Читать книгу Море на Рождество - Наташа Корсак, Наталья Сергеевна Корсак - Страница 3

Синеглазая хозяйка-ночь заботливо укрыла Марбург своим дымчатым одеялом. Приглушила свет лунной лампы и приказала северному ветру покинуть город. Ещё не хватало, чтобы он своим лесным воем испортил детям волшебные сны. Вместо него ночь впустила в Марбург лёгкий восточный ветерок. И тот заиграл на своей чудесной флейте сладкую колыбельную, убаюкал бессонных, пробежал на цыпочках по узким улицам и наконец затаился под всклокоченным хвостом спящей дворняги.

Лишь Дафне не спалось. Она думала! За полночь мыслей в её голове стало так много, что ей непременно нужно было ими с кем-то поделиться. Но Мирра спала. А Сальвадор не просто спал, а ещё и храпел неприлично сладко. И Дафна, накинув на плечи потрёпанный овчинный плед, отправилась к реке. Лан вечно бодрствовал. Ни ночью, ни днём, ни зимой, ни летом не останавливалось его течение.

– Чудная ночь, правда, Лан? – прошептала Дафна и бросила в воду кубик сахара с щепоткой корицы. Река проглотила дары и заиграла серебром, раскачивая в своих водах тысячи смеющихся звёзд. Дафна заворожённо глядела на водную рябь и представляла, будто стоит она на берегу моря. А на плече у неё сидит Сальвадор и от восторга посвистывает. А рядом Мирра с алым румянцем на щеках. Вокруг цветут розы, благоухает бугенвиллия, а чайки сплетничают о нравах современных морских рыб. Над морем поднимаются румяные лучи летнего солнца… а вместе с ними Дафна видит дивных существ – сильных, сверкающих гладкой лазурью. Не то это рыбы, не то птицы… Поют они песню о солнце, и голоса их, будто журчание горных ручьёв, струятся повсюду, не зная границ.

– Ты чего тут выглядываешь? – вдруг услышала Дафна.

Обернувшись, она заметила скрюченную в вопросительный знак старуху. Та, хромая, кружила у берега, но вот становилась всё ближе и ближе. Дафна поразилась её мертвецки белому лицу, разным глазам – зелёному и другому. Нос у незнакомки был длинный и синий, как баклажан. На щеках её то исчезало, то появлялось что-то вроде зеленоватых ручейков.

– Доброй ночи, – прошептала Дафна. – Я здесь просто смотрю на воду.

– Это ночью-то?! – расхохоталась старуха. – И не страшно тебе ночью одной шастать? Вода, знаешь ли, кому друг, а кому и… лютый враг.

– Мы дружим. Уже давно, – сказала Дафна. – А вот вас я здесь в первый раз вижу.

– У-ты ну-ты! – оглушительно отбила в ладоши незнакомка. – Первый раз, значит? У-ты ну-ты, тьфу! На вот, забери! – и старуха протянула девочке хорошенько подтаявший кубик сахара с крупинками корицы. – Гадость редкостная. И совсем не сладкий! – обиженно воскликнула она.

Дафна вытаращилась от испуга. И, пятясь в сторону дома, обронила:

– Кто вы?

– Пелагея ке Таласса Милате мето Имасте Апиро, – скрипучим голосом ответила старуха и закашлялась, да так сильно, что казалось, вся душа у неё вот-вот вырвется наружу. – Ох уж этот ваш земной воздух – жуть отвратная, – заключила она. Уселась на припорошенный снегом валун. И замолчала. Взгляд её был прикован к водам Лана, а тот по-прежнему жонглировал звёздами.

Луна светила скупо, но и этого света Дафне хватило, чтобы разглядеть незнакомку с головы до ног. А ног-то у неё и не было! Вместо них под мешковатой юбкой виднелись два рыбьих хвоста с блестящими коралловыми плавниками. Дафна окаменела. Но тут старуха сказала:

– Да, я Пелагея ке Таласса Милате мето Имасте Апиро – странное имечко, звучит пугающе! Но можешь звать меня просто – Пепе. Я не обижусь. А вот сахар в следующий раз послаще принеси. Этот и правда гадость.

Тогда и Дафна решила представиться.

– Меня зовут…

– Дафна! – воскликнула старушка. – Можно подумать, я забыла! Слушай, а ты всерьёз меня не узнаёшь?

– Всерьёз… Но, может быть, с вами знакома моя мама? Она вас случайно не рисовала? – предположила Дафна, не отводя взгляда от блестящих рыбьих хвостов.

– Дождёшься от неё, как же! – прокряхтела старушка и снова закашлялась. – Ох, сколько раз я просила её сообразить мой портрет, а она всё мимо да мимо проходила! Будто и не замечала… Слепая она у тебя, что ли?

