Читать книгу Поджигатели. «Но пасаран!» - Ник. Шпанов - Страница 9

К концу июля в Берлине стало нечем дышать.

Когда в кабинете никого не было, Гаусс расстегивал воротник и закладывал под него носовой платок. Его жилистая, как у старого петуха, шея непрерывно покрывалась потом. Это было отвратительное ощущение.

Бутылка минеральной воды, опущенная в лед, оставалась почти нетронутой. Врачи запретили Гауссу употреблять больше шести стаканов жидкости в день. Он проклинал часы, когда приходилось задерживаться в центре. Нацисты совершенно одурели от подозрительности. Они никому не верили. Как будто, кроме них, никто не понимал, что нужно и что можно делать!

Гаусс опасался не проникновения в армию гестаповских молодчиков, – Гиммлер, конечно, уже имеет уши в каждой роте. Как и весь генералитет, Гаусс боялся не этих соглядатаев, а захвата нацистами командных постов. Генералам пока удавалось отстаивать тезис внеполитичности армии. Под этой внеполитичностью они подразумевали свое исключительное право распоряжаться рейхсвером как орудием политики, – своей, генеральской политики. Поскольку все на этом свете относительно, Гаусс считал, что солдат, продающий свой тесак, – ландскнехт; офицер, продающий шпагу, – субъект, недостойный того, чтобы ему подавали руку; но генерал, продающий солдатский тесак вместе с солдатом и офицерскую шпагу вместе с самим офицером, – политик. Политик может быть хорошим и плохим. Шлейхер, например, при всем его уме и хитрости стоил в политике немногого. Кто только придумал ему эту кличку: «генерал-политик»? Гаусс убежден, что в конце концов политика Шлейхера привела бы генералов к потере армии: либо она стала бы послушным орудием Рема, либо попала бы в объятия коммунистов. Можно ли сохранить свой курс между этими двумя водоворотами, не попав ни в один из них? Гаусс полагал, что можно. До тех пор пока Гитлер существует и является реальною силою, нужно использовать его зоологическую ненависть к коммунистам.

Гаусс машинально потянулся к бутылке, но вовремя удержался. Не наливая воды, он только провел пальцами по запотевшему холодному стеклу.

Он встал и прошелся, обмахиваясь папкой. Он никак не мог заставить свою мысль работать в направлении предстоящего разговора со Шверером. Этот проклятый Шверер, – из-за жары у Гаусса все и вся были «проклятыми», – капризничает. Но на этот раз ему не отвертеться: подписанный высшим командованием приказ – на столе Гаусса.

– Генерал-лейтенант фон Шверер, – доложил по телефону дежурный адъютант.

Гаусс застегнул воротник, отошел к столу и оперся о него концами пальцев.

Шверер вбежал, быстро и твердо постукивая каблуками.

Приказ был для него неожиданностью. Правда, он сам говорил, что непрочь еще разок побывать в России и на Дальнем Востоке, но это говорилось больше для того, чтобы окружающие не забыли, что он уже там бывал и знает те страны.

Итак, ему предстояло либо ехать в Китай, либо согласиться с тем, что двери рейхсвера закроются для него навсегда. Значит, нужно было сделать вид, будто предложение совпадает с его желанием.

– Я был прав, полагая, что такого рода поездка вас заинтересует? – спросил Гаусс.

– Я предпочел бы быть не наблюдателем, а советником китайцев.

– Немецкий генерал в роли советника китайцев, мешающих нашим восточным друзьям – японцам? Это неудобно. В данной международной ситуации мы не можем повторить опыт Секта.

У Шверера быстро сложился план действий.

– Немецкий военный агент на правах официального дружественного наблюдателя поедет не в китайскую, а в японскую армию, действующую в Китае. Ему придается небольшой штаб из наиболее способных офицеров действительной службы…

– Но мы предполагали дать практику именно отставным офицерам, желающим повысить свои оперативные знания, – возразил Гаусс.

