Читать книгу Бенгардийская история - Никита Олегович Горшкалев - Страница 2

В завязанном узелочком платочке, который Ананд утром спрятал от отца в сумке, он хранил свои молочные зубы. Всё меняется, меняются времена года, сменяют друг друга короли на троне, и, может быть, между сменой власти и сменой молочных зубов нет большой разницы. Ананд собрал двенадцать молочных зубов.

Тигрёнок поднялся на гору. Впереди, далеко за высоким бревенчатым забором, лежал город: разбросанные, как хлебные крошки, дома с этими антеннами и проводами. В высоких каменных домах жили кинокефалы и феликефалы – двуногие, прямоходящие собачьи и кошачьи, в ус не дующие ни о какой искре. И дуть они никогда не будут, потому что искра – одна из бенгардийских тайн, и знать о ней чужакам не положено. А кинокефалы и феликефалы были для бенгардийцев как раз чужаками. Поэтому бенгардийцам запрещалось покидать деревню и тем более показываться в городе. И если какой-нибудь чужак вздумал бы сунуть свой нос в Бенгардию, умудрившись пробраться по тропкам, которые ещё не прибрал себе Малахитовый лес, миновав стену, которую чужаки сами же и прозвали «валом» – кусочек бушующего моря, нарисованный малахитовой краской, этаким заменителем искры, искра для бесталанных бездарей, а стену стережёт какой-то там отряд, вроде нашей королевской стражи, только про тот отряд ходили нехорошие слухи… А о нашей королевской страже слушки не гуляют. Потому что кроме нас, бенгардийцев, о ней никому невдомёк! Короче, если чужак сунется в нашу Бенгардию, через ворота он всё одно не пройдёт, потому что ключ от ворот есть только у истинного бенгардийца, и ключ этот – заветное слово, слово-ключ.

Усевшись поудобнее, Ананд взялся рыть лунки в земле, и в каждую лунку бросал по зубику, припорашивал лунки землёй, сооружая невысокие холмики, а холмики прихлопывал лапой. После чего закрыл глаза, и начались чудеса. Все звуки для него вдруг исчезли: смолк трубный глас дворцовых рогов, закончили песню птицы, перестали греметь стрекозы. Ананд больше не чувствовал холодную землю под лапами, и лишь у его замирающего сердца медленно разрасталось в груди тепло.

Ананд открыл глаза – все чувства постепенно возвращались к нему, будто бы он пробудился ото сна. На его мордашке расцвела улыбка, а в лунках расцвели прекрасные цветы – эдельвейсы. Каждый их лепесток был похож на львиный пальчик, такой же пушистый, белый, а на стеблях – пушок. Цветы были как настоящие, как будто сошли с картины, но среди подлинных трав и цветов эдельвейсы Ананда смотрелись чуждо: представьте себе фотографию, на которую прилепили детский рисунок. Тем не менее Ананд остался доволен, хоть он и сильно устал от своего творчества. Но счастливая улыбка скоро сошла с его мордашки, едва он услышал за спиной противный голос:

– Так, так, так, чем это тут у нас занимается Ананд? Цветочки выращивает?

Голос принадлежал Акилу.

– Да, я вырастил эти цветы из молочных зубов одной искрой, вам-то какое дело! – ответил Ананд.

Братья переглянулись, и на их хитрых мордах уже была наготове желчная усмешка.

– А разве Маниша не говорила, что вам нельзя без её ведома создавать ничего живого? – спросил Фар. Фар во всём слушался старшего брата, был сообразительным и, если бы не брат, из него бы, несомненно, получился добропорядочный бенгардиец. – Вот ты и попался, Ананд, теперь ты будешь делать всё, что мы тебе скажем, а не то!..

– А не то что? – уверенно и нагло спросил Ананд.

– Не то мы всё расскажем Манише! – опешил от такой дерзости Фар, отчего его угроза прозвучала не слишком убедительно, и он прибавил, уже скалясь: – И твоему отцу тоже. Что с тобой сделает папочка, когда узнает, что его паинька-сынок, беленький и пушистенький, нарушил закон Бенгардии?

Страх стать нарушителем бенгардийских законов разжёг в тигрёнке ненависть, а страх быть наказанным – ненависть погасил. И, обречённо вздохнув, Ананд невозмутимо спросил:

– И что вы от меня хотите?

Братья снова переглянулись явно замышляющими очередную пакость взглядами.

