Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том четвертый - Нелли Шульман - Страница 2

Сахарная пудра просыпалась на заголовок: «Сенсационная победа Бобби Фишера в Рейкьявике! Советы потеряли превосходство в шахматах!». Спортивные страницы газеты усеивали фотографии с Олимпиады.

На кованом столике кафе Tambosi красовалась особая карточка. На темно-зеленом картоне в цвете заведения золотилась каллиграфическая вязь: «Приветствуем участников и гостей Олимпиады. Для вас скидка на все заказы».

Утреннее солнце цеплялось за башни Фрауенкирхе. На горизонте сияли снегами вершины Баварских Альп, но в городе пока царило лето. Пчела сонно гудела над плошкой меда рядом с газетой. Столики пестрели пышными астрами. В старинном кафе подавали завтраки на итальянский манер.

Посетителю, появившемуся в Tambosi после открытия, принесли большую чашку капучино и выпечку. Мужчина лет тридцати развернул левую, как ее называли в Баварии, Süddeutsche Zeitung, однако хорошенькая официантка поняла, что перед ней отнюдь не немец.

– Француз, – томно подумала девушка, – у них очень красивый акцент, – гость сделал заказ на отличном немецком языке, – и он сам очень хорош. Даже хромота его не портит, – мужчина пользовался антикварной тростью с рукояткой слоновой кости. Девушка оценила изысканно потрепанные джинсы, мокасины и льняную рубашку.

– Итальянцы так одеваются, – она исподтишка бросала взгляды на незнакомца, – видно, что он человек со вкусом. Наверное, спортивный журналист.

В последние две недели в мюнхенских кафе и ресторанах было не протолкнуться от посетителей. Обычно горожане в это время уезжали в Альпы или на итальянские озера.

– Но сейчас все остались дома, – дверной колокольчик звенел почти беспрестанно, – это нам на руку, – девушка усадила за столик очередных гостей, – больше выручки и больше чаевых.

На стенах висели отпечатанные с немецкой аккуратностью музыкальные афиши будущего сезона.

– Солистка кельнской оперы Магдалена Брунс выступает на предрождественских концертах, – новые посетители устроились под этой афишей, – песни Шуберта и арии из популярных опер, – официантка вздохнула.

– Она настоящий соловей, – девушка слышала певицу по радио, – и такая хорошенькая. Она замужем за будущим министром, – именно так газеты называли депутата Краузе, – у них была волшебная свадьба, словно в сказке.

Фрейлейн Брунс лукаво улыбалась с афиши. На темных волосах певицы переливалась сверкающая диадема.

– Она достойна стать даже королевой, – решила официантка, – хотя принцы не женятся на простолюдинках, – новые гости боролись с немецким меню. Девушка пришла им на помощь.

– Я говорю по-английски, по-французски и по-португальски, – улыбнулась она, – я росла в Сан-Пауло. Что вам принести?

Парни со значками участников Олимпиады оживились.

– Здорово, – заявил с американским акцентом рослый верзила, – значит, это, мы будем кофе и оладьи, – оладьи в кафе не подавали, но девушка уверила его:

– Мы все сделаем. Хотите еще вафли или круассаны? – американцы заказали и то, и другое.

– Сильвия, – позвали с кухни, – забери поднос десятого столика, – девушка заторопилась к стойке.

– Принцев у нас не дождешься, но фрейлейн Брунс повезло, пусть она будет счастлива, – давешний француз щелкнул зажигалкой. Девушка искоса посмотрела на него.

– Женат, наверное, – посетитель, впрочем, не носил кольца, – все достойные мужчины женаты, а принцы не заглядывают в обыкновенные кафе, – посетитель опять развернул газету. Белокурые волосы играли золотом в солнечных лучах.

– И глаза у него красивые, – вспомнила девушка, – голубые, словно небо…

Пьера, в общем, не интересовали спортивные таблицы, однако местную газету выпускали в большом формате.

– Удобно, чтобы закрыться, когда придет время. Штрайбль немец, он не должен опаздывать. Хотя Надин кого угодно заставит ждать, она любит поваляться в постели, – вчера в его дешевом пансионе на окраине города раздался телефонный звонок.

– Я здесь, – заметила кузина, – и успела переговорить с бошем, – Надин фыркнула, – как ты и предсказывал, на семейный обед он меня не позвал, – Пьер желчно сказал:

– И не позовет. Его папаша консервативный католик. Для них ты, можно сказать, исчадие ада, – Надин развеселилась.

– Я не жалею о несъеденных сосисках. Мы завтракаем в Tambosi на Мариенплац, – девушка жила в дорогой, оплаченной Штрайблем гостинице неподалеку, – увидимся за чашкой кофе, инспектор, – Надин добавила:

– У Ханы все в порядке. Она возится с моим племянником и варит варенье с Ладой, – Хана проводила август в цветущем Мон-Сен-Мартене.

– Я тоже, можно сказать, отдохнул, – Пьер услышал стук шпилек, – лето в Стокгольме стояло отменное. Но по всей Европе так, – он вовремя поднял газету, – удивительно, Надин пришла почти вовремя…

Кусок оладьи выпал из рта давешнего американца. Все мужчины в кафе повернули головы к двери. Кузина носила короткое черное платье и соломенную федору.

– И каблуки, – Пьер усмехнулся, – она выше Штрайбля на полголовы, – адвокат, в джинсах и элегантно помятом пиджаке, покорно тащился сзади.

– Я буду два эспрессо, – бросила через плечо Надин, – и пусть принесут фрукты, – не обращая внимания на Штрайбля, кузина прошествовала к свободному столику.

Пьер упорно рассматривал позицию на шахматной доске из статьи о Фишере и Спасском.

– Отлично, наша партия началась.

Шляпа Надин удачно загораживала от Пьера афишу концертов в мюнхенской опере. Он не хотел смотреть на улыбку мадемуазель Брунс.

– Она никогда бы меня не полюбила, – напомнил себе инспектор, – моя мать убила ее семью, – он незаметно для кузины сжал руку в кулак. Побывавшая в Лондоне летом Надин принесла вести из Хэмпстеда.

– Мы с Вороном обедали там по дороге в Озерный Край, – Пьер вскинул бровь, Надин усмехнулась:

– Ничего такого не думай, мы только друзья, – инспектор заметил:

– Друзья с обоюдной выгодой, – девушка потянулась.

– Он сидит в сердце Скалистых Гор, я веду скромный образ жизни, – кроме съемок и нечастных вечериной Надин все время проводила в Эколь де Лувр. Девушка писала работу о художниках парижской школы.

– Иногда надо расслабляться, – кузина подтолкнула Пьера, – что не повредит и тебе, – инспектор отмахнулся:

– Мне достаточно связей на одну ночь, в городе хватает веселых девчонок…

Надя и Ворон провели тихие каникулы в усадьбе его светлости. К его чести, как думала девушка, летчик не заговаривал о будущем:

– Сначала мне надо закончить университет, – она поиграла ложкой, – поработать куратором в музее… – Надя взглянула на дубовые двери кафе. Расплатившись, Штрайбль поднес к губам ее руку.

– Отдыхай, – ласково сказал адвокат, – навести Пинакотеку, пройдись по магазинам, – он снабдил Надю изрядной суммой денег, – а вечером мы отправимся в клуб.

Штрайбль уверил ее, что здешние ночные заведения не хуже лондонских или парижских.

– Скоро он потребует оплаты за развлечения, – мрачно подумала Надя, – пока мне удается обойтись поцелуями…

В Хэмпстеде, по ее выражению, было уютно, словно в могиле. Двойняшек на лето отправили в Банбери.

– У нас много дел, – объяснила Адель, – с фестивалем и остальным… – женщина повела рукой, – Фриду пока удалось отговорить от возвращения в Израиль. Вместе малышам будет веселее, – о Магдалене за столом не говорили.

– Она прислала письмо, – мрачно заметил Генрик, – но понятно, что мы не обрадуемся ее, – он помолчал, – мужу. Я ответил, что наши двери всегда открыты для нее, но не для Краузе.

Надя вздохнула:

– Они правы. Краузе действительно нацист, пусть он и разыгрывает порядочного человека. Однако я видела, что они думают не только о Магдалене, – Надя не могла знать о разговоре тети Марты с Аделью.

– Нет смысла лететь в Китай, милая, – Марта покачала головой, – вас никто не пустит в Пекин, – Адель всхлипнула:

– Тетя Марта, но это моя дочь, – они узнали так называемую мисс да Сильва по описанию Розы, – и она сейчас в опасности, – Марта погладила ее по руке.

– Павел сделает все возможное, чтобы защитить Клару и этого Пенга. Они вернутся на Тайвань, куда вы с Генриком и приедете. Надо только подождать, – Адель все-таки расплакалась.

– Я оставила ее младенцем, а теперь она взрослая девочка. Она не знает, кто я такая, нам придется все объяснять, – Марта налила ей чая.

– И объясните. Клара поймет тебя, ты в то время была ребенком, – Адель желчно сказала:

– Но Магдалена совсем не дитя. Разве она не видит, что Краузе нацист? – Марта отозвалась:

– Пока у нее на глазах розовые очки, но посмотрим, что случится дальше, – ее беспокоила будущая Олимпиада в Мюнхене.

– На работе меня никто не слушает, – сказала Марта Волку, – вернее, никто не верит в предполагаемый теракт, – полковник Кардозо в приватном разговоре сообщил, что в Израиле происходит то же самое.

– Я хотя бы уговорил начальство усилить охрану нашей делегации, – добавил племянник, – и я сам поеду в Мюнхен. Никаких новостей не приходило? – Марта была уверена в своем домашнем телефоне. Судя по шуму в трубке, племянник звонил с почтамта.

– Но мы все равно осторожны, – она повертела антикварный нож для разрезания бумаг, – нельзя ставить Альбатроса под удар, – Марта ответила:

– Одна открытка, – Брунс упорно связывался только с Парижем, – он сообщил дату, – датой было третье сентября.

– Через два дня, – Надя потушила сигарету, – поэтому мы здесь, но в городе еще полмиллиона человек, – тетя запретила им появляться в Олимпийской деревне, где сидел полковник Кардозо.

– Ваша забота – Штрайбль, – заявила она, – занимайтесь только им. Хорошо, что у нас появился еще один след…

След неожиданно возник в Стокгольме. В июле неизвестные ограбили летнюю резиденцию одного из тамошних миллионеров. Делец владел неплохой коллекцией современного искусства. Воры охотились за драгоценностями, однако прихватили и пару картин. Полотна значились в списке холстов, украденных фон Рабе. Пьер получил сведения о краже из официальной рассылки Интерпола.

– Пейзажи Марке и Сезанна, – Пьер свернул газету, – делец извивался, как уж, однако ему пришлось заговорить, – выяснилось, что миллионер приобрел картины именно в Мюнхене.

– При посредстве знакомого нам адвоката Штрайбля, – вздохнул Пьер, – у тварей оборудован схрон, как сказал бы Волк, – он надеялся, что Штрайбль похвастается холстами перед Надин.

– Поэтому его надо держать на коротком поводке, – Пьер сверился с часами, – а нам надо уходить отсюда, – он узнал загорелого парня, заглянувшего в кафе.

– Еще минута и он тоже меня узнает, – Пьер взял палку, – но здесь есть черный ход и и расторопная официантка, – девушка подлетела к столику нового гостя.

– Сматываемся, – шепнул Пьер Надин, – он упоминал, что приедет на Олимпиаду, но тогда я еще не знал, что тоже здесь окажусь, – Надя взглянула на столик.

– Наследный принц Швеции, – кивнула девушка, – ты с ним знаком? – Пьер пропустил ее вперед.

– Я обедал с королевской семьей, – улыбнулся он, – в Швеции все демократично. Надеюсь, что мы больше не столкнемся. Пошли, – велел инспектор, – устрою тебе внеурочный экзамен в Старой Пинакотеке…

Они исчезли за дверью с табличкой «Служебный выход».

Закинув загорелые ноги на ручку обитого истинно немецким плюшем кресла, Надя изучала собственные фотографии в июльском Vogue. Американцы попросили ее стать блондинкой.

– Костюм будет синим, – предупредила ее по телефону напористая дама, редактор отдела моды, – мы считаем, что светлые волосы лучше подойдут к этому оттенку…

Сет снимали в Брюсселе, на старинной улице, где в военные времена помещалось швейное ателье Портнихи. Особняк им показал отец.

– Здесь прятались я и покойный дядя Питер, – усмехнулся доктор Гольдберг, – здесь стоял передатчик вашей мамы, здесь мы хранили поддельные документы, – Надя зашелестела страницами журнала.

– Но этот снимок сделали на вокзале, – девушка вздохнула, – я должна была нести саквояж от Ателье Майер, – в последнюю минуту фоторедактор отобрал у Нади багаж.

– Иначе вся работа пойдет к черту, – парень хлопнул себя по лбу, – я забыл, что она, – американец ткнул пальцем себе за плечо, – внесла тебя в черный список, – Надя только закатила глаза.

Обед в Хэмпстеде блистал отсутствием Сабины и Инге. Ничего другого Надя и не ожидала. Сабина пребывала в Голливуде, на съемках «Китайского квартала», профессор Эйриксен проводил летнюю школу в Норвегии.

– Она никогда меня не простит, – поняла Надя, – а Инге всегда будет меня избегать. Некоторые вещи не забываются, – она захлопнула Vogue, – но хватит об этом думать, надо идти вперед.

Надя затянулась сигаретой. С золоченого подиума в вестибюле доносились тихие звуки фортепьяно.

– С Генриком все по-другому, – пришло в голову Наде, – Адель знает о случившемся, однако в этом она не похожа на сестру, – с Аделью и Генриком она не чувствовала никакой неловкости.

– У них есть заботы важнее, – хмыкнула девушка, – они ремонтируют дом, – особняк стоял в лесах, – но понятно, что они заняты не только обустройством, – приехав с ней из аэропорта в отель, Штрайбль весело сказал:

– Новомодной мебели и телевизоров здесь нет, но я обещаю, что тебе понравится, – на людях Надя настаивала на церемонном обращении.

– Нас могут услышать, – объяснила она Штрайблю, – начнутся сплетни. Ты ведь не хочешь привлекать внимание папарацци, – по лицу немца было ясно, что он не откажется от такой возможности, – поверь, ничего хорошего в этом нет, – Надя заставила себя коснуться губами его щеки, – лучше пока, как говорится, залечь на дно, – Штрайбль ей не прекословил.

– Он вообще смотрит в мне в рот, – зевнула Надя, – пора узнать, когда он за мной заедет, – после пыльных запасников Пинакотеки, где она провела утро, Наде хотелось принять душ.

– Которого здесь нет, – ухмыльнулась девушка, – словно в прошлом веке, – Надю поселили в миленькую комнатку в эркере. В окне виднелись башни Фрауенкирхе, голуби курлыкали на кованом балкончике.

– Совсем как на рю Мобийон, – Надя прислушалась к голосам из вестибюля, – но у меня в ванной комнате убили Марата, а здесь пока все безопасно, – тяжелые гостиничные ванны покоились на медных львиных лапах.

Надя подтянула к себе сумочку с портативным фотоаппаратом от «К и К». Тетя Марта велела ей соблюдать осторожность.

– Штрайбля снимать незачем, – заметила женщина, – он не прячется от объективов, – Надя фыркнула:

– Наоборот, он первый бежит навстречу папарацци. Но, может быть, он потащит меня на какие-нибудь встречи, – тетя задумалась.

– Вряд ли на деловые, но все равно постарайся передать пленку Иосифу, – пока Надя, как истинная туристка, щелкала фотоаппаратом налево и направо.

– Словно Мишель, – сестра унаследовала старый кодак Элишевы, – они сейчас, наверное, купаются в Остенде… – Наде стало тоскливо.

Она провела дома тихий, жаркий июль. В Мон-Сен-Мартен приехала мадам Ламбер с девочками. Дом хлопотал вокруг маленького Виллема. Над пчелами гудели ульи, Мишель с подружками пропадала на Амеле. На кухне не переводились земляника и малина. По ночам шли короткие дожди, на рассвете трава сада блестела росой. Надя спросонья слышала стук калитки.

– Девчонки пошли в лес, – она натягивала на себя одеяло, – можно еще подремать…

На холме росли стены будущего замка де ла Марков, в долине заложили новый спортивный центр.

– Аннет молодец, – одобрительно подумала Надя, – она не унывает. Виллем вернется, надо только ждать, – выглянув из-за колонны, она заметила у стойки портье высокую девушку.

– Брюки и жакет от Сен-Лорана, – Надя оценила модели, – шляпа у нее тоже парижская, – поток черных волос падал на стройную спину незнакомки. Рядом болтался долговязый, смуглый паренек, обремененный багажом от Vuitton. Надя неслышно вытащила на свет фотоаппарат. Паренек напоминал араба.

– На всякий случай, – она аккуратно нажала на кнопку, – девица тоже не европейского вида, – нырнув в кресло, Надя послушала стук каблуков по лестнице. Лифта в отеле не завели.

Звук шагов незнакомки стих. Надя небрежно проследовала к городскому телефону. Она помнила номер Иосифа наизусть. Полковник Кардозо снял трубку с первого гудка.

– Через полчаса встречаемся у Фрауенкирхе, – коротко сказала Надя, – есть новости, Фельдшер.

В соседний номер вела позолоченная, запертая дверь. Покрутив витую ручку, Хайди оглянулась.

– Ерунда, – напомнила себе девушка, – Мохаммед уехал к Саламе, а камер слежения здесь нет, – она не знала, где сейчас обретается Красный Принц. На пересадке в Стамбуле Саламе пообещал Хайди, что они встретятся в Мюнхене. Задрав ноги на банкетку в лаунже первого класса, Красный Принц потягивал кока-колу.

– У меня есть дела в городе, – сообщил он, – а за тобой присмотрит Мохаммед, – Хайди знала о планах самого молодого охранника Саламе. Девушка часто разговаривала с будущим поваром по-французски. За полгода Мохаммед неплохо освоил язык.

– Я закончу колледж в Швейцарии, – мечтательно сказал парень, – и устроюсь на работу в дорогой отель. Потом я смогу открыть свой ресторан, – Хайди заметила:

– Для учебы и ресторана нужны деньги, – Мохаммед гордо ответил:

– Половину суммы за акцию мне выплатили, а вторую половину я получу очень скоро…

Хайди понятия не имела, что за акцию планирует Саламе, но решила, что террористическая атака случится на Олимпиаде. Альбатрос с ней соглашался. Хайди предполагала, что Иоганн тоже сейчас в городе.

– Но и он точно ничего не знает, – девушка присела на подоконник, – он слышал что-то о третьем сентября…

Саламе был недоволен неудачным, как он выразился, исходом захвата лайнера «Сабены».

– Ребятам надо было расстрелять заложников, – сказал он Хайди, – они погибли, как мученики, но их жертва оказалась бессмысленной. В следующий раз мы такой ошибки не совершим, – обе палестинские девушки, арестованные израильтянами, получили пожизненное заключение.

– Мы их обменяем, – пообещал Саламе, – в следующей войне у нас появится много пленных, – о войне Красный Принц говорил, как о решенном деле.

Во дворе отеля колыхались холщовые зонтики. Двое смуглых парней восседали с чашками кофе за кованым столиком. Хайди наизусть помнила безопасный телефон Моссада в Риме. Отельный коммутатор услужливо соединил бы ее с Италией, однако Хайди только зло стукнула кулаком по раме окна. Звонок ничего бы ей не дал.

– Что я им скажу, – Хайди велела себе не плакать, – у меня нет точных сведений и вообще сведений.

У нее, правда, имелся адрес квартирки Альбатроса в рабочем пригороде Мюнхена. Иоганн считал, что штаб акции разместится именно там.

– Я живу в турецком квартале, – объяснил Альбатрос, – где арабы никому не бросятся в глаза, – Хайди, разумеется, не могла сообщить в Моссад эти сведения. Порывшись в сумке от Vuitton, она вытащила пачку американских сигарет.

– Тогда я больше не увижу Иоганна, – сердце зашлось болью, – ребята из Моссада застрелят его, – в Стамбуле Красный Принц оделил ее внушительной пачкой американских долларов.

– Когда все закончится, – сказал он, – мы отправимся в Альпы. В Мюнхене я буду занят, но ты развлекайся, ходи в музеи и по магазинам…

Хайди понимала, что парни в кафе, как и Мохаммад, ни на шаг от нее не отстанут. Девушка и не собиралась никуда бежать. Она ткнула окурком в изящную фарфоровую пепельницу.

– Только вместе с Альбатросом, – за полгода они виделись наедине только два раза, – мы вырвемся отсюда и больше никогда не расстанемся…

Хайди обвела глазами наборный паркет номера. Судя по всему, Саламе решил обосноваться в другом месте.

– Он не хочет отвлекаться от операции, – поняла Хайди, – осталась всего пара дней, – над башнями Фрауенкирхе золотился теплый закат. Хайди послушала звон колоколов.

– Надо выпить кофе, но я не могу видеть проклятых арабов, – Хайди сдержала ругательство, – можно заказать что-нибудь в номер, – взглянув на хронометр, она обнаружила, что провела на подоконнике часа три. Время здесь, как и на вилле Саламе, тянулось медленно.

– Я все время жду, – вздохнула девушка, – жду, когда появится Иоганн, – Альбатрос занимался подготовкой новичков и редко приезжал на виллу, – жду, когда привезут новые книги из Дамаска, жду поездки в город, чтобы послать открытку американской подруге, жду информации для шифровки, – Хайди надоело ждать.

В Стамбуле Саламе вручил ей турецкие документы с открытой немецкой визой.

– Мой паспорт в порядке, – девушка встряхнула головой, – Альбатрос тоже приехал сюда с надежными бумагами…

В квартирке Иоганна стоял телефон, но Хайди не могла туда позвонить.

– Он свяжется со мной, – девушка посмотрела на молчащий аппарат, – он выведает у Саламе, где я живу, – Хайди вздрогнула. Ручка двери соседнего номера задергалась, до нее донесся приглушенный голос:

– Чтобы открыть конструкцию, достаточно шпильки, дорогой кузен. Здешние замки не отличаются сложностью, – заскрипели шпингалеты. Юсуф, как звала его Хайди, прислонился к косяку. Девушка замерла на подоконнике.

– Мы давно не виделись, – израильтянин усмехнулся, – не бойся, я пришел, как друг…

Кивнув Пьеру и Надин, полковник Кардозо закрыл дверь.

С кухни квартирки тянуло сытным запахом жареного мяса. Окна распахнули в золотистый вечер. Во дворе унылого бетонного дома стучал мяч, ветер мотал на веревках выстиранное белье. На экране черно-белого телевизора закрутилась заставка спортивных новостей.

– Передаем результаты баскебольных матчей, – сказала хорошенькая дикторша, – сегодня, первого сентября, Германия потерпела поражение от Югославии, – Саламе приглушил звук.

– В очередной раз, – весело сказал Красный Принц, – но надо отдать им должное, в футбол они играть умеют, – в открытом чемодане лежали упаковки американской взрывчатки.

– Ты молодец, – одобрительно добавил Саламе, – прогнал тачку через три границы и никто ничего не заметил, – Иоганн пожал плечами.

– У меня немецкий паспорт, у Доктора тоже, – так они приватно называли Адольфа Ритберга, – мы отдыхали в Греции и решили вернуться домой на машине, – Ритберг, с ключами от мерседеса, встретил Иоганна в афинском аэропорту.

– Загар у тебя подходящий, – вместо приветствия сказал Доктор, – ясно, что ты провел отпуск на Средиземноморье, – то же самое услышали югославские и австрийские пограничники. Машину набили искусно спрятанной взрывчаткой.

– Оружие мы тоже везли, – Иоганн в который раз взглянул на молчащий телефон, – но я никак не мог отделаться от проклятого Ритберга и его банды, – в мерседесе сидели и две долговязые девицы, изображавшие их подружек.

Девушки хихикали, флиртуя с пограничниками, однако остальной путь проходил в мрачном молчании. Ритберг изредка заводил разговор о недавних акциях палестинцев. Одна из девчонок восторженно сказала:

– Они настоящие герои, борцы за свободу своего народа. Но в Германии тоже есть такие, – она подтолкнула подружку, – например, ты, Адольф, – Ритберг удовлетворенно улыбнулся.

Немец с разгона предложил Иоганну выбрать себе, как он выразился, развлечение на время поездки. Брунс хмуро отозвался:

– Я предпочитаю не смешивать работу, – он повел рукой, – и остальное, – Доктор хмыкнул:

– Как знаешь, – он бесцеремонно обращался к Иоганну на «ты», – тогда я возьму себе обеих, – Иоганн подозревал, что Ритберг намеренно выбирал мотели без междугородных телефонов.

