Читать книгу Постник Евстратий: Мозаика святости - Нелли Карпухина-Лабузная - Страница 8

И наступил тот достопамятный одна тысяча девятьсот первый год.

Десять правил Комнин Алексей, десять лет прошло, как один, в борьбе и сражениях. Но тяжелее девяносто первого был только предсмертный год императора (Алексей Первый Комнин правил 37 лет с 04.04. 1081 по 15.08.1118 г.).

Тогда печенеги подступили к самой столице и почти миллионный город завыл. Страшнее черных рож печенегов были только рожи бесов и чертенят, так думало всё население. Народ взвыл и кинулся в ноги правителю своему, кинулся к базилевсу.

Алексей внял стону народа, стал кидаться за помощью, куда только мог, а иноди (иногда) куда и не мог: писал слезные письма на Запад, молил о подмоге, сетуя, что вражеская сила иконы, святыни, храмы сожжет. Что народ его падет под игом сельджуков и печенегов, что враги страшны своим видом и силой. Как прибрежный песок, так их было много. И, как песок поглощает оазис, печенеги могли поглотить оазис культуры, и веры святой, его Византию, и Константинополь. Язычники, значит, враги общие, враги веры.

«Спешите, спешите, со всем народом, напрягите все ваши силы на то, чтобы такие сокровища (бесчисленные богатства и драгоценности, святыни) не попали в руки турок и печенегов. Действуйте, пока имеете время, и, что еще поважнее, Гроб Господень не были для вас потеряны и дабы вы могли получить не осуждение, но награду на небеси, и Аминь!», – писал базилевс, бегая от города к городу в поисках пребывания, пристанища от печенегов.

Византии Император великой империи, его Византии, перед глазами чужих латинян (православная и католические ветви христианства разошлись в 1054 году на тысячелетия, так называемая «схизма») раскрыл всю бездну позора, стыда, униженья, в которые были повергнуты он и его Византия.

Просил, слезно просил, и получил от ворот поворот. Запад для вида прислал крестоносцев, малую толику рати своей, а эта жалкая кучка брони и железа, неповоротливая и тяжёлая, что могла сделать против бури песчаной грудка железа!? Ржа, да и только!

И обратил тогда взоры свои имперский вожак к извечным врагам печенегов, к половецкой орде, нет, даже к двум могучим ордам: к достопочтимым ханам Боняку и Тугоркану.

Империя, наконец, прибегла к союзу с половецкою ратью.

И посреди весенней распутицы в одна тысяча девяносто первом году печенег был разбит, как разбился горшок в руках нерадивой служанки, на мелкие дребезги, на обломки.

Дикие и суровые ханы (а так уж ли дики?) с почетом приняты были в золотых базилевса палатах, самый льстивый прием и роскошные трапезы ожидали друзей. Сам базилевс называл их братами! И пили, и ели, и верили базилевсу: «дикие» ханы не знали обмана, не терпели предательства и подлости типа убийства послов. Вероломство и отцеубийство, то смертельный грех для кочевого народа. Верили, что за помощь в союзе даст им от несметных богатств своих малую толику.

И дали половцы слово, слово- кремень, нерушимое слово, клятвенное. И бились совместно греки, отряды руських князей, половецкие орды Боняка и Тугоркана.

И побежал печенег! В самом конце распутицы месяца квитня (29 апреля 1091 г.) была страшная битва и разгромлены печенеги и практически все были убиты.

«Можно увидеть необычайное зрелище: целый народ, превышающий всякое число, с женами и детьми, целиком погиб в этот день» (Анна Комнина, «Алексиада»).

И сочинил византийский народ песню победы:

«Из-за одного дня они (печенеги) не увидели мая!»

Разрозненные орды печенежьи не смогли объединиться пред объединенною силой мощных полков византийских и стойкости половецкой орды. Половечья орда была слитной, единой, и печенеги не выдержали натиска высокорослых желтоволосых хозяев степи.

