Читать книгу Легенды и мифы Невского проспекта - Наум Синдаловский - Страница 2

1

Появление Невского проспекта предопределилось строительством двух важнейших градообразующих объектов на левом берегу Невы: Адмиралтейства, сразу же ставшего морским символом Петербурга и его административным центром, и духовного центра Северной столицы – Александро-Невской лавры. Их надо было объединить. Этого требовала логика, как предыстории, так и истории раннего Петербурга.

Как известно, Петербург возник на противоположном, правом берегу Невы, на Заячьем острове и Петербургской стороне, однако едва ли не сразу строительство и развитие города перекинулось на левый берег. Это было связано с необходимостью найти удобное место для строительства и спуска на воду кораблей.

Первое письменное упоминание об Адмиралтействе появилось 5 ноября 1704 года в походном журнале Петра I: «Заложили Адмиралтейский дом и веселились в Аустерии». «Аустерия» – это первый петербургский трактир, находившийся на Троицкой площади, на правом берегу Невы. А место для строительства Адмиралтейства было выбрано на противоположном, левом, берегу.

Место, выбранное для строительства Адмиралтейства

И неслучайно. Во-первых, тут существовало известное еще в XVI веке поселение Гавгуево, а значит, территория была более или менее сухой. К началу XVIII века здесь находилась мыза шведского майора Эриха-Берндта фон Конау, который, по некоторым легендам, был на самом деле русским дворянином Коновым, перешедшим на службу к шведскому королю и поменявшим фамилию на шведский лад. Во-вторых, Нева в этом месте была достаточно широкой, что представляло удобство для спуска кораблей со стапелей. В-третьих, в случае необходимости (Северная война еще только началась, и никто не знал, сколько она продлится) Адмиралтейство могло служить крепостью.

Строилось Адмиралтейство по личным карандашным наброскам самого Петра I и представляло собой длинные мазанковые сооружения в виде опрокинутой буквы «П» («покоя»). Глухая сторона «покоя» служила крепостной стеной, перед которой были вырыты наполненные водой рвы, насыпаны земляные валы, устроен открытый луг – эспланада, и возведены другие фортификационные сооружения в полном соответствии с правилами военного строительного искусства того времени.

Адмиралтейство. Перспектива Невского проспекта. Фото 1901 г.

В 1719 году была предпринята первая перестройка Адмиралтейства под руководством голландского «шпицного и плотницкого мастера» Германа ван Болеса. Именно тогда над въездными воротами и установили высокий «шпиц с яблоком» и корабликом на самом острие «шпица». В городском фольклоре сохранились следы восхищения этим сооружением. «Посмотри-ка, – сказал один веселый балагур своему приятелю, – на шпице Адмиралтейства сидит большая муха». – «Да, я вижу, она зевает, и во рту у нее нет одного переднего зуба», – ответил тот.

С тех пор ни одна перестройка – а их было две: в 1727–1738 годах по проекту Ивана Коробова и через сто лет, в 1806–1823 годах, по чертежам Андреяна Захарова – не посягнула на эту удивительную идею ван Болеса. Более чем за два с половиной столетия Адмиралтейский шпиль с корабликом, или, как его с легкой руки Александра Сергеевича Пушкина стали называть петербуржцы: «Адмиралтейская игла», превратился в наиболее известную эмблему Петербурга.

Мифотворчество вокруг кораблика началось уже в XVIII веке. К всеобщему удивлению, оказалось, что ни один корабль, спущенный на воду Петром I до 1719 года, ничего общего с корабликом на «шпице» не имел. Родилась легенда о том, что прообразом его был первый русский военный корабль, построенный еще царем Алексеем Михайловичем, отцом Петра Великого. Действительно, «тишайший» царь Алексей Михайлович построил в 1668 году боевой корабль «Орел». Размером он был невелик – чуть более двадцати метров в длину и шесть с половиной в ширину. На нем впервые был поднят русский морской флаг. «Орел» строился на Оке и первое свое плавание совершил по Волге, от села Деденево до Астрахани. Однако там был захвачен отрядом Степана Разина и сожжен. Сохранилось изображение этого «прадедушки русского флота», сделанное неким голландцем и находящееся в одной из музейных коллекций Голландии. И, пожалуй, действительно есть некоторое сходство кораблика на Адмиралтействе с изображением на рисунке.

В 1886 году кораблик сняли со шпиля и передали в экспозицию Военно-морского музея, а на Адмиралтействе установили его точную копию. К этому времени относится легенда о некоем умельце, который без помощи строительных лесов каким-то непостижимым образом сумел обогнуть «яблоко», повис над ним и проделал ряд сложных ремонтных операций. Целых два года ему якобы не выплачивали никакого денежного вознаграждения, ссылаясь на то, что нет ни малейшей возможности удостовериться в качестве произведенной работы. «Ну, сходите и посмотрите, – будто бы говорил герой этой легендарной истории, – там же все видно».

Вокруг Адмиралтейской иглы витает множество мифов. Одни говорят, что внутри позолоченного яблока находится круглая кубышка из чистого золота, а в кубышке будто бы сложены образцы всех золотых монет, отчеканенных с момента основания Петербурга. Но открыть ее невозможно, потому что тайна секретного поворота, открывавшего кубышку, безвозвратно утрачена. Другие утверждают, что никаких монет в кубышке нет, зато все три флага на мачтах кораблика сделаны из чистого золота, а в носовой его части хранится личная буссоль Петра I. Строятся немыслимые догадки и фантастические предположения о названии кораблика. Одним удалось будто бы прочесть: «Не тронь меня», другим: «Бурям навстречу». На парусах кораблика действительно есть текст. На них выгравировано: «Возобновлен в 1864 году октября 1 дня архитектором Риглером, смотритель капитан 1 ранга Тегелев, помощник – штабс-капитан Степан Кирсанов». Шар же, или, как его называют, «яблоко», и в самом деле полый. Внутри находится шкатулка, хотя и не золотая. В шкатулке хранятся сообщения о всех ремонтах иглы и кораблика, имена мастеров, участвовавших в работах, несколько петербургских газет XIX века, ленинградские газеты и документы о капитальных ремонтах 1929, 1977 и 1999 годов. Среди прочих документальных свидетельств нашего времени в нее было положено «Послание к потомкам».

К 1705 году основные производственные сооружения Адмиралтейской верфи: эллинги, мастерские, склады, кузницы, – были построены. 29 апреля 1706 года со стапелей Адмиралтейства сходит первое судно – 18-пушечный корабль, проект которого, по преданию, составил сам Петр I. Известно, какое значение придавал Петр строительству военно-морского флота. Он не оставлял его без внимания даже во время частых отлучек из Петербурга. В фольклорной энциклопедии петербургской жизни первой четверти XVIII века сохранился характерный обмен «посланиями» между царем и первым генерал-губернатором Петербурга Александром Даниловичем Меншиковым:

Петербургское Адмиралтейство в начале XVIII века было единственным в Европе судостроительным предприятием, которое могло похвастаться величественным зрелищем – спуском корабля на воду перед самыми окнами царского дворца. Спуском руководил адмирал Ф.А. Головин, отчего в Петербурге все новые корабли называли «новорожденными детками Головина». Сам царь лично вручал старшему мастеру спущенного корабля на серебряном блюде по три серебряных рубля за каждую пушку. Говорят, что еще несколько лет после смерти Петра мастер в день спуска нового корабля в память о великом императоре одевался в черную траурную одежду. Только при жизни Петра I, с апреля 1706 по январь 1725 года, на стапелях Адмиралтейской верфи было построено более 40 кораблей, а до середины 1840-х годов, когда Адмиралтейство как судостроительное предприятие полностью утратило свое значение, на воду было спущено около 300 кораблей.

С 1718 года в башне над главным входом в Адмиралтейство заседала Адмиралтейская коллегия, основанная Петром I в 1700 году под названием Адмиралтейская канцелярия. Членов Коллегии в народе называли: «Адмиралы из-под шпица», то есть из Адмиралтейства. Учитывая, что в старые времена производство в чины шло исключительно медленно, полными адмиралами они становились в весьма престарелом возрасте. В основном такими стариками и была наполнена Адмиралтейств-коллегия. Понятно, как высока была смертность в этом почтенном учреждении. Сохранился анекдот о том, как Николай I однажды спросил А.С. Меншикова, возглавлявшего в то время Коллегию: «Отчего у тебя так часто умирают члены Адмиралтейств-совета?» – «Кто же умер?» – спросил в свою очередь Меншиков. – «Да вот такой-то, такой-то…», – сказал государь, насчитав трех или четырех адмиралов. «О! Ваше Величество, – отвечал князь, – они уже давно умерли, а в это время их только хоронят».