– Он мне не доверяет, – вздохнул Иоганн, – он вообще никому не доверяет, – Иоганн понимал, что звонок в Лондон будет бессмысленным.

– Мы притащили в Германию оружие и взрывчатку, – он заставил себя спокойно отпить сваренного Мохаммедом кофе, – но у меня нет точных сведений об использовании товара. Может быть, Ритберг забрал все для нужд леваков, то есть неонацистов, – девицы иногда рассуждали о стойкости арийского духа и будущем возрождении Германии.

– Таких дур в каждом университете хоть лопатой греби, – разозлился Иоганн, – у Ритберга или Саламе достаточно расходного материала. На любую можно надеть пояс смертника и отправить ее в толпу на стадионе, – девиц в его квартирке, разумеется, сейчас не было.

– И Доктор сюда не приехал, – Иоганн затянулся сигаретой, – но кое-какая взрывчатка перекочевала ко мне на стол…

Саламе получил ключи от его пристанища. Иоганн не собирался возражать.

– Им нужен безопасный угол, – на кухне громыхали посудой, – хотя Ритберг, наверняка, живет в более приличном месте, – по полу единственной комнаты Иоганна разбросали спальные мешки. У него обосновались только палестинцы.

– Но наши немецкие друзья тоже здесь, – Саламе оскалил в улыбке белоснежные зубы, – они потеряли некоторых сторонников, однако они не отступятся от своего плана, – летом немецкая полиция арестовала леваков из группы Баадера-Майнхоф. Иоганн подозревал, что Ритберг хочет использовать будущий теракт палестинцев к своей выгоде.

– Но непонятно, как, – он присел на подоконник, – и непонятно, когда состоится теракт. У меня есть только одна дата, третье сентября, – услышав о дате в Сирии, Иоганн ухитрился переправить сведения в Париж. Саламе возился с разложенной на столе взрывчаткой, Мохаммед позвал из кухни:

– Скоро все будет готово. Такой баранины вы не пробовали даже дома, – баранину они купили в халяльной лавке по дороге от автобусной остановки.

– Мохаммед упомянул, что в городе все в порядке, – вспомнил Иоганн, – что гостиница хорошая. Он мог сопровождать Хайди, – сердце часто забилось, – нет, вряд ли Саламе потащил ее в Европу перед операцией, – Саламе ловко перекусил клещами проволоку.

– В общем, все, – Красный Принц разогнулся, – осталось купить дешевый будильник и дело в шляпе, – он шутливо раскланялся, – полиция Мюнхена займется взрывом машины уважаемого адвоката, а мы спокойно приступим к главной акции, – Саламе подкрутил рычажок громкости.

– Одним из решающих матчей баскетбольного турнира станет скорая игра между Югославией и СССР, – сообщила дикторша, – матч состоится третьего сентября, но билеты на него давно раскуплены, – Саламе щелкнул золоченой зажигалкой.

– Адвокат приобрел билеты, – он подмигнул Иоганну, – но до спортивного зала он не доедет. Давай перекусим, – велел Красный Принц, – пообедаю я с женой в более изысканном месте, – ковбойские ботинки Саламе простучали по дешевому линолеуму. Иоганн нарочито аккуратно растер окурок в пепельнице.

– Хайди здесь. Хватит, – разозлился Иоганн, – надо вытаскивать нас из этого дерьма.

Приоткрыв окно пошире, Брунс пошел на кухню.

Письмо, написанное каллиграфическим, знакомым Иосифу почерком, привез в Кирьят Анавим Шмуэль. Узнав о его втором за две недели ранении, брат немедленно примчался из Рима. Иосифу предложили лечь в военный госпиталь, однако полковник Кардозо отказался, сварливо заметив, что он не хочет занимать койку, предназначенную для более тяжелых пациентов.

– Дома и стены помогают, – сказал он армейским врачам, – доктор Гольдберг еще здесь, а он мне, можно сказать, второй отец, – обычно Иосиф избегал кибуца, не желая сталкиваться с Михаэлем Леви.

– Но когда-нибудь все равно придется это сделать, – напомнил он себе, – я обещал дяде Эмилю стать другим и я стану…

Он утешил себя тем, что Леви почти не выбирается из семейных комнат. Иосиф действительно так и не увидел бывшего армейского товарища.

– Врачи ходят к нему на дом, – вспомнил полковник, – а сейчас в кибуце объявили карантин, – ко времени вспышки гепатита в детском крыле Иосиф покинул Кирьят Анавим. В кибуце, впрочем, не беспокоились о болезни. Детские хвори, как думал о них Иосиф, постоянно гуляли среди малышей.

– И Шмуэль тогда вернулся в Рим, – Хайди застыла на подоконнике, – но сначала он передал мне письмо, – Иосиф выучил ее строки наизусть.

– Я сожалею о твоих ранениях, – писала кузина, – прости, что долго не отвечала тебе, – чернила на бумаге расплылись от его слез, – я пока не могу покинуть Африку, но посмотрим, что случится в будущем, – она подписалась «Твоя Ева». Иосиф помнил все, словно это случилось вчера.

– Никого другого мне не надо, – доставая конверт, он всегда плакал, – и никогда не понадобится. Я буду ждать ее столько, сколько она скажет, – написав ответ, он заметил брату:

– Ваша почта быстрее и надежнее, – Шмуэль улыбнулся, – ты, наверное, тоже собираешься в Африку или еще куда-нибудь, – Иосиф помолчал, – не кажется, что из тебя не выйдет ватиканского бюрократа, милый, – он редко обращался так к брату. Шмуэль погладил его по ладони, пальцы близнецов переплелись.

– Словно в детстве, – понял Иосиф, – мы, бывало, днями не разнимали рук. Мы на самом деле одно целое. Неудивительно, что мы влюбились в одну девушку, – он видел все по глазам Шмуэля.

– Обеты для него важнее, – вздохнул Иосиф, – он никогда не снимет с себя сан… – брат все так же разборчиво писал на ладони.

– Говорят, что в сорок лет я стану кардиналом, – прочел Иосиф, – но я не оставлю страждущих мира сего, – Иосиф поднял палец. Брат покачал головой.

– Сам знаешь, почему, – Иосиф, впрочем, не был в этом уверен.

– Церковь меняется, – сказал он себе, – Шмуэль родился евреем, но, может быть, он еще станет наместником святого Петра, – больше они с братом об этом не разговаривали. Письмо Евы Иосиф убрал в рабочий сейф, где лежала и папка так называемой Халиды Ахзиб.

– Не бойся, – Иосиф присел рядом, – скажи, где сейчас Саламе? – Хайди облизала губы.

– Скорее всего, здесь, – девушка испугалась звука собственного голоса, – он оставил меня в Стамбуле на попечение боевика, Мохаммеда, – Иосиф хорошо помнил досье бойцов «Черного сентября».

– Его отца убили пять лет назад, – он взял сигарету из пачки Халиды, – это бывший египетский летчик, бежавший из нашей тюрьмы, – Иосиф помнил и сожженные им на пляже фотографии.

– Ясно, кто помог ему бежать, – дым обжег горло, – а его сына спасли и переправили в Сирию. Ему всего восемнадцать, но волчонок вырос волком, – Хайди шмыгнула носом.

– Саламе велел мне ходить по магазинам и музеям. Внизу торчат мои охранники, – Иосиф кивнул: «Я видел», – а больше я ничего не знаю. Саламе говорил, что третьего сентября планируется акция, – она сцепила пальцы, – но как вы меня нашли?

Иосиф проявил пленку больше для проформы. На безопасной квартире Моссада в Олимпийской деревне оборудовали походную лабораторию. По описанию кузины он и так понимал, о ком идет речь. Иосиф отозвался:

– Ты попалась на глаза нашему, – полковник поискал слово, – другу. По случайному стечению обстоятельств она живет в соседнем номере. Она зоркая девушка. Увидев тебя и Мохаммеда, она насторожилась и сделала фотографии, – Иосиф терпеливо повторил:

– Где сейчас Саламе? Йохевед, – он перешел на иврит, – мы знаем, что у Альбатроса есть квартира в Мюнхене, – в ее темных глазах Иосиф увидел страх, – тебе известен его адрес или телефон? – Альбатрос не сообщал в Лондон или Париж сведений о своем пристанище.

– Еще одно лыко в его строку, – вспомнил Иосиф русское выражение, – любой оперативник на его месте поступил бы так же, однако начальство внесло его в черный список и не хочет слушать никаких доводов в его пользу, – Хайди покачала головой.

– Он обещал мне позвонить, а больше я ничего не знаю, – Иосиф сделал еще одну попытку.

– Ты боишься, – утвердительно сказал полковник, – я тебя понимаю. Йохевед, – он подался вперед, Хайди отпрянула, – я не желаю вам зла, но если случится теракт, в нем будешь виновата именно ты…

Хайди неслышно шепнула: «Вы его убьете». Иосиф хотел что-то сказать.

– Она права, – понял полковник, – узнай мы адрес Альбатроса, ему не жить, пусть он и сообщил о дате предполагаемого теракта. Хотя нет, его переправят в Израиль, чтобы выдоить из него нужные сведения и даже дядя Джон ему не поможет, – Иосиф напомнил себе:

– Хайди его больше не увидит. Я совершаю должностное преступление, – он поднялся, – не в первый раз, но теперь я хотя бы делаю это не из-за страха за карьеру, – Иосиф тихо сказал:

– Я выйду из комнаты. Ты позвонишь Альбатросу и вызовешь его на встречу завтра в центре города. Об остальном не беспокойтесь, я возьму все на себя, – Хайди неслышно отозвалась: «Почему я должна вам верить?». Иосиф обернулся на пороге.

– Потому что я видел вас в Сирии, но вы оба еще живы. Надеюсь, так случится и дальше. Звони, – он кивнул на телефон, – я сейчас вернусь, – Иосиф надеялся, что Брунс не проявит семейное упрямство.

– Он скажет, где обретается Саламе и все будет кончено, – полковник нахмурился, – третье сентября, откуда я помню дату? – он заглянул в комнату Надин. Кузина подпиливала ногти, Пьер углубился в брошюру с расписанием Игр.

– Посмотри, что произойдет третьего сентября, – велел полковник, – какие соревнования? – Надин хмыкнула:

– Баскетбольный матч. Моя бывшая родина, – девушка скривилась, – играет с Югославией. Штрайбль везет на стадион родителей, он заранее купил билеты, – Иосиф отмахнулся.

– Штрайбль здесь не при чем, он друг арабов. Надо найти события с участием израильтян. Ладно, я проверю наше оперативное расписание и усилю охрану на объектах, – кузен внезапно спросил:

– Ты можешь достать билеты на матч? – Иосиф пожал плечами.

– Могу, но Штрайбля они и пальцем не тронут, – Пьер почесал обросший светлой щетиной подбородок.

– Вдруг они хотят отвлечь внимание от основной акции, в чем бы она ни заключалась, – Иосиф решительно отозвался:

– Нет. Саламе не потратит силы на предупредительный удар. У него в распоряжении не так много боевиков, – он прислушался к звукам из соседней комнаты: «Мне пора». Дверь закрылась. Пьер заметил Наде:

– Мне почему-то кажется, что нам тоже стоит поехать на матч, – девушка только кивнула: «Да».

Иосиф застал Хайди у телефона.

– Никто не отвечает, – растерянно сказала она, – я не знаю, где… – аппарат затрещал, она сорвала трубку: «Да». Иосиф щелкнул пальцами. Хайди одними губами сказала: «Саламе».

– Хорошо, – услышал полковник, – я буду готова, милый, – попрощавшись, девушка повернулась к Иосифу:

– Через полчаса сюда поднимутся охранники. Мне надо уехать из гостиницы… – Иосиф поинтересовался: «Куда?». Хайди мрачно ответила:

– Не знаю. Саламе ничего не сказал, – полковник шагнул к ней.

– Дай мне телефон Альбатроса, – потребовал Иосиф, – я сам его найду, – Хайди прижалась к стене, он вздохнул:

– Я повторяю, что вы оба еще живы. Пиши телефон, Йохевед – в его руке оказался клочок бумаги. Иосиф помолчал.

– И будете жить дальше, обещаю.

На обтянутых фиолетовым мехом диванах хихикали парочки. Над розовым ковром пола, среди острых листьев пальм плыл сигаретный дымок. Вертящиеся люстры рассыпали по стенам блестящие блики. С танцпола слышался грустный голос Гарри Нилсона: «You always smile but in your eyes your sorrow shows, yes, it shows…». Кто-то крикнул:

– Хватит медляков! Парень, ставь настоящую музыку, нам хочется танцевать…

Заскрежетал диск, из-за стены донесся гитарный перебор, развязно заорал Мик Джаггер. Толпа завыла. Ребята с диванов перекочевали в зал, оставив за собой сладковатый запашок травки. Бархатная занавеска в конце коридора заколыхалась, Брунс выглянул наружу.

– Можно спокойно покурить, – Иоганн обвел глазами диваны, – путь свободен, – обернувшись, Альбатрос вежливо сказал:

– Я сейчас. Проверю, все ли в порядке поблизости.

Над покрытым зеленым сукном бильярдным столом тоже повесили блестящий шар. За выложенной осколками зеркала барной стойкой торчал Мохаммед. Пара охранников Саламе подпирала обтянутые шелковыми обоями стены. Красный Принц повел кием.

– Хорошо, что ты беспокоишься о моей безопасности, Альбатрос, – он ухмыльнулся, – Герберт, извини, что я украл у тебя нашего друга, – он подмигнул адвокату, – обещаю вернуть его тебе, когда предприятие закончится успехом, – Ритберг невозмутимо вогнал шар в лузу.

– Не может не закончиться, – заметил Доктор, – город кишит леваками, готовыми выйти на улицы с протестами. Главное, – он отряхнул руки от мела, – чтобы первая часть операции прошла удачно, – кроме первой части, в акции имелась и предварительная. Выскользнув в коридор, Иоганн присел на диван.

– Штрайблю они ничего не говорят, – он щелкнул зажигалкой, – а если я раскрою рот, то мне не жить. Саламе не прощает предательства, тот же самый Мохаммед меня пристрелит, – Иоганн зло стукнул кулаком по пышному меху дивана. У выхода из коридора мигала красная лампочка.

– Но это бесполезно, – он закашлялся дымом, – до ближайшей телефонной будки идти минут десять, – клуб помещался на окраине города, среди унылых индустриальных ангаров, – и мне все равно не позвонить оттуда в Лондон, – Иоганн никак не мог зайти на почту.

– Саламе не выпускает меня из вида, – занавеска зашевелилась, смуглый парень плюхнулся на диван напротив, – неужели он что-то подозревает?

Иоганн так и не увидел Хайди. Отправив его с Мохаммедом в ночной клуб, Красный Принц обещал приехать попозже.

– И приехал, но один, – под пристальным взглядом араба Иоганн чувствовал себя неуютно, – он ничего не говорил насчет Хайди, – Саламе небрежно заметил:

– Гостиница хорошая, но слишком многолюдная. Мы нашли более спокойное пристанище, – теперь Иоганн не знал, где искать Хайди. Спрашивать о таком у Саламе, разумеется, было невозможно.

– Раньше я мог рассчитывать на Мохаммеда, – будущий повар отличался болтливостью, – но сейчас и он ничего не знает…

Иоганну захотелось выругаться, однако он только выпустил дым к раскрашенному яркими разводами потолку. Штрайбль и Доктор появились в ночном клубе вместе, словно парочка дружков.

– Адольф от него не отходит, – понял Иоганн, – его пасут, до взрыва машины остался всего лишь день, – обсуждая операцию, Саламе заявил:

– В лимузин сядут его родители, что нам только на руку. Полиция будет рыть землю носом. Кроме того, – он поднял палец, – старший Штрайбль, можно сказать, вывел в люди нашего друга, – Иоганн знал, о ком идет речь, – он приедет сюда помогать расследованию, вернее, мешать ему. Мы же спокойно займемся нашим основным делом.

Брунс старался не вспоминать о своем зяте. Он, в любом случае, не хотел называть так депутата Краузе.

– Вообще Саламе слишком хорошо о нем думает, – пришло в голову Альбатросу, – Краузе может пожертвовать арабами ради собственной карьеры. Хотя нет, он дальновидный человек, он скорее пожертвует леваками.

По уверениям Адольфа, Краузе поддерживал Новую Германию. Иоганн относился к заявлениям Доктора очень скептически, однако велел себе молчать. Ритберг считал, что демонстрации в Мюнхене перерастут в выступления по всей стране.

– Словно пятьдесят лет назад во время Пивного Путча, – голубые глаза Ритберга заблестели, – но кровь мучеников не забыта. От храмов, возведенных в их память, остались одни фундаменты, – храмы, выстроенные по приказу Гитлера, разрушили после войны американцы, – но на их телах восстанет великая Германия, – Саламе усмехнулся:

– Фюрера после Пивного Путча посадили в тюрьму, – Ритберг кивнул:

– Где он написал «Майн Кампф». Я готов, – серьезно добавил Адольф, – готов провести время в заключении, чтобы возглавить новый рейх, – по мнению Иоганна, Ритбергу вместо тюрьмы грозил психиатрический госпиталь.

– Он помешался на нацистах, – его взгляд все время возвращался к красной лампочке, – а депутат Краузе ловкий человек и использует ситуацию к своей выгоде, – Ритберг заявлял, что леваки в крупных городах Германии ждут сигнала из Мюнхена.

– Я готов отправиться в тюрьму, – повторил Адольф, – но ничего такого не случится, мы установим в стране новый порядок.

Дядя о его плане не знал. Адольф считал, что Феникса необходимо известить только в случае успеха путча, как он приватно называл будущие выступления. Он не хотел, как думал Адольф, плясать под дудку стариков.

– Это моя революция, – по ночам он слышал восторженный гул толпы, – возглавив страну, я открою немцам правду о моем истинном происхождении, – Адольф считал Штрайбля необходимой жертвой.

– Надо приносить на алтарь революции даже самое дорогое, – сказал он себе, – я будущий вождь нации и должен думать о ее благе…

Взрывчатку в лимузин Штрайбля должны были уложить ребята Саламе. Откровенно не доверяя Брунсу, Адольф сначала хотел отправить его за руль лимузина.

– Пусть другие минируют машину, – сказал он Саламе, – Брунс ни о чем не узнает, – Красный Принц покачал головой.

– Он нужен в Олимпийской деревне, у него отличная подготовка. Потом мы его застрелим, а что касается Штрайбля, то он всегда водит машину сам. Шофер может показаться подозрительным его родителям, – Адольф был вынужден согласиться.

– Но нельзя оставлять его в живых, – сказал он Саламе, – Брунс слишком много знает.

Иоганну надо было выяснить, куда Саламе отвез Хайди. Потушив сигарету, он заметил охраннику:

– Шейх, наверное, снял виллу за городом, где немноголюдно, – парень зашевелил губами:

– Называется Грюнвальд, – облегченно сказал он, – рядом течет река, – он пощелкал пальцами, Иоганн улыбнулся: «Изар». Охранник кивнул:

– Верно. Место действительно тихое, там безопасно, – Иоганн поднялся.

– Как и здесь. Толпа не вернется, – на танцполе гремела музыка, – но посиди немного для надежности, – он остановился перед занавеской.

– Теперь я знаю, где Хайди. Теперь все будет хорошо, – Иоганн скрылся в облаке сигарного дыма, в треске бильярдных шаров.

Инспектор де Лу отказался от предложенного ему в прокате нового мерседеса W116. Клерк долго расхваливал низкий лимузин цвета спелой вишни с кожаными сиденьями. Пьер покачал головой.

– Я предпочитаю что-нибудь более простое, – парень приуныл, – у вас есть пежо? – по лицу клерка было ясно, что он думает о французском автопроме, однако немец только корректно заметил: «Разумеется». Крохотный пежо вычистили, но в голом салоне все равно воняло табаком.

– Присовокупим свой, – Пьер зажег сигарету, – куда надо ехать? – Надин сверилась с программой игр.

– Сначала в апартаменты Штрайблей, а потом на арену в Олимпийском парке, – она попыталась вытянуть ноги, – ты опять предпочел малютку, а не машину обычного размера, – инспектор кинул трость на заднее сиденье.

– Я привык, – Пьер вывел пежо со стоянки, – ты говорила, что у Штрайбля итальянская тачка? – Надин кивнула.

– Он ездит на феррари, однако сегодня он везет на стадион родителей. У них лимузин, – она махнула на прокатные машины, – такой, как эти, – Пьер взглянул на часы.

– Мы приедем вовремя. Главное, не попасть в пробку.

Появившись в гостинице с билетами, полковник Кардозо хмуро признался, что ему не удалось найти Хайди или Брунса. Пользуясь той же самой шпилькой, Пьер обследовал прибранный номер, откуда исчезла Хайди.

– Может быть, она оставила записку, – заметил инспектор, – не надо думать о самом плохом, – Иосиф буркнул:

– Начальству я пока ничего не сообщал. Вернее, я сказал, что Саламе здесь, – Иосиф сделал вид, что сведения исходят от агентов на Западном Берегу, – но насчет Хайди я не заикнулся, – Надя утвердительно сказала:

– Потому что иначе тебе приказали бы ее… – девушка не закончила. Иосиф невесело согласился:

– Именно. Надо подождать, нет смысла поднимать тревогу. Может быть, она или Брунс мне позвонят… – Иосиф жил в Олимпийской деревне с израильской делегацией.

– У нее есть мой телефон, – в который раз повторил себе полковник, – она свяжется со мной или Брунс наберет номер Набережной…

Телефон, полученный от Хайди, принадлежал квартирке в унылом бетонном доме в рабочем пригороде Мюнхена. Иосиф побывал там с Пьером. Кузен мог открыть любой замок.

– Телефон молчит, – сказал Иосиф по дороге на окраину, – Саламе далеко не дурак и не болтается на одном месте дольше положенного. Хайди он убрал подальше. Думаю, что в квартирке мы тоже никого не застанем, – полковник Кардозо оказался прав. Повозившись с замком, они остановились на пороге.

– Все вычистили, – Пьер повернулся к нему, – Саламе ловко уходит на дно, – в сырой комнатке пахло табаком, на дешевом телевизоре возвышалась пачка спортивных журналов.

– Мусор выбросили, – Иосиф гремел посудой на кухне, – пол вымыли, но кое-что они оставили, – полковник потряс бумажным пакетом.

– Заатар. Здесь точно побывали арабы, – Пьер прислонился к подоконнику.

– Улика косвенная, – спокойно сказал инспектор, – любой адвокат тебе в два счета докажет… – Иосиф перетряхивал яркие журнальчики.

– Брунс мог оставить весточку, – пробормотал он, – Хайди могла признаться, что видела меня. Что касается адвоката, – полковник выпрямился, – то эта братия обойдется без него, – Иосиф сдержал ругательство, – из Мюнхена они живыми не уедут…

Записки от Брунса они не нашли. Набрав номер тети Марты на Набережной, Иосиф узнал, что Альбатрос не связывался с Лондоном.

– Из городской будки за границу ему не позвонить, – рассудительно сказал Пьер, – и ясно, что ему не уйти из-под надзора Саламе. Ваши ребята в Гейдельберге, – поинтересовался инспектор де Лу, – поставили Адольфа под присмотр? – Иосиф хмыкнул:

– Ритбергу здесь делать нечего. Я понимаю, к чему ты клонишь. Он связан с арабами, однако он осторожный человек и не засветится в компании террористов, – Пьер упрямо сказал:

– Позвони вашим парням, пусть они все проверят, – то же самое Иосифу велела и тетя Марта.

– С Фридой все в порядке, – добавила она, – твои племянники трещат на двух языках, – сестра обещала в следующем году вернуться в Израиль.

– Я связалась с новым университетом в Беер-Шеве, – сказала Фрида, – они обещали взять меня на кафедру археологии, – университет основали только два года назад.

– Видишь, – ласково сказал Иосиф, – все забылось. Твой британский диплом имеет немалый вес, а до Беер-Шевы недалеко. Моше тоже служит рядом. Не забывай, в следующем году он ставит хупу, – о Маленьком Джоне в Лондоне не упоминали.

– Непонятно, что с ним произошло, – Иосиф дернул щекой, – они с Виллемом могли погибнуть, а что касается Маргариты, Джо и Марты, то их, кажется, похоронили, как и Максима…

Он велел себе не думать о Советском Союзе.

– Надо заниматься нынешней операцией, – Иосиф аккуратно сложил растрепанные журналы, – в частности, тем, что Ритберг пропал из Гейдельберга, – об этом сообщили ребята, навестившие университетский городок.

– Наш работник притворился заграничным аспирантом, – сказал Иосиф Пьеру, – на кафедре археологии ему объяснили, что доктор Ритберг еще не вернулся с раскопок в пещерах неподалеку от Нордлингена.