А император с победой вошел в свой стольный город и пел Константинополь, чуть не переименовав город в честь Алексея, славя его и победу его.

И приказал базилевс всех убить печенегов. Убить! Свой позор, свое унижение император забыть был не вмочь и до конца правления помнил, как зайцем бегал по Византии, ища пристанища у ромеев, боясь за себя, за детей, за Ирину – жену. И более всего порфирородный боялся за государство, за Византию.

Снова мощна Византия, и Алексей уже сам, без помощи половецкой, уничтожил союзничка печенегов: пират-Чаха разбит и убит никейским султаном, щедро окормляемым союзником Византии.

И уже не мог помешать ему Псевдо-Лев, объявивший себя претендентом престола. Он якобы был сыночком родимым императора Романа Диогена, ослепленного и умершего лет двадцать назад.

Сослал Алексей Псевдо-Льва и куда? Да в Херсонес. Сбежал мошенник, сбежал, успел даже жениться на дочери Мономаха. И увлек было друзей половецких хана Итларя и хана Китана (Кытана) в поход на Византию напасть. Но попался в сети греческих войск, где по примеру отца и по личному указанию императора его ослепили, бросив в темницу.

А Итларь и Китан? О них речь будет ниже. Но и империя вновь увидела мощь половецкую! Не потому ль сразу в ночь после битвы императорские охоронные полки вырезали почти тридцать тысяч половецких воинов, не щадя даже женщин, детей.

Надолго запомнил хан Тугоркан «верность» императорских гвардейских сынков, спешно топча копытами степь, убегая к Дунаю. Тогда дал себе клятву не верить ромеям, заодно не верить и временному союзнику, «другу на час», руському витязю. Что греческий базилевс (басилевс), что худородные руськи князьки, эти оседлые сраму не имут, долга и чести не знают, мира для них неведома суть, так рассуждал великий хозяин степей…

Недаром во время самой той страшной битвы-сечи император Комнин Алексей у главного шатра половецкого поставил стражу ночную со знаменем и знаменосцем своим.

Гордо реял флаг Византии, развевался по ветру, скалился вздыбленный лев с двоеглавой короной.

Половецкие бунчуки были метром пониже, и воины половцев, видя такое бесчестие, что хана Итларя, что хана Китаня псами прозвали. Боняка тогда шелудивым назвали, и прижилось позорное прозвище, ой, как прижилось, на веки позором покрылся доблестный хан.

Ждали половцы долгих три года, выждали еще почти год, да были разбиты еще раз локально вероломным венгерцем Ласло, и повернули коней ближе до Дону на русичей земли, на буйный Днистер да вплоть до Ворсклы. Разбили половцы рать Святополка, и «створи бос я плачь велик у земле нашеи и опустеша села наши и городе наши и быхом бегающе пред врагими нашии», заплакал наш летописец.

Потужил-поплакался князь Святополк, князь земель старорусских, потужил-потужил, да и взял с великим почётом в жёны себе дочь Тугоркана, нашел князь счастье себе, зеленоглазое счастье с соломенными волосами. Половецкого имени княгини летописи не сохранили, сохранилось только имя в крещении: Елена, дочь Тугорканова.

Значит, замирились навек, на надолго?

Да не тут-то было!

И снова напасть, и снова печаль налетели на русскую землю.

И не половцы были причиной печали.

А дело случилось такое:

Хан Итларь и Китан-хан пришли к князю Владимиру, «на мир».

«Дикий» половец срама не знал и долг гостеприимства соблюдался им свято. Того ожидал и от зовущего в гости Владимира Всеволодовича, внука Ярослава Мудрого и внука императора Византии Константина Мономаха.

