Читать книгу Усташские лагеря смерти в Независимом государстве Хорватия в 1941–1945 гг. - Никита Леонтьев - Страница 2

Дорогой читатель!

О Второй мировой войне написано огромное множество книг. В этом нет ничего удивительного, так как эта тема остается актуальной и по сей день. Историческая и художественная литература по этой тематике регулярно дополняется и расширяется за счет новых произведений, которые пишутся авторами во многих странах мира. Особый интерес Вторая мировая война и все, что с ней связано, вызывала и вызывает у российских читателей. И кажется, словно уже не осталось такого явления или эпизода из этого периода истории, о котором бы не рассказывалось подробно на страницах учебников и романов, в газетах или научных статьях. Но они есть. Эта книга – рассказ об одном из таких явлений.

Наверное, каждый из нас знает о том, как в годы Второй мировой войны фашисты устраивали концентрационные лагеря для своих пленников. Там их заставляли работать в нечеловеческих условиях, там их пытали, морили голодом, массово уничтожали. Такие названия, как Бухенвальд, Освенцим, Дахау, Треблинка по праву наводят ужас на любого, кто когда-либо читал или слышал о них. Но мало кто знает, что в те годы существовала страна, в которой также устраивались лагеря смерти, ужасы которых не уступали, а то и превосходили ужасы немецких лагерей. Имя этой стране – Независимое Государство Хорватия.

Это государство образовалось весной 1941 года на развалинах бывшего Королевства Югославия, оккупированного немцами и итальянцами. Независимое государство Хорватия, или НГХ, с одобрения Гитлера и Муссолини основали хорватские националисты-радикалы – усташи – во главе с вождем («поглавником») Анте Павеличем. В состав НГХ, помимо собственно хорватских земель, входила практически вся Босния и Герцеговина. Таким образом, в новообразованной стране проживали представители сразу трех народов (и одновременно конфессий): хорваты-католики, бошняки-мусульмане и православные сербы. Ни один народ не был в явном большинстве в целом по стране. Так, сербы жили и в хорватских регионах, и в Боснии и Герцеговине; там же, в Боснии, жили (и живут до сих пор) боснийские хорваты.

Лидеры усташского движения во главе с Павеличем разработали и приняли государственную программу, одно из важнейших мест в которой занимало решение национального вопроса. Бошняков решено было причислить к хорватскому народу, их даже называли «цветами хорватства». Сербов же, считавшихся усташами «низшей расой», планировалось разделить на три части: одну треть обратить в католичество, вторую изгнать, третью – уничтожить. Таким образом, геноцид сербов стал неотъемлемой частью государственной программы НГХ.

Для этих целей в стране начали открывать распределительные и концентрационные лагеря. Впрочем, сами власти называли их «рабочими». Туда отправляли сербов, евреев, цыган, бошняков и даже хорватов, недовольных режимом Анте Павелича. Отправляли и просто всех, считавшихся «нежелательными элементами» – коммунистов, антифашистов и им сочувствующих. Национальная принадлежность в этом случае не играла роли – пленными лагерей НГХ были русские, белорусы, чехи, словаки и даже немцы.

Некоторые лагеря открывали немцы и итальянцы, полностью их контролируя. Такие лагеря по своему укладу и распорядку ничем не отличались от лагерей Германии и Италии. Другое дело – лагеря, основанные усташским правительством НГХ. И внешне, и даже по структуре управления они могли напоминать немецкие (по образцу которых, в общем-то, и создавались). Но реальное положение дел в них было совсем другим. В усташских лагерях не было ни немцев, ни итальянцев – весь управленческий аппарат был представлен усташами.

Поскольку многим усташам, особенно молодежи, с детских лет внушали ненависть к сербам и вменяли в обязанность уничтожать их любыми способами, жизнь пленных усташских лагерей была настоящим адом. Усташи соревновались друг с другом в том, кто убьет больше пленных в день, или в том, кто придумает больше способов пытки или убийства. От зверств и мучительной смерти не были избавлены ни женщины, ни дети – даже новорожденные и грудные младенцы. Известны случаи, когда немецкие или итальянские солдаты и офицеры спасали пленных от усташей, не в силах наблюдать подобное обращение с людьми.

