Читать книгу Сверхновые. Стихи - Ника Виноградова - Страница 3

Мы – Сверхновые, но сверхдальние…

и на разных концах галактики

просто странники. Снова странники

от начала седых времён.

Мы сверхбыстрые и сверхъяркие,

но избрали плохую тактику:

на мгновение вспышкой жаркою

мир был дерзостно освещён —

мы всё отдали, всё растратили…

Свет наш тьму бороздит фотонами.

Только скорости подкачали… и

слишком долог он – Млечный путь.

Нам не встретиться, нет, не встретиться:

расставание триллионами

слов, шагов измеряем. Вертимся

во Вселенной – не соскользнуть.

Мы – Сверхновые, мы – сверхбыстрые

остываем в просторах Млечного:

мчимся каждый своей орбитою,

убегая от Чёрных дыр.

Друг для друга – недосягаемы…

Во Вселенной – разлука вечная

нам во благо, чтоб сберегали мы

эту боль, озаряя мир.

Приходи ко мне – выпить кофе.

Просто выпить, поговорить…

В этом деле с тобой мы профи —

Через сито слова цедить.

Ты расскажешь мне о Воронеже,

Том, где в ссылке был Мандельштам…

Я тебя угощу мороженным —

Вот такой вот слащавый штамп.

Ты опять заведёшь пластиночку:

В пепелище, мол, Нотр-дам.

Подолью тебе четвертиночку…

«Стук!»

Беседа про Амстердам.

Мира два в тесноватой кухоньке:

У тебя Бонфуа, Карне…

У меня – кот, от «Вискас» пухленький,

Да дешёвое каберне.

Но сидим.

Разговор не клеится,

Снова ты про Париж, Монмартр…

Стелешь гладко, а всё – не стелется,

Как разрушенный амфитеатр —

Сплоховала опять акустика,

Говорим, но не слышим. Вот:

У меня тут гераней кустики,

У тебя же – Винсент Ван Гог…

Разойдёмся под утро – сонными.

Но теплеет всегда в груди,

Если ты – под моими окнами

После тихого «Приходи».

Больше не впустит тебя в опрокинутый лес.

В старом саду зеленеющий кустик черёмухи

(Дед посадил) каждый год пышным цветом цветёт.

Белая россыпь с ветрами колышется всполохом…

Только плодов этот куст никогда не даёт.

Дедушки нет.

Сад хиреет, и ветки засохшие

Падают часто на яркий ковер сорняков.

Старый забор поломали ребята подросшие,

Рвущие ягоды сладкие с чахлых кустов,

Что плодоносят едва, воробьишкам на счастье…

Дедушкин куст сочно зелен, но вновь – пустоцвет.

Может, оббило ветрами? Весною ненастье

Рьяно пустынит наш край уже несколько лет.

Может, он просто такой – пышноцветно-безъягодный?

Видно, я с ним по несчастью отныне сестра —

К солнышку рвусь по весне, распускаюсь отчаянно…

Цвет обрывают дурные бродяги-ветра.

В городке уютном всё белоснежное: режет глаз кристальная белизна.

В январе в снегу зацвели черешни…

Может, там неправильная весна?

Может, там, в пресветлую пору вешнюю, повстречались мы и не разошлись?

Танцевали вальс лепестки черешневые,

Танцевала с ними, кружилась жизнь:

Там мы вместе, юные, безмятежные, белизну не пачкали грязью ссор…

Небо нежно-синее и безбрежное,

Облака – воздушный седой курсор.

Побежишь за ними – уже под радугой! Это лето наше взяло разбег:

Мы в него, как в омут, как в бездну, падаем.

И черешня зреет… и новый век:

Тот же город сонный, деревья стройные, что под весом ягод склонились вниз.

Мы едим черешню. И нами понято,

Для чего дана суетная жизнь:

Чтоб вот так, прохладной, простылой осенью согревать друг друга, даря в ответ

Столько счастья…

Сон, пробужденьем скошенный,

Мне напомнит, сколько промчалось лет,

Как мы ели ягоды недоспелые…

Разошлись, счастливой судьбе назло.

Город снов рассыпался цветом белым.

Нас там нет.

И не было.

Отцвело.

Я раскрашивал небо, но серость топила цвета,

Хмарь седая бродила, играя, по льдистому куполу.

Бесприютная мга, беспросветных ночей маета —

Вот, соседствую с ними, в усталость предзимнюю кутаясь.

Я раскрашивал небо, но саваном грязным оно

Нависало, давило, порошку рассыпав хрустящую.

И нельзя не смотреть монохромное это кино,

Хоть живого в нём нет, нет родного и нет настоящего…

Я раскрашивал небо, и радугой огненной цвёл

Наш последний закат, переливами света пылающий.

Блекло-сизый рассвет был измотан, болезненно квёл,

Наползал еле-еле, разлукой бесцветной пытающий.

Я раскрашивал небо палитрой зелёных лучей —

Ты смеялась, назвав бесталанным, убогим художником.

Выцветает гуашь чувств ушедших…

До боли ничей

Крашу сердце в маренго, слепой нелюбовью стреноженный.

Сегодня ты ушла. Банально. По-английски.

Я выпью рюмку виски

И просто помолчу.

Был шатким хрупкий плот, не выдержал цунами.

Оно случились с нами

И мне не по плечу.

Твой шкаф огромный пуст. В нем Нарния, наверно.

Да, не был я примерным,

Так здравствуй, новый мир!

