жили тогда в Успенке. В Новоуспенке, где совминовские дачи. Успенское шоссе, поворот налево, первое Успенское шоссе, это километров двадцать от кольцевой. Направо поворот на Николину гору, а налево на Успенское шоссе. Вот это место. На этой развилке мы жили, снимали одну дачу на две семьи.

И каждый из нас отдельно гулял с человеком, который держал диктофон и задавал вопросы по списку. Так появился материал.

Недавно я по случаю просматривал книгу. Мои убеждения изменились не сильно. Я говорю о себе лично. Убеждения в необходимости и приоритете свободы личности укрепились определенным жизненным опытом и теоретической базой. Я много чего прочитал, много с кем пообщался, много в чем поучаствовал. Это факт. Сейчас у меня взгляды более продвинутые. Но я по-прежнему считаю, что смысл жизни – жить свободно. Максимальное и постоянное освобождение от всяческих пут и ограничений – это и есть стиль моей жизни.

«Мы оба прозревали трудно», – вспоминали авторы в «Человеке с рублем». Оба технари, привыкшие к доказанности и красоте формул. А коммунистические убеждения из логики не выводились, а зачастую противоречили и ей, и опытным фактам. Тем более тезис о преимуществе социализма перед капитализмом: «Это была гипотеза, без доказательств переведенная и приказным порядком – в ранг аксиом».

И гипотеза не выдержала проверки практикой.

«Богатство дает свободу выбора, богатство раскрепощает, – писали они. – Богатство позволяет выбраться из плена обезличенности, иметь то, что отвечает твоим индивидуальным склонностям».

Они действительно разные: «Один из нас, человек-машина, холодный расчетливый, не склонный поддаваться эмоциям, не прибегающий к услугам калькулятора, ориентирующий подчиненных на заключение сделок с максимальной прибылью, искренне полагающий, что прибыль аполитична…»

– Это о Ходорковском? – спрашиваю я у Невзлина.

– Да. Это я про него, – говорит он, и голос его теплеет. «Один из нас в состоянии – черта характера? – дать швейцару ресторана четвертной», – это о Невзлине.

«А второй не даст и рубля, и ему наплевать, если его про себя назовут скрягой… Никогда и алтына нищему не подал, относится к ним с брезгливым презрением: у тебя есть силы стоять с протянутой рукой? Есть. Тогда – Ра-бо-тай!» – это о Ходорковском.

– А характеристики, которые вы даете друг другу в книге? – спрашиваю я Леонида Борисовича. – «Мастер дипломатии» – это Ходорковский?

– Нет, это я.

– А кто любит детективы, кто фантастику?

– Он – фантастику. Я раньше любил детективы, сейчас это не совсем так. Любил, потому что это школа психологизма, понимания мотиваций. Разница между мной и Ходорковским, которая проявилась еще тогда, в том, что я человек гуманитарного склада и считаю, что процессами, происходящими в личной, профессиональной, производственной, любой деятельности, приоритетно управляют психологические мотивации. Хотя он несколько раз менялся на моих глазах, не драматично, но менялся, и менялось мое мнение о нем. Он считал, что рациональные, материальные, карьерные, правильно описанные мотивации имеют приоритет.

Подход к управлению коллективом у нас тоже разный. Он – на базе рациональной модели строит систему управления огромным количеством людей с достаточно высокой эффективностью. Я же способен управлять небольшими группами единомышленников, друзей, партнеров. Тоже с определенной эффективностью.

Это не значит, что одна модель лучше другой. В больших корпорациях или общественных и политических системах присутствуют люди и с таким, и с таким подходом. И существуют паллиативные подходы. Думаю, чтобы быть паллиативным, надо быть слишком талантливым, гиперталантливым, может быть, даже гениальным. Чтобы внутри себя, личностно, не отдавать приоритет той или иной форме взаимодействия, общения с людьми. Таких людей совсем немного, я их почти не встречал. В большинстве своем люди сильные и возглавляющие строят управление либо на рациональном, либо на эмоциональном факторе. Даже если существует паллиатив, сочетание подходов, то все равно есть преимущество того или иного фактора, связанное с личностью управляющего.

