Читать книгу Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела - Страница 6

Деревня Цгуну находилась в узкой, поросшей травой долине, которую пересекали чистые ручьи и над которой высились зеленые холмы. В ней проживало всего несколько сотен человек. Хижины представляли собой сооружения в форме ульев из глинобитных стен с деревянным столбом в центре, поддерживающим остроконечную травяную крышу. Полы сооружали из спрессованных муравейников. На них насыпали землю, которую утрамбовывали свежим коровьим навозом. Дым от очага выходил через крышу, и низкий дверной проем (чтобы пройти через него, надо было нагнуться) являлся единственным отверстием в жилище. Хижины, как правило, находились поблизости друг от друга, создавая своего рода жилую зону неподалеку от полей с кукурузой. Здесь не было дорог, только тропинки в траве, протоптанные босоногими детьми и женщинами, носившими в качестве одежды одеяла, выкрашенные охрой (одежда западного стиля была в деревне лишь у немногочисленных христиан). Крупный рогатый скот, овцы, козы и лошади паслись вместе на общих пастбищах. Земли вокруг Цгуну были в основном безлесными, за исключением поросшего тополями холма, возвышавшегося над деревней. Вся земля принадлежала государству. За редким исключением, африканцы в Южной Африке в то время не имели права владеть землей, они могли выступать лишь в качестве арендаторов, ежегодно выплачивавших правительству арендную плату. В деревне располагались две небольшие начальные школы, сельский магазин и водоем для скота, чтобы избавлять его от клещей и болезней.

Кукуруза (мы называем ее маисом), сорго, бобы и тыквы составляли основную часть нашего рациона – не из-за предпочтения этим продуктам, а потому, что мы просто не могли позволить себе ничего другого. Относительно состоятельные семьи в нашей деревне дополняли свой рацион чаем и кофе с сахаром, но для большинства жителей Цгуну это была экзотическая роскошь, далеко выходящая за рамки их скудных средств. Воду для земледелия, приготовления пищи, стирки, умывания и хозяйственных нужд приходилось приносить ведрами из ручьев и родников. Это была женская работа. Цгуну в целом была деревней женщин и детей: большинство мужчин бо́льшую часть года работали на отдаленных фермах или на золотых шахтах вдоль хребта Риф, который образует южную границу Йоханнесбурга. Они, как правило, возвращались в деревню два раза в год, главным образом для того, чтобы вспахать поля. Рыхление, прополка и уборка урожая были оставлены женщинам и детям. Мало кто из жителей деревни умел читать или писать, и немногие стремились получить хоть какое-то образование.

Моя мать являлась хозяйкой в трех хижинах в Цгуну, которые, насколько я помню, всегда были заполнены младенцами и детьми моих родственников. В целом, в детстве я практически никогда не оставался один. Согласно африканским традициям, сыновья и дочери чьих-либо теть или дядей считаются родными братьями и сестрами, а не двоюродными. Мы не проводим таких различий, как это практикуют белые. У нас нет сводных братьев или сводных сестер. Сестра моей матери – это моя мать, сын моего дяди – это мой брат, а ребенок моего брата – это мой сын или моя дочь.

Из трех хижин моей матери одна использовалась для приготовления пищи, другая – для сна и третья – для хранения разных вещей. В хижине, в которой мы спали, не было мебели в западном понимании этого слова. Мы спали на циновках и сидели там просто на земле. Что существуют подушки, я узнал, лишь когда переехал к своему дяде в Мэкезвени. Моя мать готовила еду в трехногой железной кастрюле на открытом огне в центре хижины или же снаружи, рядом с жилищем. Все, что мы ели, мы выращивали или добывали сами. Моя мать сажала и затем собирала с полей маис, когда его зерна были уже твердыми и сухими. Он хранился в мешках или в специальных ямах, вырытых в земле. Для приготовления блюд из него женщины использовали различные методы. Они могли размолоть зерна между двумя камнями, чтобы сделать хлеб, или сначала отварить маис, чтобы затем получить umphothulo (мука из маиса, которую едят с кислым молоком) или umngqusho (маисовая каша, либо как она есть, либо смешанная с бобами). В отличие от мучных продуктов, которых иногда не хватало, молока от наших коров и коз всегда было достаточно.

