Читать книгу В поисках любви - Нэнси Митфорд - Страница 6

В год замужества тети Эмили произошло наше с Линдой преображение. Из девочек, внешне и внутренне кажущихся моложе своего возраста, мы превратились в подростков, слоняющихся без дела в ожидании любви. Теперь я проводила почти все свои каникулы в Алконли. Дэви, как и другие любимцы дяди Мэттью, отказывался видеть в нем что-либо пугающее и с негодованием отвергал теорию тети Эмили о том, что слишком долгое пребывание в его обществе очень вредно для моих нервов.

– Ты просто нюня, – отмахнулся он, – если позволяешь себе огорчаться из-за этого старого картонного пугала.

Дэви забросил свою квартиру в Лондоне и жил с нами в Шенли, где в течение учебного года почти не привносил изменений в нашу жизнь, разве что своим мужским присутствием благотворно влиял на пространство, в котором обитают одни женщины (занавески, покрывала и одежда тети Эмили претерпели громадные перемены к лучшему). Но в каникулы Дэви предпочитал увозить жену к своим родственникам или за границу, меня же пристраивали в Алконли. Тетя Эмили, вероятно, рассудила, что если выбирать между желаниями ее мужа и моей нервной системой, склониться следует к первому. Несмотря на возраст, они были, я уверена, очень влюблены друг в друга. Наверное, мое присутствие в доме им сильно мешало, но надо отдать должное – они ни разу, ни на миг не дали мне почувствовать это. Собственно говоря, и тогда, и теперь Дэви остается для меня идеальным отчимом – любящим, понимающим, не докучающим никогда и ничем. Он сразу же принял меня как нечто неотъемлемое от тети Эмили и никогда не ставил под вопрос неизбежность моего присутствия в его семье.

К рождественским каникулам Луиза уже официально выезжала в свет и присутствовала на охотничьих балах. Мы умирали от жгучей зависти, хотя Линда пренебрежительно говорила, что толпы поклонников вокруг Луизы что-то не наблюдается. Нам предстояло ждать своей очереди еще два года, и они казались целой вечностью, особенно Линде, тоскующей по любви, от мыслей о которой ее не могли отвлечь никакие уроки или иные занятия. Собственно говоря, у Линды не осталось других интересов, кроме любви и охоты. Но даже животные, похоже, утратили для нее свое былое очарование. Дни, когда мы не охотились, посвящались безделью. Мы сидели в своих твидовых костюмах, из которых уже выросли так, что крючки и петли постоянно отрывались на талии, и раскладывали бесконечные пасьянсы или хохотали до упаду в чулане достов и занимались измерениями. У нас была мерная лента, и мы состязались в величине наших глаз, тонкости запястий, лодыжек, талий и шей, длине ног и пальцев и так далее. Линда всегда побеждала. Покончив с замерами, мы заводили невинные разговоры о любви и романтике. Любовь и брак в то время были для нас синонимами. Мы знали, что они длятся вечно – до самой могилы и после нее. Наша заинтересованность грехом закончилась. Боб, вернувшись из Итона, рассказал нам об Оскаре Уайльде все до конца, и теперь, когда его грех перестал быть тайной, он казался нам скучным и неромантичным.

Мы с Линдой, конечно, были влюблены, и обе – в мужчин, с которыми даже не были знакомы: Линда – в принца Уэльского, а я – в толстого, краснолицего фермера средних лет, которого изредка видела проезжающим на лошади через Шенли. Наши чувства были сильными и болезненно сладостными. Они занимали все наши мысли, но мы уже начинали понимать, что со временем эти объекты любви уступят место кому-то реальному. А пока им надлежало, так сказать, согревать места в наших сердцах для их будущих, постоянных обитателей. Вероятность появления новых возлюбленных после замужества мы категорически отвергали. Мы стремились к настоящей любви, а такая могла прийти только раз в жизни; она освящается законом и впоследствии уже не может пошатнуться. Мужья, как мы знали, не всегда хранят верность, к этому нужно быть готовыми и уметь понимать и прощать. Выражение: «Я был по-своему верен тебе, Синара», на наш взгляд, прекрасно это объясняло. Но женщины – другое дело; только самые низкие представительницы нашего пола могли любить и отдаваться больше, чем единожды. Я не очень понимаю, как подобные убеждения могли спокойно уживаться во мне с восторженным преклонением перед моей матерью, этой прелюбодействующей куклой. Полагаю, я относила ее к совершенно отдельной категории женщин, к тем из них, чей лик, подобно лику Елены Троянской, «зовет в поход армады кораблей»[18]. По нашему мнению, лишь нескольким историческим персонажам не возбранялось принадлежать к этой категории, но сами мы с Линдой были перфекционистками во всем, что касалось любви, и не стремились к славе такого рода.

