Читать книгу Исполнено! - Ника Вячеславовна Лисовская - Страница 1

Вошла в квартиру. Захлопнула дверь. Старенькая сумка соскользнула с плеча и с глухим стуком упала на пол. Девушка медленно сползла вниз по стене, села на стертый, потемневший от времени паркет, прижалась рыжим взлохмаченным затылком к выцветшим бледно-розовым обоям и закрыла глаза. Не плакала. До боли прикусила губы, но не плакала.

Паршивый день. Просто ещё один паршивый день. Вот и все. Пора привыкнуть.

Часы в гостиной пробили шесть раз. Эмма устало разомкнула веки и тяжело поднялась с пыльного пола. Сняла серое потертое пальтишко, купленное пару лет назад в магазинчике «Секонд-хенд», что располагался неподалеку в подвале соседнего дома. Медленно стянула с ног приобретенные там же ботиночки – черные, чуть выше щиколотки, на  тонких истертых шнурках. Жуткие ботиночки из прошлого века…

Поправила рыжие, некрасиво торчащие волосы и зябко поежилась – сентябрь в этом году случился неприятно промозглым. С первых чисел зарядили дожди делая все вокруг неуютным и словно пропитанным сыростью.

Девушка поплелась в медленно тонувшую в густых сумерках кухню. Достала из старого шкафчика над столом бутылку дешевого красного вина – обезболивающее для таких неудачных дней. Осталось чуть больше половины.

Когда это было прошлый раз? В минувший вторник?

Папа заезжал. Привез немного денег, поздравил с днем рождения, которое вообще—то в конце августа. Он всегда забывал. Сказал, что уезжает. Оставил ключи от своей квартиры, что бы она поливала цветы.

Она не зажигала света, она давно подружилась с темнотой. С тех самых пор, как возненавидела свое отражение в зеркале.

На лестничной клетке никого не было. Девушка захлопнула дверь и выругала себя:

– Дура! Кто придет, если ты никому не нужна?!

– Не говори о себе плохо, тем более что  я уже здесь! – раздался из комнаты бархатный мужской Девушка почувствовала, как в носу неприятно свербит перед слезами и закусив губы, что бы не разреветься раньше времени направилась в комнату. Пить вино собиралась сидя на продавленном кожаном диване. Разговаривая с сочащейся из углов темнотой.

Не зажигала света. Бесшумно двигалась в полумраке комнат. Комнат, с высокими потолками, комнат, наполненным антиквариатом и пылью. Комнат, в которых так остро чувствовала свое одиночество.

Вино пила прямо из бутылки. Пила и плакала, размазывая по щекам горячие ручьи слез.

Ей было восемнадцать лет. Ее назвали нелепым для этой страны и времени именем – Эмма и всю свою жизнь она считала, что именно имя виновато во всех несчастьях.

–Да, это дурацкое имя мешает мне жить, – пожаловалась девушка темноте, которая давно уже была ее единственным собеседником. – А еще.… Еще то, что я рыжая!

Эмма помолчала и с обидой заявила:

– Имя режет слух, а цвет волос – глаза!

Она снова всхлипнула, вспоминая, как сверстники дразнили ее из—за огненно—рыжих волос, из—за имени, из—за фатальной невезучести и невероятной неловкости. Она спотыкалась на ровном месте, била посуду, падала в лужи, пачкала новую одежду. Она теряла варежки, ключи, дневники, библиотечные книжки и домашние задания, приводя в исступление домашних нелепостью историй, в которые попадала.

  К одиннадцати годам Эмма окончательно уверилась, что пришла в этот мир, что бы притягивать все существующие неудачи, неприятные случайности и грустные закономерности.

"Несчастье, а не ребёнок!" – цокала языком ее красавица мать, стоило Эмме появиться на пороге с дрожащим от едва сдерживаемых слез подбородком.

Девочка рано поняла, что искать у взрослых сочувствия и защиты бесполезно – они всегда слишком заняты, чтобы разбираться в детских делах.

Учителя называли травлю Эммы одноклассниками «подшучиванием», а родители…

  Отец много работал и никогда особо не интересовался дочерью, мама же обычно махала руками, словно отгоняя дурную удачу: «Ничего не желаю слышать! У меня трещит голова! Умей разобраться сама, ты уже большая! Ну что за ребёнок мне достался?! Я иногда думаю, что тебя подменили в роддоме!»