С раннего возраста я проводил бо́льшую часть своего свободного времени в вельде, играя или дерясь с другими мальчиками деревни. Если мальчишка оставался дома, то его считали неженкой, привязанным к переднику матери, маменькиным сынком. По ночам я делил с приятелями свою еду и одеяло. Мне было не больше пяти лет, когда я стал пастухом и присматривал за овцами и телятами. Я обнаружил почти мистическую привязанность народа коса к скоту не только как к источнику пищи и благосостояния, но и как к Божьему благословению и источнику счастья. Именно во время выпаса скота в полях я научился сбивать птиц из рогатки, собирать дикий мед, ягоды и съедобные коренья, пить теплое, сладкое молоко прямо из вымени коровы, плавать в прозрачных, холодных ручьях и ловить рыбу бечевкой с заостренной проволокой. Я научился драться на палках – крайне необходимое умение для любого сельского африканского мальчика – и стал весьма искусным в технике парирования ударов, обманных выпадов, организации неотразимых атак и стремительного бегства от противника со всех ног. С этих дней я навсегда полюбил вельд, бесконечные просторы, простую красоту природы, чистую линию горизонта.

Мы, мальчишки, были полностью предоставлены самим себе. Мы играли тем, что делали сами, своими собственными руками. Мы лепили из глины различных животных и птиц, сооружали из веток дровни, в которые запрягали волов. Нашей игровой площадкой была сама природа. Холмы рядом с деревней были усеяны крутыми гладкими скалами, которые мы превращали в наши собственные американские горки. Мы усаживались на плоские камни и скользили вниз по их поверхности, пока наши ягодицы не начинало саднить. Зачастую после этого мы едва могли пользоваться своим мягким местом. Я научился ездить верхом на годовалых телятах. Я смог успешно освоить это искусство, хотя в ходе обучения меня неоднократно без всякого сожаления сбрасывали наземь.

Однажды мне преподал жестокий урок непослушный осел. Мы с мальчишками по очереди взбирались на него, и, когда настала моя очередь, я вскочил ему на спину – а тот вдруг бросился в ближайший куст терновника. Осел наклонил голову, пытаясь сбросить меня, что он в конечном итоге и сделал, но прежде шипы куста в кровь расцарапали мне все лицо. Я был опозорен перед своими друзьями. Как и жители Востока, африканцы обладают обостренным чувством собственного достоинства и больше всего страшатся того, что китайцы называют «потерять лицо». В тот раз я потерял лицо перед своими приятелями. Тем не менее я извлек полезный для себя урок из того прискорбного случая: я понял, что заставить человека неоправданно страдать от каких-либо жестоких обстоятельств судьбы – это значит унизить его. Даже в том юном возрасте я уяснил для себя, что можно (и следует) побеждать своих противников, не унижая их при этом.

Обычно мальчики играли только между собой, но иногда мы позволяли нашим сестрам присоединиться к нам. Мальчики и девочки играли вместе в такие игры, как ndize (прятки) и icekwa (салочки). Но больше всего мне нравилось играть с девочками в игру, которую мы называли khetha, или «выбери-кто-тебе-нравится». Это была не столько организованная игра, сколько импровизированное развлечение. Мы подходили к группе девочек нашего возраста и требовали, чтобы каждая из них публично выбрала мальчика, который ей нравится. Правила игры диктовали, чтобы выбор девочки всеми строго уважался. Как только она выбирала своего фаворита, у нее было право свободно гулять в сопровождении того счастливчика, который ей нравился. Но девочки были гораздо сообразительнее нас, глупых парней, и часто, посовещавшись между собой, они по сговору все вместе выбирали одного мальчика (обычно это был самый простецкий, ничем не выдающийся среди остальных парнишка), а затем дразнили его.

Самой популярной игрой среди мальчиков было соревнование, которое называлось «тинти». Как и большинство мальчишеских игр, оно чем-то напоминало военное сражение. Мы разбивались на две команды, брали две палки и прочно втыкали их в землю в вертикальном положении на расстоянии около ста футов друг от друга. Они играли роль мишеней. Цель игры состояла в том, чтобы каждая команда, бросая палки, сбила мишень противника. Каждый из нас защищал свою мишень и всячески мешал другой стороне забрать брошенные палки. Повзрослев, мы стали организовывать такие соревнования с ребятами из соседних деревень. Отличившиеся в этих сражениях вызывали большое восхищение у своих сверстников. Они чествовались, словно генералы, одержавшие знаменательные победы во время войны.