В эту зиму дядя Мэттью приобрел новую пластинку для своего граммофона. Она называлась «Тора». «Я живу на земле роз, – гремело теперь на весь дом, – но мечтаю о земле снегов. Поговори, поговори, поговори со мною, Тора». Дядя проигрывал пластинку утром, днем и вечером; она отлично вписывалась в наше настроение, и имя Тора стало казаться нам самым пронзительным и красивым из всех имен.

Вскоре после Рождества тетя Сэди собралась устроить бал в честь Луизы, мы возлагали на него большие надежды. Конечно, ни принц Уэльский, ни мой фермер в списке приглашенных не значились, но, как сказала Линда, чем черт не шутит, если живешь в деревне. Кто-то может их к нам привезти. Принц, например, рискует попасть в автомобильную аварию по дороге в Бадминтон. И что может быть естественнее в подобных обстоятельствах, чем решение заглянуть к нам на пирушку, чтобы скоротать время?

– Умоляю, скажите, кто эта красивая юная леди?

– Моя дочь Луиза, сэр.

– О… да, она очаровательна, но я имел в виду вон ту, в наряде из белой тафты.

– Это моя младшая дочь Линда, ваше королевское высочество.

– Прошу вас, представьте ее мне.

И они закружатся в вальсе – так изысканно, что другие танцоры расступятся и восхищенно застынут в стороне. Они устанут танцевать и проведут остаток вечера, поглощенные остроумным разговором.

На следующий день принц попросит ее руки.

– Но она еще так молода!

– Его Королевское высочество готов подождать год. Он напоминает вам, что Ее Величество императрица Елизавета Австрийская вышла замуж в шестнадцать лет. А пока он шлет в подарок это украшение.

Золотая шкатулка, на розовой подушечке – бриллиантовая роза.

Мои мечты были менее пафосными, но в равной степени невероятными и такими же живыми для меня. Я воображала, как мой фермер, усадив меня в седло у себя за спиной, словно молодой Лохинвар[19] несется к ближайшей кузне, где кузнец объявляет нас мужем и женой. Линда милостиво обещала нам одну из королевских ферм, но я подумала, что это было бы ужасно скучно, и решила завести свою собственную.