И потому, в году одна тысяча девяносто пятом, пришел хан Итларь к князю к Владимиру в его Переславль (Переяславль), пришел с миром, вести долгие переговоры о замирении, пришел с другом своим, побратимом Китаном (Котяном, Кытаном). Владимир был рад: быть скорому миру. Отдал сына свого отрока Святослава в лагерь большой, половецкий, что окружил Переяславль боевым полукругом.

Итларь без опасения, с малой, но лучшей, дружиной вошел в город князя. А чего, собственно, опасаться? Мальчонка, княжеский сын, под присмотром вернейшего друга.

Дали покои ему из самых из лутчих (лучших) у боярина Ратибора, по-особенному хана уважили: дали вина заморские, сплошь ромейские, свои медовухи крепчайшие к винам добавили, дали хлеба и мяса вдосталь, с серебра-блюда яства вручали. Хмелел хан, в сытости, холе и неге день проводил, но ночевал по привычке кочевника на сеновале.

Друг его, Котян-хан стережил малого сына князя Владимира, княжичу Святославу было под десять лет. Мальчик был шустрым, все бегал по стану, лучших коней искал да лучших сабель подыскивал. Хан любовался шустрым княжичем-сыном, в мечтах младшую дочь в жёны ему намечал.

Ввечеру, когда сильно стемнело, в покои князя вошли други верные, воины ратные боярин Словята да воевода Ратибор. Стали князя уламывать-уговаривать: «к чему замирение с Китаном да Итларом-ханом? Роды у них невелики, коши худые (бедны), мало скота у них, мало дружины. Малые ханы они, невеликие. Да и замирения с ханами большими у них давно нет. Боняк да хан-Тугарин ныне далече, в Дунай-речке коней своих поят. Зачем тебе мир с невеликими ханами? Придут ханы большие, обиды творить тебе будут, что их не дождался, с малыми ханами дружбу заводишь.

Думал долго князюшка, думал, даже отнекивался: «Как я могу это сделать, ведь я дал им клятву!» Но, как думал, правы воеводы, раз говорят: «с малыми мира сего дружбу заводишь, большие обиды тебе натворят, княже! Нет в тебе том греха: они ведь всегда, дав тебе клятву, губят землю Русскую и кровь христианскую проливают непрестанно. И нет нам греха, а почто половцы губят землю русскую, и кровь христианская проливается бесперестанно?»

И послушал Владимир совета, свет князь Мономах.

И приказал верным торкам (если что, на торков свалится грех да обида, пусть кочевники друг другу глотки перегрызут) с малой дружиной направить копыта коней в стан к хану Котяну: сначала выкрасть сыночка, потом хана убрать с его боевою дружиной.

Ночная напасть – дело привычное, и торки резали боевую дружину, как ровно баранов. Хана вначале хотели к хвостам конским привязать да в чисто поле коней разослать, чтоб порвали хана навпил-напополам, да дружина князя им не дала: велено хана убрать, так мечом понадежнее, чем чиста ветра в поле искать. Опустился тяжелый меч на шею Китана, брызнула кровь и не стало хана Китана!

Наметом дружина бросилась к князю. Доклад был коротенек: хан уничтожен, дружина его вся повырезана, а кошт-войско бросился от стана в Дикую Степь.

Вечер тогда был субботний, и Итларь в ту ночь спал у Ратибора на дворе с дружиной своею и не знал, не ведал, что створили с Китаном, его побратимом.

Спал князь той ночкой спокойно или метался в кровавом бреду, про то былины и сказы молчат. А вот что утречком на ранней заре отправил отрока своего Бяндюка (Бияндюка) за Итларевой чадью, сказы поведали. И повеленье его передал Бяндюк Итларю: «Зовет вас князь наш Владимир, и, обувшись в теплой избе у воеводы, у Ратибора, позавтракав плотно, приходите к нему». Сказал Итларь-хан: «Да будет так!», и пошел он в теплую избу. И, как вошли они в избу, так и заперли их. Забрались на избу, «прокопаша истьбу», то есть раскидали кровлю крыши, и знатный вояка Ольбер (Ельбех, Ольгер) сын Ратиборич, взял лук, вложил туда стрелу, и поразил Итларя сразу в сердце. А следом и дружину его всю перебили.

