Читать книгу Граммы для жизни - Наталья Валерьевна Загребина - Страница 1

К рассвету в доме стало холодно и влажно – железная печь быстро остывала, как только переставали подкладывать дрова. Лежавший на кровати кот поеживался от холода во сне, и, в конце концов, залез под одеяло. Теперь из-под пестрого от заплаток края торчало два носа – розовый кошачий и белый девчоночий. Оба носа мерно сопели.

Неожиданно дверь приоткрылась и через порог полилась вода. Она заливала дощатый пол и скоро поднялась до веревки, свисающей с потолка. Веревка зашевелилась и висящие на ней колокольчики тихонько зазвенели.

Тут же одеяло распахнулось, с кровати соскочила молодая девушка. Ее пушистые рыжие волосы были всклокочены, а худое лицо и очень тонкие руки, еле видные из-за большого количества одежды, подчеркивали ее замученный вид.

Кот недовольно посмотрел на нее. Он только что согрелся и хотел снова в тепло, поэтому поскорее прижался к девушке и громко замурлыкал, как бы зовя ее под одеяло. Но девушка посидела на кровати, прислушиваясь, и вскочила с кровати.

– Афоня, они прилетели!

И выбежала из дома, кутаясь в одеяло как в плащ. Недовольно мяукая, Афоня побежал за ней.

На берегу небольшого острова стояли журавли.

Девушка восторженно смотрела на них. Они были так прекрасны – грациозно выкидывая длинные ноги, птицы медленно ходили по берегу. Но вдруг что-то их вспугнуло – и они резко как один взлетели.

Обернувшись, девушка увидела, что на берегу стоял рыжий кот. Она грустно посмотрела на него.

– Ах, Афоня, если бы ты знал, как мне необходимо, чтобы они тут жили!

Афоня укоризненно посмотрел на нее. Он уже давно не ел досыта и поэтому все охотничьи инстинкты в нем обострились. Он объяснил бы это, но не умел говорить.

Остров, освободившись от груза, медленно поднялся над водой. И скоро даже короткие рыжие лапы кота стали видны.

Афоня деловито отряхнулся и пошел в дом.

А Люся, так звали девушку, осталась смотреть вдаль, на солнце, медленно поднимающееся над водой. Озябшей девушке казалось, что с его первыми лучами ей немного стало теплее. Она еще постояла, кутаясь сильнее в одеяло, но ее босые ноги стояли на влажной земле и совсем окоченели.

– Ну когда ты уже раскочегаришься? – шепотом спросила Люся у солнца. Но оно словно зависло над водой и не спешило подниматься. Люся грустно вздохнула и пошла в дом, залезла под одеяло и забылась неглубоким сном.

Сквозь сон Люся чувствовала, как холод проникает под тонкое одеяло. И как ее руки холодеют под ним. Наверное, Афоня вошел в дом и оставил дверь открытой. Люся натянула одеяло на самый нос и пыталась нагреть дыханием воздух под одеялом.

Сон уже прошел, но и вылезать из-под одеяла, где все-таки скопилось немного тепла, тоже не хотелось.

Люся стала рассматривать свой дом – тонкие дощатые стены, увешанные ее рисунками, стол, лавка, небольшой шкаф из тонкой фанеры и маленькая круглая железная печка. Немного посуды – кастрюля, кружка, чашка, ложка, нож. Все только самое необходимое. Как и положено в тюрьме.

– Да, – сказала себе Люся. – Это не дом. Это моя тюрьма. Но когда-нибудь я выберусь отсюда, и у меня будет настоящий дом – уютный, теплый, просторный, настоящий. В нем будет жить кот. И еще – семья.

Люся смущенно покраснела, хотя ее никто не видел. И запретила себе думать об этом. На кровать запрыгнул Афоня, укоризненно посмотрел на нее, а потом лег ей на грудь, замурлыкал.

Люсе стало тяжелее дышать, но зато она очень быстро согрелась.

– Рыжая грелка, – шепнула Люся Афоне. И он мурмуркнул в ответ довольно.