Эмма и сама иногда думала, что эта лёгкая, похожая на лесную нимфу, хрупкая женщина не может быть её матерью. Ну невозможно же, что бы у такой эффектной и яркой красавицы, могла родиться на столько неуклюжая и некрасивая дочь.

Она запомнила мать звенящей и порхающей, словно бабочка. В летящих платьях, с копной пушистых волос и облаке сладких, как летнее варенье, духов. Эмме исполнилось тринадцать, когда автомобиль деда попал в аварию. Все, кто находился в салоне погибли – мама, бабушка, дед.

Больше всего Эмма горевала по деду. Он любил ее. Может быть, единственный в целом свете. Он покупал Эмме леденцы, которые мать называла стекляшками и не позволяла есть, гулял с ней рассказывая о городе, давал листать старинные книги из своей библиотеки. Известный историк, профессор археологии, дед часто бывал в командировках из которых всегда привозил внучке что—то особенное. Впрочем, Эмма любила его не за подарки, а за те волшебные сказки, что он рассказывал. Главная героиня всегда была рыжеволосой принцессой. Она попадала в разные переделки, но всегда появлялся прекрасный принц и невзгодам приходил конец. Дедушка убеждал, что и с Эммой будет точно так, но она не очень—то верила.

 Пожалуй, после смерти деда Эмма впервые поняла, что такое одиночество. Отношения с отцом никогда не были теплыми, а тут и вовсе разладились. Несчастье не сблизило, а разделило их ещё больше. Они были чужаками под одной крышей. Через год отец вновь женился и привел в дом молоденькую хорошенькую мачеху. И она родила ему новую дочку. Не рыжую. Ее назвали  нормальным именем Анастасия и Эмма впервые увидела, что её отстраненный и всегда сдержанный отец становится мягким и улыбчивым при виде младенца. Тогда—то Эмма и начала замечать раздражение, которое вызывает у отца. Она не давала ему насладиться семейным счастьем, одним своим видом разрушая иллюзию того, что раз у него молодая жена, то и он еще молод и полон сил. Эмма видела, как отец боится своего возраста – закрашивает седеющие виски, ходит в спортзал и солярий, стараясь держать себя форме, что бы не выглядеть старой развалиной рядом с молодой женой. Эмма понимала, что не вписывается в эту счастливую семью, что они едва терпят мелькание ее огненных волос перед глазами и совсем не удивилась, когда отец предложил ей переехать в квартиру деда. Вот в эту самую просторную «двушку» с высокими потолками и истертым скрипучим паркетом, в которой будто остановилось время.

В шестнадцать у Эммы началась самостоятельная жизнь. Конечно, отец обещал оплачивать счета и обеспечивать всем необходимым, но его новая семья требовала все больше, так что девушка едва сводила концы с концами.

Когда Эмма окончила школу, отец приехал с тортом и банкой дорогого чая, долго ходил вокруг да около, пока, наконец, не заявил, что много думал о ее будущем и через «одного человека» пристроил в университет.

Вообще—то Эмма мечтала изучать историю, как дед, что бы в будущем стать археологом, но отец заявил, что все решено, что он очень постарался и ему не хочется, что бы дочь его подвела. Эмма совсем не хотела никого подводить, а тем более отца, который впервые выказал такое участие в ее судьбе, и променяла историю на социологию.

Она со страхом думала, что в университете все продолжится – дурацкие шутки со стороны сверстников и тычки, и испорченные вещи, но все было иначе. Лишь в первый день, когда преподаватель назвал ее фамилию и подчеркнуто громко – имя, аудитория оживилась, когда же все увидели обладательницу этого «раритетного аристократичного», по рядам пробежал смех и дальше ее попросту не замечали.  Девочка – ноль. Девочка – пустое место. Девочка  – никто. Да, она понимала, что мало приятного видеть ее плохо стриженую лохматую голову и то, во что она одевается, иначе как тряпьем не назовешь, но порой подчеркнутое невнимание хлестало больнее пощечин. Эмма боялась, что если так пойдет и дальше, то к выпуску она и в самом деле станет невидимкой.

Девушка обвела глазами темную комнату, лишь немного освещенную фонарным уличным светом.

– Я живу, как сторож в музее, – сказала Эмма и добавила: – Как в закрытом музее.

В квартире деда все вещи, начиная от вешалки в коридоре, до чашек в кухонном шкафу были старинными. Эмма даже подозревала, что ее специально поселили здесь – охранять имущество от воров. Однажды она слышала, как отец, будучи немного навеселе, хвастался приятелю, что в случае чего он может продать пару «финтифлюшек» и жить безбедно. Ее тогда покоробили эти речи – Эмма считала кощунством продавать памятные вещи семьи.