– Тоже в Баварии, – добавил Иосиф, – оттуда два часа на машине до Мюнхена, – инспектор подытожил:

– Вряд ли он сейчас занимается неолитическими орудиями труда. Думаю, что Ритберг решил лично побывать на Олимпийских играх, – Пьер отчего-то сказал:

– Я в следующем году тоже защищаю докторат, – Иосиф присвистнул:

– Тебе всего двадцать шесть лет, молодец. Хотя я тоже защитился в твои года, – он задумался:

– Ладно, поезжайте к Штрайблю, сопроводите его на матч. Может быть, он прихватит и Брунса, но вряд ли, он едет с родителями…

Пьер ловко втиснул пежо между дорогими машинами на обочине узкой улочки. Башни Фрауэнкирхе поднимались в лазоревое небо, над черепичными крышами старого квартала несся колокольный звон.

– Здесь их квартира, – Надя указала на буржуазный дом прошлого века, торчащий посреди средневековых особняков, – вот и Штрайбль, – она сверилась с хронометром, – он немец и не опоздает на матч, – адвокат позволил себе джинсы и рубашку-поло.

– Это его отец, – добавила девушка, – он показывал мне фотографии. Его родители сидели в концлагерях, – благобразный мужчина носил костюм с галстуком. Дама рядом простучала каблуками по булыжнику.

– Немцы есть немцы, – усмехнулась Надин, – она и на стадион носит Шанель. Они пожилые люди, Штрайбль поздний ребенок, – в разговоре с Надей адвокат вздохнул:

– Гитлер украл у папы и мамы десять лет жизни. Они встретились после войны, когда им было за тридцать, – хлопнули двери черного мерседеса. Пьер завел машину.

– Поэтому я и хотел малютку, – пежо последовал за лимузином, – в центре плохо с парковкой, – он понял:

– Мы не взяли у Иосифа бронежилеты. Ерунда, Штрайбль в полной безопасности. Но теракт может случиться на матче, пусть там и не играют израильтяне, – выбравшись из старого города, Пьер пристроился неподалеку от лимузина.

– Через пятнадцать минут будем на месте, – сказал он Наде, – у нас останется время на чашку кофе. Матч начинается в два часа дня, а сейчас только десять минут второго…

Выскочив на окружное шоссе, мерседес и пежо влились в поток машин.

С сыном за рулем адвокат Штрайбль-старший позволял себе расслабиться.

– Мальчик хорошо водит, – сказал он жене, – он аккуратный парень, – Матильда отозвалась:

– Ему пора жениться, мне хочется увидеть внуков, – Матильда часто думала о вдове адвоката Ферелли. Послав Рите письмо с соболезнованиями, она не получила ответа. Матильда не винила приятельницу.

– Вся жизнь в одно мгновение может полететь под откос, – вздохнула жена адвоката, – Микеле получил тюремный срок, – об этом они услышали в Ватикане, – Рита, наверное, приняла обеты или спряталась в глуши…

Матильда считала, что Герберт вырос разумным мальчиком. Сын не якшался с леваками, не курил травку и не заводил сомнительных знакомств. Муж посмеивался над ее торопливостью.

– Герберту только двадцать семь, – напоминал он Матильде, – в его годы я не думал о браке, – Матильда кисло сказала: «В его годы ты сидел в Дахау, милый».

Не забывая упомянуть о своем антифашистском прошлом, адвокат Штрайбль-старший, тем не менее, отказался от пенсии, положенной в Западной Германии узникам концлагерей. Матильда тоже не получала эти деньги.

Женщина оценила свой маникюр.

– Надо сходить в салон, – решила она, – а что касается выплат, то средства лишними не бывают, но Герберт-старший прав, не стоит ворошить былое, – сроки давности по преступлениям давно прошли, но Матильда не хотела, чтобы сын узнал об их уголовных делах.

– Все забыто, – муж шелестел спортивными страницами, – документы уничтожены, я вообще сидела на востоке, но осторожность еще никому не мешала.

Матильда не интересовалась спортом, но считала себя обязанной поддержать мужа и сына. Штрайбли болели за «Баварию», однако футбол на Олимпиаде, по их мнению, был неинтересным.

– Баскетбол динамичнее, – весело сказал сын, – в финале нас ждет схватка СССР и США, – Матильда вспомнила, что нынешний матч тоже обещает упорную борьбу. Муж и сын болели за югославов.

– Они тоже социалисты, – заметил Штрайбль-старший, – но я не собираюсь поддерживать СССР. Из двух зол надо выбирать меньшее…

Поток машин на шоссе двигался медленно. Матильда заметила рядом с мерседесом ободранный белый фургон. За рулем сидел смуглый парень.

– Наверняка, турок, – хмыкнула она, – Герберт-старший прав, правительство само создает себе проблему. Они наплачутся с эмигрантами, надо ограничить въезд швали в Германию, а лучше – запретить совсем, – Штрайбль-старший славился консервативными взглядами.

– Но тогда на заводах не останется работников, – хмыкнула Матильда, – молодежь не хочет вставать к станкам…

Летом в центре Мюнхена появлялись стайки дурно одетых парней и девчонок, мучающих дребезжащие гитары. Матильда считала хиппи, как их называли в газетах, бичом Германии.

– Все начинается с дурацкой музыки, – сказала она мужу, – а заканчивается, не приведи Господь, – женщина перекрестилась, – тюрьмой. Посмотри на Баадера и Майнхоф, – террористов арестовали летом, – они из приличных семей, а что из них получилось…

Предок Баадера был философом и профессом Мюнхенского университета. Муж успокаивающе сказал:

– Герберт почти каждый отпуск проводит с нами, милая, – сын всегда сопровождал их в Рим, – он вырос порядочным мальчиком и у него нет таких приятелей…

Матильда поняла, что сын ни разу не упоминал о девушках. Ей отчего-то стало страшно.

– Не дай Бог, – она помолилась про себя, – Иисус, Мария и все святые, защитите нас от такого зла, – Матильда не хотела произносить это слово.

– Герберт нормальный мальчик, – твердо сказала она себе, – он дружил только с парнями, но у подростков часто так бывает, – чтобы отвлечься, она достала из сумочки французский Vogue. Слабо зная язык, она покупала журнал больше из тщеславия. Матильда открыла снимки осенних коллекций.

– Французы умеют одеваться, этого у них не отнимешь. Герберт стал часто ездить в Париж, – пришло ей в голову, – он хорошо говорит по-французски, – Матильда полюбовалась очень красивой девушкой в скромном, почти монастырском наряде.

– Только блузка у нее прозрачная, – усмехнулась фрау Штрайбль, – снимали в венцианском палаццо, – девушка отрешенно смотрела вдаль.

– Надин для осенней коллекции дома Сен-Лоран, – Матильда вспомнила лицо девушки, – она, кажется, известная модель, – женщина осторожно сказала:

– Герберт, смотри, какая хорошенькая… – муж пробурчал:

– Не отвлекай его от вождения, – белый фургон отстал от мерседеса, – двадцать пять минут второго. Надо еще выпить кофе перед матчем, – впереди маячила олимпийская башня, как назвали конструкцию в Мюнхене. Герберт не мог не улыбнуться.

– Мы все успеем, папа, – он кивнул матери.

– Очень красивая. Я ее знаю, мы познакомились в Париже. Она сейчас в Мюнхене, – Герберт обещал себе поговорить о Надин с родителями, но пока не собрался с духом.

– Я хотел сначала объясниться с ней, – он исподтишка выбирал кольцо в витринах ювелиров, – пусть такое и старомодно, у нас еще ничего не случалось, – несмотря на работу в журналах, Надин, по его мнению, была хорошего воспитания.

– И не случится до свадьбы, – понял Герберт, – это правильно, она порядочная девушка, – мать ахнула:

– Ты знаком с моделью! – Герберт смутился.

– Надин снимается ради карманных денег. Она изучает историю искусств в Эколь де Лувр. Она бельгийка, из хорошей семьи, даже воспитывалась в монастыре, – мать одобрительно сказала:

– Католичка. И она светловолосая, – Герберт рассмеялся:

– Это ради съемки. У нее волосы цвета темного каштана, – он свернул к малой арене, – мы столкнулись в кафе и подружились, – он заметил, что мать толкнула отца локтем в бок. Адвокат нацепил очки.

– Очень мила, – пробормотал отец, – она, получается, твоя ровесница, – Герберт ответил:

– Да. Она рано потеряла мать и присматривала за младшими сестрами, – так ему объяснила Надин, – поэтому она отложила учебу, – Матильда подмигнула мужу, старший Штрайбль кашлянул.

– Приводи ее на обед, милый, – ласково сказала мать, – я уверена, что мы тоже подружимся. Прямо завтра и приводи, – Герберт внезапно решил:

– Пошли они к черту, и леваки, и арабы. Я люблю Германию, но я не пожертвую жизнью ради дурацких амбиций Адольфа. Мы обвенчаемся с Надин, – он подумал о зимней свадьбе и медовом месяце в Альпах, – и все будет хорошо…

Герберт отозвался:

– Непременно. Я позвоню ей после матча. Отлично, половина второго, мы на…

Он не успел больше ничего сказать. Оглушающий взрыв поднял мерседес в воздух. Превратившаяся в огненный шар машина встала на дыбы. Куски дымящегося железа посыпались на бетонку, Надя рванула руль на себя.

– Мы были правы, – девушка бросила пежо в сторону, – были правы, Пьер…

Над горящим мерседесом поднимался столб черного дыма.

Белые кеды Нади испачкала засохшая кровь, порванные джинсы серели пятнами пыли. Сидя в неудобном пластиковом кресле, девушка прижимала к глазу холодную примочку. Рука Нади еще болела. Покосившись на Пьера, она пошевелила пальцами.

– Полицейские посчитали нас террористами, – она взяла сигарету, – хотя какой террорист остался бы на месте взрыва?

Бросив пежо на обочине, Надя побежала к пылающему лимузину Штрайблей.

– Он мог остаться в живых, – крикнула девушка Пьеру, – он вел машину… – Надя закашлялась горьким дымом.

– Я была права, – она покусала губы, – Штрайбль действительно жил, пусть и недолго…

Она наклонилась над искалеченным телом. Кеды хлюпали в крови, Надя вдохнула запах горелой плоти. Обожженные губы зашевелились, Надя поискала глазами его руку.

– Но рук не было, – девушка уняла дрожь в пальцах, – он должен был умереть на месте, но еще держался, – Штрайбль не мог ее увидеть и не узнал ее голос.

– Я сказала, что скорая помощь в дороге, – Надя выкинула окурок в урну, – а он повторял одну дату, – Надя не могла отделаться от голоса Штрайбля.

– Ему, наверное, казалось, что он кричит, – вздохнула девушка, – хотя он еле шептал… – Надя выпрямилась в кресле.

– Пятое сентября, – вспомнила она, – пятое сентября, Ритберг, великая Германия, – Штрайбль умер именно на этом слове.

– И его родители мертвы, они превратились в прах, – по лицу Нади покатились слезы, – погибло еще трое, с десяток человек ранено, – одним из раненых оказался кузен Пьер. Надя покосилась на пластырь, пересекающий его небритую щеку.

– Царапина, – словно услышав ее, сказал кузен, – интересно, нас арестуют? – им не позволили позвонить Иосифу. Удостоверение инспектора Сюртэ, предъявленное Пьером, не произвело никакого впечатления на немецких полицейских.

– Его рана не помешала им надеть на нас наручники и сунуть в фургон, – Надя отпила остывшего кофе в картонном стаканчике, – ему кинули бинт, я его сама перевязала…

В фургоне, отдышавшись, кузен заметил:

– Ты видела белый грузовичок? – Надя кивнула:

– За рулем сидел смуглый парень, явно не немец, – Пьер с шумом втянул в себя воздух.

– Надеюсь, перед допросами мне зашьют порез, – пробормотал он, – я уверен, что в фургоне сидели парни Саламе, они наблюдали за происходящим, – Пьер считал, что мерседес взорвали не дистанционно.

– Устройство простое, – объяснил он, – нужны только дешевые часы. Они выставили время на половину второго и приехали проверить, все ли в порядке, – Надя нахмурилась.

– Фургон исчез с дороги минут за пять до взрыва, они не хотели рисковать и оставаться рядом, – о Брунсе ни она, ни Пьер не упоминали.

– Словно по негласной договоренности, – поняла Надя, – полиции о нем знать нельзя, – она понятия не имела, сидел ли Иоганн в фургоне.

– Саламе мог приказать ему заминировать мерседес, – вздохнула Надя, – а Иоганн не мог отказаться, – Пьер неслышно сказал:

– Насчет квартиры Брунса я умолчу. Иосиф тоже ничего не скажет, – он допил кофе, – и, тем более, нельзя упоминать о Хайди, – за окном курилки университетского госпиталя сверкала яркая лазурь неба.

– Даже радио не послушать, – Надя не нашла репродуктора, – но вечерние газеты, наверное, выйдут с информацией о взрыве. Здесь не Советский Союз, такое не станут скрывать, – в курилку их привели из кабинета врача. Пьером и Надей занимался молчаливый доктор.

– Полицейский последовал за нами, – поняла Надя, – он никуда не двигается от дверей, – полицейский, молодой парень при резиновой дубинке и оружии, откровенно рассматривал Надю. Девушка вспомнила обгоревшие яркие страницы, разбросанные вокруг руин мерседеса. Надю затошнило.

– Рядом лежала оторванная женская кисть, – она закрыла глаза, – фрау Матильда читала в машине Vogue с моим сетом для Сен-Лорана, – подышав, Надя справилась с собой.

– Значит, Ритберг здесь, – шепнула она кузену, – он, наверняка, действует вместе с арабами, – Пьер задумался.

– Или после них. Но случившееся не тянет на террористическую атаку. Израильтяне могли поехать на игру, как зрители, однако Саламе взорвал не арену, а машину семьи, не имеющей никакого отношения к Израилю…

Надя заметила: «Во взрыве могут обвинить леваков». Пьер невесело отозвался:

– Я уверен, что так и будет, а в это время Саламе спокойно подготовит настоящий теракт, – Надя почесала спутавшиеся, пропахшие гарью волосы.

– До пятого сентября осталось два дня, – она прислушалась к шагам в коридоре, – получается, что Ритберг ждет настоящей… – дверь открылась, Надя оборвала себя.

Полицейский заметно подтянулся. Невысокий, полноватый мужчина с лысиной, заглянувший в курилку, носил потрепанный костюм и неожиданный для теплого сентября вязаный жилет. Галстук лоснился, на пиджаке недоставало одной пуговицы.

– Идите, – скрипуче сказал он полицейскому, – дальше я сам, – под мышкой он тащил папку.

– Принесите нам кофе, -добавил он в спину парню, – спасибо, Юрген, – незнакомец устроился на стуле напротив Нади и Пьера.

– Все разрешилось, месье де Лу, – сказал он на неловком французском языке, – ваше удостоверение, прошу, – Пьер взял книжечку.

– Мадемуазель Гольдберг и я говорим по-немецки, – сообщил он, – с кем имеем честь? – незнакомец приподнялся.

– Комиссар Вольфганг Хассельман, криминальная полиция Мюнхена, – он разложил на коленях папку, – расскажите мне все с самого начала.

Зашуршали яркие страницы TZ, местного мюнхенского, как выражались американцы, таблоида. Комиссар Хассельман заметил:

– В «Курьере» ты прочтешь то же самое, – депутат Краузе поиграл дорогой ручкой, – произошла трагическая случайность, – Вольфганг поднял бровь, – боссам автопрома это не понравилось, но у нас не было другого выхода…

Лично позвонив в Штутгарт, где помещалось руководство компании, Вольфганг объяснил, что интересы следствия требуют вольного обращения с фактами.

– Теперь у нас упадут продажи, – услышал он недовольный голос, – мерседес – надежная машина, у него не взрывается двигатель, – комиссар отозвался:

– Речь идет о просьбе из Бонна. Кажется, на Олимпиаде орудуют террористы, но мы не хотим их спугнуть…

Утром Вольфганг побывал в ангаре, где проходила техническая экспертиза остатков мерседеса. Вылезая из полицейской машины, он заметил у ворот долговязого, загорелого парня в потрепанных джинсах и расписанной разноцветными кругами майке. Полковник Кардозо явился на рандеву чуть ли не босиком.

– Вернее, в сандалиях и даже без носков, – недовольно подумал комиссар, – у него борода точно как у хиппи, – борода и майка не помешали полковнику клещом вцепиться в обгоревшее железо.

– В морге я побывал вчера, спасибо за соответствующий звонок, – заявил он Вольфгангу, – однако от бедняг мало что осталось, осматривать было нечего, – полковник пыхнул дымом, – прах и пепел, как у жертв нацистов…

Комиссар Хассельман, передернувшись, ничего не сказал. Он чувствовал вину перед Иосифом, как велел называть его моссадовец.

– Хотя по возрасту он не мог оказаться в лагере, – напомнил себе Вольфганг, – он, наверняка, родился в Израиле, то есть в Палестине, – в ангаре выяснилось, что, несмотря на медицинское образование, Иосиф разбирается и в технике.

– Нужда заставила, – коротко объяснил израильтянин, – однако у вас хорошие эксперты. Немцы всегда славились дотошностью во всем, касающемся машин и механизмов, – один из работников, занимавшихся остатками мерседеса, гордо сказал:

– Именно. Я в криминальной полиции тридцать лет, – из-за спины Иосифа комиссар делал проклятому старику отчаянные знаки, – я пришел сюда из консорциума «ИГ-Фарбен», который… – полковник Кардозо прервал его:

– Поставлял отравляющие газы для лагерей уничтожения, – в ангаре повисла тишина, – давайте займемся делом…

Мерседес Штрайблей погиб от американской взрывчатки. Товар, как выразился полковник Кардозо, пользовался спросом на рынке.

– Арабы скорее использовали бы взрывчатку русскую, – сказал кто-то из экспертов, – они все находятся на содержании СССР, – полковник Кардозо рассматривал искореженные остатки дешевого будильника.

– Нет, – он покачал головой, – то есть вы правы, так называемая Организация Освобождения Палестины действительно тесно сотрудничает с Советским Союзом, однако в данном случае арабы хотели отвести от себя подозрения. Это обманка, – он указал на столы, где разложили металл бывшего мерседеса, – настоящий удар случится позже…

Иосиф добавил: «Пятого сентября, если верить умиравшему Штрайблю».

Полковник знал от кузины Надин, что комиссар скептически отнесся к, как он заметил, бреду.

– Он считает слова Штрайбля ерундой, – кузина устроилась на подоконнике своего номера, – когда речь зашла о Ритберге, он фыркнул и заявил, что Ритберг – будущий профессор и депутат Бундестага, – Иосиф мрачно отозвался:

– Не сомневаюсь. Рука руку моет, – он потер обросший светлой щетиной подбородок, – ясно, что немцы нам не помощники, – комиссар Хассельман решил, что мерседес подорвали леваки.

– Семья Штрайблей не имела отношения к Израилю, – сказал он полковнику Кардозо, – но и адвокат и его сын славились консервативными взглядами, – Иосиф велел себе прикусить язык.

– У нас нет улик против покойного Штрайбля, – невесело сказал Пьер, – его визит в Париж – не преступление, немцы не поверят показаниям Микеле Ферелли, – Иосиф предложил запросить соответствующую справку в Израиле, – а свидетельство Магдалены, – Пьер велел себе говорить спокойно, – не примут во внимание, тогда с нее еще не сняли психиатрического диагноза, – Надя затянулась сигаретой.

– Номер оплачен до конца Олимпиады, – заметила девушка, – я могу заняться чем-нибудь полезным, – Иосиф задумался.

– Ты нужен мне в Олимпийской деревне, – повернулся он к Пьеру, – одна голова хорошо, а две лучше. У тебя всегда был зоркий глаз, ты почуешь неладное…

Наде полковник велел объезжать дорогие пригороды Мюнхена.

– Саламе мог отправить Хайди в Австрию, – добавил Иосиф, – но я думаю, что шейх держит ее при себе. Тебе придется искать черную кошку в темной комнате, – вздохнул он, – но Хайди – это путь к Саламе, то есть возможность остановить будущий теракт…

Комиссар Хассельман оценил итальянский костюм бывшего университететского товарища и его золотые часы. Депутат Краузе прилетел в Мюнхен первым утренним рейсом из Кельна.

– Штрайбль вывел меня в люди, – сказал он Вольфгангу в аэропорту, – мы с Гербертом дружили, я был для него словно старший брат. Штрайбль назначил меня душеприказчиком, упокой их души Иисус, Мария и все святые, – Краузе перекрестился.

– Значит, говоришь, это леваки? – комисссар отчего-то подумал:

– Интересно, его жена знает, что он отказался ее защищать? – Вольфганг хмыкнул:

– Если узнает, она уйдет от Фридриха, – комиссар подозревал, что Краузе держит рот на замке, – но информация засекречена и останется такой, как с мерседесом, – Вольфганг кивнул:

– Именно они, хотя израильтяне настаивают, что во взрыве виноваты палестинцы. Они считают инцидент обманной акцией для отвода глаз, – комиссар услышал это от полковника Кардозо. Краузе свернул газету.

– Но ты так не считаешь, – утвердительно сказал депутат, – да, Вольфганг? – комиссар послушал шум утренней улицы за окном. Солнце приятно грело лицо.

– Послезавтра пятое сентября, – вспомнил он, – ерунда, у страха глаза велики, – он честно ответил: «Не считаю». Краузе подытожил:

– Отлично. У евреев ничего не случится, а мы спокойно займемся леваками, – он поднялся.

– Пора за работу, комиссар. Убийство Штрайблей не останется неотмщенным.

Сонная осенняя пчела вилась вокруг пышного букета махровых астр. Терраса виллы выходила на тихий Изар. На темной воде реки качались желтые листья. Старинный мост вел к особнякам дорогого пригорода Грюнвальд. Красному Принцу мост вначале не понравился.

– С него видно террасу, – Саламе пощелкал пальцами, – получается, что ограда ни к чему…

Патио и лужайку, спускающуюся к реке, обнесли стеной. Хайди третий день кряду рассматривала скучный серый бетон.

– Здесь хотя бы нет колючей проволоки, – мрачно подумала девушка, – но сбежать можно только с лестницей, – Хайди предполагала, что отыщет стремянку в подвалах виллы, но девушка не собиралась никуда бежать без Альбатроса.

Несмотря на опасения Саламе за три дня по мосту прошло ровно три человека.

– Два школьника с велосипедами и старик с собачкой, – Хайди затянулась сигаретой, – и они не обратили на меня внимания. Мало ли кто пьет кофе на солнышке и читает журналы…

Вилла стояла на окраине пригорода. На холмистом берегу Изара возвышался белокаменный донжон средневекового замка. Строение тонуло в пышной зелени.

– Его будут реставрировать, – заметил Саламе, – но это только разговоры. Зевак рядом не ожидается, место безопасное…

Шейх приезжал на виллу после темноты. В гостиной особняка днями болтались парни из охранников Саламе. Палестинцы сменялись вечером, однако Хайди пока не видела Иоганна.

– Он может быть мертв, – девушка сглотнула, – Саламе мог что-то заподозрить и его застрелить, – на вилле имелся телефон, но Хайди не могла подойти к аппарату.

.Юсуф не знает здешнего номера, – поняла девушка, – он вообще не знает, где я и мне с ним не связаться…

Она знала телефон израильтянина в Олимпийской деревне, но, как мрачно думала Хайди, с тем же успехом она могла пытаться позвонить на Луну. В гостиной всегда торчали охранники, не пропускающие ни одной олимпийской трансляции. Телевизор здесь был цветной, последней модели.

– Саламе не жалеет денег, – Хайди взглянула на пустынный мостик, – он извинился, что мне придется отложить покупки, но обещал, что я скоро все наверстаю, – кроме спортивных передач охранники смотрели и новости.

Из соображений скромности Хайди не заходила в комнату к посторонним мужчинам, однако девушка слышала разговоры палестинцев.

– Взорвалась какая-то машина, – ей стало страшно, – что, если там были израильтяне?

Саламе о взрыве ничего не говорил.

– Он нервничает, – Хайди ткнула окурком в пепельницу, – он просыпается и спускается в гостиную, – Хайди подозревала, что Красный Принц ведет разговоры по телефону.

– У него есть база в городе, – поняла девушка, – может быть, и не одна. Там сидят боевики, там он проводит дни, а здесь он появляется ночью…

Из Мюнхена в Грюнвальд ходил древний трамвай. Из окна машины Хайди увидела выкрашенную в синий цвет деревянную будочку конечной остановки. Окошечко обвешали газетами, на прилавке стояли банки со сладостями: Девушка вернулась к привезенным из гостиницы модным журналам.

