Читать книгу Под сенью исполинов - Никита Калинин - Страница 9

– А что не так с Бёрдом? Ну, помимо того, что он американец.

За столом кают-компании сидело четверо. Александр Александрович с аппетитом поедал свежеиспечённые Ренатой хлебцы. Пока они ещё в радость.

– Ты видел, как он улыбается? – командир отрывал горячеватое тесто небольшими кусочками, и отправлял их рот. – Фильм такой был, придурковатый. Названия не помню. О нём мужики из нашего клуба вот вспоминали. Неважно. В общем, он ведёт себя, будто старается показать, что он-то видел статую Свободы. Не на картинках, мол.

– Проще говоря, перегибает палку, – осторожно пояснил Иван. Старшие офицеры покивали.

– Это как если бы мы с тобой, Рома, из капсул вылезали в ушанках и пьяными.

Космопроходцы посмеялись, улыбнулся даже Буров.

– Уверен, что он играет, – Саныч потряс очередным кусочком. – Надо выяснить, зачем он тут.

– Ясно зачем, – забасил Буров. – Чтобы по сторонам смотреть.

– Тоже мне, Джим Керри! – усмехнулся Роман и отпил воды. – Пересолили…

Иванов и Саныч поддержали. Им тоже показалось, что отправители переборщили с количеством добавленной в питьевую воду соли. Перестраховались, ничего не скажешь.

– Вообще, странный состав, ничего не скажешь… – Роман поболтал в стакане воду и залпом выпил, выдохнув как от алкоголя. – Американец без Ординатора, журналистка, священник этот… Олю почему-то назвали, хотя она на Земле осталась. А взвод Иконникова?

– Что – взвод Иконникова? – Александр Александрович внимательно посмотрел на Романа.

– Думаю, все же уже запрашивали отчёт, так? Взвод полковника Иконникова. На кой было отправлять на Ясную заместителя начальника службы специальных сил Союза? А сборная учёных? Там ведь наверняка имена такие, что оглохнуть можно, если знаешь толк. Так ведь, Тимофей Тимофеевич?

Буров дожёвывал последний кусок хлебца с видом, будто те ему уже успели встать поперёк горла.

– Почти, – коротко подтвердил он и встал из-за стола во весь немалый рост. – Я в капсульный. Мне нужно, чтобы два часа там не было никого, кроме меня.

– Не получится, там же Милош… – сходу пошутил Роман, но понял, что мимо.

– Тимофей Тимофеевич, ты же всё одно туда… Накорми её, если не спит.

Буров принял из рук Саныча лепёшку и взял со стола воду с видом, будто отнести это ему нужно не девушке, случайно оказавшейся в изоляторе, а вражескому диверсанту, пойманному за увлекательным процессом минирования несущих конструкций Саяно-Шушенской ГЭС.

– У тебя такой же отчёт? Как у нас? – сощурился Нечаев, взглядом провожая Бурова.

– Нет. Я знаю про местных людоедов, а вы – нет. Конечно, – хмыкнул командир. – Что за вопрос?

– Нормальный вопрос, Саныч, не нагнетай. Сегодня утром я запросил две ретроспективы восприятия. Иваныча, – Роман кивнул в сторону подчинённого, – и Павлова, горе-часового.

– И? Что ты надеялся разглядеть?

– Я видел тень, товарищ майор, – прекратил жевать и пояснил Иванов. – Как вас сейчас вижу.

– Тень? Где? А Павлов?

– Роберт тоже видел тень. Там же, кстати, около камбуза. Только, говорит, что она за ним пришла в капсульный, – Роман смотрел, будто ожидал признания в чём-то.

– Ну и?..

– Ничего. Я ничего не увидел. На ретроспективе ничего нет. Но ребятам склонен верить.

– Если ты ждёшь, что я тайну тебе тут сейчас начну открывать – иди умойся. Отчёт у нас один. А тень… Это не надо заминать. Не надо упускать из внимания. Сам понимаешь.

– Я должен был спросить, – развёл руками Роман. – Понимаю, конечно.