– Мы здесь не от скуки по горам лазали, – начал Акил. – Мы ловили змей. Чтобы на занятии попугать девчонок. Завтра мы будем учиться ходить по канату над пропастью. Представь, какой крик поднимут девчонки, если канат вдруг окажется змеёй? Сможешь создать нам, ну… скажем, удава? Но змей должен получиться правдоподобным. Как твои цветочки, – махнул он головой на эдельвейсы. – Иначе девчонки мигом раскроют обман. А мы желаем всласть повеселиться.

– Удава? Живого удава? – засомневался Ананд.

– Ну не мёртвого же! – рассердился Акил. – Нам дохлятина ни к чему. Хотя… нам любой сгодится. Но лучше – живой!

– Но удав – животное, да ещё и змея, а все знают, что змеи очень хитрые. Мне же придётся поделиться с ним частичкой своей души, немаленькой такой частичкой, – опустил глаза тигрёнок, и голос его сник.

– Частичка не часть – ничего, справишься! – зловредно приободрил его Акил, похлопав Ананда крепкой лапой по плечу, отчего тот даже просел. – Но зато представь, как будет весело. Нам будет весело.

– Но я не могу! Меня не просто накажут, меня навсегда изгонят из Бенгардии!

– Ты отказываешься? – зло нахмурился Фар.

– Тогда попрощайся со своими сорняками! – сказал с наглой улыбкой Акил, поставил лапу на головку эдельвейса, намереваясь его растоптать, и уставился на Ананда выжидающим взглядом.

Ананд, понимая, что силой ему своих обидчиков не взять, решил брать хитростью: он моргнул, а белые лепестки эдельвейса лишь на какой-то миг стали чистым серебром, раскалились и обожгли лапу Акила. Акил, скорчив на морде гримасу боли, отдёрнул лапу и вскричал:

– Держи его!

Бежать было некуда: на земле братья добрались бы до него в два счёта, но Ананд был не промах и взмыл в небеса. Чтобы проделать такой фокус, требовалось немного: искра, наклонить мир, взбежать, например, по сосне, прыгнуть с неё, как с трамплина, и не забыть вернуть мир на круги своя. Вне школы полёты над Бенгардией и за её пределами были для несовершеннолетних под запретом, но когда нарушаешь один закон, дальше всегда проще. Пока же Ананд не задумывался над этим, а думал он лишь о том, как оторваться от погони. Тем не менее, всех бенгардийцев с малых лет обучали полётам, чтобы, если им будет угрожать опасность, сбежать в небо или же вести бой с врагом под облаками.

Ананд взлетал всё выше и выше, а Бенгардия всё удалялась и удалялась от него, хижины в деревне становились с коготок, и только королевский дворец не утратил своего величия, сияя золотом бенгардийской вязи и подпирая базальтовыми столбами небосвод. Река Армрама сверху мерещилась всего лишь голубым мазком – она была такой ничтожной и смешной, что над ней, как над всем маленьким и ничтожным, в пору было бы посмеяться. И Ананд посмеялся бы, не будь она для бенгардийцев кормилицей и потому священной. А над священным смеяться нельзя. Ананд даже чуть было не оступился на небесной дороге, рассосредоточившись, потому что его посетила мысль: а наш артифекс, Белая Мать-тигрица, она большая или маленькая? Наверное, она большая-пребольшая, чтобы никто не вздумал над ней смеяться, такая большая, что не описать! И одновременно такая маленькая, что её никто не видел. Но разве так бывает, чтобы кто-то был большим и маленьким одновременно?

Погода сегодня была лётная: облаков – не сосчитать! Ананд скакал по небу что есть мочи: перед каждым облаком приходилось закрывать глаза, представляя его чем-то вроде батута, отталкиваться от него, сжимаясь в пружину, и прыгать к следующему. А облака окрашивались во все цвета радуги и скользили дальше, как отвязанные лодочки. Шерсть трепалась, дрожа диким лесным пожаром, сердце от жесткого бега било красным крылом, а кровь жгла, но тело дрогло от высотного холода. Ананд задыхался, в горле сушило барханами, но темп он сбавлять не думал.

