Читать книгу Опоздавшие на поезд в Антарктиду - Наталья Труш - Страница 2

В юности Аня Егорова работала библиотекарем в арктическом училище, где готовили моряков. Не военных офицеров для флота, а специалистов для работы на мирных судах, но курсантики арктического тоже носили красивую морскую форму, до седьмого пота и обморока подтягивались и отжимались в спортзале, жили в казарме и строем топтали плац у старинного дворца в пригородной Стрельне.

Бывшие царские покои достались училищу в пятидесятых годах. Большой Стрельнинский дворец в ту пору был хоть и не разрушен, но весьма мрачен. Старшекурсники, да и некоторые веселые преподаватели рассказывали про него разные байки. Согласно одной из них, где-то в парке был замаскирован подземный ход, пройдя по которому можно было оказаться прямо в Петергофе, в подвалах под фонтанами.

Другая байка о тайных винных погребах заставляла курсантов, дрожа от ужаса, спускаться с темные сырые подземелья дворца и шарить там по ящикам и уголкам в поисках царских напитков, шарахаясь от собственных теней, которые корчились на стенах от пляшущего язычка пламени свечи.

Но самая страшная байка была про привидение – призрак великого князя Константина, который на законных основаниях проживал в своем дворце и по ночам проезжал по его залам на белом коне. Тоже на призрачном, разумеется. Поговаривали, что призрак князя беспокоил курсантов во все годы существования училища в стенах дворца.

Курсанты обожали свой дворец, историю создания которого изучали, чтобы потом блеснуть знаниями перед девочками и сухопутными приятелями, с которыми встречались на каникулах и в увольнительных. И про царское привидение рассказывали, как про что-то обыденное, и даже шпарили наизусть стихи великого князя Константина, написанные в Стрельнинском дворце.

Книжечки стихов можно было найти в библиотеке: серьезная и начитанная девочка Аня специально держала их для любителей поэзии князя, который подписывался просто и незамысловато – буквами «K.P.», что значило Константин Романов. Впрочем, очень часто Анечке Егоровой казалось, что курсанты лишь изображают из себя любителей поэзии великого князя Константина.

На самом деле их куда больше интересовала сама Аня, и чтобы понравиться ей, они готовы были не только читать стихи K.P., но и исполнять романсы, написанные на эти стихи композитором Чайковским.

Первокурсника Илью Покровского Аня приметила сама. Не потому, что он отличался от других какой-то особой статью или искренней любовью к поэзии стихотворца царских кровей.

Не-е-е-е-е-е-т! Он поразил ее своей изысканной изобретательностью. Не секрет, что курсанты не высыпались. А училище – не дом родной: не развалишься на диванчике перед телевизором, чтобы вздремнуть минуточек шестьсот. И вот этот хитромудрый первокурсник приходил в читальный зал поспать! Причем свой полуденный отдых он обставлял так, что ни дежурный преподаватель, ни сокурсники не могли догадаться об этом. Покровский заказывал в читальный зал книжки – в основном основоположников марксизма-ленинизма, выстраивал на столе баррикаду из томов, открывал тетрадь с конспектом и сладко засыпал. Никому бы и в голову не пришло отвлекать курсанта от такой серьезной самоподготовки, да и он очень чутко реагировал на любое движение со стороны: приподнимал голову над книгой, абсолютно трезвым взглядом окидывал нарушителя тихого часа и снова засыпал, крепко обнимая, как подушку, твердолобого в своем коленкоровом исполнении Карла Маркса.

В Ленинград Покровский приехал из Архангельска, где моряки имеются в каждой семье. Собственно, морскую специальность Илья мог получить и в своем родном городе, но у него была тайная мечта, которая могла осуществиться только после окончания арктического училища: он хотел работать в Антарктиде.

Он прочитал про ледяной континент все, что можно было достать, он бредил фантастическими экспедициями-зимовками и романтикой суровых мужских будней где-нибудь на станции «Беллинсгаузен». Он просто балдел от названий, читая карту Антарктиды. Ну, как вам Земля Королевы Мод, например?! Или горы Принца Чарльза?!

А еще ему снились белые сны.

Все свое свободное время он отдавал рисованию своей мечты. Айсберги, пингвины, занесенные снегом домики с антеннами на крышах – и мечта сразу приобретала реальные очертания.

Но очень скоро, кажется еще «на картошке» в сентябре, Илья узнал, что попасть в Антарктиду – это то же самое, что верблюду пройти сквозь игольное ушко, потому что Антарктида – это для курсантов с ленинградской пропиской, да и то не для всех.

– Ищи невесту из местных, да еще такую, родители которой согласятся тебя прописать! – посмеивались знатоки. – А это не так просто: тут за квадратные метры знаешь, как держатся?! Удавятся! Лучше пусть дочка в старых девах засохнет, но ни одного квадратного метра пришлому не отдадут.

Илье квадратные метры были без надобности, да и поиском невесты он себе пока голову не туманил – впереди было четыре года учебы, и одному только богу известно, как там все сложится…

Каждую субботу курсанты ходили на танцы в «бочку» – павильон у железнодорожной станции. Вообще-то у него было название «Молодежный», но так никто не говорил. «Бочка» и «бочка»! Потому что павильон похож был на круглый бочонок. К тому же здание было деревянным, как настоящая емкость для воды и меда!

На танцах курсанты знакомились с местными девчонками и ученицами торгово-кулинарного и медицинского училищ, крутили романы, которые длились порой только от танцев до танцев.

Иногда выбирались в город, в Дом культуры имени Газа. Девчонок хватало на всех. Не хватало времени! После танцев надо было проводить девушку до дома и галопом бежать на остановку трамвая. Из-за танцев и знакомств рисковали опоздать на последний трамвай и получить наряд вне очереди.

А еще надо было незаметно пробраться в спальный корпус! Тут курсанты изобретали разные способы. Рассказывали, как в былые годы это было поставлено. На втором этаже спального корпуса изобретатели пристроили ручную лебедку, и ночью из окна всегда свешивался лохматый веревочный хвост. Опоздавшие из увольнения дергали за него, и им опускали специально приспособленное для этих целей, как качели, сиденье. Садись смело, и при помощи лебедки подзагулявшего всегда поднимут наверх дежурившие у окна курсанты. Однажды дежурный офицер, обходя владения, тоже увидел веревку и, естественно, за нее дернул.

Лучше бы не дергал…

Со второго этажа тут же опустились качели. Офицер удивленно осмотрел простейшее устройство, хорошо знакомое с детства, и попробовал сесть. Сиденье скрипнуло под тяжестью, вздрогнуло и медленно поползло вверх. Правда, когда полусонный курсант увидел на фоне ночного неба строгий профиль офицера в фуражке, он тут же отпустил ручку лебедки, и дежурный грохнулся вниз.

Может, это была очередная байка, коих много гуляло по училищу, а может, и правда. И если даже офицер и в самом деле свалился почти со второго этажа, то вряд ли он что-то серьезно повредил, так как трава на территории бывшего дворцового ансамбля произрастала густая и сочная. Коровы местных жителей обожали погулять по округе, поедая одуванчики, клевер и цветущие мелкими белыми брызгами сочные дудки. Последними курсанты и сами любили лакомиться: срезали верхнюю молодую часть дудки, ошкуривали ее по всей длине и жевали сладкую хрусткую сердцевину, как морковку. Было вкусно. Нет, коровы все-таки знают толк в траве, несмотря на природную коровью тупость.

Как-то в послевоенные годы курсанты шутки ради заманили одну буренку на второй этаж учебного корпуса. Корова за пучком сена по лестнице поднялась достаточно легко, а вот спускаться наотрез отказалась, подтвердив тем самым давно известное: скотина парнокопытная, вниз по ступенькам ходить не умеет. После двух дней мучений ее, обезумевшую и уставшую, чуть не на руках вынесли из здания. Зато, когда однажды рогатую скотину по имени Зорька заманили в дальние кусты и попытались подоить, она наделала столько шума на всю округу, что скрыть историю не удалось.

Жили курсанты весело и дружно. Между собой порой воевали, но на танцах держались друг за друга. Если случалось защищаться, снимали ремни, и публика разбегалась: все знали, что на ремнях у курсантов были не просто пряжки, а пряжки с залитым в углубление свинцом – бляхи.

Правда, драки с тяжелыми бляхами были уделом первокурсников. Уже со второго года обучения народ взрослел и снисходительно посматривал как на первокурсников, так и на местную молодежь, и даже на курсантов школы милиции, которая располагалась по соседству в Стрельнинском морском монастыре.

* * *

Илья Покровский от сокурсников не отставал. Он один из первых на курсе по примеру старших братьев распорол форменные брюки по швам и вставил клинья – получились шикарные клеша. Ширина внизу не меньше размера ботинок-спадов»! А в край штанин изнутри вшил металлические застежки молнии, чтобы не стиралась ткань, подметая корявый асфальт.

И стрелки научился наводить такие, что острее лезвия бритвы. Тут была своя простая технология: изнутри брючину на месте будущей стрелки натирали мылом, потом аккуратно закладывали стрелку и тщательно утюжили. Вот это брюки были! Порезаться можно такой стрелочкой! Девочки на танцах от таких брюк просто пищали! Да что девочки. Они и сами пищали, глядя на себя в зеркало. Голландка-форменка тоже была хороша! В такой форме хотелось и плечи распрямить, и грудь колесом выпятить. И вообще, даже стоять надо было научиться красиво: ноги чуть развести, как на палубе корабля для устойчивости, ну и чтоб брюки клёш были видны во всей красе.

– … Курсант Покровский!

Илья почувствовал, что его тихонько тронули за плечо. Надо же, уснул и не заметил, как к нему подошла молодая библиотекарша. Аня, кажется.

– Ой! Задремал! – Илья встрепенулся, для отвода глаз полистал страницы открытой книги.

И вдруг до него дошло, что Аня эта раскусила его, поняла, что он просто нагло дрых весь этот час. Илья покраснел, посмотрел на девушку.

У нее глаза смеялись.

– Вас ведь Аня зовут, да? – Покровский умел легко знакомиться с девушками. Вот дал же Бог талант! С любой барышней легко мог заговорить и уже через пять минут пригласить ее на свидание. – Не продавайте меня, пожалуйста! Жутко спать хочется. Причем каждый день. Я сейчас трудовой десант на картофельное поле вспоминаю, как курорт!

– Понимаю! – Ее глаза продолжали смеяться. – Но вы же сами выбрали учебу у нас! Здесь учиться не так-то просто. Будете, курсант Покровский, ваньку валять – враз вылетите из училища!

– Я не вылечу! Я упрямый! Я об Антарктиде мечтаю!

– Здесь о ней все мечтают, – сказала Аня. – Даже я.

– Вы?! Вы мечтаете об Антарктиде?! Ну, вы даете!

– А почему нет?! Помните, как известный журналист Василий Песков написал о ней? Не дословно, но близко к тексту: «…и еще неизвестно, кто из нас более счастлив: я, побывавший там, или мальчишки, которые еще только мечтают об этом».

Она так грустно сказала это, что ему стало жалко ее, потому что он хорошо понимал: Анины мечты, скорее всего, так и останутся только мечтами по причине ее принадлежности к слабому полу, а вот у него все-все может получиться.

