Читать книгу Волк по имени Ромео. Как дикий зверь покорил сердца целого города - Ник Дженс - Страница 4

Декабрь 2003

В тот декабрьский день я, как обычно, катался на лыжах на озере Менденхолл, прямо за домом. Впереди маячила голубая толща ледника Менденхолл, обрамленная неровной линией заснеженных горных вершин – Макгиннис, Белый Бродяга, Башни Менденхолл, Буллард и Сандер, сверкающих в голубом зимнем свете. Компанию мне составлял единственный пеший турист, находившийся почти в миле от меня. Сконцентрировавшись на своей физической форме, я чуть было не проглядел цепочку следов, пересекавших мою лыжню. Даже при беглом взгляде в них было что-то, что заставило меня вернуться, чтобы еще раз посмотреть на эти следы.

Этого просто не могло быть!

Но это было!

Отпечатки размером с мою ладонь – более крупные и ромбовидные, чем у собаки, и следы от передней и задней лап – почти одинакового размера – были передо мной в виде того плавного рисунка, который я наблюдал много раз за те два десятка лет, что прожил в арктической пустыне, в тысяче миль к северу. Я аккуратно смел снег с одного из следов. Его края уже успели затвердеть, но внутри он был еще мягким – прошло всего два часа, не больше.

Волк! Прямо здесь, на окраине города Джуно, столицы штата!

Разумеется, это Аляска. Но даже на этой Великой Земле, одной из последних цитаделей на планете, canis lupus, волк обыкновенный, встречается не так уж часто. Согласно расчетам, проведенным непосредственно в штате, общая численность волков равняется приблизительно от семи до двенадцати тысяч особей, что составляет менее 0,02 волка на одну квадратную милю из более чем полумиллиона квадратных миль территории Аляски. Большинство жителей штата, включая тех, кто живет в самых отдаленных деревнях, могут за всю жизнь не увидеть ни одного волка и даже не услышать эха его завывания. Здесь, в Джуно, третьем по величине городе Аляски, с населением свыше тридцати тысяч человек, охотники и биологи рассказывали о стае волков, бежавшей вдоль горных хребтов от Бернерс-Бей на юг, через ледник Менденхолл к долине реки Таку, через это громадное пространство, включающее густой дождевой лес, зубчатые горы, снежные равнины и ледники, испещренные расщелинами.

Со второго этажа нашего только что построенного дома, который стоял на границе цивилизации и дикой природы, мы с моей женой Шерри время от времени слышали едва различимые завывания и считали, что нам крупно повезло. Свежий волчий след, оставленный на озере – самом популярном зимнем месте отдыха всего города, был большим событием.

В течение нескольких минут я внимательно изучал следы, которые петляли почти от начала маршрута по Западному леднику в сторону лабиринта из тропинок и лыжных трасс, бобровых запруд и кустарниковых зарослей, известных как Дредж-Лейкс. Животное, помимо того, что обладало огромными по волчьим меркам лапами, явно подволакивало левую заднюю лапу, оставлявшую заметную борозду на снегу. По пути домой я старался смотреть во все глаза, борясь с сомнениями, что эти следы лишь обман зрения. Однако они по-прежнему были там. Я проследил цепочку следов до линии леса и обнаружил рядом с ними более старые отпечатки, ведущие к круглым лощинам, где животное устраивалось на ночлег. Волк бродил там, по крайней мере, со времени последнего снегопада, прошедшего несколькими днями ранее.

Вернувшись домой, я сразу же выпалил новости Шерри. И хоть та кивала в ответ, я понимал, что она не до конца мне верит. Возможно, это бродячая собака? Или койот, которого мы видели на озере? Пятнадцать лет назад она переехала из Флориды на Аляску и проехала тысячи миль по невообразимым просторам штата в надежде выследить волка, но не обнаружила даже клочка шерсти. И вот теперь у нас под боком были свежие следы, буквально в полумиле от нашего дома и в двадцати минутах езды от дома губернатора штата. Сказать по правде, я и сам себе не верил, даже когда вернулся, чтобы посмотреть на следы еще раз.

* * *

Два дня спустя я наслаждался горячей ванной в дальней комнате, окутанный облаком пара – нужно было восстановить болевшее плечо, как вдруг заметил в окне темный силуэт, перемещающийся по льду далеко впереди. Даже на расстоянии эта характерная прямая спина и плавная рысь практически «кричали»: волк! Я выпрыгнул из ванны, наскоро вытерся и нацепил на себя лыжную экипировку. Десять минут спустя три наши собаки уже бежали рысью за мной по пятам, а я двигался, отталкиваясь двумя палками, по западному берегу озера. Я знал, что собаки – наши постоянные спутники, наша собственная стая – будут держаться рядом, и взял поводки для самых молодых просто на всякий случай. Я не надеялся на что-то большее, чем просто увидеть волка, как далекий мираж, и то, если повезет.

Прямо за утесом, который местные называют Биг-Рок – гранитный валун высотой пять метров, покрытый льдом и выступающий из мелководья устья залива вдоль западного берега, – я встретил двух болтавших без умолку женщин, гулявших со своими собаками. Как они сказали, их только что на протяжении четверти мили преследовал огромный черный волк. Он внимательно и сосредоточенно следил за ними, подойдя на пугающе близкое расстояние, как они показали – метров десять, а когда они начали махать руками и кричать, волк, наконец, ушел. «Куда?» – спросил я. Они показали на север, в сторону озера, и поспешили вернуться к парковке, их собаки проследовали за ними по пятам. Я поехал дальше и вдруг, за деревьями, на расстоянии в три четверти мили от озера, я различил похожее по описаниям животное. Зверь стоял, обернувшись и глядя назад.

Волк! Дикий восторг наполнил мою грудь, такой же сильный, как в тот раз, когда я встретил своего первого волка более двадцати лет назад.

