Читать книгу Первопроходцы - Ника Батхен - Страница 8

Костяной человечек покорно опустился в ладонь. Отшлифованный временем, покрытый патиной, грубо вырезанный, чуть теплый, словно в мертвой груди билось живое сердце. Казалось, амулет хранит первозданную тайну – и будет молчать о ней до скончания веков.

Снежане никогда не приходилось прикасаться к столь древней вещи. Ей случалось держать в руках медные браслеты шайенов, перстень индийской танцовщицы и бирюзового скарабея. Но простенький человечек был неизмеримо старше. На амулете остались следы всех ладоней, что когда-то дотрагивались до полированной кости, он помнит все камлания, тайлаганы, густую кровь жертвоприношений, едкий дым сосновой коры. Зачем ты берешь меня в руки, девочка? Хочешь оседлать коня шамана, подняться к седьмому небу – и упасть оттуда никчемным перышком? Хочешь знать правду, летунья?

Да, хочу. Я за правдой сюда пришла.

Если говорить начистоту, поход к шаману был авантюрой. Одной из тех авантюр, к которым Снежана питала склонность. Она доверяла интуиции больше, чем разуму – хочется значит нужно. Встать после аварии, на полгода лишившей ее способности передвигаться, полететь, зная, что следующее падение может доломать позвоночник, уйти с четвертого курса, поняв, что учеба не по душе. К двадцати пяти ей хватило бы опыта на две жизни – автостоп, Кавказ, Крым, жизнь в секретном ашраме и возвращение к отчим брегам. Бывало тяжко, бывало больно и грустно, но всякий раз оказывалось – решение, принятое в потоке, правильнее расчета. По крайней мере для нее.

Поездка в Забайкалье тоже случилась спонтанно. У знакомого застрял дельтаплан, точнее он сам застрял на Камчатке, а любимую игрушку требовалось забрать еще осенью. Он оплатил билеты, скрепя сердце и скрипя зубами дал разрешение пару раз полетать, и отправился в тундру фотографировать лис. Грех не воспользоваться возможностью! Дельтаплан хранился у местного хипаря Борхеса, тот рассказал про коммуну просветленных во главе с Учителем Жизни, Снежане сделалось любопытно… А потом стало еще любопытнее – оставшаяся с истфака дотошность побудила разобраться в ситуации самостоятельно. Вот и доразбиралась!

Они сидели в избушке два дня, нюхали едкий дым пополам с вонью лежалых шкур, делали, что велит шаман – разгребали снег, носили воду, рубили и подсушивали дрова. С Кумкагиром Туманча неохотно, но разговаривал, задавал вопросы – про отца, про деда, про сны и странности в жизни. Подарил парню нож с резной ручкой – не дело мужчине жить без ножа, одел в меховую куртку, выдал сапоги и громоздкие рукавицы. А на Снежану просто не обращал внимания – подай, принеси, помой, пасиба хунāткāн – дочка, значит, по-ихнему. На вопрос о восьминогом коне разразился скрипучим противным смехом и сказал, что Учителю и ездовую мышь не доверил бы. Думай сама давай, умница дочка. Пришлось последовать совету шамана.

Заимка и ближайшие окрестности оказались интереснейшими объектами для исследований. Чего там только не было! Пузатый идол с бесстрастным скуластым лицом, судя по трещинам в дереве, простоявший на морозе лет сто. Большой медный котел, по виду ровесник идола. Целая коллекция разных бубнов – маленьких и больших, круглых и продолговатых, изящных и топорно сделанных. Сотня, не меньше, резных амулетов неизвестного предназначения – медведи, моржи, человечки, очень старая фигурка мамонта с искристым синим камушком в глазу. При иных обстоятельствах Снежана назвала бы камень сапфиром, но откуда в Забайкалье сапфиры? А еще – книжная полка с томиками стихов, «Общей минералогией» и «Лекарственными растениями» Гаммермана, китель с медалями, фотография в рамочке из карельской березы – счастливая эвенкийская красавица и щекастый мальчишка лет десяти.