В первой четверти XVIII века Петр I лично заседал со своими адмиралами в Коллегии. Заседания, как правило, продолжались до 11 часов, когда государь, по сложившемуся обыкновению, подкреплял себя рюмкой анисовки. Адмиралы с удовольствием следовали примеру царя. Постепенно сложилась, а затем распространилась по всей Руси поговорка, обозначающая время предобеденной выпивки и закуски: «Адмиральский час пробил, пора водку пить». Повторимся, «Адмиральский час» – это 11 часов – время, которое с тех пор на кораблях Военно-морского флота называют: «Адмиральский полдень». Между прочим, согласно «Словарю русского военного жаргона», «Адмиральский час» – это любой послеобеденный часовой отдых на корабле. А в народе утверждали, что в «Адмиральский час» адмиралы выпивали рюмку водки под грохот полуденного выстрела.

Благодаря Адмиралтейству и заседавшей в ее стенах Адмиралтейств-коллегии в Петербурге возник архитектурный стиль, известный по полуофициальному термину «Адмиралтейская архитектура». Так в Петербурге называли архитектурный стиль утилитарных, в основном производственных и складских построек из красного кирпича, с неоштукатуренными стенами и минимумом декоративных элементов на фасадах, восходящих к петровскому промышленному зодчеству. Основными апологетами этого стиля были архитекторы Адмиралтейств-коллегии, отчего и повелось название. Традиции, заложенные адмиралтейскими зодчими, сохранялись на протяжении всего XVIII и XIX веков. Краснокирпичные корпуса заводских цехов и даже общественных зданий можно встретить во всех районах города. Наиболее ярким примером «Адмиралтейской архитектуры» могут служить корпуса Новой Голландии, сооруженные в 1765–1780-х годах по проекту архитекторов Ж. Б. Валлен-Деламота и С.И. Чевакинского.

Последним морским министром Российской империи был адмирал флота Иван Константинович Григорович. Он начал карьеру в 1874 году, а во время Русско-японской войны командовал броненосцем «Цесаревич» и в марте 1904 года стал командиром крепости Порт-Артур. В 1908 году он был назначен главным командиром Кронштадтского порта, в 1911-м стал морским министром. Много сделал для возрождения русского Военно-морского флота после его сокрушительного поражения в Русско-японской войне, однако в петербургском городском фольклоре известен по уничижительному прозвищу «Вор Ворович».

Новая Голландия. Современное фото

Чего здесь было больше – слухов о коррупции в кабинетах чиновников Военно-морского ведомства или языковых ассоциаций при произношении фамилии министра, сказать трудно. Скорее всего, и то и другое. Но подлинные заслуги адмирала были по достоинству оценены гораздо позже. В 1923 году Григорович эмигрировал во Францию, там и скончался в 1930-м, и только в 2005 году его прах был торжественно перенесен в Петербург. Теперь он покоится на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.

Сразу после Октябрьской революции, в декабре 1917 года, комиссаром Морского генштаба, а затем морским министром был назначен мичман Балтийского флота Федор Раскольников. Тогда же, следуя традициям старого времени, он вместе со своей женой Ларисой Рейснер вселился в казенную квартиру в здании Адмиралтейства, которую совсем недавно занимал адмирал Григорович. Лариса Михайловна быстро освоилась. Здесь, в кругу своих близких родственников, которых в Петрограде называли «Ревсемейством», она любила устраивать приемы для бывших богемных приятелей. Угощала их редкой в голодном Петрограде икрой и другими деликатесами, блистала театральными нарядами, взятыми в костюмерных Мариинского театра, и возмущалась буржуазным убранством квартиры царского министра.

В этих же ярких вызывающих нарядах работы художника Бакста, ничуть не смущаясь, она могла навестить своих литературных знакомых, пригретых новой властью в Доме искусств на Мойке, так же запросто, как еще совсем недавно посещала эстетствующих поэтов в «Башне» Вячеслава Иванова на Таврической улице.

Лариса Михайловна Рейснер родилась в польском городке Люблине, в интеллигентной семье профессора-правоведа. В Петербург семья Рейснеров переехала в 1905 году. Мать, урожденная Хитрово, была писательницей. Отец преподавал право в Петербургском университете. Род Рейснеров древний. По одним сведениям, он происходил от крестоносцев – богатых рейнских торговцев, по другим – от некоего крещеного еврея Лео Ринуса. Лариса рано стала писать, еще гимназисткой выпустила в рижском издательстве две книжки с характерными женскими названиями: «Офелия» и «Клеопатра». А в качестве своего литературного псевдонима выбрала мужское имя далекого предка: Лео Ринус.

Лариса рано увлеклась революционными идеями, но и, включившись в большевистскую деятельность, продолжала писать. Однако в литературных кругах серьезным успехом не пользовалась. Например, известный поэт и переводчик М.Л. Лозинский отзывался о Рейснер, как о «завиральном человеке». «Это Ноздрев в юбке. Она страшно врет, и она глупая», – говорил он. И Георгий Иванов утверждает, что «за барышней Рейснер ухаживали, а над стихами ее смеялись».

Сразу после Октябрьского переворота 1917 года родилась легенда о том историческом выстреле крейсера «Аврора», который «возвестил всему миру о начале новой эры в истории человечества». Будто бы на крейсер, в сопровождении отряда красных моряков, «взошла женщина невероятной, нечеловеческой красоты, огромного роста, с косами вокруг головы. Лицо бледное. Ни кровинки. Словно ожившая статуя». Она будто бы и распорядилась дать залп из корабельной пушки. Моряки крейсера молча переглянулись: женщина на корабле – плохая примета, но команде подчинились и выстрел произвели. Так это или нет, с полной определенностью сказать трудно, но в литературе хорошо известно, что образ женщины-комиссара из «Оптимистической трагедии» Всеволод Вишневский списал с Ларисы Рейснер.

Л.М. Рейснер

Среди товарищей ее называли: «Муза революции», «Валькирия революции» и «Диана-воительница». Решительная и непримиримая красавица, во время Гражданской войны она была политработником Красной армии. После того как стала женой заместителя наркома по морским делам России Федора Раскольникова, Лариса Михайловна называла себя романтической аббревиатурой «коморси». Эта грамматическая конструкция расшифровывалась весьма прозаически: «КОмандующий МОРскими СИлами». Однако в народе ее называли иначе: ЗАМестительница КОМиссара ПО МОРским ДЕлам, или еще проще: «ЗАМКОМ ПО МОРДЕ». Это более соответствовало ее бескомпромиссному и непримиримому железному характеру. Говорят, судьбы врагов революции ее не волновали. Она могла лично подписать расстрельный приговор. А затем, за несколько минут до казни, позволяла себе развлекать приговоренного к смерти милыми разговорами за чашкой чая. Похоже, и вправду наступал «железный век» русской культуры.

Лариса Рейснер умерла неожиданно, в феврале 1926 года. В мае ей мог исполниться только 31 год. Умерла от брюшного тифа. Говорят, заразилась, выпив «от неосторожности или на бегу» стакан сырого молока.

С 1832 года в здании Адмиралтейства находится Высшее военно-морское училище, в советское время носившее имя Ф.Э. Дзержинского, – учебное заведение для подготовки офицеров-инженеров Военно-морского флота, в том числе специалистов по ядерным реакторам. Оно ведет свое начало от Училища корабельной архитектуры, основанного в Петербурге в 1798 году. По давно сложившейся фольклорной традиции, училище в обиходной речи называют «Дзержинкой».

Среди курсантских обычаев, бытующих в стенах училища, есть один, резко выделяющийся на фоне подобных шуточных ритуалов. Наиболее отличившиеся на выпускных экзаменах курсанты «Дзержинки» накануне присвоения им первого офицерского звания прыгают в парадной форме в бассейн фонтана перед Адмиралтейством. А еще более отчаянные совершают этот прыжок в Неву с гранитного парапета Адмиралтейской пристани.