Например, Ходорковский всегда декларировал, что ему все равно, какого качества и типа людьми управлять, потому что он знает цели и может выстроить людей в процессе для достижения нужной ему цели. И доказывал это своим трудом. Я же могу работать только с людьми приличными. И строить с ними отношения на базе практически равенства, единства целей, единства интересов и партнерства.

И тоже достигал цели, хотя, может быть, количество ошибок в моей схеме больше. Но я на другую перейти просто не способен. Кстати, годы работы с людьми показали мне, что в этих двух схемах нет большого противоречия, потому что если набирать людей исключительно профессиональных, то есть заточенных выполнять работу наиболее качественно и знающих, что нужно делать, то они чаще всего и люди хорошие. Персоналом я занимался много и кое-какой опыт получил.

О книге и об убеждениях. Это был старт наших убеждений, для нас книга сыграла и такую роль. Для меня. Я не живу внутри Ходорковского и не могу сказать, что эту сложную и развитую личность я понимаю совершенно. Мне необходимо осмыслить и описать, где я нахожусь, что во мне изменилось и так далее. Для меня книга – это некий старт дальнейшего размышления о цели и способе существования в мире. Она имела и имеет для меня большое значение. Например, для меня стало понятно после того, как это все было написано и подытожено, что я назад не хочу, ну никак.

До этого у меня никогда не было никаких эмигрантских настроений, несмотря на национальность. Я даже в период большой волны эмиграции из Советского Союза, из России, из Москвы в 1990-м году как-то это упустил, был занят работой. Но с момента написания книги я начал понимать, что если страна пойдет назад, а это было возможно, и теперь, как мы видим, стало возможно, то я не буду здесь жить, не смогу просто.

– А не было тогда такого ощущения, что Клондайк здесь?

– Наверное, у кого-то было, но мои амбиции не связаны с освоением Клондайков. Мои материальные амбиции заканчивались, когда я переставал считать деньги на жизнь и на образование, на себя и мою семью. И на поддержку родителей. Это не огромные деньги. Качество жизни, дом, машина – это все может быть лимитировано, это для меня не так существенно.

Гораздо существенней мое личное время, на что я его трачу. Можно продавать свое время на физической работе по цене одна секунда – одна копейка. И у тебя времени ни на что не останется. А хотелось бы вкладывать все свободное время на развитие собственной личности.

Двадцать метров площади на мою душу, желательно в хорошем районе, чтобы бандиты вокруг не ходили. С горячей водой и холодильником. И с нормальной машиной, чтоб можно было доехать. С Интернетом, с компьютером, прочей техникой, телевизором, магнитофоном, и без ограничений на книги. Для меня этого достаточно.

Поэтому я не специалист по Клондайкам. Это меня не держало. Держала природная обязательность: сначала я был на службе, потом, по предложению Ходорковского, стал партнером с ним и с другими людьми. У меня возникла система ответственности. Она означала, что постоянно надо что-то делать для общих целей.

Я не был предпринимателем, и деньги не зарабатывал, а де-факто получал, и Клондайк имел ко мне малое отношение. Хотя, возможно, у Ходорковского были другие мысли на эту тему.

Я оставался из ответственности и интереса к процессу, к результату и погруженности в этот результат, и, если хотите, из появившейся веры, что мы можем вместе с другими сыграть историческую роль по превращению России в то, чем она никогда не была – в страну свободную. То есть появился сначала шанс, потом страх, а потом вера.

Я помню эту динамику. Я всегда боялся, что все вернется. Когда я думал о семье, о детях, я никогда не хотел больше одного ребенка, потому что у меня было ощущение, что все может вернуться. По мере работы, жизни это ощущение притуплялось, потому что в Ельцинские времена все больше было уверенности, глупой уверенности, как я теперь понимаю, что это безвозвратно. Что могут быть разные отклонения, что на какое-то время могут прийти к власти коммунисты, но вектор исторического развития задан такой, как во всем цивилизованном мире. И уж теперь мы пойдем в этом направлении.

Сейчас я не очень болею этой болезнью и не слишком озабочен происходящим в России, потому что могу себе позволить списать ее в третьи страны. Но раньше я там жил, это была моя страна. Она была для меня центром мироздания, и для меня было жизненно важно, какой там режим, какая там модель. Сейчас нет.