К избушке притулилось удивительно много животных. Лайка понятно – без собаки в лесу никак, и даже песец понятно – юркий ласковый Пушок мог очаровать кого угодно. Но по веткам прыгали непуганые белки, приходили лоси и олени – для них лежал поодаль кусок каменной соли. Поутру Снежана заметила, что собачью миску вылизывает незнакомый, лобастый и серый пес, и минуты две вглядывалась, прежде чем завизжать «волк!». Разбуженный Туманча отругал ее за то, что напугала животное.

Сам шаман тоже давал пищу для размышлений. На первый взгляд – неказистый, хромоногий, редкоусый старикашка, источенный временем, скупой на слова и в особенности на похвалу. А приглядишься – словно снимешь известковую корку с агата. Туманча никогда не суетился, не говорил попусту, охватывал вниманием всё вокруг, подмечал каждую мелочь. Едва кинув взгляд на дрова, проворчал: сырые, сушить надо, однако. Глянув на следы лайки, подманил собаку и вытащил из лапы занозу. Высунувшись за дверь ввечеру, уверенно заявил: завтра тепло будет, мало-мало за водой на родник сходим. И вправду за ночь погода переменилась, пронизывающий и злой ветер стал легким и ласковым. А еще у шамана был удивительный голос – мощный и гулкий, словно в маленького человека спрятали большой колокол. В обыденной болтовне Туманча таил его за скрипучей скороговоркой, глотал гласные, пришепетывал. Но Снежане удалось подслушать, как старик среди ночи пел у костра – словно белый олень с храброй девочкой на спине мчится сквозь снежный простор.

С Кумкагиром было намного проще. Девушка с удовольствием наблюдала за ладным парнем, за отточенной ловкостью его движений. Невысокий и тощий с виду, он казался подростком, громоздкая меховая одежда делала Илью еще меньше. Но когда они перед сном раздевались в жарко натопленной избушке, Снежана разглядела и литые плечи, и проработанный торс – красота тела, которую дает лишь упорный труд. В Кумкагире чувствовалась некая цельность, правильность, несвойственная легкомысленным и велеречивым друзьям Снежаны. Он никогда не увиливал от работы, не похвалялся впустую, не заискивал и не искал внимания. Иногда девушке хотелось поддеть его, разозлить, раззадорить – тщетно, Илья лишь сверкал белозубой улыбкой и категорически отказывался идти на конфликт. Он настоящий космонавт – человек особой породы. Смотрящий на звезды так, что искорки света задержались в колодцах глаз…

– Эй, хунāткāн, кушать давай. И дела мало-мало делать.

Очнувшись от размышлений, Снежана собрала миски, кружки, достала с полки высохший кирпич хлеба и заторопилась во двор. Старик предпочитал готовить на улице, на небольшом очаге, обложенном закопченными камнями. Котелок с чем-то густым и сытным уже остывал поодаль, на огне шипел и плевался кипятком черный чайник. Старик голой рукой снял крышку, поцокал языком и бросил в воду сперва горсть чая, затем щепоть какой-то пахучей травки. Готово! Не дожидаясь просьбы, Кумкагир вынес из избушки несколько деревянных ящиков – они заменяли и стол и стулья. Еле слышный шепот – то ли заклинание, то ли молитва – и Туманча начал раздавать еду. По привычке Снежана заслонила ладонью миску – я не ем мяса. Раньше старик относился к этому снисходительно, однажды даже сварил крутой, душистой гречневой каши. Но теперь он отвел руку девушки:

– Далеко пойдем. Силы нужны. Ешь, хунāткāн, или домой ходи. В городе в тарелку смотри.

