Читать книгу Рок-поэтика - Наташа Ройтберг - Страница 4

Как представляется, в начале XX века возникает общая для сфер философии и культуры тенденция открыть измерение нового сознания и мировосприятия, направленное против спекулятивно-умозрительного и сугубо теоретического подхода к действительности. Данная тенденция нашла свое выражение как в определенных философских направлениях, так и в художественной области – в частности, в роке, как явлении маргинальной культуры, что подтверждается наличием общего для них проблемно-тематического поля.

Рок-культура – одно из наиболее ярких проявлений заявившей о себе в начале XX века потребности перехода к «новому мышлению»6 на уровне периферийного, нонконформистского мировосприятия: «в XX веке идет формирование нового качества человечности, осмысление которого может происходить пока лишь в периферийной зоне, ибо существующие доминантные ориентации для этого не подходят, нужны новые. И маргинальная сфера <…> готовит этот результат, отражая напряженность и болезненность самого пути» [2, с. 61].

Так, благодаря маргинальным явлениям, культура имеет возможность заглянуть не только внутрь самой себя («Любое маргинальное явление – это форма обращения к себе, своего рода исповедь культуры, момент ее экзальтации, откровения»), но и увидеть Другого: (» [краевые процессы – Н.Р.] дифференцируют [культуру], провоцируют разрывы, заторы, тупики и преграды, словом, экстремальные ситуации, постоянно поддерживая ее напряжение и заставляя культуру видеть Другого внутри себя, стремиться узнать самое себя на каждом витке своего движения») [там же, с. 59]. В XX веке контркультурные и маргинальные тенденции нашли свое выражение в роке. Как представляется, подобные процессы довлеют феномену трансгрессии как «преодолению непреодолимого предела» (М. Бланшо), одним из главных условий которого является абсолютизация переходности, инспирированной приближением к запредельному, трансцендентному, выходящему за пределы наличного, данного.

Исследователи рока соотносят его с такими явлениями как архаический ритуал, древнегреческие дионисийские празднества, древнеримские сатурналии, средневековый карнавал, древнерусское скоморошество и юродство. В современной культуре феноменами аналогичными року по особенности воздействия на аудиторию, можно считать бразильский карнавал, международные футбольные матчи и т. д.

Одна из основных функций рок-действа – попытка восстановления целостного сознания современного человека: не находя в окружающей раздробленной действительности какого бы то ни было прочного устойчивого основания для цельного мировоззрения, в роке он обнаруживает, по крайней мере, обращение к «устойчивым культурным моделям – мифу, традиционной культуре» [3, с. 18]. Я придерживаюсь той точки зрения, что в контексте развития мировой культуры рок (по крайней мере, на начальных этапах своего развития) тяготеет к контркультуре как культуре низовой, народной, маргинальной, в противовес культуре официальной, т.е. общепринятым нормам, установкам и ценностям истеблишмента: «Кризис культуры противостояния имеет очень глубокие корни <…> во всех случаях на протяжении веков этот старый строй мыслей и чувств предполагал выход за пределы действительности <…>. Рок возник из сознания невыносимой отчужденности всех традиционных форм общественности, науки, религии, искусства от жизни, от повседневного существования обычного простого человека» [4, с. 50]. Рок выдвигает собственные аксиологические приоритеты, связанные в первую очередь с независимостью, освобождением от «одномерного мира» (Г. Маркузе). В этом смысле контркультурными явлениями можно признать и раннее христианство, и древнерусское юродство, и городскую «третью культуру» XIX века. Рок апеллирует к созданию некоего единства и общности, обуславливающих т.н. «диалогизм» рока, проявляющейся в разных аспектах: как фатическая функция, контакт между исполнителем/группой и аудиторией; как обращенность рока на другие виды искусства, другие тексты и жанры; как ориентация исполнителя и аудитории на «трансцендентного» слушателя, абсолютное Ты – Бога; как диалог культур и приобщение к контексту «большого времени» (М. М. Бахтин). Интересно в данном контексте наблюдение Н. К. Неждановой: «Русская философия диалогизма не в последнюю очередь стремится найти диалогическое общение, на основе которого возникает понимание, согласие – единственная реальность, которую можно противопоставить катастрофическим устремлениям и сущностям столетия. Лишь на «территории» первоединства, которое пронизано энергией диалогического общения, материализующейся в онтологической первичной сфере встречи-общения-языка, речи – может осуществиться всеединство: утраченное единство мира человека и общества, человека и человека (Я и Ты), человека с самим собой.