Люся подумала, что ей катастрофически не хватает тепла. Все вокруг было таким холодным – люди, широкая быстрая река, окружающая ее остров, огромные камни на берегу. А тепла было очень мало – кот Афоня, мурлыкающий в ответ на ее ласку, печка, которая быстро остывала и требовала много дров, горячий чай, чуть теплое солнце, редкая ласковая улыбка немногочисленных ее друзей. Этого было мало, очень мало, все собравшееся тепло не перевешивало глыбу холода, лежавшую у нее на сердце.

Люсе казалось, что она промерзла насквозь, изнутри и снаружи. И для того, чтобы ей отогреться, необходимо все собравшееся тепло умножить на сто.

Особенно холодно было внутри. Одиночество, отсутствие ласки и грубое обращение словно проморозили Люсю изнутри.

Только краски согревали немного. Она рисовала любимых людей, кота, что-то из прошлой жизни и развешивала рисунки на стены. Когда Люся смотрела на них, ей казалось, что тех, кто ее любит, больше.

Люся достала бумагу из щели под матницей и стала растоплять печку. На бумаге акварелью был нарисован рыжий кот, и теперь он исчезал в пламени. Люся виновато взглянула на Афоню, уютно свернувшегося на кровати. Но выхода не было – тепло важнее. Скоро в круглой железной печке загудело пламя. От горячей печи пол в доме стал быстро высыхать. В котелке пыхала паром гречка.

Люся и Афоня поели гречки и довольно разомлели от тепла и сытости. Люся пила чай и гладила Афоню, который уютно примостился на ее коленях.

– Глупо было надеяться, что журавли останутся жить у нас. Ничего, Афоня, придумаем что-нибудь другое.

Она на какой-то миг забыла свое отчаяние – вечные болезни, постоянный голод и одиночество. Теперь, когда девушка наконец согрелась, счастье казалось ей таким возможным. Но это было мимолетное ощущение – вода снова хлынула через порог. Люся не стала выбегать из дома, она уже точно знала, кто это. Лицо еще пылало от огня, колени и руки грел размякший от тепла Афоня, а внутри уже было холодно, очень холодно. Люся пыталась внутренне собраться, как будто готовилась из теплой комнаты выйти на лютый мороз, завертеться в крутой вьюге, пронизывающей холодом.

Дверь без стука открылась, и на порог шагнула полная молодая женщина тридцати пяти лет. Коротко стриженные волосы кудрявой шапочкой обрамляли ярко накрашенное лицо. Розовая кофта и лиловые брюки туго обтягивали и подчеркивали круглый животик и толстенькие ноги. Но уютность фигуры перечеркивало выражение ее лица, которое как бы говорило: «Да вы кто вообще? Вы – никто! А я тут начальство. Я – главная! Самая главная!»

Доля правды в молчаливом заявлении ее лица была – она была здесь начальником, а точнее Главой Комиссии по проверке соблюдения условий содержания осужденной на острове. Звали ее Маргарита Николаевна. Она же гордо именовала себя Колдунья.

– Здрасьте! – громко сказала она. И Люсю затошнило от отвращения.

Следом протиснулась в дверной проем ее помощница Филадельфия Назаровна. Абсолютная противоположность Маргариты.

Всем своим видом эта немолодая женщина говорила: «Меня здесь нет! Я случайно тут оказалась. Я не хочу участвовать во всем этом, но меня заставили. А на самом деле я очень сочувствую вам, Люся!» Серая бесформенная юбка до середины икры, серо-синего цвета кофта, простая прическа – казалось, Филадельфия Назаровна хотела слиться с окружающей средой. Но больше всего Люсю раздражало виновато-сочувствующее выражение лица старушки.

«Зачем мне твое сочувствие? Ты ни разу не заступилась за меня перед этой ведьмой. Ты еще противней. Марго я хотя бы могу ненавидеть от всей души. А тебя даже презирать не получается», – сердито думала Люся.

Но вот над головами женщин показалось серое худое лицо. И Люсе захотелось заплакать и убежать. Это был ведьмак – страж. Он должен был следить, чтобы заключенная (Люся) не напала и не причинила бы вреда остальным членам Комиссии (то есть Маргарите и Филадельфии Назаровне).