В деле космопроходцев не бывало мелочей. Нередко такая «мелочь», оставленная на самотёк, оборачивалась трагедией. Например, небезызвестный вишнёвый привкус воды на Церере-3. Недостаток внимания к, казалось бы, незначительному фактору стоил здоровья десяти космопроходцам. А всё потому, что привкус тот ощущали не все. И к не ощущавшим его относился командир.

***

Посменный приём пищи был предусмотрен всё теми же «марсианскими правилами», и второй очередью за стол рассаживались Фарадей-Трипольский, ректор Уфимской академии Ганич и Майкл Бёрд. Роберт Павлов, заслуженно получив самую первую порцию, уже минут двадцать как сопел в кубрике.

Завтрак ещё не принесли, а находиться в кают-компании было уже невозможно. И виной тому был Трипольский. Парень не замолкал. А если и замолкал, то лишь для того, чтобы сглотнуть слюну и выудить из бездонного кладезя примеров любимой им фантастики очередной. Он настолько самозабвенно рассказывал о преимуществах «прыжка» Антонова, что Майкл, который по простоте спросил об этом, даже улыбаться перестал.

– …все как на подбор – одно и то же! – с горящими глазами тараторил Трипольский. – Вот вам пример. Если бы космические корабли на самом деле перемещались со скоростью, близкой к световой, то есть если бы люди всё-таки пошли по пути создания фотонного двигателя, то сюда, до Ясной, мы бы добирались с вами… сто одиннадцать лет! Неслабо, да? Я молчу уже про относительность времени! А наш с вами двигатель искривления? Тот, что на «Герольдах». Его концепцию придумали ещё в двадцатом веке! Варп-двигателем обозвали! Но фантасты того времени не отличались особой гуманностью, они напихивали полный космолёт народу, и врубали варп-двигатель на полную! Вы можете представить кровеносную систему живого существа, оказавшегося в таких условиях? Я – нет. У меня не хватит фантазии…

Но вдруг Трипольский замолчал. На его вытянутом остроносом лице отразилась тень некоей идеи, шлейф ускользающей мысли, которую он испугался упустить. Он резко потерял интерес ко всему: к невольным слушателям, к предстоящему завтраку, к самолюбованию в процессе рассказа, вообще ко всему внешнему миру. Глаза Фарадея зажглись так явно, что переглянулись даже Ганич и Бёрд. Он рассеянно встал, споткнулся о полозья собственного кресла, извинился перед ним, и с ошалелым видом дошёл до переборки, ведущей к капсульному отсеку и лаборатории. Постоял, глядя в пространство, помолчал. И был таков.

Ганич и Бёрд не говорили до самого появления Ренаты.

– Вот, приятного аппетита, – она заботливо расставила пластиковые тарелки с дымящимися ещё хлебцами, – Пока не провели полную ревизию – так… – как бы оправдываясь, добавила Рената.

– Милая женщина, – Майкл отломил самый краешек выпечки, чтобы не обжечься. Его лицо имело странную особенность: будучи мужчиной, так сказать, в самом расцвете сил, он умудрялся выглядеть лет на десять-пятнадцать моложе. Если не больше.

– Действительно, – Леонид Львович пристально смотрел в спину удаляющейся Ренаты. – Кого-то она мне напоминает… Или, быть может, мы раньше где-то встречались…

– Как говорили ваши поэты начала столетия: «возможно всё, что можно представить»… – как-то уж слишком философски заметил Майкл.

– «И живо всё, что живо в чьей-то памяти», – вежливо завершил строку Ганич. – Вы слушали русских поэтов?

– Нет. Просто вспомнилось по случаю.

Снова помолчали. Хлебцы были чуть жестковаты, но достаточно вкусны.

– Я, конечно, понимаю, что из-за Ординатора в том нет необходимости, но всё же жаль, что перед погружением нас не знакомят друг с другом… – заметил в никуда Леонид Львович. На безволосой голове, при отсутствии даже ресниц, густые чёрные брови его казались нарисованными огарком из костра.

– Может и так, – Майкл многозначительно пожал плечами. – Мне стоило бы вообще демонстрировать одну сплошную радость, ведь меня допустили в святая святых – в ЦУП. А имена начальников я и не старался запоминать. Я их лиц-то не помню, не то что имён.