– Саламе не поедет на трамвае, – Хайди шмыгнула носом, – он все время меняет автомобили, – Хайди подозревала, что палестинцы взяли напрокат с десяток машин.

– Денег у них достаточно, – девушка прикурила еще одну сигарету, – Мохаммед после акции отправится на учебу в Швейцарию, – Хайди насторожилась.

– Это он говорил сегодня, – Мохаммед приносил ей обед на террасу, – а взрыв случился вчера, третьего сентября. Значит, акция еще состоится…

Ветер шелестел страницами Vogue. Хайди взглянула на очень красивую девушку в почти прозрачной блузке от Сен-Лорана.

– Именно о ней упоминал Юсуф, – в гостинице она видела модель только мельком, – он сказал, что Надин друг Израиля. Может быть, она тоже еврейка…

С моста послышался велосипедный звонок. Подняв глаза, Хайди выронила журнал на теплые камни террасы.

– В журнале у нее крашеные волосы, – поняла девушка, – свои у нее цвета темного каштана, – Надин носила хипповские джинсы и вышитую рубашку. За спиной девушки болтался студенческого вида рюкзак. Заметив Хайди, Надин слезла с велосипеда. Помахав, модель исчезла из вида.

– Она пошла к ограде, – Хайди оглянулась, – хорошо, что гостиная выходит окнами на улицу. Хотя охранники всегда опускают жалюзи, – Хайди ахнула. Надин устроилась на стене.

– Я быстро, – деловито сказала девушка, – где Альбатрос и когда следующая акция? Пятого сентября, – темные глаза требовательно взглянули на нее, – да? – Хайди растерянно ответила:

– Не знаю. Но взрыв не акция, они готовят что-то еще, – Хайди покраснела, – я не видела Альбатроса, он сюда не приезжал, – потянувшись, Надин коснулась ее руки.

– Теперь мы знаем, где ты, – серьезно сказала девушка, – не волнуйся, Хайди, мы поможем тебе и Иоганну, – Хайди невольно спросила: «Почему?». Надин хмыкнула:

– Все евреи ответственны друг за друга. И вообще, мы семья, – она пожала пальцы Хайди, – все будет хорошо, милая…

Ловко спрыгнув со стены, Надя взобралась на велосипед.

– Иосиф с Пьером в Олимпийской деревне, – девушка покатила к трамвайному кольцу, – где мне делать нечего, но я позвоню тете Марте, – полковник Кардозо не хотел вмешивать в дело, как он выразился, стариков.

– Его амбиции меня не интересуют, – Надя оставила позади мостик, – тетя должна знать, что здесь происходит, – заслышав шум трамвая, она заработала педалями.

– Значит, ты теперь безработный, – смешливо сказал Ритберг, – и тебе не выплатили выходного пособия, Брунс…

Доктор философии всегда обращался к Иоганну в фамильярной манере. Адольф поболтал круассаном в большой чашке кофе с молоком.

– Мохаммед станет отличным поваром, – заметил он, – выпечка у него очень достойная, – вчера они перекочевали в очередную безликую квартирку в одной из бетонных башен в пригороде Мюнхена.

– Теперь мы ближе к Олимпийскому парку, – понял Иоганн, – можно сказать, на его пороге…

Саламе появлялся в квартирках только утром. Понимая, где Красный Принц проводит ночи, Иоганн старался не думать об этом.

– Скоро все закончится, – упрямо повторял себе Брунс, – Хайди забудет о нем. Саламе не участвует в акции, но все равно, ему недолго осталось жить, – акция должна была состояться завтра, однако Иоганн понятия не имел, в чем она будет заключаться.

– Однако Саламе прав, – вздохнул Брунс, – полиция занялась расследованием взрыва и не обращает внимания на Олимпиаду…

Вернувшиеся с разведки боевики доложили, что в Олимпийской деревне у них не потребовали документов.

– Нас приняли за спортсменов из Северной Африки, – хохотнул Мохаммед, – что произойдет и завтра, – Иоганн чувствовал на себе пристальный взгляд Саламе.

– И Адольф на меня так смотрит, – разозлился Альбатрос, – но нельзя впадать в паранойю, – он утешал себя тем, что в Олимпийскую деревню его не послали из-за бессмысленности предприятия.

– Меня тем более никто не остановил бы, – Иоганн чистил свой Heckler & Koch, – у меня европейская внешность. Саламе хочет отправить в деревню арабов и это случится завтра, – на стене кухни висел официальный план олимпийского парка. Одну из улиц обвели красным фломастером.

– Коноллиштрассе, – понял Иоганн, – она рядом с воротами, ведущими в деревню. Неужели там живут израильтяне? – Брунс очнулся от веселого голоса Адольфа.

– Нам повезло, что организация Олимпиады, – Ритберг пощелкал пальцами, – беспорядочна. В добровольцы брали любого, достаточно было прийти и записаться.

Кроме двоих парней из левых кругов, в Олимпийской деревне работало и двое фидаинов, как себя называли палестинцы, из «Черного сентября» Саламе. Красный Принц выбрал арабов, хорошо говоривших по-английски.

– Брунса он туда не послал и правильно сделал, – Адольф раскурил сигарету, – шейх ему не доверяет, – Ритберг считал покойного Штрайбля откровенным дураком. Адольф не сожалел об убийстве друга юности.

– Штрайбль попался на удочку Брунса, – Иоганн мог оказаться агентом БНД, западногерманской разведки, – его внедрили в левые круги, чтобы следить за нами, – с документами Брунса все было в порядке, однако Адольф не сомневался в способности БНД нарисовать агентам какие угодно бумаги.

– БНД или BfV, местной контрразведки, – объяснил он Саламе, – скорее всего, Брунс работает на оба ведомства, – шейх задумался.

– Я не хочу его сейчас убивать, но и брать его на акцию опасно. Однако он минировал лимузин Штрайбля и не предотвратил взрыв, – Саламе помолчал, – будь он агентом, он нашел бы способ связаться с кураторами, – Адольф отмахнулся:

– Немецкая разведка посчитала Штрайблей косвенным ущербом. Для них важнее поймать вас, то есть нас, – он обвел рукой кухню, – что можно сделать, только притворившись занятыми расследованием взрыва. Хорошо, что сюда приехал Краузе, – добавил Адольф, – с ним свяжутся и объяснят, как себя надо вести…

Сегодня газеты напечатали проникновенный некролог Штрайблям. Под статьей подписался даже ненавидимый консервативными баварцами левый канцлер Брандт. Похоронная месса и погребение должны были состояться после Олимпиады.

– Краузе знает свое место, – подытожил Адольф, – а что касается Брунса, то завтрашняя ночь покажет, что к чему, – Брунс загнал патрон в ствол пистолета-автомата, Адольф невольно вздрогнул. Прозрачные глаза Альбатроса, как его называли арабы, были спокойны.

– У него очень знакомое лицо, – Адольф понятия не имел, где сейчас обретался его старший брат по матери, – но это только совпадение, – Брунс невозмутимо отозвался:

– Именно так, мой господин, но я надеюсь на расположение ко мне шейха Али Хассана, – Адольф подмигнул ему:

– Завтра ночью ты сможешь доказать свою верность не словом, а делом, Брунс.

Сидя на подоконнике эркера, Фридрих Краузе рассматривал покрытые патиной купола башен Фрауэнкирхе. Несмотря на занятость, вчера он заглянул на воскресную мессу, куда пришли и журналисты. Краузе никогда не упускал возможности пообщаться с прессой. Под пепельницей лежал местный «Курьер». Фридрих всегда хорошо получался на фотографиях.

– Но с Магдаленой под руку я смотрелся бы лучше, – он затосковал по жене, – хотя нельзя вызывать ее сюда, у меня не получится уделить ей должного внимания…

За девять месяцев брака Фридрих неожиданно для себя привязался к жене.

– Я даже не хочу детей, – понял Краузе, – малыши выигрышны для карьеры политика, но Магдалена отвлечется на их воспитание, а я перейду в разряд вторых скрипок, – ему нравилось нескрываемое восхищение жены.

– Ко мне никто никогда так не относился, – вздохнул Краузе, – Хана на меня смотрела, словно я мебель, – он напомнил себе, что нельзя быть эгоистом.

– Я сорву бедную девочку с места, – Фридрих зажег сигарету, – и для чего? Она будет сидеть в номере, в полицию ей хода нет…

Краузе достал из кармана пиджака простой блокнот на резинке. Как он и предполагал, бывший соученик Вольфганг растерялся в деле такого масштаба.

– Он топчется на месте, – хмыкнул Фридрих, – хотя, откровенно говоря, искать виновников взрыва все равно, что искать иголку в стоге сена…

Краузе прочел показания старого знакомца, инспектора де Лу. Ему не нравилось появление брата Ханы на Олимпиаде. Краузе не позволял себе недооценивать инспектора.

– Ему нет и тридцати лет, однако его называют лучшим сыщиком Франции, – вспомнил Фридрих, – хотя он занимается только преступлениями в сфере искусства, – последнее нравилось Краузе еще меньше.

У покойного Штрайбля имелся доступ в хранилище, как приватно называли неприметную квартиру на окраине Мюнхена, до отказа набитую полотнами, рисунками и эскизами. Творения дегенеративных, как их назвали нацисты, художников, всегда хорошо расходились на рынке. Дорогие полотна продавались на серых аукционах.

– Вроде устраиваемых Вале, – Фридриха что-то неуловимо беспокоило, – а более дешевые вещи можно купить напрямую. Вернее, можно было через Штрайбля, – он подозревал, что инспектор де Лу приехал в Мюнхен не ради спортивных соревнований.

– Мерзавец что-то пронюхал, – Фридрих закурил, – но я звонил Хранителю, у него все в порядке, – бывший арт-дилер, торговавший дегенеративным искусством в нацистские врмена, вел тихий образ жизни, присматривая за коллекцией.

Фридрих не рисковал покупать такие вещи. Он устраивал приемы, в апартаменты приходили журналисты и политики. Не желая вызывать подозрения и порождать в людях ненужное любопытство, Фридрих все-таки не устоял перед одной картиной, приобретенной им с большой скидкой члена движения. Полотно хранилось в особняке на Северном море, куда пресса не допускалась. Журналисты уважали стремление Краузе к уединению.

– Дайте нам отдохнуть, ребята, – смешливо сказал Фридрих, – мы с фрейлейн Брунс публичные люди, но нам хочется иногда побыть вдвоем, – он объяснил жене, что выбрал картину на аукционе.

– Девушка напоминает тебя, – Краузе погладил ее по щеке, – теперь ты всегда будешь рядом, даже если ты на гастролях, – Магдалена ахнула:

– Но это очень дорогое полотно, импрессионисты всегда в цене… – Краузе полюбовался большеглазой красавицей в испанском костюме.

– Кес ван Донген – фовист, – он мягко поправил жену, – ты знаешь, как я люблю тебя в роли Кармен…

Магдалена пела арии из оперы Бизе только в концертах. Дирижер Кельнской оперы считал, что ее тембр голоса не подходит для драматических ролей. С оборота холста давно свели соответствующую надпись, однако Краузе помнил провенанс картины.

– И помнить нечего, – он взглянул на молчащий телефон, – ван Донген продал эскиз в двенадцатом году барону Пьеру де Лу, деду нынешнего инспектора…

Краузе не сомневался, что полицейский составил каталог наследной коллекции, исчезнувшей во время войны.

– Вернее, вывезенной в рейх, – поправил себя Фридрих, – но я никогда не увижу его на пороге моего дома, – он решил, что спутница инспектора послужила подсадной уткой. Фридрих смутно помнил девушку со страниц журналов, которые читала Магдалена.

– Все модели зарабатывают себе на жизнь постелью, – презрительно подумал Фридрих, – а она еще и следила за дураком Штрайблем… – Краузе считал, что Штрайбля взорвали очень вовремя.

– Иначе инспектор его арестовал бы, – Фридрих соскочил с подоконника, – но месье де Лу или его спутницу за решетку не отправишь, против них нет улик, – Краузе не нравилось, что инспектор и мадемуазель Гольдберг видели белый фургон со смуглым парнем за рулем.

– Но это не улика, – напомнил он себе, – только зацепка. Однако мне надо кого-нибудь сдать полиции. Пусть они роют носом землю, а в Олимпийской деревне все пойдет по плану, – Фридрих растерянно понял, что сдавать ему некого.

– Не Адольфа, – он не сомневался, что Ритберг сейчас в Мюнхене, – и не Саламе, иначе мне не жить. И они могут убить Магдалену, – Краузе стало страшно, – вернее, они так и сделают…

Фридрих избегал называть свое чувство к жене любовью.

– Аналитик сказал бы, что я себя защищаю, – понял Краузе, – разрыв с Ханой прошел для меня очень болезненно. Хана меня все время воспитывала, но Магдалена совсем другая, я стал для нее наставником, – телефон затрещал. Краузе сорвал трубку: «Слушаю».

– Милый, – нежно сказала Магдалена, – я соскучилась, – Фридрих невольно улыбнулся, – как у тебя дела? – он услышал шум в трубке.

– Все хорошо, – уверил ее Краузе, – что там стучит? – Магдалена хихикнула:

– Господин из газовой компании проверяет трубы. Он объяснил, что это бесплатно для постоянных клиентов. Он очень милый, показал мне фотографии внуков, я напоила его кофе. Погоди, – велела жена, – он хочет с тобой поговорить. Я вернусь, только сниму суп с плиты.. – пальцы Краузе похолодели, он до боли сжал трубку.

– Здравствуй, мой мальчик, – старик закашлялся, – давно мы не болтали, – Фридрих узнал голос главы гамбургской ячейки, бывшего партайгеноссе Манфреда, работника СС:

– Ему сейчас лет семьдесят, – понял Краузе, – Феникс не теряет времени, – Манфред благодушно продолжил:

– Поздравляю со свадьбой, милый. Жена у тебя хорошенькая, я ее помню подростком. Рассказать тебе, что с ней сделали бы в рейхе… – Краузе выдавил из себя:

– Не надо. Я знаю… – Манфред подытожил:

– Вот и славно. То же самое с ней может случиться сейчас, например, из-за утечки газа. Поэтому веди себя разумно, Фридрих… – Краузе попытался возразить:

– Но надо кого-то арестовать, иначе полиция не успокоится… – Манфред коротко ответил:

– Ты получишь необходимые имена… – его голос изменился:

– Да, фрау Краузе. Я сказал вашему мужу, что трубы в порядке, газовая система безопасна, – Магдалена прощебетала:

– Извини, мне надо выпустить мастера. Поговорим позже, милый… – швырнув трубку на рычаг, Краузе бессильно выругался.

Антикварная трость с рукояткой слоновой кости простучала по дешевому линолеуму. Заглянув в тесную комнатку с двухярусными кроватями, Пьер скептически сказал:

– Я никогда не бывал в кибуце, но, кажется, попал в него в Мюнхене… – Иосиф развел руками.

– Немцы сэкономили на строительстве, – он постучал по унылой стене квартирки, – им требовалось разместить шесть тысяч только спортсменов, не говоря о судьях, тренерах и остальных, – дверь на балкон распахнули, Пьер направился именно туда. На выложенном плиткой полу стояла пластиковая мебель.

– После игр из олимпийской деревни сделают студенческое общежитие, – Иосиф плюхнулся на стул, – ребятам осталось шесть дней, можно потерпеть, – перегнувшись через перила, Пьер помахал кузине Надин. Девушка изучала шаткую ограду неподалеку от дома, где расположилась израильская делегация.

– Здесь очень тихое место, – инспектор бросил Иосифу пачку сигарет, – ближайшие ворота с охранниками… – Иосиф издевательски фыркнул, – находятся в полукилометре отсюда…

Расположение ворот и стало причиной сегодняшнего недопонимания, как мрачно выразился Иосиф о результатах очередного совещания с немцами. Полковник Кардозо попросил перевести израильскую делегацию в более людное место. Комиссар Хассельман, представлявший мюнхенскую полицию, удивился.

– Вы просили об уединенном здании, полковник, – заметил он, – объяснив, что так легче организовать охрану…

Иосиф кивнул:

– Правильно. Мы получили такое здание, за что большое вам спасибо, – он помолчал, – но сейчас, как знают присутствующие, обстоятельства изменились, – Хассельман выразительно закатил глаза.

Комиссар полиции настаивал, что взрыв лимузина Штрайблей не имеет отношения к происходящему на Олимпиаде. Иосиф соглашался, что белый фургон, виденный Пьером и Надей, может быть просто фургоном.

– Особенно учитывая, что вы не запомнили номера, – сказал он Пьеру, – но что касается ворот, то рядом с ними безопасней, чем здесь, – снизу раздался лязг. Надин крикнула:

– Перебраться через ограду – плевое дело, – кузина подошла ближе к балкону, – особенно для спортсменов или людей с хорошей подготовкой, то есть… – Пьер хмуро заметил:

«Террористов». Иосиф повел дымящейся сигаретой:

– О чем я и сказал Хассельману, прибавив, что охрана деревни отличается небрежностью, – Надя сама испытала эту небрежность, получив от Иосифа куртку израильской делегации.

– У меня никто не попросил карточки участника, – отрапортовала кузина, – как не попросят ее… – Надин не закончила, Иосиф помотал головой.

– Саламе не потащит сюда Хайди, – пока его начальство не знало о пребывании девушки в Мюнхене, – но ей нельзя бежать с виллы, иначе нам никак не поймать мерзавца, – он не сомневался, что Красный Принц не появится в олимпийской деревне.

– Он любитель загребать жар чужими руками, – презрительно сказал Иосиф, – но он может прислать сюда… – даже между собой они не называли Брунса по имени. На совещании Иосиф объяснил, что многие атлеты ленятся дойти до ворот деревни.

– Особенно возвращаясь в комплекс ночью, – он провел карандашом по карте, – они перелезают через ограду в районе Конноллиштрассе, что могут сделать и террористы, – Надин исчезла от ограды.

– Сюда пошла, – Пьер взглянул на часы, – значит, ты считаешь, что нам лучше вернуться в гостиницу?

Зелень парка заливало бронзовое сияние закатного солнца. Иосиф почесал голову.

– Ребята отправились на представление «Скрипача на крыше». Мюзикл, – он щегольнул американским словечком, – бешено популярен, – Иосиф кисло добавил:

– Немцы искупают грехи билетами в театр… – Надя появилась на балконе.

– Альбатрос может попытаться искупить грехи его матери, – спокойно сказала она, – тетя Марта тоже так считает, – услышав о разговоре кузины с тетей, Иосиф недовольно покрутил головой.

– Стоило мне отвлечься, как ты начинаешь самодеятельность, – Надя пожала плечами.

– Я беспокоюсь за Хайди, а у тети Марты опыта больше, чем у нас всех, вместе взятых… – тетя велела им не покупаться, как она сказала, на обманки.

– Взрыв устроили для отвода глаз, – заявила она, – а Краузе не преминет запутать следствие, поэтому он и появился в Мюнхене, – Иосиф кивнул:

– Да, здесь вам делать нечего. Отправляйтесь в гостиницу, а я переночую с парнями, – он потянулся, – в квартирах есть свободные комнаты, – рация на поясе его джинсов затрещала, полковник прислушался:

– Хассельман меня вызывает, – Иосиф прошлепал к телефону, – наверняка, какая-то ерунда, – закончив разговор, Иосиф высунулся на балкон.

– Комиссар Вольфганг арестовал пару якобы леваков, – смешливо сказал полковник, – держу пари, что они перешли дорогу на красный свет. Но ему надо о чем-то докладывать начальству. Езжайте, – повторил он, – ребята вернутся из театра поздно, незачем их ждать. Завтра увидимся… – спускаясь по лестнице, Надя тихо сказала Пьеру:

– К арестованным нас не пустят, но никто не мешает нам проследить за виллой…

Пьер открыл перед ней дверь подъезда: «Именно так».

Часы на приборной доске белого фургона показывали четыре ночи. Перегородку между водительской кабиной и кузовом раздвинули, сзади посветили фонариком.

– Сумки, как говорят евреи, кошерные, – рассмеялся кто-то, – спортивные костюмы тоже. Любой примет нас за участников состязаний…

Саламе назначил главой акции своего, как выражался шейх, заместителя, Иссу. Альбатрос не знал его настоящего имени.

– Он из хорошо говорящих по-английски, – вспомнил Иоганн, – он работал добровольцем в олимпийской деревне с Тони, вернее, с так называемым Тони…

Днем Исса и Тони притащили сумки с костюмами в квартирку, где боевики готовились к акции.

– Спасибо можете сказать прямо сейчас, – Исса выложил на стол ключи, – ко мне попали оригиналы, а сделать копии не заняло и десяти минут…

В сумки они упаковали автоматы Калашникова, советские пистолеты ТТ и гранаты. Иоганн заметил Саламе, что пистолеты они берут старой модели.

– У меня Heckler & Koch, – добавил Брунс, – может быть, стоит оставить его на квартире, – шейх внимательно посмотрел на него, Иоганн объяснил:

– Чтобы все стреляли из одного оружия. ТТ мне знаком, я пользовался им в сирийских лагерях, – болтающийся на кухне доктор Ритберг встрял:

– Оставляй, – он нехорошо улыбнулся, – кстати говоря, шейх Али Хассан, – к Саламе Ритберг всегда обращался уважительно, – сегодня полиция арестует двоих, – Адольф пощелкал пальцами, – леваков. Их обвинят в подрыве лимузина Штрайблей, а остальное, как говорится, история, – парням обещали скорый обмен на израильских заложников.

– Вы не поедете в тюрьму, – сказал им Адольф, – завтра-послезавтра все будет закончено, – палестинцы собирались потребовать освобождения не только борцов за свободу, как пышно выражался Саламе, но и арестованных западногерманской полицей членов группы Баадера-Майнхоф.

– И вас, ребята, – утешил Ритберг парней, – после удачного исхода акции мы начнем наше выступление, – Адольф считал, что депутат Краузе им не помешает.

– Ему все наглядно объяснили, – сказал он Саламе, – он не захочет лишиться жены, – Красный Принц осклабился.

– Я его понимаю, – Саламе полистал растрепанный светский журнальчик, – говоря о женах, после акции мы с Халидой отправимся в Зальцбург и Вену. Я обещал ей покупки, мужчина должен выполнять свои обещания…

Иоганн изо всех сил заставлял себя улыбаться. Он понятия не имел, где шейх прячет Хайди, а боевики молчали о дежурствах. Проследить за Саламе тоже не представлялось возможным. Телефон в квартирке совершал только местные звонки.

– И я не мог добраться до почты, – в свете фар показалась невысокая ограда, – а теперь мне придется… – Иоганн, разумеется, не собирался никого убивать.

– Никого, кроме палестинцев, – поправил он себя, – в конце концов, именно я минировал лимузин Штрайблей, – покойный адвокат снабдил его ключами от машины, – но я не подниму руки на израильтян, пусть мне и придется погибнуть, – Иоганна мучило то, что он не попрощался с Хайди:

– Я говорил, что люблю ее, – Альбатрос незаметно покусал губы, – но сейчас я сказал бы, что хочу для нее только счастья. Пусть возвращается в Израиль, пусть выходит замуж… – его тронули за плечо. В полумраке фургона блеснули белые зубы Мохаммеда.

– Здесь он и еще девять палестинцев, – вспомнил Иоганн, – со мной одиннадцать человек. Саламе и Ритберг ждут нашего звонка из здания, – от боевиков, работавших в деревне, они знали, что квартиры спортсменов оборудовали телефонами.

– Убейте пару заложников для устрашения, – напутствовал их Саламе, – потребуйте вертолеты, чтобы добраться до местной авиационной базы. Вам дадут самолет, а Израиль и Германия освободят заключенных. Только на этих условиях вы отпустите евреев, – он затянулся сигаретой, – иначе вы будете расстреливать по заложнику каждый час. Их много, – Саламе махнул в сторону деревни, – хватит на несколько дней, – Иоганн услышал шепот: «Давай, Альбатрос».

По плану Брунс должен был подойти к ограде первым.

– У тебя западная внешность, – сказал ему Саламе, – ты вызовешь меньше подозрений, – ограда освещалась тусклыми фонарями. До Иоганна донесся смех и английская речь.

– Вы тоже припозднились, – заорал какой-то спортсмен, – давайте, поможем друг другу, – Иоганн обернулся к следовавшим за ним палестинцам.

– Отлично, – он не узнал свой голос, – спасибо, ребята, – Брунс взглянул на балкон дома тридцать один по Конноллиштрассе.

– Кому-то не спится, – понял Иоганн, – он вышел покурить…

Легко перемахнув через ограду, дождавшись остальных, он пошел к темному подъезду.