А между тем приготовления к балу шли полным ходом, вовлекая в хлопоты всех домочадцев до единого. Нам с Линдой шили платья из белой тафты с разлетающимися вставками и поясами, расшитыми бисером. Желая посмотреть, как продвигается дело, мы беспрестанно осаждали коттедж портнихи миссис Джош. Платье Луизы прибыло из Ревиля, оно было сшито из серебряной парчи и украшено крохотными оборками, окаймленными голубым тюлем, и неуместно болтающейся на левом плече большой, непомерно раздутой шелковой розой. Тетя Сэди, вытряхнутая предстоящим мероприятием из своего обычного мечтательного настроения, пребывала в состоянии превеликой озабоченности и беспокойства. Мы никогда раньше не видели ее такой. Кроме того, впервые на нашей памяти она оказала сопротивление дяде Мэттью. Причиной послужило следующее. Ближайшим соседом Рэдлеттов был лорд Мерлин; его владения граничили с землей дяди Мэттью, а дом в Мерлинфорде находился в пяти милях от Алконли. Дядя Мэттью терпеть не мог лорда Мерлина, придумавшего себе телеграфный адрес: «Позли соседа». Однако явного разрыва отношений не было. Они никогда не виделись вовсе не поэтому, просто лорд Мерлин не любил охоту и рыбную ловлю, а дядя Мэттью, как известно, никогда в жизни не принимал пищу за чужим столом. «Можно отлично поесть и дома», – говорил он, и приглашать его в гости давным-давно перестали. Эти два человека – как, безусловно, и их дома и поместья – были полной противоположностью друг другу. Дом в Алконли, огромный урод в георгианском стиле, смотрел парадным фасадом на север и строился лишь для того, чтобы укрыть от непогоды бесконечную череду поколений сельских сквайров, их жен, многочисленных детей, собак, лошадей, вдовствующих бабушек и незамужних сестер. Никаких украшательств, смягчений линий, излишеств. Мрачный и голый, он торчал на склоне холма, как большая казарма. Главной темой его интерьера была смерть. Но не смерть юных дев с их романтическими атрибутами в виде урн, плакучих ив, кипарисов и прощальных од, а суровая и грубая смерть воителей и животных. По стенам в беспорядке были развешены алебарды, пики и древние мушкеты, чередующиеся с головами зверей, добытых в разных странах, флагами и военным облачением прежних Рэдлеттов. Застекленные шкафы хранили не миниатюры с изображением женских головок, а медали, завоеванные в бою, подставки для ручек, сделанные из тигрового зуба, подкову любимой лошади, телеграммы о гибели на поле брани, пергаментные свитки с извещениями о присвоении воинских званий. Все это лежало вперемешку, в полном беспорядке с незапамятных времен.

Мерлинфорд же расположился в долине, обращенной на юго-запад, среди фруктовых садов и старых золотисто-коричневых фермерских коттеджей. Это была вилла, построенная примерно в то же время, что и Алконли, но совершенно иным архитектором и с совершенно иной целью. Этот дом был задуман для жилья, а не для того чтобы, выскакивая из него, изо дня в день годами убивать врагов и животных. Он был приспособлен для холостяка или супружеской четы с одним или двумя, не более, красивыми, умненькими и нежными детьми. Там были потолки, расписанные Ангеликой Кауфман[20], чиппендейловская лестница[21], мебель работы Шератона[22] и Хэпплуайта[23]. В холле висели две картины Ватто[24], и нигде не наблюдалось ни саперной лопатки, ни головы убитого животного.

Лорд Мерлин постоянно пополнял свое собрание красот. Он был страстным коллекционером, и не только здешнее поместье, но и его дома в Лондоне и Риме были набиты сокровищами. Дошло до того, что известный антиквар из Сент-Джеймса счел целесообразным открыть свой филиал в столь маленьком городке, как Мерлинфорд, и прельщать лорда Мерлина изысканными предметами искусства во время его утренних прогулок. А вскоре примеру антиквара последовал и ювелир с Бонд-стрит. Его светлость обожал драгоценности. Две его черные борзые носили бриллиантовые ожерелья, созданные для более белых, но не таких тонких и грациозных шеек. Это было проявлением многолетней политики «Позли соседа». Среди местного дворянства бытовало мнение, что таким образом лорд Мерлин ввергает добропорядочных обывателей в соблазн. Проходил год за годом, а бриллианты все так же сверкали на этих покрытых шерстью шеях и злили соседей лорда Мерлина вдвойне.

Его пристрастия не ограничивались лишь антиквариатом, он сам был и художник, и музыкант, и приверженец всего нового. Окрестности Мерлинфорда постоянно оглашались звуками современной музыки. Лорд Мерлин построил в своем саду маленький, но прелестный театр, куда изумленные соседи иногда приглашались посмотреть на такие головоломки, как пьесы Кокто[25], опера «Махагони»[26] или новейшие сумасбродства дадаистов[27] из Парижа. Поскольку лорд Мерлин был известным любителем розыгрышей, порой бывало трудно распознать, где кончаются его шутки и начинается культурное действо. Я думаю, он и сам не всегда был вполне уверен.