– Не печальтесь, Аня!

– Да я и не печалюсь! Я мечтаю!

– Если у вас не получится там побывать, вернее, если я там побываю раньше вас, то я привезу вам оттуда камень. Хотите?

– Хочу! А пока, курсант Покровский, собирайте учебники, сдавайте и идите к себе, пока ужин не проспали! – Ее глаза опять смеялись.

– Аня! – Илья встал из-за стола. – А давайте куда-нибудь сходим! В воскресенье! И давайте перейдем на ты!

– Давайте! Давай то есть! А куда?

– Придумаем – куда! – Илья сложил книжки в стопочку, постучал по столу, подравнивая их по корешкам, закрыл тетрадь с конспектами, завинтил колпачок на авторучке. Казалось, он специально тянул время.

Аня покачнулась и пошла по проходу между столами на высоких каблуках, демонстрируя свои безукоризненные ноги.

«Нет, это не ноги! Это ножки!» – подумал Покровский, ловя себя на мысли, что ему Аня уже не просто нравится, а очень нравится. Как же здорово, что она живет в этом городе, и работает в библиотеке именно этого училища! А то ведь могло так случиться, что она работала бы совсем в другой библиотеке и они никогда бы не встретились…

Библиотека находилась в правом крыле дворца, и Илья поджидал Аню каждый день около шести часов вечера у выхода в парк, провожал ее до облезлых пилонов, где когда-то были караульные ворота. Аня жила в Стрельне и домой ходила пешком через старый заросший парк.

Илья провожал Аню, если была такая возможность, расспрашивая ее о том о сем.

– Аня, ты на танцы в «бочку» ходишь?

– Нет. Вернее, хожу, но очень редко. Не люблю. А вот к нам в училище в Мраморный зал – с удовольствием! Сюда, кстати, девушки со всего города приезжают! Так что готовьтесь, курсант Покровский! – Она искоса посмотрела на него, хитро улыбнулась каким-то своим мыслям. – Возвращайтесь, курсант! Всего хорошего!

– Пока. Аня, в воскресенье, да? – сказал Илья ей уже в спину, в модную куртку из ткани болонья.

Она кивнула и, помахивая сумочкой, легко сбежала с горки по тропинке, засыпанной желтыми и красными листьями. Пару раз оглянулась – Покровский смотрел ей вслед – и тихонько пошла, загребая ногами яркие листья, напевая себе под нос мелодию без слов.

* * *

Их закружило-захороводило в вихре чувств, которые, по идее, не должны были так вот хлестать поздней осенью, в предзимье, когда от поцелуев на улице губы становились лохматыми, потрескавшимися. Для этого есть весна и лето. На худой конец – начало осени, когда в прозрачном воздухе еще не растаяло до конца летнее марево.

Но им не дождаться было тепла, потому что запросто могли лопнуть от чувств, разорваться в клочья юные организмы, спешившие любить.

Они часами гуляли по окрестностям Стрельны. Замерзали, как цуцики, и спешили в столовку на трамвайном кольце, которая на курсантском жаргоне носила имя «Рваные паруса». Там они пили чай с блинами, отогревались и убегали в парк, к заливу, подальше от любопытных глаз. Он вытаптывал для нее на девственно-пушистом, не тронутом никем снегу вечную строчку из трех слов с восклицательным знаком в конце. И когда он дотаптывал «точку» под этим знаком, у него отмерзали ноги в казенных неуютных «гадах».

Зимой темнело рано. Не успеешь оглянуться – под деревьями уже синие сумерки. Еще полчаса – и вздрагивают в туманной высоте, включаясь словно по команде начальника училища голубовато-фиолетовым светом, фонари. А еще через час темнота наваливается такая, что если бы не белый снег и эти фонари, то от учебного корпуса до спального можно было бы добраться только по натянутой между зданиями веревке.

В один из таких мрачных декабрьских вечеров Аня пришла к дворцу. В этот день не было танцев в Мраморном зале и никакой срочной работы в библиотеке и читальном зале тоже не было. Просто в этот день Илья Покровский нес вахту во дворце, а Анины родители уехали на неделю в загородный пансионат, и она была свободна от домашних дел и пристального строгого взгляда мамы.

Входная дверь была заперта на засов изнутри, и Аня тихонько постучала в нее условным стуком: тук-тук-туктуктук! Ей было страшно стоять у запертой двери. С этой стороны дворца было особенно темно, никаких фонарей, только под козырьком у входа тусклая лампочка, не дававшая света.

Ветер свободно гулял по парку, гнул деревья, свистел в арках дворца. Он вымел весь снег, обнажив открытые пространства и траву, которая не потеряла зеленой окраски. И зима не зима, если нет снега! Это хорошо еще, что температура минусовая. Был бы плюс, так еще бы и грязи помесили от души.

Аня снова постучала условным стуком, и тут же услышала торопливые шаги. Засов заскрипел ржавым по ржавому, и от этого царапающего звука у Ани мурашки побежали по спине. Ужасно противный звук: будто кто-то шкрябает железякой по чугунной сковородке.

Дверь отворилась, и Аня протиснулась в тесный темный коридор. Дверь захлопнуло порывом ветра, и засов заехал на место. Аня не двигалась. Илья аккуратно смахивал с ее кроличьей шубки запутавшиеся в меху снежинки – с рукавов, воротника. Волосы, выбившиеся из-под вязаной шапочки, тоже были усыпаны сухими снежинками, и их Илья аккуратно снимал, чуть не по одной, и они таяли в его горячих пальцах.

– Курсант Покровский! – шепотом сказала Аня. – Вы меня долго будете у порога держать?! Илья! Я и так замерзла, а ты еще меня в этом холодном курятнике держишь! А обещал чай с зефиром!

Обещал! На зефир в шоколаде, на оранжево-коричневую коробку этой вкуснятины, Илья потратил почти половину своей курсантской зарплаты. Он получал в месяц три рубля пятьдесят копеек, а за зефир отвалил полтора рубля. Пришлось переплатить, потому что достали ему дефицитную коробочку «из-под полы». У курсанта Ефремова, носившего кличку Высоцкий – он все песни этого запрещенного, как говорили про него – «блатного», поэта и певца знал, – была подружка, мамаша которой работала в магазине. Через нее и доставали зефир в шоколаде, чтобы не стоять в очереди из ста человек.

Чай вахтенные курсанты потихоньку кипятили самодельным кипятильником в пол-литровой банке. Как только вода вскипала, прямо в банку кидали щепоть чаю индийского – «со слоном», накрывали банку газетой и спустя пять минут разливали по стаканам душистый напиток.

А когда удавалось разжиться банкой растворимого кофе, то это был просто праздник живота. Банка стоила шесть рублей, и чтобы ее купить, скидывались несколько человек, а потом растягивали удовольствие, экономя ароматный порошок. Самое вкусное вечернее лакомство – стакан черного растворимого кофе и половинка мягкого бублика с маком! Половинку бублика аккуратно пилили ножом вдоль и смазывали внутри маслом. Да погуще! Вот это праздник!

А зефир в шоколаде – это не просто праздник, это счастье.

– Ты ешь зефир, не смотри на него, – поторапливал Аню Илья и делал страшные глаза Высоцкому, который нагло сел им на хвост и жрал уже третью зефирину. «Вот паразит! Можно подумать, что я тут для него старался!» – подумал про приятеля Покровский, а вслух сказал:

– Саня, иди-ка, прогуляйся по этажам, все-таки дежурство, а не курорт!

Ефремов с шумом втянул в себя остатки чая из стакана, облизнулся, кинув взгляд на зефир, и на всякий случай сказал:

– Вы, это… Еще штучку оставьте мне, ага?!

– Иди, «штучка»!

Илья почти вытолкал взашей курсанта из дежурки и подлил Ане в стакан чайку погорячее и покрепче.

В голове у него бродили самые невероятные мысли относительно их необычного ночного свидания. До этого у них были только посиделки в читальном зале библиотеки да прогулки по парку при луне. Ну, еще целовались до одури в кино и на улице! В этом Аня курсанту уступила через неделю знакомства. Ему, конечно, поцелуев было мало, и Покровский очень надеялся на эту ночь. Хотя условия для свидания были совсем «не стерильные». В дежурке был старый диван, обитый коричневым кожзамом, который потрескался на выпуклостях, а местами вытерся до ткани, колченогий стол и такой же колченогий стул.

Но диван облюбовал курсант Ефремов и делал вид, что намеков не понимает. Он быстро вернулся с обхода дворца, уютно устроился на потертой коричневой спине мебельного монстра, отбивал ритм ладонью на собственном сытом пузе и напевал что-то, жутко фальшивя.

«Надо было ему оставить зефиринку, может, он свалил бы с дивана и погулял подольше по этажам!» – с тоской подумал Илья.

– Ну, мы, пожалуй, пойдем, прогуляемся по дворцу! – Он решительно взял Аню за руку и потянул ее к двери.

* * *

Ночью дворец был похож на старинный замок, темный и пустой. В одних местах гул шагов разносился по всему зданию, в других была глухая тишина, которая, словно черный театральный занавес, перегораживала пространство, и звуки запутывались в нем и угасали, едва возникнув. В коридорах и переходах дворца страшно было говорить во весь голос: о том, какая там акустика, знали все. Но если днем об акустике можно было не думать, то ночью не думать было нельзя, потому что было страшно.

Илья чувствовал, как Аня вцепилась в его пальцы. Ему это нравилось. «Боится, крошка! И я выгляжу рядом как защитник! Хотя от кого тут защищать ее?! Вот на темной улице или на танцах, если б на нее кто-нибудь набросился, я бы спас ее от смерти, и тогда она отдалась бы мне, как победителю. Хорошо быть победителем!»

Они устроились на широком подоконнике. Окно выходило в парк, темный и мрачный. За холодным стеклом свистел ветер, и стекло от этого слегка дребезжало, а из узких щелей рамы задувало так, что скоро Аня замерзла. Илья говорил шепотом. В полный голос говорить было нельзя: звуки разносились по зданию, бились в стекла и отскакивали от потолка, и от этого было страшно. Он шепотом рассказывал ей о своем детстве, которое прошло в маленьком поселке на острове в устье Северной Двины, о друзьях, которые остались в его родном городе.

Она хотела прервать монолог, сказать, что замерзла, и уже открыла рот, как где-то в глубине дворца послышался шум.

– Тсс! – прошептала Аня, прикрыв ладошкой рот.

Илья замолчал, прислушиваясь. Ему тоже показалось, будто где-то рядом рассыпалась гора картонных коробок из-под обуви. Было или показалось?! Скорее показалось, так как никакой горы из коробок во дворце не было – это он точно знал. Но тогда что они слышали?! Слышали же! Причем оба!

Или это коллективная галлюцинация?! А что, вполне может быть!

Они сидели, вцепившись друг в друга холодными пальцами, и прислушивались к тишине. Никакие коробки больше никуда не падали.

– Показалось! Тут такое бывает! – Аня осмелела и сказала это громко, и тут же ей ответило эхо. – Вот! Слышишь! Тут особая акустика. Есть залы, где даже шепот слышно и любое тайное слово тут же становится известным всем.