Так, перед заутраком был убит Итларь-хан с боевою дружиною. Перестреляли их как куропаток или овец прямо в княжьих покоях, ибо мирно шли половцы к раннему завтраку, безоружными, про то были-сказы потом верно поведали.

Хоть не любили руськие летописцы «поганых», но написали в сказах своих чистую правду, что резали княжеские люди безоружных друзей, как куропаток.

И так страшно кончил жизнь свою хан Итларь, в неделю сыропустную, в часу первом дня, месяца февраля в 24-й день. (По «Повести временных лет», год 6603).

Но умолчал Нестор о русском позоре! В дальнейших сказаниях, сказах и песнях убитых ханов ханами не величали, даже к именам их приставки почетные «опа» не прибавляли («опа, опе, обе» – титул головы куреня). Молчала Русь о своем великом позоре: позор, диким варварам только присущий – послов убивать!

Летописец встал на сторону князя? Но ведь запятнал себя свет князюшка Володимир, внук Мономаха и сам Мономах.

Не брезговал князюшка ранее приглашать половцев с ратью на Минск, да так разорил этот город, что там не осталось ни душеньки из живых! И заключал с половцами аж 19 миров, как сам признавался.

Но посла убивать!?

Для русского уха убийство посла только позор. И христианин монах- летописец, и князь-христианин мыслили тут одинаково. Но для кочевника посланников смерть – обида смертельная, и потому обычай степей требовал ее кровью великою искупить, только кровью. И кровью немалою!

И добро бы на Руси обычай не знали, так нет, знали прекрасно князья половецкую жизнь: великий князь Святополк Изяславич оженился на дочери Тугоркана, сам Владимир оженил двоих сыновей на дочке хана Аепы и внучке того ж Тугоркана, другие князья тож не гнушались половецким житьем и родством.

И потому прекрасно понимали или должны были понимать последствия действий своих.

Да русским каганам (практически официальный титул русских князей в те времена) было мало векового позору. Владимир-князь да князь Святополк послали гонца к князю Олегу: «убей, дескать, сына хана Итларя, его Итла-ревича, либо выдай нам юного хана, бо есть он нам ворог и руськой земле тоже ворог». Отказал братец двоюродный бесчестным князьям: «негоже судить меня епископам, игуменам или смердам». То есть прекрасно понял мятежный Олег, что звали его на расправу. И потому из-за столь «пустякового» расхождения в собственных мнениях убивать послов или нет, стала между братьями-князьями вражда, «бысть нежи ими ненависть», заключает наш летописец.

Брата Олега братья-убийцы два года осадою держали в Стародуб – граде, выгнав перед тем из града-Чернигова, пока не вырвали обета придти на суд княжий в Киев на совет по обороне русской земли. Совет состоялся в 1097 году, и не в Киеве, а в Любече, где князь Олег Святославич был душой и совестью честного собрания. Сохранилось письмо Владимира Мономаха к Олегу, ярко рисующее Олега как симпатичную личность, несмотря на то, что в битве с Олегом под Муромом погиб сын Владимира Изяслав. Другой сын Владимира, Мстислав-новгород ский, взял силу над Олегом, советовал князю Олегу замириться с князьями, дабы не лишиться русской земли. Согласился Олег, и недолгое замирение тишью пролилось на Русь.

Да недолго пировали братья-князья удачу: скорою тризной пир их покрылся.

В то же лето пришла саранча, месяца августа, в 28-й день, и покрыла землю, и было страшно смотреть, и шла она к северным странам, поедая и просо, а потом и траву. (По «Повести временных лет», год 6603.)

И за что страданья такие? За что бились князья? Зачем гибли в ратях-сраженьях и так, запертые в домах, простолюдины?

