Читать книгу У обелиска (сборник) - Дарья Зарубина, Ирина Черкашина, Михаил Кликин - Страница 6

– Глянь-ка, живая!

– Ты смотри, и правда! Дышит. Во дает.

– Осторожней, осторожней! Сами не задавите!

– Да не боись, чай, не безрукие, не безглазые… Ну-кась, подсоби… Вот так…

– Точно в рубашке родилась. Весь дом в крошево – а на ней ни царапинки.

– Балку, балку придержи. А ты, Василич, девчонку доставай. Да побережней: вдруг у нее все-таки поломано что-нибудь.

– Ничего у ней не поломано – заговоренная она.

– Скажете тоже. Нет таких загово́ров.

– Ты, Вовка, молчи, коль чего не знаешь… Эхма! Принимайте ценный груз. По описи. Девушка – одна штука; коса русая – одна штука; платье ситцевое, пыльное – одно; кацавейка, порванная на плече, – одна; косынка голубенькая…

– Эх, Василич, тебе б только балагурить… Погляди там, в завалах, никого больше нет?

– Да кто тут еще будет-то… Вовка, слазь сюда, мож, у девицы нашей приданое какое осталось, заберем.

– Василич!

– По описи, Дмитрий Иваныч! По описи. Не боись, Вовка, лезь.

– Лезь, лезь к нему, Вовка, ты уж половчее будешь. А Василич дело говорит: у нее могли там документы остаться. И карточки. Пригодится…

– Хорошо, Дмитрий Иваныч!

– Галя, что, как медмаг, скажешь? Жить будет? Я-то повреждений не вижу.

– Будет. Контузия у нее. К вечеру оклемается. Можно и сейчас попробовать в чувство привести. Проверенным способом.

– Галь, ты понежнее бы по щекам-то!

– Румянее будет… Надо бы ей косынку развязать. А то таким узлом затянута… Ой!

Я во все глаза уставилась на склонившуюся надо мной женщину – сразу и не поймешь, какого возраста. Сейчас – в войну, в блокаду – мы все стали похожи, и старухи, и молодухи. Хотя она все же старухой не была – серебристых прядей в тяжелой рыжеватой косе было не больше чем на треть.

За ее плечом возникло другое лицо, мужское. Этот человек точно был немолод: волосы почти все седые, кожа на исхудавшем лице исчерчена жесткими морщинами, глаза… потухшие глаза. Даже на меня, судорожно вцепившуюся в руку женщины, потянувшейся к моему платку, он смотрел без удивления. А вот женщина была удивлена и несколько нерешительно оглянулась на него.

– Очнулась? – спросил мужчина меня.

Я кивнула. Все тело было напряжено, и открыть рот и ответить оказалось очень сложно.

Мужчина, видимо, понял, потому что осторожно, по одному, принялся разжимать мои пальцы, сцепленные вокруг запястья женщины. Смотрел он при этом мне в глаза.

– Помнишь что-нибудь? – спросил.

Я снова кивнула. Потом помотала головой.

Помню. Конечно, помню. Голубое небо, солнце, раскрашивающее яркими бликами стальные волны Невы, яркую июньскую зелень… Игоря в новой с иголочки форме, беззаботно смеющегося и уверяющего меня, что мне понравится в Москве. Ведь он там служит, и если я не передумала выходить за него замуж, мне придется поехать за ним. А я не передумала, просто я знаю, что буду очень скучать по этому городу. «Я добьюсь перевода сюда, и мы снова будем гулять в Летнем саду», – шепчет мне, словно великую тайну, Игорь, крепко обнимая. И мои плечи помнят тепло его рук…

И объявление по радио я тоже помню.

А потом…

– Меня зовут Дмитрий Иванович, – представился тем временем мужчина. – Это Галя… Галина Семеновна. Мы из Куйбышевской больницы[7]. Добровольный спасательный отряд, если можно так выразиться. Ходим после обстрелов, проверяем завалы. Вдруг повезет… Тебя вот нашли. Как зовут-то?

– Таня. – Как ни странно, голос не подвел.

– Вот и славно, будем знакомы, Таня. – Дмитрий Иванович протянул мне руку.

Я, чуть поколебавшись, протянула в ответ свою, и он крепко ее пожал.

– Там кто-нибудь оставался? – деловито спросил он, все еще не отпуская мою ладонь.

Я покачала головой:

– Кажется, в квартире я была одна.

– Почему вы не ушли в убежище? – спросила Галина.

– Не успела. Задремала – и не сразу услышала сирену.

– Ничего, главное – жива осталась. – Дмитрий Иванович похлопал меня по предплечью и, отпустив руку, встал. – Найдем тебе жилье. Ты где работаешь?

– В библиотеке.

Галина усмехнулась. Грустно.

– Хорошая работа, – совершенно серьезно сказал Дмитрий Иванович. – Галя, найдем, куда пристроить?

– Конечно.

– Василич, ну что там? – оглянулся он куда-то себе за спину.

– Ни души больше. А карточки вот, Вовка нашел, глазастый.

– Хозяйке отдай.

Огромный, похожий на добродушного медведя в помятой и свалявшейся после зимовки шубе, Василич подошел ближе и подмигнул мне. Из-за его спины шустро выскочил пацан лет тринадцати, но, увидев меня, почему-то смутился и мои карточки и документы протянул мне уже медленно и глядя куда-то в сторону.

Я села, поправив платье на коленях, поблагодарила за находку. И подумала, что тетя Оля на моем месте бы сейчас расплакалась от радости: карточки же! Без жилья осталась – так хоть еда какая-никакая будет.

А я только потрогала узел косынки на груди. «Обещай мне».

– Пойдемте. – Галина взяла меня за локоть и помогла подняться на ноги. – Сами сможете?

Голова закружилась только на пять секунд.

Я кивнула – не быстро, но смогу.

– А то давайте понесу, – предложил Василич. – Я не обижу, спросите хоть кого.

– Я верю. – Я попыталась улыбнуться. Отчего-то сразу верилось, что такой человек, как он, не обидит. Но… – Я сама.

А от помощи Галины, которая продолжала поддерживать меня за руку, я отказываться не стала. Так и пошли, прислушиваясь к болтовне Василича, вздумавшего поучать Вовку, рассказывая о том, что, бывает, ждет людей под завалами. Парнишка что-то бурчал в ответ. Как я поняла, он в поисковом отряде уже давно и сам собаку съел в этих делах…

– Откуда это у вас? – едва слышным шепотом прервала мои мысли Галина, и ее пальцы коснулись кончиков моей косынки.

Я вздрогнула.

– Жених подарил.

– Когда на фронт уходил?

– Да. – Смысла скрывать правду я не видела, но и большего говорить не хотелось.

– А он?..

– Я не знаю, где он. Уже давно писем не получаю…

Галина крепко пожала мою руку, мол, держись, девочка, и замолчала.

Тем же вечером мне выделили комнатку в общежитии при больнице, а через неделю зачислили к ним в штат – в регистратуру. Я не очень-то хотела поначалу, но Дмитрий Иванович, услышав, что я хожу на работу на Петроградку, обозвал меня дурой и заявил, что это приказ.

«Книжки твои никуда не денутся. А мне хорошие люди тут нужны. Да и тебе самой попроще будет».

Проще – конечно. Я и сама последнее время думала, как зимой буду бегать на работу через Неву. Сейчас, в октябре, уже мороз и ветер, бывает, пробирают до костей, пока идешь по мостам. Что-то дальше будет…

И вот нежданная оказия.

– Почему вы мне помогаете? – удивилась я.

– Всем подряд людям не поможешь. Хоть кому могу… – как-то скомканно ответил он и отмахнулся, мол, о деле лучше давай говорить.

Хорошим человеком оказался он. Хоть и холодным и колючим с виду, а все ж хорошим. И я, чтоб не расстраивать хорошего человека, согласилась. А он все быстро устроил.