В так называемое перестроечное время, несмотря на определенный комизм толков о появившихся в устье Невы метродраконах и дамбомутантах, городской фольклор не покидали обывательские кошмары, связанные с неопределенностью времени, неустроенностью жизни и естественным страхом перед будущим. Согласно некоторым легендам, над Петербургом висит постоянная угроза радиоактивного заражения. Будто бы в самом центре, прямо под шпилем Адмиралтейства, глубоко под землей расположен учебный класс Военно-морского училища имени Дзержинского. Класс оборудован самым настоящим действующим атомным реактором. Правда, неуверенно успокаивает легенда, между шпилем и этим реактором, на одной оси с ними, находится кабинет начальника училища, который, как заложник, с утра до вечера сидит на этой пороховой, то бишь атомной, бочке. «Но мало ли что…», – тревожно добавляют рассказчики.

Адмиралтейство. XIX в.

Роль Адмиралтейства в формировании центральной, исторической части Петербурга общеизвестна. В XIX веке Адмиралтейство называли «Полярной звездой», от которой расходятся улицы-лучи: Гороховая – в центре, Невский и Вознесенский проспекты – по сторонам. Любители «высокого штиля» окрестили Адмиралтейство основанием «Морского трезубца», или «Невского трезубца», держащего на своих пиках всю топографическую сеть города. Городская молва утверждает, что Адмиралтейская игла издавна окружена необъяснимым «ассоциативным полем». Вот уже многие годы ласточки, возвращаясь из дальних стран с появлением первого весеннего солнца, сначала «направляются к Адмиралтейству посмотреть цела ли игла».

Ко второй половине XVIII века надобность в Адмиралтействе как крепости окончательно отпала. Постепенно эспланада перед ним, которую в народе чаще всего называли «Адмиралтейской степью», теряла свои фортификационные черты. Уничтожались земляные валы с бастионами, засыпались рвы с водой. В 1816 году на месте наружного канала был разбит бульвар. В Петербурге его называли «Адмиралтейским бульваром», или «Адмиралтейским променадом». По утверждению многих знатоков старого Петербурга, именно этот бульвар вошел в «энциклопедию русской жизни» – роман Пушкина «Евгений Онегин». Сюда, «надев широкий боливар», выходил на променад его главный герой. По свидетельству историка М.И. Пыляева, Адмиралтейский бульвар был «центром, из которого распространялись по городу вести и слухи, часто невероятные и нелепые». Тем не менее авторитет сведений, полученных с бульвара, среди общественности оставался непререкаемым. «Да, где вы это слышали?» – недоверчиво восклицали петербуржцы. «На бульваре», – торжественно отвечал вестовщик, и все сомнения исчезали. Таких распространителей слухов и новостей, услышанных на Адмиралтейском бульваре, в Петербурге называли «Бульварный вестовщик» или «Гамбургская газета». Как нам кажется, этимология понятия «бульварный» в значении «газета» или «литература, рассчитанная на обывательские, мещанские вкусы», восходит к тому знаменитому Адмиралтейскому бульвару.

Остальная территория бывшего гласиса представляла собой огромное неухоженное пыльное поле, которое в городе прозвали «Петербургской Сахарой».

Балаганы в XIX в.

Практически весь XIX век отмечен в Петербурге ежегодными общегородскими народными гуляньями, праздничное половодье которых буквально захлестывало весь город во время Пасхи или Масленицы. Накануне этих православных праздников на Адмиралтейской площади с фантастической скоростью вырастали пестрые волшебные городки с балаганами, американскими горами, русскими качелями и каруселями. Между прочим, известное понятие «лубочное искусство», то есть искусство низменное, недостойное внимания высоколобых профессионалов, пошло будто бы от тех самых временных балаганных строений, которые, ради экономии, делались из самого дешевого материала – луба, или липовых досок. В связи с этим в фольклоре даже сохранились некоторые приметы довольно пренебрежительного отношения к балаганным постройкам. В 1838 году на Адмиралтейской площади возник пожар. Пострадали люди. В «Записных книжках» П.А. Вяземского сохранился любопытный диалог, записанный по горячим следам: «Слышно, что при пожаре довольно много народу сгорело». – «Чего „много народу!“ Даже сгорел чиновник шестого класса».

Шумные толпы простого люда с раннего утра тянулись на Адмиралтейский луг со всех концов города. Кареты и экипажи высшей и средней знати, обгоняя пеших горожан, спешили к началу гуляний. Отказаться от посещения этих ежегодных праздников в Петербурге считалось дурным тоном. В запасе петербургского городского фольклора имелся бесконечный синонимический ряд крылатых фраз и выражений на одну и ту же тему: «Побывать на балаганах», «Побывать на горах», «Под горами», «На горах», «Под качелями». На бытовом языке это означало «посетить пасхальные или масленичные гулянья». Зимой гулянья устраивались на запорошенном льду промерзшей Невы перед Адмиралтейством, где возводились гигантские ледяные сооружения, известные в просторечии под названием «Невские горы». В арсенале городской мифологии с того времени сохранилась поговорка: «На горах покататься, блинами объедаться».

Гостей на балаганах встречали легендарные, так называемые балаганные, деды. Громкими голосами, стараясь перекричать друг друга, они зазывали на представления с балконов дощатых павильонов-балаганов. Чаще всего это были рифмованные монологи ироничного, «биографического» характера, что особенно импонировало невзыскательной публике:

Доверительные монологи о женах перебивались рифмованными назидательными повестями, героями которых становились сами балаганные деды.

Это был только зачин. Дальше завороженные слушатели становились свидетелями захватывающих приключений, ради которых, собственно все и затевалось:

Богатые на коварную выдумку и щедрые на беззлобную шутку владельцы балаганов наперебой изощрялись друг перед другом. Доверчивые счастливчики, опережая один другого, протискивались внутрь ярко освещенной пустой палатки, вход в которую объявлялся бесплатным. Оглядывались вокруг, обшаривали глазами стены и, ничего не обнаружив, злые и раздраженные шли к выходу. И тут их встречал ухмыляющийся хозяин, над головой которого была прибита едва заметная вывеска: «Выход 10 копеек». Делать нечего – приходится платить, но признаться нетерпеливо ожидающим своей очереди в балаган в том, что остался в дураках, никто не решается. И очередь не убывает.

Яркая броская реклама другого парусинового балаганчика весело зазывает публику всего за алтын увидеть Зимний дворец в натуральную величину. А внутри балагана хозяин с хитрой улыбкой откидывает пеструю тряпичную занавеску и показывает застывшей от изумления публике стоящий напротив балагана Зимний дворец. Подсознательное желание разгоряченной всеобщим весельем публики быть обманутой было так велико, что подобные стереотипные розыгрыши предлагались порою в нескольких балаганах, стоящих друг с другом рядом, одновременно. «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!» При особом желании можно было увидеть в натуральную величину и Александровскую колонну, и панораму Петербурга, и многое другое. Самым любопытным предлагалось даже «Путешествие вокруг света», которое совершалось вокруг обыкновенного дощатого стола с горящей свечой посередине.

В обязательную программу народных гуляний входили дешевые распродажи и розыгрыши всевозможных лотерей. Приглашения к лотереям отличались веселым, задиристым юмором с примесью обязательного петербургского колорита:

Но больше всего публики скапливалось вокруг знаменитых раёшников (от слова «раёк» – райское действо). Они стояли в разных местах площади со своими потешными панорамами, которые представляли собой небольшие деревянные ящики с двумя отверстиями, снабженные увеличительными стеклами и несложным устройством внутри. При помощи рукоятки раёшник неторопливо перематывал бумажную ленту с изображением разных городов, событий, портретами известных людей и сопровождал показ веселыми рифмованными шутками и присказками. Понятно, что Петербург в этом популярном среди простого народа представлении занимал далеко не последнее место. Представление начиналось традиционным приглашением:

Приглашение еще не успевало закончиться, а самые нетерпеливые уже прильнули к глазку панорамы и замерли в ожидании начала «райского действа». Публика замирала. Раёшник становился в позу. И все начиналось:

Век праздничных петербургских балаганов, вместившийся в календарные рамки XIX века, оставил о себе завидную славу в городском фольклоре. Имена актеров и владельцев балаганов не сходили с уст петербуржцев. В одном из раёшных стихов встречается имя купца Василия Михайловича Малафеева, долгие годы владевшего многими балаганами на Адмиралтейском лугу и Марсовом поле. Малофеев много сделал для сближения народного и профессионального театра. Ему, например, впервые удалось поставить в балаганном театре целые пьесы. Вошла в пословицу и фамилия одного из строителей балаганов Власова, который был так скуп, что будто бы даже следил за тем, чтобы цена его актерам за работу в балаганах была самой низкой. С тех пор на языке артистов понятие «власовская цена» стало означать «ничего не стоит». В середине XIX века в Петербурге гремело имя первого иностранного актера-паяца Христиана Лемана, приехавшего в Россию из Франции в 1818 году. Он так долго выступал на праздничных петербургских гуляньях, что со временем его имя превратилось в нарицательное: в Петербурге всех паяцев стали называть «Лейманами».