Все сказанное Аней, все слова, все буквы, собранные в строчки, посыпались в лестничный пролет, словно орехи в мешок, и пропали в темноте.

Стало еще холоднее, наверное, от страха, который подобрался к ним.

– Я боюсь! – шепотом сказала Аня и придвинулась поближе к Илье.

– Не бойся! – стуча зубами, ответил он и обнял ее.

Они посидели в тишине, и только он открыл рот, чтобы продолжить рассказ о своем детстве, как на этаже, находящемся двумя десятками ступеней выше их пристанища, послышались осторожные шаги и голоса.

От этих звуков у них мурашки побежали, и Илья от страха крикнул в темноту:

– Эй! Кто там?

Эхо повторило вопрос несколько раз, а в ответ раздался женский смех, а потом шарканье ног, как будто невидимые танцоры исполняли на паркете менуэт, и в такт шагам прорывались звуки музыки, будто отдельные ноты сваливались с линеек нотного стана, и падали в пустоту: ре, ми, соль, си… И с особым звуком какой-нибудь диез или бемоль – бамс!!!

Где-то заплакал ребенок, и плач его тут же перебила колыбельная, в которой не было слов, только «баю-бай, баю-бай». За колыбельной – оркестр с мазуркой, за мазуркой – женский смех, за ним – соло на пиле в сопровождении бормашины, потом – конский топот и снова – картонно-коробочный обвал.

От звуков, разносившихся в пустом здании дворца, застывала кровь. Хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать ничего. Еще проще было рвануть по лестнице вниз, туда, в дежурку, где спал и видел десятый сон курсант Ефремов.

Они переглянулись, поняли друг друга, сползли с подоконника и помчались вниз, стуча каблуками.

Ефремов спал сладко, но от шума вскочил и, ничего не понимая, вертел головой по сторонам.

– Ну, какого черта-то?! – недовольно спросил он приятеля и его подружку и, не дождавшись ответа, стал укладываться на диван.

– Не, Санек, все, милый! Выспался! – Илья скинул ноги курсанта с дивана. – Давай убирай копыта!

– Мальчики, давайте чай сделаем, а?! – Аня поежилась. – Холодно и страшно.

– Че там случилось-то? – снова недовольно спросил курсант Ефремов. – Носитесь как сумасшедшие! Илюх, ты все-таки на дежурстве!

– Иди сам подежурь! – Илья пристраивал в банку самодельный кипятильник. – Слушай, когда рассказывали, что тут чертовщина какая-то по ночам творится, я смеялся. А оно ведь и в самом деле не все в порядке, в этом дворце.

– Мальчики! Это все объяснимо – акустика. Говорят, этим явлением с успехом пользовались сторожа, которые охраняли винные подвалы. Они просто шли в Мраморный зал и немножко там шумели: кричали что-нибудь вроде «Э-ге-гей! Кто тут?!» и стучали колотушкой. И все! Можно было больше ничего не охранять, а отправляться спать или угощаться вином из царского погреба: эхо до утра гуляло по этажам дворца. И про привидения во дворце еще в те времена знали.

– Нет, ну, я согласен с тем, что тут акустика отличная и эхо особенное, – сказал умный курсант Ефремов. – Но эхо рождается от звуков, значит, вы там пошумели малость!

– Да не шумели мы! – громко возразил Илья и тут же прикусил язык. – Не шумели мы, как ты не понимаешь! Мы вообще шепотом разговаривали. А звуки, знаешь, какие были? Будто коробки сыпались, и музыка играла, и дети плакали, и тетка хохотала! А ты говоришь «эхо»!

Ефремов недоверчиво посмотрел на них.

– Правда-правда, – подтвердила Аня и поежилась.

Забулькал в банке кипяток, в который бросили ложку чаинок. Они закружились в пузырьках, окрашивая воду в медово-коричневый цвет.

– Зефир кончился? – спросил Ефремов, заранее зная ответ: из оранжево-коричневой коробки он даже все крошки вылизал. – И что, и ни одной завалящей конфетки?..

В сумке у Ани нашлись барбариски, с которых с трудом отрывались фантики, но какие-никакие конфеты.

Чай пили в полной тишине, и скрип половиц услышали все. Дружно вздрогнули и переглянулись: звуки исходили из-за неприметной двери, закрытой намертво и, кажется, даже заколоченной для надежности огромными гвоздями. Дверь вела в дворцовые подвалы, в те самые, где были когда-то винные погреба.

Все трое прислушались к звукам за этой дверью. Сначала кто-то подошел с той стороны, пошуршал по поверхности в поисках ручки, нашел ее и подергал. Дверь даже не шевельнулась. И тогда шаги стали удаляться, где-то вдалеке гулко хлопнула дверь, будто кто-то вышел, и в то же мгновение по ногам пробежал мороз – волна холодного воздуха ударила по двери с той стороны.

– …Я чуть не завизжала в тот момент, но у меня сил не было, и во рту пересохло, – шепотом рассказывала Аня Илье. Она перебирала волосы у него на макушке – пропускала между пальцами короткий ежик, а он жмурился от удовольствия, как кот.

Как-то незаметно началась у них тайная взрослая жизнь, которая оглушила новизной ощущений. Страх, который они испытали ночью во дворце, сблизил их – Аня безоговорочно стала доверять Илье. А тут еще ее родители, которые лопухнулись, оставив дочку одну на целую неделю. Вот в эту самую неделю и началась эта самая взрослая жизнь, о которой оба они не имели ни малейшего представления.

Они тщательно скрывали новые отношения, но это было не так просто. У Ани весенней свежестью сияли глаза, а Илья стал рассеянным и, как он сам о себе говорил, «поглупел, как осел».

Незаметно пролетело время до конца года, и замаячили впереди каникулы, и от одного только слова «каникулы» ребятам становилось тоскливо. Илья должен был уехать домой, в Архангельск, и от этой мысли у Ани слезы на глаза наворачивались.

Не лучше настроение было и у курсанта Покровского. Он прогонял в голове сотни вариантов, но ни один не мог оправдать его неявку по месту жительства. Мама будет плакать, а батя просто выдерет ремнем – пока что еще может справляться с сынком таким варварским методом.

– Я только на пять дней уеду, – клялся Илья. – А ты привыкай! Ну а как ты собираешься стать женой моряка? Или зимовщика в Антарктиде?!

Он и в самом деле пробыл дома только неделю, а потом, нагородив родителям с три короба причин, купил билет на поезд и уехал в Ленинград, где его ждала Аня. Занятия в училище еще не начались, и Илья поселился в частном секторе у бабы Любы, которую хорошо знали все курсанты – не раз помогали ей по дому. У бабки было две коровы, и ей нужно было заготавливать сено, а сил собственных на это уже не хватало, и баба Люба просила курсантов поработать у нее в хозяйстве. Благодарила молоком и творогом. Курсанты хоть и не голодали, но от молока из-под коровки отказаться не могли и порой сами приходили к бабе Любе и спрашивали – не нужно ли что поделать, а поскольку «поделать» в частном доме всегда что было, то все были довольны.

Жила баба Люба недалеко от дворца, за трамвайной линией, в большом, но каком-то бестолковом доме. Комнат на двух этажах много, а жить можно было только в одной, да еще в кухне – остальные помещения зимой промерзали до инея в углах в любую погоду. Зато летом у нее было раздолье. Сразу за домом – луг с одуванчиками: желтый в начале июня и съеденный бабкиными коровами подчистую уже в июле. За лугом – мелкий пруд, вода в котором прогревалась даже холодным летом. И в комнатах можно было жить, как на даче.

Комнаты эти хранили много секретов. Кое-какие секреты были доверены стенам. «Микроб-кровосос», «Пони – большая шляпа», «Буратина – деревянная дура» – это про преподавателей. «Кеша + Сюзанна = любовь до гроба, дураки оба», «Обмылок – скупердяй», «Лариска Ж. – дешевая проститутка, телефон у Вени Пашкова из 5-й роты», «Катя – любовь моя!» – это про курсантов и их подружек.

– Баб Люба! Баб Люб! – Илья постучался в дверь, обитую для тепла старым курсантским одеялом – колючим, шерстяным, сурового чернозеленого цвета, покричал. Потом потянул за ручку, и дверь открылась.

Бабка сидела в комнате у орущего телевизора и хохотала.

– Баб Люб! – еще раз крикнул Илья.

Бабка вздрогнула, обернулась.

– Тьфу на тебя, анчихрист! – ругнулась бабка Люба. – Что приперся-то, а? Да и хто это?!

– Да я это, баб Люб, курсант Покровский.

– Покровский… А то я знаю вас по званиям да фамилиям! Покровский он! Сюды иди, опознаю!

Илья тщательно обстучал у порога ботинки от снега и по полосатым домотканым половичкам прошел в бабкину комнату, где на кривой тумбочке орал телевизор: мутный голубой экран радовал телезрителей какой-то посленовогодней чепухой.

– Здоров, баб Люб!

– Илюша! Здоров будешь! Ты с какого беса ко мне? У вас же каникулы?!

– Я раньше приехал. Баб Люб, – Илья сразу перешел к делу, – ты пожить меня пустишь на неделю?

– Пустить можно, да комнаты-то холодные! А на улице-то не июль месяц! Разве топить с утра до вечера, дак ведь никаких дров не хватит!

– Баб Люб, дров я достану, много достану, еще и тебе хватит.

– А переколешь дрова-то?

– Переколю – не проблема!

– Дык, поселяйся! В маленькую комнату поселяйся, на втором этаже. Там печка большая, топится легко, но тепло там только до тех пор, пока огонь горит, – это я тебя предупреждаю сурьезно!

Бабка Люба встала со скрипучего стула, прошаркала к комоду, задрала на нем вязанную крючком из простых ниток скатерть и выдвинула ящик.

– Вот ключ от второго этажа, – потрясла она веревочкой, завязанной на узелок, на которой болталась гнутая ржавая железка – ключ от навесного замка. – Девку, поди, приведешь?

Бабка хитро улыбнулась.

Курсант Покровский покраснел и кивнул.

– Ну-ну, веди, дело молодое. Но топи, парень, без остановки, а то вы околеете, а мне отвечать! Хотя не околеешь, раз с девкой, – понимающе хихикнула бабка, прикрыв беззубый рот ладошкой.

Дрова Илья нашел легко: в маленьком магазине за колхозным полем было завались деревянных ящиков. Он легко договорился на ликвидацию завала, заплатив за это три рубля из выделенной родителями сотни, выпросил топор у продавщицы и два часа ломал ящики на доски. Потом нашел попутку, вместе с водителем закидал связки дров в кузов грузовика и через двадцать минут сгрузил все во дворе у бабы Любы. Да еще договорился, что водила в ближайшие день-два привезет по известному уже адресу нормальных дров.

Аню Илья отловил этим же вечером – у нее каникул не было, а был обычный рабочий день, и ровно в восемнадцать ноль-ноль она покинула училище.

– Ань! – выдохнул Илья, шагнув к ней прямо из темноты.