Жалобный взгляд на Кумкагира не возымел эффекта – парень не собирался вмешиваться. Стоит ли правда отказа от своих убеждений? А если стошнит? А если?… Буроватое варево с кружочками жира плюхнулось в посудину, Туманча отвернулся, сел и стал жадно хлебать. На жидкой бородке оставались брызги – фу, гадость! Голодный Кумкагир – мальчишки всегда голодны – наворачивал еду только за ушами трещало. Настырный песец ткнулся носом в колени – не хочешь, так мне отдай. Крепко зажмурив глаза, Снежана наугад зачерпнула жижу и поднесла ложку ко рту, потом зачерпнула еще, и еще раз.

– Вкусно! Спасибо, Туманча, очень вкусно.

Невозмутимое лицо шамана чуточку просветлело, он заулыбался и кивнул:

– Кушай хорошо, хунāткāн, кушай мясо! Кто худую замуж возьмет?

– А я и сама не пойду! – выпалила Снежана. – Себя еще не нашла – как мужа искать стану?

– Умная, правильно говоришь, – хитро прищурившись, шаман вгляделся в девушку и вдруг помрачнел. – Значитца, дочка, довольно болтать. Поели – пошли.

Ничего страшного от мяса не случилось – еда и еда, в ашраме случалось благодарить за прасад куда противнее. Но жирная похлебка насыщала мгновенно, в миске осталось больше половины. Песец радостно набросился на угощение, лайка неспешно вылизала оставшуюся посуду. Брезгливую Снежану коробил от этого обычая, но перечить шаману она не рискнула. Набила рюкзак пустыми баклажками и следом за Кумкагиром и Туманчой зашагала по тропке в веселый, полный капели и пересвистов лес. Баловень Пушок остался на заимке, лайка увязалась за людьми.

Хромоногий шаман оказался хорошим ходоком – он прокладывал путь, посматривал по сторонам и поглядывал, не отстанет ли кто. Казалось, ему любопытно всё – позеленевшая кора ели, набухшие почки ивы, обгрызенная кем-то веточка, глубокий след с вдавленными пальцами – лосиха прошла, однако. В поход Туманча нарядился словно на праздник – лисья шапка, расшитая ракушками, бахромчатый кафтан тонкой кожи, увешанный костяными побрякушками, меховые штаны, тяжелые рукавицы, резной посох. В мешке за спиной угадывался небольшой бубен, на поясе висели серьезный нож в расшитых ножнах и кисет полный на редкость вонючего табака. Емкостей для воды хитрый старик не взял – вы молодые, вы и несите.

Понять, как шаман выбирает путь, представлялось затруднительным – он то сворачивал с дороги в рыхлый и мокрый снег, то продирался через кустарник, то возвращался назад по своему следу. Однажды сделал знак «тсс!» и осторожно попятился от высокой сосны, показывая на следы очень большой кошки. Сёкалан-энё, матушка рысь прячется. Голодная сейчас, ой какая. Тихо-тихо пошли отсюда.

Первый родник они миновали быстро, не задерживаясь. Туманча набрал в горсти холодной, чуть мутноватой воды, отпил и велел спутникам сделать то же самое.

– Слушайте хорошо! Что слышите?

Удивленный Кумкагир пожал плечами – не иначе старик заговаривается, как можно слышать то, что пьешь? И Снежана не ощутила ничего особенного – привкус хвои и земли, просто вода. Всего лишь где-то сквозь почву тихонько пробиваются корни, питают стволы соками, готовятся встретить весну…

Через всхолмье, заросшее кедрами, они выбрались ко второму источнику. «Тсс» снова показал Туманча и жестом приказал остановиться. Вода била прямо из камня, могучего валуна, покрытого желтым ковром лишайника. А вокруг по насту задорно скакала белка – стремительная, пушистая, размером почти что с кошку. То перекувырнется, то зигзагом метнется к дереву, то встанет столбиком, потешно сложив лапки – мол, не обижайте меня, большие страшные люди.

– Дух пришел, – шепнул шаман. – Улуки, отец белок, однако. Собрался родню ключевой водой поить, хвосты мочить, серый на рыжий менять. Уходить надо, иначе весь год удачи не будет.