Мраморная беседка на соседском холме была увенчана золотым ангелом, который каждый вечер трубил в трубу в час рождения лорда Мерлина («И что ему мешало родиться чуть пораньше, – сетовали в округе, – ведь в 9.20 пополудни напоминать о начале новостей Би-би-си уже слишком поздно».) Днем беседка переливалась блеском полудрагоценных камней, а по ночам на нее наводился мощный луч голубого света.

Такой человек, как лорд Мерлин, был обречен стать легендой для грубовато-прямодушных котсуолдских сквайров, среди которых он жил. Они, конечно, не могли одобрить его образа жизни, исключающего умерщвление (но отнюдь не поедание) вкусной дичи, и были весьма озадачены его эстетством и поддразниваниями, но, безусловно, воспринимали его как одного из своих. Их семьи охотно знались с его семьей, и все прекрасно помнили его отца, владельца своры гончих и весьма популярного много лет назад главу охотничьего общества. Сам же он был не выскочкой и не нуворишем, а просто благодушной насмешкой над нормами английской сельской жизни. И даже его беседка, хоть и признанная абсолютно отталкивающей с виду, приветствовалась как ориентир для тех, кто заблудился на пути домой с охоты.

Разногласия между тетей Сэди и дядей Мэттью были не по поводу того, приглашать лорда Мерлина на бал или нет (этот вопрос вообще не возникал, поскольку все соседи приглашались автоматически), а по поводу друзей, гостящих у него в Мерлинфорде. Тетя Сэди считала, что их тоже следует пригласить. В ее браке почти не было суетных мирских развлечений, но она успела повидать свет в девичестве и понимала, что друзья лорда Мерлина, если будет позволено их привезти, станут украшением бала. Кроме того, она знала, что в целом ее бал будет полнейшей и чудовищной безвкусицей, и страстно желала еще раз взглянуть на молодых женщин с хорошими прическами, лондонским цветом лица и в парижских нарядах. Тогда дядя Мэттью сказал:

– Если мы попросим эту скотину Мерлина привезти своих друзей, то получим уйму эстетов и бездельников из Оксфорда. Я не удивлюсь, если он притащит и каких-нибудь иностранцев. Я слышал, что у него иногда гостят лягушатники с макаронниками. Я не потерплю, чтобы мой дом наводнился этой шушерой.

Но закончилось тем, что тетя Сэди, как обычно, добилась своего и принялась за письмо:

Дорогой лорд Мерлин!

Мы устраиваем небольшой танцевальный вечер для Луизы… и так далее.

Дядя Мэттью, исчерпав все свои доводы, мрачно удалился и завел «Тору».

Лорд Мерлин принял приглашение и написал, что привезет с собой компанию из двенадцати человек, чьи имена он сообщит чуть позже. Это было очень корректное, абсолютно нормальное послание. Тетя Сэди, вскрыв конверт, была приятно удивлена, что в письме не содержится ни одной обидной шутки. На почтовой бумаге, однако, красовалось изображение дома лорда Мерлина, и потому она скрыла письмо от дяди Мэттью. Подобных вещей он совершенно не выносил.

Через несколько дней последовал еще один сюрприз. Пришло второе письмо от лорда Мерлина, в котором тот по-прежнему без шуток, вежливо приглашал дядю Мэттью, тетю Сэди и Луизу на ежегодный благотворительный обед в пользу мерлинфордской больницы. Дядю Мэттью, конечно, уговорить не удалось, но тетя Сэди и Луиза поехали. Назад они вернулись с округлившимися от изумления глазами. Дом, сказали они, был так жарко натоплен, что холод не ощущался ни на секунду, даже когда они сняли пальто в прихожей. Они приехали рано, задолго до того, как другие гости стали спускаться вниз. (В Алконли было принято покидать дом с запасом времени – на случай, если спустит колесо.) Так что они смогли как следует осмотреться. Дом был полон весенних цветов и чудесно благоухал. В оранжереях Алконли тоже росли цветы, но они почему-то никогда не находили дороги в дом, а если бы и нашли, то умерли бы там от холода. На гончих, как рассказала тетя Сэди, действительно были бриллиантовые ожерелья, гораздо более роскошные, чем у нее самой, и она была вынуждена признать, что собаки выглядели в них очень красиво. По всему дому летали совершенно ручные райские птицы, и один из молодых людей сказал Луизе, что если бы она приехала днем, то увидела бы стаю разноцветных голубей, порхающих в небе, как облако конфетти.