Аня вздрогнула и тут же улыбнулась – узнала Илью. Он обнял ее, прижался холодным носом к ее щеке и в этот самый момент понял, как она дорога ему, как ему плохо было без нее почти девять дней и что надо что-то делать, потому что жить без нее он больше не сможет.

– Я больше не смогу без тебя жить, – выдохнул Илья ей в ухо.

– Я тоже…

Они выбрались из дворцового парка, быстро пробежали до трамвайной линии, за ней пересекли улицу и – вот он, бабы-Любин дом: дым из трубы столбом в темное небо уходит, стекла оконные снежными узорами расписаны, будто не бабка Люба древняя проживает в избушке, а Снежная королева. И соседи у нее теперь, этажом выше, Кай и Герда…

В конце января Илья отправился на практику в свое первое плавание на учебно-производственном судне «Профессор Хлюстин». Первый рейс и сразу столько впечатлений от посещения заграницы. Швеция, Дания, пролив Ла-Манш, из которого с одной стороны видна Франция, а с другой – Англия. А потом настоящая итальянская сказка – Неаполь.

Он и по прошествии многих лет помнил события той малой практики до минуты и, как ему казалось, знал Неаполь, как свой родной город. А когда попал туда спустя много лет, не узнал ничего. Все-таки впечатления юности, они совсем другие – более яркие, запоминающиеся не только картинками, но и звуками, запахами. А по прошествии времени…

В общем, кто там, журналист Песков, что ли, сказал про Антарктиду? Ну, то, что мальчишки, только мечтающие о ней, более счастливы, чем те, которые там побывали?! Он прав. Сто раз прав. Про Антарктиду сказал, а применимо к любому месту на земле.

У Ильи Покровского этот итальянский город-порт навсегда засел в сердце отметинкой-занозой, потому что он безумно страдал и скучал по Ане, дергался, и рвался на части, и ждал-ждал-ждал окончания этой малой практики. И даже тайком ото всех всплакнул однажды в подушку.

В Неаполе он купил Ане подарок – игрушечный театр кукол, который умещался в небольшой коробке. Куклы надевались на руки, как перчатки. Не трогаешь такую куклу – она спит, берешь в руки – оживает. Куклы были маленькие, смешные. Как они назывались и к какой итальянской сказке относились, Илья не знал. Но он чувствовал себя Карабасом-Барабасом! Он перебирал кукол, представляя, как обрадуется Аня.

Хотелось еще привезти ей настоящую пиццу, но такой «сувенир» не довезти не испортив, поэтому он купил на оставшиеся гроши открыток с видами итальянских городов. На большее валюты не хватило.

* * *

А дома его ждал «сюрприз» – всем сюрпризам сюрприз! Аня была беременна. Она уволилась из библиотеки училища, чтобы пальцем на нее не показывали, и, пока еще не было видно живота, устроилась на работу в университетскую библиотеку. Правда, теперь ей приходилось ездить в город каждый день, но это ее не пугало. Куда страшнее оказалось то, что было у нее дома, когда родители узнали, что они станут бабушкой и дедушкой.

Мама рыдала в голос на кухне, а отец напился в зюзю. Правда, этот карибский кризис как начался, так и закончился. Причем совершенно неожиданно. Отец вдруг высморкался шумно и сказал, рубанув воздух рукой:

– Ну и хрен с ним, раз не хочет жениться! Что ты первая, что ли, в подоле-то принесешь?! – Батя при этом утер слезу, что говорило о крайней степени алкогольного опьянения. – Анька! Ты скажи – кто отец, и я ему просто шею сверну, раз жениться не хочет!

– Пап, а кто сказал, что не хочет-то? – Ане было жалко родителя, растрогавшегося до слез, и немножко смешно. – Он просто не знает еще ничего!

– Как это не знает? – в один голос спросили мать и отец.

– А так! В море он. Я, конечно, не знаю, как он эту новость воспримет, но надеюсь, что не откажется от ребенка. Ну а если откажется, буду матерью-одиночкой. Одноночкой… Не я первая, не я и последняя. – Аня все это легко говорила, даже с юмором. Просто у нее, в отличие от родителей, шок уже прошел, и она, обдумав все, приняла решение. Конечно, будет трудно. Отец – курсант, зарплата три рубля пятьдесят копеек. И у нее – семьдесят два рубля. Не густо. Слава богу, есть жилплощадь. А теперь вот еще и родители на ее стороне полностью, а это значит, что будут няньки у маленького.

В неведении был только отец-курсант. Можно было послать ему радиограмму, но Аня не стала этого делать. Ну, как это сделать?! На почте у девушки, которая принимает телеграммы, лицо форму утюга примет, когда она прочитает текст. Да и какой текст тут напишешь? А что на пароходе будет, когда там такое РДО получат? Нет, лучше не надо таких ходов делать! Приедет – узнает. Есть еще время осознать и решить, нужно это ему или нет.

Курсанты с теплохода «Профессор Хлюстин» вернулись в Ленинград поездом из Риги днем 1 апреля. Илья только забросил вещи в спальный корпус, прихватил оклеенную цветным шелком коробку с куклами в нарядном пластиковом пакете и рванул в библиотеку.

То, что он услышал там, не укладывалось у него в голове: Аня уволилась еще месяц назад, и никто ничего не знал о ней.

Илья в растерянности вышел из дворца. «Шутка, наверное! Первоапрельская! Ну точно! Попросила она своих теток сказать мне, что уволилась, а сама при этом сидела где-нибудь под столом и хихикала!»

Илья вернулся. Прошел, улыбаясь во весь рот, в читальный зал. Там работала в этот день строгая девушка Галя, которая любила отчитывать курсантов за любую малейшую провинность. И еще она не выносила, когда ее называли по имени, хоть было ей всего лет двадцать пять, не больше.

– Галина Николаевна! С первым апреля! – улыбнулся ей Илья.

– Взаимно, курсант Покровский! – козырнула ему шутливо Галя. – Вы не заблудились, курсант? Вроде уже приходили пять минут назад!

– Галина Николаевна, снова с первым апреля вас!

– Пластинку заело? – Галя хихикнула.

– Галя! Извините, что без отчества, но с великим нашим уважением! Первоапрельская шутка удалась! Ну, я прошу вас: пригласите, пожалуйста, Аню! Я ее два месяца не видел! Ужас, как соскучился! – Илья дурачился и, как молодой конь, в нетерпении бил копытом.

– Курсант Покровский, а мы, к вашему сведению, Анечку Егорову вот уже больше месяца не видели, поэтому, как только вы с ней встретитесь, привет от нас горячий-пламенный!

– Галя! Ну, хорош шутить! Я серьезно!

– И я более чем серьезно! – психанула Галя. – Что ты, как болван, завел: «Первое апреля! Первое апреля!» Уволилась она, и это совсем не шутка!

Илья отступил на пару шагов, как будто не девушка Галя поднялась со своего стула и орала на него, а гремучая змея исполняла свой зловещий танец под дудочку заклинателя. Он попятился назад, ногой открыл дверь и пятками вперед вышел в вестибюль. Кто-то с ним поздоровался, что-то спросил про практику. Илья лишь растерянно уронил «хорошо все», а сам при этом не понимал, что происходит. Земля уходила у него из-под ног, вернее, дворцовый паркет проваливался, и вслед за ним рушились, словно карточный домик, складывались бесшумно стены царской обители.

Илья не помнил, как оказался в парке, как миновал облезлые пилоны на выходе, где когда-то в старину стояли караульные ворота, как бежал, оступаясь в жидкую грязь, не разбирая дороги, и выскочил из парка вблизи водопада.

Дома у Егоровых никого не было – на звонок Илье не ответили, двери не открыли, значит, никого не было. И он устроился на скамье во дворе, чтобы видеть вход в парадную.

Он страшно хотел есть и пить, но уйти никуда не мог – боялся проворонить Аню. А она все не шла и не шла! Уже стемнело и похолодало: это ведь только днем в апреле весна, а по вечерам – все еще зима, и лужи подергиваются ледком, и морозит так, что уши без шапки становятся стеклянными. В какой-то момент Илья решил, что надо уходить. Нет, не уходить, а снова идти и звонить в двери Егоровых! Да так, чтоб мертвого разбудить! «Вот решусь сейчас и пойду, и пусть ее папаша свернет мне шею! Хотя если так разобраться, то за что сворачивать-то?! Ничего ж не сделал такого! Нет, конечно, сделал, но у нас, как бы это поточнее, любовь, черт возьми! И Аня – девушка совершеннолетняя и самостоятельная. Совершенно летняя и совершенно зимняя!»

И только он приподнялся со своей скамеечки, на которой высидел теплое место, как из-за угла дома появилась Аня.

– Анечка! – Илья от растерянности выронил из рук пластиковый пакет, неловко ступил, поднимая его, и чуть не упал на крыльце. Спасибо Ане – подхватила, плечо подставила. Он и ткнулся носом в это плечо, и вцепился в нее двумя руками. – Анечка, как же ты меня напугала! Что случилось?! Почему ты ушла? Я чем-то обидел тебя?

– Подождите, курсант Покровский, не тарахтите. И вообще, идемте в дом – разговор будет длинным.

* * *

Любой мужик в любом возрасте чувствует себя полнейшим дураком, когда женщина говорит ему, что он вот-вот станет отцом. Ну, если этот мужик – муж в доме и по паспорту, то это еще куда ни шло. А если и не мужик большой, а курсант, которому, как только что выяснилось, восемнадцать стукнет еще через два месяца, и зарплата у которого всего три пятьдесят, и впереди три года учебы, тогда как?!

Илюше Покровскому новость эта была как бильярдным шаром по лбу. И впереди, надо полагать, таких шаров было еще немало. Первые уже стучались во входную дверь – мама с папой Егоровы, явились – не запылились. Хоть бы немного задержались, чтоб он успел как-то новость эту зажевать, а может даже, и запить. Запить ее очень даже не мешало. И хоть Илья этим не злоупотреблял, сейчас не отказался бы. Чтоб забыться на какое-то время, принять все как должное, осознать.

Но времени на это у него не было. Он слышал, как Егоровы-старшие щебетали в прихожей, скрипели дверцей шкафа, шаркали старыми тапочками. Потом послышался шепот. Вот сейчас бы находиться в Мраморном зале Стрельнинского дворца, где любой шепоток слышится во всех углах. А тут, в этой хрущобе, где потолок висел так низко над головой, что его со стула можно достать руками, с акустикой было плохо. Илья мог только догадаться, что Аня сказала родителям, что за птица сидит в ее комнате. «Птичка в клетке!» – печально подумал о себе Покровский.

Родители, вопреки его ожиданиям, в Анину комнату не зашли, а сразу отправились на кухню, где загремели весело кастрюльками. Почти тут же до чуткого курсантского носа доплыли вкусные запахи, и Илья понял: бить не будут, а это уже ой как кучеряво!

Аня вошла в комнату, кивнула Илье:

– Пошли ужинать! Да не бойся ты! Не тобой будут ужинать! Пошли-пошли!

Родители Ани оказались симпатичными и доброжелательными людьми. Правда, были они как-то излишне напряжены, но это объяснимо: если б он их дочери мужем был, а то ведь не пришей, не пристегни, курсант! И на тебе – без пяти минут отец, а вопрос с семьей еще не решен.