Поиск этой всеобщей кромки межобщения и энергии, которая сможет и должна оживить мир диалогом, энергетика идеи «слушания-понимания» создали мощную культуру конвергентного типа сознания, породившего тот тип художественного сознания, который можно определить как «диалогический»» [5, с. 12]. Как один из составляющих элементов контркультуры рок фундирован в наибольшей степени теоретико-философскими положениями Франкфуртской школы, «философии жизни», экзистенциализма, а также «философии диалога» с их критикой искусства, актуализацией антропологического вопроса и проблемы взаимоотношения я-ты (Ты). В качестве своих поэтических основ рок утверждает принцип жизнетворчества, ориентацию на христологию, отождествление слова (песни) и поступка, попытку реализации персонального поэтического мифа, ярко выраженную актуализацию диалогических отношений. В свете вышесказанного возможна экстраполяция и сопоставление основных положений и принципов диалогической философии (от диалогизма слова до признания онтологического статуса диалога как бытия-общения) с базовыми этико-эстетическими установками художественного мира рок-произведения. Главным стимулом «молодежного восстания» являлось стремление актуализировать вопрос о конкретном человеческом существовании, взаимодействии людей друг с другом и с окружающим миром. Примечательно, что подобным образом в гуманитарной сфере уже И. Кантом была обозначена проблема приоритета «антропологического вопроса».

В работах «посткантовских» мыслителей этот вопрос наряду с проблемами отстраненности от жизни конкретного человека, противопоставления жизни и разума, получил выражение в актуализации проблематики субъект-объектных и субъект-субъектных отношений, взаимосвязи сознания и реальности («жизненный мир» и интенциональность сознания у Э. Гуссерля, «переживание» и субъект-объектная нерасчлененность у В. Дильтея, «философия жизни» Ф. Ницше, «философская антропология» Л. Фейербаха). В конце XIX – начале XX в. по-новому возникает философская проблематизация «я» не как сознания вообще, а как реального конкретного сознания. Классический субъект Нового времени подвергается диалогистами «децентрации» по двум направлениям: по горизонтали, в «антропологической реальности», и по вертикали, в направлении к вечности Бога. Общее и социальное диалогизм понимает в конкретном различении «Я» и «Другого», следовательно, исходя из себя как из единственного, Я открывает Другого как единственного, как «Я». В контексте культуры конца XX века «бытие человеческих личностей в их отношении друг к другу» становится сущностной проблемой и единственный перспективный путь преодоления этой проблемы – «в целостном отношении одного человека к иному индивидууму как к «Другому», «в деятельном соучастии с мирами иных «я»» [6, с. 23—24]. О внутренней необходимости создания цельной диалогической парадигмы мышления имманентной общекультурному процессу развития общества свидетельствует тот факт, что практически в одно и то же время независимо друг от друга разные мыслители приходят к обоснованию диалога как центрального и смыслообразующего начала выстроенной каждым из них философской концепции. Так возникли «новое мышление» Ф. Розенцвейга, «пневматология» Ф. Эбнера, «диалогика» М. Бубера и несколько позднее – «диалогический принцип» М. Бахтина. С другой стороны, эти новые философские концепции, объединенные общей идеей установки на диалогичность, возникли на основе ранее высказанных сходных умонастроений и идей, которые, однако, не имели характера оформленности в целостную систему или учение. Так, например, диалогичность как одна из основных концепций творчества Бахтина не в последнюю очередь обусловлена про-диалогическими идеями повлиявших на него А. А. Мейера, М. М. Пришвина, А. А. Ухтомского. В начале XX века необходимость создания модели нового, необъективистского типа мировосприятия обусловила возникновение «философии диалога». После Первой и Второй мировых войн именно последняя наряду с экзистенциализмом и «философией жизни» становятся одними из наиболее популярных философских направлений. Так, они содержали концепции и построения, которые несознательно были восприняты идеологами контркультуры как теоретическая база контркультурного движения, в частности, рок-культуры.