Дмитрий Иванович был заведующим хирургическим отделением. После того как довоенное начальство оказалось частью отозвано на фронт, а частью – эвакуировано в глубь страны перед самым началом блокады, получилось, что старшим в больнице оказался он. Хоть и любил повторять, что в руководстве ни бельмеса не понимает и предпочел бы и дальше работать руками. Галина – его зам по магической части – только усмехалась на это и говорила, что он лучший из всех начальников, какие у нее были, а их было много. Впрочем, подробнее она никогда не рассказывала – не из болтливых девушка была.

С Галей у меня отношения сложились странные. Вроде бы тоже хороший человек, чуткий, как врачу и положено. И справедливый – слова плохого от нее зазря не услышишь. И обо мне заботилась: поначалу каждый день приходила убедиться, что я хорошо устроилась на новом месте и теплых вещей у меня хватает. А все же чувствовалось в ней что-то не то.

Я – наивная дурочка – не понимала, пока мои соседки по общежитию не собрались открыть мне глаза. Мол, Иваныч, мужчина нестарый и холостой, глаз на меня положил и потому добился моего перевода к нему. А Галка просто ревнует. Я, конечно, возмутилась – больше из-за себя и из-за Дмитрия Ивановича. Не было у него ко мне интереса. Я хоть и юная, и неопытная, но такие вещи и без всякого опыта чуются. (Вот про Игоря я сразу все поняла – хотя он тоже долго вокруг да около ходил, пока не решился признание сделать.) А Галина… Галина могла рассуждать так же, как и мои соседки, и ревновать. Как бы сказать ей, что я ей не соперница?.. Но о таком разговаривать я не умела. И повода не находилось.

Да и времени.

Когда вокруг сужала кольцо смерть, когда усталость, холод, голод косили с каждым днем все больше и больше народу, когда каждый день в больнице люди умирали не от болезней или ран, а просто потому, что покидали силы, когда нельзя было этого не замечать и начинало уже казаться, что во всем мире никакой другой – нормальной – жизни больше не осталось, – все мысли и тем более разговоры о какой-то глупой ревности казались сущей ерундой. Неужто Галина, которая очень близко к сердцу принимала каждую неспасенную жизнь, могла придавать значение чему-то еще? Мне в это не верилось. Однако…

Меня взяли в спасательный отряд. Опять был налет, и еще несколько зданий на соседней улице превратились в руины. Как же это было больно: видеть вместо привычных с детства очертаний черные провалы и остовы стен, ощерившиеся осколками кирпичной кладки, обломками мебели и оконных переплетов…

– Я не чувствую живых, – сказала Галина, сжимая свой магический амулет.

Она всегда делала заклятье поиска, на его данные мы и опирались. Хотя Галя и предупреждала, что оно может быть неточным: все-таки она была магом от медицины, и не самым сильным (сильных-то всех еще в июне на фронт забрали).

– Стойте!.. – внезапно добавила Галина, напряженно вслушиваясь во что-то, ведомое только ей. – Кажется, что-то есть на чердаке… Скорее всего, кошка. Но может быть и ребенок…

Василич задрал голову, оценивая высоту пятиэтажного дома, у которого осталось неразрушенным – относительно – всего одно парадное, и покачал головой.

– Кошка. Что ребенку там делать?

– Испугался. Заигрался… Мало ли. Тань, сходим? – Галина посмотрела на меня.

– Побереглись бы, девоньки, – возразил Василич. – Оно ж еще рухнуть может. Это кажется, что крепко стоит, а как оно на самом деле…

– А мы легонькие, – ответила ему Галина. – Таня вон вообще пушинка. Вовка, и тот тяжелее будет.

Вовка, с недавних пор устроившийся на завод, с ней согласился бы. Хотя если б был сейчас с нами, спасать котенка или ребенка помчался бы первым. И Игорь пошел бы. Обязательно. И Дмитрий Иванович – но он сейчас был в операционной. Да и Василич пошел бы – но он и впрямь слишком тяжел и не слишком ловок – от постоянного холода его колено, простреленное еще в Гражданскую, стало совсем плохо сгибаться. Вот и получалось, что, кроме нас, некому.

– Пойдем, – согласилась я. – Посмотрим.

– Я сейчас найду безопасный путь… – сказала Галина и жестом позвала за собой.

Под неодобрительное покряхтывание Василича мы вошли в темный зев парадною.

Осколки кирпичной кладки скрипели под ботинками, где-то хлопала наполовину сорванная с петель дверь. Тишина разрушенного дома. Я – в очередной раз – неосознанно просунула руку в ворот и сжала узелок косынки. Я обещала. И я дождусь. Значит, все будет хорошо.

Галина заметила мой жест, остановилась, чтобы я поравнялась с ней.

– Ты никогда ее не снимаешь? – тихо спросила она.

Я покачала головой.

– На ней какое-то волшебство? – продолжала любопытствовать она – видимо, чтобы хоть как-то сгладить тревожное чувство, не отпускавшее нас обеих на этой лестнице.

– Не знаю, – честно ответила я. – Он перед отъез-дом сам завязал ее. И попросил, чтобы я обещала никогда не снимать. Мол, тогда он обязательно вернется ко мне. Я обещала, конечно. Но разве есть такое волшебство?

– Такого – нет, – чуть подумав, ответила Галина. – А он сам из магических?

– Да.

– Где он служил? До войны.

– НКВД, – ответила я, немного запнувшись. И приготовилась к тому, что Галина выкажет недовольство. Или посмотрит на меня с подозрением. Или…

Но она просто кивнула со знанием дела:

– Да, к ним в магслужбу отбирают лучших.

И я не сдержала улыбку. Потому что Игорь действительно – лучший. И словно какая-то теплота разлилась внутри меня при одном воспоминании. Я дождусь, и он вернется. Кончится война, и все будет хорошо. Иначе просто не может быть. Холод и страх как будто расступились передо мной, и я быстрее зашагала по лестнице вверх.

На чердаке было темно. Тусклые лучи скудного ноябрьского солнца высвечивали сквозь проломы нагромождения порушенных балок и искореженной кровли, прочее же было надежно укрыто темнотой.

– Кажется, это все-таки кошка… – услышала я голос Галины за спиной.

– Значит, спасем кошку, – отозвалась я, готовая сейчас помочь любому живому существу.

– Вон там, – указала она.

И я, пригнувшись, пошла в ту сторону. Мне даже успело показаться, что в темноте мигнули два ярко-зеленых огонька…

Но в следующий миг лист жести под моей ногой прогнулся, и я, потеряв опору, покатилась куда-то вниз. В провал, оказавшийся глубиной в несколько этажей.

Кажется, я закричала. И зажмурилась. И стала молотить руками и ногами по воздуху, словно по воде… Хотя успела подумать, что надо бы сгруппироваться – как учили на уроках физкультуры. Кажется. Я ничего не помню.

Я даже не помню, как уцепилась за какую-то балку. Мне показалось, что она сама прыгнула ко мне в руки, а я только схватилась крепко-крепко. И висела, пока снизу не услышала крик Василича, что он меня поймает.

Открыв глаза, я поняла, что вишу метрах в пяти над ним, стоящим на груде битого камня. Поймает? А если нет?.. Я подняла глаза и, оценив, сколько уже пролетела, отпустила руки. Как-нибудь не расшибусь.

Не расшиблась. Поймал Василич. Сам кувыркнулся, конечно, костеря на чем свет стоит больную ногу. Я, запоздало вспомнив о ней, вскочила и стала извиняться. Но он только отмахивался, мол, главное, я жива, извинялся за бранные слова и тут же снова сыпал ими.

Прибежала Галина. Тоже принялась ругаться, что я, безглазая, полезла не туда, куда она указывала мне. Перед ней я оправдываться не стала, только поинтересовалась, не нашла ли она там кого – на чердаке.

