Читать книгу Моим любимым тинейджерам посвящается - Наталья Трубникова - Страница 3

Он прижал её к себе, заглянул в глаза, провел рукой по длинным светлым прядям, наклонился к уху – его губы зашевелились. Она подняла голову, на задумчивом лице, мелькнула улыбка…

Мимо проходили люди: одни подчеркнуто старались не обращать внимание на целующуюся пару, другие косились, третьи недовольно ворчали.

«Пусть, пусть будет так! Только бы с ним ничего не случилось, только бы он вернулся…», комкая в руках полосатый вязаный шарфик, думала Надежда. Огромное дерево уже целый час закрывало собой плачущее создание. Оставаясь безмолвным свидетелем столь интимной сцены, Надя совсем не чувствовала стыда. Любовь, вытеснив из её сердца все остальные чувства, оставила лишь боль. А теперь притупилась и она, уступив место тревоге. «С кем бы ты ни был, кого бы не любил, главное, чтобы ты был счастлив… И, пожалуйста, вернись живым и здоровым», – горячие слова, сталкиваясь с морозным воздухом, превращались в пар и поднимались к небу легким безгрешным облачком.

На проводы Надю не пригласили. Не пригласили потому, что прошедшие три года любила одна Надежда. Захар только изредка улыбался хорошенькой соседке.

Надя влюбилась неожиданно. Как-то, не дождавшись лифта, она вприпрыжку мчалась по лестнице и. сделав заключительный прыжок через четыре ступеньки, приземлилась на… поднимающегося паренька. Ещё никогда девушки так откровенно не сваливались на голову Захару и, поднимая с пола учебники, он невольно рассмеялся. А Надя уже бежала дальше, унося в душе тяжелый груз неловкости, а в памяти – изумленный взгляд серых глаз. С этой минуты Надя точно знала, что ни один мужчина не способен так взволновать её сердце.

Сначала она любила втайне. Но разраставшееся чувство искало выхода. Оно светилось в карих глазах, проглядывалось в улыбке, отражалось в пурпуре щек… И, наконец, вылилось в нежные девичьи стихи. Теперь удивленные взгляды сопровождали Надю всюду: недоумевая, учительница литература выводила в журнале одну пятерку за другой; удивленные родители разводили руками, откуда, дескать, в семье такое талантливое чудо; беспечные подруги переписывали в дневники самые лиричные Надины творения. Даже известный толстый журнал напечатал несколько стихотворений молодой поэтессы. Но Захар оставался слеп и глух.

Встречаясь с ним глазами, Надя думала, но почему… Почему девушки должны молчать о чувствах, отдавая дело великой важности в руки неуверенных мужчин? Разве сказать «люблю» – это унижение? И она написала. Надя писала о весне, которая закружила в оживляющем вихре и деревья, и травинки, и людей, дотрагиваясь зеленой волшебной палочкой до каждого живого существа.

Захар ничего не ответил. Но Надя уже не могла остановиться. Она писала о любви, о жизни и смерти, о вере и правде, о дружбе и предательстве. Её перо окрепло, набрало силу – появился смысл в призрачном бытии.

Веронику она знала и раньше. Но, только увидев их вдвоём с Захаром, смогла осознать ее реальное существование. Потому, что жизнью был сам Захар и всё, что непосредственно его касалось. А Вероника касалась, ох как касалась. Да и он тоже ее касался. И, судя по их лицам, это взаимное касание было приятным.

Надежда сделала над собой усилие, сжала в кулачок трепещущее сердце и постаралась не думать о Захаре. Ей удалось. Она смогла не думать о нём целый час, пока оправдывалась перед разгневанными соседями, которых абсолютно не интересовал пожар в Надиной душе, зато очень интересовал потоп, оставивший отвратительный грязно-желтый след на недавно побеленном потолке кухни.

Надя перестала писать Захару. А толстый журнал опубликовал еще три стихотворения, теперь – о безответной любви.

И вот теперь Он, неловко придерживая рюкзак, обнимал Веронику, а она гладила длинными тонкими пальцами его бритую голову. Чуть поодаль стояли друзья и родственники. А Надя, спрятавшись от всего мира за гостеприимным стволом дерева, видела только Его – родного и чужого, близкого и далёкого, любимого и нелюбящего её.