После игр я возвращался в крааль своей матери, где она готовила ужин. Если отец в свое время рассказывал нам об исторических битвах и героических воинах народа коса, то мать очаровывала нас легендами, притчами и сказками народа, которые передавались из поколения в поколение. Эти истории будили мое детское воображение и, как правило, содержали какой-нибудь нравственный урок. Я вспоминаю сказку, которую рассказала нам мама, об одном путешественнике. К нему подошла старуха с ужасными катарактами глаз и обратилась с просьбой о помощи. Путешественник, однако, отвел глаза и не стал ничего делать. Тогда старуха подошла к другому мужчине и попросила его протереть ей глаза. Хотя это была неприятная задача, мужчина сделал так, как просила несчастная. После этого внезапно с глаз старухи пелена чудесным образом спала и старуха превратилась в молодую красивую девушку. Мужчина женился на ней и стал богатым и преуспевающим. Это весьма простая история, но ее суть очевидна: добродетель и великодушие будут вознаграждены способами, о которых никто заранее не может знать.

Как и все дети народа коса, я приобретал знания главным образом в результате наблюдения за окружающим миром. Нам приходилось учиться путем подражания, а не с помощью ответов на свои вопросы. Когда я впервые оказался в доме белых, я был ошеломлен количеством и характером вопросов, которые дети задавали своим родителям, и неизменной готовностью их родителей дать на них ответы. В моей семье вопросы считались досадной помехой. Взрослые сообщали нам, детям, информацию, исходя из того, что они посчитают нужным.

Моя жизнь, как и у большинства представителей народа коса, в то время определялась традициями, ритуалами и табу. Это было альфой и омегой нашего существования, и необходимость строго следовать им не вызывала у нас никаких сомнений. Люди шли по пути, проложенному для них их отцами; женщины вели тот же образ жизни, что и их матери. Без всяких объяснений со стороны окружающих, исключительно путем наблюдения я вскоре усвоил простые правила, которые регулировали отношения между мужчинами и женщинами. Я обнаружил, что мужчина не может входить в дом, где недавно родила женщина, и что новобрачной положено появляться в своем новом доме лишь после весьма сложной церемонии. Я также узнал, что пренебрежение памятью своих предков приносит в жизнь виновника несчастье. Если вы каким-то образом обесчестили своих предков, единственный способ искупить свою вину – это посоветоваться со знахарем или старейшиной племени, которые могут пообщаться с обиженными предками и принести им глубокие извинения. Все эти воззрения казались мне совершенно естественными.

Мальчиком я встречал в Цгуну мало белых людей. Местный магистрат, конечно же, был белым, как и ближайший к нам лавочник. Иногда через деревню проходили белые путешественники или полицейские. Они казались мне величественными, как боги. Я знал, что к ним следует относиться со смесью страха и уважения. Но их роль в моей жизни была сведена к минимуму, и я мало думал (если вообще думал) о белых людях в принципе или об отношениях между моим собственным народом и этими любопытными, но далекими от меня фигурами.

Единственным межклановым или межплеменным конфликтом в нашем маленьком мирке в Цгуну можно считать соперничество между членами клана амамфенгу, небольшое количество которых жило в нашей деревне, и другими представителями народа коса. Люди из клана амамфенгу мигрировали на территорию современной Восточно-Капской провинции после бегства от войск вождя зулусских племен Шаки в период, известный как «Мфекане». Это было время крупных сражений в 1820–1840-е годы, вызванных возвышением Шаки и зулусского государства. В этот период воины-зулусы стремились завоевать, а затем объединить под своим военным правлением все племена Южной Африки. Представители клана амамфенгу, которые изначально не являлись носителями языка народа коса, были вынуждены выполнять работу, за которую не брался ни один другой африканец. Они, в частности, работали на фермах и предприятиях белых людей, из-за чего издавна проживавшие здесь племена народа коса смотрели на них свысока. Однако люди из клана амамфенгу отличались трудолюбием, а в результате своих контактов с европейцами они часто были более образованными и склонными к восприятию западной культуры, чем другие африканцы.