…К сожалению, тема усташских лагерей в нашей стране не получила широкого распространения. Тому есть минимум две причины. Первая – советских военнопленных туда не отправляли. Вторая – в послевоенной социалистической Югославии эта тема оказалась под запретом в рамках тогдашней политики «братства и единства». Считалось, что упоминания о лагерях смерти, устроенных усташами, могут нарушить хрупкое равновесие и помешать строительству дружбы между хорватами и сербами. После распада Югославии в 1991 году говорить и писать об этом начали только в Сербии, куда переехали на постоянное проживание и многие сербы – бывшие пленные усташских лагерей. В новой независимой Хорватии после 1991 года начал процветать ревизионизм, восхваление усташского движения, появились его последователи – их можно назвать неоусташами. О лагерях смерти начали говорить как о «рабочих», а число их жертв – сводить к минимуму.

Работая над этой книгой, я поставил себе задачу – показать российскому читателю по возможности широкую и достоверную картину, описывающую усташские лагеря. Информации такого рода на русском языке практически нет. Насколько мне известно, в русскоязычной литературе в принципе нет книги, в которой бы систематически описывались усташские лагеря. Подчеркну, что предлагаемую мной книгу нельзя считать учебником истории – по причине того, что факты в ней разбавлены значительным количеством допущений и гипотез. При этом как-либо подтвердить или опровергнуть их в наши дни попросту невозможно. Дело в том, что усташи старались не оставлять следов своих преступлений: так, ямы в горах Велебита, куда сбрасывали еще живых узников, потом бетонировались или закидывались камнями, что сделало невозможным извлечение останков и их подсчет. В последние месяцы войны, когда поражение Гитлера уже было лишь вопросом времени, усташи расформировывали лагеря, уничтожая всю документацию, стирая бараки с лица земли. Пленных же массово уничтожали, а затем либо сжигали, либо сбрасывали в реки.

…В мае 2018 года мы с другом посетили мемориальный комплекс на территории некогда крупнейшей системы усташских лагерей смерти – Ясеновца. День был солнечный и теплый, почти жаркий. К мемориалу вел широкий дощатый настил. Слева от нас, возле озерка, располагалась плита-путеводитель по территории бывшего лагеря: она словно бы повторяла форму окрестностей в миниатюре. В глаза бросалось явное стремление устроителей комплекса скрыть как можно больше следов былой деятельности лагеря. Кроме плиты (которую тоже еще нужно было найти) – ни таблички, ни указателя. Только мемориал и зеленый холм с букетами цветов у подножия. И сонная тишина весеннего дня.

Когда мы вошли под каменные своды мемориала, изнутри повеяло прохладой и… гнилью. Дощатый настил, ведший к мемориалу, заходил и внутрь, но там его доски из-за отсутствия солнца и высокой влажности почти совершенно прогнили. Они с мягким скрипом пружинили под ногами, и ходить по ним было откровенно неприятно. На противоположной от входа стороне, на дощатом сгибе, была установлена табличка с четверостишием из поэмы хорватского поэта-антифашиста Ивана Горана Ковачича «Яма». Я перевел его на русский язык:

«Где же блеск стекла, куда же счастье дели,

где ласточки гнездо? И что же сад затих?

Где же стук знакомый колыбели,

и в луче солнца рой пылинок золотых?»

Рядом лежали памятные венки, многие – с национальными флагами, так что было видно, приезжие из каких стран их возложили. Тут были венки из Нидерландов, Германии, Испании, Австрии, Хорватии, Сербии, России…

Возвращаясь обратно, мы направились в сторону музея. Где-то на полпути нам встретился любопытный экспонат – поезд, очевидно из тех, которыми перевозили пленных. Окна вагонов были забраны колючей проволокой.