– Людей там нет, – хмуро ответила она. – А кошки, если и были, разбежались после такого грохота. Идем-ка и мы в больницу, надо бы вас с Василичем осмотреть на всякий случай. Вот ведь потянуло нас сегодня на приключения…

Потянуло. Да только не нас. Галину. Она же настояла и на том, чтобы я сегодня с ними пошла, и про «ребенка или кошку» она «узнала». И на чердаке вполне четко указала мне направление… Теперь вот идет быстро и спину держит прямо, как аршин проглотила, в мою сторону не смотрит. Что ж я ей сделала? Поговорить бы с ней… Но подходящие слова так и не шли на ум. А те, что шли, казались донельзя глупыми. Засмеет она меня, не дослушав. И толку-то…

У самых дверей больницы меня уже осенило: надо с Дмитрием Ивановичем поговорить. Может, он и не догадывается, что у его помощницы на душе творится? Пусть бы лучше он с ней поговорил обо всем… Он же умный. У него должно получиться.

И я, узнав, что он уже освободился и отправился к себе в кабинет, пошла к нему.

Дмитрий Иванович сидел за столом, упершись лбом в сцепленные перед собой руки. Я даже подумала, что он спит, и решила уйти, но он поднял голову.

– Приду попозже, – сказала я, не в силах смотреть в его измученные глаза.

– Нет, – возразил он жестким, как обычно, тоном. – Ты не из тех, кто приходит поболтать. У тебя должно быть важное дело. Говори.

– Дмитрий Иванович, я лучше потом…

– Никак не забудешь мирную жизнь? Это там еще могло быть «потом». И то – не всегда. А сейчас, здесь «потом» не бывает. Говори, Таня. Слушаю.

И я, чувствуя себя почему-то глупой школьницей, запинаясь через слово, рассказала ему обо всем. Про сплетни девушек, про странное отношение Галины ко мне… Только про сегодняшнее происшествие язык не повернулся рассказать. Не смогла я обвинить человека в попытке меня убить. Конечно, Дмитрий Иванович и сам бы догадался о том, чего я не сказала, если бы знал о произошедшем. Но, кажется, он еще не знал.

Поэтому он просто недоверчиво покачал головой:

– Ты считаешь, что Галя из глупой бабской мести пакостит тебе?

Рассказать? Не рассказать?

– Я хорошо знаю ее, уже не первый год, – продолжил он. – И знаю как человека, который выше всех подобных дел. И еще я знаю, что подозревать ее в ревности – совершенно беспочвенно.

Я поджала губы: знаем мы, как мужчины наблюдательны в том, что касается женских чувств. И, кажется, он прочитал мои мысли.

– Так же как тебя невозможно подозревать во влюбленности в меня, – он блекло улыбнулся и потрепал меня по плечу. – Я врач, Танечка. Старый врач. Я знаю людей несколько лучше, чем прочие… И к тому же… Это ведь именно она настояла, чтобы я взял тебя сюда. Каюсь, я пожалел тебя, когда мы вытащили тебя из-под развалин, но мало ли таких… А она подсказала мне, что можно устроить тебя к нам, дать и жилье, и работу понадежнее. И я сделал как она попросила.

– Зачем?

– Я уже тебе говорил, я…

– Нет, зачем она попросила?

– Вот тут ничего ответить не могу, – развел он руками.

– Зачем же она тогда… – пробормотала я ошарашенно. И замолчала, чтобы не сболтнуть лишнего. – Простите, что отвлекла вас, – быстро попрощалась я и выскочила за дверь, пока проницательный Дмитрий Иванович не задал какой-нибудь вопрос.

Надо бы найти Галину. Надо бы все-таки поговорить с ней. Надо бы узнать… Все лучше, чем маяться от неизвестности.

Но не вышло. До самого позднего вечера то она была занята, то я. Наконец сестричка Леночка мне сказала, что видела ее заходящей в свой кабинет.

Я пошла туда. К добру ли, к худу ли… Я увидела полоску света из-под неплотно прикрытой двери (а плотно она не закрывалась – дерево рассохлось, до войны еще надо было менять, но руки ни у кого не дошли, а теперь и не дойдут). А потом я услышала голоса. Но вместо того, чтобы уйти, подошла ближе. Говорил Дмитрий Иванович, и говорил непривычно горячо и сердито:

– Ты понимаешь, что это подсудное дело? Сейчас, когда каждая пара рук на счету, ты затеваешь какие-то глупые игры, которых я не понимаю – и не хочу понимать! Я тебя просто предупреждаю…

– Дмитрий Иванович, давайте я вам объясню, – тихо и спокойно предложила Галина.

– Что? – Казалось, он не поверил, что может услышать что-то, стоящее внимания. Я тоже. Но все же прислушалась. Как и он.

– Я должна была проверить одну свою догадку, – тем же тихим голосом сказала Галина.

– Догадку?

– Насчет Тани.

– И что же с ней не так?

– С ней все в порядке. Более чем в порядке. Она не болеет. Не страдает от истощения, хотя ест мало, как и все, спит тоже мало, работает много, но от усталости в обмороки не падает. И холод ей как будто нипочем. А еще она чудом остается жива, когда остаться в живых невозможно.

– Скрытый маг? – удивленно спросил Дмитрий Иванович. Поверить в то, что в наше время остались люди с невыявленными способностями к магии, было сложно. В начале войны всех обязали еще раз пройти проверку, и тех, у кого обнаружилась хоть малейшая склонность, передали в распоряжение магического ведомства – там всегда была нехватка кадров, а в последние годы, с внедрением новейших машин, – особенно.

– Нет, – сказала Галина. – У нее нет способностей. Есть у ее жениха.

– Но его же нет в Ленинграде?

– Он где-то на фронте. Но перед отъездом оставил ей один подарок. Косынку, которую она ни разу не снимала с тех пор, потому что пообещала ему.

– Оберег… – догадался Дмитрий Иванович. – Но разве это возможно? Я плохо разбираюсь в магических тонкостях, но помню из общего курса, что обереги такой силы воздействия, как ты предполагаешь, – одна из высших ступеней магии. Простым смертным она недоступна.

– Он не простой смертный. Он из НКВД.

Дмитрий Иванович помолчал, обдумывая ее слова.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Пусть жених Татьяны служит в НКВД, пусть у него есть доступ к высшей магии… Пусть он сделал своей невесте такой… царский подарок. Тебе-то с этого что? И мне – коль уж я твой начальник и поневоле оказался втянут…

– Вы не понимаете? – изумилась Галина. – Ах да, вы же не знаете тонкостей магии… Магия не зависит от личности человека – ни того, кто ее творит, ни того, на кого она направлена, только от свойств предметов, которыми при этом пользуются. Неважно, кто создал оберег, кто его носит. Эта косынка будет защищать любого, на ком она завязана. Даже не целая, даже если ее разорвать на полоски и каждую из них завязать кому-то вокруг шеи или руки, они будут оберегать – не так сильно, как целая вещь, но сейчас – и этого будет достаточно! Сколько людей можно спасти! Одной косынкой!

– А что же Таня? – тихо спросил Дмитрий Иванович.

– Ей тоже кусочек оставим.

– Ты затем и зазвала ее сюда?

Галина не ответила – наверное, кивнула, я не видела. Услышала только тяжелый вздох Дмитрия Ивановича.

– Неужели вы не понимаете!.. – почти простонала Галина.

– Понимаю. Только я никогда ей такого не скажу.

– Я скажу сама.

– Галя…

– Я не буду ей приказывать. Я объясню. И попрошу. Если она порядочный человек, сама согласится.

– Это подарок, Галя, – возразил Дмитрий Иванович. – Подарок жениха своей невесте. Это то, что касается только двоих.

– Так было до войны, – заметила Галина. – Так будет после победы. Но чтобы победа настала, всем надо чем-то жертвовать. Он не имел права, – Галина понизила голос, – распоряжаться такой силой ради одной обычной девушки. Такие обереги делаются только для высших членов правительства. И ему может грозить трибунал. Но мы же не будем подставлять под трибунал хорошего человека из НКВД? Мы просто немножко исправим то, что он в пылу влюбленности забыл сделать.