– Позвольте мне закончить мысль, – с подчеркнутой кротостью проговорил Шверер, – офицеры действительной службы должны быть посланы потому, что им труднее предоставить такого рода практику. Они не могут ехать на службу ни в Аргентину, ни в Колумбию, ни в Сиам, как это делают отставные. А в армию дружественной Японии никто не запретит нам послать официальную миссию. Что же касается слушателей моих вечерних курсов и меня самого, то, – Шверер снял очки и кольнул воздух, как клювом, своим острым носом, – мы можем отправиться в Китай не только в качестве наблюдателей.

– Что вы хотите сказать? – заинтересовался Гаусс.

– Если китайское правительство предложит мне образовать небольшую миссию из штатских господ, знающих, что такое война, я завтра же сформирую такую группу. Разумеется, в совершенно частном порядке.

– Цель, цель? – нетерпеливо спросил Гаусс.

– Группы немецких офицеров смогут провести маневры большого масштаба, причем игра будет вестись не холостыми патронами, а со всеми реальными последствиями ошибок и побед.

– Но вы должны иметь в виду: китаец c'est une mauvaise chenille: quand on l'attaque, alle se defend[2]. – Гаусс рассмеялся и потер влажный от пота висок. – Никак не пойму, в какие отношения мы тут становимся с японцами? Они довольно быстро раскроют ваше присутствие в рядах китайцев.

– От них ничего и не нужно скрывать!

– То есть как же? – удивился Гаусс.

– Мы даже получим согласия японцев на работу в рядах их противника. Вы забыли: китайское правительство воюет не столько с японцами, сколько с армиями коммунистических провинций.

– А, вы хотите убить сразу двух зайцев! – Гаусс встал из-за стола и, обойдя его, протянул Швереру руку. – Кажется, я плохо знал вас! – торжественно произнес он. – Теперь я скажу вам, не скрывая: пусть японцы бьют Китай, а Чан Кайши бьет коммунистов.

– Позволю себе напомнить слова Клаузевица: «Великая цивилизованная нация может быть побеждена только при отсутствии единства внутри нее».

– Вы считаете китайцев цивилизованной нацией?! – с удивлением воскликнул Гаусс.

– Боюсь, что порох выдумали все-таки они, а не наш соотечественник Шварц, – с первою за весь вечер улыбкою проговорил Шверер.

– Поручим Александеру принять участие в этом деле. А там, где появляется полковник, исчезает единство противника. – Гаусс опустился в кресло по ту же сторону стола, где сидел Шверер, и, понизив голос, продолжал: – В отношении разведки нам следует учиться у наци.

– Разве можно сравнить практику нашего Александера с опытом этих новичков?

– По-видимому, тут дело не только в практике. Догмат блицкрига вошел им в плоть и кровь. А блицкриг, по их мнению, выигрывается или проигрывается прежде, чем раздался первый выстрел. Первый блицкриг они выиграли здесь, в Германии. Они завоевали нашу страну. Вот пример того, как они умеют работать. Однажды в разговоре о судьбах Австрии господин Гесс обмолвился: «Всякий, кто вздумает нам сопротивляться, испытает на себе судьбу Дольфуса, австрийского канцлера». – «Но ведь Дольфус жив и здоров», – сказал я. «Если через месяц он не подпишет манифест об аншлюссе, то будет мертв», – заявил Гесс. «Вы дали ему месяц?» – «Да, ровно месяц. Позвоните мне в полночь на двадцать пятое июля». Должен сознаться, что я счел это шуткой, но, чтобы иметь возможность ответить такою же шуткой, я ночью двадцать пятого позвонил Гессу.

– И что же? – Шверер в нетерпении подался всем телом вперед.

– Мне даже не пришлось напоминать, о чем идет речь. Он очень весело сказал: «Вы сомневались? Дольфус отверг аншлюс, значит…»

– И что же? – повторил Шверер.

– Вы же знаете: Дольфус умер в тот день в своем дворце.

– Очень интересно, это чрезвычайно интересно, – проговорил Шверер. – Означает ли это, что мы в скором времени можем войти в Австрию? Если поход предполагается в недалеком будущем, то я предпочел бы отложить поездку в Китай. Только через Австрию и Чехию мы откроем путь южной клешне. Так же как через Польшу и Прибалтику – северной. Этими клешнями я раздавлю большевистский орешек.