Два моих лабрадора и блу хилер четко понимали, что это не бездомная хаски. Даже у обычно спокойного Гаса, черного лабрадора, работавшего прежде собакой-поводырем, которого мы недавно взяли из приюта, шерсть встала дыбом, и он грозно зарычал. Дакота, наша великолепная, почти белая красавица лабрадор, жалобно заскулила. Чейз, годовалая блу хилер – порода собак, которая была выведена для охраны стада от подобных животных, – подняла тревогу, громко и отчаянно залаяв, и волк припустил в заросли кустарника.

Несмотря на то что шансы мои таяли на глазах, я помчался обратно домой, взял фотокамеру со штативом и всем необходимым оборудованием и закрыл внутри убитых горем собак, прильнувших носами к стеклу. Я поспешил назад, к устью залива, где исчез волк. Он стоял там же – темный силуэт, застывший на фоне заснеженного берега. Вероятно, он видел, как я иду, но вместо того чтобы умчаться прочь, как я ожидал, он замедлил шаг, порыскал вокруг и свернулся калачиком возле зарослей ольхи. Все это, начиная с моего «наблюдательного пункта» из горячей ванной, когда я заметил волка, и включая последующую цепь событий, казалось несколько сюрреалистичным.

Выйдя на открытое пространство, я подумал, что вряд ли смогу поймать животное в объектив, и пошел пешком, ступая в глубокий, по колено, снег. Я протаптывал путь, изо всех сил подавляя желание взглянуть на волка. Как однажды поведал мне эколог доктор Том Смит, если незнакомое животное, не отрывая взгляда, приближается к другому, оно таким образом передает три возможных послания: я хочу прогнать тебя, я хочу съесть тебя, я хочу подружиться с тобой – все это осторожное прощупывание почвы. Я понимал, что огромный, пристально следящий глаз фотокамеры и сам фотограф, прильнувший к объективу и излучающий подавляемое волнение, лишь усугубят ощущение угрозы у животного.

Я с трудом пробирался по заснеженному полю, опустив голову, часто останавливаясь и сидя по несколько минут каждый раз, когда он смотрел в мою сторону. Когда до волка оставалась пара сотен метров, он зевнул, потянулся, отошел на несколько шагов и опять улегся. Конечно, даже самые осторожные и дисциплинированные фотографы дикой природы иногда делают исключение из правил в тех случаях, когда возникает редчайшая возможность снять животное вблизи. К тому же волка ничто не беспокоило, и он не собирался предпринимать никаких активных действий. Но я все же поборол искушение продвинуться дальше, нарушив его личное пространство.

Мы еще целый час продолжали наши неспешные короткие перемещения, при этом большую часть времени я сидел, отведя взгляд в сторону, иногда вставал, повернувшись к нему спиной, и увеличивал дистанцию между нами. В итоге я оказался в восьмидесяти метрах от него, частично из-за того, что волк по крайней мере дважды шел наискосок в мою сторону. Расположившись на новом месте, я отдышался и сделал серию снимков в голубом угасающем свете: волк задумчиво глядит с другого берега озера, а затем поднимает морду и воет на фоне засыпанных снегом деревьев. Потом он скрылся в гуще канадских елей, а я повернул в сторону дома, бредя в сумерках и ощущая себя звездой журнала «National Geographic».

Придя домой, я обнаружил вернувшуюся с работы Шерри. Когда я ей все рассказал, она, конечно же, обезумела от радости. «Ты хочешь сказать… Ты действительно…» Естественно, она захотела отправиться туда, причем немедленно. «На дворе уже кромешная тьма, – напомнил я. – Черный волк, черная ночь и жуткая стужа». В итоге мы договорились отложить все до завтрашнего вечера, как только она вернется домой.

Мы стояли во дворе, пытаясь услышать завывания, но не слышали ничего. Возможно, он уже ушел в лес, исчез до поры до времени.

На следующий день, как только рассвело, я уже стоял у озера, уверенный в том, что на этот раз шанс повстречать его невелик. Но – будь я проклят! – волк снова появился в том же самом месте, как по команде: на фоне деревьев, у залива, за утесом Биг-Рок, рядом с тропой по Западному леднику. Правда, в этот раз он вел себя как настоящий волк. Он уже не выказывал прежнего желания и готовности к сближению. Я устроился поудобнее и принялся изучать его в бинокль. Этот парень (теперь уже подтвердилось, что это самец, так как он поднял лапу, чтобы пометить покрытый снегом пень) был необычным волком. Из примерно сотни с трудом обнаруженных мной в Арктике особей он явно выделялся: идеальные пропорции тела – от большой головы до бочкообразной груди. О точных размерах животного судить было сложно, так как сравнивать было не с кем, но он был явно огромных размеров. Судя по его шикарной черной блестящей шерсти, он выглядел ухоженным, словно только что завоевал звание «лучший в породе» на выставке в Вестминстере. Во всяком случае, я еще не встречал более совершенного представителя данного вида.

Если вы знаете, кого ищете, то никогда не спутаете волка с собакой. И главное здесь не размер или вес животного. Волки сложены иначе – лапы длиннее, спины прямее, шеи толще, хвосты щетинистые и более густая многослойная шерсть. Еще у них характерные плавные, экономные движения и следы. Однако истинное различие между волками и собаками заключено в глазах. Собака способна проявлять интеллект и заинтересованность во взаимодействии, но если она попадает под немигающий взгляд волка, ее словно парализует под лучом лазера.

Этот цепкий пугающий взгляд пронизывает тебя насквозь и, кажется, подавляет саму твою сущность.

В глубоких янтарных глазах этого черного волка была именно такая сила, но что-то еще исходило от него, чего я никогда не замечал в поведении ни одного другого дикого волка: спокойное приятие моего присутствия. Большинство волков, которых я встречал – даже тех, кто приближался ко мне из любопытства, – осторожно зондировали почву, готовые при малейшем подозрительном движении или странном запахе скрыться за горизонтом. На самом деле почти все встреченные мной дикие волки бежали при первом же намеке на присутствие человека, порой пробегая милю и больше, уходя на невероятные расстояния, лишь бы остаться незамеченными. С другой стороны, некоторые волки – как прирученные, живущие на охраняемых территориях, так и дикие – могут просто игнорировать ненавязчивых людей и спокойно заниматься своими делами, как если бы те были невидимыми. Лишь в редких случаях волк – обычно молодой или ни разу прежде не встречавший людей – может попытаться познакомиться с человеком, проявляя откровенное любопытство.