Любовь – странное человеческое чувство, которое может не требовать ответа, которое может годами жить в одном сердце, в одной душе, которое скрашивает одиночество уже самим фактом своего существования. Которое придает силы и заставляет жить, и которое, конечно же, выше всех соперников, потому что, где живёт любовь, там всегда обитает надежда.

«Я буду ждать и любить тебя. Моя любовь, как яркая звёздочка, станет освещать твой путь. Пока я жива, никакие невзгоды и беды не заставят склонить твою милую бритую голову…»

Прошло время. Улыбчивое солнышко, поборовшись пару недель с угрюмыми почерневшими сугробами, полностью освободило влажную землю от ледяных оков. Кое-где уже начинала поднимать бедовую зеленую голову трава, от важности предстоящего события набухли почки, повеселели, играя отражениями, лужи. Надежда ничего не знала. Ее жизнь замерла на осенней отметке. У них с Захаром не было общих интересов, общих друзей и знакомых, которым можно было задать вопрос. Вот только Вероника.

А мир оживал. Вместе с шёпотом лопающихся почек, загрохотали пушки, яркую зелень новорожденной листвы затмили вспышки разрывающихся снарядов. Всё чаще и чаще информационные передачи показывали израненных детей, плачущих стариков, суровые опалённые войной мальчишеские лица солдат. Как магнитом Надежду тянуло к телевизору. Не пропуская ни одного кадра, ни одного слова, она молча глядела в мелькающий экран, стараясь унять разбушевавшееся сердце. «Да что со мной, – успокаивала она себя, – я ведь даже не знаю, там ли Он». Но частые глухие удары, переходящие в лихорадочную дрожь, говорили обратное.

Вероника подошла сама. Стараясь спрятать за длинными ресницами лучистые счастливые глаза, она протянула конверт.

– Будь другом, передай Светлане Николаевне. Захар теперь отправляет письма в одном конверте. Тебе ведь нетрудно, вы же соседи.

Надя изумленно посмотрела на нее.

– А почему ты не можешь?

– Да неудобно как-то, сама понимаешь…

Вероника откинула с лица мешавшуюся светлую прядь и порхнула в стоящую неподалёку машину. Надя видела, как водитель привлёк к себе золотоволосую красавицу, а она раскованно подставила губы для поцелуя. Заворчал мотор, и дорога скрыла от Надиных глаз зыбкое счастье Захара.

А в самое сердце горящей земли полетели письма.

«Я люблю тебя! Да сбережёт тебя любовь моя… Вероника»

«Слышишь? Это стучит моё сердце, оно отсчитывает секунды. Тук-тук, тук-тук, с каждой секундой ближе наша встреча… Вероника»

«Любимый, единственный! Не верь, когда говорят, разлука убивает чувства. Не бывает разлуки у любящих сердец. Это просто другая форма жизни – ожидание. Как зима. Но знай, родной мой, после зимы всегда наступает время весны… Вероника»

Надя возвращалась из магазина.

– Вы слышали, у Светланы из 17 квартиры сын без вести пропал?

– Это такой, высокий, красивый… Васильченко?

– Господи, ему и двадцати то нет…

Подъездная дверь медленно закрывалась, пряча за собой двух ахающих женщин. Надя опустилась на кафельный пол: звякнули банки в пакете, на каком-то этаже вызвали лифт, где-то хлопнула дверь, залаяла собака.

Про-пал-без-вес-ти… Про-пал-без-вес-ти… Про-пал-без-вес-ти…

«Нет! Это не Он. Почему я сижу здесь и плачу? Кто дал мне право плакать по живому человеку? Без вести – это не убит!» Подхватив пакет, Надя взлетела на четвертый этаж. Дверь семнадцатой квартиры была приоткрыта. Осторожно, стараясь не шуметь, Надя вошла в комнату. У окна сидела женщина. Вряд ли она слышала посторонние шаги – её мир вместился в старенькую школьную фотографию сына. Она гладила его волосы, лицо, нашептывая что-то.

– Светлана Николаевна, – Наде пришлось тронуть женщину за плечо. Та, словно очнувшись ото сна, подняла голову. – Нельзя, понимаете, нельзя! Кто вам сказал, что Его нет?! Может быть всякое – ранен, в плену, да мало ли что! Перепутали! Ошиблись! Перестаньте плакать, слышите?! Он жив.

За окном множились огоньки вечернего города, зажглись фонари… В темной комнате семнадцатой квартиры сидели, обнявшись, две женщины.

– Откуда у тебя такая уверенность? – тихо спросил женский голос.

