Читать книгу Если путь осязаем - Ника Горн - Страница 5

Волна бежит на этот берег.

Волна бежит и что-то бредит.

И звезды падают за ворот,

И ковш на небе перевернут.

И в голове смешались мысли,

И босиком с бутылкой виски

Мы изучаем этот берег,

Волна бежит и что-то бредит.

Танцуй! Сплин

И не друг и не враг, а так…

У обоих, Марка и Германа, с друзьями не клеилось. Слишком высоко оба метили, наблюдали за муравейником подчеркнуто небрежно. Как с такими дружить? Лишь когда дело доходило до бухла и телочек, тут уж они снисходительно смешивались с простыми смертными.

Особенно юный Герман позволял дружить с собой вернее верного, и так же верно потом презирал хитросделанных приятелей. Друзья ведь они до поры, пока не догонят, что ты круче или твои родители круче, или еще что-то у тебя круче, чем у них. На этом дружба заканчивается либо превращается в старый добрый дружеский паразитизм. Найти себе ровню на Соколе Герману, с его летающим по заграницам дедом-героем, было так же невозможно, как побрататься с Марком. Разве кто-то мог быть круче Германа, кроме самого Германа? В этом небожитель был абсолютен. Ближе к совершеннолетию желающих в этом убедиться становилось всё меньше. Прочухав этот прискорбный факт, находчивый наш стал чаще косить под обычного дворового парня, чтобы спрос с него стал меньше, ибо ущербно тухнуть в одного.

В ослабевающем максимализме третьего десятка паразитизм боец старался не замечать и крайне оберегал даже особо ушлых, если они не парили ему мозг и не трындели особо громко за спиной. Нет, то были вовсе не районные подъездно-дачные тусовки со вписками. Да, и с придурками из класса было покончено довольно скоро после выпуска. Основные друганы нарисовались в ВУ. Сколько же было выпито и употреблено в те буйные годы! Сколько статей УК проверено на опыте на спор! Сколько дури и азарта было в ту студенческую пору! Было о чем вспоминать, что хотелось переживать снова и снова. Правда, было и то, что требовало постоянного системного форматирования диска.

Свой в доску, рисковый, легкий на подъем и махач, раз за разом пропуская подставу за подставой, Герман то и дело оступался во внезапно возникшую пустоту там, где еще вчера, казалось, была дружба. И всё бы ничего, и свыкся бы, и вернулся бы на исходную, как тут же подоспели со своими загонами белка со стрелкой да нелепая мадам с косой.

Курсантов часто видели вместе, часто слышали, как один за другого горой. Бывало, проколется один, двое его вытаскивают наперегонки. Лихая была троица. Вместе в самоволку, вместе отжать себе поляну подальше от начальства, вместе на пересдачу, от и до вместе. Герман за них и в огонь, и на гауптвахту, не раздумывая. Но где-то на исходе четвертого курса Герман почувствовал песок на зубах и острый душок надвигающейся беды. Такой начался замес, что на отдельную главу хватит и не в этой книге. Если в двух словах, после очередной гауптвахты Герман в сверхсрочном порядке перевелся в гражданский вуз, и началась лафа сказочная. Год до диплома пронесся на вольных щах, и вот уже бывший курсант был переполнен бездельем и взрослостью. А парням из ВУ везло меньше. Многие по распределению на пять лет загремели в Мухосрански и Кукуевки. Контракт есть контракт. Кому нужна была вся эта служба?! Ради чего?! Одной маме Симе известно. Патриотизм родился вперед нее.

А дальше забирали по одному. Первым разбился Громов. Летел с парнями на девятке в надежде не пропустить легендарный махач «Спартак» – ЦСКА на «Китай-городе». Опоздал… вылетел, как кони на мясо, на встречу в лобовую с камазом. Победу наши отпраздновали уже без форварда и четырех преданных фанатов красно-белых.

Вторым был Рыжий. Ровно через год. После выпуска папа в чине пристроил сына в прокуратуру в Астрахани. Тепло, сытно было под боком у родителей в родном городе. В тот день боец по нелепой случайности был дежурным. Сильно за полночь позвонил зампрокурора и сказал, что надо срочно ехать в Элисту забирать разбуянившегося шефа, пока он там никого не покалечил. Смерть Рыжего констатировали в семь утра на трассе без признаков аварии или экстренного торможения. Машина вылетела с дороги, перескочила двухметровую канаву обочины и врезалась в столб. По всей видимости, парень просто уснул за рулем.