Выслеживая волков вместе с охотниками-инупиаками в западной части горного хребта Брукс-Рейндж и наблюдая за ними в качестве фотографа, писателя и натуралиста, я лично был свидетелем всех поведенческих моделей этих животных. Но этот волк чем-то отличался от своих собратьев. Он лежал там и наблюдал за происходящим без особого возбуждения, но и не равнодушно, как будто изучая меня почти так же, как я его, и пытаясь предугадать, что я сделаю дальше. Но независимо от того, что думал обо мне волк, мне следовало в первую очередь озаботиться тем, что предпринять самому.

Бесспорно было одно: Шерри необходимо было увидеть этого волка, и мне это нужно было не меньше, чем ей самой, ведь я обещал ей предоставить возможность понаблюдать за волком еще на нашем первом свидании. И хотя мы несколько раз подходили к нему достаточно близко, мне так и не удалось представить его ей в полной красе. Невозможно запланировать встречу с волками. Это еще труднее, чем заставить себя влюбиться. К тому времени, когда она вернулась с работы, сумерки уже начали сгущаться, темная линия облаков закрыла горизонт. Мне не пришлось поторапливать ее, так как она быстро надела утепленные штаны, парку и ботинки. Мы взяли с собой только Дакоту – блу хилер Чейз была слишком непредсказуемой по отношению к любой незнакомой собаке, когда та подходила к ней слишком близко, а смирный Гас был идеальной нянькой – и направились прямо к озеру.

Двадцать минут спустя, всего в паре сотен метров от задней двери нашего дома мы встретили черного волка, возникшего в зимних сумерках – встреча, положившая начало этой истории. Даже годы спустя, закрыв глаза, я снова ощущаю, как меня мгновенно затягивает тот водоворот событий, словно вихрь, взметнувший снег, когда ты понимаешь, что назад пути нет.

* * *

Буквально за неделю нарушился весь наш привычный уклад жизни. Шерри уходила на работу, кусая локти. В течение дня она то и дело звонила мне, справляясь о любых новостях и встречах, а вечером спешила домой, чтобы выйти на озеро за несколько минут до наступления темноты. Я откладывал домашние дела и писательскую работу, в раковине накапливалась посуда, у нас закончились яйца. Я не мог терять ни минуты времени. Судя по следам, которые я видел на снегу, черный волк уже слонялся поблизости, и дольше, чем можно было ожидать.

Мы, конечно же, были так чертовски возбуждены, что нам не терпелось рассказать об этом всем нашим друзьям, ввести их в курс дела: «Давайте, присоединяйтесь, посмотрим на волка!» Мы знали, что люди будут заинтригованы, даже если увидят застарелые следы, не говоря уже о том, кто их оставил.

Но мы решили, что чем меньше будет тех, кто знает об этом, тем лучше. Одно неправильно переданное слово – и все могло превратиться в балаган и в конце концов плохо кончиться. Мы приберегли эти новости для нашей соседки и близкой подруги Аниты (она ежедневно прогуливалась у озера с двумя своими собаками и должна была быть в курсе) и моего старого приятеля Джоэля Беннетта, признанного режиссера фильмов о дикой природе, которому несколько лет назад я помогал направлять канадских оленей и волков в долине Кобук. Оба поклялись хранить молчание. Каждому из них предстояло впервые встретиться с волком вместе с нами, а впоследствии они не раз делали это сами и с другими людьми.

В те первые утренние вылазки я, конечно, закрывал собак дома в задней комнате. Не важно, насколько собаки преданы вам и обучены, ежу понятно, что фотография дикой природы и собаки просто несовместимы. Я хотел полностью сконцентрироваться на процессе, а даже самая хорошо контролируемая собака – это еще один движущийся объект, который может затруднить попадание в ареал животного и помешает ему приблизиться к вам.

Дикие животные способны, образно говоря, считать, и не любят, когда их превосходят численно.

К тому же большинство животных воспринимает семейство псовых исключительно как хищников. На самом деле собаки – и это научно доказано – являются участниками, как говорят биологи, агонистических (связанных с агрессией) контактов между людьми и рядом других видов, включая медведей-гризли, лосей и волков. Но если отбросить все эти рассуждения, то следует признать, что мне всегда больше везло в одиночку, и я получал наиболее яркие впечатления, когда был один, без компаньонов.

Накануне установился холодный воздушный фронт. Да к тому же приближалось зимнее солнцестояние, когда солнце зависало над горами всего на несколько часов, а утренние температуры держались ниже нуля. Это, конечно, несравнимо с климатом в долине Кобук, расположенной дальше на север, где я жил прежде, но все равно было холодно. Страдали и обе мои камеры, и мои отмороженные пальцы, но я окопался и приготовился сделать все как можно лучше. После всех этих лет, проведенных в Арктике, после всех упорных трудов, когда я мерз и лишался оборудования, у меня было всего три фотографии волков, которые не стыдно было показать. Остальные результаты нескольких десятков удачных случаев, представившихся мне, собранные буквально по крупицам, демонстрировали стремительно удаляющиеся мохнатые зады, которые к тому же нужно было рассматривать на слайдах под лупой.

Даже если у тебя большой объектив и первоклассное оборудование, ты должен находиться не далее, чем в паре десятков метров от любого животного, чтобы получился приличный портрет, а, как известно, дикие волки – сложные объекты для съемки. Большинство моих встреч с волками были так кратки, что их время можно было измерить по количеству сердцебиений – все равно что ловить дым, струящийся по ветру. Это был ни с чем не сравнимый опыт.