В передней квартиры пахло страхом. Брунс помнил этот запах со времен пожара на ферме.

– Та женщина, – теперь Иоганн знал ее имя, но предпочитал не называть его, – та женщина тоже взяла нас в заложники, а теперь я сам надел маску…

Они натянули черные шапки с прорезями для глаз, поднимаясь по лестнице. Дверь первой квартиры стояла распахнутой. Квартира напротив, под номером три, опустела. Исса пнул изрешеченный пулями труп оставшегося неизвестным израильтянина.

– Мы понятия не имеем, как их зовут, – пришло в голову Брунсу, – палестинцы не спрашивают их имен, – Иоганн не доставал свой ТТ, но ему все равно казалось, что его руки пахнут кровью.

– Потому что все вокруг в крови, – стены крохотной прихожей покрыли свежие пятна, – палестинцы расстреляли двоих заложников, – оба парня пытались сопротивляться. Тело одного кинули в комнату, где собрали одиннадцать выживших спортсменов.

– Пусть знают, что может случиться, – осклабился Исса, – а этого, – он брезгливо плюнул в лицо мертвого, – мы выбросим с балкона, когда сюда приедет пресса…

Сначала акции прошло едва ли четверть часа, но Брунс предполагал, что трехэтажный дом уже услышал выстрелы.

– Израильтяне не просто пытались защищаться, – понял Брунс, – они напали на террористов, – он ожидал, что рано или поздно ему все равно придется выстрелить.

– Но не в евреев, – спокойно подумал Брунс, – такого я никогда не сделаю, – Иоганн решил, что Саламе отправил его на акцию не только из-за европейской внешности.

– Он считает меня агентом немецкой разведки, – вздохнул Иоганн, – а Ритберг только подлил масла в огонь. Меня должны убить, живым я отсюда не выйду. Может быть, Исса или Мохаммед меня и расстреляют, – он избежал участия в убийстве заложников, вовремя вызвавшись проверить балконы квартир.

– На которых никто не прятался, – вспомнил Иоганн, – но, когда мы сюда шли, я видел на балконе курильщика. Здесь живут спортсмены, они не курят, – дверь второй квартиры оставалась закрытой. По словам Иссы, кроме израильтян, в доме на Конноллиштрассе обосновались делегации Уругвая и Гонконга.

– К ним у нас нет претензий, – заметил палестинец, – они живут на третьем этаже, – балконы третьего этажа выходили во двор. Второй этаж смотрел на улицу.

– На первом балконов нет, – Иоганн задумался, – курильщик стоял на балконе квартиры номер два, – эта квартира была единственной, куда они пока не заглядывали. Двое палестинцев, отправленных на первый и третий этажи, вывели проснувшихся спортсменов из здания.

– Скоро сюда приедет пресса и полиция, – заявил Исса, – и мы продиктуем наши условия, – глава террористов успел связаться с Красным Принцем.

– Насчет полиции, – сказал он по телефону Саламе, – я уверен, что скоро они перережут линии, – Иоганн тоже в этом не сомневался, – поэтому остается только рация, – рация пряталась в одной из спортивных сумок, по соседству с оружием.

– Шейх передает нам благословения, – напыщенно заявил Исса, – он напоминает, что мы ведем священную войну против угнетателей нашего народа, – Иоганн почувстовал тяжелую злость.

– Саламе отправил парней на верную смерть, – он не надеялся на удачный, по мнению палестинцев, исход акции, – а сам распивает кофе в безопасности, на пару с Ритбергом. Мохаммеда и остальных расстреляет немецкая полиция, а Саламе опять уйдет от возмездия, – он вспомнил ленивый голос шейха:

– Я обещал Халиде покупки, надо выполнять свои обещания, – Иоганн незаметно сжал кулаки.

– Если я выживу, – загадал он, – я убью Саламе. Не знаю как и не знаю где, но я убью его, – рация затрещала, Исса покрутил рычажок.

– Как слышите меня, ребята, – раздался бодрый голос Саламе, – мы не отходим от радио, но пока никаких новостей не передавали…

В окне опустевшей комнаты, с разбросанными по полу вещами, брезжила тусклая полоска рассвета. Исса отозвался:

– У нас все хорошо. Мы контролируем здание, остальных спортсменов вывели на улицу. У нас в руках одиннадцать человек. Двоих мы убили, они оказывали сопротивление. У парней есть ранения, но легкие, – палестинцы рассказали Иоганну что обе жертвы пытались их обезоружить.

– Однако у них ничего не получилось, – хмыкнул Исса, – они бросились на нас с голыми руками, – Иоганн старался не думать о войне, но ничего не получалось.

– Словно в лагерях, где служила моя мать, – билось у него в голове, – она сама не убивала евреев, но она косвенно виновата в их уничтожении. Я хотел искупить ее вину, я сообщил Израилю все, что знал, но, кажется, мне не поверили, – Иоганн очнулся от недовольного голоса Саламе.

– Евреев должно быть больше. Пока у вас хватит заложников только на одиннадцать часов. Еще раз проверьте здание. Может быть, кто-то сбежал и прячется в подвале или на чердаке, – Исса ответил:

– Сейчас все сделаем, шейх… – уменьшив громкость, он позвал:

– Альбатрос! Взломай дверь второй квартиры. Еврей сказал, что она пуста, – Исса пошевелил ногой труп, – однако он мог солгать, евреям нельзя верить, – он нехорошо усмехнулся. Иоганн только кивнул: «Хорошо». На площадке царила темнота. Палестинцы разбили выстрелами лампы:

– Но в замок они не стреляли, – Иоганн шагнул к хлипкой двери, – картон поддастся и плечу, – примерившись, он уловил легкий шум, – неужели там кто-то есть… – дверь неслышно открылась, Иоганн замер на пороге.

– Здравствуй, Альбатрос, – спокойно сказал Юсуф, – я знал, что мы еще увидимся.

По расчетам Иосифа, у них было не больше двух минут. Полковник понял:

– Даже меньше. Здесь две комнаты и кухня, – квартира пустовала, – если Брунс задержится на секунду дольше положенного, на пороге появятся палестинцы, – Иосиф понимал, что беретта в кармане его джинсов окажется бесполезной.

– Меня убьют, как убили ребят, – он слышал выстрелы через хлипкую дверь, – и все закончится, не успев начаться, – Иосиф проклинал себя за то, что не обратил внимания на подбиравшихся к дому палестницев. Покуривая на балконе квартиры номер два, он заметил внизу тени.

– Я решил, что это загулявшие спортсмены, – Иосиф вдохнул солоноватый аромат крови, – я должен был поднять тревогу и разбудить все квартиры, – он успел позаботиться только о ребятах, живших в квартире номер два. Иосиф помог спортсменам и руководителю делегации выбраться наружу через балкон.

– Немедленно ставьте в известность наших ребят, – велел полковник, – они свяжутся с местной полицией, – Иосиф не сомневался, что палестинцы не тронут остальных обитателей дома.

– Им нужны только евреи, – мрачно подумал он, – они собираются торговаться с Израилем, – он был уверен, что его страна не пойдет ни на какие переговоры.

– Их перебьют, как бешеных собак, – Иосиф сжал кулаки, – но двое парней уже погибли, – он знал поименно всех израильтян, приехавших на олимпиаду, однако у него не оставалось времени выяснять у Брунса, кого застрелили палестинцы.

– Он и не знает, – понял Иосиф, – мерзавцы не спрашивали у парней, как их зовут. Но нельзя позволить, чтобы погибли остальные, – Иосиф не мог сам пойти в квартиру номер один. Такая жертва стала бы бессмысленной.

– Палестинцев не меньше семи-восьми человек, – он не хотел включать Брунса в число террористов, – я не смогу освободить заложников, меня убьют на месте, – не доверяя немцам, Иосиф хотел выбраться из олимпийской деревни. Он подозревал, что местная полиция решит сама возглавить операцию.

– Чего им нельзя позволять, – он мимолетно вспомнил комиссара Хассельмана, – у них нет соответствующего опыта. Но хорошо, что сюда пришел именно Брунс, – другого визитера Иосиф убил бы на месте, – у меня есть две минуты, чтобы выяснить детали, – минут оставалось не две, а полторы.

Из открытой двери квартиры номер один на площадку пробивался тусклый луч света. Иосиф слышал, как переговариваются палестинцы. Что-то затрещало. Он спокойно спросил Брунса: «У них есть рация?». Альбатрос сглотнул:

– Да, на случай, если полиция перережет телефонные провода, – Иосиф согласился:

– Непременно перережет, – он утвердительно добавил:

– Саламе здесь не появился. Он связывается с вами по рации и раздает свои благословения, так? – Брунс кивнул:

– Он и Ритберг, – голубые глаза Иосифа блеснули холодом, – лимузин Штрайблей подорвали, чтобы отвлечь внимание полиции, – Иосиф пробормотал:

– Я так и думал. Лимузин минировал ты, – он внезапно коснулся плеча Брунса, – верно? – парень покусал губы.

– У меня были ключи от машины. Но я не выставлял часовой механизм, этим занимался Саламе, – Иосиф мягко сказал:

– Я все понимаю. Ты все равно рано или поздно убил бы Штрайбля, из-за Магдалены. Ты стрелял в израильтян? – Иоганн смертно побледнел.

– Нет, – Иосиф верил парню, – я никогда бы такого не сделал. Меня не было в квартире, когда это произошло, я обыскивал балконы, – стрелка на хронометре Иосифа неумолимо двигалась к следующей отметке циферблата.

– Хорошо, – сказал майор Кардозо, – Ритберг планирует выступление леваков? Где они с Саламе засели? – Иоганн вздохнул:

– Ритберг хочет восстановить былое величие Германии, как он выражается, – Иосиф вполголоса выругался, – они готовили акцию на пригородной квартире, но я уверен, что сейчас они перебрались в другое место, – Иосиф потребовал:

– Все равно дай адрес и запоминай еще один, – Брунс подался вперед, – отправляйся в Грюнвальд и забирай Хайди, – Иоганн шепнул:

– Я знал, где она, но не мог… – Иосиф подтолкнул его к балкону.

– Теперь можешь. Ноги в руки. Эта шваль немедленно сообщит Саламе, что ты пропал. Тебе надо оказаться в пригороде быстрее, чем он сообразит, что происходит. Хотя, – полковник помолчал, – тебя привели на смерть, они тебе не доверяют. Они, наверняка, считают тебя работником немецкой контрразведки…

В раскрытой двери балкона разгоралась полоска рассвета. Иосиф добавил:

– В Грюнвальде сейчас наши друзья, – он ожидал, что кузены направились именно туда, – они тебе помогут, – Брунс внезапно пожал ему руку:

– Спасибо, но почему ты сам туда не едешь? – Иосиф хмыкнул:

– Мне надо арестовать тебя и Хайди, чего я делать не собираюсь. Как можно быстрее покиньте Германию, здесь рядом Зальцбург. Ваши паспорта, думаю, в порядке, мы вас найдем, – Брунс замер:

– Найдете и убьете… – Иосиф отозвался:

– Совсем дурак. Спускайся с балкона, – к ограждению привязали скрученную из простыней веревку, – я за тобой, – он запомнил адрес квартиры, где обосновались палестинцы, клички террористов и предполагаемый план акции.

– Можно было и не расспрашивать Брунса, – понял Иосиф, – план известный, они потребуют освобождения так называемых политических заключенных и заправленный самолет, – Брунс еще топтался на балконе.

– Альбатрос, – раздался с порога юношеский голос, – ты здесь? Что случилось, Исса беспокоится…

Иоганн вспомнил улыбку Мохаммеда:

– Когда все закончится, приезжай ко мне в Египет. Я открою маленький отель. Настанет мирная жизнь, у меня будет лучший ресторан на Красном море…

На беретте Иосифа имелся глушитель. Мохаммед не успел достать оружие. Пуля вошла в глаз парня, кровь брызнула на дешевые обои прихожей.

– Минус один, – Иосиф вышел на балкон, – а теперь нам действительно надо поторопиться, Альбатрос.

В потрепанном пежо пахло табачным дымом и крепко заваренным кофе. Надя устало потерла глаза.

– Пять утра, – девушка зевнула, – пора ехать в наши гостиницы и отсыпаться. Здесь все тихо, – предместье окутала предрассветная тьма, – ничего сегодня не произойдет…

Сначала они с Пьером загнали машину на небольшую стоянку рядом с мостом через Изар. Едва выключив двигатель, инспектор помотал головой.

– Нет, погоди. Отсюда не виден вход на виллу, мы можем пропустить гостей…

Пежо перекочевал на сонную улочку, с увитыми плющом каменными оградами. Особняк Саламе располагался на углу. Над коваными воротами горел фонарь.

– На первом этаже тоже светло, – заметила Надя, – кажется, работает телевизор, – Пьер пошарил в бардачке.

– Во время наружного наблюдения курить нельзя, – он кинул Наде сигареты, – однако вряд ли охранники нас заметят, – инспектор ловко втиснул пежо в ряд припаркованных у поребрика машин.

– У владельцев здешних особняков слишком большой автомобильный парк, – хмыкнул Пьер, – их мерседесы не помещаются в гаражи, – инспектор надеялся, что пежо не бросится в глаза.

– Хотя в такой темноте вряд ли кто-то будет рассматривать машины, – сказал он Наде, – посидим до рассвета и снимемся с места, – свет на втором этаже погас в полночь.

– Хайди пошла спать, – поняла Надя, – только бы у них все сложилось, пожалуйста, – в разговоре с ней Хайди упомянула, что охранники виллы меняются каждый день.

– Обычно они приезжают к завтраку, – вспомнила Надя, – после семи утра. Может быть, стоит их дождаться… – Пьер с ней согласился.

– Жаль, что нельзя позвонить Иосифу, – добавил он, – когда ученые придумают переносные телефоны, как в фантастике?

Телефонная будка торчала рядом с деревянным павильоном трамвайной остановки, однако они решили не покидать машину.

– Принимая во внимание один пистолет на двоих, лучше не рисковать, – мрачно сказал Пьер, – хорошо, что ствол легальный. Я теперь сотрудник Интерпола и имею право носить оружие не только во Франции, – Надя присвистнула.

– Ты не говорил, что получил новую должность, – Пьер отмахнулся.

– Пока это больше формальность. Интерпол создает новый отдел по борьбе с преступлениями в сфере искусства. Впереди много работы, – он повертел беретту, – в частности, я должен вернуть семье украденные проклятым Максимилианом холсты…

С гибелью Штрайбля путь к шедеврам, по мнению Пьера, осложнялся.

– Поговорим о работе, чтобы не заснуть, – сказал он Наде, – послушай, как работают серые дилеры. Ты хочешь открыть свою галерею, тебе это пригодится, – Пьер рассказал ей о заказных кражах из музеев и частных коллекций.

– Потом работы уходят на закрытые аукционы, – он вытряхнул последние капли из термоса с кофе, – вроде того, где Генрик купил этюд Ренуара и где я нашел ворованного из нашей квартиры Марке, – Надя заметила:

– То есть у тебя пока три картины, включая этюд к «Сороке», – Пьер невесело кивнул:

– Три из тридцати. Но у дедушки Теодора один Кандинский, ему пока повезло меньше. И надо найти…

Пьер оборвал себя. Он не хотел обсуждать набросок Ван Эйка, обнаруженный его отцом в музее Прадо.

– Тетя Марта видела рисунок, – в который раз повторил себе Пьер, – мне надо отыскать его не только в память о папе, но и для всего человечества, – Надя задумалась:

– Я уверена, что, кроме Штрайбля, есть и другие нечистоплотные адвокаты. О покойниках не говорят плохо, но его смерть избавила человечество от еще одного мерзавца. Краузе тоже адво… – Надя велела себе замолчать. Кузен не переносил упоминаний о депутате Бундестага.

– Не только потому, что Краузе пытался его убить, пусть и не зная того, – поняла девушка, – нет, здесь и что-то другое, – она подозревала, что ее расспросы останутся без ответа.

– Они с Ханой не брат и сестра по крови, – вздохнула Надя, – однако они похожи, оба очень скрытные, – Хана тоже никогда не говорила о Краузе или о своей умершей дочери.

– Но я ее и не расспрашивала, – поняла девушка, – я знаю, что такое потерять ребенка, пусть мой и не появился на свет, – она опять услышала лепет:

– Мама, мамочка… – рыженькая малышка ковыляла вслед за старшими мальчиками.

– Их двое, – Надя сглотнула, – темноволосый и белокурый, как Максим. Но Максим не вернется из СССР, его пожрал молох, – услышав о решении Павла, Надя сказала сестре:

– Ничего другого ждать не стоило. Он не покинет страну, пока семья не окажется в безопасности, – Аня отозвалась:

– Хотя бы Иосифа выпустили, – они позвонили в Вену, куда прилетел поэт, – но ты права. Кажется, мы не скоро увидим Павла, – радио захрипело.

– Доброе утро, Мюнхен, – бодро сказал диктор, – сегодня среда, шестое сентября. Пока температура в городе и окрестностях плюс десять градусов, но днем ожидается теплая погода… – Пьер нажал на кнопку.

– Машина едет, – тихо сказал кузен, – пригнемся, – фонарь над воротами замигал, створки разъехались в стороны. Иосиф описал им шейха Али Хассана Саламе.

– У нас нет фотографий мерзавца, – добавил полковник, – но словесный портрет получился подробным, благодаря… – Надя подумала:

– Благодаря Хайди. Надо позвонить Иосифу, сообщить, что Саламе здесь, – она не разглядела пассажира блестящего черным лаком мерседеса.

– Наверняка, это Ритберг, – Пьер словно услышал ее – отправляйся в телефонную будку, набери олимпийскую деревню, – Надя откликнулась:

– Погоди. Кажется, шейх явился не один, – в конце улицы показался старый BMW. Пьер положил беретту на колени.

– Посмотрим, что это за новые гости.

Ложечка задрожала, кофе просыпался на пластик стола. На кухне особняка стояла американская машинка, однако Хайди предпочитала варить кофе на плите. В ее багаже лежал медный кувшинчик на длинной ручке, купленный на базаре в Дамаске.

– Когда мы с Маленьким Джоном только приехали в Сирию, – она прислушалась к работающему в гостиной радио, – нас тогда забрал из пансиона Альзиб, – Хайди понятия не имела, где сейчас ее старые друзья.

– Я живу словно на Луне, – она заставила себя успокоиться, – я отправляю открытки американской подруге, но мне только иногда приходят весточки, – письма из Америки, разумеется, были полной фикцией.

– На случай, если Саламе захочет что-то прочесть, – Хайди вытерла стол, – но он не интересуется моей корреспонденцией, – так называемые подруги писали ей об учебе в колледже и семейных новостях. Моссад аккуратно менял почерка и наклеивал на открытки положенные марки.

– У них есть работники в Америке, – вздохнула Хайди, – и вообще, где угодно. Если мы с Альбатросом исчезнем, нас все равно найдут, – отправляя весточки Альбатросу, Хайди не ждала ответа. Такое было бы слишком опасно.

– Саламе насторожился бы, – она поставила кофе на плиту, – я американка, у меня нет европейских знакомств, – она надеялась, что Иоганн сейчас в Мюнхене.

– Саламе мог отправить его на верную смерть, – Хайди могла только ловить обрывки разговоров, – его могли застрелить, если Саламе понял, что Иоганн не тот, за кого он себя выдает…

Жизнь без Альбатроса была для нее бессмысленна. Они старались не разговаривать о будущем, но Хайди знала, что Иоганн надеется спрятаться от Моссада.

– Юсуф обещал, что нас не тронут, – оглянувшись на дверь, она зажгла сигарету, – может быть, так и случится?

Саламе не возражал против курения, однако из соображений скромности Хайди никогда не доставала сигареты на людях.

– Они сейчас в гостиной, – напомнила себе девушка, – его приятель здесь не появится, Саламе не пустит его на кухню, – шейх разбудил ее четверть часа назад.

Хайди провела беспокойную ночь, ворочаясь в широкой постели. Ей почему-то казалось, что Альбатрос должен позвонить на виллу.

– Или приехать, чтобы меня спасти, – ей захотелось улечься в кровать в обнимку с телефоном, – девушка, друг Юсуфа, обещала нам помочь, но можно ли ей верить?

Хайди все время ожидала треска дубовых дверей виллы и звуков перестрелки.

– Если сюда приедет Моссад, – поняла девушка, – я больше никогда не увижу Альбатроса, – слезы перехватили горло, – меня вывезут в Израиль, чтобы прогнать через допросы, – Хайди хотелось верить Юсуфу.

– Может быть, Юсуф спас Альбатроса, – пришло ей в голову, – они встретились и Иоганн сейчас по дороге в Израиль, – Хайди старалась думать о лучшем. Саламе, разумеется, не представил ей гостя.

– Он попросил приготовить завтрак на двоих, – вспомнила Хайди, – он приехал в хорошем настроении, – Красный Принц широко улыбался.

– Охранников я отпустил, – он закутал Хайди в шелковый халат, – пусть ребята отдохнут, работа в разгаре. Есть кое-какие мелочи, – он пощелкал пальцами, – однако они ничему не помешают…

Услышав по рации об убийстве Мохаммеда и побеге Брунса, Красный Принц не удивился.

– Ты оказался прав, – сказал он Ритбергу, – Альбатрос подсадная утка немецкой разведки. Но сейчас это не имеет значения. Ребята отлично справляются, скоро о нас узнает весь мир, – Саламе поднялся, – поехали, позавтракаем на вилле… – он поцеловал Хайди в лоб.

– Скоро ты услышишь о великой победе правоверных, Халида, – в полутьме спальни его глаза возбужденно поблескивали, – осталось немного, – транзистора на кухне не было. Приемник и телевизор стояли в гостиной.

– Я не знаю, что происходит, – Хайди собирала поднос с кофе и круассанами, – Саламе не допускает сюда даже газеты, – окно кухни выходило в палисадник. Со стороны улицы виллу обнесли кованой оградой. Клочья рассветного тумана плавали над пышно цветущими розами.

– Я могу открыть ставни, – поняла Хайди, – но мне некуда сбежать. Саламе пристрелит меня, едва я сделаю шаг за порог виллы…

За оградой метнулся свет фар. Хайди замерла. Снаружи что-то зашуршало, девушка бросилась к окну. В сером свете утра лицо Иоганна было совсем бледным. Пальцы Хайди скользили по шпингалету.

– Он здесь, – девушка торопилась, – он пришел за мной, – сзади раздались шаги. Саламе добродушно сказал:

– Мы с гостем проголодались. Я сам заберу завтрак, милая.

Иоганн не мог забыть труп Мохаммеда, оставленный в разоренной квартирке.

– Я не бы его не убил, – понял Брунс, – я постарался бы объяснить, что надо бежать, что, оставшись с террористами, он не выживет, – Иоганн ничего не сказал израильтянину.

– Он на войне, Мохаммед был его врагом, – напомнил себе Брунс, – выстрели он в меня, он стал бы и моим врагом, – они с Юсуфом легко перебрались через ограду. Израильтянин кинул ему ключи от машины.

– Старый BMW, тачка на стоянке. Удачи тебе, Альбатрос, – он побежал к главному входу в олимпийскую деревню. Иоганн понимал, что куратор Хайди совершает должностное преступление.

– Он хочет, чтобы мы с Хайди исчезли с виллы до появления Моссада, – Иоганн выжимал из машины все, на что она была способна, – потому что иначе мы больше не увидим друг друга…

Лицо Хайди застыло за окном кухни. Девушка носила просторный халат, черные волосы разметались по плечам. Иоганн бросил машину рядом с кованой оградой особняка.

– Саламе может быть здесь, – пришло ему в голову, – иначе зачем Хайди поднялась бы так рано?

В кармане его джинсов лежал советский ТТ, полученный от террористов.

– Я не могу меняться с тобой оружием, – сказал израильтянин, – но у моих друзей есть беретта, они тебя поддержат, – у Иоганна не оставалось времени искать на улице вторую машину.

– Они увидят, что я здесь, – он перебрался через забор виллы, – и, кажется, сейчас начнется перестрелка…

Скинув куртку, обмотав руку тканью, Иоганн разбил стекло. Мимо его уха просвистела пуля, Хайди бросилась к окну.

– Она кричит, – Брунс испугался, – Саламе мог в нее выстрелить, – шейх заорал:

– Адольф, немедленно сюда, – Иоганн поймал руку Хайди, – приехала полиция! – Иоганн успел подумать, что так даже лучше.

– Если Саламе выживет, – Брунс надеялся на иной исход событий, – он не успокоится, пока не найдет Хайди. Он упорный человек, совсем, как я, – ее волосы растрепались, девушка плакала:

– Альбатрос, – шептала Хайди, – ты здесь, тебя не убили, ты пришел за мной, – одной рукой удерживая ее, Иоганн выхватил пистолет:

– Сейчас проснется улица и здесь действительно появится полиция, – он прицелился, – надо уходить, – Ритберг вовремя оттолкнул Саламе в сторону.