Последний сон Рыжего затянул мартингал на шее Германа до предела. Склонный к дедуктивному анализу, молодой человек понимал, что следующим будет он. Но когда? Снова через год? Через месяц? Когда? Почему?

В ту осень в параллельной реальности Кира отчаянно звала Германа. Но он ее уже совсем не слышал. Перепуганный до смерти, он старался гнать от себя дурные предчувствия собственного исхода. Искал поддержки у Серафимы, которая заверяла сына, что всё это не более чем совпадение. Уговоры маман не очень-то помогали, потому Герман сбежал на дачу и в конце третьей недели заточения догнал, что нужно резко поменять направление. Следом пронеслись увольнение из ФСКН, сокращение до минимума употребления дури, заморозка большинства прежних знакомств и связей.

– Только бы сработало, – часто повторял загнанный уже давно не курсант. По сути, это был его первый сознательный и правильный выбор – свернуть с road to nowhere на «не дождетесь». Ни через год, ни через два ничего трагического не произошло, а ровно через три родилась Вера. Ее появление будто отвело от обреченного прицел. Выживший перестал видеть скользящую красную точку на кармане рубашки всякий раз, когда он садился в чью-то машину. Но отключить системную блокировку так и не вышло. Собственный автомобиль стал для Германа табу на долгие годы.

Молодой отец теперь позволял себе иногда встречаться с немногими из оставшихся однокурсников и коллег. Некоторые даже были переведены в статус близких, но таких настоящих, как Громов и Рыжий, больше так и не встретилось. После, но никак не вместо них были социопатичный Толик Жидков, специалист по бытовой поэзии и сокрытию правонарушений, да Богданчик-одуванчик, богослов и православ.

Нет, Герман их не выбирал, это они вились вокруг его радушия и щедрости, кайфовали от его пофигизма и цинизма, ухахатывались его чувству юмора, стремились к его одобрению и наставлению, потакали его бескомпромиссности и примеряли на себя его бойцовский дух. Жидков даже еще до женитьбы жил у Германа больше года на всем готовом без особой благодарности и участия в бытовых вопросах.

Серафима как-то рассказывала Кире, как она однажды вернулась с работы, а на кухне – Толик, доедает кастрюлю борща в новых штанах Германа. Женщина она была интеллигентная, но едкая, и давай с порога разносить оглоеда:

– Почто новые штаны с сына снял, бездельник? Своих, что ли, нет? Мусор бы вынес хоть разок да картошки купил. Супы да котлеты уминаешь, а за электричество не приходит тебе в голову заплатить?

А Герман, курящий в форточку, ей тихо так в ответ:

– Мои штаны, кому хочу, тому и отдаю. Картошку я вчера купил. Мам, ну, чего ты?

Иждивенец сопел и помалкивал, а всю дорогу завидовал Герману, что тот знает больше, умеет круче, везет ему чаще и сходит с рук, что умудряется не влезать в долги и жить по средствам, что умеет держать ухо востро и имеет на всё свое мнение, что не гонится за баблом и тачками, что жену приучил, что холостяцкие выходные – это норма, а слово мужа – закон, что не жизнь у него, а малина.

Богдан же крутился вокруг да около ради внеочередного доступа к германовским мозгам и тренировки собственных куда более скромных возможностей. Второй друг немного тише, но всё же испытывал брожение от образцовой семейственности Германа, от женушки-милашки из Минкульта, отличницы дочки, от фирменного германовского адеквата и быстрой адаптации к переменам.

– Если б мне так везло… тебе, вон, само всё в руки плывет, даже и напрягаться особо не надо. А я на месте топчусь. Да, еще эта Горгона Тамаровна запилила меня вконец, – сетовал Одуван на женушку, одноклассницу Германа и Киры.

Самому Герману завидовать было нечему. Он был по-детски рад даже такой сомнительной компании. Легко с ними было, местами надежно, местами даже кайфово. В душу не лезли, прикрывали, когда надо, не мелочились, и, главное, они были от Германа в полном восторге, признавали все его достоинства и не травили недостатки. А большего ему и не надо было. Остальные претенденты в друзья со временем самоустранились: кто разъехался по городам и далям, а у кого тупо уехала кукуха.