Черный волк завоевал мою бесконечную благодарность уже за то, что не исчезал, как Гудини, каждый раз, когда видел меня. Однако он, похоже подчиняясь какому-то невероятному инстинкту, пропадал в тот момент, когда свет начинал меркнуть, и всегда держался на расстоянии предельной досягаемости фотокамеры. Мне приходилось балансировать между желанием получить идеальный снимок и стремлением не вытеснить волка из кадра. Я прищурился, прильнув к своей «базуке» «Никон-600 мм» с ручной фокусировкой, установил увеличение на 1,4, стараясь, чтобы видоискатель не запотел, а штатив не зашатался.

С трудом мне удалось-таки сделать несколько снимков с далекого расстояния при мучительно медленной скорости затвора, добавив очередных кадров, на которых был запечатлен темный, явно нечеткий силуэт на фоне бело-голубого пейзажа. И хотя мои первые фотографические опыты с этим животным были по большей части провалом с точки зрения профессионалов, я радовался самой возможности видеть волка, любого волка, но больше всего, конечно, этого волка – видеть, как он двигается, куда ходит и что делает.

В один из тех первых дней, едва рассвело, я уже сидел, притаившись, на берегу озера, наблюдая издалека и надеясь, что волк решит направиться в мою сторону, как он делал прежде. Вдруг неожиданно тот мотнул головой, уставившись на озеро и навострив уши. К нему приближался лыжник – женщина с хаски, бегущей рысцой у ее ног. Волк прыжками помчался в их сторону. Я наблюдал за ним, затаив дыхание.

Несколькими днями ранее в газете «Джуно Эмпайер» на первой полосе была опубликована статья. В ней рассказывалось о том, что волки съели собак, напав на них в окрестностях города Кетчикан, расположенного в паре сотен миль к югу. Несмотря на довольно дружелюбную на первый взгляд встречу волка с Дакотой, я не был уверен, что такое не может повториться. Волки есть волки, и я не имел иллюзий относительно того, какими способами они борются за выживание. Может быть, поэтому он и был здесь: учуял вкус аппетитных лап откормленных спаниелей.

Волк приблизился, и собака тут же пошла в атаку, чтобы встретиться с ним лоб в лоб. Так они и стояли: нос к носу, хвосты вытянуты, спины прямые.

И хотя лайка была крепко сбитой, разница в их размерах поражала. Волк мог легко схватить своего тридцатикилограммового родственника зубами поперек тела и, потряхивая им, как сарделькой, умчаться в лес со своей добычей. Оба животных были напряжены.

А потом началось это. Волк присел, оттолкнулся задними лапами и прыгнул вверх, взлетев в небеса со всей невесомой грацией балетного танцора, завис в воздухе, исполнил полпируэта и вновь приземлился на землю. Неуклюже и неуверенно, в сравнении с волком, собака тоже включилась в эту игру. Я наблюдал, открыв рот, за тем, как они трогали друг друга лапами и покусывали, играясь, как годовалые щенки. Все это сопровождалось какими-то невообразимыми прыжками и вращениями волка, отрицающими все законы тяготения. Его артистические движения выходили за рамки простой игры. Это напоминало некое представление. Или танец. Женщина стояла, опершись на лыжные палки, и завороженно, но спокойно наблюдала за происходящим, совершенно забыв как о собственной безопасности, так и о безопасности своей собаки.

Друзья рассказывали, что в Арктике одинокие неагрессивные волки шли по пятам за санями с запряженными в них ездовыми собаками или крутились вокруг их стоянок от нескольких минут до нескольких дней. Особенно часто это случалось в начале весеннего гона, когда молодые подросшие волки обычно покидают родные стаи, чтобы создать свои собственные. Эти бродяги, естественно, ищут себе подобных, но, на крайний случай, сгодятся и собаки, особенно для молодых одиноких волков. У дома моего друга Сета Кантнера, жившего на берегу реки Кобук, несколько раз появлялась черная волчица, которая явно пыталась подружиться с его большим полудиким ездовым псом Ворфом. Но тот не горел ответным желанием: каждый раз, когда та приходила, он собирал все свои кости в кучу, ложился на них и рычал.

Предки местных коренных жителей-инупиаков, среди которых я жил, порой поощряли периодические межвидовые скрещивания у своих ездовых собак. Вероятно также, это было неизбежно: волк легко пробирался в группу связанных собак и находил там готового к спариванию партнера. Волчьи признаки заметны у лаек из деревень Кобук и Ноатак, а особенно у немногих сохранившихся крупных рабочих животных – собак вроде Ворфа.

На самом деле даже окрас этого волка свидетельствовал о смешении генов диких и домашних псовых. Новейшее исследование в области генетических маркеров, проведенное международной командой биологов в 2007 году, которое финансировал Национальный научный фонд США, выявило, что черный окрас волков (часто встречающийся в Северной Америке и крайне редко в Европе и Азии) является результатом давних скрещиваний с домашними собаками[1]. Начало этому процессу было положено еще во времена ранних североамериканских индейцев, или коренных американцев, несколько тысяч лет назад, когда к человеческим жилищам подходили не только волки, но и одичавшие собаки – что-то в духе Джека Лондона. Гибридизация волка с собакой происходит и по сей день как при участии человека, так и естественным путем. Таким образом, этот черный волк был живым воплощением давнего непрекращающегося генетического взаимодействия видов.

Все правильно и логично. Спаривание между жизнеспособными особями, выслеживание партнера, обнюхивание и знакомство – почему бы и нет? Но игра? Эти «танцы с собаками» немного напоминали мне диснеевский сюжет. Спустя какое-то время собака вдруг резко потеряла интерес к процессу и стала бродить, нюхая все вокруг. Словно они говорили на разных языках и она устала искать фразы в словаре. Наконец, собака побежала к своей хозяйке, а волк пошел в другую сторону. Я же двинулся на лыжах дальше. Женщина отнеслась ко всему произошедшему как к рядовому случаю. «О, – заверила она меня, – мы периодически встречаем этого волка то здесь, то там, и он первым предложил поиграть». Я поинтересовался, был ли это первый волк, которого она встретила. «О, да, и он явно «древняя душа».