– В шейха я не попал, – Иоганн вытащил Хайди в палисадник, – но вроде бы попал в Ритберга, – кованые ворота виллы за его спиной задрожали, заревел двигатель машины. Обернувшись, Иоганн открыл рот.

Небольшой пежо с разгона влетел во двор. Из открытого окна машины высунулся знакомый парень. Инспектор де Лу держал беретту.

– Я не могу открывать огонь, – невозмутимо сказал француз, – но мне никто не запрещал подвозить пассажиров, – пули зацокали по чугуну ограды, задняя дверь пежо распахнулась.

– Быстро, – услышал Иоганн женский голос, – надо убираться отсюда, – он затолкал Хайди на сиденье.

– Это наши друзья, – торопливо сказал Иоганн, – все хорошо, любовь моя, все закончилось, – шины пежо заскрипели, Надин сделала полицейский разворот. Иоганн удивился:

– Ты никогда не говорила, что… – заднее стекло пошло трещинами, девушка отозвалась:

– Я много чего не говорила. Пригнитесь, опять начинается пальба, – вылетев из скособоченных ворот особняка, пежо лихо рванулся по улице.

– Поезжай объездными путями, – Пьер не опускал беретту, – полиция в пути, – до Иоганна донесся далекий звук сирены, – Альбатрос, отдай мне пушку…

Иоганн помедлил, инспектор покачал головой.

– Не стоит пересекать австрийскую границу с оружием, – он тронул Надю за плечо, – тебе придется отдать Хайди паспорт, – Надя перебросила назад сумочку от Vuitton.

– Мы похожи, – коротко сказала она, – за халат не волнуйся, по дороге к границе мы заедем в магазин, – поп-музыка в хрипящем радио стихла, зашуршали бумаги. Диктор неуверенно кашлянул:

– Мы прерываем трансляцию горячей десятки песен. Полиция сообщает, что в олимпийской деревне произошел захват заложников, – Хайди ахнула, – борцы за свободу палестинского народа требуют освобождения политических заключенных. Они удерживают одиннадцать израильских спортсменов, – рука Хайди стала ледяной, – нет, подождите, – диктор помолчал, – один из заложников, кажется, убит…

Пьер спокойно поинтересовался: «Ты что, оттуда, Альбатрос?».

Иоганн выдавил из себя:

– Да. Юсуф вывел меня из здания, он оставался со спортсменами, – машина выскочила на пустынную окружную дорогу. Иоганн заметил знак: «Зальцбург – 150 километров».

Надин бросила в рот сигарету.

– Он и сейчас там, – девушка кивнула на радио, – или нет? – Иоганн вздохнул:

– Он ушел вместе со мной. Он спасет заложников, можно не сомневаться, – Брунс неслышно шепнул Хайди:

– Как он спас тебя и меня, любовь моя. Не плачь, – он вытер слезы со смуглых щек, – не плачь, пожалуйста, все позади, – пежо скрылся в золотом сиянии рассвета.

Потрескавшийся телефон красовался на пластиковом столе, испещренном кругами от бесчисленных чашек кофе. В ободранной комнатке слоями плавал сизоватый табачный дым. Служба безопасности олимпийской деревни располагалась в унылой пристройке, торчавшей на задворках главной арены.

– Здесь хороший обзор, – заметил Вальтер Трегер, глава деревни, – что вам на руку, – он замялся. Полковник Кардозо сухо сказал:

– Можете называть меня Иосифом. Обзор отличный, – он подошел к окну, – но нам надо переместиться на Конноллиштрассе…

Иосиф давно бы вернулся к дому тридцать один, однако он провел утро за телефонными переговорами с Израилем. Его начальник, генерал Цви Замир, сейчас подлетал к Мюнхену.

– Голда сказала, что мы не пойдем на уступки, – через час после доклада премьер-министру Иосиф услышал ее голос по радио, – если мы не освободим заложников, то ни один израильтянин, где бы он ни находился, больше никогда не почувствует себя в безопасности, – Иосиф не скрыл от начальства и премьер-министра своего пребывания в доме тридцать один.

Его никто ни в чем не обвинял.

– Ты выполнил свой долг, Фельдшер, – Голда тяжело закашлялась, – останься ты в квартире, мы бы сейчас не разговаривали, но я понимаю, как тебе тяжело…

Иосиф только сказал, что он застрелил палестинца. О Брунсе он, разумеется, не упоминал, объяснив, что видел одного террориста.

На забетонированной площадке рядом с пристройкой скопились журналисты. С восьми утра олимпийскую деревню осаждали, как думал о них Иосиф, папарацци. Парни с мощными объективами повисли на ограде рядом с домом на Коноллиштрассе.

Пока террористы не предъявляли никаких требований. Окна квартир оставались закрытыми. Полиция оцепила здание, не подпуская журналистов ближе.

В шесть утра в пристройке раздался телефонный звонок. Иосиф узнал голос комиссара Хассельмана.

– Полиция сообщает о стрельбе в Грюнвальде, – полковник Кардозо заставил себя слушать спокойно, – скорее всего, это уголовщина, – Хассельман кашлянул, – хотя пригород богатый. Если произошло ограбление, вряд ли оно связано с захватом заложников, – Иосиф затянулся бессчетным Noblesse.

– Не связано точно так же, как не было связано убийство Штрайблей, – кисло сказал он, – я бы поехал с вами, но я должен поговорить с начальством, – больше всего Иосиф боялся, что Хассельман обнаружит в Грюнвальде трупы.

– Саламе мог обретаться на вилле, – пришло ему в голову, – он мог застрелить Хайди с Брунсом или… – Иосиф не хотел думать о гибели кузенов. Хассельман, тем не менее, не нашел в особняке ни погибших, ни пострадавших.

– Только разбитое окно на кухне, – сказал комиссар по телефону, – покосившиеся ворота, пятна крови на плитке, несколько десятков пуль и следы двух машин, – Иосиф нарочито небрежно присвистнул:

– Наверное, криминалитет что-то не поделил. Кому принадлежала вилла? – Хассельман вздохнул:

– Покойному адвокату Штрайблю-старшему, вернее, его юридической практике, – Иосиф хмыкнул:

– Я говорил, что Штрайблей убили не только для отвода глаз. Младший Штрайбль водил знакомство с арабами. Он мог, например, перейти дорогу Саламе, – Хассельман помолчал:

– В спальне мы обнаружили дорогие женские вещи. Платья, белье, украшения… – Иосиф пожал плечами.

– Если в особняке действительно обретался Саламе, делить с ним кров могла какая-нибудь легомысленная девица из леваков, – Хассельман внезапно спросил:

– Откуда у вас сведения о знакомствах Штрайбля? – Иосиф отговорился оперативными, как он их назвал, источниками. Виллу сейчас, как он предполагал, разносили по камешку.

– Немцы справятся сами, – молчащий телефон казался ему тикающей бомбой, – они уже установили, что у одной из машин были лысые шины…

Иосиф не сомневался, что кузены скрылись с места перестрелки на древнем арендном пежо.

– Но непонятно, что случилось дальше, – на экране цветного телевизора появилась заставка программы новостей, – Надин и Пьер знают мой номер, они должны позвонить, – диктор в строгом костюме напыщенно сказал:

– Прямое включение из аэропорта Мюнхена. Министр внутренних дел Германии Ганс-Дитрих Геншер прибыл в Баварию по поручению федерального канцлера Брандта. Его встречает депутат бундестага, заместитель председателя комисии по охране правопорядка Фридрих Краузе, – Иосиф пока не видел депутата, но не сомневался, что они скоро столкнутся.

– Жена Цезаря должна быть вне подозрений, – зло подумал Иосиф, – мерзавец одной рукой получает подачки арабов, а другой зарабатывает себе политический капитал, – Краузе позволил себе расслабить узел галстука.

– Он даже не побрился, – понял полковник Кардозо, – подонок мнит себя звездой Голливуда, – Краузе печально вещал в микрофон:

– Германия не имеет права оставлять заложников без помощи. Я уверен, что полиция приложит все усилия к спасению невинных людей… – диктор продолжил:

– Сегодня король Иордании Хусейн выступил… – телефон заверещал, Иосиф велел: «Тихо!». Глава деревни растерянно сказал:

– Но король… – полковник Кардозо отмахнулся:

– Я и так знаю, что скажет король, – он сорвал трубку.

– Слушаю… – судя по ближнему стуку колес, инспектор де Лу звонил с вокзала.

– Поезд в Зальцбург ушел четверть часа назад, – коротко сказал Пьер, – наши подопечные сейчас в Австрии. Мы с Надин в Лимбахе, – так назывался городок на границе, – и скоро вернемся в Мюнхен, – Иосиф кивнул: «Я понял». Пьер усмехнулся:

– Я тоже понял, что ты не один. Наши подопечные в порядке, никто не ранен, однако, – кузен понизил голос, – Саламе и, скорее всего, Ритберг, могли пострадать. Их не нашли? – Иосиф отозвался: «Нет». Кузен поинтересовался:

– Что происходит с заложниками? – Иосиф услышал за спиной шум. Удерживая трубку, он повернулся к телевизору.

– Окно распахивается, – возбужденно сказал корреспондент, – может быть, мы сейчас увидим террористов…, Нет, – камера дрогнула, – что это… – Иосиф устало сказал в телефон:

– Они выбросили из квартиры труп.

Длинные пальцы Пьера листали свежий «Курьер». В газете напечатали фотографию террориста на балконе дома номер тридцать один. Палестинец носил закрывающую лицо черную шапку с прорезями для глаз.

– Они, разумеется, не называют своих имен, – задумчиво сказал инспектор, – и он, – Пьер со значением кашлянул, – знает только клички…

Устроившись на подоконнике эркера, Надя рассматривала прокатный пежо, припаркованный на булыжной улочки. Час назад она вернулась из автомастерской.

– Механик со мной флиртовал, – довольно весело сказала девушка, – замена заднего стекла обошлась дешево, – пежо заодно прошел через мойку и чистку салона. Пьер сомневался, что мюнхенская полиция определит автомобиль по отпечаткам шин, однако осторожность никому не мешала.

– Наших пальцев на вилле не осталось, – сказал он Наде, – мы не покидали машины, – кузина задумалась.

– Наверняка, они обнаружили пальцы остальных, но никто не засветился в полицейской картотеке…

По дороге к австрийской границе они остановили машину у пригородного, как выражались в Америке, торгового центра.

– Сиди здесь, – велела Надя Хайди, – у нас, кажется, одинаковые мерки и размер обуви, – девушка прошептала: «Тридцать девятый». Надя улыбнулась:

– У меня сороковой. Ты выше Иоганна, – сказала она Пьеру, – но я выберу одежду на глаз, я давно в модном бизнесе, – вещи сели на Альбатроса и Хайди, как влитые.

– Теперь вы похожи на приличных людей, – Надя видела страх в темных глазах девушки, – все будет в порядке, не беспокойтесь, – у них не оставалось времени переклеивать фотографию в новом паспорте Хайди. Пьер повертел документы Брунса.

– Немецкий паспорт настоящий, – хмуро сказал парень, – не знаю, откуда его взял Саламе. Здесь только поменяли снимок, – Пьер кивнул.

– Я вижу, но пограничники не увидят. В любом случае, – он указал за окно машины, – на этой границе документы не проверяют, а дальше я не советовал бы вам пользоваться самолетами, – Брунс не выпускал руки Хайди.

– Мы доберемся в Италию поездом, – шепнул он девушке, – из Генуи уходят круизные лайнеры, где всегда требуется персонал. У нас европейские паспорта, мы знаем языки. Мы окажемся на Карибах и все будет хорошо, любовь моя, – Хайди справилась со стучащими зубами.

– Саламе нас не найдет, – повторяла себе девушка, – и Моссад тоже не отыщет. Мы исчезнем, словно нас никогда не существовало, – услышав об их плане, Пьер одобрительно сказал:

– Отлично. В тех краях не задают вопросов, достаточно иметь наличные доллары, – Надя взяла у Хайди свою сумочку.

– Которые вы найдете здесь, – она вынула на свет пачку сотенных купюр, – пять тысяч, на первое время вам хватит, – Брунс облизал сухие губы.

– Мы все вернем, – Хайди закивала, – мы переведем… – Надя прервала его:

– Это деньги покойного Штрайбля. Пусть лучше они достанутся вам, – девушка все рассматривала пежо.

– Мы правильно сделали, что попросили их больше не звонить, – она повернулась к Пьеру, – жучков в номере нет и Моссад здесь не появится, – Надя была уверена, что Иосиф не проговорится о Хайди и Брунсе, – скорее всего, они считают, что Саламе приехал сюда один. Но все равно, – подытожила она, – не стоит больше упоминать о наших подопечных.

Местонахождение Красного Принца и Ритберга оставалось неизвестным. Пьер, впрочем, сомневался, что имя Ритберга всплывет на поверхность.

– Его видели только мы, – сказал он кузине, – ясно, что мы не поделимся сведениями с полицией, – Надя открыла рот. Пьер вздохнул:

– Потому что нам никто не поверит. Ритберг вне подозрений, как и депутат Краузе, – Надя поинтересовалась:

– Думаешь, разговоры о великой Германии останутся разговорами? – Пьер повел сигаретой.

– Я больше чем уверен. Ритберг не задержится в Мюнхене, а леваки без должного руководства ничего из себя не представляют. Вряд ли депутат Краузе рискнет постом, чтобы возглавить новый Пивной Путч, – Надя презрительно сказала:

– Он приспособленец похлеще советских коммунистов. Магдалена сделала большую ошибку, – девушка вовремя оборвала себя.

– Но лицо Пьера все равно изменилось, – поняла Надя, – хотя у них с Магдаленой ничего не могло случиться…

Пьер однажды невесело признался ей, что все равно чувствует себя неловко рядом с Брунсом.

– Но сейчас он спас Иоганна, – Надя соскочила с подоконника, – вернее, мы все его спасли, – позвонив в отель, Иосиф сообщил, что палестинцы, наконец, предъявили ультиматум. Группа требовала освобождения заключенных в израильских тюрьмах.

– Они не забыли упомянуть о Баадере и Майнхоф, – заметил Пьер, – ясно, чьи уши торчат из этого заявления, – палестинцы отказались от денег, предложенных им немецким правительством.

– И от обмена израильтян на немецких заложников они тоже отказались, – вспомнила Надя, – Краузе не преминул засветиться в очередном интервью, – в полуденных новостях депутат говорил о своей инициативе.

– Я готов занять место израильтян, – камера остановилась на блестящих слезами глазах, – немыслимо, что такой акт насилия происходит на земле Германии, – Пьер приглушил звук.

– Сейчас он начнет распространяться о трагических страницах недавней истории, – заметил инспектор, – отправься он в заложники, его никто и пальцем не тронул бы, он нужен арабам, – Надя хмыкнула: «Думаешь, он знает, где Саламе и Ритберг?».

Кузен отозвался:

– Наверняка. Но не пытать же его, – он взглянул на часы, – я поеду к Хассельману и постараюсь добиться допуска на виллу. Может быть, я найду что-то, ускользнувшее от глаз немецких полицейских…

Надя не хотела сидеть в номере, где по всем программам крутили кадры с выброшенным из окна трупом.

– Моше Вайнберг, – она наизусть выучила имена заложников, – нет, надо чем-то заняться…

В дверь постучали, Пьер положил руку на карман пиджака.

– Вряд ли это арабы, – одними губами сказала Надя, – подожди, – она никогда в жизни не видела высокого человека средних лет в простом пенсне.

– Госпожа Гольдберг, – галстука он не носил, – полковник Кардозо, ваш родственник, сказал, что вы обосновались в этой гостинице. Меня зовут Цви Замир, – Пьер поднялся, – я возглавляю Моссад, если вы слышали о такой организации, – Замир кивнул: «Добрый день, инспектор».

– Госпожа Гольдберг, – он откашлялся, – я имею честь знать вашего отца. Нам надо поговорить, – Надя молча пропустила его в номер.

– Согласно конституции Германии, – донесся до Фридриха гнусавый голос, – мы не можем позволить армии другого государства проводить операции на нашей территории…

Дверь, разделяющая прокуренные комнаты управления полиции Мюнхена оставалась приоткрытой. За оградой напротив дома номер тридцать один по Коннолиштрассе быстро возвели временную, как выразился Вольфганг, структуру, однако устраивать совещания там было невозможно.

Даже вся полиция Мюнхена не разогнала бы облепивших забор журналистов. Телеканалы быстро водрузили на улице грузовики, расписанные эмблемами новостных программ. У ограды торчали папарацци с мощными объективами.

– Сюда мы отправим только обычных полицейских, – сварливо заметил министр внутренних дел, – иначе мы рискуем тем, что газетчики ворвутся прямо на заседание чрезвычайного комитета, – Фридрих, разумеется, входил в его состав.

– И израильтяне тоже, – израильтян оказалось двое, – с генералом все понятно, – глава Моссада неплохо говорил по-немецки, – но парень, Фельдшер, мне совсем не нравится…

Краузе решил, что полковник, как его называл Замир, немногим младше его самого.

– Фельдшер отвечал за охрану нашей делегации на играх, – объяснил Замир на утреннем заседании, – он спас ребят, живших в квартире номер два…

Фельдшер как две капли воды походил на беззаботного хиппи. На заседание он явился в гавайской рубашке, потертых джинсах и баскетбольных кедах. Нечесаные светлые кудри украшала перевитая бисером косичка. Израильтяин попеременно жевал жвачку и дымил вонючими сигаретками.

Кто-то поинтересовался его боевым опытом. Полковник отчеканил:

– Первый раз я участвовал в бою в сорок пятом году, – за столом явственно поперхнулись, – мне тогда исполнилось девять лет. Моя покойная мать возглавляла еврейский партизанский отряд, сражавшийся в Карпатах, – полицейские замолчали, – бой шел с нацистами, – он пыхнул окурком, – кроме того, я и мой брат пережили заключение в Аушвице, – тишина становилась все более тяжелой, – что касается службы в армии, то я в строю почти два десятка лет…

На заседании они обсуждали возможность участия израильских коммандо в операции по спасению заложников.

– Но обсуждать нечего, – гнусавый голос принадлежал министру внутренних дел Геншеру, – мы не нарушим конституцию и даже Фельдшер не имеет права присоединиться к нашим ребятам…

Покидая совещание, Фридрих сделал вид, что хочет позвонить жене.

– Фрейлейн Брунс волнуется, – Фридрих всегда называл Магдалену сценическим именем, – сами понимаете, что сейчас показывают в новостях…

Ему не требовалось сверяться с блокнотом, чтобы вспомнить заученный наизусть телефонный номер. Краузе вызвали к аппарату в полицейском управлении два часа назад.

– Когда нам принесли обед, – мимолетно подумал он, – я решил, что звонит Магдалена, – он связывался с женой утром. В Бонне все было спокойно. По словам жены, никто посторонний в доме не появлялся.

– Но может появиться в любой момент, – по спине Фридриха пробежал холодок, – и это будут не ребята Саламе и не бесполезные леваки Ритберга. К нам придут старики Феникса, а он не знает пощады…

Два часа назад Краузе услышал невозмутимый голос Ритберга. Адольф позвонил на коммутатор управления полиции Мюнхена. Краузе к тому времени узнал от бывшего соученика, что при обыске на вилле нашли многочисленные отпечатки пальцев.

– К сожалению, по картотеке они не проходят, – пожал плечами Вольфганг, – но израильтяне считают, что в особняке прятался руководитель террористов, некий Али Хассан Саламе. Вилла приналежала твоему покойному патрону, – добавил комиссар, – вернее, его юридической практике…

Краузе в который раз сказал себе, что взрыв лимузина случился вовремя.

– Иначе проклятый дурак Штрайбль непременно заговорил бы, – он ждал, пока Адольф снимет трубку, – и тогда все выплыло бы наружу, – Ритберг сказал ему, что легко ранен.

– Это не имеет значения, – добавил Адольф, – тебе надо отыскать Брунса. Он подсадная утка и агент разведки. Именно он приехал на виллу. Более того, – Ритберг выругался, – жена Али Хассана тоже работала на его врагов. Брунс забрал ее из особняка, они скрылись на старом пежо белого цвета, записывай номер… – Краузе должен был пробить номер машины по картотеке полицейского управления.

– Что я и сделал, – он взглянул на часы, – и обнаружил очень интересные сведения, – Адольф добавил:

– У нас есть рация, мы связываемся с ребятами на Коноллиштрассе. Держи нас в курсе решений полиции, – Краузе не стал интересоваться, где сейчас Ритберг и Саламе.

– На пути к швейцарской границе, – телефон Ритберга принадлежал, как выяснил Краузе, гостинице в хорошо знакомом ему Линдау, на озере Констанц, – они спрячутся на вилле Адольфа и залягут на дно, – Ритберг с сожалением сказал:

– Выступление моих сторонников придется отложить, однако мы ничего не отменяем. Германия еще пойдет за новым фюрером…

Телефон стоял на столе у распахнутого окна. Краузе заметил внизу проблеск чего-то белого. Дешевый пежо припарковали среди серых полицейских машин. Сняв трубку, Ритберг бесцеремонно потребовал:

– Говори со мной. Какие новости? – Фридрих понизил голос:

– Операция по освобождению заложников намечена на половину пятого вечера, – он услышал за дверью постукивание трости, – полицейские переоденутся в спортивные костюмы, – Ритберг презрительно фыркнул, – что касается, пежо, то машина… – Фридрих осекся. Инспектор де Лу, тоже в джинсах и майке с высунутым языком, молча прошел мимо него.

– Rolling Stones, – прочел Фридрих надпись на футболке, – мировой тур.

Не посчитав нужным поздороваться, парень проскользнул в комнату, где шло совещание.

– Машину взял напрокат известный нам Пьер де Лу, – закончил Фридрих, – инспектор Сюртэ, а теперь и работник Интерпола.

В простой стакан плеснули водки. Над вытертой локтями стойкой резко запахло можжевельником. Зазвенела льдинка, на экране черно-белого телевизора закрутилась заставка вечерних новостей.

– Соревнования на Олимпийских играх сегодня прерваны, – важно сообщил диктор, – из уважения к разворачивающейся на наших глазах драме на Коннолиштрассе, – Пьер сделал большой глоток. Надя подняла бровь.

– Я не сопьюсь, не волнуйся, – заметил инспектор, – мне надо вернуться на совещание, но я не могу видеть перед собой эту рожу, – депутат Фридрих Краузе с ним не разговаривал. Пьер хорошо помнил русское выражение.

– Знает кошка, чье мясо съела, – вздохнул он, – Краузе, наверняка, знает, куда делись обитатели виллы в Грюнвальде, – комиссар Хассельман не мог противостоять силе удостоверения инспектора Интерпола.

– Надеюсь, вы слышали о сотрудничестве между силами безопасности европейских стран, – Пьер говорил с комиссаром в ненавистной ему бюрократической манере, – сегодня терроризм пришел на землю Германии, а завтра он окажется во Франции, – Пьер чуть не добавил: «Вернее, уже оказался».

Ему было невыносимо сидеть напротив дважды убийцы, как называл про себя инспектор депутата Краузе, однако Пьер старался вести себя, как ни в чем не бывало. На совещании он сделал короткий доклад, пользуясь все тем же бюрократическим языком. О вещах Хайди он рассказал вскользь, не желая вызывать ненужные вопросы у начальства Иосифа.

– Пусть Замир считает, что она сидит в Сирии, – сказал ему кузен на быстром рандеву в мужском туалете, – потом мы что-нибудь придумаем, – другого безопасного места для разговоров у них не оставалось. Депутат Краузе следовал за ними, словно приклеенный.

– Я уверен, что мерзавец на связи с Ритбергом и Саламе, – добавил в туалете Иосиф, – кстати, парочка могла заметить номер твоего пежо, а Краузе мог пробить его по полицейской базе, – картотека занимала анфиладу комнат. Все было организовано с немецкой тщательностью.

– Я заскочил туда, якобы перепутав дверь, -заметил полковник Кардозо, – поиски нужного номера не займут и пары минут, – Пьер хмыкнул:

– Значит, я теперь словно Брунс. Я стал личным врагом Саламе. По нынешним временам это почти что смертный приговор, – кузен спустил воду в унитазе.

– До Саламе мы доберемся, – мрачно отозвался он, – спасибо, что ты порекомендовал немцам передать отпечатки пальцев нам, однако теперь надо потерять некоторые из них, я имею в виду Хайди, – Пьер пожал плечами:

– В Сюртэ тоже многое теряют, случайно или намеренно. Ты справишься, – Иосиф вспомнил о сожженных им фотографиях Михаэля.