Сад на всей этой гигантской территории, известной ранее как «Адмиралтейская степь» и «Петербургская Сахара», был разбит только в 1872 году и назван Александровским в честь Александра II, хотя в народе он был широко известен как «Адмиралтейский» или «Сашкин сад». Это прозвище сохранилось за садом даже в советское время, когда его официальным названием стало «Сад Трудящихся имени Максима Горького». Впрочем, до сих пор Александровский сад в районе фонтана считается одним из любимых мест отдыха и петербуржцев, и гостей города. Существует поверье, что всякий, желающий посетить Петербург еще раз, должен бросить в фонтан монетку.

Репутация Александровского сада у добропорядочных и морально стойких обывателей никогда не была особенно высокой. Еще в XIX веке во время масленичных и пасхальных гуляний раёшники сопровождали свои движущиеся картинки фривольными стихами собственного сочинения:

Ориентация за последние полтора века резко изменилась. Современные частушки не оставляют на этот счет никаких сомнений:

Судя по фольклору, собираются «голубые» на так называемом «Треугольнике», или «Невском треугольнике». Это площадка возле Медного всадника, где деревянные скамьи, или, как их величают в городе, «ленинградские диваны», расставляются треугольниками, по три вместе. Да и сам старинный и прекрасный Александровский сад давно уже известен далеко за пределами города под своими новыми прозвищами: «Потник» и «Аликзадик».

Благоустройству и украшению Александровского сада придавалось большое значение. Так, по первоначальному проекту предполагалось установить три фонтана – в створе каждой из трех улиц, отходящих от Адмиралтейства, и 14 бюстов писателей, деятелей науки и общественных деятелей. Однако реализованы были только один фонтан (впрочем, самый большой в городе на то время) и пять бюстов: В.А. Жуковскому, Н.В. Гоголю, М.Ю. Лермонтову М.И. Глинке и Н.М. Пржевальскому. После появления этих бюстов в Петербурге родился анекдот: «Почему бюсты вокруг фонтана перед Адмиралтейством такие маленькие?» – «Ничего. Они в саду. Подрастут».

К сожалению, городским фольклором овеян только один из них – памятник Николаю Михайловичу Пржевальскому.

Пржевальский принадлежал к старинному польскому шляхетскому роду. Его дальним предком был воин Великого княжества Литовского Карнила Перевальский, отличившийся в Ливонской войне. Родовой герб, изображающий серебряный лук со стрелой на красном поле, был дарован предку Пржевальского за воинские подвиги в сражении с русскими войсками при взятии Полоцка армией Стефана Батория. Это, впрочем, не помешало самому Николаю Михайловичу по окончании Академии отправиться добровольцем в Польшу для участия в подавлении Польского восстания. После усмирения поляков он был произведен в поручики и занял должность преподавателя истории и географии в Варшавском юнкерском училище.

Скончался Николай Михайлович во время своего очередного путешествия. Однажды, вопреки собственным предписаниям членам экспедиции о соблюдении осторожности при купании, он решил искупаться, во время купания глотнул речной воды, заразился брюшным тифом и вскоре умер.

Сохранилась семейная легенда и о неожиданной смерти его невесты, по иронии непредсказуемой судьбы случившейся тоже во время купания. Перед отъездом Николая Михайловича в одну из экспедиций девушка отрезала свою косу и подарила ее своему жениху. А потом пошла купаться и в отсутствие косы тут же получила смертельный солнечный удар в незащищенную голову. Коса долгое время хранилась в семье Пржевальских, пока, как утверждает легенда, по распоряжению Н.К. Крупской не была передана в Этнографический музей, где хранилась как реликвия вместе с чучелом лошади Пржевальского. Дальнейшая судьба косы неизвестна.

Героем петербургского городского фольклора Пржевальский стал благодаря своему удивительному внешнему сходству с И.В. Сталиным. Причем интересно, что заметили это сходство только после смерти вождя всех народов и покровителя всех путешественников в 1953 году, хотя памятник Н.М. Пржевальскому стоит в Адмиралтейском саду с 1892 года. Это и понятно. Изображения вождя, еще совсем недавно тиражируемые в миллионах экземплярах на бумаге, холсте, в камне и бронзе, начали постепенно исчезать с улиц и площадей Ленинграда. А тут, в самом центре, на видном месте, и так похож.

И родилась одна из самых невероятных ленинградских легенд. Будто бы однажды, путешествуя по Средней Азии, Пржевальский неожиданно отклонился от маршрута, завернул ненадолго в Грузию, встретился там с некой красавицей Екатериной Георгиевной Геладзе – будущей матерью Сталина – и осчастливил ее, став, как утверждает эта фантастическая легенда, отцом ребенка. Поди проверь. Но вот уже многие годы у основания памятника великому путешественнику появляются букетики цветов. Если верить городскому фольклору, их приносят пожилые женщины – верные и твердые последовательницы Сталина.

Так это или нет, сказать трудно, но, говорят, коммунисты до сих пор, за неимением в Петербурге памятников Сталину, в день его рождения возлагают цветы к памятнику Пржевальскому. Между прочим, фольклор не исключает и того, что легенда о Пржевальском была запущена в народ по личному указанию Сталина. Куда престижнее быть незаконным сыном русского генерала, чем законным отпрыском пропившегося сапожника из малоизвестного грузинского местечка.

Памятник Н.М. Пржевальскому

Смущает только верблюд у подножия памятника. Карликового роста, прилегший отдохнуть на землю, он кажется случайным и необязательным под бюстом импозантного мужчины в мундире гвардейского офицера с погонами. Таким, впрочем, он казался и при установке памятника. Сохранилась легенда о том, что Петербургское географическое общество, членом которого был Пржевальский, еще тогда указывало городским властям на нецелесообразность образа «корабля пустыни» в непосредственной близости с морским символом Петербурга – Адмиралтейством. Не вняли. И тем самым открыли небывалые возможности для мифотворчества. На настойчивые вопросы любознательных туристов: «А верблюд-то почему?», современные молодые экскурсоводы отвечают: «А это символ долготерпения русского народа». В который раз приходится повторять, что фольклор на пустом месте не появляется. Известно, что 25 июня 1945 года на приеме в Кремле в честь участников Парада Победы Сталин произнес тост за здоровье «руководящего русского народа», в котором перечислил его положительные качества, отдельной фразой выделив «общеполитический здравый смысл и терпение».

В современном Петербурге до сих пор живет ленинградская легенда о каком-то «придурковатом полковнике», который в 1950-х годах, проходя Александровским садом к Главному штабу, где он служил, у памятника Пржевальскому переходил на строевой шаг и отдавал честь великому путешественнику.

Надо признаться, в городской фольклор попал не только несчастный верблюд, приютившийся у подножия памятника, но и дикая лошадь, обитающая в Азии, впервые описанная ученым и официально носящая его имя, благодаря которому попала в городскую мифологию. «Лошадью Пржевальского» в народе называют старую некрасивую рослую женщину. По аналогии с общеизвестным нарицательным именем «кляча».

2

Петербургская история местности, на которой возникла Александро-Невская лавра, предопределившая появление Невского проспекта, восходит к далеким допетербургским временам XIII столетия. В 1240 году шведский король Эрик послал на завоевание Новгорода войско под командованием своего зятя, ярла Биргера Магнуссона. При впадении в Неву реки Ижоры его встретил князь Александр Ярославич с дружиной. 15 июля произошла знаменитая Невская битва, в которой шведы были разгромлены. Причем фольклорная традиция придает этой победе столь высокое значение, что на протяжении столетий статус предводителя шведских войск Биргера в легендах несколько раз меняется в пользу его повышения. Если в ранних источниках он назывался просто «князем», то в более поздних – «ярлом», то есть верховным правителем, а затем – «королем». Неслучайно одним из самых значительных эпизодов большинства преданий об этой битве стало ранение, полученное шведским полководцем от самого Александра Ярославича, который поразил его, «взложа печать на лице острым своим копием». Не говоря уже о том, что за эту блестящую победу князь Александр получил прозвище Невский.