«Весной выедет смерд в поле пахать на коне, и приедет половчанин, ударит смерда стрелой, и возьмет его коня, потом приедет в село, заберет его жену, детей и имущество, да и дом его зажжет», – сетовал Мономах на Любечском съезде, – «а половци землю нашю несуть розно, и ради суть, оже межю нами рати».

Вся, как коростой поганой, покрылась земля, земля русичей и словян, покрылась коростой вражды, посеянной между Степью и Русью оседлой.

И вставал волей-неволей вопрос: кому это было выгодно?

Кому выгодна бойня с половцами, что просили мира и замирения? Кому выгодно использовать подлости, тупость и корысть руських князей да бояр?

Русские крепости взять тяжело, оружия было в избытке, дружины сильны, ополчение многочисленно, и исход войны предрешался заранее. Полегли б степняки по русской земле, покрыли б тела их добрую землю, и выть матерям, детям не рождаться. И разве так выгодно жить, воевать за свое уничтожение?

Но и русским война не нужна. Пусть великий князь русских земель Святополк Второй (назвать государством тогдашнюю Киевскую Русь рука не поднимается из-за разрозненности правления и разнородности племен) занимался провокациями да предательством братьев и своего народа (об этом поведаем вам чуть ниже), а половцы отвечали набегами (подчеркиваю, не масштабной войной! ведь сила их нам уже известна), так кто богател от бессмысленной бойни?

Пока однозначно одно, что Олег Святославич понимал бессмысленность войн, и платил за свое понимание братовой ненавистью, отниманием земель да поражением на реке Колокше, когда отобрали у него, забрали богатый Чернигов, взамен братья отдали «на корм» в 1097 году Новгород-Северский, захудалый тогда городишко против второго по величине после стального Киева Чернигов.

Но ему повезло (хорошее было везение, надо сказать), когда великий князь принял участие в ослеплении Василька, князя Теребовльского. И только тогда Владимир Мономах пришел в ужас и заплакал, как пишет летопись, и ужаснулось русское общество, осудив великого князя, и на Русь и к Олегу пришло долгожданное и чуточку запоздалое замирение.

Но это случилось значительно позже, в тысяча сотом году, а пока мы вернемся к вопросу: кому было выгодно истощать русскую землю, и увеличивать количество рабов, будь то русичи или половцы? Ответ однозначен – работорговцам!

А кто торговал людской силою, товаром людским? Конечно, те силы, которых кормила война.

И тут нам придется вернуться к политике великого русского князя, большого позора русских земель, Святополка.

Три силы было в Киеве при Святополке: во-первых, народ. Ну, куда же стране без народа. Затем, боярство из старых, что помнили Ярослава Мудрого, и, наконец, «уные» (юные), что наперегонки пятки лизали Святополку Второму. Народ откровенно князя любить не мог и вы дальше поймете, почему так случилось, старое боярство князь отстранил от власти с помощью мощной дружины, и потому они тоже были князю не рады. Оставались «уные», что жили за счет княжьих подачек, и потому силы своей не имели.

Сел князь на княжение вполне по закону, как самый старший внук Ярослава Мудрого. И с чего же он начал княжение? Посадил «в погреб», то есть в тюрьму, половецких послов, за что Русь немедленно получила набег и даже войну, где князь проявил себя трусовато, а половцы сожгли город Торческ, и увели громаднющий полон. Тогда то князь с перепугу и женился на дочери Тугоркана: нужно было прекратить набеги могучей орды.

И так было во все годы его длинного княжения: половцы жгли русскую землю, уводили полон, а великий князь занимался мошной да интригами. Самое что ни есть наиактивнейшее участие принимал в ослеплении кровного родственника Василька, князя Теребовльского, за что получил от братьев двоюродных, Владимира Мономаха, Давыда Святославича и Олега Святославича, «злое» письмо: «Зачем ты учинил это зло в Русской земле и всадил в нас нож? За что ослепил брата своего? Объяви нам вину его!»