Какая, к черту, «древняя душа»? Такого просто не бывает – ни на Аляске, ни где бы то ни было! Я с таким же успехом мог бы сказать, что видел говорящую брюкву. Но не было смысла пытаться объяснить ей уникальность полученного ею опыта. Ее философия сводилась к следующему: что было, то было, не стоит задумываться над этим, иначе упустишь момент, размышляя над всеми этими «как» да «почему». Мой старый эскимосский приятель – охотник Клэренс Вуд однажды быстро излечил меня от привычки бесконечно анализировать, просто косо взглянув на меня и проворчав: «Ты слишком много думаешь о всяком дерьме».

Но меня гораздо меньше интересовало объяснение происходящего, изложенное этой женщиной, чем сам волк, который к тому времени уже исчез в зарослях ивняка на берегу озера, в полумиле от нас. Он улегся у самой кромки льда: голова поднята, передние лапы вытянуты – спокойная открытая поза. Женщина со своей собакой двинулась к озеру, а я пошел в том направлении, где был волк, прошел часть дистанции в сотню метров, установил штатив и фотокамеру и снова приступил к съемкам. Конечно же, я понимал, что пытаться получить приличный снимок развалившегося волка на таком расстоянии и при таком сумрачном освещении было так же бессмысленно, как пытаться искать иголку в стоге сена. Но даже самый малый шанс сфотографировать свободно разгуливающего волка выпадает настолько редко, что я за двадцать минут отщелкал три катушки профессиональной пленки (с цифрой я еще не до конца освоился). Всем этим снимкам суждено было отправиться в мусорную корзину, но я упорно продолжал множить их. Я знал, что большинство профессионалов поступило бы так же.

* * *

Я ехал домой, погруженный в свои мысли. Мне только что удалось пролить первый проблеск света на эту тайну. Возможно, собаки были главной приманкой для нашего парня, а не вся эта интермедия. Из-за стужи и пока еще сравнительно свежего льда на озере там было не так много лыжников и собак. К тому же я старался приходить пораньше и уходить попозже, намеренно избегая столпотворения. Наверняка волк контактировал с другими собаками и, возможно, в той же манере, что и с Дакотой, и с хаски женщины-«эзотерика».

С другой стороны, он не подбегал ко всем подряд. Я уже видел немало собак и людей, пересекавших озеро, но волк при этом не появлялся или же наблюдал за ними с расстояния, причем большую часть времени его не было видно. Но, опять же, я мог перепутать его с собакой (которой он и был, по сути). Однако по какой-то причине несколько дней назад волк подошел к тем двум женщинам с собаками, на следующий день – к нам с Шерри и Дакотой, а к женщине с лайкой – вообще неоднократно. Если судить по языку тела, то все это напоминало исключительно общение, без намека на какую бы то ни было агрессию. Его решение о том, подходить или нет и насколько близко, зависело, вероятно, от узнавания волком каких-то знакомых черт и обстоятельств – физических сигналов, настроения и нюансов, понятных только ему. В любом случае волки – мастера расшифровывать намерения противника. Эта мысль напомнила мне еще кое о чем: на будущее мне следовало замедлить темп, сдать назад и ослабить хватку, не торопя события, – по крайней мере, так я думал.

Спустя несколько дней волк все еще был там, и мы с Шерри все острее понимали, что он может испариться в любую секунду. Приближались рождественские праздники, и мы заранее забронировали на неделю места в отеле на мексиканском пляже. Отменить поездку было идеей Шерри. «Нет смысла, – сказала она мне, – ехать куда-то, когда у нас прямо под боком происходят такие события». Надо было знать эту женщину, с детства привыкшую к калифорнийскому теплу и испытывающую стойкую неприязнь к морозу и темноте дождевых лесов, чтобы понять, от чего она отказывается. Я уже успел откопать снаряжение для подводного погружения и свои летние шлепанцы. И все же для нас обоих это было легкое решение. Пуэрто-Вальярта может подождать до следующего года, а волк – нет.

Мы рассуждали уже как заядлые любители дикой природы: «Нам бы увидеть его хотя бы еще несколько раз – и тогда не жалко будет отказаться от отдыха».

В те дни у нас была одна-единственная излюбленная тема для разговоров: волк. Что сейчас с ним происходит? Откуда он пришел и почему здесь остался? В том, что по окрестностям бродил одинокий волк, не было ничего необычного. На самом деле больше половины моих встреч с волками за все эти годы случались с одинокими животными, им же принадлежали тысячи следов, на которые я натыкался. Хотя, возможно, одинокими они были лишь на короткий период. По своей природе волки – социальные животные, привязанные к сплоченной семейной группе, с которой они охотятся, общаются, сообща растят молодняк и защищают свою территорию. Несмотря на эту сплоченность, отдельные особи или пары периодически отбиваются, чтобы охотиться в одиночку или временно охранять семейную территорию – от нескольких часов до нескольких дней. Этот волк мог легко забрести сюда, спустившись с гор, когда гулял в одиночку, и через какое-то время вернуться в стаю.

Он также мог быть одним из тех молодых одиноких бродяг, находящихся в поиске партнера и территории с целью создания своей собственной стаи. Этот волк был явно подростком, судя по его поведению и фигуре – немного нескладный и чуть бестолковый, с идеальными, нестертыми зубами. Скорее всего, он родился не прошлой весной (тогда бы он не ходил сам по себе и вряд ли был бы таким крупным в шесть-семь месяцев). Ему должно было быть не меньше полутора лет, во всяком случае, не меньше года и не больше двух лет – верная характеристика одинокого волка, покинувшего дом, почти так же, как это делают наши собственные дети-подростки.

Надо сказать, что стаю покидают не только молодые волки, но и взрослые особи по причинам, о которых мы можем только догадываться. Некоторые откалываются по собственной воле, преодолевая огромные расстояния из чистой прихоти. Специальные электронные ошейники, которые ученые Аляски надевали на животных, показали, что одинокие волки-бродяги (в основном это были молодые самцы) обычно преодолевали расстояния от трех до четырех сотен миль. Биолог-исследователь из Департамента рыболовства и охоты Аляски Джим Дау считает: «Полученные данные свидетельствуют о высокой вероятности того, что некоторые из волков-бродяг могут преодолевать по пятьсот и более миль». В качестве недавнего примера возьмем волка OR-7, чьи одиночные путешествия длиной в несколько десятков тысяч миль по Западному Орегону и Северной Калифорнии, записанные с помощью GPS, стали новостью национального масштаба и снискали ему славу и собственных поклонников[2].