– Суеверный вы человек… Это же просто белка, товарищ Туманча, – рассудительно произнес Кумкагир. – Хотите я ее орешками угощу или шишкой в нее кину?

В ответ шаман наградил космонавта увесистым подзатыльником. Потом положил на ближайший пень щепоть табака, низко поклонился и попятился в тайгу. Живо, живо, пока дух не разгневался!

Обиженный Кумкагир немного подзадержался. Было ясно – парню невыносимо хочется развернуться, уйти домой и послать шамана ко всем лесным духам разом. И всё же упрямство оказалось сильнее – мотнул стриженой головой, прикусил губу и зашагал как ни в чем не бывало. Пожалеешь такого, как же! Ай! Чертова деревяшка! Снежана споткнулась о притаившийся корень, ушибла ногу и какое-то время жалела только себя.

Третий ручей петлял по краю березовой рощицы – мирный, проворный, словно веселая змейка. И вода в нем выглядела прозрачной, глотнешь и заломит зубы от сладкого холода. Кое-где еще плавали льдинки, намерзли бородами сосульки, а на дне Снежане почудился тусклый, тающий отблеск золота. Повинуясь безмолвному приказу шамана, девушка отпила глоток – и тотчас сплюнула. Ни особого запаха, ни вкуса у воды не было, она казалась мертвой, текущей сквозь кладбище или поля боя, помнящей только ужас и гибель. Неудивительно, что березки словно бы расступались перед ручьем, и звериных следов по берегам не виднелось.

– Я слышу, – тихо произнесла Снежана. – Эту воду нельзя пить.

На лице шамана отразилось удивление, он уперся взглядом в девушку, потом повернулся к Кумкагиру:

– А ты что скажешь, парень?

– Не знаю. Обычная вода, вроде чистая, но неприятная, язык холодит, – поморщился Кумкагир.

– Хорошо. Дальше пошли, однако.

Пришлось заложить круг, огибая скальный участок – летом здесь, наверное, можно было бы вскарабкаться наверх, но по обледенелым камням не рискнул пробираться даже шаман. Лес поредел, тощие лиственницы выглядели немощными и жалкими. Прямиком из-под ног выпорхнул здоровенный толстый глухарь, напугавший даже шамана. Пара одичалых песцов промелькнула между стволов, лайка с гавканьем помчалась за ними и вернулась, запыхавшаяся и гордая. «А на белку она не лаяла» – вдруг щелкнуло в голове у Снежаны.

Понемногу дорога сделалась легче, выровнялась, медленно спускаясь в низинку, поросшую голыми деревьями с белесоватыми стволами – словно тени людей выстроились чередой. Под ярким солнцем ветки плакали легкой капелью, полнились жизнью. Приходилось щуриться, у Снежаны даже заболели глаза от света, а Кумкагир лишь шагал вперед, насвистывая что-то бодрое. Миновали развалины кривобокой избушки – никто не тронул ни ржавый котелок, ни разбросанные кружки, ни радиоприемник, изъеденный солнцем – так и валялся на деревянном столе, покачивал тонкой антенной.

– Дурное место, – ощерился Туманча. – Дурные люди жили, дурно кончили. Дальше пошли.

Очередной ручеек проложил себе путь в красноватой взрыхленной почве, тек медленно и лениво. Кое-где в проталинах уже показались острые носики первых всходов – еще неделя теплой погоды и поднимут головки подснежники. В устье, у мощного ключа, бьющего из-под земли, скопились палые листья. Туманча разбросал их посохом, выгреб каменную чашу досуха, дал мути стечь – пейте.

…У этой воды был вкус радости. Вкус железной руды, спрятанной глубоко, самоцветных друз, никогда не видевших света, непроснувшихся бутонов, нежно-желтой ольховой пыльцы, июльского полдня. Сделав глоток, Снежана засмеялась – так хорошо ей вдруг стало. И Кумкагир засиял – прохладная влага словно смыла усталость пути.