– Дед, как мне не хватает тебя, – прошептала она, трогая небольшой круглый медальончик из серебра с кружевом затейливого узора на крышке. Эмма не снимая носила его на шее на тонкой цепочке.

  Ее единственное украшение – подарок деда на двенадцатый день рождения. Он привез его из Англии, где читал лекции по истории в тот год. Дед рассказывал, что купил его в маленькой антикварной лавчонке. Эмма попыталась открыть его, но ничего не вышло и дед тут же рассказал ей историю о том, что медальон не простой и откроется лишь когда придет время. По крайней мере, так обещал торговец, а он был таким старым и дряхлым, что не мог ошибиться, это уж точно.

– Я тогда еще спросила у тебя, дед, когда же придет время, – шептала Эмма, вперив взгляд в чуть подсвеченный холодным светом фонарей, квадрат окна. – А ты рассказал легенду о том, что когда—то медальон  принадлежал прекрасной девушке, и однажды она встретила  прекрасного юношу. Так бывало во всех сказках… Они полюбили друг друга, и она подарила ему на память медальон, вложив внутрь локон своих волос. Но злые люди разлучили влюбленных и девушка умерла. Ее возлюбленный очень горевал. Он не находил себе места. Пытаясь убежать от этой боли, он отправился в путешествие и однажды, корабль, на котором он плыл, попал в страшный шторм. Он один выжил из всей команды, но потерял медальон. Потерял…

  Эмма замолчала, сделала большой глоток терпкого вина, поставила почти пустую бутылку на пол возле дивана, свернулась клубочком под старым пледом, смотрела, как сумрак отражается в старинном пыльном зеркале.

– Ты рассказывал, что когда души влюбленных встретятся, то  медальон раскроется… Они будут жить… долго и … счастливо… Как во всех твоих сказках, – закончила Эмма рассказ сонным шепотом.

Ресницы сомкнулись.

Ей снился странный сон. В нем было очень холодно, сыро и одиноко. Сердце ныло от неясного, тоскливого ожидания. В этом сне Эмма не чувствовала своего тела. Она была словно бесприютный осенний ветер, что носится над землей, стучится в двери и окна, моля, что бы его впустили погреться. В этом сне был кто—то еще. Темной тенью шел он по полям и лугам, через леса и реки. Он двигался давно без сна и отдыха. Он очень устал, но не останавливался. Из желтеющего продрогшего леса вышел к насыпи и по железнодорожным рельсам направился к городу. Это был ее город и не ее. Ночью улицы казались темными и зловещими, от домов тянуло холодом, стальные волны реки шептали о смерти, манили отчаявшихся в свой плен.… Вот знакомый с детства дом. Силуэт растворился в черном прямоугольнике парадного, темной тенью взлетел на  последний этаж и замер у ее двери. Рука, с длинными сильными пальцами потянулась к кнопке звонка и в то же мгновение слух пронзила длинная, такая знакомая и настойчивая трель. Прежде, чем проснуться, Эмма увидела, как черная тень проходит сквозь закрытую дверь, растворяясь в темноте коридора.

  Звонок. Эмма с трудом открыла тяжелые веки и, ничего не соображая со сна, поплелась к голос.

– Что? – переспросила Эмма. Она подумала, что это возможно обрывок сна, что это ей послышалось. Она ведь знала точно, что одна в квартире. Знала, что когда выглядывала за дверь, мимо и мышь не проскочила.

– Я говорю, что я уже здесь, – сказал голос с усмешкой, и девушка замерла от ужаса.

– Не пугайся, – рассмеялся голос. – Иди сюда.

«Воры!» – было первой мыслью.

«Белая горячка!» – сменила ее другая, более жуткая.

  Девушка охватила голову руками, словно это могло спасти от помешательства, и прижалась лбом к холодной стене. Во рту пересохло от ужаса.

– Ты не сошла с ума, – успокоил голос. – Это всего лишь сон. Вот и все.

– Сон, – прошептала Эмма и облизнула губы.– Сон. Ну, конечно…

  Девушка примерила эту версию, и она успокоила.

– Ничего не бойся, – ободрил голос.

– Я не боюсь, – ответила Эмма и медленно и осторожно вошла в комнату, в которой находился говоривший.

