Читать книгу Лекарство от боли - Наталья Васильевна Потапова - Страница 3

Моя мама обычно возвращалась с работы сильно уставшей. Глядя на неё, наш сосед, лучший шахматист нашего двора и отец моего друга Вовки, говорил сочувственно: «Татьяна идет, язык на плече…».

Я помогала маме в домашних делах и два раза в неделю ходила править свою осанку в физкультурном диспансере. Лишь к седьмому классу наш врач по ЛФК отпустила меня, подмигнув: «Вика, дерзай. Только без прыжков!» И я послушалась.

Бог знает, как упорно я уговаривала маму разрешить заниматься спортом, пока не добилась своего. Спорт вообще, а значит, и мои занятия в секции беговых лыж она считала блажью.

– Девочке нужно научиться варить, шить и вязать. Поняла, Вика? – тихо, но твердо заявила мама за полмесяца до моих первых соревнований и добавила: – Завтра мы едем на рынок, увидишь, как мясо выбирать правильно. А потом мы лепим пельмени.

– А мне бы утром в лес на тренировку с ребятами. Остальное – потом, ладно?

– Нет, не ладно! Устанешь, замёрзнешь, не дай Бог… Вон каток в соседнем дворе. Дела закончим – и катайся… И не надо дуться на меня! Вырастешь – ещё спасибо скажешь. Кстати, в следующее воскресенье мы с тобой заняты, поедем к бабушке и пельменями её обрадуем.

Потом она погладила меня по голове и пожелала: «Спокойной ночи, моя ласточка». И я смирилась, что пропущу очередную тренировку.

…Мы лепили пельмени, за разговорами и шутками я расслабилась и взахлёб стала рассказывать маме о занятиях спортом, о выработке выносливости. Но как передать ей запах леса, лёгкость моих мышц, подмигивания и шутки во время чаепитий после тренировок? Как объяснить радость от ежедневных побед над своей слабостью?!

Вот и сейчас, когда я восторженно заговорила о тренере, мама сразу напряглась, отодвигая в сторону скалку, и пристально посмотрела на меня.

Я не осуждала её за эту ревность к моему наставнику и к «беготне по лесу», а старалась понять свою маму, ведь ей пришлось проститься с детством в июне 41-го… Но я-то расту в другую эпоху, можно мне самой выбрать занятия для души?!

Когда я почувствовала, что мама еле выдерживает разговор о тренировках, то попросила ее поставить музыку, послушать что-нибудь любимое. Это у нас всегда было общим – наша музыка, которая словно раздвигала стены нашей маленькой квартиры, наполняла её далекими, прекрасными образами.

Мама быстро выбрала виниловую пластинку и включила музыку. У меня в который раз сладко защемило сердце: будто в гости нагрянули цыгане с гитарами, стены исчезли, у горизонта медленно опускается солнце – огромное, оранжевое…

Мама подпевала, задорно поглядывая на меня: «…Если верный конь поранил ногу, не вини коня – вини дорогу!»

Ещё не стихли последние аккорды, как я заметила, что морщинка между бровями мамы разгладилась…

Пока не заиграла музыка, я хотела спросить маму, почему она не хочет купить эспандер, ведь я просила миллион раз? К примеру, готовальню для черчения она купила мне сразу, хотя другие ходят на уроки с одним циркулем! Или калькулятор. Мой в полтора раза дороже, чем у одноклассников, а мама радуется: «Вика, он даже в техническом вузе потянет!» Получается, она ничего для меня не жалеет. Но почему тогда не покупает эспандер?..

За полгода занятий я так прикипела к лыжам, что не могла поверить, что когда-то жила без них. Накануне соревнований чувствовала себя готовой к борьбе, знала – я смогу выполнить всё, чему училась, я смогу прийти в числе первых.

На разминке перед стартом удивилась разметке трассы. Словно огонь вспыхивал в снегу. Я пригляделась, не понимая. Нагнувшись, взяла в руки. Ого! Это ведь оранжевые закладки – рекламки фильма «Тени исчезают в полдень». Кто додумался втыкать их в снег? Мой любимый фильм, кстати. Может быть, это хороший знак?

День был морозный, я первый раз участвовала в таких больших соревнованиях, дышала неправильно, ртом, особенно подбегая к финишу. И в результате… и первой не пришла, и воспалением легких заболела.

Хоть я и слегла на целых десять дней, но они были удивительно счастливыми! Я смотрела по телевизору Олимпиаду, которая проходила в далеком Сараево, восторженно замирая от летящего бега и геройских финишей лучшей лыжницы Финляндии – Марьи Лийсы Хамеляйнен.