Волк с ледника явно прошел намного меньшую дистанцию. С другой стороны, его вряд ли можно было отнести к подвиду александровский волк[3] – сравнительно миниатюрному подвиду canis lupus, обитающему на юго-востоке Аляски, а также на побережье и островах Британской Колумбии. Их вес, как правило, не превышает сорока килограммов. Этот волк раза в два крупнее – признак, говорящий о другом возможном месте его происхождения – срединных материковых областях Аляски или Канады, где встречаются самые крупные в мире волки. Их гены, вероятно, формировались в процессе охоты на лосей по глубокому снегу. Он также вполне мог пройти тысячу миль на юг, сменив место жительства, как и я, когда покинул свою старую пристань в верховьях реки Кобук. А может быть, он просто пробежал двадцать пять миль через Береговые хребты и ледяное поле Джуно с канадской стороны.

Что касается его окраса, то волки варьируются от черных до почти снежно-белых. Причем самый распространенный цвет (как подразумевает название вида) – определенный оттенок серого, с обильным вкраплением коричневого, рыжего, черного и белого оттенков, подмешанных в их густую многослойную шерсть. До пятидесяти процентов александровских волков имеют окрас темной фазы, переходящей в черный, как уголь, оттенок (опять же проявление того древнего собачье-волчьего гена-маркера, выделившегося, вероятно, в процессе естественного отбора в условиях тенистого дождевого леса). Так что окрас этого волка, возможно, указывал на местное происхождение, в то время как его размер говорил о том, что он родом из других мест.

Но если отбросить данные умозаключения, существует еще одна теория, объясняющая присутствие волка. В марте 2003 года еще один черный волк – беременная самка – была насмерть сбита такси, когда пересекала подъездную дорогу по леднику, менее чем в двух милях от нашего дома. Эта волчица, находившаяся теперь в витрине Визит-центра ледника Менденхолл, застывшая в окоченевшей, совсем не волчьей позе, со стеклянным взглядом, была, возможно, и даже вероятнее всего, его родственницей. Черный волк, которого мы видели, мог запросто остаться здесь, чтобы найти свою мать, сестру или партнера.

Но откуда бы он ни был родом, этот зверь предпочел ненадежное пристанище на окраине одного из аляскинских городов. За его спиной были горы и ледниковые поля, протянувшиеся через береговые хребты дальше, в глубь материковой Канады; север и юг на аляскинской стороне границы; труднодоступный, почти вертикальный прибрежный дождевой лес. Он мог выбрать любое направление и все же остался здесь, прильнув к стеклу, как ребенок, разглядывающий мир через окно, со всеми его странными видами, звуками и запахами: машинами и самолетами, коробками, полными людей, яркими огнями, шумной суматохой и нескончаемым лабиринтом асфальтовых дорог, залитых водой с прибрежной полосы. Он мог пойти практически куда угодно и никогда не встретить нас, если бы захотел.

Интересно устроен человек. Одно дело, когда у вас под боком бродят черные медведи, разоряя птичьи гнезда и разбрасывая отходы из незащищенных мусорных баков, подобно енотам. В Джуно, даже в центре города, черные медведи – настолько распространенное явление, что большинство местных жителей, конечно, всегда наготове, но едва ли они устраивают переполох, обнаружив косолапого на заднем крыльце. И чаще всего тянутся не к ружью, а к фотоаппарату. Редко кому приходит в голову звонить копам или в Департамент рыболовства и охоты. За всю историю существования Джуно я не нашел ни одного свидетельства о том, что кого-то поранил, а тем более покалечил черный медведь.

Бурые медведи – прибрежная разновидность гризли – намного более опасны, особенно если застать их врасплох, оказавшись совсем близко. Предыдущий хозяин Гаса, Ли Хагмайер, в конце 1950-х годов, будучи еще подростком, потерял зрение в результате нападения на него бурого медведя, случившегося всего в четырех милях от нашего дома. Однако местные снисходительно относятся к появлению мишек на границе с городом, когда их количество невелико. Две предыдущие осени медведица с медвежонком бродили в районе Дредж-Лейкс, не создав никаких проблем, за исключением попыток выпрашивать еду. При этом десятки людей с собаками ходили мимо этого места в течение дня, и никто не кричал и не объявлял о том, что люди вынуждены убить угрожавшего им медведя.

Но само слово «волк» автоматически запускает волну неосознанного, первобытного страха.

Этот всепроникающий ужас, похоже, внедрен в наше коллективное подсознательное еще с каких-то смутных незапамятных времен: они съедят нас. И не важно, что эта фобия построена больше на эмоциях, чем на фактах, и подогревают ее те, кто либо мало наблюдал за волками, либо вообще не имел такого опыта. Возможно, они видели волков лишь через прицел ружья или на конце цепи для капкана.

Однако, несмотря на наш собственный опыт общения с волками, следует признать: есть в них что-то такое, что запускает древний механизм коллективного психоза. Подобный рефлекс не мог взяться ниоткуда. Возможно, тысячелетие назад или даже раньше ситуация была другая. К этому страху добавлялась угроза экономического характера – тревога за тех существ, которых люди по праву считали своими: скот, домашние питомцы и животные, на которых мы охотимся, в том числе и из спортивного интереса.

