Читать книгу Не говорите Альфреду - Нэнси Митфорд - Страница 7

Очаровательная Норти, как ее описать? Могло ли это существо из commedia dell’arte [40]действительно произойти от соития на жесткой медной гостиничной кровати, где под окном громыхают поезда, старой доброй Луизы и страшно нудного Форт-Уильяма? Некоторые придерживаются мнения, что место зачатия, место рождения, а также имя, данное при крещении, имеют отношение к свойствам личности. Норти, продукт района Кингс-Кросс и клиники Хилл-Вью в Обане, с этим своим именем, является ходячим опровержением данной теории. В ней нет ничего от жительницы Севера – ни расплывчатой нечеткости, ни моментов рассеянности, ни романтичности, ни томления по неведомому. Можно сказать, Норти была типичным продуктом древней цивилизации под лазурными небесами. Не верилось, что у нее отец-шотландец, по возрасту годившийся ей в деды, и предки-пикты[41]; тем не менее, конечно же, добрая Луиза не могла… О, нет, выкиньте это из головы! Она была бы не способна изобрести такое богатство деталей, чтобы прикрыть грех. Я склонна думать, что Норти, вероятно, подменыш, что в клинике Хилл-Вью в Обане произошел недосмотр, из-за которого дитя какой-нибудь благородной римской дамы и странствующего актера обменяли на младенца Луизы. Физически она не демонстрировала никакого сходства с другими Макинтошами, имевшими массивное тело, рыжие волосы и веснушки. Норти была как маленькая, изысканная фигурка в эмалированном стекле, с волосами цвета цесарки, а глаза ее – самые живые и выразительные из всех мною виденных, не очень большие и ярко-синие. В моменты волнения или страдания они становились ромбовидными. Когда Норти говорила, то в концентрированном усилии самовыражения задействовала все тело целиком, жестикулируя и извиваясь, как это делают младенцы и щенки. Маленькие, тонкие кисти Норти никогда не лежали спокойно у нее на коленях. Более того, в ней было нечто прельстительное, она излучала душевность, счастье и доброжелательность. С первой минуты, как мы с Альфредом увидели ее, мы очаровались ею.

Норти ворвалась в наш дом, когда мы обедали, усталые и расстроенные после приема для доминионов. Дэви ушел, сказав, что его друг маркиз сейчас находится в Париже. Филип, похоже, должен был встречаться с лондонским биржевым брокером. Оба, как я подозревала, присоединились к леди Леон у миссис Юнгфляйш. Я подумала, что вечеринка полностью провалилась, хотя позднее слышала, будто она была самой успешной из всех, что устраивались в посольстве. Те, кто ее пропустил, бесились от ярости, тогда как те, что присутствовали, были нарасхват во всем Париже и снабжались бесплатными трапезами в течение нескольких недель. Но поскольку мы с Альфредом не могли обсуждать эту важную тему с нашими гостями, мы были, естественно, последними людьми, с кем они хотели говорить. Они жаждали обменяться мнениями с другими, кто был свидетелем ухода со сцены леди Леон, завести долгую беседу с теми, кто не был, чтобы рассказать им об этом, и, самое главное, покинуть прием, как только позволят приличия, и добраться до телефона. Все были очень вежливы. Действительно, я видела, что дипломаты весьма тактичны, тут надо отдать им должное. После откровенной и прямолинейной грубости, к которой я привыкла в Оксфорде, это было приятно. Возникали и ободряющие моменты, когда, например, кто-нибудь восклицал:

– А! Ирландский посол! Это заслуга сэра Альфреда – ирландский посол никогда не приходил к Леонам.

Посол Нормандских островов похвалил мои гвоздики, главный предмет экспорта его страны, как он мне объяснил. Дивного вида отеллообразный человек, роскошно облаченный в бледно-голубую тафту (чей облик был слегка омрачен торчавшими из-под нее ботинками, напомнившими мне мои туфли, выглядывавшие из-под китайского халата), пригласил меня посетить его страну и поохотиться на львов. Но вечеринка имела беспокойное подводное течение и определенно не доставила большого удовольствия хозяевам.

Итак, сейчас все это было позади, и мы обедали. Неожиданно в дверях появилась Норти.

– Это я, – промолвила она.

– Дорогая!

– Мне очень жаль, но я попросила их заплатить за такси. Денег нет совсем. Начальнику станции пришлось одолжить мне билет. Да, он у меня был, но я его потеряла.

– Теперь, когда ты здесь, это не имеет значения. Боюсь, твое путешествие было трудным.

– О, кузина Фанни (ты добрая, можно мне так тебя называть?), о Фанни… – Мягкая кожа у нее на лбу сморщилась, как тонкая папиросная бумага; глаза приняли ромбовидное страдальческое выражение, которому предстояло стать мне таким знакомым, и наполнились слезами. Я вспомнила, что говорил Бэзил о частых слезах Норти. – Ты не можешь даже вообразить! На борту были милые молодые бычки. Ты не представляешь, как их жаль, – что с ними делают! Их бедные рога были отпилены – только представь их боль, – и все потому, что без рогов за них получают на фунт больше, и так их можно упаковать плотнее. Я бы хотела сбросить на Ирландию водородную бомбу.

– И убить миллионы коров и всех зверей и птиц, а также ирландцев, которые так обаятельны? – мягко произнес Альфред.

– Обаятельны?

– Да. Им приходится экспортировать этих бычков, чтобы жить. У них нет промышленности.

– Я их ненавижу и презираю.

– Дорогая, не надо так расстраиваться.

– Эти маленькие существа явились в мир, чтобы мы о них заботились. Мы за них в ответе. А как мы к ним относимся? Знаете, ведь они не спят, коровы, у них нет ни минуты покоя. Их отрада – жевать жвачку… никто толком не кормит их во время путешествия… недостаточно воды… четырнадцать часов в поезде после судна, без воды, в такую погоду. А когда они попадают, ну, вы знаете, в это отвратительное место, разве кто-нибудь дает им там воды?

Подобные ситуации тревожили меня всю жизнь. Поскольку я презирала себя за отсутствие силы характера, чтобы делать нечто большее, чем порой отдавать фунт в пользу Королевского общества защиты животных, то старалась в остальное время выкидывать такие мысли из головы.