На постсоветском пространстве последняя переняла на себя роль и функции не только культурной, но и социополитической жизни. В отличие от Запада и Америки, где «всплеск религиозности» («Движение Иисуса», увлечение дзен-буддизмом, мистикой, массовые паломничества на Восток и т.д.) был связан с интеграцией и адаптацией неформальной молодежи к истеблишменту, а «Иисус-революция» носила квази-религиозный характер (фигура Сына Божьего стала популярной для массового сознания аналогично фигурам Супермена и Микки Мауса), русский рок тяготел к открытой полемике с атеистическим мышлением по поводу религии и веры, являясь в этом плане более традиционным. Хотя, несомненно, русский рок тяготел к квази-религиозности и православной мистике больше, чем к догматическому православию: так, завсегдатаи рок-«тусовок» посещали «Академию» – находящуюся недалеко от Сайгона домовую церковь Ленинградских Духовных Академии и Семинарии зачастую «ради помпы».

Проявления т. н. «диалогизма» в роке связаны с кризисом общения и тем, что Г.-Г. Гадамер назвал «неспособностью к разговору» [см.:7]. Их можно свести к трем аспектам: эмпирический аспект интеракции рок-действа соотносится с потребностью преодоления разобщенности, отчуждения, объективистского отношения к другим и к миру; аспект эстетический касается проблематики искусства второй половины XX века – его полижанровости, гибридности, полистилистики, критики произведений искусства как «тени реальности» (Э. Левинас); этический аспект актуализирует вопрос о смерти Бога, об утрате абсолютного начала, первоединства, чувства ответственности и «не-алиби в бытии» (М. М. Бахтин). Поставангардистская и «анти-культурная» направленность, близкая контркультурным установкам, характерная для художественного творчества второй половины XX века в целом: для театра, кинематографии, литературы. В 1961г. Мартин Эсслин вводит термин «театр абсурда» для обозначения общей направленности театра своего времени на создание «анти-театра», «анти-драмы». В значительной степени возникновение «театра абсурда» было связано с общей социально-политической атмосферой, в частности, майскими событиями 1968 года в Париже (например, работа Э. Ионеско «Этот потрясающий бордель!»). Ориентированный вначале на актуализацию внимания к жизни отдельного конкретного человека (1960-е гг.), а позднее на выражение общего движения протеста («политизированный театр» 1970-х), новый стиль стремился к развенчанию классики (постановка Реже Планшона «Осмеяние и растерзание самой знаменитой из французских трагедий, „Сида“ Пьера Корнеля, сопровождающееся „жестокой“ казнью драматурга и бесплатной раздачей консервированной литературы» (1968 г.)) [см. подробнее:8]. Однако к концу века он постепенно интегрировался в историю искусства и литературы, став, по замечанию Эдварда Олби, «реалистическим театром нашего времени» [цит. по:9, с. 172]. В киноискусстве возникает новое направление, обозначенное как «экспериментальное», «авангардное», «независимое», «анти-традиционалистское» кино, «видео-арт» (такие фильмы как: «Американские граффити» (Дж. Лукас), «Беспечный ездок», «Бонни и Клайд», «Злые улицы» (М. Скорсезе), «Полуночный ковбой», «Приветствия», «Ресторан Алисы»). Его основные черты – «отказ от линейного повествования и логоцентризма», доминанта игрового и музыкального начал, «сильный мифологический и религиозный подтекст», «отказ от жанра в традиционном смысле» – связаны с типичной для художественного творчества ориентацией выражения симптомов наркотического опьянения (синестезия, дереализация, деперсонализация) [см.: 10]. Законодатели и классики этого направления: М. Антониони, А. Кайята, М. Карне, С. Кубрик, С. Пекинп, Ф. Ф. Феллини и др. После Второй мировой войны возникает целая плеяда «сердитых» писателей (Дж. Брейн, К. Оэ, Д. Осборн, Дж. Уэйн, Т. Хадйн, Б. Хопкинс, К. Эмис и др.), обращенных к проблеме «потерянного поколения» и в каком-то смысле продолжающих традиции Т. Вулфа, Э.-М. Ремарка, С. Фитцджеральда и Э. Хемингуэя. Широкий резонанс среди молодежи получают художественные произведения экзистенциалистской направленности (С. Бовуар, А. Камю, Ф. Кафка, Ж.-П. Сартр), «поэзия битников» (А. Гинзберг, Г. Корсо и др.). «Настольной книгой» каждого молодого европейца становятся «В дороге» Джека Керуака и «Двери восприятия» Олдоса Хаксли.