– Мерлин каждый год их красит, а потом они сохнут в бельевом чулане.

– Но ведь это ужасно жестоко! – воскликнула шокированная Луиза.

– Нет-нет, голуби это обожают. Их мужья и жены вылетают оттуда такими красивыми.

– А как же их глазки?

– Чтобы не попала краска, они быстро приучаются их закрывать.

Компания гостей, которые наконец выползли из своих спален (некоторые безобразно поздно), благоухала еще чудеснее, чем цветы, и выглядела еще экзотичнее, чем райские птицы. Все они были очень милы и очень любезны с Луизой. За обедом она сидела между двумя красивыми молодыми людьми и, чтобы завести разговор, задала свой привычный вопрос:

– Скажите, а где вы охотитесь?

– Мы не охотимся, – ответили они.

– Тогда почему на вас алые рединготы?

– Потому что это красиво, вы не находите?

Мы все расхохотались, но согласились, что дяде Мэттью рассказывать об этом нельзя, иначе он может запретить мерлинфордской компании приезжать на бал.

После обеда девушки повели Луизу наверх. Сначала ее немного ошарашили печатные объявления в гостевых комнатах:

В СВЯЗИ С ОБНАРУЖЕНИЕМ

НЕОПОЗНАННОГО ТРУПА В РЕЗЕРВУАРЕ

ПРОСЬБА НЕ ПИТЬ ВОДУ ИЗ-ПОД КРАНА

ГОСТЕЙ ПРОСЯТ НЕ СТРЕЛЯТЬ, НЕ ТРУБИТЬ В ОХОТНИЧЬИ РОГА, НЕ ВИЗЖАТЬ И НЕ УХАТЬ МЕЖДУ ПОЛУНОЧЬЮ И ШЕСТЬЮ ЧАСАМИ УТРА

А на двери одной спальни висело следующее:

ЗДЕСЬ ПРОИЗВОДИТСЯ РАСПЛЮЩИВАНИЕ

Вскоре Луизе объяснили, что все это шутки.

Девушки предложили ей воспользоваться их пудрой и губной помадой, но она не осмелилась из страха, что это заметит тетя Сэди. Луиза сказала, что от косметики остальные выглядели просто очаровательными.

С приближением долгожданного дня бала в Алконли стало очевидно, что тетя Сэди чем-то омрачена. Все вроде бы шло гладко, шампанское уже прибыло, струнный оркестр Клиффорда Эссекса заказан, коттедж миссис Крейвен, в котором музыканты будут отдыхать, готов. Миссис Крэббл, при содействии трех женщин из деревни, собиралась удивить гостей знатным ужином. Дядя Мэттью согласился приобрести двадцать мазутных печей, чтобы с их помощью превзойти ласкающее тепло Мерлинфорда, а садовник получил указание переправить в дом все до единого горшки с цветами.

– Осталось только перекрасить белых кур, – съязвил дядя Мэттью.

Приготовления, казалось, шли как по маслу, и все же лоб тети Сэди тревожно морщился из-за того, что она собрала большую гостевую компанию из девушек и их мамаш, но не разбавила ее достаточным количеством молодых людей. Ровесницы тети Сэди были рады привезти своих повзрослевших дочерей, но с сыновьями дело обстояло иначе. Партнеры по танцам в это время года пользовались повышенным спросом. Перекормленные приглашениями, они были не настолько глупы, чтобы по первому свистку тащиться в Глостершир, в дом, где ты еще ни разу не бывал и не можешь быть уверен, что найдешь там тепло, роскошь и тонкие вина, которые привык получать как должное, где нет перспективы встретить хоть одну известную в твоем кругу чаровницу и где не обещают верховую прогулку, не говоря уже об охоте, хотя бы на пернатую дичь.