– Скажи ей это сама… То есть не это, а то, что ты говорила мне в начале… А последнее – я сделаю вид, что даже не слышал этих слов.

– Думаю, она поймет. И осознает, как правильно поступить. Она же хорошая девушка. И она не виновата, что ее очаровал…

– Галина! – Дмитрий Иванович одернул ее так резко и громко, что даже я вздрогнула – и внезапно сообразила, что стою и подслушиваю то, чего мне вообще слушать не следует, и надо поскорее уйти, пока никто не заметил.

И побежала прочь.

– Я буду очень скучать.

– Я тоже. Но я вернусь. Обязательно вернусь к тебе.

– Обещаешь?

– Да. И ты мне пообещай кое-что…

– Обещаю, я буду тебя ждать!

– В этом я и не сомневался. Пообещай мне другое: вот эта косынка… Ты будешь носить ее, пока я не вернусь. И никогда не снимать.

– А…

– Никогда – значит никогда. Пусть истреплется, испачкается… мокнет… что угодно. Только не снимай. И тогда я обязательно вернусь.

– А если… так получится, что…

– Ну… тогда я не смогу ничего обещать наверняка.

– Игорь. Ты смеешься надо мной?!

– Ничуть. Я серьезно прошу тебя не снимать ее. И я сделаю все, чтобы вернуться.

– Это какая-то магия?

– Магия. Да. Я просто люблю тебя.

Игорь улыбался тогда, но почему-то я все же поверила: надо сделать, как он сказал, и тогда он действительно вернется. Я много думала поначалу, что же значит на самом деле его подарок. Может быть, он сделал меня хранителем своего собственного оберега? Надежнее рук ему было бы не сыскать… Вот только простым офицерам личные обереги положены не были, и Игорь вряд ли стал бы делать его тайно. Это не в его характере. Скорее просто подарок… Предмет, который бы постоянно напоминал мне о нем.

А выходит, это действительно мощный оберег, который защищал меня от всего. И ведь не скажешь, что Галина ошиблась. Она сама еще могла подумать, что ошибается: два раза на ее глазах я чудом оказалась жива, только два случая – это еще не закономерность. Но я-то знала, что таких случаев было больше. Я каждый раз невольно дотрагивалась до узелка и думала, что бережет меня любовь. А теперь поняла. Магия. Которую он мне подарил. Но все же…

Зачем он это сделал? Зачем подверг себя такому риску? Ведь, чтобы изготовить подобный оберег, ему пришлось воспользоваться магическими установками, доступ к которым простым смертным заказан. Получается, он нарушил правила только ради меня? Почему же не поделился с другими людьми, с более достойными, чем я? Да, я его невеста, но я ведь самая обычная, ничем не выдающаяся девушка. Почему все мне?!

Я чуть было не развязала платок, чтобы порвать его на лоскутки и отнести Галине, пусть она распределит… Но пальцы замерли.

А что, если есть и вправду еще одно заклятье? Что, если я развяжу узел – нарушу свое обещание – и никогда больше не увижу Игоря? Что, если его жизнь действительно здесь, у меня в руках?

Я сжала уголки косынки в кулаки, прижалась к ним лицом и заплакала.

Что мне делать? Кто подскажет?

Наверное, при встрече я как-то необычно смотрела на Галину, и она все поняла.

– Таня, нам нужен твой платок, – сказала она, заглядывая мне в глаза.

– А если я не соглашусь?

Галина посмотрела на меня удивленно. Словно не понимала, как можно не согласиться.

– Игорь сказал мне, что вернется, если я не буду снимать его.

– Это неправда, – возразила она почти ласково, как мать, открывающая повзрослевшему ребенку, что Деда Мороза не существует. – Нет такого колдовства.

– А ты откуда знаешь? – спросила я, чувствуя поднимающуюся во мне волну упрямства.

– Я училась на факультете магии. Нам преподавали…

– А ты уверена, что вас учили всему-всему? Ты уверена, что знаешь все о магии, больше чем тот, кого отобрали для службы в Главке в Москве?

– Не знаю, – медленно ответила она. – Я думаю, что знаю далеко не все, что знают высшие маги из НКВД. Но знаю достаточно не только о магии, но и вообще о жизни. Он не себя хотел защитить этим подарком. А тебя. Понимаешь? Тебя. Он же тебя любит. Он же не какой-то там эгоист. Ты бы ведь не полюбила эгоиста, который думает только о себе.

– Он не эгоист… – подтвердила я и еще крепче сжала пальцы на узле косынки.

– Вот видишь. Он хотел просто позаботиться о тебе. Чтобы ты ждала его. Чтобы ты жила. Чтобы он был уверен, что ты будешь жива, когда он вернется. Кто знает, какими способами он сам собирался выживать, но тебя он обезопасил.

Я вскинула на нее глаза. «Какими способами?» Я уже готова была признать правоту Галины, но эти слова словно ледяной водой окатили меня. Неужто она считает, что если человек служит в НКВД, то для него нет такого понятия, как честь?!

А Галина словно не заметила моей реакции.

– Таня, отдай платок! – говорила она со все больше возраставшим воодушевлением. – Он же может спасти многих! Хоть немного согреть в холод. Помочь не так сильно чувствовать голод, выстоять на работе после бессонной ночи. Надоумить перебежать на другую сторону улицы при обстреле… Я же не себе прошу – обещаю, я не возьму себе ни клочка. А вот Дмитрию Ивановичу дам обязательно – он и так на одном упрямстве, кажется, держится. А если с ним что-то случится… Я не знаю, как мы все тут будем. Василич тоже – с его ногой… Марья Пална… Лидочка с Людочкой… Если б я могла, я б сама каждому по оберегу сделала! Но я же не могу! Хоть убейся – не могу! А у тебя такое сокровище… А ты…

– Я нарушу свое слово…

– Не будь дурехой! Я же объяснила тебе, что там нет никакой магии, чтобы он вернулся! А все эти обещания – это все предрассудки, верить в которые для комсомолки – глупо!

Я взялась за узел.

Галя права – предрассудки. Глупо верить. Но почему же сердце верит, что стоит мне развязать узелок, нарушить обещание, и я больше никогда не увижу его. А если не увижу, то как мне жить?

Я подняла глаза на Галину и чуть не отшатнулась. Та смотрела на меня, как голодающий смотрит на тарелку наваристого супа. Так, наверное, раньше нищие смотрели на золотые кресты. С вожделением и ненавистью.

Она не верит. Она не верит мне, не верит в мою любовь, в любовь Игоря. Она видит только инструмент, такой же как скальпель или анальгин, необходимый в военном госпитале, расходный материал. Когда-нибудь он кончится и придется искать замену. Но какую замену найти мне? Мое тело – я чувствовала – было достаточно сильным, чтобы вынести еще многое, даже и без магической поддержки. А вот то, что внутри, то, что называют душой, то, что замирает и болит при мысли, что я больше никогда не увижу его, как выживет оно?

Я подняла глаза на Галину, ожидавшую с нетерпением моего решения.

Поняла: не могу – сейчас не могу – отдать ей то, что мне единственно дорого.

– Я подумаю, – ответила я и пошла прочь.

– Транспорта нет, – как-то днем сказал мне Дмитрий Иванович. – Только санки. Сходишь со мной на склад? Если удастся получить что-то из лекарств, лишние санки будут кстати.

– Да!

Идти не хотелось – температура за ночь упала еще на несколько градусов, и сейчас даже в больнице было очень холодно. А на улице еще и ветер. Но я постаралась вложить в голос больше энтузиазма – приказы не обсуждаются.

Наверное, я переборщила. И Дмитрий Иванович решил уточнить:

– Это не приказ. Просьба. Сейчас не время для приказов.

– Разве? – От удивления вопрос вырвался у меня раньше, чем я подумала, что лучше бы промолчать. – Война же, – пояснила я.