Да уж, следил он хорошо. Он не спускал глаз с Люси, не отводил ни на секунду. Он так жадно ловил ее взгляд, любое ее движение, что Люсе хотелось замереть, слиться с окружающей действительностью, раствориться в воздухе только для того, чтобы избавиться от этого неотступного внимания. Ведьмак давно был влюблен в Люсю. И от того, что это было любимым поводом для гадких шуток Маргариты Николаевны, Люся ненавидела их еще больше. Всех. И Филадельфию Назаровну в том числе, как безмолвного свидетеля всех унижений.

Маргарита Николаевна прошлась по комнате, остановилась возле рисунков, приколотых к стене, и важно повернулась к ведьмаку и Филадельфии Назаровне, которые словно застыли у открытой двери.

– Ну что, Федор Михайлович, зачитывай, – как бы скучая, произнесла Маргарита Николаевна.

Федя достал из папки листочки и стал зачитывать:

– Именем Его Величества Главного Волшебника! Приказом номер сто девяносто один от тринадцатого июня одна тысяча девятьсот девяностого года за совершенное грубое правонарушение на гражданку Людмилу Виноградову было наложено заклятье.

Люся давно заучила наизусть все, что он читал. Она думала – вот бы встать, пройти мимо удивленной Филадельфии Назаровны, Феди, Марго. Сесть в их лодку. И уплыть. Навсегда. А их оставить жить здесь… Ох, Афоню взять с собой забыла! Люся вздрогнула и поискала глазами кота, как будто и вправду скользила уже по водной глади, одна, в пустой лодке, равномерно работая веслами, удалялась от ненавистного берега.

Федя продолжал. Маргарита всегда заставляла зачитывать приказ полностью, хотя все присутствующие уже знали его наизусть.

– Содержание заклятья смотри в пункте один данного закона. Пункт один. Гражданка Виноградова Людмила обязана прожить на этом острове тридцать лет.

Пункт два. Гражданке Людмиле Виноградовой запрещено покидать остров под угрозой смерти.

Пункт три. Досрочное освобождение гражданки Виноградовой возможно в случае выполнения условия, изложенного в пункте четыре.

Пункт четыре. Заклятье гражданки Виноградовой может быть снято в том случае, если масса живых организмов на острове будет равна разрешенной массе неживых предметов на острове, то есть двести двадцать одному килограмму.

Пункт пять. Под живыми существами подразумеваются люди, млекопитающие и птицы. Под неживым подразумеваются постройки, мебель, одежда, утварь и так далее. По показаниям прошлой проверки масса живых существ составляет пятьдесят килограммов. А масса неживых предметов составляет триста девяносто два килограмма. Таким образом, вам необходимо набрать еще сто семьдесят один килограмм и столько же выбросить неживого. И таким образом прожить всего лишь месяц. Сто семьдесят один килограмм – это три человека по пятьдесят килограммов плюс три кота по семь килограммов, – добавил Федя, оторвав взгляд от бумаги.

Он оценивающе посмотрел на кота, как будто на самом деле собирался заселить остров кошками.

«Или один человек по сто пятьдесят килограммов», – подумала ехидно Люся, глядя на Маргариту Николаевну. «Или пятнадцать по десять килограммов», – добавила она, оглядывая худеньких Филадельфию Назаровну и Федора Михайловича.

Маргарита Николаевна вздрогнула, будто прочитав мысли Люси, и скомандовала:

– Федор Михайлович, вы все зачитывайте. Там еще пунктик есть.

Ведьмак опустил глаза и, глядя на него, сердце Люси отчаянно заколотилось в предчувствии беды.

– Те живые существа, которые проживут с Люсей… с гражданкой Виноградовой месяц, должны будут остаться на острове еще на тридцать лет после снятия с нее обязательств проживания на острове.

Тут уж Маргарита Николаевна не выдержала и злорадно вставила:

– Вот! Так что ваш зоопарк тут не подходит! Можете прекращать его!

Люся как будто провалилась в черную дыру, так ей стало неуютно и пусто. «Наверное, когда умираешь, именно так себя чувствуешь», – подумала она, а вслух хрипло спросила:

– Но ведь этого пункта не было?

– А вот появился, – не скрывая радости, сообщила Колдунья. – А то некоторые тут хитрости всяческие придумывают против закона.