Дядя Мэттью слишком уважал своих лошадей и фазанов, чтобы отдать их на поругание каким-то неизвестным безусым юнцам.

Таким образом, возникла патовая ситуация. Десять особ женского пола – четыре матери и шесть девиц – стекались из разных концов Англии, чтобы оказаться в доме, где их ждут еще четыре женщины (мы с Линдой были не в счет, но тем не менее тоже носили юбки, а не брюки и слишком повзрослели для того, чтобы держать нас в классной комнате безвыходно) и только двое мужчин, один из которых не вырос из коротких штанишек.

Телефон раскалился докрасна, по всем направлениям полетели телеграммы. Тетя Сэди отбросила всякую гордость, перестала притворяться, что дела идут как надо и она приглашает мужчин ради них самих, и исторгла несколько отчаянных криков о помощи. Мистер Уиллс, викарий, согласился оставить миссис Уиллс дома и отобедать в Алконли без дамы. Это была первая их разлука за сорок лет. Миссис Астер, жена поставщика, пошла на такую же жертву, а ее младший сын, которому не исполнилось еще и семнадцати, был спешно отправлен в Оксфорд покупать себе готовый фрак.

Дэви Уорбеку было велено оставить дома тетю Эмили и приехать одному. Он согласился, но неохотно и лишь после того, как осознал истинные масштабы катастрофы. Пожилые кузены и дядюшки, о которых многие годы никто не вспоминал, были побеспокоены, как загробные духи, и призваны материализоваться. Почти все они отказались, причем некоторые – в весьма грубой форме, каждого из них в свое время так глубоко обидел дядя Мэттью, что о прощении не могло быть и речи.

Наконец дядя Мэттью почувствовал, что должен взять ситуацию под свой контроль. Он и гроша ломаного не дал бы за этот бал и не вменял себе в обязанность ублажать гостей, считая их скорее неотвратимой ордой варваров, чем компанией дорогих его сердцу друзей, созванных для совместного развлечения и веселого пиршества. Его интересовало лишь душевное спокойствие тети Сэди. Дядя Мэттью не мог видеть ее такой взвинченной и решил принять меры. Он поехал в Лондон и посетил последнее перед каникулами заседание Палаты лордов. Эта поездка оказалась исключительно плодотворной.

– Стромболи, Пэддингтон, Форт-Уильям и Кертли приняли предложение, – сообщил он тете Сэди с видом фокусника, извлекающего из маленького винного бокала четырех чудесных жирных кроликов. – Но мне пришлось пообещать им охоту… Боб, пойди скажи Крейвену, что я хочу его видеть завтра утром.

Благодаря всем этим ухищрениям количество мужчин и женщин за обеденным столом теперь должно было сравняться, и тетя Сэди вздохнула с огромным облегчением, хотя едва не расхохоталась при мысли о кроликах дяди Мэттью. Лорд Стромболи, лорд Форт-Уильям и герцог Пэддингтон прежде были ее собственными партнерами по танцам. Сэр Арчибальд Кертли, заведующий библиотекой Палаты лордов, был известным любителем званых обедов в узком кругу высоколобых интеллектуалов, но ему было за семьдесят и его мучил артрит. После обеда, во время танцев, будет, конечно, похуже. За мистером Уиллсом станет ходить хвостом миссис Уиллс, за капитаном Астером – миссис Астер, на дядю Мэттью и Боба как на партнеров особо рассчитывать не приходится, а гости из Палаты лордов, наверное, направятся не в танцевальный зал, а к карточному столу.

– Боюсь, девушкам придется надеяться только на себя, – задумчиво сказала тетя Сэди.

В каком-то смысле, однако, все было к лучшему. Этих гостей дядя Мэттью выбрал сам из числа его собственных друзей, а стало быть, есть большая вероятность того, что он будет с ними вежлив. По крайней мере, они знают, каков его характер. Тетя Сэди понимала, что приглашать в дом посторонних молодых людей очень рискованно. Дядя Мэттью не выносил чужаков и не любил молодежь; сама мысль о вероятных поклонниках его дочерей была ему невыносима. Тетя Сэди предвидела будущие затруднения, но часть из них была уже с горем пополам преодолена.