– Война, – согласился Дмитрий Иванович. – Каждый выживает как может. Сам. За себя. За тех, кого любит. Нельзя приказать человеку полюбить всех. Вообще всех. И идти на жертву ради них. Поэтому я не приказываю. Только прошу.

– Я пойду с вами, – ответила я. И рука сама потянулась к косынке.

– Не трогай ее, – Дмитрий Иванович опустил мою руку и пошел к выходу.

Прошло почти две недели с того разговора, а я так и не сняла ее. Хотя каждый день думала, что надо. Что не имею права из-за своих бредней лишать других возможности почувствовать себя чуть лучше. Что раз Игорь, создавая этот оберег, думал не о себе, то и мне стоит взять пример и не трястись над своей жизнью. Что я смогу его дождаться и просто так – без всякой магии… Но не получалось. Никак. Я называла себя эгоисткой и трусихой. Корила за то, что думаю только о себе и живу только ради Игоря, а правильнее было бы жить ради всех… И руки тянулись к узлу. Но развязать его я так и не решилась.

Галина со мной больше не разговаривала с тех пор. Ни об ее просьбе, ни вообще – только если коротко и по делу. Но смотрела каждый раз при встрече очень красноречиво, и я всегда избегала ее взгляда. Дмитрий же Иванович до сегодняшнего дня вообще никак не показывал, что что-то знает. Впрочем, с ним я виделась еще реже и все больше в рабочие моменты, когда он не отвлекался ни на что.

Казалось, кроме работы, для него ничего не существует. Мы шагали по заметенным улицам, и я украдкой поглядывала на его лицо, почти полностью скрытое за шарфом, и видела его глаза – сосредоточенные. На одном: дойти. И вернуться. И спасти еще несколько жизней… Вот какая цель должна быть у человека сейчас. Не то что у меня, глупой: дождаться жениха.

«А может, его уже и нет давно в живых», – вдруг подумалось мне. Я тут же отмахнулась от страшной мысли. Ну и что, что писем нет. Игорь предупреждал меня, что часто писать не получится. А если и получится, то письма могут затеряться где-то на военных дорогах, не прорваться через кольцо блокады… А потом – как прорвутся все разом! Я невольно улыбнулась, представив этот ворох конвертов. Самого Игоря, входящего ко мне следом… И поплотнее прижала к лицу шерстяной шарф: ветер разыгрался не на шутку.

Мы прошли уже половину обратной дороги, когда на перекрестке взвыла сирена. Не успели.

Дмитрий Иванович остановился, оглядываясь. С нашими тяжело нагруженными санками до бомбоубежища добежать было невозможно. Бросать с таким трудом добытые медикаменты тоже не хотелось.

– Идем, – решил он. И кивком предложил мне идти первой. – Выбирай дорогу. Если Галя права, ты найдешь безопасный путь. Сама.

Я остановилась и снова потянулась к косынке, спрятанной сейчас глубоко под теплой одеждой. Наверное, пришло время поделиться частью своей «удачи». Но Дмитрий Иванович нетерпеливо махнул рукой:

– Иди. Я просто пойду рядом. Иди.

И я пошла.

Мы постарались ускорить шаг, хоть это было и глупо – лишний расход сил. Ни до больницы, ни до какого-либо укрытия нам все равно не успеть дойти.

Мы и не успели. Авианалет начался.

Гул с неба, визг падающих бомб. Грохот взрывов и рокот рушащихся строений. Казалось бы, за полгода можно было уже привыкнуть, но все равно первым возникало желание броситься куда-нибудь в укромный уголочек и завыть, вторя сирене, от страха.

– Иди-иди, – повторял за моим плечом Дмитрий Иванович, подбадривая. – Иди, Танечка. Я за тобой…

И я переставляла ноги в такт его словам. И вела его…

Где упала и взорвалась бомба, я понять не успела – меня оглушило взрывной волной. А когда тьма и шум в голове рассеялись и я, встав на четвереньки, огляделась – пожалела, что не умерла: Дмитрий Иванович лежал ничком в нескольких метрах от меня, снег под ним был красный от крови.

Руки и ноги едва слушались, но я все же шустро подползла к нему и принялась тормошить.

Не может быть, чтобы он умер. Просто не может быть. Пусть это будет просто рана. По касательной. За время работы в больнице я узнала достаточно, чтобы понимать, что поверхностные раны, не задевавшие жизненно важных органов, могут очень обильно кровоточить. Пусть будет так…

Я перевернула его на спину. Тулуп спереди был по-рван и окровавлен. Значит…

Это ничего не значит. Я еще раз обозвала себя дурехой: мы сейчас все ходили закутанные, как матрешки; чтобы понять, насколько серьезна рана, надо снять одежду… Но на морозе? Я же не дотащу его на себе до больницы! Что делать?!

Я в отчаянии прижала руки к груди… и вдруг со-образила. Косынка-оберег. Галя говорила, что она может лечить. Значит, надо…

Я принялась разматывать шерстяной шарф, но пальцы путались в нем и не слушались. А когда я почти добралась до узла и поняла, что развязать его, ставший таким тугим с лета, не смогу, почувствовала прикосновение.

– Не надо, – сказал Дмитрий Иванович.

– Я сейчас…

– Меня не спасти. Я врач – я знаю.

– Нет.

– Не спорь со старшими. Лекарства целы?

Я оглянулась – мои санки лежали на боку, но коробки, крепко перехваченные веревками, не рассыпались. Его же санки стояли как ни в чем не бывало.

– Целы.

– Вези их.

– Дмитрий Иванович…

– Вези, они нужны людям.

– Сейчас… Только я… Эта косынка… Галя говорила, она может помочь…

Он поднял руку и коснулся моего локтя. И я замерла.

– Не надо, – попросил он. – Ты обещала. Обещала не снимать ее. Не нарушай обещаний.

Я покачала головой.

– В этом нет никакой магии, – стала я объяснять. – Понимаете? Он попросил меня не снимать ее, чтобы защитить меня. Только меня. Я думала сначала, что это может спасти его. Но это не так. Ему это никак не поможет. А я…

– Ты не права, – тихо перебил меня Дмитрий Иванович.

– Почему? – удивилась я.

– Ему нужно знать, что ты жива. Понимаешь? Чтобы самому жить. Чтобы сражаться. Чтобы находить в себе силы день за днем делать то, что должно. Я знаю, поверь – я был на многих войнах, и в Первую мировую… и в гражданскую. Потом…

– Дмитрий Иванович, давайте я вас отвезу в больницу, и потом вы мне расскажете, где еще воевали!

– Погоди. Дослушай, мне немного осталось… сказать. И дожить…

Он часто, неглубоко и хрипло дышал, и я попыталась его остановить, сказать, что ему нужно поберечь силы, но он жестом попросил меня замолчать и продолжил – торопливо, сбивчиво, глотая окончания, чего с ним никогда прежде не бывало. Словно боялся не успеть.

– Я раньше тоже не понимал, почему другие бойцы дерутся так яростно и так хотят вернуться к тем, кто остался дома их ждать. Мне в юности тоже казалось, что это не главное. Если есть такая цель, как сражаться за общую свободу, за революцию… А потом у меня у самого появилась семья. Жена… Двое мальчишек… Она не хотела уезжать отсюда. От меня. Но в августе стало ясно, что тут будет туго. Я уговорил ее уехать. Мне хотелось, чтобы у нее и у детей все было хорошо. Мне было бы спокойнее работать, зная, что они в безопасности… Я уговорил… И они уехали. Их поезд попал под бомбежку. И я понял, что больше не жду победы. Ничего не жду. Потому что мне нечего больше ждать. Не снимай косынку, Таня. Пусть ему повезет больше, чем мне.

Я зажмурилась и яростно вытерла слезы, застывающие на ресницах инеем. Я не знала, что сказать в ответ.

«Он прав, – твердил тихий голос внутри меня. – Именно для этого Игорь оставил тебе этот оберег».

Но сидеть и смотреть, как умирает хороший человек, пусть даже и не видящий больше смысла жить?