Поначалу троица часто зависала на даче Германа, мальчишничая и испытывая возможности различных психотропных веществ. К концу третьего десятка – когда Толик, вопреки всем диагнозам, наконец, стал показушным мужем и отцом и алчным любителем азартных игр, а Богдаша, набравшись ума-разума, решился на развод, влюбившись в богатенькую одиннадцатиклассницу (собственную ученицу), – общих тем для исследования не осталось. Дружба поутихла, а после вороватых выходок Жидкова Герман решил окончательно покончить с их номинальным единством. Богдан оставался поблизости еще пару лет, а потом отвалился сам собой, подписав брачный контракт с бывшей ученицей, молодой наследницей сети продуктовых магазинчиков.

С Марком всё было гораздо проще. У него не было друзей никогда. Этот одиночка был не готов кому бы то ни было доверить свои планы на жизнь. Приятели в курилке были, собутыльники в подъезде, институте и на корпоративах присутствовали, но настоящих и верных – ни одного. Все зачатки дружбы резко обрывал то передоз, то цирроз печени. Время от времени Марк вступал в короткое сближение с теми, кто был ему нужен по работе или кто мог помочь с техническим оснащением его жилищ. Домовитый и хозяйственный мужчина постоянно что-то строил, достраивал, обустраивал. Но по мере завершения очередной стройки общение прекращалось.

В возрасте Христа Маркуша поплыл в очередной тайский загул, где случайная любительница расширения сознания загнала тайком в стакан мачо предельную концентрацию стрекоз (Bromo-DragonFLY был впервые синтезирован Мэтью А. Паркером из лаборатории Дэвида Е. Никольса (англ.) в 1998 году. Изучение молекулы DOB и ее модификации привели к созданию трех групп психоактивных веществ: flies (мухи), dragonflies (стрекозы) и butterflies (бабочки). Замена Br на CF3 в молекуле Bromo-DragonFLY уменьшает его активность в два раза, а замена брома на водород дает соединение, по психотомиметической активности сравнимое с DOB). Если верить таким вот любителям, то и православное ЛСД, и богомерзкий доб и стрекозу можно впихнуть куда и кому угодно. Речь идет о микрограммах. Беднягу вело дня три. По официальной же версии, Марк объяснял свое состояние внезапным просветлением и трансформацией из чертенка в святошу. Киру, склонную к гораздо более медленной, чем у Германа, но всё же дедукции, было не провести. Она точно понимала, что, даже если это просветление и могло бы быть, оно бы выглядело не так очевидно нелепо. Но это не помешало жене сделать вид, что она принимает официальную версию.

После выхода из сумрака необходимость в бытовом общении для Марка, казалось, вовсе отпала. Он плотно встал на путь отречения и очищения всех аспектов себя. Кому могли быть интересны нравоучения и достижения Марка в ЗОЖ? Нет, страждущих не нашлось. Сказать, что он страдал от их отсутствия? Вовсе нет. Не о чем было страдать. Марк с детства был сам по себе. Жена, дети, дом заменили ему потенциальную потребность в друзьях. После сорока Марк часто признавался Кире, что она его единственный за всю жизнь нажитый друг.

* * *

Прохаживаясь в зелени Цветного бульвара, Савва долго считал гудки, пока Ника искала в сумочке телефон. Он смотрел на редких в этот послеобеденный час прохожих, на их озабоченные, в основной массе угрюмые лица, вялость осанки и широкий шаг, переводил взгляд на улыбающегося уличного музыканта с пустым чехлом от гитары у его ног, оборачивался на стук каблуков по граниту, искал память о своих упущенных мечтах. Ника так и не ответила, но перезвонила через 10 минут:

– Привет, прости, была за рулем. Как ты?

– Привет. Об этом потом. Я вот что хотел. Про штаны и картошку ты сама придумала?

– Какие штаны?

– С сорок второй страницы. Я просто увидел это так живо: Герман стоит у окна, курит, выслушивает материнскую мораль и обдумывает, как бы ему на следующий день найти предлог, чтобы попасть в дом напротив, чтобы успеть на десять минут Кириных сборов.

– А-а-а, конечно, не я придумала. Всё так и было. Так же как и не ты придумал про щи.

– Хитро. До щей еще дожить надо. Они только в пятнадцатой главе.

– Какие наши годы. Доживем. Сам-то как?

– Идем по фарватеру вдоль мыса Доброй Надежды. Штормит.

– Держись, я заеду в пятницу, ставь чайник.