Волки, эти безупречные хищники, символ первозданной, бескомпромиссной, дикой природы, и то, что мы называем цивилизацией, похоже, существуют в условиях взаимоисключающих обстоятельств. В нашем фольклоре и сказках множество добрых и любимых мишек – от Вини-Пуха до Йоги, однако среди волков таких персонажей не сыщешь. «Красная Шапочка», «Три поросенка» и другие подобные сказки, которые известны во всем мире – от Монтаны до Украины, изображают волков как злобных сущностей, подстерегающих вас, как в ночном кошмаре. Масла в огонь также подливали сомнительные байки о нападавших на людей стаях волков, преследовавших путешественников, хватавших детей, и все такое прочее. Это привело к тому, что ко времени появления в Америке первых колонистов волки на большей части территории Европы оказались на грани уничтожения. Дикая природа была темным, зловещим и пугающим местом, царством сатаны, а волки – его приспешниками. Неудивительно, что, осваивая и заселяя новый континент, наши предки принесли сюда все традиции Старого Света.

Когда Льюис и Кларк пересекали материк в начале девятнадцатого века, они обнаружили немыслимое множество копытных животных и волков, живших бок о бок с коренными охотниками-собирателями, которые скорее благоговели перед волками, чем проклинали их. Льюис и Кларк сами описывали неагрессивных волков, которых они встречали на Великих западных равнинах, и явно не видели в них угрозы человеческому существованию. Несмотря на толпы неискушенных первопроходцев, которые вскоре потекли в сторону Запада (наверняка стрелявших наугад в каждого встреченного ими волка), сообщений о нападавших или угрожавших людям волках было подозрительно мало, и это учитывая, что в тот период люди вели себя более чем бесцеремонно. Однако поскольку численность диких животных сокращалась – из-за охоты человека и потери естественной среды обитания, – некоторые из оставшихся волков стали питаться появившимся у людей домашним скотом.

Фермеры и скотоводы инициировали программу по уничтожению волков, при безоговорочной поддержке со стороны местных властей и федерального правительства, считавших это благим и необходимым делом. Но, видимо, убийства волков всеми возможными эффективными средствами, включая ружья, стальные капканы и разбросанную повсеместно отравленную приманку, было недостаточно, и животных часто подвергали изощренным истязаниям, напоминавшим худшие эпизоды в истории человеческого геноцида. Волков сжигали заживо, волокли по земле, привязывая к лошадям, кормили рыбой, внутрь которой запихивали рыболовные крючки, отпускали на волю с перевязанными проволокой пастями и половыми органами.

Свидетельства столь безрассудной и всевозрастающей ненависти, запустившей этот антиволчий погром, можно найти в отчете 1814 года, написанном при участии известного американского натуралиста-орнитолога Джона Джеймса Одюбона. Путешествуя по стране, он встретил фермера, который поймал трех волков при помощи вырытой им ямы-ловушки после того, как было совершено нападение на его домашний скот. Одюбон видел, как фермер спрыгнул в яму, вооруженный лишь ножом, перерезал сухожилия на лапах волков (которые, к большому изумлению натуралиста, съежились от страха и не сопротивлялись), обвязал их всех вместе веревкой и спустил своих собак, позволив им растерзать беспомощных животных и спокойно наблюдая за происходящим.

Отсутствие агрессии у пойманных в ловушку или раненых волков едва ли вызвало бы удивление у меня или любого, кто наблюдал за ними в подобных обстоятельствах. Гораздо более показательно отсутствие какого-либо возмущения садистскими действиями фермера по отношению к тем трем волкам со стороны Одюбона – молчаливое согласие человека, сыскавшего впоследствии мировую известность в качестве защитника природы. Вот яркий образец менталитета того времени. Как сказал специалист по истории общества Джон Т. Коулман: «Одюбон и фермер разделяли единое твердое мнение, что волки не только заслуживали смерти, но и должны были быть наказаны за то, что живут»[4].

Истребление продолжалось. Последние выжившие на Западе «уклонисты» были уже хитры и изворотливы. Это были пользовавшиеся дурной славой волки «вне закона», с колоритными кличками и легендарными способностями уходить от преследователей. За их головы объявлялись внушительные суммы. Тем не менее и они в итоге были отловлены и уничтожены по одному. К началу 1940-х годов бойня была завершена. Несколько небольших островков, где сохранилась популяция волков, включая участки Северной Миннесоты, Висконсина и Мичигана, служили слабым напоминанием об их прежнем широком ареале, охватывавшем практически всю Северную Америку.

В 1970–1990-е годы вновь возникший интерес к сохранению исчезающей дикой природы и наша неизменная увлеченность волками привели к успешной реинтродукции волков в сократившиеся зоны их прежнего ареала, в частности в Йеллоустонский национальный парк[5]. Впрочем, как это ни горько, не обошлось без жарких споров, ничуть не утихающих до сей поры. Более того, похоже, что к началу этого века наблюдается тенденция к усилению дискуссии в отношении волков, так как их численность и ареал увеличиваются. Неистовая волна негатива исходит со стороны современных скотоводов, живущих в западных областях, и крупных агрохолдингов, она поддерживается любителями спортивной охоты, которые вопят о том, что если волков не контролировать, они истребят все на своем пути (включая себя). Вот только непонятно, почему этот страшный конец – уничтоженная волками земля – не наступил уже много тысяч лет назад.

Существует ровно ноль научных свидетельств того, что волки, в отличие от нас, когда-либо истребили хоть один вид.

И, конечно же, ни один обвинитель волков не упоминает о факте беспрецедентной резни, а также сокращения ареала, к которым привели действия не волков, а людей, ускоривших гибель огромных стад бизонов, оленей и лосей, как писали Льюис и Кларк.

Современные подробно задокументированные исследования демонстрируют, что сверххищники, такие как волки, играют ключевую роль в поддержании здоровой популяции диких животных, выбраковывая слабых и немощных. Кроме того, они помогают удерживать баланс численности копытных животных в границах среды обитания.

Реинтродукция волков в парк Йеллоустоун привела к поразительному преображению прежде выбитых скотом пастбищ вдоль берегов реки и восстановлению истощенных запасов реки и речных протоков. А это, в свою очередь, благотворно отразилось на множестве различных видов деревьев, животных и рыб – от осин и тополей до бобров, певчих птиц и лосося. Дополнительным плюсом была естественная форма контроля над хищниками: резкое сокращение численности койотов, активно охотившихся на молодых промысловых животных и домашний скот.