Марья! Я навсегда запомнила эту девушку… На старте гонки на пять километров я заметила её из-за высокого роста и трудной фамилии. Потом я увидела, как вежливо она обходила одну соперницу за другой, и поняла, что и в нашем «лошадином спорте», как говорит мой тренер, можно быть интеллигентной. Её движения на последнем ускорении оставались размашисты, создавали впечатление полёта. Неужели на последнем рывке у неё ещё так много сил?! Нет, после финиша она упала в снег; плечи ходили ходуном от судорожного дыхания. К ней подбежали помощники, подняли, накинули шубу. Она поднялась. Еле шла, но своим видом словно говорила: «Всё, что могу».

Я любовалась, как Марья с тремя золотыми медалями – за гонки на пять, десять и двадцать километров – стояла на пьедестале под своим национальным флагом – голубой крест на белом полотнище, цвет её далекой холодной страны. Незнакомые слова гимна… Такой чужой язык…

Но что это? За стеной Вовин папа громко включил магнитофон, и строчки проникли в мою душу:

Не только за свою страну

Солдаты гибли в ту войну,

А чтобы люди всей Земли

Спокойно ночью спать могли.

Я знала эту песню, но сейчас вдруг услышала слова совсем по-другому. Я подумала о нас, живущих в мирное время, и об олимпийцах, ежедневно тренирующихся до изнеможения, о том, что они – настоящие миротворцы, они – объединяют и примиряют людей на всей нашей беспокойной планете.

Я подумала о дедушке – гармонисте и плотнике, погибшем на фронте. Дедушка так смотрел на меня с фотографии на стене, как будто хотел сказать мне сегодня что-то очень важное. «Я стану тренером, – проговорила я вслух, как будто дедушка мог меня слышать, – я буду готовить будущих олимпийских чемпионов, и – подготовлю! Я тебе обещаю!»

Поскольку сидеть мне дома предстояло ещё примерно неделю, я решила начать с одной маленькой, но очень важной вещи – сделать новые «вешки» для трассы.

Я включала телевизор и болела за наших, одновременно покрывая красной акварелью картонки – устаревшие перфокарты для огромного компьютера. День напролет, сидя по-турецки на пушистом ковре, я водила по ним кистью, мечтая проводить тренировки и соревнования в нашем лесу. Я всё представляла так четко, как будто это уже со мной было.

…Доктор сказал: «Вика полностью поправилась». В школу я пошла, но, увы, на тренировку мама меня не пустила: «Доча, я уже извелась… твоя пневмония – это последняя капля моего терпения!» – в сердцах воскликнула она.

Конечно, тренировки я не бросила. Я стала ходить в секцию тайно, всегда успевая помогать маме в домашнем хозяйстве. Зато я научилась правильному дыханию, а, когда отрабатывали лыжную технику на малой петле, я увидела сосну, большую, росшую в окружении маленьких сосенок. Будто бы наседка с цыплятами или… как наша группа вокруг тренера, когда он велит остановиться и посчитать пульс на шейной артерии!

После занятия я подошла к этой сосне, прижалась к стволу, набираясь сил. Уловив запах смолы, я сняла перчатку, чтобы отковырнуть кусочек и пожевать вместо жвачки. Но сразу же устыдилась этого желания, погладила застывшие слёзы дерева, и тут разглядела зарубку от топора. «Бедняжка, кто тебя так? Только не засыхай, пожалуйста! – попросила я. – Ты такая прекрасная, такая сильная, у тебя столько деток…»

По пути домой я встретила соседа Вову из параллельного класса – вот кто никогда не простужался: в любую погоду ворот нараспашку, алый пионерский галстук по ветру. И доверила ему секрет о моих тренировках.

И все-таки я открылась маме, месяца через два, в мой день рождения. Мама молча и внимательно меня выслушала, казалось – она смирилась с моим выбором.

А потом, уже не таясь, я рассказала ей, что летом хочу поехать в спортивный лагерь, и после ещё и ещё раз повторила это. Мама только хмыкала в ответ, а я, решив, что она со мной согласна, очень радовалась.

Незадолго до моего отъезда в лагерь мама пошла в отпуск и неожиданно затеяла ремонт. Мы всегда всё дома делали сообща, вот и теперь бок о бок белили, красили. Дом наполнился резким запахом краски, под ногами шуршали газеты, найти ничего нельзя было – часть вещей убрали по коробкам, чтобы не испачкать. Каждое утро я вставала и надеялась – вот, к вечеру закончим! Докрасим, доклеим!.. Наступал вечер, я оглядывалась и понимала – нет, конца ещё нет…

И вот, наконец, подошло время моего отъезда.

– Нет, – твёрдо сказала мама, – что ж поделаешь!

– Ты меня не отпускаешь в лагерь? – не желая верить в то, что говорю, переспросила я.

– Нет, – повторила мама.

Перепачканная известью, я стояла в ванной, глядя на себя в наше маленькое старое зеркало, ревела, умываясь холодной водой, и снова принималась реветь, но мама не сдавалась:

– Знаешь что, доченька? – отрезала она, – сначала дело, а финтифлюшки потом!

– Финтифлюшки? Ты называешь мою мечту… – Я замолчала, глядя, как мама упрямо скребёт стену, выравнивая угол. – Хорошо.