– Добро, добро, – обрадовался Туманча, глядя на молодежь. – Привал пора делать, чай пить. Дрова давайте, да!

– Так ведь лес же насквозь мокрый, товарищ Туманча. Где мы здесь дров найдем? – спросил Кумкагир.

– На деревьях, – хитро прищурился Туманча. – Сосны, елки видите? Нижние ветки высохшие ищите, однако, их солнце согрело, ветер продул. Я полешко порублю.

Ловко орудуя топориком, шаман принялся разделывать упавшую лиственницу. Лайка легла на снег и тотчас задремала, взлаивая во сне. Снежана с Кумкагиром разошлись по лесу и вскоре вернулись – у каждого в руках по охапке хвороста. На раз воду закипятить хватит. Костер сложили по-таежному – три толстых полена наискось, две рогульки вперехлест и цепочка с крюком. Для розжига собрали аккуратный шалашик из тонких, сухих как порох веточек.

– Делай огонь, парень, – велел Кумкагиру шаман.

Космонавт пошарил по карманам и растерянно произнес:

– Простите, кажется, я забыл спички.

– Голову в избе не забыл, ай? – рассердился шаман.

– Виноват, больше не повторится!

Снежана тоже развела руками – зажигалка осталась на заимке вместе с благовониями. Что с молодежи взять? Махнув рукой на непутевых, Туманча сам склонился над хворостом, накрыл ладонями тонкие веточки. Зазвучала песня без слов – хриплые, тягучие переливы звуков, которые должно быть не изменились со времен первых костров. Время шло, солнце поднималось над кронами, начало припекать. Утомленная Снежана сняла шапку – ей стало жарко. Свет тотчас заиграл в пушистых растрепанных волосах, подрумянил бледные щеки, сделал синие глаза ярче. Девушка поймала взгляд Кумкагира и отвернулась – не на что тут смотреть! Тонкая струйка дыма поднялась над поленьями, запахло смолой и горящей хвоей. Набрав воздуху в грудь, Туманча сильно подул и пламя тотчас занялось.

– Шаманские штучки, – шепнул Кумкагир на ухо Снежане. – Фокусы показывает наш товарищ. Слышал, старые шаманы даже раскаленное железо лизать могли.

Может и фокус… Кришна Дэв, агхори, прибившийся к ашраму, взглядом поднимал перышко и прикосновением ладони выключал головную боль. Есть многое на свете, друг Горацио, что неизвестно нашим мудрецам. Сухой хворост вспыхнул на раз – и это Снежана видела своими глазами.

Поводив ладонями над пламенем, Туманча направил тепло в лицо, словно умываясь огнем. Потом достал из мешка закопченный чайник.

– Воды принеси, дочка!

Душистые травы, заваренные вместо чая, пахли упоительно – сухой степью, нагретой землей и свободой. Расщедрившийся шаман достал из кармана горсть простеньких карамелек в бумажных фантиках. Судя по каменной твердости угощения, оно хранилось не первый год, но Снежане было всё равно – кисло-сладкий вкус детства согрел душу. Такие конфеты ей привозила бабушка в пионерлагерь, в передачку вместе с ранними розово-полосатыми яблоками и подсоленными баранками.

Напившись вдоволь, шаман устроился поудобнее у затухающего костра и закурил длинную трубку, такую же старую как он сам. Табачный дым здесь в лесу не казался очень уж неприятным, скорее добавлял остроты. И сидящий на пне старик походил на сказочного волшебника – еще минута и колечко дыма обратится в дракона или парусник, улетающий в небо…

– Как ты угадала? Я сейчас думал о «Гамаюне», – заморгал Кумкагир.

– Как ты узнал? Я молчала, – Снежана удивилась не меньше.

– Шаманские штучки, – сказал Туманча и хихикнул. – Спрашивай уже, парень, что у тебя на душе.