Я снова стала пытаться развязать узел, негнущиеся от холода и дрожащие от напряжения пальцы не слушались. А когда узелок наконец поддался, я поняла, что опоздала. Дмитрий Иванович уже не дышал.

И все-таки заревела в голос.

– А у меня вчера бабушка так умерла, – раздался за моей спиной детский голос. – Легла на снег и умерла.

Я оглянулась. Рядом стоял ребенок лет пяти, закутанный в два платка поверх пальто и шапки, – сразу и не поймешь, мальчик или девочка, только огромные глаза на осунувшемся лице были видны.

– Мы потом с тетей возили ее хоронить, – добавил ребенок. – На санках. Прошлой зимой бабушка меня возила на этих санках кататься с горки. А теперь я ее. Тетя почему-то очень плакала из-за этого.

– А ты? – спросила я.

Ребенок глянул на меня неодобрительно:

– Что я – маленькая, что ли, чтобы плакать?

Девочка, значит. Маленькая.

– Мама, когда уезжала на фронт, сказала мне, – добавила девочка, – чтобы я хорошо себя вела и не плакала. И тогда она быстро вернется. Я очень стараюсь хорошо себя вести.

– Как тебя зовут?

– Катя.

– Катя, ты мне поможешь отвезти его?

– Да, – просто кивнула она и наклонилась, чтобы поднять веревку от санок.

– Постой… – я сдернула косынку, разорвала ее на две половинки и повязала одну Кате вокруг шеи.

– Что мы можем сделать? – спросила я.

Мы с Галиной сидели на кухне, поили Катю кипятком. Две половинки косынки лежали между нами на столе. Галя, сжав перед собой руки в замок, смотрела куда-то в сторону. Пыталась не заплакать? У нее это получалось не хуже, чем у Кати. Одна я чувствовала себя кисейной барышней, у которой глаза постоянно на мокром месте.

Я думала, что Галя скажет мне что-то вроде: «Вот если б ты меня послушалась…» И мне придется искать в себе силы не прятать глаза, что-то отвечать и не лепетать глупые детские оправдания… Но она не сказала ни слова, кроме тех, которые были необходимы – о том, что надо оформить все документы и что больнице теперь нужен будет новый главврач. А тело завтра отправят в крематорий вместе со всеми, кто умрет этой ночью.

«А может, она и в самом деле любила его?» – подумала я, глядя на ее помертвевшее лицо.

Может быть, когда-нибудь, когда войны больше не будет, я это узнаю… А здесь и сейчас любви больше нет. Есть только война. И трое замерзших людей женского пола, пытающиеся согреться кипятком.

– Что мы можем сделать? – спросила я. – Косынка слишком маленькая. Ее не хватит даже на тех, кто сейчас в хирургическом отделении. А если разорвать ее на нитки, то от них, наверное, и пользы не будет никакой?

– Да, – согласилась Галя. – Всю больницу ею не опутаешь.

– Но что мне сделать тогда? Что ты хотела, чтобы я сделала? Ходила под обстрелами и выводила людей за руку из-под обломков?

– Может быть… – ответила Галя. – У меня было много планов. Каждый день я придумывала новые способы… Она действительно слишком маленькая.

– Я не маленькая, – возразила Катя, решившая, что речь идет о ней, и снова уткнулась в чашку.

Мы с Галей, не сговариваясь, погладили ее по голове.

– Пойти в школу? Или в детский сад? – спросила я. – Постараться сберечь детей? Они самые слабые… Раз мы не можем дать им еды, так хоть…

Галя задумчиво пожала плечами.

– Детей сейчас эвакуируют. По Дороге Жизни – ты же знаешь о ней? Надеюсь, что пока лед стоит крепко, успеют вывезти если не всех, то многих…

– Дорога Жизни… – повторила я.

Подняла глаза на Галю. И она тоже посмотрела на меня.

– Но как им объяснить это? – спросила я, указывая на косынку. В том, что Галя правильно поймет меня, я не сомневалась.

Она поняла.

– Я найду способ.

– Тети, можно еще чаю? – спросила Катя. – У вас очень вкусный чай. Мне мама такой делала, когда я была маленькой. А тетя не умеет. Даже бабушка не умела. Она говорила, что когда мама вернется, то снова сделает. Можно, пока мама не вернется, я буду ходить к вам пить чай?

– Можно, – ответила я и завязала на ее ручке оторванную от косынки полоску.

– Это зачем? – удивилась Катя.

– Чтобы ждать. Носи, не снимая, и твоя мама обязательно вернется к тебе.

Галя поставила перед Катей кружку с кипятком и, как мне показалось, усмехнулась.

Но я на нее не смотрела. Я смотрела, как девочка разглядывает свою новую повязку и вертит ее, словно примеряясь. «Прости, Игорь, – думала я, – я не сдержала слова. Но я постараюсь дождаться тебя и без всякого оберега… А этой девочке…»

– Точно вернется? – спросила Катя.

– Точно, – кивнула я.

– Тогда я покажу это тете, когда она снова скажет, что мама не прилетит назад.

– Твоя мама летчица? – спросила Галя.

– Нет. Она в службе ВНОС! – Видно, Кате очень нравилось это название, так смачно она его произнесла и дотронулась кулаком до собственного носа. – А бабушка как-то сказала, что она улетела. И сказала еще, что мы все, наверно, тоже скоро улетим за ней и там встретимся. А я сказала, что не хочу улетать никуда и пусть лучше мама прилетит обратно, ведь она обещала. А тетя сказала, что не прилетит. А бабушка велела ей замолчать и сказала, что неважно, в конце концов, где мы встретимся.

– Боюсь, вы встретитесь не скоро, – сказала я, задумчиво разрывая косынку на узкие полоски, одна из которых уже не принесет счастья обладательнице.

– Но ты, главное, жди, – неожиданно сказала Галя, садясь перед девочкой на корточки. – И тогда все будет хорошо. Таня вот тоже ждет, – кивнула в мою сторону.

– А ты? – внимательно посмотрела на нее Катя, чутко, как все дети, уловившая что-то в ее голосе.

– А я ждала… – Галя вдруг смешалась и отвела глаза. – Еще до войны… ждала, когда черная машина привезет обратно… Но, наверное, плохо ждала. Не дождалась…

– Ничего, еще привезет, – уверенным голосом утешила ее Катя и погладила по руке. – Это сейчас война, поэтому машин нет. А после войны приедут машины. И черные, и красные, и разноцветные! И привезут!

Галя взглянула на нее и не смогла не улыбнуться. Только быстро слезинку смахнула.

– А ты кого ждешь? – Катя повернулась ко мне. – Тоже маму?

– Нет, – я качнула головой. – Я жду Игоря.

– А Игорь – это кто?

Я на секунду смешалась, не зная, как лучше объяснить девочке. Друг? Жених?

– Хороший человек, – вдруг вместо меня ответила Галя.

– Можно я тоже его буду ждать? – Катя посмотрела на нее, потом на меня.

– Можно, – разрешила я и улыбнулась Гале.

* * *

Возвращаться хорошо туда, где тебя ждут. Люди не стены. Если хотя бы один человек выглядывает каждый день на улицу, не появится ли твоя фигура, прислушивается – не заскрипит ли песок под твоими сапогами, тогда стоит возвращаться, даже если и дома уже не осталось. Дом можно отстроить заново, стены покрасить, окна застеклить… Лишь бы только снова увидеть любимые глаза.