– Получается, что только за чей-то счет, принеся в жертву… – произнесла Люся, глядя перед собой.

– Что? Что ты такое говоришь? – взвизгнула Маргарита, которая всегда побаивалась Люсю.

Люся спокойно и требовательно посмотрела на нее:

– Только за чужой счет я могу быть счастлива. Чтобы освободиться, мне нужно принести кого-то в жертву.

Она оглядела всех присутствующих, задержалась взглядом на колдунье, отчего та занервничала и резко выкрикнула:

– Да! Да! Только за чужой счет! По-другому невозможно. Такова жизнь!

Люся отвернулась от разъяренной Маргариты Николаевны, посмотрела на Филадельфию Назаровну – она отвела глаза чуть не плача, на Федора Михайловича – он смотрел прямо и чуть заметно помотал головой, хотел ее поддержать, сказать, что это неправда, что возможно по-другому. Люсе вдруг захотелось поверить ему, и она задержалась на нем взглядом, невольно умоляя о поддержке. А он понял по-своему и радостно улыбнулся. Люся резко отвернулась – не хотела обнадеживать – и закрылась, сжавшись в тугой комок боли и обиды. Теперь осталось только потерпеть до их ухода, а потом можно и поплакать, уткнувшись в теплый Афонькин бок.

– Ну, что замерли? – грубо обратилась Маргарита Николаевна к своим сослуживцам. – Приступайте к взвешиванию.

Она гостеприимно раскрыла шкаф и пригласила жестом смущенного Ведьмака к полке, где лежало скудное Люсино тряпьишко. Люся и Федя покраснели дружно, Филадельфия Назаровна отвернулась, а Марго довольно ухмыльнулась.

Взвешивание длилось долго, как всегда, и Люся задремала, прижав к себе Афоню. Сквозь сон она слышала голос Феди:

– Маргарита Николаевна, мы же можем взвесить все это разом, все вместе, мы же волшебники!

Маргарита Николаевна сердито зашипела в ответ:

– Молодой ты еще, глупый! Тут главное – власть показать, чтобы боялись.

Люся не огорчилась и не рассердилась, услышав это. Теперь ей было все равно – она не могла поверить, что ее надежды рухнули. Навсегда.

Еще недавно она так радовалась, что ее верный друг Маруся согласилась пожить с ней, и они уже вместе планировали, как после освобождения Люся первое время (обязательно!) поживет у Маруси, научиться замешивать тесто, рубить капусту и свеклу для начинки в деревянном корыте маленькой сечкой, растоплять печку – чтобы не дымила и подрумянивала пироги. «Откормлю тебя и твоего дармоеда, станете круглые и румяные, как мои караваи», – шутила Маруся, печально поглядывая на тонкие руки Люси и Афоню, жадно поглощающего пироги. Кот ел все, что ему давали, до тех пор, пока не заканчивалась еда. Живот его надувался, как упругий мячик, он еще некоторое время смотрел выжидающе – а вдруг еще будет еда? не дождавшись, уходил и лежал, подставив толстые бока теплому солнцу или ласковым ладоням.

– Бедный Афоня! – вздохнула тихонько Люся. Его привезли сюда малюсеньким котенком, рыжий смешной комочек. Он еще не мог запрыгивать на кровать и жалобно мяукал, чтобы его подняли с холодного пола. Люсю мучила совесть, что она обрекла бедное животное разделить с ней ее заточение, и поэтому она старалась кормить его повкуснее и закрывала глаза на его проделки.

– Ну все, хватит! – громко сказала Колдунья, зевая. – Надоело. Мир гражданки Виноградовой находится в равновесии!

Люся открыла глаза. Еще чуть-чуть – и они уйдут. Осталось потерпеть совсем недолго.

– Пойдемте! – приказала Колдунья и вышла из дома.

– До свидания, – прошептала Филадельфия Назаровна, не глядя на заключенную, и шмыгнула в открытую дверь. Федя тоже пошел к двери, и Люся уже готова была дать волю слезам, но юноша у порога резко развернулся и подошел к девушке.