– Лица у них важные, – заверил он Майкла будто старого друга. – Они там воображают, что раскрывают тайны бытия…

– Одно меня оскорбляет, – дожевав кусочек пищи и додумав мысль, заключил американец. – Недоверие.

– Вы имеете в виду Ординатор? Что вам его не внесли?

– И его тоже. Можно подумать, я бы его с собой унёс… Обратно в кровожадную Америку.

– Ну, скажу я вам, вы не так много теряете, – Леонид Львович отпил солоноватой воды. – Это как узкоспециальный справочник, который постоянно под рукой, и не более. Часто натыкаешься на фразу «нет информации» в то время, как она от тебя, наверняка, попросту скрыта. Есть определённые положительные аспекты, в остальном же – нелепая попытка переложить часть ответственности на кого-то ещё.

– То есть?..

– А что тут непонятного?.. Правду преподнесут на блюде, сила воли – рудимент. Всегда есть ощущение присутствия внутри кого-то, или как в этом случае – чего-то, несоизмеримо большего, чем ты сам… Ординатор – это заменитель Бога из головы женщины.

Судя по гладкому, будто восковому лицу Бёрда, он крепко задумался над сказанным.

– Deus caput mulieris… – пробормотал он негромко.

– Что, простите?..

– Ничего, господин Ганич… – отмахнулся Майкл.

Леонид Львович поджал тонкие губы, но смолчал. По лицу Бёрда он понял, что тот не имел ни малейшего умысла его обидеть. Но всё же. После Ганич не поддерживал разговор, сводя всякую попытку американца вновь его начать к односложному ответу.

– Вот вы!!

Ганич вздрогнул, Майкл чуть не поперхнулся водой – на пороге кают-компании возник Трипольский с видом Николы Теслы, который только что удачно завершил опыты по беспроводной передаче электричества на большие расстояния.

– Да, вы, – он в два шага очутился рядом с Бёрдом и ткнул в него пальцем. – Пусть вы – синтетик!

– Что-о?!. – бледнея, Майкл медленно поднимался из-за стола.

Ганич не на шутку перепугался за Фарадея. Вид у перекошенного лицом американца сделался такой, что незадачливому юнцу впору было либо бежать, либо скорее давать объяснения. Трипольский выбрал второе.

– Предположим! Предположим, что вы – синтетик, – как ни в чём не бывало договорил он после непозволительно длинной паузы.

Майкл заморгал. Быстро-быстро, будто что-то попало на радужку.

– Но он не может быть синтетиком… – робко вступился за Майкла не менее растерянный Ганич. – Он же кушает и выглядит как мы… Воду… пьёт… солёную…

– Ха! Вот тут вы неправы! Внешний вид и подражание, пусть даже очень точное, не делают его человеком! Пресловутый и примитивный тест Тьюринга мне ещё приведите в качестве аргумента!

– Какая муха вас… – сдавленно просипел Майкл.

– Я пришёл к выводу, что изолировав арсенал, мы не решили проблемы, – заявил Трипольский, поперёк плюхаясь в кресло. – Что синтетик может быть среди нас! Ему не нужна кровь! Мозг его – не мягкий студень в костяной коробочке! И внутренние органы покрепче будут! А это значит, он легко мог перенести полёт непосредственно на борту «Герольда»!

– Но, постойте, я… – Майкл вновь обретал голос и способность рассуждать. – Я же… ЦУП, погружение, «прыжок»… Да я ж рядом с вами пробудился! Да и вообще, какого чёрта я оправдываюсь?! Скажите, вы сумасшедший?..

Последняя фраза была ушатом ледяной воды. Трипольский, точно вынырнув из какой-то своей личной реальности, теперь выглядел как тот пёс, что не дотерпел и нагадил у самых дверей – виновато, обречённо и смиренно. Он сделался жалок: неуклюже ворочаясь, сел в кресле прямо, обхватил заметно трясущимися рукам и голову и сник. Ганич и Бёрд переглянулись – они не ожидали столь разительной перемены.

– Как вы вообще додумались-то?!. – точно догадываясь о чём-то, первым спросил обвинённый в синтетическом происхождении.

Фарадей что-то пробубнил. Потом, видимо, понял, что сказал нечётко, и повторил:

– Алан Макленнор…

– И вы до сих пор верите?! – поразился Майкл. Его негодование как рукой сняло.