Но несмотря на столь позитивные результаты, провоцирование паники и дезинформация приводят к тому, что война на волков в сорока восьми континентальных штатах продолжается, и Аляска, последний форпост, не исключение.

Работа по контролю над численностью волков на протяжении долгого времени рассматривается как наиболее спорная в области дикой природы в масштабах штата. Вопросы, которые при этом возникают, влекут за собой тяжелые чувства, критические замечания, неприятные письма и периодические стычки в барах. У сторонников двух противоположных подходов свои аргументы.

Позиция А. Волки представляют собой естественную угрозу для промысловых животных, за счет которых выживают жители Аляски, не говоря уже об угрозе безопасности самих людей. И держать их численность под контролем любыми возможными методами (включая отстрелы, ловушки, капканы, расстрел из дробовиков с использованием малой авиации и даже удушение волчат газом прямо в их логове) – насущная необходимость, подсказанная здравым смыслом. Если оставить все как есть, то волки расплодятся и вычистят, как пылесосом, всех до единого лосей и оленей. Интересы людей – это главное, и аляскинцы имеют законное право распоряжаться всем, что можно взять от дикой природы, с максимальной для себя пользой. Любое противодействие данному плану исходит, как правило, от хлюпиков-«зеленых», изредка от местных жителей, а еще от неохотящихся городских пижонов и приехавших из других штатов радикально настроенных безмозглых шестерок из групп по защите прав животных.

Позиция Б. Волки, будучи сверххищниками, являются неотъемлемым компонентом здоровой, сложной, саморегулирующейся экосистемы, и уничтожение большей их части (до восьмидесяти процентов или даже поголовно в ряде административных единиц, согласно существующим планам) приведет лишь к ухудшению и без того непростой экологической ситуации. Без волков популяция оленей и лосей непомерно разрастется. Волки – тоже ценный ресурс, за счет которого выживают местные охотники, а еще источник многомиллионного дохода штата за счет привлечения толп экотуристов и фотографов. Кроме того, их наличие является непреходящей эстетической ценностью для коренных жителей, даже если большинству из них никогда не доведется увидеть волка. К тому же расстрел волков с аэропланов – чудовищное действие, негативно отражающееся на имидже штата. Любой, кто не понимает всего этого, – недальновидное, угрюмое и тупое быдло.

Это лишь краткое изложение сути вопроса. Полная версия куда более мерзкая и многоуровневая, подкрепленная мнениями биологов, управленцев, политиков, защитников дикой природы и охотников, метающих в лицо друг другу комья грязи из статистики и риторики. Добавьте к этим экстремистам еще людей «старой школы», для которых волки – просто четвероногие тараканы, и тех защитников прав животных, которые боготворят сanis lupus, этих подвергнутых опасности сверхсуществ – и вы получите примерное представление обо всей этой широкомасштабной свистопляске, вылившейся уже за границы штата и даже за пределы страны.

Волки в силу своей врожденной собачьей харизмы и статуса вымирающего вида на большей части их прежнего ареала стали, несомненно, отдельной большой и важной темой. Люди, живущие в разных концах страны и даже мира, беспокоятся о том, что происходит у нас здесь, и это не может не раздражать многих жителей Аляски, которые убеждены в том, что контроль над численностью волков – их личное дело, и никого другого не касается. Экс-губернатор Уолтер Хикель, открыто осуждавший вмешательство защитников волков (многие защитники были из иных мест) два десятка лет назад, высказался по этому поводу совершенно определенно, и его непреднамеренно комичная фраза стала крылатой: «Мы же не можем дать полную свободу дикой природе».

Волки Аляски уникальны, по крайней мере, в одном отношении. В начале двадцать первого века они все еще здесь, с нами, в значимом (хоть и регулируемом человеком) количестве. Они обитают на территории всего штата, и, согласно данным местных биологов, их численность составляет где-то от семи до двенадцати тысяч особей. В силу неуловимой, «непубличной» природы данного вида, а также масштаба и труднодоступности местности эти цифры можно считать весьма приблизительными, с большой вероятностью в сторону уменьшения. Некоторые биологи полагают, что, скорее всего, их не более семи тысяч[6].

Но какова бы ни была эта цифра, есть люди – особенно те, кто связан с большими доходами спортивно-охотничьей и туристической индустрии и потому в каждой рогатой лосиной голове видит ходячий банковский чек, а также жители сельских районов, бедных промысловой дичью, – которые считают, что численность волков слишком велика. И не важно, что многие из тех, кто получает главную прибыль и поднимает всю эту шумиху, даже не являются жителями Аляски.

По крайней мере половина всех аляскинцев, будь они сельчанами или горожанами, туземцами или белыми, не испытывают никакой враждебности по отношению к волкам и на самом деле считают их своим ценным наследием.

Однако те жители Аляски, которые имеют отношение к власти, кричат в последнее время все громче, что «хороший волк – это мертвый волк».

Федеральные власти Аляски с момента присвоения территории статуса штата в 1954 году и до конца 1990-х годов осуществляли жестокие программы по истреблению волков, используя капканы, отстрел с воздуха, яды и поимку за вознаграждение. Однако все это происходило не без ожесточенных дебатов и противодействия. Благодаря двум проведенным местными жителями в 1990-х годах голосованиям (которые организовывал мой друг Джоэль Беннетт) и трем случаям личного вмешательства губернатора убийство животных было временно приостановлено. Но в 2003 году, при поддержке вновь избранного губернатора Фрэнка Меркауски, действие программы по регулированию численности волков возобновилось, и вскоре власти привлекли к отстрелу с воздуха частных пилотов-охотников, которые имели опыт работы в районах размером со Среднезападные штаты. Юго-восточная Аляска пока не стала одной из зон массовых убийств, но это пока.

И в противовес – одна яркая иллюстрация. Однажды, буквально едва отъехав на лыжах от дома, я увидел на своем заднем дворе огромного черного волка – животное, не только толерантное к людям и собакам, но фактически (за неимением более подходящего слова) социальное. Тогда я и представить себе не мог, чем обернется вся эта история в последующие месяцы и годы.