Несмотря на очевидность того исторического факта, что знаменитая битва произошла при впадении реки Ижоры в Неву, позднее предание переносит его гораздо ниже по течению Невы, к устью Черной речки, ныне Монастырки, – туда, где Петру угодно было основать Александро-Невский монастырь. Умышленная ошибка Петра Великого? Скорее всего, да. Возведение монастыря на предполагаемом месте Невской битвы должно было продемонстрировать всему миру непрерывность исторической традиции борьбы России за выход к морю. В качестве аргументации этой «умышленной ошибки» петербургские историки и бытописатели приводят местную легенду о том, что еще «старые купцы, которые со шведами торгова ли», называли Черную речку «Викторы», переиначивая на русский лад еще более древнее финское или шведское имя. По другой легенде, вдоль Черной речки стояла «деревня Вихтула, которую первоначально „описыватели“ местности Петербурга, по слуху, с чего-то назвали Викторы, приурочивая к ней место боя Александра Невского с Биргером». Уже потом, при Петре Великом, этому названию «Викторы» придали его высокое латинское значение – «Победа».

Александро-Невская лавра в нач. XIX в.

Согласно одной из многочисленных легенд, Александро-Невский монастырь построен на том месте, где перед сражением со шведами старейшина земли Ижорской легендарный Пелконен, в крещении Филипп Пелгусий, увидел во сне святых Бориса и Глеба, которые будто бы сказали ему, что «спешат на помощь своему сроднику», то есть Александру. Во время самой битвы, согласно другой старинной легенде, произошло немало необъяснимых с точки зрения обыкновенной логики «чудес», которые представляют собой своеобразное отражение конкретной исторической реальности в народной фантазии. Так, если верить летописям, хотя Александр со своей дружиной бил шведов на левом берегу Ижоры, после битвы множество мертвых шведов было обнаружено на противоположном, правом, берегу реки, что, по мнению летописца, не могло произойти без вмешательства высших небесных сил.

Таким образом, закладка монастыря на легендарном месте исторической Невской битвы, по замыслу Петра, позволяла Петербургу приобрести небесного покровителя, задолго до того канонизированного церковью, – Александра Невского, святого, ничуть не менее значительного для Петербурга, чем, скажем, Георгий Победоносец для Москвы. И если святой Александр уступал святому Георгию в возрасте, то при этом обладал неоспоримым преимуществом: был реальной исторической личностью, что приобретало неоценимое значение в борьбе с противниками реформ.

Александр был сыном князя Ярослава Всеволодовича. Он родился в 1221 году, за год до страшного землетрясения, случившегося на Руси. Современники увидели в этих событиях два предзнаменования: во-первых, на Русь обрушатся страшные бедствия и, во-вторых, князь будет успешно с ними бороться.

В значительной степени образ Александра Невского, сложившийся в представлении многих поколений русского общества, связан с Невской битвой. Накануне сражения со шведами будто бы была сказана Александром и знаменитая фраза, ставшая со временем крылатой: «Не в силе Бог, а в правде». Между тем есть мнение, что она придумана в 1938 году создателем кинофильма «Александр Невский» Сергеем Эйзенштейном. В то же время среди монахов староладожской Георгиевской церкви до сих пор живет легенда о том, как юный князь Александр Ярославович, которому в то время едва исполнилось 20 лет, перед битвой со шведами заехал в Старую Ладогу, чтобы пополнить дружину воинами и помолиться перед битвой за благополучный ее исход. Молился в церкви, стоя вблизи фрески греческого письма, изображавшей святого Георгия Победоносца. На фреске Георгий выглядел юным и не очень могучим подростком, чем-то напоминавшим молодого князя Александра. Это сходство не ускользнуло от внимания одного монаха, и он обратился к Александру: «Можно ли победить шведов, находясь в такой малой силе, да еще и с такой малочисленной дружиной?». Тогда-то будто бы и ответил ему Александр: «Не в силе Бог, а в правде». Впрочем, столь же легендарны фразы, будто бы произнесенные Александром Невским: «Били, бьем и бить будем» и «Кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет».

Князь Александр Невский скончался 14 ноября 1263 года, в возрасте 42 лет, по пути из Золотой Орды, откуда он возвращался на родину. Смерть его окутана тайной и до сих пор порождает немало легенд. По одной из них, он был отравлен своими дружинниками. Некоторые из них видели в Александре изменника, сотрудничавшего с ордынскими завоевателями. Не будем забывать, что Александр за свою сравнительно короткую жизнь четыре раза ездил в Орду, что в глазах многих выглядело более чем странно. Сохранились свидетельства, что на Руси Александра называли Александром Батыевичем. Будто бы он побратался с Сартаком, сыном Батыя, и тем самым стал приемным сыном хана. По другой легенде, Александр был отравлен ордынцами, видевшими в нем некую опасность для себя. Сохранилась легенда, будто Батый сказал прибывшему к нему Александру: «Пройди сквозь огонь и поклонись моему идолу». И Александр ответил: «Нет, я христианин и не могу кланяться всякой твари». На это татарский хан будто бы с усмешкой ответил: «Ты настоящий князь». И выдал ему очередной ярлык на княжение. Александр уехал, а по дороге скончался. Яд был медленнодействующим, потому и кончина князя выглядела естественной, как от заболевания. Предчувствуя скорую смерть, Александр принял постриг с именем Алексия. Между прочим, в допетровской Руси Александра изображали в монашеской одежде, и только Петр I приказал изображать князя в воинских доспехах.

Первоначально Александр был погребен в церкви Рождественского монастыря во Владимире. Во время похорон митрополит подошел к гробу, чтобы положить разрешительную молитву. Как утверждает легенда, пальцы князя разжались, приняли молитву и снова сжались. В 1380 году его мощи были найдены нетленными. В 1547 году Александр Невский был канонизирован Русской Православной Церковью, а в начале XVIII века Петр I возвел его в сан небесного покровителя Санкт-Петербурга.

В августе 1724 года, за полгода до кончины Петра, мощи святого Александра Невского были вновь вскрыты. При этом, как утверждает городской фольклор, произошло чудо, о котором долго говорили в столице. Первый американский посланник в Петербурге Дж. К. Адамс 11 сентября 1885 года записал в своем дневнике легенду, услышанную им более чем через 150 лет после описываемых событий: «Когда была вскрыта могила Александра Невского, вспыхнуло пламя и уничтожило гроб. Вследствие этого был изготовлен великолепный серебряный саркофаг, в который были положены его кости, с этого времени лица, прикоснувшиеся к нему, исцеляются». С большой помпой саркофаг был перенесен из Владимира в Санкт-Петербург. По значению это событие приравнивалось современниками к заключению мира со Швецией. Караван, на котором саркофаг доставили в Петербург, царь с ближайшими сановниками встретил у Шлиссельбурга и, согласно преданиям, сам стал у руля галеры. При этом бывшие с ним сановные приближенные сели за весла.

Воинствующий атеизм послереволюционных лет породил легенду о том, что на самом деле никаких мощей в Александро-Невской лавре не было. Будто останки Александра Невского, если только они вообще сохранились в каком-либо виде, наставительно добавляет легенда, сгорели во Владимире во время пожара. Вместо мощей Петру I привезли несколько обгорелых костей, которые, согласно легендам, пришлось «реставрировать», чтобы представить царю в «надлежащем виде». По другой, столь же маловероятной легенде, в Колпине, куда Петр специально выехал для встречи мощей, он велел вскрыть раку. Рака оказалась пустой. Тогда царь «приказал набрать разных костей, что валялись на берегу». Кости сложили в раку, вновь погрузили на корабль и повезли в Петербург, где их встречали духовенство, войска и народ.