– У арабов наверняка остались негативы, – понял он, – Брунс мог бы их достать, но Брунс больше не работник, по крайней мере, в ближайшее время, – узнав о намерении Альбатроса скрыться на Карибах, Иосиф заметил:

– Правильное решение. Когда все успокоится, – он пощелкал пальцами, – я их найду, – полковник Кардозо собирался заняться восстановлением справедливости, как он это называл, немногим позже.

– Джеки выйдет из тюрьмы, – пообещал он себе, – даже если Микеле не выпустят досрочно, им разрешат пожениться, у них родятся дети, – Иосиф старался не думать о Еве.

– Я подумаю о ней потом, – решил полковник, – когда настанет действительная нужда…

Пока он откровенно назвал немецкий план освобождения заложников полной клоунадой. В квартирах на Конноллиштрассе стояли телевизоры. С десяток компаний вели прямую трансляцию с места захвата заложников.

– Террористы все увидят, – заметил Иосиф на совещании, – в полицейских они не выстрелят, но могут выместить свою злость на наших парнях, – так оно и случилось.

В пять вечера немецкие полицейские, появившиеся в спортивных костюмах на крыше дома номер тридцать один, оказались заодно героями всех выпусков срочных новостей. Пьер допил свою водку.

– После чего чрезвычайный комитет решил больше не рисковать, – сказал он Наде. Кузина сочно подытожила:

– То есть ждать и пойти на поводу террористов. Однако они потребовали разговора с заложниками, – Пьер зажег сигарету.

– Да, только ни Иосифа или Замира и близко не подпустили к окну. Впрочем, ты сама все видела в новостях, – короткий разговор закончился тем, что палестинцы оттащили двоих спортсменов в глубь квартиры. Надя кивнула:

– Видела. Что касается Замира, – она усмехнулась, – то, как я и ожидала, мне сделали интересное предложение, – Пьер щелкнул зажигалкой перед ее сигаретой.

– Я по твоим глазам вижу, что ты отказалась, – Надя действительно ответила Замиру, что предпочитает оставаться, как выразилась девушка, вольным стрелком.

– Большое спасибо за доверие, – Замир предложил ей деньги на аренду собственной галереи, – однако я предпочитаю ни от кого не зависеть, – Надя взглянула на израильтянина, – я всегда останусь лояльной моей стране, но такая стезя не для меня…

В квартире на рю Мобийон на камине стояла обрамленная Надей фотография, сделанная первым послевоенным летом. Отец и мать сидели на ступенях барака в Мон-Сен-Мартене. Роза воткнула в волосы веточку яблоневого цвета, отец улыбался. Гамен, лежащий у них в ногах, жмурился на солнце.

– Была теплая весна, – Надя вспомнила голос отца, – словно все ждало победы, словно жизнь, наконец, взяла верх над смертью. Мы с вашей мамой говорили, как мы отстроим дом. Она хотела открыть ателье на рыночной площади, – отец запнулся, – но потом нам пришлось поехать в Польшу и выполнить наш долг, – то же самое Надя сказала и генералу Замиру.

– Я не забуду моего долга перед Израилем, – поняла девушка, – но я хочу спокойной жизни, как у Аннет. Вернее, какой она будет у Аннет, когда вернется Виллем, – Надя опять услышала детский лепет:

– Мама, мамочка… – отставив стакан с местным лимонадом, она покачала головой.

– Но у меня не может быть детей. Врачи в Лувене тоже так считают. Ладно, сейчас надо думать не об этом, – диктору на экране сунули какие-то бумаги, он откашлялся:

– Террористы удовлетворили требования чрезвычайного комитета и разрешили его представителям посетить заложников. В дом номер тридцать один отправятся министр внутренних дел господин Геншер, глава олимпийской деревни господин Трегер и… – Пьер бросил на стойку монеты: «Хочешь пари?». Надя хмуро ответила: «Нет смысла, все ясно».

Диктор завершил: «И депутат Бундестага Фридрих Краузе».

По мнению Иосифа, единственным профессионалом среди немцев был полковник Вегенер, помощник министра внутренних дел по связи с полицией и пограничниками. Вегенер заявил, что террористов надо изолировать на военной базе. На стене комнаты для заседаний висела подробная карта окрестностей Мюнхена. Палестинцы сначала настаивали на гражданском аэропорте, но использовать его для освобождения заложников, разумеется, было невозможно.

Иосиф очнулся от знакомого, уверенного голоса.

– Я считаю, что в квартире только четыре террориста, – депутат Краузе взглянул на министра иностранных дел, – господин Геншер и господин Трегер со мной согласны, – Вегенер заметил:

– Тогда дело обстоит значительно проще, господа.

Делегация вернулась из дома номер тридцать один час назад. Над Мюнхеном играл алый закат. Полицейское управление располагалось в тесноте булыжных улочек старого города, неподалеку от Мариенплац. Над черепичными крышами вздымались башни Фрауэнкирхе. Рядом стояла изукрашенная золотом, восстановленная после войны ренессансная церковь святого Михаила.

– Куда не преминул заглянуть Краузе, – вспомнил Иосиф, – он пробыл на мессе пять минут только ради интервью для новостей…

На ступенях церкви Краузе заявил, что молился о спасении заложников. Шмуэль тоже пообещал отслужить мессу за их освобождение, но брату, в отличие от депутата Краузе, Иосиф верил. Епископ Кардозо позвонил из Рима пару часов назад.

– Я был в Кастель-Гандольфо, – озабоченно сказал брат, – его святейшество едет на конгресс по евхаристии в Удине, мы готовили его выступление, – епископ прервался:

– Извини. В общем, я не слушал новости, а когда услышал, то позвонил твоим коллегам в Тель-Авив, – Иосифу захотелось спросить, не звонил ли брат Еве.

– Или, может быть, она позвонила в Рим, – загадал полковник, – если позвонила, то все будет хорошо, – он заставил себя молчать.

– Надо думать об операции, – разговоры с братом всегда казались ему диалогами с самим собой, – как наши голоса похожи, словно мы действительно один человек, – брат попросил его быть осторожнее.

– Мне придется, – сварливо сказал Иосиф, – немцы, – заметив в дверях кабинета Краузе, он намеренно перешел на немецкий, – немцы не подпускают нас к операции, мы здесь только наблюдатели, – попрощавшись с братом, он нарочито громко сказал:

– Это был частный разговор, господин Краузе. Оставьте привычку подслушивать у дверей для парламентских коридоров, – Краузе покраснел, но смолчал. Иосиф тоже помнил русскую пословицу.

– Знает кошка, чье мясо съела, – ему почти захотелось проследить за Краузе.

– Он связывается с Ритбергом по уличным телефонам, – понял Иосиф, – если Ритберг и Саламе в Швейцарии, туда можно позвонить по автоматической связи, – он поймал взгляд кузена, сидевшего напротив. Пьер едва заметно двинул бровью. Иосиф даже позавидовал инспектору.

– Его без звука допустили к операции, он работает в Интерполе, – несмотря на видимую мягкость, Пьер оказался очень настойчивым, – характером он пошел в покойных родителей, – Иосиф поиграл простой ручкой.

– При всем уважении к делегации, – он покосился на генерала Замира, – я лично присутствовал в доме тридцать один и настаиваю на том, что террористов гораздо больше, – Брунс перечислил ему клички палестинцев, но на Брунса ссылаться было нельзя.

– Их не четверо, – Иосиф легко поднялся, – а восемь человек, – собравшиеся зашумели, – что означает необходимость выставить сюда и сюда, – он подошел к плану авиационной базы Фюрстенфельдбрюк, – по меньшей мере двадцать снайперов, – комиссар Хассельман отозвался:

– У нас нет особо подготовленных людей, – полковник Вегенер резко прервал его:

– Значит, найдите. Наверняка, кто-то из ваших ребят стреляет лучше, чем другие коллеги, – Иосиф велел себе не закатывать глаза.

После возвращения делегации с Коноллиштрассе чрезвычайный комитет принял решение предложить террористам перелет в Каир.

– Они хотят отправиться к арабам, – заметил Геншер, – скатертью дорога. Главное, вывезти их из Мюнхена, иначе они могут расстрелять заложников или, – министр помолчал, – устроить кровавую бойню в олимпийской деревне. За оградой сотни людей, а они вооружены АК-47 и гранатами…

В разговоре с канцлером Брандтом премьер-министр Египта приватно попросил не вмешивать его страну в эту, как он выразился, неразбериху.

– Но Каир никого не интересует, – хмыкнул Иосиф, – террористы не покинут Германию. Вернее, покинут, но трупами, – четверть часа назад комитет через полицейских передал свое предложение палестинцам. Белый телефон на столе зазвонил, Геншер снял трубку.

– Понятно, – сказал министр, – сообщите им, что мы готовим транспорт, – он обвел глазами прокуренный кабинет.

– Террористы согласились на полет в Каир… – немцы зашумели. Иосиф услышал тихий голос кузена:

– Он молодец, – удивленно подумал полковник, – я не увидел, как он поднялся. Из него вышел бы отличный коммандо, хотя не с его ранением…

Пьер одними губами сказал: «Надо достать снайперские винтовки».

На цветном экране телевизора закатное небо казалось огненным. Над олимпийской деревней кружили черные точки вертолетов. Надя сидела на ободранном подоконнике дешевого пансиона. Пьер отдал ей ключи, выскочив из здания полицейского управления.

– Держи, – кузен зажег сигарету, – Краузе сейчас выступает, мне удалось выскользнуть в коридор без его эскорта, – Надя кинула связку в стеганую сумку с перекрещенными буквами «С».

– Здесь ключи от Пежо, – добавил Пьер, – и от моего номера в гостинице. Заведение дешевое, но телефон с международной связью. Телевизор тоже есть, в отличие от твоего претенциозного отеля, – Надя подалась вперед, инспектор повел рукой.

́-Ты все увидишь на экране. То есть не все, – он взглянул на часы, – операция начнется, когда стемнеет…

Солнце закатывалось за горизонт. Ветер трепал белье, вывешенное на балконах бетонных коробок, обступивших окружную дорогу. Надя вспомнила голос кузена.

– Если что, – Пьер запнулся, – Хана знает о моих делах, она моя душеприказчица. Я поменял завещание, когда Джо пропал без вести. Все, мне пора, – он похромал к тяжелым дверям. Надя крикнула:

– Погоди! Но ты не коммандо, тебе нельзя… – инспектор обернулся.

– Не коммандо, – согласился он, – но я всегда выигрывал полицейские соревнования по стрельбе. У меня больше опыта, чем у немецких парней. Полковник достал нам хорошие винтовки, спасибо Моссаду…

Генерал Замир кисло сказал Иосифу:

– Я ничего не слышал и ничего не знаю. Но я советую вам не лезть на башни, где вас никак не спрячешь.

На вышках, как выразился Замир, собиралось торчать начальство. В перерыве бесконечного совещания Пьер внимательно изучил план авиационной базы, где стоял подготовленный для террористов боинг.

– Вертолеты приземлятся здесь, – он поставил точку острым карандашом, – в самолете сидит шестнадцать переодетых полицейских и еще пять снайперов поставят на башнях, – комиссар Хассельман не нашел в мюнхенской полиции даже десяток хорошо стреляющих парней.

– Все равно получается больше двадцати человек, – понял Пьер, – считая сидящих в самолете. Мы с Иосифом окажемся на поле больше для спокойствия, – пилотировали вертолеты немцы. Террористам и заложникам требовалось пройти примерно триста метров до боинга.

– Это пять минут, – сказал Иосиф, – заложники их замедлят. За пять минут можно перестрелять всех, словно в тире. Главное, не задеть никого из наших ребят, – Пьер отозвался:

– Для чего и нужны снайперы. Надеюсь, у них не подведут нервы или оружие, – они получили от Замира американские винтовки. Пьер понятия не имел, чем воспользуются немцы.

– Техника у них должна быть в порядке, – напомнил себе инспектор, – вряд ли они выдают полиции старье военных времен, – на ступенях полицейского управления он подмигнул Наде.

– Все будет хорошо. Каждый обязан выполнять свой долг, что мы и делаем. Однако пожелай нам удачи, она никогда не помешает, – именно так и поступила Надя.

В номере Пьера девушка долго стояла над телефоном пожелтевшего пластика.

– Он прибрал в комнате, – поняла Надя, – но видно, что он, как папа, все разбрасывает, – в квартире на набережной Августинок Надя часто натыкалась на карандаши и смятые страницы из блокнотов. Кузен много рисовал.

– Я больше не подделываю документы, – весело признался он, – по крайней мере, не на работе, но нельзя терять ценные навыки, – на шатком столе номера Надя нашла несколько набросков. Лицо девушки напомнило ей Магдалену.

– Наверное, у них что-то случилось, – поняла Надя, – когда они не знали правды…

Ей не хотелось звонить домой.

– Сейчас все сидят у телевизоров, – вздохнула девушка, – мне надо поговорить с тем, кто меня успокоит, – это мог сделать только один человек.

– Волк смотрит новости, – вспомнила Надя ласковый голос тети Марты, – а я работаю в кабинете. Что, парни решили поддержать немецкую операцию частным образом? – Надя вздохнула:

– Да. И вы должны услышать кое-что еще… – узнав о бегстве Ритберга и Саламе, тетя заметила:

– Хорошо, что ваши подопечные в безопасности, – она щелкнула зажигалкой, – а что касается Ритберга, мне хочется поговорить с ним начистоту. Думаю, в скором времени так и случится…

Надя нашла в сумочке сигареты.

– Случится. Но тетя права, бесполезно было отговаривать Иосифа и Пьера. Это действительно их долг…

Журналист CNN за кадром возбужденно сказал:

– Полиция расчищает район посадки машин. Наступает темнота, теперь мы мало что увидим, – от заката осталась только алеющая полоска на западе.

– Нам не сообщают о дальнейших действиях, – недовольно добавил журналист, – поэтому остается ждать, – черные точки вертолетов пошли на посадку.

Надя сжала руки: «Пусть никто не погибнет, пожалуйста».

В расписанном облупившейся краской грузовичке воняло дешевыми сигаретами. Иосиф немедленно полез за Noblesse.

– Санитарное оборудование, – провозгласил полковник Кардозо, – установка, обслуживание, ремонт. Замир подогнал нам ассенизаторский транспорт, – он подмигнул Пьеру, – винтовки в порядке? – инспектор дернул молнию спортивной сумки, валявшейся на полу кабины.

– М21 – одобрительно сказал Пьер, – в снайперской модификации. Только я никогда не пользовался прибором ночного видения, – ловко встроившись в вечерний поток машин, Иосиф взглянул на часы.

– Половина девятого, – пробормотал полковник, – у нас масса времени. До Фюрстенфельдбрюка чуть меньше тридцати километров. После окружной дороги пробка рассосется, мы успеем выпить кофе, – Пьер изучал пресловутый прибор.

– Забудь о кофе, – хмыкнул инспектор, – мы едем в немецкую провинцию. Бюргеры ложатся спать с петухами, придется пробавляться дешевым пойлом на заправке…

Шмуэль всегда варил боц в медном, закопченном кувшинчике. Иосиф привозил в Рим полотняные мешочки с остро пахнущей гвоздикой и кардамоном. Епископ Кардозо мог купить пряности и в магазине.

– Но Шмуэль говорит, что такой кофе напоминает ему об Израиле, – Иосифу захотелось посидеть с братом на каменном подоконнике его обычной кельи в монастыре Тре Фонтана. Превратившись в бюрократа, как выражался Шмуэль, он не оставил обительской жизни.

– Я мог переехать ближе к его святейшеству, – однажды признался брат, – но я привык к здешнему послушанию, – Шмуэль мыл полы и готовил завтраки для монахов.

– Надо залучить его домой, когда все закончится, – решил Иосиф, – рядом с ним мне будет спокойнее, – полковник понимал, что ему придется выполнить данное самому себе обещание.

– И чем скорее, тем лучше, – вздохнул Иосиф, – нельзя, чтобы Джеки состарилась в тюрьме, отсиживая срок по ложному обвинению, – он выкинул сигарету в набитую окурками пепельницу.

Фургончик генерал Замир достал через местных добровольных помощников, как их называли в Моссаде.

– Винтовки, скорее всего, прилетели из Израиля, – понял Иосиф, – хотя Замир не говорил, что везет сюда оружие. Впрочем, и насчет Надин он ничего не говорил, – о предложении начальства ему рассказал Пьер.

– Надин откажется, – заметил инспектор, – ей в Советском Союзе хватило такого, – он повел рукой, – по горло. Хотя машину она водит, словно профессиональный гонщик, – Иосиф поднял бровь.

– Думаю, она даже не станет советоваться с тетей Мартой. Хотя, посоветуйся она, ясно, что сказала бы тетя, – Пьер усмехнулся.

– Тетя Марта спит и видит, как мы переженимся и нарожаем детей, – его лицо странно дрогнуло, – ей надо открыть брачное агентство, а не работать аналитиком в разведке, – Иосиф расхохотался:

– Это ее увлечение. Черчилль писал картины, а она занимается сватовством…

Они с Пьером опять стояли в мужском туалете. Иосиф вытянул из кармана автомобильные ключи.

– Фургончик припаркован у церкви, – он осторожно выглянул наружу, – пошли, постараемся не нарваться на проклятого Краузе…

Депутат с другими членами чрезвычайного комитета отправлялся на аэродром на полицейских машинах. Террористы сначала согласились пройти к вертолетам пешком.

– Но потом проклятый Исса поменял план, – зло подумал Иосиф, – ему показалось, что их перестреляют по дороге к стоянке, – такое намерение, действительно, существовал. Палестинцы потребовали автобус и получили его.

– Пять минут до вертолетов на автобусе, – Иосиф считал время, – полчаса полета. Они прибудут на аэродром в половине одиннадцатого вечера, – грузовичок выскочил на окружную дорогу. Иосиф пощелкал пальцами.

– Ничего сложного в приборе ночного видения нет. Возьмем кофе навынос и я тебя обучу, как им пользоваться, – именно сейчас Иосиф отчего-то понял, что он счастливый человек.

– Я совершал ошибки, но я их исправлю, – сказал себе полковник, – у меня есть братья и сестра, есть любимая женщина. Пока она меня не любит, но я сделаю все, чтобы заслужить ее любовь. У Пьера тоже есть Хана, но по его лицу видно, что он всегда думает о брате, – Иосиф неловко сказал:

– Насчет Джо. Я уверен, что они с Маргаритой и Мартой не погибли. Виллем выручит всех из СССР, а ты не совершай ничего необдуманного, – кузен покраснел, – ты сын коммуниста и поддерживаешь партию, но твое советское гражданство для русских ничего не значит. Даже если они пустят тебя в страну легально, ты не знаешь языка и не сможешь… – Пьер отозвался:

– Об этом потом. Надо пережить сегодняшний день и выполнить свой долг, – он вытянул из кармана куртки затрепанный план авиабазы.

– Снайперы, – инспектор явственно фыркнул, – расположатся на вышках. Не знаю, как они собираются стрелять из армейских винтовок, – на последнем совещании выяснилось, что полицейские получают обыкновенные Heckler&Koch. Комиссар Хассельман развел руками.

– Ребята обещали приложить все усилия. Но террористов только четверо, мы справимся. В любом случае, – он откашлялся, – основной удар по преступникам будет нанесен в боинге…

Ои ожидали, что Исса и его подручные проверят салон самолета.

– Они не поведут заложников в боинг, – понял Пьер, – а сначала поднимутся сами. Там их нейтрализуют, даже если их восемь человек, как говорит Иосиф, – он вернулся к плану.

– Здесь встанет начальство, – Пьер скривился, – включая Краузе, а местечко рядом с боингом словно приготовлено для нас, – взлетное поле аэропорта обнесли легкой оградой. Грузовичок выкрасили профессиональным, как назвал его Пьер, цветом ассенизаторов.

– Коричневый сольется с темнотой, – сказал инспектор, – нас никто не заметит, а открыть ворота, – он поднял снимок взлетного поля, – плевое дело, – в сумерках засветились буквы на указателе.

– Приехали, – Иосиф свернул к сияющей стекляшке заправки, – чашка кофе и нас ждет аэропорт Фюрстенфельдбрюк, – они не спеша пошли к холщовым зонтикам закусочной.

Фридрих Краузе легко взбежал по трапу боинга. Самолет поставили в середине освещенного мощными прожекторами взлетного поля. Над серым бетоном возвышалась застекленная башня диспетчеров, куда несколько минут назад поднялось начальство, как о нем думал Фридрих. В полицейской машине он ехал с министром внутренних дел.

– Геншер ничего мне не сказал, – Краузе не скрывал довольной улыбки, – однако по его лицу было ясно, что он недоволен действиями местной полиции, – министр заметил:

– Нам надо поговорить в Бонне, господин Краузе. Канцлер социалист, я принадлежу к либеральной партии, однако я могу разглядеть даровитого человека, пусть и не разделяющего мои политические взгляды, – Геншер пощелкал пальцами, – кроме того, вы из Гамбурга. Я сдавал там адвокатский экзамен, а потом практиковал в Бремене, – Геншер перебрался на запад в начале пятидесятых годов, – мне нравятся ваши парламентские выступления и вас любит пресса. Я считаю, что вам пора заняться правительственной карьерой…

У Фридриха часто забилось сердце, однако он велел себе успокоиться.

– Брандта никуда не сдвинешь, – понял он, – придется работать с проклятым коммунистом, – Краузе именно так называл канцлера, – но его власть не вечна, – Фридрих напомнил себе, что пока надо миновать разворачивающийся кризис, как выражались телевизионные журналисты.

Камеры и газетчиков на военную базу не допустили, но по дороге к боингу Фридрих заметил в темноте какую-то машину.

– Санитарное оборудование, – Краузе прищурился, – скорее всего, подрядчик работает в аэропорту, – грузовичок припарковали за оградой, окружающей поле.

Они ждали появления вертолетов. Сначала члены чрезвычайного комитета хотели полететь в аэропорт, но в результате первой машиной отправились только, как думал Фридрих, так называемые снайперы. Трое полицейских вскарабкались на крышу диспетчерской башни, один прятался за спешно подогнанным к самолету заправщиком.

– Еще один на сигнальной вышке, – Фридрих подергал ручку на двери боинга, – а палестинцев восемь человек и они вооружены автоматами Калашникова с гранатами, – сведения о действительном количестве террористов они получили по рации, оказавшись в аэропорту. Полицейские, сопровождавшие палестинцев к автобусу, подтвердили слова израильского полковника.

– Который, кстати, пропал из вида, – Краузе зачем-то оглянулся, – впрочем, как и месье Пьер, – он не здоровался с братом Ханы, однако парочку требовалось держать под присмотром.

То же самое ему велел по телефону и Ритберг. Фридрих связался с гостиницей на Боденском озере, где обретались Ритберг и Саламе. Шейх не преминул выдать Краузе очередные распоряжения.

– Сделай все, чтобы евреи погибли, – акцент Саламе становился сильнее, когда он волновался, – иначе ты заплатишь за предательство, – Саламе со значением кашлянул, – твоя жена тоже наполовину еврейка, – во газетных интервью Краузе называл себя другом Израиля.

– Никто со мной не поспорит, – усмехался он, – я не скрываю еврейской крови Магдалены. Это и смелый поступок и по нынешним временам, – в разговоре с Саламе Фридрих поинтересовался:

– Но что касается борцов за свободу палестинского народа… – Саламе небрежно сказал:

– У меня много федаинов. Место павших займут другие герои, а ты должен обеспечить гибель заложников, – Саламе помолчал: «Ты нашел Брунса?». Фридрих честно ответил:

– Пока нет. Скорее всего, БНД надежно его спрятало, вместе с твоей, – он вовремя поправил себя, – в общем, со вторым их работником, – Саламе витиевато выругался по-арабски, Ритберг взял трубку.

– Насчет парней, о которых ты говорил, – требовательно сказал Адольф, – если инспектор де Лу появится на поле, он не должен уйти оттуда живым. Где они сейчас? – Фридрих отозвался:

– Не знаю. Они покинули совещание и больше не возвращались, – Краузе волновало исчезновение настоящих, как он понял, профессионалов:

– Замир стоит с нами на башне, – дверь самолета открылась, – но где эти двое? – он не сомневался, что инспектор де Лу появился в Мюнхене по делам.

– Он занимается кражами произведений искусства, – Фридрих шагнул в боинг, – Интерпол сел на хвост идиоту Штрайблю. Хорошо, что он мертв, наше хранилище в безопасности. Ладно, если инспектор здесь, то я его найду…

Завидев Краузе, переодетые в авиационную форму полицейские поднялись.