И вот он, бал. Жизнь, которую мы страстно вожделели долгие годы, начинается прямо сейчас, вызывая удивительное чувство, будто все происходит не на самом деле, а во сне. Только, увы, совсем не так, как нам мечталось. Сон оказался не из лучших, надо признать. Мужчины – все такие низенькие и неинтересные, женщины – невзрачные и одеты безвкусно, а их лица так неприглядно раскраснелись от близости мазутных печей, дающих больше смрада, чем тепла. Но главное – мужчины либо слишком стары, либо слишком уродливы. Когда кто-то из них (явно побуждаемый добрым Дэви, старающимся, чтобы мы не скучали на своем первом балу) приглашает танцевать, ты не плывешь в восхитительной дымке, отдавшись в надежные мужественные руки, ваш танец – это одни лишь спотыкания, толчки соседей, и больше ничего. Твой партнер балансирует на одной ноге, словно Король Аист, а другой, словно Король Чурбан[28], наступает тебе на палец. Что же до остроумной беседы, то редко ее, даже самой банальной и бессвязной, хватало на целый танец или промежуток между танцами, и в основном это было: «Ох, простите… Ох, виноват». Правда, Линда смогла-таки сводить одного из своих партнеров полюбоваться пораженными болезнью минералами, но большого удовольствия от этого, конечно, не получила.

Мы никогда толком не учились танцевать и наивно предполагали, что это умение дается каждому легко, естественно и от природы. Думаю, Линда в один день смогла осознать то, на что мне потребовались годы – естественность не имеет никакого отношения к поведению цивилизованного человека, все в нем – притворство и искусство, лишь более или менее отточенные.

Вечер был спасен от полного провала мерлинфордской компанией, которая явилась так поздно, что мы даже успели о ней позабыть. Но как только новые гости поздоровались с тетей Сэди и отправились танцевать, атмосфера вечера полностью переменилась. Они цвели и сияли драгоценностями, изумительными нарядами, прекрасно ухоженными волосами и ослепительным цветом лица. Вот кто действительно будто плыл в танце. Кроме чарльстона, разумеется, но и его угловатые движения в их исполнении были столь совершенны, что мы восхищенно разинули рты. Их беседа была, без сомнения, и бойкой, и остроумной; она текла как река – быстрая, плещущая и сверкающая на солнце. Линда была совершенно околдована и тут же решила, что непременно станет одним из этих пленительных созданий и будет жить в их мире, сколько бы сил и времени ни понадобилось, чтобы достичь желаемого идеала. Я же на такое не претендовала. Они были великолепны, но существовали в параллельном пространстве, в том, в котором жили мои родители и которое я покинула в тот самый миг, когда тетя Эмили забрала меня к себе. Пути назад не было – да я его и не желала, что, впрочем, вовсе не мешало мне с восхищением наблюдать красочный спектакль, разворачивающийся перед моими глазами, сидела ли я с Линдой в ожидании приглашения или неуклюже переминалась в танце с добрым Дэви, который, не найдя для меня другого партнера, время от времени сам играл его роль. Дэви, похоже, был хорошо знаком со всей компанией, а с лордом Мерлином и вовсе состоял в дружеских отношениях. В промежутках между проявлениями любезности к нам с Линдой он присоединялся к их утонченной болтовне. Он даже предложил ввести нас в их круг, но, увы, свободные вставки из тафты на наших платьях, казавшиеся такими красивыми и оригинальными на примерках у миссис Джош, теперь, в сравнении с мягким струящимся шифоном гостей, выглядели окостенело и странно и усугубляли жестокое ощущение собственной неполноценности, возникшее в нас еще в начале вечера. И мы категорически отказались.

В ту ночь, лежа в постели, я сильнее, чем обычно, мечтала о крепких и надежных объятиях моего фермера из Шенли. А Линда наутро объявила, что отреклась от принца Уэльского.

– Я пришла к заключению, – сказала она, – что в придворных кругах мне будет довольно скучно. Леди Дороти – придворная дама, а ты только посмотри на нее…