Во избежание толков и пересудов Петр будто бы запер гробницу на ключ. Легенда эта включает фрагмент старинного предания, бытовавшего среди раскольников, которые считали Петра Антихристом, а Петербург – городом Антихриста, городом, проклятым Богом. По этому преданию, Петр дважды привозил мощи святого Александра в Петербург, и всякий раз они не хотели лежать в городе дьявола и уходили на старое место, во Владимир. Когда их привезли в третий раз, царь лично запер раку на ключ, а ключ бросил в воду. Правда, как утверждает фольклор, не обошлось без события, о котором с мистическим страхом не один год говорили петербуржцы. Когда Петр в торжественной тишине запирал раку с мощами на ключ, то услышал позади себя негромкий голос: «Зачем это все? Только на триста лет». Царь резко обернулся и успел заметить удаляющуюся фигуру в черном.

Впоследствии императрица Елизавета Петровна приказала соорудить для мощей Александра Невского специальный серебряный саркофаг. Эту гробницу весом в 90 пудов изготовили мастера Сестрорецкого оружейного завода. 170 лет она простояла в Александро-Невской лавре. Слева от нее находилась икона Владимирской Богоматери, которая, по преданию, принадлежала самому Александру Невскому. По свидетельству современников, еще при Елизавете Петровне в Петербурге сложился обычай класть на раку монетку «в залог того, о чем просят святого». Еще одна традиция стала общероссийской. Ежегодно 30 августа по старому стилю от Казанского собора к Александро-Невской лавре совершался крестный ход в память перенесения мощей святого князя. В нем принимали участие все кавалеры ордена Александра Невского.

В 1922 году раку изъяли из Александро-Невской лавры и передали в Эрмитаж, где она находится до сих пор, а сами мощи – в Музей истории религии и атеизма, находившийся в то время в Казанском соборе. В 1989 году мощи святого Александра Невского были возвращены в Троицкий собор Александро-Невской лавры.

Александро-Невская лавра, или, как ее называют в фольклоре, «Александр» и «Александров храм», представляет собой целый комплекс архитектурных сооружений, главное из которых – Свято-Троицкий собор, строительство которого начато в 1719 году по проекту архитектора Доменико Трезини. Затем работы продолжил Т. Швертфегер. Но из-за грубой ошибки при строительстве стены собора начали разрушаться. В 1755 году храм пришлось разобрать. Существующий собор возведен по проекту архитектора И.Е. Старова и освящен в 1790 году. По сложным, не всегда понятным зрительным ассоциациям, его иногда называют «Собором парижской Богоматери». Вход в собор оформлен фигурами двух Ангелов – Михаила и Гавриила. Согласно городской мифологии, они следят за уровнем воды в Неве и стоят наготове, чтобы взлететь, когда город начнет уходить под воду. Тогда они начнут «помогать тем, кто светел и чист душой».

В 1716 году на территории Лавры была возведена церковь во имя Святого Праведника Лазаря. По преданию, она была построена по повелению Петра I над прахом его любимой сестры Натальи Алексеевны, умершей в том же году и погребенной на этом месте. Правда, впоследствии тело царевны было перенесено в Благовещенскую церковь. В 1861–1863 годах архитектор А.М. Горностаев построил в Александро-Невской лавре церковь Успения Пресвятой Богородицы, которую в народе чаще зовут церковью Тихона Задонского, по одному из церковных приделов.

Одновременно со строительством Троицкого собора И.Е. Старов возводит церковь иконы Пресвятой Богородицы «Всех Скорбящих Радость» над въездными воротами в Лавру со стороны Невского проспекта. Ее более привычное обиходное название – «Надвратная церковь».

На территории Лавры находятся старинное Лазаревское кладбище, или «Город мертвых», как высокопарно и торжественно называли его петербуржцы в XVIII веке, и более позднее Тихвинское кладбище, на базе которого в 1930-х годах был создан Некрополь мастеров искусств. Свезенные с многих старых городских кладбищ захоронения выдающихся деятелей искусства, обладавшие наиболее ценными надгробиями, на новом месте были перезахоронены по строгому принципу жанрового единства. Актеры были отделены от художников, литераторы – от скульпторов. Эти, если можно так выразиться, признаки жанра, были немедленно зафиксированы в фольклоре. Так, ворота той части Александро-Невской лавры, возле которых погребены М.И. Глинка, А.Н. Серов, М.П. Мусоргский и другие композиторы, известны под названием «Музыкальная ограда».

Овеяны городским фольклором и другие захоронения Лавры. На Лазаревском кладбище рассказывают легенду о 30-летнем майоре лейб-гвардии Семеновского полка Карле Рейсиге. Он стал героем петербургского городского фольклора после неожиданной смерти, постигшей его во время дежурства в Зимнем дворце. Согласно мгновенно распространившейся по городу легенде, молодой человек случайно заснул на посту. Проходивший мимо Николай I невольно разбудил незадачливого гвардейца. Мгновенно очнувшись и увидев склонившегося над ним императора, офицер тут же умер от разрыва сердца.

Действительные обстоятельства смерти Карла Иоганна Рейсига, скоропостижно умершего в 1837 году, неизвестны, но именно так, спящим в полной парадной офицерской форме на крышке саркофага, изобразил его скульптор А.И. Штрейхенберг. Памятник выполнен в 1840 году. Он был установлен над могилой Рейсига на Волковском лютеранском кладбище. Учитывая несомненные художественные достоинства надгробия, создание которого пришлось на время наивысшего расцвета художественного литья в России, памятник Рейсигу в 1930-х годах, при организации Музея городской скульптуры, перенесли на Лазаревское кладбище Александро-Невской лавры, где он украсил собою собрание мемориальных сооружений старого Петербурга.

3

Теперь, когда начало и конец будущего Невского проспекта определились, обозначив оба символа Петербурга – административный и духовный – оставалось объединить их в одно неразрывное целое. Эту почетную роль история Санкт-Петербурга возложила на Невский проспект. Проспект начали прокладывать в 1711 году. Его трасса была исторически предопределена еще задолго до Петербурга существовавшей просекой от старинной Большой Новгородской дороги – нынешнего Лиговского проспекта – к Неве через наиболее узкое место Безымянного ерика (Фонтанки). Здесь еще в первые годы существования Петербурга, на его тогдашней границе, солдатами строительного батальона подполковника Михаила Осиповича Аничкова был перекинут деревянный мостик со шлагбаумом. Дорогу начали вести сразу с двух сторон. Пленные шведы – со стороны Адмиралтейства, и монахи Александро-Невского монастыря, острейшим образом чувствовавшие необходимость удобной связи с городом, – со своей стороны. Предполагалось, что они встретятся у Новгородской дороги.

По общему признанию современников, Невский проспект уже в XIX веке считался красивейшей городской магистралью в Европе. Классическая стройность Невского проспекта вошла в иностранные поговорки. Когда барон Жан Эжен Осман стал префектом столичного департамента Сены, он предпринял невиданную ранее коренную реконструкцию Парижа. Но и тогда влюбленные в свой город парижане говорили: «Сколько бы Осман Париж ни ломал, такого Невского не выломал».

Едва ли не сразу Невский проспект стал общественным центром города. Этот неоспоримый статус проспекта ревниво и постоянно подчеркивался в городском фольклоре. И без того кажущийся самодостаточным микротопоним «Бродвей», «Брод», «Бродик» или «Невский брод» многократно усиливался названием «Бродвей-центр» – для участка Невского проспекта от Малой Морской улицы до площади Восстания, или «На углу всех улиц», как называют угол Невского и Владимирского проспектов. Но, оказывается, и этого было недостаточно для удовлетворения высоких амбиций истинных петербуржцев. Адрес деловых, дружеских и товарищеских встреч стал еще более конкретен. Не требующая дополнительной расшифровки петербургская идиома «Встретимся в центре» означает перекресток Невского проспекта и Садовой улицы. В разное время этот самый оживленный и многолюдный перекресток в фольклоре называли по-разному. То это был просто «Деловой перекресток», то «Черный угол», потому что на нем, по общему мнению, могли заключаться только неблаговидные сделки, то «Штык» – место терпеливого ожидания назначенных встреч.

Долгое время Невский оставался проспектом особняков, дворцов и модных магазинов. Стремительное развитие капитализма после отмены крепостного права придало Невскому более деловой характер. За короткое время в Петербурге открылись десятки самых различных банков и деловых контор. Большинство из них разместилось на Невском проспекте. Достаточно сказать, что до революции в 28 домах из 50, расположенных на отрезке Невского от Адмиралтейства до Фонтанки, открылись респектабельные банковские конторы и агентства. И если в начале XIX века Невский проспект называли «Проспектом веротерпимости» – за обилие на нем молельных домов самых различных христианских конфессий, то в конце века его стали называть «Улицей банков».