– Умойся, – устало сказала мама. – И не реви. Принеси ведерко из прихожей.

Все уехали в лагерь без меня. Теперь меня не радовали любимые песни, не хотелось что-либо делать; спасали только книги, которые я читала подряд. Закрывала последнюю страницу – брала следующую, лишь бы время шло быстрее, и скорее проходила моя обида.

В конце той, тяжкой для меня, недели ребята из нашей пятиэтажки за домом, на полянке между деревьев, собрались испечь картошку. Я по-прежнему грустила, всё вокруг казалось мне хмурым и безрадостным. Больше всего мне хотелось сесть в угол и сидеть там, отвернувшись к стене, но я, видя, как они готовят костёр, вышла к друзьям, захватив перфокарты, словно обрывки моей несбывшейся мечты.

– Вот здорово! – обрадовался Вова моим вешкам для трассы, откладывая в сторону газету «Пионерская правда». – Хорошо, что принесла растопку, мне газеты нужны… Кстати, стихи мои в «Пионерке» напечатают, представляешь?

– Ты… молодец, это здорово! – я нашла в себе силы улыбнуться.

Вдруг вместе со мною улыбнулось небо. На курносом лице мальчика появился рисунок из света и тени, словно сплетенный солнцем и клёном.

Я присмотрелась к Вове. Как ловко он движется, управляясь с костром, и как играет рисунок на его лице: свет перетекает в тень и наоборот. Чёрная полоса… Белая… Финтифлюшки…

Потом я присела на ящик и стала смотреть в огонь. Языки пламени вспыхивали, как разметка на трассе. А Вова ходил рядом и говорил, говорил, пытаясь меня растормошить: «Ты спросишь, почему я уверен, что стихи появятся в газете? Прикинь, у меня редакция запросила фотографию!»

Последнее слово вдруг обожгло меня… и в памяти прокрутилось несколько мгновений из недавнего злосчастного ремонта.

…Мама готовила завтрак, а я в комнате освобождала сервант. Коробка от конфет внезапно выскользнула из рук, рассыпались бумаги. Я села на корточки, не глядя, сгребла какие-то письма и положила на место. Рядом валялся диплом педучилища и фотография. Я подняла её и встала у окна.

На снимке… да, это моя мама, но ещё худенькая, как тростинка, со стайкой ребятишек на лесной поляне, окруживших её, доверчиво глядящих, улыбающихся… На обороте чернильным карандашом: «Экскурсия по природоведению, 1953 год»…

Вообще-то в нашей семье фотографии размещены в альбомах, а самые важные – висят на стене. Почему же эта спрятана? Во время завтрака я спросила о фотографии. Мама, помолчав, ответила:

– В молодости я учила детей в далёкой деревне. Но проверяющий из района написал плохой отзыв о моей работе, и я уволилась. Может, теперь бы я разумнее поступила. А тогда я вспылила, как это так: инспектор за один и тот же урок устно хвалил, а написал всё иначе? Это лицемерие. У меня будто крылья отрубили… А какие у меня были славные ребятишки!.. Короче, Вика, иди на инженера. Это надёжнее.

Я молча смотрела на маму. А если бы я не нашла эту фотографию? Мама бы заговорила со мной об этом? Подумав, я достала из портфеля свой калькулятор и протянула маме со словами:

– Забери, пожалуйста! Только не указывай мне дорогу, ладно? У меня – своя дорога.

Мама лишь отмахнулась и убрала калькулятор в ящик стола.

…Я смотрела на костер, в который Вова только что подложил несколько сухих веток, и мысль проявилась словно из ниоткуда. Важная мысль, такая важная, что я чуть не вскрикнула сквозь слезы: «Мамочка! Пойми: я не хочу работать с железками! Это важно и нужно, но я – не хочу! Я люблю лыжи, я люблю бегать в лесу, я хочу учить младших тому, что умею сама!» Но ведь мама хотела меня уберечь от предательства, мама вовсе не от меня отмахнулась, не от моей мечты. Она отмахнулась, потому что я её не понимала. А она – меня.

Вовин голос вернул меня в лето.

– А вот и картошка готова! Берёшь, Вика?

Я встала с ящика, сказала: «Да, Вова» – и разжала кулак, протягивая ему руку. Вова, обжигаясь, осторожно положил мне в ладонь картофелину, горячую, черную от золы, ароматную. Перекидывая её с ладони на ладонь, чтобы не обжечься, я ощутила боль в горле и сразу вспомнила про ту сосну, и смолу из пореза на коре, и сосенки вокруг. Мне так захотелось показать её Вове, ничего не объясняя и не говоря. Просто прийти с ним туда и показать.

Я знала, что ничего никогда не расскажу Вове. И что я ещё очень долго одна, без чьей-либо помощи буду решать важную задачу: если раненые сосны становятся лекарями и лечат людей, то кем становятся люди, чьи души ранены в самом детстве теми, кто желал им только добра?