Когда я был мальчиком, клан амамфенгу являлся самой передовой частью нашей общины, его представителей можно было часто встретить среди священнослужителей, полицейских, учителей, клерков, переводчиков. Они также были одними из первых, кто принял христианство, кто стал строить более удобные жилища и использовать для ведения сельского хозяйства научные методы. Члены клана амамфенгу были богаче своих соотечественников из народа коса. Они подтвердили аксиому миссионеров о том, что быть христианином – это значит являться цивилизованным человеком, а являться цивилизованным человеком – значит быть христианином. В то время по отношению к этому клану все еще сохранялась некоторая враждебность, но, оглядываясь назад, я бы приписал это скорее зависти к успехам его представителей, чем межклановой и межплеменной вражде. Эта местная форма трайбализма, проявлению которой я стал свидетелем в детском возрасте, была относительно безвредной. На том этапе я не встречал и даже не подозревал о жестоком соперничестве племен, которое впоследствии будет поощряться белыми правителями Южной Африки.

Мой отец не разделял местных предубеждений по отношению к амамфенегу и подружился с двумя братьями из этого клана, Джорджем и Беном Мбекела. Братья выделялись в Цгуну: они отличались образованностью и были христианами. Джордж, старший из этих двоих, был учителем на пенсии, а Бен – сержантом полиции. Несмотря на стремление братьев Мбекела обратить окружающих в свою веру, мой отец оставался в стороне от христианства и сохранил веру в Камату, Бога своих отцов, великий дух народа коса. Отец считался неофициальным священнослужителем и руководил ритуальным забоем коз и телят, а также совершал местные традиционные обряды в честь посадки и сбора урожая, рождения ребенка, вступления в брак, церемонии инициации, похорон. Племенем тембу не проводилось какой-то специальной церемонии для посвящения отца в сан священнослужителя, поскольку традиционная религия народа коса характеризуется целостностью, она не делает различий между священным и мирским, между природным и сверхъестественным.

Хотя мой отец не принял веры братьев Мбекела, под ее воздействием оказалась моя мать, ставшая христианкой. Ее христианским именем стало имя Фанни, которое ей дали в церкви. Именно под влиянием братьев Мбекела я сам был крещен в методистской церкви (в то время она называлась Уэслианской церковью[5]) и направлен на учебу в методистскую начальную школу. Братья Мбекела часто видели, как я играю с другими мальчишками или пасу овец, и подходили поговорить со мной. Однажды Джордж Мбекела нанес визит моей матери и сказал ей: «Ваш сын – смышленый парнишка. Он должен ходить в школу». Моя мать промолчала. В моей семье никто никогда не посещал школы, и мать оказалась не готова к предложению Мбекелы. Однако она передала этот разговор моему отцу, который, несмотря на собственную необразованность (или же, наоборот, именно в результате этого обстоятельства), сразу же решил, что его младший сын должен ходить в школу.

Здание школы состояло из одной комнаты с крышей в стиле западных строений и располагалось на другой стороне холма, возвышавшегося рядом с Цгуну. Мне было семь лет, и за день до начала учебы мой отец отвел меня в сторону и сказал, что я должен быть одет должным для школы образом. До этого момента у меня, как и у всех других мальчиков в деревне, было только одеяло, обернутое вокруг одного плеча и закрепленное на талии. Отец взял одни из своих брюк и отрезал по колено. Он велел мне надеть их, и стало ясно, что они почти нужной длины, только слишком велики в талии. Тогда отец взял кусок веревки и затянул им обрезанные брюки на поясе. Должно быть, я представлял собой комичное зрелище, однако я никогда так не гордился ни одним своим костюмом, как обрезанными штанами своего отца.

В первый же школьный день моя учительница, мисс Мдингане, дала каждому из новых учеников английское имя и сказала, что с этого момента мы должны в школе отзываться на него. В те времена это было традицией среди африканцев и, несомненно, было связано с британским уклоном в нашем образовании. Образование, которое я получил, было британским, и оно предполагало, что британские идеи, британская культура, британские учебные заведения однозначно являются непревзойденными, лучшими. Такого понятия, как африканская культура, просто не существовало.

Африканцы моего поколения (даже сегодня) обычно имеют как африканское, так и английское имя. Белые либо не могли, либо не хотели произносить африканское имя и считали «нецивилизованным» иметь его. В тот день мисс Мдингане сказала мне, что мое новое имя – Нельсон. Почему она дала мне именно это имя, я до сих пор не имею ни малейшего понятия. Нельзя исключать, что это имело какое-то отношение к великому британскому адмиралу лорду Нельсону, но об этом можно лишь догадываться.