Едва ли не с первых дней своего существования Петербург становится не только многоязычным, но многоконфессиональным. Вместе с тем, он, по свидетельству иностранных путешественников, был исключительно веротерпимым. Молитвенные дома самых различных вероисповеданий строились в Петербурге в буквальной близости к царскому дворцу и, что особенно важно, рядом друг с другом. На Невском проспекте до сих пор соседствуют Голландская церковь, костел Святой Екатерины, Армянская церковь, Лютеранская кирха, православный Казанский собор, Финская церковь. Повидавший немало иностранных государств и побывавший в середине XIX века в Петербурге французский писатель Александр Дюма-отец предлагал даже переименовать Невский проспект в улицу Веротерпимости. Он и Петербург называл «Городом веротерпимости», видя в этом одно из главных отличий новой русской столицы от других городов мира.

Австрийский эрцгерцог, посетивший однажды Петербург, по возвращении на родину любил повторять рассказ о веротерпимости в русской столице. Впоследствии этот рассказ вошел в сокровищницу исторических анекдотов. Передаем его в изложении известного журналиста и издателя, автора «Достопамятностей Петербурга и его окрестностей» Павла Свиньина.

«Вообразите, говорил он, что пять или шесть человек идут в воскресенье вместе и разговаривают дружески; дойдя до Невского проспекта, они расходятся все в разные стороны, уговорясь в тот день обедать или быть ввечеру вместе. Все они пошли к обедне, но только один идет в русскую церковь, другой в лютеранскую, третий в реформатскую и так далее: все они были разных вер». И далее Свиньин добавляет: «Сие согласие между разноверцами не приносит ли отличной чести русскому правительству и характеру россиян».

В то же время Невский проспект всегда оставался местом отдыха, встреч, развлечений, прогулок.

Любимым маршрутом прогулок по Невскому проспекту всегда считалась его четная сторона. Согласно питерскому детскому фольклору, здесь можно было встретить и весьма экзотических представителей сказочного мира:

Пословицы и поговорки из собрания петербургского городского фольклора исключительно точно характеризуют именно такой Невский проспект: «Прошвырнуться по Невскому», «Шлифовать невские мостовые», «Шлифовать тротуар Невского проспекта». Питерские щеголи, которых в Петербурге называют «невский франт», «невский джентльмен», «питерский с Невского брода», любили прохаживаться по «Стометровке» – участку четной стороны улицы напротив Гостиного двора – или «Вниз по Питерской», то есть от площади Восстания до Адмиралтейства. Со стороны это выглядело бессмысленным времяпрепровождением, которое в народе получило даже свое определение: «Собирать грибы на Невском», то есть совершать заведомо нецелесообразные поступки. «Какой самый популярный спорт в Петербурге?» – спрашивается в одном расхожем анекдоте. «Хождение по мостовой». Между тем на Невском не только работают, гуляют или приобретают покупки, но и живут. Для тех, кто прописан на Невском, проспект представляет особый смысл и значение. Им гордятся, а пропиской дорожат. «Ты что, не на Невском живешь?» – вопрошают друг друга постоянные жители проспекта, когда сталкиваются с проявлениями слабости, недобросовестности или просто глупости.

Голландская церковь

Лютеранская кирха

Чуть ли не официальным был на Невском проспекте так называемый дамский промысел. Похоже, существовал некий общественный договор, согласно которому все делали вид, что Невский проспект и создан-то был для этого. Вот анекдот начала XX века. «Городовой! Не можете ли указать поблизости недорогой ресторан?» – «А вот, барышня, идите прямо по Невскому до Аничкова моста… Потом повернете обратно, до Конюшенной… От Конюшенной поверните опять к Аничкову – пока к Вам не пристанет какой-нибудь господин. Вот тут Вам недорогой ресторан будет совсем близко».

Правда, если верить городской мифологии, результат мог быть и обратным. Известен характерный для Петербурга чуть ли не былинный зачин интригующего рассказа: «Иду по Невскому, а навстречу мне девушка…». Дальше события могут развиваться по-разному, но иногда это кончается по анекдоту, в котором поступает такая телеграмма из Петербурга в провинцию: «Женился окнами на Невский тчк». С тех пор выражение «жениться окнами на Невский» стало формулой неожиданной удачи, свалившегося счастья, негаданного успеха.

Фривольный, игривый характер Невского проспекта иногда искусственно поддерживался его постоянными обитателями. Так, среди питерских водителей в 1970-х годах бытовала легенда о доме на углу Невского и Владимирского проспектов. Там ежегодно и почему-то, если верить легенде, летом снимала квартиру семья иностранцев. Одна из женщин этой иноземной семьи – не то супруга хозяина, не то его взрослая дочь – имела обыкновение в жаркие солнечные дни загорать голышом на балконе, выходившем прямо на Невский. В эти часы, утверждает легенда, движение на улице замедлялось, «пешеходы задирали головы, а водители попадали в аварии».

Попытки навести в этом смысле какой-то порядок, ни к чему не приводили. Сегодня не более чем курьезом выглядят строчки указа, приписываемого народной молвой Петру I: «Нами замечено, что на Невской першпективе и в ассамблеях недоросли отцов именитых в нарушение этикету и регламента штиля в гишпанских камзолах и панталонах с мишурой щеголяют предерзко. Господину полицмейстеру Санкт-Петербурха указую впредь оных щеголей с рвением великим вылавливать, сводить в Литейную часть и бить кнутом, пока от гишпанских панталонов зело похабный вид не окажется. На звание и именитость не взирать, также на вопли наказуемых».

Дом № 47/1 по Невскому проспекту. Фото 2013 г.

Особый характер приобрел Невский проспект, когда в 1921 году так называемая политика военного коммунизма, вызывавшая массовое недовольство в стране, сменилась новой экономической политикой, известной в истории по короткой и выразительной аббревиатуре НЭП. В основу НЭПа было положено максимальное использование рыночных отношений, что неизбежно привело к поощрению частной собственности в розничной торговле и сфере обслуживания. Признаки новых товарно-денежных отношений были зафиксированы фольклором:

Наиболее заметно признаки НЭПа обозначились в уличной рекламе. Десятки и сотни ярких вывесок зазывали посетить многочисленные кафе и рестораны, театры и кафе шантаны, танцевальные залы, игровые и иные заведения. «Все на фонарный столб!» – острили петроградцы, ехидно напоминая публике о ресторанах для нэпманов с парадоксальными названиями: «На дне Мойки» и «Фонарный столб». В считаные недели буквально преобразился Невский проспект. На его тротуарах появились люди, которые сорили деньгами. Очень скоро их назовут нэпманами, а сам Невский проспект в народе получит новое прозвище: «Нэпский». Он и в самом деле на какое-то время стал неким символом нового времени, наступившего после ужасов Гражданской войны. А где новое время, там, как говорится, новые песни. На многие годы гимном эпохи НЭПа стал знаменитый шлягер «Цыпленок жареный». Только в собрании автора этой книги находится более десятка вариантов этой песни, не считая многочисленных фрагментов. Судя по текстам, некоторые из них появились значительно позже и навеяны уже новыми ассоциациями. Вот только две из них:

Но был и другой Невский проспект, сверкающий рекламный блеск которого породил легенду о доступности, легкости, красоте и простоте жизни. Невский проспект в этом смысле стал расхожим образом, который с тем или иным оценочным знаком давно уже эксплуатируется фольклором: «Это не прогулка по Невскому проспекту», «Исторический путь – не тротуар Невского проспекта», «Как по Невскому», «Что твой Невский проспект», «По ногам, как по Невскому», «У вас тоже не Невский проспект». Крылатым выражением «Освещен, как Невский проспект» пользуются даже моряки. Так они говорят о фарватерах, освещенных огнями маяков.

Другое дело, что часто избыточная реклама приводит к обратному эффекту. Недавно у Невского проспекта, переполненного рекламами иностранных фирм на иностранных языках, появились прозвища: «Туристерия» и «Нью-Питер».