В своей книге «Ветер с Балкан» я достаточно подробно описал наш визит в Ясеновац. По итогам осмотра мемориала, музея и окрестностей у меня создалось впечатление, что власти очень хотят полностью скрыть все следы лагеря – но не могут этого сделать. И это понятно. Невозможно стереть память о месте, где за четыре года были уничтожены сотни тысяч людей.

…Как я уже писал выше, в современной Хорватии набирают популярность ревизионизм и новые последователи усташского движения. Чтобы получить представление о текущем положении дел в этом смысле, в апреле 2019 года я начал переписку с Игором Вукичем – хорватским историком-ревизионистом, основателем локального Товарищества «Ясеновац», автором книги «Рабочий лагерь Ясеновац».

Позицию И. Вукича полностью характеризует одна-единственная фраза из его ответа, который он прислал мне по электронной почте:

«Наши исследования направлены на то, чтобы получить картину событий, происходивших в лагере в Ясеновце, при этом количество жертв для нас сугубо вторично».

Чтобы понять, насколько популярна сейчас в Хорватии такого рода позиция, я вступил в переписку с Хрвое Класичем, профессором Загребского университета. Он известен своими антифашистскими взглядами, его даже приглашали в Сербию, в Нови-Сад, читать лекцию по Второй мировой войне – что само по себе является удивительным случаем.

На мой вопрос о Вукиче профессор Класич ответил следующее:

«Он непопулярен. Игор Вукич и его соратники – ревизионисты, отрицающие холокост и геноцид. Таких „ученых“ достаточно в каждой стране. Просто здесь их голоса слышны чуть лучше».

Продолжая тему Ясеновца, я не мог не спросить профессора Класича о количестве жертв лагеря. Его ответ практически полностью совпал с моим собственным мнением:

«Думаю, эта цифра – от 80 до 130 тысяч. Точнее мы уже никогда не узнаем».

…В апреле 2019 года я написал письмо посольству Сербии в России с просьбой о встрече. Мне было интересно понять, что думают об усташских лагерях официальные представители страны, которая приютила значительную часть выживших пленных лагерей. Спустя пару недель мне позвонили: «Добрый день! Это посольство Республики Сербия, мы звоним по вашему запросу. Когда вы сможете к нам подъехать? Господин посол хочет с вами встретиться».

Третьего мая меня принял в своем кабинете тогдашний чрезвычайный и полномочный посол Сербии в России – господин Славенко Терзич. Он смог уделить мне около 20 минут, живо интересуясь предложеной мной темой. Ниже – отрывки из нашей беседы.

Автор: У нас в России практически никто не знает об усташских лагерях смерти. О немецких знают все. Поэтому я и пишу книгу для российских читателей, чтобы они узнали.

Славенко Терзич: Да! Об этом мало говорится. Это был ужасный геноцид. Если в немецких лагерях все было автоматически, как на заводе, то там был ужас.

А.: И об этом у нас никто не пишет.

С.Т.: У нас во время Югославии тоже почти никто не писал. Было запрещено. Тито строил идеи «братства и единства», чтобы мы подружились. Поэтому и у нас молчали.

А.: Я хочу это показать. Не только Ясеновац, но и другие лагеря, например, на острове Паг.

С.Т.: Был еще лагерь для детей…

А.: Даже несколько.

С.Т.: Да, несколько… Очень хорошо, что Вы об этом хотите писать. Вы читаете книги на сербском?

А.: И на сербском, и на хорватском. Сейчас у меня первый этап работы – я перевожу на русский то, что считаю нужным. Когда это будет сделано, я добавлю свои мысли по этому поводу…

С.Т.: Да-да! Я скоро улетаю в Белград, возможно, я смогу там найти для Вас еще какую-то интересную литературу.