– Знаю, – отозвался девичий и, чуть помедлив, добавил, – чувствую!

Ночь устала бороться, отступила и сдалась. То там, то здесь, вспарывая беззащитную весеннюю землю гигантским огненным ножом, взрывались снаряды, превращая темную южную ночь в яркий день. На полуразрушенном блокпосту чудом уцелели семеро человек. Кажется, про них забыли все – свои и чужие. Стремительный прорыв неприятеля смял наступающие части. И только хорошо укрепленный, оснащенный техникой пост на просёлочной дороге, выдержав яростный шквал гранатомётов и пушек, оказался неприступным. Противник после нескольких безуспешных попыток взять злосчастный пост штурмом, отступил, оставив семерых парней умирать от ран и голода. Помощи им ждать неоткуда. Аппарат связи был уничтожен.

– Я не могу понять. Какого хрена ты улыбаешься? Подохнем здесь к чёрту все! Судя по канонаде, наши отступили километров на двадцать. И погаси фонарь, нечего сажать батарейки, других тебе не подвезут.

Прислонившись спиной к холодному бетону, неловко вытянув раненую ногу, в слабом свете угасающего походного фонаря Захар читал, и лицо его озаряла улыбка.

– Эй, слышь, не наезжай на него, – сиплый голос сорвался и перешел на кашель, – Кх-х. Зема, будь другом, почитай вслух.

– Не читают это вслух, Женька. Да, ладно, мы теперь все как братья.

На дворе настала осень

И в душе моей дожди.

По тебе скучаю очень,

Только ты сказал мне: «Жди»

Утром жди, когда туманы

Над землей клубятся низко.

И когда кругом обманы

Не бери их к сердцу близко….

…Дни проходят, льют дожди,

Холод, сырость, непогода.

Греют лишь слова твои —

Обещал вернуться скоро»

Ребята молчали…

– Эх, где ты только такую нашел?

– Вот что, Захар, – в наступившей тишине голос сержанта звучал непривычно отчетливо, – Ради неё ты обязан выбраться отсюда. Такие девчонки встречаются раз в жизни и то не у всех. Глупо будет сгнить в этой дыре. Так что, братва, нам тут загибаться никак нельзя. Выше нос, авось прорвёмся!

***

За окном мелькали заснеженные тоскливые пейзажи. Мерный стук колёс баюкал купе, и только молодой военный, лёжа на нижней полке, внимательно смотрел на проплывающие мимо просторы. Прошёл всего лишь год, превративший двенадцать месяцев в судьбу. Захар протянул руку и достал журнал. Как же отвык он от обычной жизни, если простое чтение стало так утомлять его. Или сказывается контузия, или перевелись таланты…

«…Греют лишь слова твои

Обещал вернуться скоро…»

Стоп! Захар мотнул головой и резко сел. Нет! Именно эти строки спасли ему и его товарищам жизнь. Но почему поэтическая страничка подписана Надеждой Романовой? Это ведь Вероника писала письма, от которых становилось тепло на душе, это её строки переписывал весь взвод, это она вселяла надежду в отчаявшиеся сердца. Она, Вероника! Захар перевернул страницу. Маленькая заметка и фотография. Вглядываясь в черточки нежного лица, парню показалось, что где-то он видел эту девушку. Надежда, Надежда… Ну, да! Маленькая соседка выше этажом, присылавшая ему когда-то любовные послания. А он-то думал, что это просто детская влюблённость.

Светлана Николаевна отвернулась.

– Нам не о чем говорить, Вероника. Ты была вольна ждать, была вольна и не ждать. Никто тебя не винит, никто не осуждает. Но правду я скрывать не буду.

– Как же вы не понимаете. Захар любит меня. Даже когда я перестал писать, его письма были полны нежности и страсти. Я знаю, ошиблась. Но Захару зачем знать? Он вернётся, и мы будем счастливы.

– Светлана Николаевна, – медленно, взвешивая каждое слово, произнесла молчавшая до сих пор Надежда, – Я думаю, Вероника права. Главное, что Захар жив, и он должен быть счастлив. Правда причинит ему только лишнюю боль.

– Доброта твоя, девочка, не к добру, – вздохнула Светлана Николаевна.

– К добру, мама, – раздался знакомый голос, – Как же жить на свете без добра и надежды?

Надя подняла голову. Лучистые серые глаза были наполнены так давно ожидаемой ответной любовью.