Смуглое лицо Кумкагира раскраснелось от волнения, он встал с бревна, хрустнул пальцами, собираясь с силами:

– Я давно хотел поговорить с вами, товарищ Туманча. Вам наверняка уже рассказали, что мы строим испытательный полигон для Первой Звездной экспедиции. Готовимся отправить корабль «Гамаюн» к Проксиме Центавра, открыть для человечества новые миры. Подобных звездных парусников еще не было, мы сможем улететь и вернуться, рассказать людям о том, что видели и нашли в дальнем космосе.

– Понятно, – кивнул шаман. – Меж базальтовых скал и жемчужных шелестят паруса кораблей… Продолжай, парень.

У Снежаны глаза на лоб полезли – дремучий старик, кое-как говорящий по-русски, цитирует Гумилева. Разгоряченный Кумкагир ничего не заметил:

– Вы сами знаете, товарищ Туманча, что препятствуете строительству. Вам предлагали самые лучшие условия, квартиру, машину…

– И дом для стариков, да, – согласился шаман. – Сами живите в мертвых городах, дышите отравленным воздухом.

– Только в этом препятствие? – уточнил Кумкагир. – Давайте найдем вам хорошую теплую юрту, поставим ее где-нибудь в стойбище. Будете жить как люди живут. Я понимаю, нам, эвенкам, тесно в каменных клетках. Согласны?

Шаман молча посмотрел на Кумкагира и покачал головой.

– Но почему? Я слышал разговор, если вы не уедете по-хорошему, вас уберут отсюда силой, черт знает что придумают. И ничего нельзя сделать, полигон слишком важен сейчас, его всё равно построят. Зачем упрямиться?

Невозмутимый шаман глубоко затянулся, выпустил клуб дыма, почесал бороденку, выбирая застрявшую хвою:

– Так нужно.

– Кому нужно, зачем?

– Тебе. Мне. Всем, кто здесь поселился.

– Не понимаю… – признался Кумкагир. – Думаете, мы со стройкой без шамана не справимся?

– Правильно, – проворчал Туманча. – Не справитесь. И с шаманом не справитесь. Нельзя здесь строить, все знают.

– Но почему?

Снежана опешила – у диковатого Туманчи вдруг изменилась манера речи.

– А почему в 68 м, когда в первый раз пробовали перекрыть Букачачу, она разлилась и залила ваши терриконы? Почему в 78 м речушка с кабаний хвост шириной смыла дамбу? Почему в 96 м поселок чуть не затопило? А в 32 м в шахтах пошла вода и пришлось закрывать выработку? Не знаешь?

– Подземные озера? Неустойчивые почвы? Строители повредили водоносный слой, – предположил Кумкагир.

– Дух Сэли гневался. Ледяной дух долгой зимы. Он жил здесь, когда пришли первые люди, выстуживал их жилища, поднимал реки, губил стада. Великий белый шаман усмирил его и запер под водопадом, запечатал вход заговором. Если тревожить духа – он просыпается и начинает вредить. Если разрушить скалу над водопадом и выпустить Сэли – ой, что будет! Мы, шаманы, испокон веку сторожим духа, приносим ему жертвы, камлаем, уговариваем сидеть тихо. Если я уйду – кто станет хранителем Букачачи, кто успокоит Сэли? Мне без разницы, где жить, парень. А вас, дураков, жалко.

– Суеверия, товарищ Туманча. Суеверия и сказки, выдумки стариков, которые боятся нового. Я видел в фильме – когда первые вездеходы пришли, женщины от них разбегались, а шаманы сосновой корой окуривали, чтобы прогнать злых духов. И что, прогнали? Прогресс не остановить, упрямый вы старик!

– Не веришь, парень? – озлился шаман. – Думаешь, всё на свете в ваших умных книжках написано?

– Не верит, – вошла в разговор Снежана. – И я не верю. Вся королевская рать не заставит меня что-нибудь предположить, пока я не увижу это своими глазами. Правильно, Илья?

