Читать книгу Театральная жизнь Ирочки - Наташа Суворова - Страница 2

Глава 2

ктер

Наталия Суворова

Рассказ

В театре главенствует актер. Как бы не говорили другие, а актер – всему голова.

И начинается театр совсем не с вешалки, как писал Станиславский, а именно с этой самой головы. Пьяна она сегодня или больна, и какой предстанет вечером перед публикой?

Поэтому, принято, что актера нельзя нервировать, особенно когда дело к премьере.

Он тоже не дурак, начинает капризничать, швырять колготками в костюмершу, а то и бывает, слиняет с утренней репетиции. Но получает за все это не артист, с его тонкой предпремьерной организацией, а Ирочка, помощник режиссера.

Это она не предоставила Третиаковскому текст с последней редакцией мэтра, отчего он появился не в той сцене, в которой требовалось. Конечно, он мог бы сам запросить пьесу, но разве всего упомнишь? Неужели трудно было занести экземпляр?

А то, что колготы кинула Соловец костюмерше, так это тоже понятно. Ирочка виновата. Она, Соловец, уже давно перешла от второго номера нейлоновых изделий к третьему, и весь театр помогает ей худеть, а тут такое унижение. Что, нельзя было напомнить костюмерше про третий номер колгот?!

Конечно, артистка Астафьева тоже виновата в своем опоздании, но сколько раз она предупреждала Ирочку, что замок в ее гримерной заедает, неужели нельзя было вызвать слесаря и все исправить? Как в таких условиях думать о творчестве? Ясно же, кто тут виноват.

А самое непозволительное, что совершила Ирочка, так это вот что. На утреннюю репетицию она вызвала артистку, которую Георгий Саныч планировал заменить и два раза упомянул об этом в прошлый раз.

– Я в вас разочарован, Ирина, – подытожил мэтр на утренней репетиции. – После премьеры будем обсуждать ваш вопрос в кабинете.

Жизнь рухнула. Ирочка плакала в подсобке. Больше в театре это сделать негде. Во-первых, театр слез вне искусства не уважает, а во-вторых, не прощает. В окружении швабр и мокрых тряпок, Ирочка отдалась воле чувств. Тут-то ее и нашел молодой актер Третиаковский, жующий яблоко.

– Ирка, а ты чего тут, – просунулся он рыжей головой в подсобку. – Я тебя по всему театру ищу.

– Зачем это? – спросил Ирочка, утирая нос. – Разве еще что-то случилось?

– Да нет, так, – помялся он. – Ты чего это раскисла? Эта Соловец просто раскабанела, играя Кабаниху, какие колготы налезут? От твоей сырости тут все тряпки мокрые. Влажную уборку что ли удумала? Пойдем кофе выпьем.

В театре истории разносятся еще раньше, чем они начинаются. Вот почему вы поймете, что Ирочка вышла из служебного входа первая, а спустя время только Третиаковский. Некоторая кастовость в театре также не способствует общению актеров и служащих. Почему? Трудно сказать.

Сели они в кафе, раскисшая Ирка и рыжий улыбающийся Третиаковский.

– Послушай, что я тут сочинил.

Мэтр, мэтр, ты могуч! – начал Третиаковский.

Ты владеешь стаей душ!

То как зверь они завоют,

То заплачут, как дитя.

Ты волнуешься за роли,

Рубишь правду на просторе,

Не боишься никого,

Даже Бога самого!

Ты владеешь тучей туш

Ирочка вяло жевала пирожное.

– Не понравились?! – воскликнул Третиаковский. – Конечно же, трави меня, Ирина, прямо перед премьерой, вселяй неуверенность.

– Ты великий русский актер, ты не провалишься, – сказала Ирочка, не глядя на Третиаковского.

– Ой ли, – усмехнулся актер. – Столько ошибок в одной фразе, Ирина! Совсем и не великий, и вовсе и не русский, ну пожалуй что про актера только в точку.

– Правда, что ты предлагал Астафьевой замуж? – вдруг спросила Ирочка.

– Предлагал, – улыбнулся Третиаковский. – Мне документы нужны были, я ей честно сказал.

– А она другое говорит.

– Что я подлец и на дуде игрец?

– И что же теперь твои документы? – спросила Ирочка.

– А всё, больше не требуется.

– Что так?

– Домой поеду.

– Как?! – удивилась Ирочка. – Когда? Почему у меня нет такой информации. Зачем?