– Не говорите так! Она не слепая. Она… художница! – Дафна топнула ногой, нахмурилась и, набравшись смелости, спросила: – Да скажите же наконец, откуда вы здесь взялись? И почему… Почему у вас хвосты вместо ног торчат?

Незнакомка фыркнула:

– Хочешь знать, кто я? Ну гляди! – и она махом сбросила с себя тяжёлый плащ, и тот обнажил её крепкое тело, щедро усыпанное зеркальной чешуёй. В каждой чешуйке отражалась зима: снег, деревья, сверкающие звёзды, речная вода. Старуха с гордостью тряхнула своими длинными седыми волосами. И вмиг из них посыпались искры, превращаясь в мелких стрекоз и ручейников. Дафна не проронила ни слова, а старуха давай кружить и волновать речную воду, вздымая к небу свои руки-плавники. Наконец, коснувшись луны, река вышла из берегов и с весёлым свистом вернулась в своё русло. Всё вокруг окропила она холодными брызгами. И вдруг Дафна увидела, как со стороны юга, севера, а следом и с запада, и с востока фонтанами к луне поднялись сотни, тысячи рек и озёр. Фейерверками вспыхнули они, приветствуя друг друга, и с хохотом возвратились в свои земные колыбели.

– Что это? – только и вымолвила Дафна.

– Водопарад! Волшебно, не так ли? – расхохоталась старуха.

– Выходит, ты управляешь водой? – запуталась Дафна.

– Я и есть вода! – хвастливо воскликнула старуха. – Ну или, скорее, дух, голос, сердце и мысли воды. О наядах [6] что-нибудь знаешь, начитанная ты наша?

– Знаю… Но их, кажется, не существует? А если они и есть, то выглядят иначе, – предположила Дафна.

Тут водяная старушка порозовела от злости.

– Ты хочешь сказать, что я не похожа на наяду? Ну конечно, в ваших дурацких книжках (и кто их только пишет?) нас изображают красавицами, вечно молодыми и сладкоголосыми! Враки всё это! Сколько на свете ручьёв, рек и озёр – столько и нас, духов воды! Все мы рождаемся, течём, а бывает, что и умираем со своими реками. Частенько из-за людей! Все мы разные! То волнуемся, то замерзаем или рябим на солнце… Но предназначение у нас одно: мы несём человеческие слова и мысли по течению, храним тайны и открываем путь из мира живых в мир усопших. Каждый день, уходя в школу и возвращаясь назад, ты говорила со мной. Я пила твои слёзы, мыла твои руки, играла с тобой, кружила твои бумажные корабли. Я знаю обо всех твоих мечтах и страхах. Знаю, что, глядя в мои воды, ты думаешь о море. И море думает о тебе в ответ. Видишь ли, течение – штука неуловимая: хвать мыслишку – и понесло через реки, озёра, ручьи и даже лужицы прямо к большой воде. Да, так уж повелось, что все мысли мира встречаются в море. Только это тайна. Об этом негоже говорить с человеком. Но, если уж человек сам заведёт разговор, вода не вправе молчать. Ты – единственная, кто в этом городе говорит со мной. Вот я и подумала: время пришло! Давай познакомимся ближе!

Дафна поняла, что перед ней… волшебство!

– Но почему вы не выходили на землю раньше? – полюбопытствовала девочка.

– Ох, терпеть не могу вопросы! Ну, во-первых, у вас тут трудно дышится! Воздух грязненький и холодный. Во-вторых, никогда ещё ты не являлась к моему берегу в ночь да при луне прибывающей. И наконец, никогда ещё тебе и твоей матери не было так трудно. Говоришь, она совсем разболелась? Где же взять денег на лекарство? Не придумала где?

– Не придумала, – тяжело вздохнула Дафна.

– Возвращайся-ка ты домой. Ложись спать, – велела Пепе, – но прежде, вот, возьми! – и она протянула Дафне пузатый флакончик речной воды. – На рассвете разбавь водой мамины засохшие краски. И уходи. В школу, в город, да куда хочешь. И до сумерек домой не являйся! Поступишь иначе – больше твоих жалоб я слушать не стану. Уяснила?

– Уяснила, – прошептала Дафна. – Сахару-то принести завтра?

– Да обойдусь! – ответила Пепе. – Ежели всё у нас получится, будет у меня к тебе одна просьба. А пока беги, а то задохнусь я здесь с тобой болтать, – сказала старуха и щукой бросилась в воду, подняв в воздух шипящие золотые брызги.

* * *

– Сальвадор, где краски? А-ну, ищи, – шёпотом скомандовала Дафна, на цыпочках пробираясь в кладовую. Мышонок с лёгкостью вскочил на дубовый комод и, принюхавшись, указал лапой на самый верхний ящик. Тот был заперт. Сальвадор виновато опустил голову и засопел.