Я думаю, что вернулось не все.

В июне 2008 года в кафе «Штирлиц» мы отмечали двадцатилетие «Демократического союза». Собрались бывшие члены Координационного совета и несколько рядовых дээсовцев, состоявших в партии в самом начале, до 1991 года.

Стол был очень прилично накрыт человек на двадцать, пили кьянти, произносили тосты.

Я тоже поднялась с бокалом в руке.

– Мы очень многое потеряли из того, что смогли вырвать тогда, – сказала я. – Свободные выборы, независимый суд, правду на телеэкране, свободу объединений и митингов. В стране снова политзаключенные. Оппозиционеров снова разгоняет ОМОН, от свободного телевидения осталось одно «РЕН-ТВ» и два-три издания – от свободной прессы. А столько открытых писем, сколько сейчас, я не подписывала даже в 1988-м. Но не столько политические, сколько экономические последствия революций необратимы. И доказательства на этом столе, – и я обвела глазами докризисные яства и подняла бокал с кьянти. – А значит, наши усилия были не напрасны!

В наше время уже не нужно критиковать и разбирать труды Маркса и Ленина и даже вспоминать о сталинизме, чтобы понять, что прогрессивнее: социализм или капитализм.

В Интернете выложено множество фотографий земли из космоса. Среди них есть одна очень примечательная: Корейский полуостров ночью[18]. На ней две соседних страны с общим языком, общей культурой и общей до 1945 года историей: сияющий огнями капиталистический юг с Сеулом, разлившимся кляксой света, и почти черный социалистический север с сиротливым огоньком Пхеньяна. И не надо больше никаких доказательств. Сразу ясно и где прогресс, и где жизненный уровень, и где будущее. Ясно и доказательно, как вывод математической формулы.

Как писали Ходорковский и Невзлин:

«Не будет у социализма никакого человеческого лица, коль его фундамент – ставка на бедность, опора на голытьбу, которая никогда и никому не позволит разбогатеть».

Я думаю, что тогда, в конце 80-х – начале 90-х заниматься бизнесом было важнее, чем ходить под трехцветными флагами под дубинки ОМОНа и говорить о гражданском обществе и введении частной собственности. Именно там, в нарождающемся бизнес-сообществе, и был передовой фронт революции.

«Фея наградила его тремя золотыми волосками», – прочитала я о Ходорковском на одном из форумов.

Нет иллюзии более вредной. Не надо быть талантливым и упорным, не надо вкалывать и рисковать – достаточно лежать на печи и ждать трех волосков от феи. И фея подарит и именную стипендию, и красный диплом, и три высших образования, и организует компанию, и одарит миллиардами, и надоумит в тюрьме вести себя достойно и держать голодовки «за други своя».

«Мы не верим в удачу, в фарт, – писали авторы в «Человеке с рублем», – мы высчитываем и просчитываем каждый свой шаг, предпочитаем расчет риску, готовим и планируем успехи».

И фея тут не при чем. Просто «пахать» надо:

«Руки у человека не для приема подаяния – для работы. Мы словно забыли, что человека создал труд», – писали они.

В 1992 году Ходорковский вошел в рейтинговый список «Независимой газеты» «Они делают политику России. 500 фамилий» и список ньюсмейкеров газеты «Коммерсант»[19] из 80 фамилий. А ньюсмейкер – это человек, каждый шаг которого вызывает интерес СМИ, либо в силу его общественного положения, либо харизмы.

В феврале же 1993-го в рейтинге бизнес-журнала «Мост», перепечатавшего статью из Австрийского журнала «Option», Михаил Борисович занял 12 место в списке «50 самых богатых русских». Потом список был в свою очередь перепечатан «Советской Россией».[20]

Тогда же Ходорковский принял участие в работе всемирного экономического форума в Давосе, где стал лауреатом конкурса «Мировые лидеры XXI века».

«На «МЕНАТЕП» перестали смотреть как на некий курьез и воспринимают объединение пусть как небольшую, но реальную финансовую структуру, с которой можно иметь дело», – сказал он по возвращении в интервью «Коммерсанту».[21]

А в марте его назначили заместителем министра топлива и энергетики Юрия Шафраника.