Батя Ани через стол протянул Илье руку, дрожащим голосом, с расстановкой, представился:

– Алексей. Тимофеевич. Егоров!

– Очень приятно. Илья. Покровский.

– Хорошая фамилия, мать! Хор-р-рошая! – Анин батя – без пяти минут тесть курсанта Покровского – смачно повторил фамилию Ильи, как бы примеривая ее на любимую дочку.

Маманя, от радости ли, от горя ли – неизвестно, тихо рыдала в мужской носовой платок, а Аня поглаживала ее по плечу и повторяла:

– Мам, ну, перестань! Ну, не удобно же!

– Тетя Таня я! – всхлипывая, вставила будущая теща и, сложив ладошку лодочкой, сунула ее без пяти минут зятю.

Стоп! Что-то он уже все за всех решил, а ведь об этом, о самом главном-то, еще и разговора не было. И надо же как-то делать предложение. О, черт! Как же это все делается-то?!

Одно успокаивало Илью: рядом сидела совершенно спокойная Аня и под столом сжимала его руку, подбадривая. Вторую руку новоявленного жениха оттягивал пакет с коробкой, про которую он совсем забыл.

– Аня, я привез тебе подарок. Вы позволите? – галантно обратился он к родителям.

– Конечно-конечно! – закивали мама-папа, позволяя, а Илья уже вытаскивал оклеенную шелком коробку.

– Что это? – Аня приподняла край крышки и с любопытством заглянула внутрь. – Ой, куклы!

Она достала их и разложила на столе. Илья надел одну на руку, и кукла ожила, заплясала на краю стола.

Мамаша Таня заойкала, как ребенок, и было видно, что не притворяется, что и в самом деле ей так весело. Все-таки умеют простые люди принимать подарки, делая это с радостью.

Пока дамы развлекались, без пяти минут тесть достал из-под стола бутылку и стремительно наполнил две рюмки, шепнув Илье:

– Таня не пьет, Аньке нельзя! Поехали, сынок!

И они поехали. Да так, что Илья не помнит, кто и как их остановил.

Он проснулся утром и увидел перед носом не выкрашенную веселенькой зеленой краской стену, как в спальном корпусе училища, а цветастые обойчики в разводах. Он не сразу понял, где находится, и, лишь отвернувшись от стены, признал комнату своей невесты.

Он почти на законных основаниях спал у стенки на ее девичьем диванчике. На стуле у окна висели его отпаренные форменные брюки, под стулом на перекладинке торчали черные носки, похоже свежевыстиранные. А в изголовье – о, чудо! – на табурете стоял стакан. Воды в нем, правда, было маловато. Но, как оказалось, не вода и была, а водка. А рядом – блюдце с огурцом. Видать, родитель у Ани при всем понятии в этом вопросе – позаботился, благодетель.

Илья дотянулся до стакана, выпил, крякнув, укусил от сморщенного соленого, слегка под сохшего огурца и отвалился на подушку. Похоже, у него начиналась новая жизнь, но он этого еще не осознал.

Родители Покровского его сообщение о предстоящей женитьбе приняли в штыки. Ну, их понять можно, у них все-таки не дочка, а сын, а это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Маманя по телефону обозвала Илью дураком, при этом батя вырывал у мамани трубку и орал, как потерпевший, что выдерет «незаконченного» курсанта ремнем с флотской бляхой.

Илья не дослушал родительского благословления и аккуратно положил трубочку на рычаг. Девушка в окошке – Илья позвонить родным прибежал на почту, – ухмыльнулась: видать, слышала, как родители костерили сынка по всем статьям.

Но не это было самое больное. Училище и мечты об Антарктиде, в свете последних событий, отодвигались на задний план. Илья понимал, что три года жить на копейки не получится. Значит, надо работать. У курсантов был один-единственный вид подработки – разгрузка вагонов. Но! Работа эта исключительно ночная и выматывала подработчиков так, что следующий день у них вылетал из учебного процесса – они просто спали на занятиях. Это одна сторона медали. А вторая… Подработка на вагонах была делом не регулярным. Сегодня – есть, а завтра – большой вопрос, будет ли…

Из всего этого напрашивался вывод: учебу надо бросать. От этой мысли ему было плохо. И он не мог ею поделиться ни с кем. У него лучшим слушателем и советчиком была Аня, но в данном случае ей нельзя было говорить ни слова.

Илья потянул, насколько смог, учебу, с каждым днем убеждаясь все больше и больше в том, что надо уходить из училища и искать работу. Родители Ани, пораскинув мозгами, пришли к выводу, что зятя этого скороспелого, в принципе, можно прописать на их жилплощадь, потому что был он не опасен. Ну, чем он может быть опасен, если квартирка их трехкомнатная, в которой уже было прописано трое взрослых Егоровых, а в перспективе будет прописан и малыш или малышка, становилась объектом неделимым. Попробуй разделить сорок шесть «хрущевских» квадратных метров на каждого прописанного! Даже на две комнаты в коммуналках не разделить. Словом, можно прописывать неопасного курсанта, глядишь, с пропиской постоянной сможет работу себе найти приличную.

О свадьбе молодые не думали. Аня к этому мероприятию относилась прохладно, фатой и платьем белым не грезила, а Илья и тем более. Мать Ани договорилась через своих знакомых, и в районном ЗАГСе Илью и Анну зарегистрировали через неделю, без марша Мендельсона, без свидетелей, без траурных речей тетки с халой на голове и в балахоне с гербом на груди.

Аня разглядывала новенький паспорт, в котором красовалась ее новая фамилия – Покровская. Красиво!

– Всегда хотела иметь длинную, о многом говорящую фамилию! – восторженно поделилась Аня с мужем.

– Очень о многом говорящая и очень длинная фамилия – Веревкина, – грустно пошутил курсант, который в пять минут стал мужем и без пяти минут отцом.

Через пару дней после регистрации Илья позвонил домой и сообщил родителям о своем новом семейном положении и об интересном положении его супруги.

– Ма, па, звоню вам, чтобы обид потом не было, что умолчал. – Илья не намерен был долго разговаривать, помня о своем последнем звонке и телефонном скандале.

Неожиданно отец заговорил с ним ровно и доброжелательно:

– Что думаешь делать?

– Работать, – Илья ожидал взрыва, но, к своему удивлению, услышал совсем другое:

– Знаешь что, приезжай сюда с документами. Во-первых, есть возможность избежать армии, и, во-вторых, устрою тебя на пароход. Чему-то ведь ты научился…

Аня не стала препятствовать этому. Наоборот, муж-моряк – это хорошо, это и зарплата, и кофточки заграничные, и мохер на продажу. Ребенок должен появиться на свет в октябре, и до этого Илья уже успеет что-то заработать и для ребенка привезет что-то приличное – костюмчики, шапочки и комбинезон! Комбинезон – обязательно. Комбинезон был элементом престижа. Ребенок без комбинезона – несчастное дитя с тяжелым детством. А в этом наряде – отпрыск понимающих родителей. Про удобства не стоит и говорить: разве сравнишь его с каким-нибудь пальтюганом?!

Игорь родился в срок, легко и без последствий. Аню с ребенком выписали из роддома через пять дней, и ее встречали мама и папа, они же – бабушка и дедушка! – торжественные и немного растерянные. Когда им вынесли сверток в голубом одеяле с кружевами и оборками, они дружно прослезились, но вовремя взяли себя в руки. Папа для истории пощелкал затвором фотоаппарата, медсестре сунули в карман какие-то деньги, в руки – шампанское и коробку конфет и вышли на крыльцо, где их ждала машина соседа, украшенная голубыми бантиками.

У машины еще фотографировались. Алексей Тимофеевич ставил женщин с кружевным кульком так, чтобы был виден соседский жигуль с бантиками:

– Отец с моря вернется, а мы ему покажем, что все по-людски, все честь по чести! – приговаривал взволнованный рождением внука дед.

Дома с первой минуты появления в нем крошечного красного человечка вся жизнь закрутилась вокруг него. Родители Ани работали, уезжали на весь день, зато утром и вечером им хватало хлопот. Три десятка пеленок – двадцать хлопчатобумажных и десять байковых, а еще распашонки, подгузники, слюнявчики – ежедневно в стирку! Ванная вся в тряпках, батареи парового отопления – в них же.

Потом стало катастрофически не хватать молока, и надо было ежедневно ходить на молочную кухню, где малышу по списку давали семь бутылочек с детским питанием. Бутылочки держали в холодильнике, и перед кормлением их надо было согреть. Аня приспособилась использовать в качестве грелки электрочайник с кипятком. Но иногда засыпала, и бутылочке наступал конец – она взрывалась. А Игорек кричал, надрывался, пока Аня готовила ему новую порцию еды.

На крик прибегали родители. Мама, как курица, бегала кругами вокруг кроватки и говорила всякую ерунду про грыжу, которую «мальчик может нареветь», про «жестокое сердце» Ани, которая терпит детский плач, и про деда– «паразита», который истуканом торчал в дверях, приговаривая:

– Игоречека обидели!

Наконец, Ане удавалось удачно разогреть бутылочку, и ребенок, жадно схватив соску, начинал есть и мирно засыпал через пять минут.

В общем, все как у всех, с радостями и огорчениями, со скандалами и истериками, с непониманием и слезами в подушку. Через пару месяцев пеленки сменились ползунками, а сыночек стал осмысленно следить за игрушками, подвешенными над кроваткой, и улыбаться. Аня научилась спать, качая кроватку-люльку. Она привязывала веревку к ноге и дуге кроватки и спала в кресле, укачивая ребенка: потянет веревку, кроватка качнется, Аня спит. Она улавливала момент, когда люлька останавливалась, и, не просыпаясь, дергала ногой.

От Ильи приходили нечастые письма и радиограммы, в которых он писал, что любит, и скучает, и очень хочет увидеть сына. А к Новому году пожаловал и он сам, да не один, а вместе с матерью, которая возжелала познакомиться с родственниками и внуком.

Аня не виделась с Ильей полгода, и хоть все это время они писали друг другу нежные письма, встреча была непростой. Они отвыкли друг от друга, и должно было пройти какое-то время, чтобы они перестали испытывать неудобство, сталкиваясь взглядами и руками.

Спас ситуацию сын, возле которого все крутилось в этом доме. И в эту карусель влились новые лица – папы малыша и бабушки с севера. Бабушка все на свете подвергала критике. И кормила Аня ребенка не так, и стирали не очень хорошо, и воспитывали не правильно, и дед брал ребенка грязными руками – не помыл после туалета! «Все-то она видит!» – ворчал дед.

Аня сначала чуть не плакала от свекровкиных замечаний, но Илья тихонечко сказал ей, что это денька на три, а потом матушка отбудет домой и оставит всех в покое. Сам он сначала осторожно, а потом все смелее брал ребенка на руки, разговаривал с ним, а вечером вызвался купать Игорька.

Наутро от их отчужденности не осталось и следа. Потом проводили домой мадам Покровскую, которая напоследок дала миллион советов не только молодым, но и старым. На нее не обиделись – что делать, если характер такой?! К тому же все объяснимо: Илюшенька у них один, и вместо того, чтобы радовать родителей успехами в учебе и заботиться о маме с папой, сынок в неполных восемнадцать поменял семью, и «отрезанный ломоть» – это про него. Элла Михайловна хорошо это понимала. И ей было жаль своего мальчика, на которого свалились совсем не детские заботы.