То, что государственный чиновник столь высокого ранга открыто оперирует понятием «геноцид», говорит о многом. Как и то, что мой аналогичный запрос в посольство Хорватии остался без ответа…

…Уже в процессе работы над этой книгой я поставил перед собой еще одну задачу – лично встретиться и пообщаться с выжившими пленными усташских лагерей. Узнав о существовании ряда организаций, которые в теории могли бы мне помочь, попробовал им написать. Писал, например, в Сербский народный совет Загреба, Музей жертв геноцида в Белграде и некоторые другие организации.

Один из сотрудников Музея жертв геноцида откликнулся на мою просьбу и направил мне контакты Милинко Чекича, почетного президента Товарищества пленных Ясеновца. Я отправил господину Чекичу сообщение, а уже на следующий день от него пришел ответ на электронную почту. В ответе было приглашение в Белград на презентацию книги о бывших пленных и уверения в том, что там я наверняка увижу кого-то из них и смогу с ними пообщаться.

Это было 23 мая. А уже 28 я стоял у входа в Дом армии Сербии, что в Белграде по улице Франзузской, и ждал господина Чекича. Поскольку он писал, что ему 83 года, я ожидал увидеть дряхлого старца с клюкой, а то и вовсе в инвалидной коляске. Было около половины двенадцатого, а ровно в полдень должна была начаться презентация книги «Узники лагерей – сборник воспоминаний». День был солнечный и жаркий – у нас в Москве и в июле-то такие выпадают не часто.

Ко мне подошел пожилой мужчина невысокого роста, плотно сложенный, с ясным и острым взглядом. Твердая поступь, опрятно одет. Ему можно было бы дать лет шестьдесят, максимум шестьдесят пять. Внешне ничего необычного. Вот только глаза… Умный, острый и одновременно добрый взгляд.

– Простите, вы Никита?

– Добрый день. Да.

– Добрый. Я Милинко. Пошли? – и он махнул рукой в сторону входной двери.

Так вот и началось мое знакомство с бывшими пленными усташских лагерей. Внутри Милинко познакомил меня с президентом Товарищества Славко Милановичем. Как выяснилось, в Товариществе есть президент (Славко), почетный президент (Милинко), главный Одбор (управляющий орган из опытных членов), секретарь, а также рядовые члены Товарищества – это и бывшие пленные, и их дети, родственники и даже просто посторонние люди, которым интересны дела Товарищества.

Презентация книги прошла замечательно. Оказывается, в этом (2019) году Товарищество праздновало юбилей – 60 лет непрерывной работы. Славко и Милинко рассказывали присутствующим, что все эти годы члены Товарищества собирали информацию о таких же, как они сами, бывших пленных лагерей – причем не только усташских, но и немецких, австрийских и прочих. Кроме этого, они записывали все рассказы своих товарищей, собирая их в единую базу. С недавних пор они начали ее оцифровывать. Но и это не все – члены Товарищества регулярно проводят совместные занятия в школах на уроках истории, а также выступают на собраниях и конференциях, в том числе и международных.

Когда официальная часть мероприятия закончилась, Милинко познакомил меня с Еленой Радойчич, членом Одбора. Родилась она в 1934 году в местечке Ябланац в общине Новска. Усташи убили ее деда, бабку, отца и четырехлетнего брата, а ее саму отправили в концентрационный лагерь Стара-Градишка. К сожалению, в ходе нашей беседы ее куда-то срочно позвали, и она вынуждена была уйти.

Откуда-то из толпы, то уходившей, то возвращавшейся, вынырнул Милинко, ведя за собой молодую женщину, почти девушку, с веселым и задорным взглядом.

– Елена еще вернется. Мы сейчас пойдем в ресторан. Познакомься, это Ясмина Тутунович-Трифунов. Она историк, работает в Музее жертв геноцида. Пообщайтесь, пока Славко все там готовит, а я пока отойду.

И практически убежал куда-то с энергией, немыслимой для человека своего возраста.

Общаться с Ясминой было одно удовольствие. Когда мы уже собрались идти в ресторан, задал ей вопрос, о котором чуть не забыл ранее:

– На сайте музея Жертв геноцида я видел цифру – 130 тысяч жертв Ясеновца. Это в самом деле ваша официальная позиция?