Алан Макленнор – чуть ли не самая большая удача пропагандистской машины Альянса. Его имя было окутано тайной почти мистической. Макленнора не раз сравнивали с Теслой, он был обласкан журналистами нейтральной Европы настолько, насколько это вообще можно представить. Неудивительно, ведь в том и заключалась немалая доля пропаганды. Учёный, якобы, создал совершенный ИИ и облёк его не менее совершенным телом, копирующим человека внешне и в некоторых основных принципах жизнедеятельности.

Но вскоре после окончания войны, следуя букве пакта «Доброй воли», стороны раскрыли множество своих секретов. В их числе очутился и Алан с его, якобы, совершенным искусственным человеком. То оказался умелый проект, фальшивка, дезинформация с целью отвлечения определённого ресурса Союза на противодействие «изобретениям» великого Макленнора.

– Если вас не убедили признания официальных лиц… – вкрадчиво, почти как с ребёнком, продолжал Майкл. – Может тогда вы поверите мне, полковнику бывшего ЦРУ? Во время бойни, что мы с вами устроили, я отвечал за некоторые проекты… в том числе я достоверно знаю и о «человеке Макленнора». Его никогда не было, Алексей!

Трипольский теперь и правда походил на разочарованное дитя. Резким движением он вытер с глаз накопившиеся слёзы. Глубоко вздохнул. Посмотрел на Ганича. Покосился виновато на Бёрда.

– Приношу свои извинения, – он встал и, взяв со стола причитающуюся ему порцию хлебцев, снова направился к лаборатории. – Со мной такое бывает. Редко. Но… Простите, в ложь про мистера Макленнора я не верю!

***

Рената вся светилась, стоя у работающей электроплиты. Ей очень нравилось готовить. На Земле этого почти не приходилось делать, ведь она жила одна, а много ли надо себе-любимой?

Питательная смесь представляла собой кремового цвета муку, не очень аппетитную на вид, если из неё просто сделать кашицу. А запечёные хлебцы – очень даже ничего. Помимо основных белков, углеводов и жиров, в её составе было ещё множество необходимых организму человека микроэлементов и соединений.

Рената месила тесто самоотверженно, не обращая внимания на боль в мягких ногтях, которые за ночь неплохо затвердели за счёт низолиновых пластырей. Хлебцы – это только начало.

Открылась переборка, и в камбуз вошёл Майкл Бёрд с пустой пластикой посудой, которая и испачкаться-то толком не испачкалась.

– Вон туда, пожалуйста, – указала ему Виктория. Майкл прошёл, поставил использованные тарелки и стаканы из-под воды, но уходить не спешил.

– А вы, кажется, австрийка?..

– Да… – кивнула Вика. – Надо же! Как вы узнали?

– Ты только говоришь по-русски, – Рената постаралась сказать так, чтобы шутка вышла очевидной. – Но думаешь по-прежнему по-немецки.

– Как?! А разве не только ты можешь?!. Подожди-ка…

– Успокойся, Вик, я пошутила, – вынужденно пояснила Рената, – И я не могу так вот просто слушать мысли, это байки. Ни один психосервер не может. А товарищ Бёрд, – она свернула глазами, с ног до головы оглядывая американца, – вообще не имеет в голове лишнего груза. Я имею в виду Ординатор, естественно.

И продолжила мять и давить неподатливое тесто. Только вот то ли оно стало туже, то ли Рената выплеснула накопившееся… Опять навалилось сожаление за сказанную колкость. Где её манеры? Нельзя ж так вести себя с представителем другой страны! Нельзя, даже если ну очень хочется. Даже если представитель этот – янки.

– Прошу извинить меня, Майкл…

– Да ничего! Я привык. Я же – страшный американец. Тот самый жуткий тип из-за океана с татуировкой дяди Сэма на плече и звёздно-полосатым флагом за пазухой. Это всё самое обычное дело, капитан Неясова. Можете не тратиться на извинения.

Ренате сделалось по-настоящему стыдно. Она перестала мять тесто, собралась с мыслями и обернулась. Вика всё это время, оказалось, смотрела на неё.