– Пойду по стопам отца, – махнул рукой Третиаковский.

– Кем был твой отец?

– Алкоголиком.

Ирочка рассмеялась.

Солнце катилось к четырем. Возвращались в театр по Цветному бульвару, мимо дома, где жила Майя Плисецкая, мимо Центрального рынка на Рождественском, где традиционно сидели молодые и необременные. Приятно было идти по чистым улочкам Москвы, стучать каблучками, ни о чем не думать, смотреть на таких же ни о чем не думающих. НАДО ТУТ ДАТЬ КОНТРАСТ ЖИЗНИ ОБЫЧНОЙ.

– А вот эти послушай, понравятся тебе? – спросил, остановившись на бульваре артист.

Ирочка смотрела на рыжие волосы Третиаковского, слегка веснушчатое лицо, слова почему-то расплывались, Ирочка ничего не запомнила и не поняла.

– Хорошие стихи? – спросил Третиаковский.

– Хорошие! – кивнула Ира.

Уже виднелось красное кирпичное здание их театра.

Во всем ощущалось придыхание премьеры. Ирочка не знала, что сказать Третиаковскому и они молчали.

– Ну вот. Так вот. С вами был великий русский актер, Третиаковский! – отвесил поклон артист, и смеясь пошел к служебному входу.

Если только перейти дорогу от метро, забраться по черным ступеням и открыть дверь, то театральный полумрак тотчас поглотит вас. Вы пройдете служебное фойе, спуститесь вниз, где располагается заваленный бумагами Ирочкин стол. На первом этаже через небольшой коридор, вы окажетесь за кулисами. Маленькими гвоздиками черная ткань задников прибита к полу.

Декорации уже выставлены, свет приглушен, со сцены виден только свет настольной лампы из рубки звукорежиссера. После общего сбора актеров, режиссеров, служителей сцены все разойдутся по своим местам и начнутся последние приготовления. Самое ответственное время для всех. Каждый сосредоточится на себе и своих задачах, и будут тихонько ходить по потайной части театра, избегая случайных разговоров.

Когда прозвонит первый звонок и в зал хлынет зритель, актеры уже прошли этап превращения и больше нет никакого Третиаковского, нет и Соловец. Стоит тучная, раздраженная Кабаниха. Стоит, покусывая ус, Кудряш. Главная сплетница театра Астафьева – хрупкая, нежная Катерина.

Ирочка остается прежней, в белой рубашке, юбке и балетках без каблуков. Гаснет свет в зале и реальность спутывается. Какая из этих жизней настоящая?

Короткие фразы, которыми перебрасываются шепотом артисты за кулисами, понятны уже только им.

– Зритель сегодня тяжелый…

– Ничего, раскачаемся, пошла энергия…

– В следующий раз надо продышать как следует эту сцену…

– В моей мизансцене не туда меня повела роль…

Мэтр сидит в своем кабинете, закуривая одну сигарету за другой. Он никогда не присутствует на премьерах, изредка только выходит из кабинета в коридор, чтобы справиться у завлит как реагирует зритель.

Актер – священнодействует в театре!

Ах, как Третиаковский играет Кудряша из "Грозы"! Бессовестного и ветреного, веселого и смелого. Как сверкают азартом его глаза, и как хорош был на нем отпаренный костюм! Как целует он Варвару во втором акте! Смущение и восторг поднимается в душе зрителя и он, сам не зная чему, радостно хлопает.

Раскинув руки, навстречу свободе и смерти, летит в обрыв Катерина. Больно колет от этого сердце зрителя. И как хочется вскочить, опьяненному яростью, бороться за Катерину, за милосердие, за жизнь. На короткое время Бог уступает свое место актеру, который творит с душой зрителя всё, что хочет.

На банкете после премьеры Третиаковский заплетающимся языком доказывал Астафьевой существование Бога. А Соловец, уплетая бутерброды с рыбкой, убеждала мэтра, что сейчас вся Москва сидит на белковой диете. Мэтр, покачивая головой в такт, был горд, что благодаря этим ничего не стоящим, появилось нечто стоящее, и об этом будет говорить страна.

Не то, чтобы кто-то особенно искал Ирочку на этом банкете, однако автору известно, что ее там не было.

После спектакля она переоделась, и никем не замеченная, вышла из театра. Пошла по вечернему Цветному бульвару, напевая себя под нос:

Мэтр, мэтр, ты могуч!