– Австрия от вас не уйдет, – сказал Гаусс. – Пока вы выберете себе сигару, я прикажу принести кое-что, что вас заинтересует! – и он отошел к телефонам.

Шверера чрезвычайно занимала перемена, которую он обнаружил сегодня в отношении к себе Гаусса. Прежде этот человек никогда не был с ним не только откровенен, но даже приветлив. Гаусс не скрывал, что не одобряет оперативных воззрений Шверера и не смотрит серьезно на разрабатываемый тем план восточной кампании. Откуда же подул этот новый ветер?..

Гаусс вернулся к Швереру.

– Быть может, чего-нибудь холодного?

– Благодарю, мне не жарко, – ответил Шверер.

Его маленькое жилистое тело было совершенно сухо, несмотря на плотно облегавший его китель.

Отто ввел офицера контрразведки. Тот подал затребованную Гауссом папку, которую абвер не мог доверить даже адъютанту Гаусса.

Когда офицеры вышли, Гаусс быстро перелистал несколько страниц.

– Александер проверяет все, что можно… Сейчас нас особенно интересует все относящееся к европейской политической ситуации, поскольку от нее зависит осуществление наших собственных планов. Мы твердо решили вернуть исходные линии на Рейне и Висле. Однако я отвлекся… Я дам вам просмотреть стенограмму разговора Кестнера, нашего посла в Париже, с одной французской журналисткой – весьма осведомленной и ловкой особой. Беседа происходила вскоре после убийства румынского премьера Дука. Он был убит румынами, но европейское общественное мнение приписывало организацию этого убийства немцам. И мне кажется, не без оснований… – Гаусс улыбнулся. – Французская журналистка Женевьева Табуи посетила нашего посла в Париже с целью выудить у него что-нибудь полезное для себя. Вот фонограмма разговора, о которой не знают сами собеседники. – Гаусс протянул Швереру папку прошитого и запломбированного досье. Шверер прочел:

«Кестнер: – Еще несколько таких убийств, как это, и Германия будет в состоянии достичь своих целей, не прибегая к войне в Европе.

Табуи: – Мне кажется, что убийство не было новшеством и в Веймарской республике.

Кестнер: – Да, но наци ожидают нужных им результатов от убийств, которые они организуют в других странах Европы, а не в нашей собственной. Они утверждают, что Германия обойдется без войны с помощью шести рассчитанных убийств.

Табуи: – Шесть убийств?

Кестнер: – Прежде всего Дольфус. После него идет король Югославии. Берлин верит, что когда его уберут с дороги, перспективы альянса между Югославией и Францией будут сведены на нет. Затем они хотят разделаться с Румынией, и особенно с Титулеску.

Табуи: – Думаете ли вы, что они имеют какое-либо отношение к недавнему убийству Дука?

Кестнер: – Твердо я этого не знаю… Затем они хотят ликвидировать Бенеша. Они надеются, что как только это будет сделано, германские меньшинства в Чехословакии сами побегут в объятия Германии.

Табуи: – Так… Но это только четыре убийства.

Кестнер: Имеется еще король Альберт – традиционный враг в глазах большинства немцев. На Вильгельмштрассе думают, что, пока Альберт жив, Бельгия не войдет в германскую систему.

Табуи: – Должны же быть и такие французские деятели, которых Вильгельмштрассе хотела бы видеть убранными с дороги.

Кестнер (смеется): – Да, есть несколько. Среди них Эррио. Они хотели бы, чтобы с ним что-нибудь случилось. Этого человека они боятся, несмотря на то что он дал им равенство в правах».

– И это говорит наш дипломат! – воскликнул Шверер.

Гаусс разочарованно посмотрел на него.

– Вы не увидели тут самого важного: Европа знает все. И молчит. Она предоставляет нам свободу действий. Вот что в этом наиболее замечательно!

– Я еще недостаточно в курсе такого рода дел. – Шверер снова надел очки. – Я видел тут имя короля Александра…

– Да, по нашим данным, он готов соскользнуть на опасный путь сближения с Францией. На этом пути у него имеются чересчур услужливые гиды.

– Это очень, очень интересно, – задумчиво проговорил Шверер: – Балканы!