– Это список тех, чьи личности подтверждены. О ком мы смогли найти хоть какую-то информацию. Конечно же, это неполный список. Мы по мере возможности его дополняем.

…В ноябре того же года я снова поехал в Белград. Меня пригласили на рабочую встречу Товарищества, которая должна была пройти в ближайшую пятницу. А днем ранее у меня была запланирована встреча со Славко. «Выпьем кофе, поболтаем» – выразился он. Я был только «за», ведь в мае мне так и не удалось найти время для обстоятельной беседы.

Седьмое ноября, Белград, квартал Скадарлия. Скрученные безжалостной осенью листья уже устилают улицы и перекатываются под порывами ветерка. Но погода отличная: солнце и тепло, некоторые прохожие – в легких майках и рубашках. Мы со Славко сидим в кафе, пьем домашний кофе и не спеша общаемся. Часть нашего диалога мне удалось записать.

– Когда и где Вы родились?

– Фактически я родился 12 октября 1936 года. Но почему-то по документам у меня написана дата рождения – 10 сентября. Так уж получилось. Мама говорила мне, что на самом деле я родился 12 октября.

Родился я в деревне Млечаница около Меджуводья, община Козарска-Дубица. (Тогда она называлась Босанска-Дубица).

– Как Вы пережили начало войны и попали в лагерь?

– Начну с отца. Мой отец был солдатом королевской югославской армии. Когда началась война, четники настойчиво звали его к себе. Он отказался. Тогда они сняли с него все обмундирование и отпустили на все четыре стороны. Отец в итоге уехал в Славонски-Брод. Там его арестовали и отправили в Германию, откуда он вернулся после войны в родную деревню.

Остальные члены семьи – моя мать, тетка, сестра в возрасте полутора лет и я – летом 1942 года бежали на Козару. Сестра умерла в дороге – не выдержала тяжелых условий в столь нежном возрасте.

Тогда немцы вместе с усташами организовали мощное наступательное движение в этом направлении (знаменитое Козарское наступление). Огромное количество сербских семей, как и моя, бежали на гору Козара, чтобы там хоть как-то укрыться от врага и попытаться уйти на не занятые им территории. Немецко-усташские отряды взяли Козару в кольцо. В окружении оказалось, наверное, тысяч семьдесят… нет, тысяч шестьдесят восемь – шестьдесят девять.

Там, на Козаре, нас защищала Пятая Козарская партизанская бригада. Дважды – в ночь с третье на четвертое и с четвертого на пятое июля 1942 года – они пытались прорвать осаду. Обе попытки провалились: бежать удалось лишь очень немногим, а потери среди партизан были очень значительны.

Пятого июля нас взяли в плен и отправили в распределительный лагерь Церовляни, оттуда нас отправили в Ясеновац.

– На чем Вы туда ехали?

– Шли пешком. Благо, это было недалеко. В том месте, куда нас привели, не было почти никаких построек. Мы жили на голой земле. Иногда я, любопытный мальчишка, бегал в сторону печально известной Цигланы – лагеря Ясеновац №3.

– А что Вы ели?

– С едой было плохо. У матери в сумке было немного кукурузного зерна. Какое-то время оно выручало, потом ели чью-то фасоль. Когда же и она закончилась, мы ели траву и корни.

Некоторые из нас, деревенских жителей, имели при себе сделанные собственными руками предметы быта, украшения и так далее. Они делались с душой, были очень красивыми и изящными. Нам разрешали обменивать их на еду. Пленных подводили к ограждению из колючей проволоки, там они менялись с местными жителями.

– При Вас умирали пленные?

– Конечно. Когда кто-то умирал, его не хоронили. Все тела оставались лежать на месте. Шел такой запах… Теперь я не могу видеть даже мертвую крысу или птицу на улице – сразу начинает тошнить.