Невский проспект, действительно, был самым разным. Многие петербуржцы помнят его, если можно так выразиться, хипповым. Это было в 1980-х годах. По Невскому ходил троллейбус № 22, сверху донизу расписанный знаменитыми «митьками». На языке хиппи он имел соответствующие остановки: «Казань» – у Казанского собора; «Галера» – у Гостиного двора; «Гастрит», или «Сайгон», – на углу Литейного проспекта; «Огрызок», или «ЧК», – у известного фирменного магазина «Чай – кофе». На тротуаре можно было услышать диалог на экзотическом наречии: «Чувак, как на Невский пройти?» – «Да не пройти, а прихилять, и не на Невский, а на Брод».

Иным помнят горожане Невский во время праздничных демонстраций в святые для советского человека дни 1-го мая и 7-го ноября. Автор этой книги с детских лет хранит в памяти семейную легенду, слышанную некогда от родителей. Я родился поздно вечером 6 ноября 1935 года, накануне очередного празднования Октябрьской революции, в стенах Мариинской больницы на Литейном проспекте. Но отец сумел добраться до больничной палаты и поздравить маму только к вечеру 7 ноября. Все улицы вдоль Невского проспекта, по которому проходила демонстрация трудящихся, были перекрыты и тщательно охранялись армейскими и милицейскими подразделениями, пройти мимо которых было просто невозможно. Так охранялось «свободное и добровольное шествие трудящихся», покинуть которое по собственному желанию, кстати говоря, было так же трудно. Это можно было сделать, только пройдя вдоль правительственных трибун на Дворцовой площади и прокричав положенные здравицы в честь великого кормчего и его партии.

Такая ситуация продолжалась вплоть до 1980-х годов. Один из участников тех самых демонстраций вспоминал, что в то время среди ленинградских музыкантов имела хождение крылатая фраза «Невский заминирован». Это было обыкновенное предупреждение об опасности. Любопытно происхождение этой фразеологической конструкции. Праздничное шествие по Невскому проспекту предварял марш сводного военного оркестра, предводительствуемого обязательным отрядом конной милиции. Время от времени лошади оставляли позади себя дымящиеся ядра. За этим обязаны были следить музыканты первого ряда. Они-то и предупреждали об опасности остальных музыкантов этим, ставшим со временем крылатым, возгласом.

В воспоминаниях многих ленинградцев Невский не всегда был таким праздничным и фееричным. В сокровищнице городского фольклора хранится легенда 1970-х годов о нищей старушке, ежедневно стоявшей с протянутой рукой на тротуаре Невского проспекта. В то время это было редкостью не потому, что в городе не было нищих, а потому, что такой способ существования был под строгим запретом и немедленно пресекался органами правопорядка. Однако старушку почему-то щадили, к ней привыкли, и вокруг нее постепенно начали складываться легенды. Согласно одной из них, старушка вовсе не была голодной и нуждающейся в куске хлеба. Просто у нее было такое, как сейчас принято говорить, хобби. На собранные деньги она покупала хлеб и разбрасывала его голубям в сквере перед Пушкинским театром. Кто знает, как появилась легенда. Может быть, потому, что кормление голубей также не поощрялось властями и сочувствие горожан вызывали не только нищенствующая бабушка, но и сами гонимые голуби. Действительно, если верить фольклору, и та и другие исчезли из городской среды одновременно. Голуби куда-то улетели, а вслед за этим прохожие вдруг с изумлением заметили, что нет и старушки на своем традиционном месте.

Свое официальное наименование Невский получил только в 1781 году. Не от Невы, с которой проспект не соприкасается ни в своем начале, ни в конце, а от Александро-Невского монастыря, который в XVIII веке чаще всего называли Невским. До этого проспект именовался по-разному, чаще всего – «Першпективой», или «Большой перспективной дорогой». Среди народа имело хождение название «Дорога святого Александра Невского». Это название до сих пор обыгрывается в школьном фольклоре: «Почему Невский проспект так называется?» – «Потому что на нем жил Александр Невский». Впервые свое название Невский утратил в октябре 1918 года. Он был переименован в проспект 25-го Октября. Искреннее удивление и откровенное непонимание этого курьезного факта отразилось в фольклоре того времени. Сохранился анекдот о старушке, которая спрашивает у милиционера, как пройти в «Пассаж». «Пойдете с 3-го Июля до 25-го Октября…», – «Милый, это мне три месяца топать?!» Улицей 3-го Июля называлась в то время Садовая. «Только в Ленинграде октябрь граничит с июлем», – горько шутили ленинградцы. Сохранилась частушка, в которой зафиксировано это переименование Невского проспекта:

Об этом псевдониме Невского проспекта сохраняется память в таком анекдоте советского времени. «Кондуктор! Мне надо сойти на Невском». – «На Невском? Это надо было сойти в конце семнадцатого года». Подлинное историческое имя Невскому вернули только в 1944 году. Это переименование было встречено ленинградцами с особым энтузиазмом. Между тем в фольклоре это событие осталось незамеченным, надо думать, потому что, несмотря на временную потерю своего исторического имени, для горожан их главный проспект всегда оставался Невским.

4

Собственно Невский проспект от Адмиралтейства до площади Восстания в плане представляет собой часть гигантской топографической конструкции, образованной Невским и Вознесенским проспектами и Гороховой улицей посередине. В городской мифологии эта конструкция известна как «Петербургский», или «Невский трезубец», а сами улицы – «Лучи», или «Адмиралтейские лучи». Все три магистрали под равными углами отходят от Адмиралтейства и приблизительно на равном расстоянии друг от друга пересекаются радиальными полукружиями улиц, рек и каналов. Город рос и развивался вокруг них, и сложившийся принцип трехлучевой системы оставался основополагающим в петербургско-ленинградском градостроении на протяжении более чем двух столетий. Достаточно напомнить, что в предвоенном, 1936 года, генеральном плане развития Ленинграда предполагалось среднюю перспективу – Гороховую улицу (в то время – улицу Дзержинского) продлить шоссейной дорогой до Колпина, а Варшавский вокзал, замкнувший в 1851 году перспективу Вознесенского проспекта, снести.

Нелишне вспомнить и о том, что впервые опыт типового строительства жилых домов был предпринят в Петербурге еще при Петре I. И именно на Невском проспекте. Разработанные архитекторами Трезини и Леблоном так называемые образцовые дома для «бедных», «именитых» и «зело именитых», по которым должны были застраиваться улицы Петербурга, представляли собой не что иное, как попытку стандартизировать все строительство. В 1768 году Екатерина II учредила Комиссию для устройства городов Санкт-Петербурга и Москвы, в обязанности которой вменялось создание «всем городам, их строениям и улицам специальных планов по каждой губернии особо». Комиссия за время своего существования успела перепланировать 416 городов из 497, существовавших тогда в России. Первым крупным городом в этом ряду была Тверь. При проектировании Твери был использован петербургский опыт. Проект предполагал и трехлучевую застройку вдоль набережной Волги, и регламентацию высоты зданий, которые, как в столице, повышались от периферии к центру, и деление жилой застройки на кварталы, и строительство «сплошной фасадою», и т. д. и т. п. Словом, как в Петербурге. В стране появилась даже соответствующая пословица: «Тверь городок – Петербурга уголок», по аналогии со старинной формулой древнерусского сходства: «Ярославль городок – Москвы уголок».

В 1736 году в Петербурге случился опустошительный пожар, в пламени которого был уничтожен огромный район Больших и Малых Морских слобод от Адмиралтейства до реки Мойки. Долгое время погорелые места непосредственно вблизи Адмиралтейства «пожарного страха ради» вообще не застраивались. Только в 60-х годах XVIII века А.В. Квасов распланировал новые кварталы, определившие начало Невского проспекта. В это же время здесь, на правой, нечетной стороне Невского проспекта был выстроен деревянный Зимний дворец для проживания царской семьи на время строительства существующего ныне Зимнего дворца. В 1762 году деревянный дворец разобрали, частично сохранив флигель, в котором отвели место для мастерской французского скульптора Этьена Мориса Фальконе, приглашенного в Петербург для работы над памятником Петру I. Окончательно флигель снесли только в 1780-х годах, после завершения работы над памятником, за ненадобностью.

К началу XIX века этот участок на углу Невского проспекта и Малой Морской улицы числился «пустым» и принадлежал казне. В 1802–1803 годах он был приобретен братьями Семеном и Сергеем Берниковыми, которые возвели два дома. Дом № 7 принадлежал Семену, а № 9 – Сергею. В начале XX века оба дома приобрел купец 1-й гильдии М.И. Вавельберг.