Внезапно Рената ощутила себя чужой в этом отсеке. На то не было явных причин, да и неявных тоже – ни взгляд, ни движения, ни мимика американца и австрийки не давали ни малейшего повода. Неужели и вправду порой можно было ощутить эмоции других космопроходцев?..

– Вы меня тоже извините, Рената Дамировна… Я не должен был говорить этого, – укорил себя Майкл.

– Так и начинаются войны… – Виктория посмотрела то на одного, то на другого.

– Нет. Так они заканчиваются…

Сколько длилось молчание, сказать сложно. Камбуз челнока на далёкой планете внезапно стал отражением сути потрясшей Землю трагедии: друг напротив друга стояли представители разных цивилизаций, почти не обременявших себя взаимопониманием, а между ними – третья сторона, не пожелавшая на этот раз поддерживать кого-то и вступать в самоубийственное противостояние.

– Я помню конец войны… – вдруг заговорила Виктория, – Двадцать девятое апреля… Сети тогда у нас уже не было, кругом говорило радио, как в фильмах про далёкую страшную Вторую Мировую… По радио сообщили, что война окончена. Мой сосед Демис, грек, помню, плакал тогда, бегая по разбомбленным улицам Граца, махал руками и кричал: «Пасха! Пасха!». Двадцать девятого апреля две тысячи сорок пятого года была православная Пасха… Мне тогда исполнилось десять лет, – Виктория помолчала и вдруг спросила, – Майкл, а у вас есть дети?

– Конечно, – с нескрываемой гордостью ответил американец, его лицо расцвело при одном только упоминании. – Трое: Джастин, Сэмюэль и Клара.

– Клара?

– Достаточно нетипичное имя для американки, согласен. Хотя, встречались и пооригинальней. Супруга, Тэсс, очень любила одну писательницу… Кстати, украинку, эмигрировавшую в Штаты.

– И кто же эта писательница? – спросила Рената.

– Я не помню точно, – пожал плечами Бёрд. – Не стану голословить. Никогда не интересовался фэнтези… Помню только что публиковалась она под мужским псевдонимом.

– Где сейчас… ваша семья? – осторожно спросила Рената. Она очень боялась услышать, что, как и у миллионов других людей, семья Бёрда погибла в безумии остервенелой бойни.

– Джастин, наверное, сидит перед интервизором дома и ругает выбранного президента, – усмехнулся Майкл, смотря куда-то перед собой, точно там он прекрасно видел всех, о ком говорил. – Угораздило же его стать демократом и бездельником одновременно! Сэм совершенно точно нянчит Нэнси, мою – страшно сказать – внучку… Недавно поступил в университет, но, чувствую, не вытянет такой нагрузки. Клара может быть только в одном месте – на мотодроме. Большая часть седины на моей голове – её заслуга! Отрастёт – увидите.

Седина как-то не вязалась с внешним видом Майкла. Оно и понятно: свежее, подтянутое лицо американца заставляло засомневаться в его возрасте. Женщины улыбались, то и дело переглядываясь. Только Ренате улыбка с каждой минутой давалась всё тяжелее…

– А супруга? – кокетливо спросила Виктория.

– Мы развелись, – ответил Майкл непринуждённо. – После войны я стал другим, она изменилась… Мы решили не мучить друг друга, поэтому…

Вика уже откровенно умилялась, завороженно глядя на Бёрда. Рената не выдержала и отвернулась. Ей было немного стыдно за то, что она не могла справиться со своими чувствами. Стыдно перед Майклом, перед Викой, десятилетней девочкой бегавшей по шрамам военных действий, оставленных на теле нейтральной Германской республики. Стыдно за то, что так и не смогла простить смерть своему десантнику…

Рената видела войну изнутри. И не просто выросла в условиях войны, а принимала непосредственное участие. Вступила в неё шестнадцати годов отроду, войдя добровольной медицинской сестрой в залитый криками военный госпиталь. Там были только солдаты и офицеры Союза. Рената помогала спасать жизни воинам только одной стороны, но на то была просто воля провидения. Ничего не изменилось бы, окажись она по другую сторону фронта, где вопли в лазаретах расщеплялись на англоязычное многоголосье с примесью других языков Старого Света.

Для неё не было ни малейшей разницы на каком языке окровавленный солдат зовёт свою мать…