  Здесь все было так же, как до того момента, когда девушку сморил сон. И плед на старом продавленном диване, и почти пустая бутылка вина на полу. Вот только в кресле у окна кто—то сидел. Кресло с высокой спинкой было повернуто так, что сидящий в нем полностью оставался в тени и Эмма могла видеть лишь черный силуэт.

Девушка медленно опустилась на диван поджав под себя ноги и завернулась в плед.

– Кто… Кто вы? – Эмма посчитала, что если не знает возраста собеседника, то обращение на «вы» будет к месту.

– Я, – голос помедлил с ответом, а потом процитировал – «Я, часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

  Эмму удивилась такому ответу.

– Это из «Фауста». Гетте. Очень.…  Очень интересно, конечно, но при чем здесь вы?

– Я? А если бы я сказал, что эту цитату нужно понимать буквально? – казалось, голос едва сдерживает смех.

– Вы… Ты,– путалась девушка.

– Ты, – подсказал голос. – Без церемоний.

– Ты причисляешь себя к силам тьмы? – Эмме это было даже забавно. – И кто конкретно? Дьявол? Демон? Бес?

– Пусть будет бес, – хохотнул голос.

– Тебя так и называть?

– Так и называй.

– Тогда будем знакомы – я – Эмма, а ты – Бес, – девушка рассмеялась. Происходящее казалось необычным, но не зловещим, а почему—то веселым. – Что же дальше?

– Дальше? – произнес голос задумчиво. – Дальше я расскажу тебе, зачем я здесь.

– Зачем?– хихикнула Эмма.

– Я пришел исполнять твои желания.

– Угу, – кивнула девушка, опасливо заворачиваясь в плед. – Это же классика жанра. Ты исполнишь мои желания, а взамен заберешь мою душу. Спасибо, я уж как-нибудь…

– Ничего подобного.

– Ты точно бес, а не добрая фея?

– Я? Конечно. А вот ты? Ты знаешь кто ты?

– Знаю, – при этом губы ее дернулись в презрительной гримаске. – Я неудачница.

– Все так плохо?

– Хуже не бывает!

– А если я смогу все изменить? – предложил голос. – Я дам тебе все, о чем ты мечтаешь!

– Заманчиво, конечно, – пробормотала Эмма, у которой от одной мысли о том, что все, чего бы она хотела, может исполниться вот так, просто, приятно защекотало в груди.

– Тогда соглашайся! Я ничего не возьму взамен!

– Так не бывает! – рассудительно заметила девушка. – Мир устроен так, что за все надо платить, а я такая «удачливая», что плачу всегда вдвойне!

– Что с твоими волосами, Эмма? – вдруг спросил голос. Он стал вдруг таким ласковым и бархатным, таким неожиданно нежным, что на глаза ей навернулись слезы.

– Волосы? – прошептала девушка, ощупывая короткие завитки на голове. – Так…  получилось.

  Получилось весьма неприятно. Ее одноклассники, желая оставить о себе долгую память, прямо на последнем звонке залепили пару жвачек Эмме в волосы. Она обнаружила это, только вернувшись из школы домой. С ней случилась истерика. Эмма плакала прямо здесь, катаясь по полу от отчаянья. Плакала очень долго, долго потом просто лежала без движения, созерцая кусок пестрого коврового узора и мечтая умереть. А потом приехал отец – узнать, как прошла церемония прощания со школой. Узнав, долго мерил шагами комнату, что—то бормотал про "куда смотрят учителя", прогнившую систему, "сколько можно уже" и "слава богу это наконец—то закончится". В итоге отвез дочь в парикмахерскую и там Эмма  была подстрижена. Коротко. Слишком коротко и небрежно. Так, что прическа ее окончательно изуродовала. Хоть отец и успокаивал, что, мол, "волосы не зубы – отрастут", но росли они не слишком-то быстро…

  Это промелькнуло  в памяти Эммы за пару неприятных секунд. Она сжала губы, что бы не разреветься – так жалко стало себя!

Все смешалось, комната поплыла перед глазами и девушка не видела, как черный силуэт поднялся из кресла и шагнул к ней, она лишь почувствовала нежные, словно теплый морской ветер, прикосновения  на щеках, его пальцы вытирали соленые полосы с ее лица.

– Потерпи,– ласково попросил голос, – потерпи, скоро все будет иначе.

В голове у Эммы вдруг противно загудело, из углов комнаты выполз молочно—голубой туман и все пропало.