– Это от тебя мама их спрятала, – поняла Дафна. – И чего ты на них охотишься? Вкусные они, что ли?

Сальвадор кивнул.

– А ключ где? – усмехнулась Дафна.

Этого Сальвадор не знал.

– Ясно. Нужно найти ключ до рассвета! – взволнованно пояснила девочка.

Рыскать по дому, пусть и на цыпочках, было жутко неудобно. Старые деревянные доски поскрипывали, ночная тишина в миллион тысяч раз приумножала и дыхание, и даже мысли Сальвадора и Дафны! Друзья боялись вздохнуть, чтобы не разбудить Мирру. Дважды они поискали на кухне, у камина и за камином, за шторами, под ковром, на кресле и под кроватью… Тут вдруг Сальвадор подскочил и, словно юный солдат на параде, вытянулся в струнку.

– Нашёл! – поняла Дафна.

Сальвадор указал на спящую Мирру. А точнее, на верхний карман её пижамы, откуда выглядывала резная головка ключа. Дафна обрадовалась и, подкравшись к матери, уже хотела достать его. Но Мирра тяжело вздохнула и перевернулась на левый бок. Ключ перевернулся вместе с ней. Сальвадор от досады схватился за уши и затопал. Дафна глянула за окно. Небо готовилось к рассвету, разгоняя по домам тёмные ночные облака.

– Как же открыть шкаф? – задумалась Дафна. – Сальвадор! Ты ж ещё тот жулик! А жуликам замки не помеха… Да не обижайся ты! – Дафна погладила мышонка по спинке и чуть не заплакала. – Ах, если бы я была в тысячу раз меньше, то сама бы залезла в эту замочную скважину и… – не успела девочка закончить, как мышонок неожиданно обрадовался, усы его растопырились, и он с азартом защёлкал когтями.

– Пиув! Пи-пиув! – воскликнул он. Мышонок явно что-то придумал.

И вот он рванул в сторону камина, где с грустью догорали последние поленья. Там, у самой тёплой стенки, нашёл он кривую трещину и сунул в неё свой острый нос. Сначала Сальвадор тактично попищал, позаискивал. Потом поглядел на Дафну. И снова сунул нос в трещину. Он обращался к кому-то невидимому, но уже с бóльшей настойчивостью. Дафна поняла, что мышонок зовёт на помощь. Но «помощь» медлит. И вот наконец терпение у Сальвадора закончилось.

– Пив-пав пи пип-пом пи-пи-пи-пи-пи! – прошипел он.

Рассвет всё ближе подбирался к Марбургу, а мамины краски по-прежнему томились под замком. И тут из каминной трещины вылетела сонная белокрылая муха.

– Зараза? – удивилась Дафна. – Мама же тебя ещё по осени прихлопнула?

Муха, не обращая внимания на эти слова, грозно уставилась на Сальвадора и сбивчиво зажужжала. Так она объясняла мышонку, что он наглым образом нарушил её сладкий зимний сон. Но Сальвадор тут же напомнил Заразе, что именно благодаря ему она может спокойно спать в тёплой трещине и не беспокоиться о внезапном вторжении хозяев дома, да ещё и с мухобойкой.

А поводов прихлопнуть муху хватало. То Зараза лезла в коробку с сахаром, то разносила хлебные крохи по дому. То ей хотелось рисовать на оконных стёклах, скрипя лапами и напевая себе под нос мушкины дворовые песни! Да ещё посреди ночи! В общем, Зараза заразой и была!

Дафна догадалась, о чём Сальвадор просит эту вредоносную соседку. И сказала:

– Я дам тебе последнюю ложку персикового варенья. И не стану больше гоняться за тобой! Только помоги.

Зараза с чувством собственной важности хмыкнула и рванула в кладовую. Сальвадор и Дафна за ней. Не успели они переступить порог, как Зараза юркнула в ту самую замочную скважину. Что-то там покрутила-повертела, дважды выругалась, плюнула, ещё что-то повертела-покрутила, и вот щёлк – и шкафчик с красками открылся!

Солнце уже считало мгновения до своего лучезарного выхода: десять, девять, восемь, семь… Сальвадор суетился, мастерски срывая крышки с баночек с краской. А Дафна тут же разбавляла их речной водой! Воздух наполнился вязким запахом тины, рыбьей чешуи и солёного песка.

Как только солнце шагнуло на пик бархатистого неба, в жёлтую краску упала последняя капля речной воды из заветного флакончика. Свершилось! В Марбург пришёл рассвет. Дафна, Сальвадор и Зараза успели! Успели разбавить все засохшие краски. И вдруг Дафна поняла, что красок-то у её матери всего ничего! Синяя, зелёная, жёлтая, чёрная, да полбаночки белой.

– Дафна! Дафна! И куда же ты запропастилась? – внезапно раздался голос Мирры.