А еще она очень переживала за то, что этот детский брак – это не надолго. Откуда у нее была эта уверенность – она не знала. Просто понимала, что это так. Мало того что молодые, что называется, «не нагулялись», так еще и видеться будут совсем мало, а это плохо. Морская судьба – штука не простая. Это в зрелом возрасте длительные разлуки сближают людей, а в молодости… А еще ведь бытовые трудности, которые тоже не способствуют укреплению семьи.

«Эх, дай бог, чтоб я ошибалась!» – думала мама Ильи, трясясь в вагоне поезда, увозящего ее на север.

Конечно, она была права. Ничего хорошего из всего этого не получилось. Илья пропадал в море, порой по девять месяцев. Потом месяца три-четыре был дома, отдыхал от работы. Сначала Аня принимала и понимала это, а потом стала задаваться вопросом: а не много ли отдыха?! Она, между прочим, эти девять месяцев, пока Илья мотался по морям, не знала порой ни сна, ни покоя. Болел Игорешка, и мама, вышедшая на пенсию, чтобы сидеть с внуком, постоянно капризничала по поводу и без повода. И дед у них стал дурить так, что маме было не до внука. Тимофеич то запивал, как сапожник, то кидался в жуткий загул и собирался разводиться. Аня дергалась, как свинья на веревке, пыталась примирить родителей, но у нее получалось плохо.

А тут еще приезжал Илья и подливал масла в огонь. Он не только не хотел ничего делать в доме, который вот уже много лет требовал элементарного ремонта, он еще и огрызался на замечания тещи, и морально разлагал тестя журналами, которые тому смотреть было просто противопоказано. А тайком от мамы Тани они дружили с зеленым змием. И если Илья от этой дружбы не очень страдал, то тесть порой впадал в глубокий дрейф.

Но и не это самое главное: Аня и Илья стали ссориться по каждому поводу. Любая, даже самая ерундовая проблема становилась у них неразрешимой. И истина в спорах не рождалась. Они стали раздражать друг друга, и если бы в это время у Ильи не кончался его отпуск, они бы, наверное, разбежались.

И куда делась вся романтика отношений? Почему не блестят глаза, как весной? Куда все это пропадает?!!

Они еще пытались вернуть все. Из очередного рейса Илья написал Ане письмо, в котором рассказал, как скучает по ней и по Игорьку и даже по теще с тестем. И хочет всех их видеть. Но вместо родных лиц видит надоевшие морды членов экипажа своего БМРТ «Атлантика», на который перешел работать, закончив курсы рефмашинистов мурманской мореходки. Их большой траулер носился по морям за косяками рыбы и в поисках ее порой уходил в рейс на девять месяцев, добираясь до края Африки или Южной Америки, откуда совсем недалеко было до мечты курсанта Покровского – Антарктиды. Там он увидел айсберги, и до боли в глазах всматривался в даль, пытаясь увидеть хоть краешек далекого ледяного континента, к которому подобрался так близко, но который все равно оставался недосягаемым.

Вот в такие моменты на него наваливалась страшная тоска, поведать о которой он мог только единственному живому существу – кактусу. Он путешествовал с ним в каюте вот уже пять лет. Кактус был благодарным слушателем и умел хранить тайны. И даже если нетрезвые гости рефмашиниста порой поливали его вискарем или водкой, он, переболев после такого праздника, снова возрождался к жизни и не жаловался на судьбу.

Ему ли жаловаться, если у прежних хозяев – до того, как попасть в каюту к Покровскому, кактус проживал в машинном отделении, в полной темноте, – он пылился на книжной полке, намертво зажатый со всех сторон книгами и журналами, втиснутыми в полку без единого зазора, чтобы не летали во время шторма.

Как-то Илья рассказал Ане про кактус, про то, что разговаривает с ним, что стал жутко сентиментальным, и она снова увидела в нем своего Илью, того самого. Но лишь на какое-то время.

Они стали другими. И в тот год, когда Игорь пошел в первый класс и Илья по стечению обстоятельств был на берегу, у них нашла коса на камень. Сначала они по очереди мучили ребенка воспитанием, а потом друг друга взаимными претензиями.

Наконец, устав от всего, Аня спросила мужа:

– Покровский! У тебя есть где жить? Я не пароход имею в виду, а здесь, на берегу?

– Найду, – равнодушно и устало ответил Илья.

– Ну, если все так просто, то давай на время расстанемся: поживи без нас. Прошу тебя! А там посмотрим!

– Хорошо! – без скандала согласился Илья. – Я сейчас уеду к родителям, а потом вернусь сюда, устроюсь и сообщу тебе адрес, если нужно. Ну, деньги, само собой, буду привозить.

Ане показалось, что Илья даже рад, что она сама все это предложила. Ни родителей, ни ребенка в известность ставить не стали. Зачем? Они и так в году были вместе от силы три месяца, поэтому никто и не заметит, что что-то изменилось в образе жизни.

Конечно, скоро Анины родители поняли, что не все благополучно в их королевстве, но у них было столько собственных проблем, что событие это даже не очень обсуждалось. Тесть Тимофеич по пьянке как-то обронил про Илью горько:

– Довели, суки! – Явно имея в виду жену и дочь, сказал: – И так выпить было не очень с кем, а теперь совсем осиротел!

И всплакнул.

Подросший Игорек, конечно, понимал, что между мамой и папой произошло что-то непоправимое, и страдал от этой родительской разобщенности.

Вообще, этот разрыв все переживали очень тяжело. Это был тот случай, когда и вместе не очень хорошо, и врозь тяжко. И друзья-знакомые не понимали, почему Аня и Илья вдруг стали чужими.

Он больше не останавливался в доме, где жила его семья. Прилетал из Мурманска, или из Москвы, или сразу откуда-нибудь из Буэнос-Айреса, звонил Ане и в тот же вечер приезжал к ним в Стрельну с подарками. Пил чай вместе со всеми, рассказывал, где побывал и что видел, играл с сыном, с удовольствием вникал во все его дела, а поздно вечером уезжал.

– Ты где живешь? – как-то спросила его Аня.

– На Петроградке. Снимаем с ребятами большую квартиру. У меня там комната. Да ты не переживай! Ань, меня все устраивает. Мой дом – море. А тут я всегда в гостях. Все нормально.

В тот приезд Илья особенно много общался с Игорем, исполняя все его желания. Он завалил его игрушками, книжками, каждый день возил то в планетарий, то в зоологический музей, благо у младшего Покровского, который учился во втором классе, были осенние каникулы.

В один из дней он приехал за сыном рано утром – они собирались на экскурсию в Кронштадт и на «Аврору».

– Не много для одного дня? – спросила Аня, собирая Игоря в дорогу.

– Я обещал, – сказал Илья. – Но у нас остался только один день, я завтра улетаю…

Он помолчал, будто решался что-то сказать. И решился:

– Аня! Может, Игорешка у меня переночует, а завтра я его привезу, когда поеду в аэропорт? – Илья просительно посмотрел на жену.

На жену? Или на бывшую жену?

Нет, все-таки на жену! Они ведь не разводились. И на мать своего сына.

– Нет и нет! И не проси! – Аня повысила голос. – Я не знаю, какие там у тебя условия, кто там еще живет, в этой твоей коммуналке! И вообще… Ребенок должен знать, что у него один дом!

Она была непреклонна.

– Ань! Просто у нас с Игорем большая программа, а у меня еще не собраны вещи. Можно, я тогда вечером хотя бы просто посажу его в электричку и он доедет один?

– Ну, вообще-то он один пока не ездит… – с сомнением сказала Аня.

– Вообще-то надо приучать парня к самостоятельности.

– Надо… – Аня подумала немного. – Хорошо! Но чтобы он приехал домой не позже семи часов вечера! Это принципиально.

– Отлично! Тогда мы поехали?

Аня поцеловала сына на прощание и закрыла за ними двери.

Игоря она стала ждать прямо с обеда, поминутно выглядывая в окно, хоть и понимала, что приедет сын только вечером. А как стемнело, Аня просто не отходила от окна. От платформы до дома – две минуты ходьбы, и дорожка освещена фонарями, и самостоятельно сын уже ездил не раз, в бассейн, например. Но все это днем. А так, чтобы поздно вечером, – ни разу!

Аня посмотрела расписание электричек и следила за ними по времени.

Поездом в 19:07 Игорь не приехал. Аня долго – до боли в глазах – всматривалась в приехавших из города пассажиров: мальчика среди них не было.

Следующий электропоезд прибыл в 19:30. И Игорь снова не показался на тропинке, ведущей к дому. Потом была электричка без двух минут восемь, но она прошла без остановки, как и значилось в расписании.

Аня уже не могла бездействовать. В голове были такие мысли, что от них становилось тошно и страшно. Она заламывала руки и раздумывала – куда звонить в первую очередь. Она проклинала себя за то, что не взяла у Ильи номер телефона этой его коммуналки.

– Анечка, ты так не дергайся. Может… – Аня не дала матери договорить, шикнула на нее так, что та не посмела больше ничего советовать. Только тенью стояла в дверном проеме и горестно вздыхала.

И вот, когда Аня уже готова была звонить в милицию, в прихожей раздался звонок. Аня сорвалась с дивана, зацепилась ногой за провод, и телефонный аппарат спрыгнул с тумбочки и заскакал, как сумасшедший, к порогу.

Аня едва не сломала ногти, открывая замок, а он, как назло, не хотел открываться, и за это время она чего только не передумала. Наконец, замок щелкнул, Аня толкнула дверь, и в полутемной парадной увидела немного испуганного Игоря. По глазам его Аня поняла, что он принес с собой Илюхину вину с извинениями за опоздание. Он испуганно переминался с ноги на ногу, прижимая к груди пакетик с гостинцами – конфеты, шоколадка, большой рыжий апельсин.

– Я в какое время сказала быть дома?! – срывающимся голосом крикнула Аня, и ребенок от ее крика сжался в комочек, голову опустил. Капюшон куртки с голубым искусственным мехом по краю скрыл его лицо, и Аня увидела, как на пакет с гостинцами из-под капюшона закапали слезы.

Она втащила Игорька в прихожую, бухнулась перед ним на колени, обнимала, целовала, чувствуя на губах его соленые слезки, и сама рыдала беззвучно, закусывая до боли губу.

– Прости меня, маленький, ладно? Прости! Я больше никогда… Слышишь? Никогда не буду… так…

Он кивал ей согласно, и все плакал горько, и не выпускал из рук прозрачный пакет с шоколадкой и апельсином.

Ночью Аня рыдала в подушку. Она убеждала себя, что плакала от стыда за то, что не сдержалась и наорала на ни в чем не повинного ребенка, а на самом деле это были совсем другие слезы. Совсем другие…

* * *

Илья заехал вечером следующего дня, попрощаться.

– Вот, решил заехать, – сказал с порога смущенно. – Ты извини, Ань, вчера немного задержались и на электричку нужную опоздали.