Ананд прыгнул на облако, похожее на трапецию, с него – на облачное плато, чтобы потом штурмовать крутизну облачного высокогорья. Преследователи чинили ему всяческие препятствия: сперва вообразили огненное кольцо, в которое Ананд ловко запрыгнул, и пламя не опалило его. И он тоже применил искру, и облако, оставленное позади, покрылось коркой льда – у Акила с Фаром заплелись лапы, они плюхнулись на животы и скатились с облака, как с горки, но не растерялись и в тот же миг возобновили погоню. Их следующая подлость не заставила долго ждать: немного отстав, Фар встал на облачке-островке, сделал грудь колесом, надул щёки и засвистел с такой отдачей, что его, наверное, было слышно во всей Бенгардии. Облака разнесло по небу, и они поплыли с медлительностью плывущих по воде листьев. Ананд только успевал перепрыгивать с одного облака на другое, с одного – на другое, но до пятого не допрыгнул и повис на нём, зацепившись за него передними лапами и болтая задними. Он понял, что ему не взобраться на облако, но уловил взглядом, как под ним проплывает ещё одно, и упал на него, и оно мучнисто рассыпалось. Из него Ананд сделал у себя за спиной воздушные, перистые крылья, и полетел быстрее и выше, а в его умаявшемся сердце появилась надежда оторваться.

Но крыльям был уготован короткий срок: Акил с Фаром собезьянничали его изобретение и тоже отрастили себе крылья. Братьям не составило труда догнать Ананда, вцепиться когтями и зубами в его крылья и оборвать их. Тот отбился задними лапами, и троица, кувыркаясь в воздухе, покатилась на самое громадное облако. Ананд бросился по нему наутёк, закрыл глаза, а когда открыл, облако под ним обернулось грозовой тучей. Акил с Фаром попятились в ужасе от грозно грызущих, бурчащих, рыскающих, кого бы ужалить, молний, сновавших туда-сюда в сгустившейся тьме.

– Да брось, Ананд! – кричал, ухмыляясь, Акил. – Мы не настолько глупы, как ты думаешь! Ты ещё не умеешь создавать молнии! Твои молнии – жалкая подделка!

– Да, дешёвые фокусы! Ими только чужаков пугать! – поддержал брата Фар и прихлопнул лапой возникшую рядом с ним загогулину света как букашку.

И братья с рыком понеслись на Ананда. Погоня продолжилась. Но продолжалась она недолго: преследователи не отставали от Ананда, шли по его следам с остервенелыми мордами и уже почти сравнялись с ним. В любой другой день Ананд с лёгкостью бы оторвался от погони, но не сегодня – слишком много сил он потратил, создавая из шерстинок – травинки, а из молочных зубов – эдельвейсы. Ананд почти смирился со своей судьбой, но страх, как это часто бывает, обставил рассудок, и тигрёнок растрачивал силы, не заботясь о том, что будет дальше. И, лишившись последних сил, Ананд подбитой из ружья птицей рухнул вниз.

Сознание покидало его, и, падая на землю, он проваливался во тьму. Но если бы в эту минуту Ананд посмотрел на себя со стороны, то увидел, как рядом с ним небо раскроила молния, и мир словно растрескался, и посыпалось цветистое крошево света. Падение замедлилось, полотно света подхватило тигрёнка и мягко опустило в реку, после чего рассеялось без остатка.

Холодная вода вернула Ананда в чувства. Акил с Фаром вытащили его на берег и обступили. На их мордах страх мешался с ненавистью – несуразная гамма чувств. Братья запыхались, они поспешно отряхнулись и высушили себя остатками искры.

– Ты что, умеешь творить настоящий свет? – с напором спросил его Акил.

Ананд, откашлявшись, бессильно поднял на братьев глаза, решил подняться, но сильная лапа снова прижала его к земле.

– Творить свет? О чём это вы? – спросил он у братьев.

– Не свет, а настоящий свет, безграмотный ты! Большая разница. Мы видели, как столб света опустил тебя прямиком в реку. Как ты это сделал? – требовал ответа Фар.

Прикинув, что это его единственная и последняя надежда поскорее избавиться от этих двоих, Ананд решительным голосом ответил:

– Да, я умею творить настоящий свет! А если вы ещё раз полезете ко мне или назовёте моего отца «кузнечиком», я подпалю вам хвосты!

А сам подумал: как это у меня получилось?

Но, как бы убедительно он не говорил, братья ему не поверили, и Акил, жёстче прижимая его к земле, процедил:

– Ты очень устал, маленький Ананд. Мы дадим тебе время передохнуть, но когда наберёшься сил, ты сделаешь нам змею. А за то, что ты обжог мне лапу, я сейчас тебе такую взбучку устрою – век не забудешь! Фар, – приказал он брату, – держи малявку за задние лапы!