– Проснулась… – прошептала Дафна, глядя на зевающих Сальвадора и Заразу. – Слушайте, я скоро убегу в школу. Вернусь поздно, так надо. Следите за мамой. Ах, Зараза! Заразулечка! Отныне ты – друг нашего дома. Идём, угощу вареньем.

Зараза обрадовалась и распушила крылья.

– Как тебе спалось? – усевшись рядом Миррой, спросила Дафна.

– Знобило… Кошмары снились. Будто стоишь ты одна на берегу Лана, а вода в нём неспокойная, мутная. А рядом с тобой не то русалка, не то водяной. Существо, в общем, неприглядное, – ответила Мирра.

По спине Дафны пробежали мурашки. Она чуть было не рассказала матери всё, что с ней случилось. Но передумала.

– Мамочка, от болезни ещё не такая ерунда приснится. Вот я, здесь. И никаких русалок ночью не видела.

– И хорошо. Надо бы веточку нашу еловую как-нибудь нарядить, – предложила Мирра. – Лучше старыми игрушками. Знаешь, у нас и те сохранились, что я из дому когда-то привезла. Вот из школы придёшь и нарядим.

Под свою потрёпанную куртку Дафна натянула два худых свитера. Вышло что-то вроде «капусты под шубой». Но скитаться предстояло и на улице, а там по-прежнему бесновались голодные ветры. В школу идти жуть как не хотелось, но и здесь Дафна сама себя уговорила. Зареклась ругаться с одноклассницами и поклялась себе высидеть на уроках хотя бы до обеда. Вся эта идея, разумеется, рухнула, когда задиристая Клара Кёнинг снова назвала её сумасшедшим цыплёнком, а Мирру – художницей от слова «худо». В коридорах запахло дракой, и вот тут-то прозорливая уборщица, имени которой никто не знал, вымела девчонок прочь из школы.

Декабрь ликовал. Город наполнялся заманчивыми запахами леденцов, сахарных булок в клюквенном сиропе и домашней брусничной настойки. Дафна так проголодалась, что не задумываясь последовала за ароматами. И те привели её на рождественскую ярмарку, куда съехались торговцы из самых дальних немецких городков и деревень. Все они надеялись удивить народ Марбурга своими ёлочными игрушками, шапками и муфтами из шерсти чёрных коз, длинноносыми сапожками, медовыми свечами, кувшинами из дроблёного восточного стекла, шёлковыми платками. Здесь же был и тот самый рыжебородый господин, торговец ёлками.

Дафна решила, что в окружении дневных сновидений и всех этих звенящих гирлянд она пробудет до самого вечера.

На другом конце города о чудесах и пряностях можно было только мечтать. Мирра слонялась по дому. От стены к стене. От кухни до кладовой. Кашель не отпускал. Огонь в камине давно погас. Дом казался сырым и блёклым, как выцветшая от старости картина. Сальвадор свернулся в клубок у камина, там же в укромной трещине храпела Зараза.

Внезапно Мирра услышала пронзительные голоса. Они доносились с улицы всё громче и громче. Это дети Беккеров клянчили у отца и матери подарки.

– Мам, ну идём же на ярмарку! Слышал, там паровозы продают! Из дерева, но как настоящие, – кричал конопатый Иоганн.

– Пап-пап-пап, а я слышала, там есть белые меховые сапожки с бубенцами! Я теперь только о них и мечтаю! – перекрикивала его рослая не по годам Хельга.

Мирра опрокинула голову на колени и заплакала. Ей вспомнились слова Дафны: «Только о море и мечтаю. О таком большом, солёном».

Мирра представила и свой старый дом, и тёплое море, смеющееся золотыми брызгами. На ярмарке таких товаров нет. И разве можно купить воспоминания детства?

– Сальвадор! – позвала она. – Как там мои краски? Засохли? Или ты и засохшие сгрыз?

Сальвадор обиженно глянул на хозяйку и, закрыв уши хвостом, перевернулся на другой бок и засопел.

– Ясно… – протянула Мирра. – Значит, ты со мной не пойдёшь?

Сальвадор не пошевелился. Он-то уже знал, чего ждать от этого путешествия. Не прошло и пяти минут, как:

– Волшебство, не иначе! Но откуда? – ахнула художница, обнаружив в кладовой цветастые баночки, доверху наполненные свежими красками. – Только вот рисовать не на чем… Сальвадор всю бумагу испортил. А впрочем… – тут Мирра поспешила в зал. Она жадно оглядела белую стену у камина и спросила:

– Послужишь мне бумагой?

От удивления даже Сальвадор проснулся. И Зараза высунулась из укрытия. Оба наблюдали за Миррой. А та лихо окунула кисть в краску и окропила стену небесно-синей.

– Пиу! – зааплодировал Сальвадор.

– Вжух! – согласилась Зараза.