Кумкагир обернулся к девушке:

– Да, Снежана. Духов я видел только в мультике про байкальскую нерпу. Уверен, что у художника прекрасное воображение. И у товарища Туманчи тоже.

Сердитый шаман выпустил последний клуб дыма, старательно вытряс трубку, поднялся, забросал снегом жалобно шипящий костер.

– Хорошо. Ложите баклажки, ложите всё лишнее – ни люди, ни звери не тронут. Умойтесь оба, рты прополощите – и ни слова пока не вернемся. Поведу вас.

– Куда поведете, товарищ Туманча? – поинтересовался Кумкагир.

– К водопаду.

* * *

Он отправился в путь без усилия. Прощаться с местом оказалось легче, чем прощаться с дорогими сердцу людьми.

Найти жилище удаганки получилось на удивление просто. Там и началось его обучение. Поправлял избушку, навес летней кухни и лабаз, запущенные без мужской руки, охотился (по-прежнему для себя, Саша никогда не видел, чтобы старуха ела) и узнавал, узнавал, жадно узнавал новое! Сначала имена, явные и тайные.

– Ты Ания? Это как по-русски?

– Бабка Дарина.

С любой матерью в мире Анию-удаган роднило одно: она рассказывала сказки. В этих сказках и не пахло моралью, часто не было правых и виноватых. В некоторых отсутствовали действующие лица в привычном смысле этого слова. А иные действующие лица не обладали лицами вовсе… Устройство первого и второго неба, происхождение полосок на спине бурундука, существование времени, которое было до времени…

Но одними историями дело не ограничивалось. Ания-удаган посылала Сашу… Причём всё дальше и дальше. Сначала он сердился, отправляясь за водой с ведром без дна. Как выяснилось потом, это было далеко не самое сложное. После того, как удалось вернуться из-под земли, поселив в свой бубен пять голодных духов, уложить обратно в берлогу не ко времени проснувшегося медведя-шатуна оказалось сущим пустяком. Пройдя испытание потерями, одиночеством, смирением и десятками опасных и неожиданных ситуаций, Саша (нет, больше уже не Саша) всё меньше говорил с Аниёй. Та целыми днями молчала или вообще пропадала где-то. А когда появлялась, бывало страшно. Но сделав новый шаг, выполнив новое задание, вернувшись оттуда, куда, казалось, хода нет, шаман узнавал что-то новое.

Он нашёл, что перегородки между мирами изрыты норами. Их помогают найти ключи-амулеты, разные для входа и выхода. Так шаман открывал в себе новые двери.

Он понял, что выше головы не прыгнешь, но, если понимать, что бубен – это конь, то верхом на нём можно скакнуть ещё и гораздо ниже пяток. Так шаман использовал новые возможности.

Он видел, что энергия человека конечна, но есть много источников, которые могут восстановить и даже удесятерить её. Так шаман обретал новые силы.

Он узнал, что есть множество сущностей крупнее и сильнее него. Но и они становятся послушны, как только ты найдёшь их истинные имена и перепрячешь понадёжнее. Так шаман осознал ценность Слова, сказанного и несказанного.

Самым сложным, страшным, кромешным заданием, которое дала ему Ания, было спуститься под водопад и говорить с тем, кто говорить не умеет…

Когда шаман вернулся, сумев тщательно «запечатать» за собой вход, он не увидел старую удаганку. Она ушла без предупреждений и напутствий. Открытие тайны водопада стало последним уроком. Теперь Туманча точно знал, где его место и почему оно так важно.

Кости Ании-удаган он нашёл к годовщине встречи, в середине мая. Он опознал старуху по клочьям одежды и потрескавшемуся посоху – только нарядные перья птицы-чечевицы совсем истлели. С первого взгляда было понятно, что останкам несколько лет. Они лежали, не потревоженные крупными хищниками, но, когда Туманча подошёл ближе, из глазницы черепа выскочила и исчезла в густой траве рыжая таёжная мышь. Музыканта Сашу эта картина повергла бы в ужас. Шаман Туманча принял её как данность.