– Да ладно! – сказала Аня, пряча глаза от Ильи.

– Ты что, Ань, плакала, да? Извини! Я не хотел.

– Да ясно – не хотел!

Разговор не клеился.

– Ты прямо сейчас в аэропорт? – спросила зачем-то Аня.

– Нет, я еще к другу заеду, надо кое-что забрать. А самолет у меня в три часа ночи. Вот. В Мурманск лечу.

– Хорошо. Лети. Надолго на этот раз?

– На семь месяцев. Да, Ань, я аттестат оставил, ты деньги будешь получать.

– Хорошо, спасибо.

– Ну, я пошел?

– Иди.

– Игорек! – негромко позвал Илья.

Игорь выбежал из комнаты, прижался к отцу.

– Маму слушайся тут, ладно, сынок?! И бабушку с дедушкой. И письма мне пиши, ладно?

– Ладно. – Игорь переминался с ноги на ногу. Видимо, и ему передалось состояние отчужденности, которое переживали родители.

Илья поцеловал сына, ткнулся носом куда-то в щеку Ани и, открыв входную дверь, громко сказал:

– Татьяна Ивановна, Алексей Тимофеевич! Счастливо оставаться!

Старики наспех что-то пожелали ему в ответ, появившись одновременно в дверях большой комнаты. Видать, подслушивали…

Закрывая за собой двери, Илья совсем тихо сказал Ане:

– Анечка! У тебя все будет хорошо. Я знаю!

Лучше бы он этого не говорил. Аня все услышала, женским своим чутьем поняла, как ему тяжело, до слез, до боли.

«Что же мы с тобой наделали-то?!» – билась у нее в голове мысль.

Дверь закрылась до щелчка, как будто кто-то точку поставил. Окончательно и бесповоротно. Большую жирную точку!

Чем ближе была ночь, тем больше наваливалось на Аню беспокойство какое-то непонятное. Ей хотелось каких-то действий, и, наконец, она поняла – каких. Надо ехать в аэропорт! Надо сделать все, чтобы у него было другое настроение – нормальное, без этой грусти вселенской, с какой он ушел из их дома!

Решение созрело мгновенно, и Аня кинулась собираться: на диван из большого шкафа полетели джинсы и свитера, из сумочки посыпались помада, карандаш для бровей, тушь для ресниц, лак для ногтей.

«Нет! Не до ногтей! Их сушить нужно! Обойдусь!» – Аня быстро накрасилась, намочила под краном челку и высушила ее круглой щеткой фена – челка красиво поднялась надо лбом.

Аня критически осмотрела себя:

– Ничего! Черт возьми, еще очень даже ничего!

Игорек крепко спал, подложив под щеку ладошки. В комнате у родителей тихонько бухтел телевизор.

Аня бросила взгляд на часы – успевает на последнюю электричку в город.

Она тихо вышла из квартиры и закрыла за собой дверь. Родители ее искать не будут: сейчас досмотрят передачу и отключатся, предварительно выдернув из розетки вилку телевизионного шнура.

Игорек тоже спит крепко. Можно не бояться, что проснется и испугается, не обнаружив маму.

Зачем Аня ехала в аэропорт, она не могла бы сказать даже самой себе, хотя от себя она ничего не скрывала. Просто что-то толкнуло под руку.

Просто захотелось проводить мужа в дальнюю дорогу, как это было когда-то.

В полупустом вагоне электрички она смотрела в окно и думала все о том же: как же смогли они растерять все самое дорогое? Куда оно ушло-делось? Как же другим удается от юности и до самой старости?.. Взять хоть вот ее родителей. И ворчит маманя на отца, и приложить его может полотенцем по шее, и поплачет порой, теряя терпение в борьбе с зеленым змием, но при этом никогда бы не решилась она сказать ему: «Давай попробуем пожить отдельно друг от друга». И он, батя ее, несмотря на ревматизм и лысину, путающийся с бабами, никогда не думал о том, чтобы взять да и поставить точку в отношениях с мамой. Их жизнь была далека от идеальной, но они дорожили тем, что имели.

– А мы, выходит, не дорожим… – вслух подумала Аня и поспешила на выход: поезд уже тормозил у платформы «Ленинский проспект».

До остановки автобуса, идущего в аэропорт, Аня добралась на троллейбусе, тоже, видно, последнем. Заморосил дождь, нудный, желто-голубой от уличных фонарей. Аня открыла зонт, и капли дождя застучали по цветному куполу. Они отталкивались от упругой поверхности и косо разлетались в разные стороны, превращаясь в водяную пыль.

Аня прижалась к стене дома напротив автобусной остановки. Тридцать девятый маршрут ходил даже ночью, но вот с какой периодичностью…

Ночной Московский проспект, пустынный и полутемный, справа упирался в круглую площадь, на которой возвышалась гранитная стела – «стамеска». К аэропорту – по кругу и прямо. Минут пятнадцать езды, не больше. Если автобуса долго не будет, придется на такси.

Пассажиров на остановке было не так много. Они терпеливо поджидали автобус под дождем. Аня не сразу заметила остановившееся у края тротуара такси и пассажиров, грузившихся в него. И вдруг увидела в руках у мужчины спортивную сумку – точно такую же, с какой заезжал к ней сегодня Илья. Батюшки, так это же он и есть, Илья!

– Илья! – позвала Аня.

Он услышал, обернулся. Ей показалось, что он как-то растерялся, и она объяснила это тем, что он не ожидал ее увидеть.

Илья подошел к ней, заглянул под зонт:

– Аня! Ты что… тут?

– Вот… – Она не готова была к такой встрече, и слова, которые продумывала заранее, вылетели из головы. – Вот решила тебе сюрприз сделать, проводить тебя. Не ожидал?

– Не ожидал…

– Ты же знаешь, что я умею делать сюрпризы! – улыбнулась Аня.

– Да… Сюрприз! Ну, раз сюрприз, то поехали. Садись в машину! – Илья решительно взял Аню за руку.

Аня села в такси, Илья захлопнул за ней дверцу. Видимо, слишком сильно захлопнул, потому что таксист недовольно заметил при этом, что неплохо было бы всем тренироваться дома на холодильнике.

Илья сел, развернулся к Ане и сказал:

– Ну, раз так получилось, то знакомьтесь! Это Марина!

Аня сначала не поняла, но тут в темном углу машины что-то шевельнулось, и она увидела женщину. Темный плащ, капюшон, наброшенный на голову. Лица сразу не рассмотрела, потому и не поняла, что в машине еще кто-то есть.

Марина. Кто она такая, эта Марина?

Илья тем временем представил Марине Аню:

– Моя жена, Аня.

Марина сдержанно кивнула. И по этому скупому кивку Аня все поняла: они не просто сослуживцы или старые друзья, они – любовники, а может, даже влюбленные.

До аэропорта ехали в полном молчании. Таксист бросал на Илью понимающие взгляды и ухмылялся в усы. Аня готова была сквозь землю провалиться. Ситуация, какой и врагу не пожелаешь. Ей хотелось распахнуть дверцу и вывалиться на мокрый асфальт, и пусть бы такси неслось дальше к аэропорту, и пусть бы хлопала дверь, как сломанная дверца холодильника. А она бы откатилась к тротуару, закрыла бы голову руками, и лежала бы там, как последний осенний лист, и ждала бы, когда пройдет по улице подметальная машина и заметет ее в большой короб, полный других листьев.

Но ничего этого не произошло. Они в гробовом молчании доехали до аэровокзала – спасибо водиле, к самым дверям подкатил, и напоследок снова пробурчал про то, что дверцами хлопать не надо и так закроются.

Илья вытащил из багажника сумки. Их количество подсказало Ане, что Марина – не провожающая с сюрпризами, а вылетающая вместе с ее мужем в Мурманск.

Илья прятал глаза от Ани и от Марины.

Аня все-все поняла. Этим же рейсом в Мурманск летели и другие члены экипажа БМРТ «Атлантика». Они заняли два столика в кафе, пили коньяк, принесенный с собой, запивали его горячим кофе, жевали конфеты и галдели. Каждого из своих встречали радостными пьяными воплями.

– А вот и Илюха с Мариночкой! – заорал радостно рыжий громила с бородищей. – Давайте – давайте, братцы-кролики, к нашему шалашу! Рассказывайте, как в Питере погуляли?!

Тут рыжий увидел, что Илья не только с Мариной, но и еще с одной дамой, и, расшаркавшись, потребовал:

– Илюх! Что за незнакомка? Знакомь!!!

– Знакомьтесь: моя жена, Аня.

Повисла неудобная пауза. Рыжий почесал бороду. Вернее, расчесал, чтоб посимпатичнее лежала – именно так поняла этот его жест Аня. Еще она увидела, что Марине очень не понравилось это «моя жена».

«А что делать, миленькая? Нравится – не нравится, а я пока жена, хоть и в таком вот качестве. Но большой роли это уже не играет…»

Не играло это уже большой роли, так как точка стала просто неприлично большой.

Они тогда в аэропорту объяснились, насколько это было возможно. Илья отвел Аню в сторону и сказал, что в море почти у всех так.

– Все нормально, Илюш, не напрягайся, – прервала его Аня. – А что, собственно, нового она узнала? Ну, разве что имя – Марина. Симпатичное, кстати, имя. – Я ведь все понимаю. Не надо было с сюрпризами-то мне…

Марина поедала их глазами издалека, да и члены экипажа, похоже, не о погоде перешептывались, поглядывая на картину «Ужин пахаря в поле».

– Я поеду, Илья. – Аня дотронулась до его руки, одним пальчиком, чтобы только вернуть его в реальность. – Всего хорошего тебе!

Она резко повернулась и пошла к выходу. Обернулась только тогда, когда за ней закрылась тяжелая стеклянная дверь. Илья смотрел ей вслед, и в его взгляде она прочитала: «Ну и что ты со своими сюрпризами? Рада?»

Пока Илья был в рейсе, Аня подала документы на развод, и, когда он вернулся, ему осталось только дать добро, что он и сделал. И только он один знал, какой раздрай творился в его голове.

И только она знала, чего ей стоило пережить все это. Она впала в жуткую депрессию и практически завалила сессию: Аня училась заочно в педагогическом. Она дни и ночи напролет без сна лежала на диване лицом к стене, похудела, и подурнела, и хотела уснуть и больше никогда не проснуться. И из этого состояния ее не могли вывести ни сын, ни родители.

Помогла ей, как это ни странно, бывшая свекровь. Элла Михайловна приехала в Ленинград проведать внука, а на деле – просто пообщаться с Аней. Спинным мозгом почувствовала, что это самое правильное.

У нее получилось поднять Аню с дивана и вывести ее из ступора. Она постоянно оттягивала ее внимание на себя, раздражая Аню безумно. Знала ли она, что это раздражение явится самым главным лекарством, или просто природным чутьем поняла, что это так, но у нее получилось. Аня стала говорить, и общаться, и даже один раз поругалась с Эллой из-за какой-то мелочи.

Не было бы счастья, да несчастье, как говорится, помогло вернуться к жизни. Будто, как известный барон, взяла она сама себя за волосы и вытянула из болота. Но все равно долго все болело – и душа, и сердце, и что-то еще, что прячется под селезенкой и временами там екает.