Люся собрала все душевные силы, чтобы не закричать в истерике, но смотреть на него все-таки не могла – отвернулась к окну и наблюдала за тем, как Филадельфия Назаровна и Колдунья усаживаются в лодке. А Феде пошло на пользу то, что Люся не смотрела на него, – он редко мог выдерживать ее взгляд.

– Людмила… я прошу вас… принять мое предложение.

Люся вздрогнула, и Федор заспешил разъяснить:

– Я готов прожить месяц с вами, чтобы помочь освободиться.

Люся не выдержала, посмотрела на него. Федор тут же покраснел и замолчал. Люся снова отвернулась.

– Поверьте, что для меня большое счастье – быть с вами рядом, видеть вас каждый день. Хотя бы месяц. Поверьте, я буду тактичен.

Лучше бы он этого не говорил. Люся, уже поверившая в благородство и бескорыстие юноши, поняла, что он имел ввиду под тактичностью, представила месяц жизни с ним, изо дня в день видеть его жадный взгляд и содрогнулась. Немного успокоилась, собралась и ответила, глядя Федору прямо в глаза:

– Спасибо, вы очень добры, но я не нуждаюсь в вашей помощи.

И отвернулась.

У Феди больше не было слов, он так долго репетировал этот момент. На импровизацию уже не хватало сил. Больше ничего не оставалось как уйти.

Люся подождала, когда лодка скроется за горизонтом, и зарыдала – громко, ни в чем не сдерживаясь, позволила своему телу выплеснуть свое горе так, как ему хотелось – лицо скривилось, рот расплылся, глаза зажмурились, руки обхватили голову, все тело сжалось, Люся упала на пол и, немного покачиваясь, кричала и рыдала:

– Не могу больше! Не могу больше! Не могу больше!

Она выкрикивала эти слова, перемежая их какими-то нечеловеческими звуками. Она представила долгие дни на острове, беспощадно холодные, тяжелые простуды, медленное восстановление. И всему этому кричала – не могу!

Через некоторое время Люся устала и потихоньку успокоилась. На место обжигающей боли пришла приятная пустота, а потом и решение. Люся собрала свои рисунки со стены, потом она сняла со шкафа коробку с красками, листы чистой бумаги и пошла на берег.

На реке был ветер и сильные волны.

«Хоть бы они утонули где-нибудь посередине реки», – подумала Люся о членах Комиссии, глядя на злые бушующие волны, и тут же устыдилась своей злости.

В воду заходить было страшно. Волны сбивали ее с ног, но девушка, пошатываясь, шла вперед. Холодная вода поднималась все выше, хватала за колени, била в живот. Люся и не думала, что может быть еще холоднее, чем всегда на острове. Холод как боль пронзал все ее тело.

Очередная волна плеснула ей пеной на руки, и девушка не удержала краски и бумагу, уронила в воду. Машинально бросилась поднимать, но потом передумала, шагнула еще вперед. В эту минуту она старалась ни о чем не думать, ни о чем не жалеть, не злиться – только действие, шаг за шагом.

Еще одна волна толкнула девушку, и она упала, ушла с головой под воду. И уже не смогла встать на ноги, не было никакой опоры нигде, и на поверхность подняться не получалось, хотя она старалась изо всех сил, но руки и ноги уже плохо слушались. «Холодно! Как же холодно!.. Жить! Пожалуйста, жить!» – подумала Люся. Тут ей показалось, что вода стала упругой, и злые волны подобрели, подняли ее и понесли куда-то и мягко опустили на твердую поверхность. Ни о чем не думая, она, повинуясь инстинктам, приподнялась. Голова закружилась, и ее начало рвать водой.

Когда позывы прекратились, Люся попыталась проползти немного в сторону дома, но упала без сил на холодные камни. Вскоре она услышала легкие шаги и почувствовала, как мохнатая мордочка уткнулась холодным носом ей в лицо, а потом и в глаза, и в губы. Афоня тарахтел, как маленький моторчик, и облизывал Люсино лицо шершавым языком. Люся представила, как котик остался бы один на острове, если бы она совершила задуманное. Как бегал бы по берегу и тревожно мяукал, не понимая, куда делась его глупая хозяйка. Одинокий, голодный. И горячие слезы потекли по ее лицу.

– Прости меня, Афоня. Пожалуйста, прости! О тебе я и не подумала…