Мне до тебя всего две шаткие ступени,

А ноги – как поленья…

Гляди: убог и сир,

Труслив. Боюсь, представь, сказать: «Прости, скучаю

И свято обещаю

Раскрасить ярким дни».

А там, над потолком, ругаются соседи,

Ревучие медведи.

Счастливые они…

Я для тебя – малой пиджак, малые туфли:

Сижу не так.

Живу не так – банально, тускло.

Но носишь ты из года в год, себя пытая:

Мозоли трёшь.

Каков итог, сама не знаю.

Ты для меня (секрета нет) – малое платье.

Раскол в душе на много лет тобой залатан.

Судьбе виват, что общий ад – любви химера.

Кто виноват, что не нашли мы…

По размеру?

Стали короче дни, неуютней – ночи,

И полысела, сжухла макушка лета.

Есть, говорят, мира древней примета:

Дождь на Петра в жизни дожди пророчит…

Я закликала и заклинала Солнце:

«Только свети!» К небу взвились качели…

Но поутру лето в большой купели

Крестит росою нас. Пустельгой смеётся:

«Нет, не бывать жизни без гроз и града,

Нет – не любовь без громовых раскатов!

Каждый рассвет ждёт своего заката,

Где-то с жарой – ливень и холод рядом».

Видно, сбылось: нас разлило дождями.

Первым кто предал? Кто, не шутя, отрёкся?

Ливня стена, и не пробиться солнцу,

Чтоб иссушить реку обид меж нами.

Лето пестрит мокрой листвой. Однажды

Тучи уйдут с чёрного небосвода.

Грешных, дурных, благословит природа.

Гордые, мы горько простимся: скажешь,

Что не святая я, и усталый разум

В эти сырые дни распинает рьяно

Прошлое.

Прав ты. Прав, нелюбовью пьяный:

Если меня казнить, я не в Рай. Ни разу…

Весь мир занедужил и взял себе выходной.

Я тоже болею. Так жаль, что пришлось одной

Микстуры мешать и с простудою затяжной

Следить отстранённо за лентою новостной.

Ты тоже болеешь – измотанный и смурной,

Застенки квартирные грустно зовешь тюрьмой,

Скучаешь нещадно и пишешь мне «Успокой

Участливым словом, отогнанною тоской,

Уютным молчанием, нежностью вековой,

Простым обещанием, что я, как прежде, твой!»

Так хочется ближе. Из пледа – к тебе: укрой

Собою надежно! Весенней сырой порой

Бросать нужно глупость – средь мартовских злых ветров,

Промозглых ночей и малиновых зорь костров

Болеть одиночеством. Врозь – изъедает хворь.

Любовь назначается. Ну же, прими! Не спорь…

Картина до абсурдности нелепа: холодный парк, весенняя капель…

И акварелью пепельного неба разлуку намалюет сэр-апрель.

Ты сам немного скульптор и художник: лепил меня из глупых мелочей:

Румянца, полувздоха, и тревожных полнящихся отчаяньем ночей,

В которые игривою палитрой ты красил с наслажденьем новый холст…

Я выцветала, таяла, палила сюжеты наших тайн и грехов.

Наутро начиналось всё сначала, и смешивалась с горечью пастель,

А я, тобой расцвечена, прощала… но вот холодный парк, дурной апрель.

И кажется, меня капелью смоет: потёками по древу расползусь!

Небес всеомывающая морось размочит антрацитовую грусть…

Картина до абсурдности нелепа: я – клякса.

Не закрасить, не стереть.

Но на холсте безоблачного неба Господь рисует мне иную смерть.

Встречаю у дверей:

«Ну что, озяб не слишком?

Так скидывай пальтишко,

Разуйся поскорей,

Ныряй в тепло. Тебе

Не нужно акваланга:

Ты гость давно желанный

И сладкий, как щербет».

На столике, дразня,

Вино искрит в бокалах,

Но на губах устало

Горчит твоё: «Нельзя».

Наверно, не один,

Наверно, мучит совесть…

Печальной жизни повесть

Пропишешь до седин:

Лирический герой

Обязан быть несчастным?

Ну как тут безучастной

Остаться, неживой?

Взят в руки пёстрый шарф

Да фетровая шляпа.

Сбегаешь тихой сапой,

Тепла чуть-чуть украв?

За петлю уцеплюсь:

«Останься, здесь роднее!

Хозяйка молодеет,

Бежит из дома грусть…»

Я вешалка. Стою

В холодном коридоре

Больной любви опорой.

Пальто не отдаю.

Ты не свободен давно, и семейный уют

Создан святой, замечательной, верной женой…

Так почему, если дома и любят, и ждут,

Ночи проводишь, дурея, пьянея, – со мной?

Март у тебя. Или шутит худой календарь?

Осень подходит к закату, уже декабрит.

Словно гуляющий кот, прибегаешь. Янтарь

Преданных глаз завлечёт, заколдует…

Навзрыд

Плакать жене – муж опять не пришёл ночевать,

Плакать любовнице – утром остынет кровать.

Любишь обеих: и кто же теперь виноват,

Если ты – кот: верен всем, кто готов приласкать.

Ты не свободен. Она несвободна. И я.

Срок отбываем втроем мы от ночи к утру.

Жизнь полосатая – самый суровый судья:

Высшая мера. Слезинку украдкой утру…

Эта любовь – ядовитая, травит и жжёт

Каждым касанием, взглядом и фразой: «Не мой».

Не приходи. Не открыть не смогу… но придёт.

Как приговор, что был вынесен тварью-судьбой.

Душ-кипяток не смывает душевную грязь,