Игорь знал, что Таня жива. Пусть он не получил от нее ни одного письма, да и сам не отправлял. Что уж тут поделать – служба в секретной части требует своих жертв, в числе которых полный запрет на переписку. Хотя спустя почти год после ухода на фронт, весной сорок второго, Игорь нашел способ послать ей весточку. Оказавшись на передовой, в окопе подружился с простым солдатом, и тот написал от своего имени письмо. Умная Таня должна была понять, если получила. Но получила ли? Игорь не знал этого еще целый год, пока до него – опять через третьих лиц – не дошла весть, что ее дома в Ленинграде больше не существует, а куда делась она сама – неизвестно. Вроде бы уехала по Дороге Жизни на большую землю. Но адреса не оставила. Главное, что она жива – он чувствовал это. Каждый раз, когда дотрагивался до своего жетона-амулета, висящего на шее. С его помощью он зачаровывал косынку, которая должна была беречь Таню, и с тех пор между ними оставалась, хоть и слабая, но все же связь. Косынка была завязана, и сердце под нею билось… А значит, есть к кому возвращаться.

Таня, простая скромная милая девушка, которую Игорь повстречал за полтора года до войны, оказавшись в командировке в Ленинграде, стала для него тем светом, который ведет людей по жизни, в какой бы тьме они ни шли.

Когда-то в юности таким светом для него была вера в коммунизм и дело партии. Он искренне хотел, чтобы светлое будущее для всех народов наступило как можно скорее. И когда его пригласили в НКВД, он только обрадовался, что на этой службе сможет принести больше пользы Отечеству и Партии. Там как раз создавался особый магический отдел, призванный максимально использовать все ресурсы, которые дает магия, в том числе и вновь открываемые наукой, и там были нужны способные люди, а результаты Игоря по всем тестам были неизменно одними из лучших. Настолько, что его звали даже в аспирантуру в недавно созданный НИИ Магии. Он приходил в восторг от того, как далеко буквально за несколько десятков лет продвинулась наука от бабушкиных загово́ров и обрядов лесных ведуний. Все было теперь подчинено точному расчету, а самодельные артефакты все больше и больше заменялись машинами, способными аккумулировать невозможную доселе магическую энергию. И всем этим управляли простые люди вроде него. Перспектива посвятить себя науке была прекрасна, однако его деятельной натуре хотелось приносить ощутимую пользу стране здесь и сейчас. И Игорь пошел служить в ведомство, охраняющее ее интересы. Хоть при этом и потерял часть своих прежних товарищей, почему-то вдруг охладевших к нему.

Когда он наконец понял, насколько жизнь отличается от юношеских прекрасных грез, уходить было уже поздно. Из двух вариантов – заявить вслух о своем несогласии с некоторыми методами работы или остаться и продолжать по мере сил служить своей стране и стараться приблизить светлое будущее – Игорь выбрал последнее. Временами он думал, что был неправ, выбрав путь, ведущий в тупик, что надо было, не заключая сделок с собственной совестью, ярко и быстро сгореть, как некоторые его товарищи… Но пользы от этого не было бы никакой. И он продолжал идти. Как путник, заблудившийся в подземных катакомбах и уже отчаявшийся выйти на свет, начинает привыкать к тому, что мрак – естественное состояние.

В тот момент он и повстречал ее. И жизнь вдруг снова обрела смысл – доселе неведомый, хоть это и могло показаться странным для почти тридцатилетнего мужчины. Игорь вдруг ощутил, что вот эта одинокая милая девушка и ее счастливая улыбка – то, ради чего ему хочется жить. И то, что может удержать его на краю пропасти, куда подталкивало все вокруг. Он подумал, что можно выскользнуть, обмануть… И если не получилось осчастливить все человечество, то стоит попытаться – хотя бы одного человека… Одну женщину.

Однако пришла война и спутала все прекрасные планы. Игоря призвали в первые же дни, и все, что он успел, это зачаровать косынку-оберег. Так зачаровывали галстуки членам партии. Это волшебство требовало больших ресурсов. И если б кто-то узнал, как он воспользовался служебным положением, его ждал бы трибунал, а следом и расстрел. Но Игорю повезло, все осталось в тайне, и он счел это хорошим знаком. «Она дождется, и мы будем вместе», – повторял он себе.

Ему нужна была эта уверенность – чтобы жить, чтобы бороться, чтобы оставаться человеком. Он иной раз завидовал простым рядовым солдатам: бежать в атаку с автоматом наперевес, или мчаться в танке по минному полю, или идти в лобовую атаку на истребителе – все проще, чем разрабатывать в штабе очередную тайную операцию и потом воплощать, скрываясь под чужими личинами, не имея возможности даже своим товарищам намекнуть, предупредить, становясь виновником их гибели. На счастье Игоря, многие офицеры-маги предпочитали именно тихую штабную и лабораторную работу, добровольцы идти на передовую – всегда были нужны. И он неизменно был среди первых. Некоторые его товарищи удивлялись: «Ты хороший магический инженер, ты мог бы заниматься расчетами в тылу…» «На эту работу и без меня желающих хватает» – отвечал Игорь и про себя добавлял: – Просто я должен выжить и вернуться к ней». И если бы кто-то услышал эти мысли, то решил бы, что он сошел с ума. А он честно признавался себе, что просто старается избегать сложных ситуаций, ведь на фронте все окрашено в два цвета: свой или чужой, друг или враг, герой или предатель… А чем дальше в тыл, тем неоднозначнее все становится и тем сложнее самому не ошибиться. А у него нет права на ошибку: он должен вернуться, потому что его ждут. Потому он и шел раз за разом в бой – уверенность в том, что лучшая девушка где-то там, далеко, его ждет, хранила надежнее любого щита.

Так прошли долгие четыре года. Над Берлином теперь реяло алое знамя победы. И Игорь все чаще думал о том, как он вернется, как составит заклинание, которое приведет его точно к Тане. Как подаст рапорт на перевод в Ленинград, а лет через пять и вовсе выйдет в отставку… И все будет позади. Все уже почти позади, нужно лишь вернуться из Германии на родину.

И все чуть было не сорвалось. Из-за нескольких немецких мальчишек. Игорь стал случайным свидетелем, как их арестовали, когда они смеялись над русским танком на берлинском перекрестке. Мальцы и сами испугались, когда осознали, чем может обернуться их веселье. А вечером Игорь услышал от товарища из штаба, что их приговорили к расстрелу.

– К расстрелу? – переспросил он начальника особого отдела. Ноги сами привели Игоря к нему в кабинет.

– Это вражеские диверсанты, – невозмутимо заметил тот.

– Да им же едва ли двенадцать лет исполнилось! Они оружия-то в руках не держали!

– Оружие бывает разное. И такое, что и ребенок может удержать. Вы, товарищ майор, кажется, прошли всю войну и должны были видеть подобные случаи своими глазами?

– Видел. Только сейчас уже война кончилась. И этих мальчишек я тоже видел своими глазами. И слышал – я знаю немецкий язык – они обсуждали венок из одуванчиков, который наши солдаты надели на башню танка. Им казалось это смешным. И это было смешно. Нельзя же расстреливать детей за то, что им смешно!

– Товарищ майор. – Особист поднялся. – Завтра приезжает главнокомандующий. Не хотите ли ему рассказать эту забавную историю, чтобы он тоже посмеялся? Несомненно, сейчас, когда мы в центре вражеской страны и враги еще не добиты, ему очень захочется повеселиться.

Игорь шагнул назад. Намек был более чем ясен: скажешь еще хоть слово, помешаешь продемонстрировать высшему начальству, как мы активно добиваем врага, тоже станешь одним из объектов для демонстрации – диверсант в собственном лагере будет даже выигрышнее смотреться, чем стайка немецких подростков. И какой диверсант – три медали, два ордена, за каждый щедро заплачено собственной кровью. И эта тыловая крыса прекрасно это понимает, вон уже глазки блестят в предвкушении, и он уже готов обменять немецких мальчишек на советского героя…

«Одно слово, и… Впрочем, нет», – одернул себя Игорь. Даже если он продолжит защищать мальчишек, даже если он позволит ради этого арестовать себя, их это не спасет. И стоит ли жертвовать собой ради какой-то эфемерной правды, от которой никому не будет толка? Кроме мимолетного удовлетворения, что не прошел мимо несправедливости, хоть и не смог в итоге ей помешать. Особист только порадуется его ошибке и наверняка использует ее, чтобы продвинуться по службе. Жаль, что его с собой на тот свет не прихватишь, – наверняка все дела обустроены так, что не уцепиться…

Игорь опустил руку и задел ремень кобуры… И в течение следующих десяти секунд перед его внутренним взором пронеслось, как он всаживает в особиста пулю, а затем его арестовывают. И расстреливают. А где-то там, далеко, Таня, вернувшаяся в разрушенный Ленинград и так и не снявшая заветную косынку, будет пытаться найти хоть какие-то сведения о нем. И ждать, ждать, ждать… Ведь она же обещала.