– Вертолеты прибывают с минуты на минуту, – сказал Фридрих, – но вы можете покинуть боинг, ребята. Незачем зря рисковать жизнями, снайперы справятся сами, – Фридрих ожидал, что с началом стрельбы палестинцы ликвидируют заложников, – вы можете проголосовать и решить, что делать дальше, – Краузе был уверен в исходе голосования.

– Никому не хочется умирать, – полицейские зашумели, он проскользнул в кокпит боинга, – отлично, вот и пистолет, – спрятав в карман Heckler & Koch, Фридрих спустился по трапу. В беззвездном небе гуляли белые лучи. Он услышал отдаленный шум.

– Вертолеты рядом, – понял Краузе, – половина одиннадцатого вечера, все идет по плану, – Фридрих невозмутимо направился к башне диспетчеров.

Пьеру еще никогда не приходилось стрелять с прибором ночного видения. Силуэты приземлившихся вертолетов отливали зеленоватым сиянием.

– Вышли пилоты, – неслышно шепнул Иосиф, – и, – он прервался, считая, – шестеро палестинцев. Можно обойтись оптическими прицелами, все видно, как на ладони, – Пьер прикинул расстояние до вертолетов.

– Их неправильно посадили, – понял инспектор, – снайперы на земле окажутся на линии огня с башни, – он понятия не имел, есть ли у снайперов рации или бронежилеты.

– У нас точно нет, – колючий ветерок забирался под куртку, – но мы устроились в подходящем месте, – их удачно скрывало огромное колесо боинга. Белый заправщик торчал между вертолетами и трапом.

– Где должен быть один снайпер, – вспомнил Пьер, – и один на сигнальной вышке, – в грузовичке кузен нелестно отозвался о точности Heckler&Koch.

– Это пехотная винтовка, – хмуро сказал Иосиф, – от башни диспетчеров до боинга по меньшей мере двести метров. В таких условиях даже я не гарантирую четкого поражения цели, а что говорить о немецких полицейских… – оставалась надежда, что террористов нейтрализуют, как выразился полковник, внутри самолета.

– Однако они не пойдут в боинг всей толпой, – яркий свет прожекторов заливал поле, – Исса оставит кого-то следить за пилотами и заложниками, – кличку главаря террористов Пьер услышал от кузена.

– Иосиф получил сведения от Брунса, – Пьера отчего-то пробил озноб, – но это только прозвища, мы не знаем их настоящих имен. Вернее, знаем, – ему стало противно, – Саламе и Ритберг…

Пьер понимал, что парочка давно пересекла швейцарскую границу.

– Я не могу постучать в двери Ритберга с ордером от Интерпола, – пришло ему в голову, – во-первых, я не знаю, где его вилла, а во-вторых, он не дурак и не хранит ворованные картины дома, – Пьер внезапно разозлился.

– Мерзавцы подбирают голодных мальчишек в лагерях беженцев, внушают им всякую дурь и снабжают оружием, – ему стало противно, – а сами прячутся в безопасности, играя в карты и катаясь на лыжах…

Ему очень хотелось постучать в двери пресловутого месье Вале, но у Пьера не было улик и против швейцарского дельца.

– Улики есть у Краузе, – он предполагал, что депутат стоит на башне диспетчеров, – клянусь, он еще заговорит, – от вертолетов отделились две фигуры.

– Точно, – шепнул Иосиф, – Исса оставил большую часть террористов с заложниками, – израильтян они не видели.

– Ребята связали, они внутри вертолетов, – хмуро добавил полковник, – погоди, не стреляй, – дверь боинга стояла распахнутой. На бетонку взлетной полосы падало рассеяннное сияние ламп в салоне самолета.

– Исса пошел к боингу, – пробормотал кузен, – с ним еще один…

Стрельба сейчас могла стать убийственной для заложников. Пьер надеялся, что собравшиеся на башне диспетчеров тоже это понимают.

– И сообщат снайперам, – вздохнул он, – если их снабдили рациями, – шесть палестинцев, оставшихся у вертолетов, не только держали на прицеле немецких пилотов, но и могли расстрелять связанных израильтян. Пьер помнил недовольный голос министра внутренних дел:

– Согласно конституции Германии, мы не имеем права использовать армейские силы в мирное время. Несмотря на террористический акт, мы не находимся в состоянии войны, – у Пьера появилось дурное предчуствие. Боинг выглядел покинутым.

– Если в самолете нет полиции, то есть переодетой полиции, – он велел себе успокоиться, – палестинцы решат, что это ловушка и поднимут тревогу, – Исса и второй террорист поднялись по трапу. Полковник Кардозо шепнул:

– Мне кажется, они никого там не найдут, – Пьер отозвался:

– Но полицейские не могли просто так покинуть свой пост, – кузен мрачно сказал:

– Уверяю тебя, они устроили собрание, проголосовали и зафиксировали результат на бумаге. У немцев на каждый чих имеется соответствующее решение с подписью и печатью. Они не умеют мыслить самостоятельно, поэтому, когда они проявляют инициативу, получается откровенный… – Иосиф припечатал тираду крепким русским словом.

– Что и произойдет сейчас, – он считал секунды, – ладно, ночью все кошки серы, но надеюсь, что снайперы не примут меня за террориста, – Иосиф провел рукой по светлым, потным волосам, – бери на себя Иссу и второго парня, а я отправлюсь к вертолетам, – палестинцы все не выходили из боинга. Пьер прищурился.

– На линию огня с башни ты не попадешь, – Иосиф буркнул:

– Именно. Хуже, что террористы тоже туда не попадают, если только они не задвигаются, – над взлетным полем пронесся крик, Иосиф выругался:

– Исса предупреждает остальных, что это ловушка, – он вскочил на ноги, – сейчас начнется стрельба, – пробравшись к хвосту самолета, Иосиф растворился в темноте.

– Прожектора освещают только боинг, – понял Пьер, – надо перевести их на вертолеты, но, кажется, об этом никто не подумал, – он спокойно оказался под крылом самолета.

– Здесь хорошая точка, – Пьер прицелился, – только свет режет глаза, – Исса сбежал по трапу. Пьер ни с чем бы не спутал звук выстрела.

– Это не винтовка, – успел понять он, – стреляют из пистолета…

Что-то горячее ударило ему в спину. Покачнувшись, взмахнув руками, инспектор упал на серый бетон. Над взлетным полем пронесся треск автоматных очередей, звон лопающегося стекла прожекторов.

– Огонь, – Пьер чувствовал, что его куртка промокла кровью, – они открыли огонь, – винтовка лежала рядом. Собрав все силы, он велел себе дотянуться до оружия.

– Пусть даже лежа, – спина невыносимо болела, – пусть так, – палестинцы пронеслись мимо, Пьер прицелился. Винтовка сработала отменно, второй террорист свалился на взлетную полосу.

– Минус один, – выдохнул инспектор, – надо стрелять дальше… – не выпуская оружия, он попытался поползти в сторону вертолетов.

– Не могу, – понял Пьер, – слишком больно, – скорчившись у опустевшего трапа, он потерял сознание.

Иосиф не сомневался, что не найдет рядом с вертолетами немецких пилотов.

– Они не дураки здесь торчать, – над полем гремели выстрелы, – черт, надеюсь, что Пьер мне поможет…

Первыми же пулями террористы разбили прожекторы. Взлетная полоса погрузилась в темноту. Освещенными оставались только покинутый боинг и вздымавшаяся над бетонным зданием аэропорта вышка диспетчеров. Иосифу показалось, что он видит за стеклом двигающиеся тени.

– Начальство изволит лицезреть плоды своего непрофессионализма, – его охватила тяжелая злость, – хотя Замир ни в чем не виноват. Если кого-то обвинять, то только немцев, – за кофе в закусочной на заправке Иосиф откровенно сказал кузену, что не верит ни в какие раскаяния.

– Краузе был членом гитлерюгенда, – он загибал пальцы, – комиссар Хассельман, наверняка, тоже, а министр внутренних дел Геншер оборонял Берлин весной сорок пятого. Поскреби почти любого немца, – подытожил полковник, – и найдешь антисемита. Есть исключения, как канцлер Брандт, однако таких людей можно пересчитать по пальцам.

– Я так считаю, – полковник рубанул рукой, – приличные немцы либо сели в концлагеря либо покинули страну. Все оставшиеся здесь, – Иосиф пощелкал пальцами, – в общем, и сейчас не рвутся спасать евреев, – Пьер повел сигаретой: «Краузе ничего не скрывает».

Иосиф кисло сказал:

– Он не хочет, чтобы газеты вытащили на свет не красящие его сведения. Скрой он такую информацию, ему будет трудно ронять крокодиловые слезы в Яд-ва-Шеме. Хотя он политик, ему не привыкать ко лжи, – Пьер заметил:

– Ты вроде тоже собирался в Кнессет, – Иосиф поднял бровь:

– Сначала мне надо стать главой Моссада. Дай мне, – он задумался, – еще лет пятнадцать, – Пьер усмехнулся:

– К тому времени Краузе получит министерский пост и вы встретитесь на государственном уровне, – Иосиф сунул окурок в пластиковый стакан с действительно гадким кофе.

– Надеюсь, что мамзера подорвут раньше, как его приятеля Штрайбля, – он задумался, – но вряд ли арабы, которым он лижет задницу, а, скорее, леваки…

Иосиф лежал под заправщиком, где он не обнаружил никакого снайпера. Полковник Кардозо надеялся, что немецкий парень все-таки не сбежал.

– Нет, – он поднес к глазам оптический прицел, – он переместился на вышку, – Иосиф не мог обвинить снайпера.

– Вдвоем они быстрее справятся, – на таком расстоянии снайперы на башне диспетчеров были почти бесполезны, – однако он оголил этот участок, а отсюда угол обстрела лучше…

Иосиф внезапно вспомнил о парне, похожем на Элвиса Пресли.

– Говоря о том, что тайное становится явным, именно он принес сведения о родителях Фриды в «Йедиот ахронот», – полковник чуть не хлопнул себя по лбу, – Леви часто так называли. Точно, это был он, – Иосиф пообещал себе заодно выяснить и это, – он, наверняка, порылся в записях папы. Авраам все разбрасывал, а в кибуце не закрывают дверей…

Иосиф велел себе подумать об этом потом. Выстрелы стихли, прохладный ветерок коснулся его щеки. Он даже оглянулся.

– Словно руки Евы, -понял Иосиф, – она умеет снять боль одним прикосновением. Пусть она поможет нам, пожалуйста, – он старался разглядеть в темноте Пьера, – пусть все закончится хорошо…

У него не оставалось времени ждать кузена. На бетонке валялось два трупа.

– И один не вернулся от боинга, – понял Иосиф, – но Исса здесь. Их осталось пятеро, а я один. Но я не пришел сюда убивать, – вздохнул Иосиф, – то есть не только убивать. Прежде всего мне надо освободить ребят, – два вертолета осложняли дело.

Иосиф надеялся, что Пьер жив.

– Хотя он все равно не умеет водить вертолет, – хмыкнул полковник, – здесь пригодился бы Хаим. Он получил Медаль Почета, можно сказать, за вождение вертолета, – полковник невольно улыбнулся.

Иосиф, впрочем, не был уверен, что стоит поднимать машины в воздух.

– Нет, – он встряхнул головой, – надо перестрелять мерзавцев до того, как они убьют заложников. Или сначала надо вытащить ребят из консервных банок, – ему требовалось принять решение.

– Сначала люди, – понял Иосиф, – надо сначала позаботиться о людях. Ребята должны знать, что я здесь, – Иосиф пополз к ближайшему вертолету, – что Израиль их не бросил, что мы вытащим их отсюда…

Колючий ветер гулял по потной спине, бетон царапал ладони. Иосиф успел подумать, что идет на верное самоубийство.

– Если меня заметят, меня сразу застрелят, – он опять услышал автоматные очереди, впереди показались очертания вертолета. Иосифу показалось, что связанные заложники двигаются.

– Они стараются высвободиться из веревок, – он велел себе молчать.

– Закричи я, они услышат иврит, – по лицу покатились слезы, – но и террористы услышат, – Иосиф вскинул голову. Большие часы на башне диспетчеров показывали ровно полночь. Из темноты донесся рев автомобильных моторов.

– Пришли полицейские бронетранспортеры, – Иосиф приподнялся, – только почему так поздно…

Забыв обо всем, полковник рванулся к вертолету.

– Нет, нет, нет… – стена огня полыхнула над машиной, Иосиф покатился по взлетной полосе.

– Палестинцы бросили внутрь гранату, – он не почувствовал пули, ударившей ему в спину, – я так и не успел никого спасти…

Багровые всполохи пламени взвились в ночное небо.

На Пьера повеяло сладким ароматом пряностей. Он помнил запах с детства. Покойная мать всегда покупала Joy.

– И тетя Марта ему не изменяет, – он попытался пошевелиться, – а Надин получает флаконы от парфюмеров, – ванная на рю Мобийон, где убили Марата, теперь напоминала прилавок дорогого магазина. Кузина не тратила деньги на одежду или косметику.

– Мне все присылают на дом, – смешливо говорила Надин, – только за фруктами и кофе приходится выбираться на рынок, – Пьеру пришло в голову, что Надин никогда не снималась для рекламы Ателье Майер.

– Странно, – хмыкнул он, – тетя Сабина должна ее использовать. Но Надин даже не носит ее сумки, – Пьер понимал, что думает о всякой ерунде из-за боязни открыть глаза. Он помнил, что пуля попала ему в спину.

– Но руки у меня работают, – он подвигал пальцами, – ноги тоже, – движения отзывались легкой болью в спине.

– Меня накачали лекарствами, – вздохнул Пьер, – но соображаю я нормально, – он лежал на боку. Знакомая рука коснулась его лба, ласково провела по волосам.

– Все хорошо, – услышал он голос Надин, – ты был ранен, тебя прооперировали. Ты в университетской клинике, – он дрогнул ресницами, – Хане я позвонила, она больше не волнуется…

Кузина, в джинсах-клеш и вышитой рубашке, набросила на плечи белый халат. Темные глаза Надин припухли и покраснели. Пьер облизал губы.

– Что, – он откашлялся, – что случилось? Что с заложниками?

Надя провела ночь, не отрываясь от телевизора. После двенадцати CNN сообщило, что все заложники освобождены.

– Потом они извинились, – девушка шмыгнула носом, – за сделанную ошибку. Якобы они перепутали информацию, – она увидела правду в семичасовом выпуске новостей.

– Доступ на авиационную базу Фюрстенфельдбрюк закрыт, – возбужденно сказал стоящий у ограды корреспондент, – отсюда видны сожженные террористами вертолеты, – камеру перевели на коричневый фургон, – и транспорт, рядом с которым состоялась последняя битва, – журналисты разузнали, что трое палестинцев выжили.

– Им, несомненно, будет предъявлено обвинение, – важно сказал корреспондент, – кроме того, погиб один полицейский, а депутат парламента Фридрих Краузе получил легкое ранение…

Надя подавила желание швырнуть чем-нибудь в экран.

– Заложники, – заорала девушка, – заткнись, – она прибавила русского мата, – и говори о заложниках, – корреспондент закончил:

– К сожалению, все израильские заложники были расстреляны террористами. В связи с пожаром в вертолетах опознание тел затруднено, из Израиля в Мюнхен вылетели эксперты. Олимпийский комитет решил объявить на играх траур и временно приостановить соревнования…

Надя добилась сведений о кузенах, только лично появившись в полицейском управлении Мюнхена.

– Я родственница инспектора де Лу и полковника Кардозо, – напористо сказала она парню за стойкой, изумленно открывшему рот, – я знаю, что они входили в чрезвычайный комитет и, вероятно, были вчера на авиабазе, – Надя подалась ближе к юноше, он зарделся, – проверьте, где они сейчас, – в госпитале тоже все прошло легко. Надя погладила руку Пьера.

– Иосиф сейчас на пути в Израиль. Он ранен, – Надя замялась, – пуля попала ему в спину, но здесь ее решили не вынимать, – Надя поймала в коридоре молодого врача. Ей отчего-то было противно говорить с более старшими хирургами.

– Они могли оперировать, то есть мучить людей в Дахау, – угрюмо подумала Надя, – хорошо, что там возвели мемориал, пусть и скромный, – она съездила на трамвае в пригород Мюнхена. Табличка сообщала, что памятник выстроен на деньги бывших узников концлагеря.

– Германия не считает нужным что-то помнить, – разозлилась Надя, – они замели все под ковер и пошли дальше…

Хирургу, с которым говорила Надя, едва ли исполнилось тридцать лет.

– Я ассистент, – честно предупредил ее парень, – мы не решились оперировать господина Кардозо, пуля застряла близко к позвоночнику. Но транспортировать его можно, – врач протер очки, – мои начальники разрешили перевозку, – Надя позвонила отцу из уличной будки рядом с госпиталем.

– Мы все видели по телевизору, – невесело заметил доктор Гольдберг, – поневоле жалеешь, что мы его купили, – услышав об Иосифе, отец немедленно сказал:

– Я позвоню Голде. Сегодня есть рейс в Израиль, – он пошелестел блокнотом, – надеюсь, отыщутся свободные места. У меня было такое ранение, – он помолчал, – из-за чего я превратился на целый год в горбуна. Но обещаю, что с Иосифом такого не случится, – Надя погладила длинные пальцы Пьера.

– Папа сейчас в Тель-Авиве, а ты скоро… – в дверь постучали. Надя крикнула: «Открыто». Комиссар Хассельман, тоже в белом халате, неловко заглянул в палату.

– Мне сказали, что у вас посетитель, – Надя поднялась, – месье де Лу, нам надо поговорить наедине…

Процокав каблуками к выходу, девушка оглянулась: «Я выпью кофе и вернусь».

Комиссар Хассельман подвинул ближе больничную тумбочку.

– Врачи пока запретили вам лежать на спине, – он порылся в кармане потрепанного пиджака, – но вы все увидите и отсюда, инспектор, – сначала Пьер услышал стук. На тумбочку легли два пакетика полицейского образца.

Почти в таком же пакете в сейфе Пьера лежал кусок шланга от кувеза, где умерла его племянница, как он всегда думал о девочке.

– Краузе отмажет себя, – Пьер устало закрыл глаза, – только Хана видела, как он выдернул шланг. Хороший адвокат отыщет экспертов. Они докажут, что Хана была не в себе и судья отведет ее показания. Краузе объяснит, что он поправлял шланг, а не выдергивал его, – Пьер без интереса взглянул на тумбочку.

– Пули от Heckler & Koch, – сказал он, – для чего вы их принесли? – Хассельман поправил сбившийся, покрытый пятнами галстук.

– Инспектор де Лу, – комиссар поерзал на вертящемся табурете, – что вы помните о вашем ранении? – Пьер хмыкнул:

– Я не уверен, что мне стоит вспоминать. Предприятие было нашей частной инциативой…

Хассельман почесал лысоватую голову.

– Стоит, инспектор. Я хочу разобраться в причинах провала операции, – Пьер желчно сказал:

– Причины провала операции лежат в том, что вашей полиции не хватает опыта в борьбе с террористами. Вернее, его вообще нет, – Хассельман кивнул:

– Я согласен. Я включу в рапорт рекомендацию о создании такого подразделения, – он посмотрел в сторону, – не знаю, принесет ли это плоды, поскольку теперь меня могут уволить или понизить в должности, – Пьер хотел что-то сказать, комиссар встряхнулся.

– Но речь сейчас не обо мне. Все-таки, что вы помните, инспектор? – Пьер нахмурился.

– Думаю, что вам неинтересно, каким образом мы оказались на взлетном поле, – Хассельман внезапно улыбнулся.

– Вы приехали на ассенизаторском фургоне и сорвали с ворот, ведущих на полосу, навесной замок. Фургон никуда больше не двинется, его изрешетили пулями, – Пьер потянулся за больничной непроливайкой. Комиссар спохватился.

– Извините. Позвольте, я вам помогу, – он подал Пьеру кружку. Жадно выпив кисловатую воду, инспектор продолжил:

– Я слышал по радио. Насчет нашего оружия я тоже ничего не расскажу, – Хассельман поднял бровь.

– Две снайперские винтовки М21. Отпечатков пальцев на них не осталось, – Пьер открыл рот, – я обо всем позаботился. Винтовки посчитали оружием террористов. Вернее, я внес соответствующий параграф в протокол осмотра места преступления, – канцелярские обороты комиссара странным образом успокаивали Пьера, – и мы не предъявим их арестованным для опознания, – Пьер мрачно заметил: «Не думаю, что дело дойдет до суда».

Хассельман указал на радио.

– Вы, наверное, спали и пропустили новости. Сегодня утром израильтяне бомбили лагеря беженцев в Сирии и Ливане, – Пьер ответил:

– Они имеют право отомстить. Но арабы тоже будут мстить. Я уверен, что через пару недель они захватят рейс «Люфтганзы», требуя освобождения мюнхенских мучеников, как их назовет пресса. И вы освободите заключенных, – забыв о боли в спине, Пьер попытался сесть, – потому что вы не рискнете жизнями немцев. Депутат Краузе, – он сдержал ругательство, – опять пообещает с трибуны, что кровь его сограждан не прольется в мирное время, – Хассельман уложил его обратно.

– Вам нельзя волноваться. Меня несколько раз ранили, – он помолчал, – я знаю, что это такое, – Пьер буркнул:

– Меня тоже. Вы на работе пострадали? – отчего-то спросил он. Хассельман вздохнул:

– Да, хотя первое ранение я получил в одиннадцать лет, в бомбежке Гамбурга, когда погибла моя мать. Моего отца убили под Сталинградом. Но мы сейчас говорим о настоящем… – он требовательно взглянул на Пьера: «Что вы помните?».

Пьер отпил еще воды. Ему отчего-то захотелось сказать, что без прошлого нет настоящего.

– Но комиссар прав, – напомнил он себе, – сейчас речь идет о преступлении и надо ему помочь, – Пьер честно признался:

– Мало что. Мы с полковником Кардозо прятались за колесом боинга. Проверив самолет, Исса заорал, что это ловушка. Иосиф отправился к вертолетам, а я подобрался ближе к трапу. У меня была хорошая позиция для выстрела, но кто-то выпустил мне пулю в спину. Наверное, – Пьер замялся, – это был дружественный огонь, как и ранивший моего кузена, полковника Кардозо. Мне все равно удалось выстрелить по террористам, – Хассельман прервал его:

– И убить второго палестинца. Пуля из его головы тоже, – он повел рукой, – не попала в список вещественных доказательств. Вот пуля из вашей спины, – он подвинул Пьеру пакет, – рядом пуля, извлеченная из трупа главаря, Иссы, – Пьер недоуменно сказал:

– Они почти одинаковые. Это Heckler& Koch. Что, у террористов имелось и немецкое оружие? – Хассельман передал ему лупу.

– Вы не обязаны разбираться в технических деталях, вы специалист по кражам произведений искусства. Но я уверен, что у вас хороший глаз… – Пьер внимательно рассмотрел пули.

– Как я и сказал, они похожи, – Хассельман похлопал себя по карманам халата, наброшенного на пиджак.

– Ладно, я потом покурю, – пробормотал комиссар.

– В вас действительно стреляли из Heckler& Koch, инспектор, – он сжал губы, – но из пистолета стандартного полицейского выпуска. У меня тоже есть такой. Пистолет нашли на взлетном поле, после того, как все, – Хассельман поискал слово, – закончилось, – Пьер заметил:

– Значит, террористы его бросили. Надо снять отпечатки пальцев и сверить их… – Хассельман достал еще один пакет, теперь бумажный.

– Я все сделал лично, – сказал комиссар, – вот фотографии, – Пьер мог узнать эти отпечатки из сотни других.

– Этих материалов в деле нет, – добавил Хассельман, – но одно я могу сказать точно – с отпечатками пальцев террористов, живых или мертвых, они не совпадают.

Зашуршала серебристая фольга. Фридрих довольно сказал:

– Помнишь, как в университетские годы мы покупали одну шоколадку на двоих, – он разломил плитку Lindt, – и не дорогой товар, а бросовые батончики, – послевоенный Гамбург был завален списанной британской провизией.

Оборотистый владелец лавки, где Вольфганг подростком мыл полы, продавал заветренный шоколад и пакеты слипшегося какао. Будущий комиссар полиции спал в подсобке на матрасе и начинал рабочий день в пять утра.

– Потому что магазин открывался в семь, – Вольфганг отхлебнул кофе, – а в восемь я садился за парту в гимназии, – хозяин лавки, дальний родственник Вольфганга, ничего не платил парню.

– Фридрих в пансионе получал деньги на руки, – вспомнил комиссар, – пусть и небольшие, а я вырвался из кабалы проклятого торгаша только в университете, – наплевав, как он думал, на родственные обязанности, Вольфганг отыскал работу в ночном клубе в Сан-Паули.