И что им ответил «наидоблестнейший из князей», как он сам себя называл? Сдал с потрохами Давида Игоревича, чьи люди слепили Василька. Да признался, что ужас как боится потери власти своей: «Мне ж надо голову свою блюсти».

И такими действиями во внешней политике великий князь, что правил с 1093 по 1113 годы, всю жизнь отличался.

Да и во внутренней политике княжеской особенной доблестью не засветился: негодяйствовал во всю мочь.

Так что удерживало князя на троне до самой что ни на есть естественной смерти?

Была реальная сила! Давала деньги на подкуп князей, на оплату дружины, на содержание Киева. То были евреи-ростовщики. Сплели свои сети на Западе, заручились поддержкой власть имущих людей, которых тоже опутали сетью долгов, и кинулись в Киев, богатейший из городов того времени.

Три города сильны были в те времена: Кордова (ударение на первом слоге), центр Испании, Константинополь и Киев. Да еще посмотреть, какой город был побогаче, ибо Кордова шла к закату давно, Константинополь страдал от внутренних распрей и ежегодных всякого рода нашествий, а Киев тучнел, разрастался, мощнел.

Евреи умнели, и после разгрома Хазарии власть в Киеве не стали захватывать: достаточно было в руках удерживать князя, и Русь на коленях. Постепенно прихватив не только торговлю, но и ремесла, они и только они ростовщичествовали в стольном городе. Славяне позором считали и страшным грехом, недаром Иисус выгнал из храма торговцев, давать деньги в «рост» в долг, то бишь, под проценты. Евреи помогли (без кавычек) выгнать «смысленых» советников князя, то есть умных, совестливых, честных, и энергичных. Тому вам пример ослеплённого Василька и опального Мономаха.

При Святополке стало крайне просто управлять стольным градом: еврейские ростовщики, обложив непомерно простых киевлян поборами и долгами, получали несметно доходы (заметьте, без налогов и сборов), отдавали немалую долю князю, а тот уже содержал войско, дружину, тем самым в зародыше на корню изводил народные бунты.

Князю казалось, и, как история ведает, он, к сожалению, оказался правым, что раздор меж князей, безоружная чернь холопов и смердов и киевляне, что денно и нощно были под присмотром властей и опутаны кабалой ростовщиков, создают ему крепкий порядок.

И только после смерти великого князя (правда, правда, рука не поднимается писать его с заглавной буквы), что последовала естественной причиной от старости в 1113 году, все изменилось.

Но об этом – потом.

А сейчас вернемся к работорговле. Она приносила доходы. Очень большие доходы.

Прежде всего, кадры рабов пополнялись войной. Пленников продавали купцам, те, по давней и предварительной договоренности с местными князьками, вели пленников по извечным дорогам, а охраняли их те же князья.

Такие купцы были не из половцев (те воевали), не русичи (те брезговали таким ремеслом), причем те и другие часто-густо дружили с Византией, крайне отрицательно относившейся к продаже рабов-христиан. Значит, работорговля перешла в руки посредников. А ими оказались евреи: и рахдониты (буквально: «знающие путь), и «западного образца».

Рынок любой, а рынок рабов исключением не является, требует двух вещей: спроса и предложения. Спрос был у Фатимидов, владетелей Египта (оставляем за рамками, зачем, слишком длинная была бы история), а предложение было у их царственных собратьев, христианских государей всех масштабов и мастей. А связующей нитью служили евреи. Работорговцы.

Причем торгаши должны были быть уверены, что ни они сами, ни их имущество не пострадают. А такая безопасность в то время существовала в двух полисах-городах: Киеве и Херсонесе. Оба города были практически для врагов недоступны, стены их непреодолимы, и потому там неизбежно возникли колонии-поселения еврейских общин: назовем их диаспорами.