– Сколько времени Вы провели в Ясеновце?

– Чуть больше месяца. Да, немногим больше.

– А что потом?

– Потом нас отправили в местечко Банова-Яруга, там мы жили до 1943 года. Затем нам разрешили вернуться в родное село. Конечно, нашего дома уже не было – как и соседних домов. Все Междуводье в руинах. Поэтому мы копали землянки и жили там. Иногда на нас совершали набеги усташи, иногда – конные черкесы. Черкесов мы все очень боялись – они были жестокими кровопийцами.

– Когда Вашу деревню освободили?

– Освобождения, в общем-то, и не было. Тут не было боев за село, не пролегала линия фронта. Просто в конце 1944 года усташи и немцы как-то покинули эти края. Вот так мы и освободились.

– Что Вы думаете о количестве жертв Ясеновца? – Этого мы никогда уже не узнаем. Можем говорить, например, о миллионе, но это не истина. Это мысли. – Знаете, из того, что я читал и что сам видел в Ясеновце, я пришел к выводу, что всего за 4 года существования количество жертв было от 100 до 200 тысяч, не больше. – Если брать сам лагерь – может быть. Может быть! Почему нет? Но если брать окрестные места массовых ликвидаций, уничтоженные соседние села…

– Довелось читать у некоторых авторов, что хорваты-домобраны не были жестоки.. – Это правда! Домобраны были чем-то вроде регулярной армии. Они были нормальными людьми по большей части. Могли помогать беженцам. Усташи же были чем-то вроде особых подразделений, там все было совсем иначе.

…Мы расплатились и собрались уходить. Славко передал мне бумажку с адресом Товарищества: Савская площадь, 9/IV.

– Четыре – это же номер здания? – спросил я, не сомневаясь в ответе.

– Нет, здание там одно. А четыре – это этаж! – шокировал меня Славко.

На следующий день мы собрались в кабинете, который в самом деле был на четвертом этаже. Как мне пояснили, Товарищество только арендует его у СУБНОР-а (Союза товариществ борцов народно-освободительной войны). Вдоль стен стояли шкафы с книгами и документами – все они принадлежали СУБНОР-у. На мой вопрос, есть ли здесь что-то, принадлежащее Товариществу, Славко кивнул на одинокую книжную полку возле окна, плотно забитую документами.

Собравшихся было человек пятнадцать. Из уже знакомых мне – Славко, Милинко и Елена. Была еще незнакомая девушка примерно моего возраста, остальным собравшимся можно было дать от сорока до семидесяти лет. Главной темой для обсуждения была поездка делегации Товарищества в Загреб на детское кладбище Мирогой, которая должна была состояться завтра. Там похоронены дети, умершие в детских лагерях НГХ, а также в городских приютах и больницах после спасения из лагерей. Члены главного Одбора торопливо проверяли документы, уточняли информацию о автобусе, месте встречи, количестве и составе делегации…

Нашлось время и для других дел. Так, например, незнакомую девушку и меня приняли в ряды Товарищества. Я стал первым членом-иностранцем из дальнего зарубежья за все время работы Товарищества. Также нам немного рассказали о том, как прошло заседание Международного комитета по вопросам беженцев и жертв фашизма, состоявшееся 20 и 21 сентября в столице Словении – Любляне. Товарищество на этой встрече представляли, конечно же, Милинко и Славко.

***

Подводя итог вышесказанному, отмечу вот что. Я представляю на суд читателей книгу, которую, будь я ученым-историком, можно было бы написать совсем иначе. Ее нельзя считать учебником, так как она написана не специалистом, а любителем, и вопросов в ней больше, чем ответов. Но ее нельзя считать и художественной литературой, поскольку она повествует о реальных событиях и раскрывает истории и судьбы реально существовавших людей.

Право отнести эту книгу к какому-то жанру – или же не относить – я оставляю читателям. Гораздо важнее, чтобы она вызвала у людей интерес.

В таком случае я буду знать, что писал ее не напрасно.