Игорь отдал честь, щелкнув каблуками, развернулся и вышел в коридор.

В октябре лужи уже подернулись корочкой льда, и он весело хрустел под колесами автомобиля. Луж на дорогах Ивановской области было много, а вот радио не ловило совсем. Игорь ехал, вместо музыки прислушиваясь к этому странному аккомпанементу. Он ехал за Таней.

Едва вернувшись в Россию, в Москву, он составил заклятье поиска. Оно быстрее подсказало бы ему, где находится обладательница платка, чем обычные справки, наведенные через официальные инстанции. И вернее. Заклятье показало, что искать надо в Ивановской области. Магический маячок был точно где-то там, хоть и очень слабый. «Наверно, косынка совсем прохудилась за четыре года», – решил Игорь и, выбив разрешение взять на пару дней служебную машину, поехал по следу.

Маячок привел его под вечер в небольшой городок, к трехэтажному дому, стоящему в глубине большого сада за высокой оградой.

«Детский дом», – прочитал Игорь надпись на табличке. Наверное, Таня, эвакуировавшись из Ленинграда с группой детей, осталась с ними тут. Она была библиотекарем, но могла бы заменить и учителя, и воспитателя. Он вспомнил, что она всегда любила детей и мечтала о своих собственных… которые бы уже были у них, если б не война. Возможно, она успела привязаться к кому-то из бедных созданий, потерявших в войну родителей, и потому сейчас работает здесь? «Мы обязательно усыновим его… или ее, – подумал Игорь, толкая тяжелую входную дверь. – Или даже нескольких. Когда я женюсь, мне выделят хорошую квартиру, места будет вдоволь».

Игорь окликнул первого встречного мальчонку.

– У вас же работает здесь Таня?.. Татьяна… Тетя Таня? – Он даже не представлял, как дети могут ее называть. – Передай ей, что Игорь ждет внизу.

Мальчишка кивнул и убежал. А через минуту спустилась женщина. Не Таня. Другая. Пожилая. И представилась заведующей.

– Вы ищете некую Таню? – спросила она.

– Да, но она не ребенок. Ей сейчас должно быть лет… двадцать семь… – сказал и сам ужаснулся – сколько ж лет, прекрасных лет, отняла у них война! – Она из Ленинграда, должно быть, эвакуировалась вместе с детьми… Возможно, она там работала с ними. Я не знаю точно ничего, кроме того что она должна быть здесь.

– Ее здесь нет.

– Не может быть. – Игорь уверенно покачал головой и сжал в руке жетон-амулет. – Не может быть, чтобы я ошибся…

– Но я, кажется, знаю, о ком вы говорите, – добавила женщина, и Игорь похолодел от прозвучавших в ее голосе печальных ноток.

– Где мне ее найти? – спросил он.

– Часть наших детей действительно из Ленинграда, – начала женщина. – Их привезли весной сорок второго. Голодных и изможденных…

– Где мне найти Таню?

– Их вывозили по Дороге Жизни, – продолжила заведующая, словно не слышала вопроса, – они попали под бомбежку. Все чудом выжили. А взрослые, которые с ними ехали, – не все…

Игорь хотел еще раз повторить свой вопрос, но почему-то не смог.

– И среди них была девушка по имени Таня.

– Это не она, – возразил Игорь. – Она не могла…

– С ней была девочка Катя, – продолжила заведующая. – Она сирота, до сих пор у нас живет – она рассказала нам про Таню. Что та много раз ездила с группами по Дороге Жизни. Сопровождала. В основном детишек. У нее были какие-то магические обереги, которые она раздавала всем, пока ехали по опасной зоне. А после собирала и возвращалась, чтобы проводить на большую землю еще одну группу. И они помогали, эти обереги. Детишки добирались благополучно… Но Тане самой не повезло.

«Может, это не та Таня?» – подумал Игорь. А может быть, он сказал это вслух…

– Катя говорила, – добавила заведующая, – что они с Таней очень ждали, когда кончится война и вернется Игорь… Кто он, откуда – я не знаю. Кажется, Катя и сама не знает о нем ничего, кроме имени. Но она постоянно повторяет, что они с Таней его очень ждали и, чтобы дождаться, постоянно носили на руках какие-то ленточки, похожие на обрывки от платка. Она рассказывала, что в дороге, когда началась бомбежка – та самая – и грузовик опрокинулся, ее ленточка порвалась и потерялась. И Таня повязала ей свою. И теперь Катя наотрез отказывается ее снимать. Сколько с ней спорили – бесполезно. Иначе, говорит, Игорь не вернется, а мне нужно его дождаться. Вас ведь Игорь зовут?

– Да. Но я не знаю никакой Кати. Я, наверное, ошибся.

И, развернувшись, он пошел к выходу.

Почему-то вдруг вспомнились лица тех немецких пацанов, расстрелянных за смех… И ухмылка особиста, мол, я запомнил, как ты ко мне приходил… Он сейчас в Москве. И если вернуться и сразу, не заезжая домой, пойти к нему и всадить пулю между глаз. И еще нескольким мразям, просидевшим всю войну в тепле и сейчас ворошащим чужие личные дела, отыскивая, как бы еще доказать свое рвение начальству… И тогда можно будет сказать, что жизнь все же прожита не зря. И не жалко будет с ней расставаться.

– Вы не хотите даже повидаться с ней? – раздался сзади, как будто издалека, голос заведующей. – С Катей?

Игорь остановился.

– Она так ждала вас. У нее вся семья погибла. Никого больше нет. Я ее позвала, когда услышала, что вы пришли. Скажите ей хоть пару слов. Пожалуйста.

Игорь кивнул.

Обернувшись, он увидел, как по лестнице спустилась худенькая девочка лет девяти. Замерла на мгновение, разглядывая его своими огромными глазами. А потом, не говоря ни слова, вдруг припустила к нему, а он инстинктивно нагнулся, чтобы она смогла обнять его за шею.

– Я дождалась! Я дождалась! – повторяла она, цеп-ляясь маленькими пальчиками за толстое сукно шинели. – Ты все-таки вернулся. Ты точно-преточно такой, как говорила Таня! Я дождалась!

Игорь немного неловко похлопал ее по спине, погладил растрепавшиеся косички, мимоходом подумав, что совершенно не представляет, как их правильно заплетать. И выпрямился.

Катя медленно опустила руки.

– Ты опять уходишь? – спросила она, и невозможно было разобрать, чего было больше в ее голосе: обиды, разочарования, тоски, обреченности или вырастающего за ними безразличия.

– Мне нужно уехать, – ответил Игорь, снова опус-каясь перед ней на корточки. – В Москву. Мне нужно собрать документы. Без документов мне не разрешат забрать тебя с собой.

– Насовсем? – уточнила Катя.

– Насовсем, – кивнул он и посмотрел на заведующую. Та постаралась улыбнуться, но только лишь закусила губу. – Я заберу тебя насовсем, – подтвердил он, вставая. – Подожди еще немного.

– Хорошо, – сказала Катя и подняла руку, запястье которой было обмотано старым лоскутком ткани, грязным настолько, что уже невозможно было понять, какого цвета он был в лучшие времена. – Я не буду пока развязывать.

Игорь ехал назад и думал, какие документы ему нужно будет собрать в первую очередь и к кому обратиться в Москве, чтобы оформить опекунство над этой девочкой без лишней волокиты, – она и так прождала слишком долго. А все остальное было уже неважно.