В конце восьмидесятых в Большом Стрельнинском дворце случился пожар. Стены обгорели, а в Голубом зале рухнул плафон. И без того хронически больной «пациент» – дворец – совсем захворал. Сквозь разрушенную кровлю в царские покои той сырой зимой падал липкий холодный снег…

Нужных средств на ремонт у училища не было, но крышу над залом залатали как могли. Однако очень скоро училище стали выселять из дворца, а весь комплекс оказался под охраной ЮНЕСКО. Но это только на бумаге. На деле дворцу легче не стало. Ему куда проще жилось под охраной курсантов, которые по ночам сторожили дворцовые залы, запираясь в дежурке от шастающего по своим покоям привидения великого князя.

В девяностых годах дворцовые помещения начали сдавать в аренду. В одном крыле разместилось мебельное производство, а с той стороны, где произошел пожар, испортивший и без того обветшавшие стены, устроили автосервис, в котором при помощи лома и русского мата расковыривали старые иномарки, делая из трех одну.

В заросшем до неба старом парке по выходным было не протолкнуться: отдыхающие из города ехали в Стрельну до кольца трамвая номер тридцать шесть, с бутылками, стаканами, салатами в тазиках и замаринованным мясом в кастрюлях. Граждане выбирали место с костровищем или заводили для этих целей новое. Разжигали костер, жарили шашлыки, пели под гитару бардовские песни и бегали справлять большую и малую нужду под каменные своды подвалов Большого дворца. Говорят, были и человеческие жертвы. Рассказывали какие-то невероятные истории про то, как кто-то, ужравшись до состояния нестояния, спускался в винные погреба подальше от людских глаз, да так и пропадал где-то в гулких пустых лабиринтах, не найдя выхода. Скорее всего, это были лишь байки, но зато какие! Эти байки привлекали к дворцу все больше и больше любопытных, искателей приключений и копателей, которые мечтали найти клад проворовавшихся камердинеров и дворецких. Если по-тихому, то копать можно было даже средь бела дня: никто особо никого не гонял с неохраняемой территории.

А еще Стрельнинский дворец облюбовали расплодившиеся в огромном количестве сатанисты, которых привлекали таинственные подвалы. Там, под низкими сводами, разрушавшимися даже от громких слов, они проводили свои страшные обряды, и порой местные жители слышали по ночам жуткие крики и плач, доносившиеся из подвалов. А еще рассказывали, что ночами по парку бродят какие-то тени, подсвечивая себе путь факелами.

Скорее всего, все это было правдой, потому что полуобвалившиеся фасады дворца украсились жуткими надписями, крестами и красочно-кровавыми подтеками, а некогда светлые своды гротов, выложенные легким известняковым туфом, были закопчены до черноты жертвенными кострами.

В смутное время, в середине девяностых, Аня осталась без работы – в детской библиотеке перестали платить зарплату. Сначала ее задерживали на три недели, а потом выдавали частями. А цены росли как на дрожжах, и опоздавшей зарплаты не хватало на нормальное проживание. С алиментами от Ильи тоже началась какая-то чехарда, а выяснить – почему и доколе, Аня не могла: Илья уже не ходил в море, а занимался каким-то бизнесом, но где и как – этого не знала о нем даже свекровь Элла Михайловна.

Спасали семью мама и папа: пенсию пока что выплачивали без задержек. У мамы пенсия была смехотворная, у отца – отставного военного – побольше, но самое главное, были их пенсии всегда вовремя – как то самое яичко ко Христову дню!

Новую работу Аня искала ближе к дому, чтобы меньше тратить на дорогу времени и денег – на транспорте можно было немного экономить и то и другое. К тому же и ходил транспорт так, что до города проще было добираться пешком – дешево и надежно. Но далеко!

Можно сказать, что ей повезло неслыханно – место администратора в турагентстве «Парамон-тур», которое занимало центральную часть дворца, освободилось случайно. Туризм только-только начал вставать на ноги, и Ане совсем не улыбалось отправиться в ближайшее время в турпоездку за счет фирмы, но перспективы просматривались интересные, и генеральный директор «Парамон-тур» Сева Парамонов щедро раздавал своим «девочкам» обещания:

– Девочки, давайте сейчас повкалываем, как лошадки, зато потом будем в шоколаде!

– В молочном с орешками? – ехидно спросила Парамона его секретарша и по совместительству любовница Светка.

– В пористом! С пузырьками! – осадил ее директор, и Светка прикусила язык. За границу всем хотелось, хотя бы в Финляндию, поэтому все готовы были повкалывать.

«Парамон-тур» занимал две маленькие комнатки во дворце – арендовал их у какой-то не известной никому авиационной компании «Императрица Екатерина». Странная это была авиакомпания. Своих самолетов у нее не было, авиабилеты она не распространяла, зато дворец получила в аренду на сорок девять лет, а поскольку компании помещения были без надобности, то она под свою крышу пускала всех, кто просился. В итоге «Парамон-тур» соседствовал с полиграфической конторой, шлепавшей визитки и буклеты, хитрыми фармацевтами, которые в условиях полной антисанитарии развешивали по фунтикам сомнительного качества порошки и пилюли, массажным салоном, где, похоже, не только вправляли кривые позвонки, но и еще кое-что, судя по веселому девчачьему визгу по вечерам.

В общем, сплошные рога и копыта, под стать «Императрице Екатерине», которая никуда не летала, зато имела пузатого генерального директора Амирханова. Абдулла Араз-оглы был гражданином не то Турции, не то Ирана. Толком о нем никто ничего не знал, да и видели только избранные пару раз, когда «оглы» приезжал посмотреть дворец. Он цокал восхищенно языком и любовно похлопывал по стенам. Как рассказал по большому секрету своим девочкам Сева Парамонов, «оглы» собирался устроить в большом Стрельнинском дворце большое казино.

Это в одной половине. А в другой – апартаменты для богатых турков, которые будут прилетать в Петербург рейсами авиакомпании «Императрица Екатерина» поиграть вдали от родины, которая решила выпереть со своей территории все игорные заведения.

А пока на месте будущего казино стояли развалины многострадального дворца, Амирханов занимался пиаром будущего проекта.

– Будем привлекать к себе внимание! – мудро изрек Абдулла и повелел готовить большую «дискотэку». – Проведем ее белой ночью на балюстраде, – не то турок, не то еще кто тщательно выговорил незнакомое слово. – Байкеров позовем, пусть катаются! Шуму на весь город наделаем!

Владелец мифической авиакомпании пролетел на том, что наделал шуму раньше времени. Слухи о дискотеке, которую новые хозяева дворца собрались провести на разваливающейся от времени балюстраде, а в парк запустить байкеров, быстро распространились по Стрельне и достигли ушей страстных защитников истории поселка, которые буквально восстали против такого глумления над умирающим дворцом.

В офис авиакомпании «Императрица Екатерина» зачастили делегации от возмущенной общественности. Первый раз «оглы» Амирханов вышел к народу выслушать претензию. Он лениво ел спелый помидор, сок от которого стекал у него по пальцам и капал на белые туфли стоимостью не меньше чем сто долларов.

– Чево нада? – нагло спросил «оглы», проглотив остатки помидора и стряхнув сок с пальцев.

Общественники передали Амирханову петицию, он глянул в нее, сложил листы пополам и, не прощаясь, ушел. Больше он в переговорах с представителями общественности не участвовал, а к дискотеке подчиненные «оглы» начали готовиться серьезно.

Перво-наперво в полиграфической конторке изготовили пригласительные билеты: на черном глянце силуэт дворца, тисненое золото букв и голограмма в углу картонки. Такая полиграфия стоила огромных денег, но Амирханов денег не жалел.

Вторым номером программы значилась музыка. Тут не пришлось ломать голову: нашлась компания «Банан и братья Кукушкины», которые специализировались на подобных мероприятиях. Аппаратура у них была такая, что звук от нее должен был долетать как минимум до Смольного. Правда, специалисты, которые оборудование устанавливают, осмотрев место будущей дискотеки, с сомнением сказали:

– Вы не боитесь, что от наших децибелов ваши стены рухнут?

Амирханов в ответ только ухмыльнулся.

А может, именно это ему и нужно было?!

Истинных планов этого бизнесмена никто не знал. Про казино было рассказано лишь немногим посвященным. Было ясно только одно: папе турецкоподданному плевать на дворец, плевать на то, что все рухнет, и на то, что это небезопасно для людей.

Ане было жаль дворец. Она относилась к нему не как к заброшенному памятнику культуры. Он был для нее больше чем просто памятник. Она ходила по его коридорам и переходам ночью, встречалась с настоящим хозяином дворца. Ну, не нос к носу, но то, что той ночью привидение слышало, о чем они шептались с Ильей, это абсолютно точно. И пусть это для кого-то была лишь легенда.

А при Амирханове от этой легенды ничего не осталось.

Говорят, что царственное привидение из дворца исчезло…

За день до той злополучной дискотеки Аня встретилась со своей приятельницей – учительницей истории из местной школы Галей Прокофьевой. Разговорились. Галя спешила на какое-то заседание.

– Да не заседание даже! Мы занимаемся дворцом. Вот сейчас понесем заявление в милицию. Как думаешь, поможет?

– Не знаю… А что милиция может?

– Ань! «Аполитично рассуждаешь!» – спародировала Галя героя старого фильма. – Мы ведь не просто так! Обосновано все. И потом… Мы решили, что если в РУВД откажут, то мы дальше пойдем. Мы – общественность, Ань. И если мы ничего делать не будем, то кто будет?!

Дворец от желающих потанцевать охраняли омоновцы. Хватило десятка здоровых парней и распоряжения начальника РУВД, на которого большое впечатление произвела строчка в каком-то длинном документе, скрепленном тремя десятками печатей: «Объект находится под охраной ЮНЕСКО». Ну и возбужденные защитники дворца с уже готовой жалобой губернатору и президенту на случай, если глава РУВД не предпримет никаких мер по охране этого самого объекта, – их тоже нельзя было игнорировать. Он трезво рассудил, что с общественностью лучше не ссориться, а с Амирхановым ему детей не крестить.

Аня в этот вечер тоже была там, у дворца. Все видела, все слышала. Для нее было большим откровением то, что столько людей встало на защиту памятника. Нет, она, разумеется, тоже была двумя руками за, но вот сама бы вряд ли когда-то стала бы участвовать так активно в общественной жизни. Ей эта общественная жизнь еще с детского сада надоела.

К защитникам дворца она примкнула потому, что для нее все, связанное с ним, было дорого, а вот «оглы» Амирханов был ей абсолютно безразличен. Хотя нет! Не безразличен. Хитрый жук этот «оглы», хапнувший по случаю дворец, да еще и решивший развалить его окончательно, был ей противен. А вот люди эти, восставшие против Амирханова и его дикой затеи, Ане очень нравились. Особенно их главный – его Аня легко выделила из толпы. Предводитель! Ему все дамы в рот смотрели – и молодые, и не очень! И даже если бы не было вооруженных омоновцев, с таким предводителем защитники дворца запросто смогли бы перекрыть все подходы к балюстраде.