Читать книгу Война с готами. Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко - Страница 16

Будучи, в сущности, выходцем из народа-охлоса, проведя детство в незатейливых, порой жестоких играх с солдатскими детьми из африканских гарнизонов; испытав все тяготы военной службы при Юлиане Отступнике и лишь недавно нежданно-негаданно обласканный судьбой, трибун Галльского легиона был не лишен банального мужского тщеславия. За последние годы ему удалось не только несказанно возвыситься над сотоварищами-офицерами (которых он, впрочем, любил и ценил еще со времен Персидского похода, по-братски деля и бурдюк, и шлюшку), но неожиданно добиться расположения принцессы. Пусть не византийки, пусть готки, но ведь – принцессы, дочери легендарного короля Германариха! «Кто еще из командиров провинциальных комитатских легионов может похвалиться подобным!»

Впрочем, тут же Константин Германик вернулся к реальности, вспомнив, что легион ему, пусть небольшой, пусть хоть во Фракии, но еще не дали. И только Митра ведает, доплывет ли он до этого дикого Самбатаса. А главное, вернется ли обратно… И сможет ли, осушив с товарищами кратер кислого вина в доступной всем бане-лутре, снисходительно щуря глаз на полуголых разбитных горожанок, рассказать офицерам историю его жарких ночей с юной готской принцессой.

Погруженный в размышления, трибун вышел во внутренний дворик виллы. Оглянулся в поисках капитана корбиты или слуги-грека. Его внимание привлекла большая статуя из отменного черного мрамора. Дело было не в цене камня. Очевидно, что хозяин виллы мог позволить себе заказать мрамор даже в Греции. Дело было в самой скульптуре. Германик не видывал прежде ничего подобного. Статуя изображала существо с человеческим телом и головой петуха. Две змеи вместо ног. В одной руке странного создания – щит, в другой, занесенной для удара, – длинный бич.

– Абрасакс, – голос за спиной трибуна принадлежал подоспевшему Эллию Аттику. – Бог и повелитель местного подземного мира.

Римлянин повернулся к ученому греку, приняв у того собачий поводок. Цербер, проигнорировав хозяина, вдруг зарычал и попятился, узрев страшноватую статую.

– Ничего себе, – удивился Константин Германик. – Этот Абрасакс даже на пса страх наводит. Как на такого можно молиться?

Аттик пожал плечами:

– Ну, положим, не обязательно поклоняться. Достаточно просто бояться.

По дороге в порт (ольвиополиты, завидя блестящего офицера с громадной собакой скрывались в подворотнях) грек охотно делился знаниями о местных верованиях. Оказывается, чуть ли не за главного бога в Ольвии почитался гомеровский Ахилл. Потомков греков-переселенцев, смешавших свою кровь с сарматами, готами, фракийцами, карпами, спустившимися с Карпатских гор, а то и вовсе незнакомыми варварскими народами, совсем не смущал тот факт, что Ахилл никогда на Олимпе не был, в сонме богов не значился. Наоборот, согласно Гомеру, влачил жалкое существование в царстве мертвых, где его и встретил Одиссей во время своих странствий.

– Благодаря подвижническому подвигу епископа Ария некоторые здесь приняли христианство. Впрочем, большинство из новообращенных – купцы, торгующие с Империей. Наверное, решили, что крестик на груди поможет им избежать таможенных поборов, – подняв полы хитона, сообщил Эллий Аттик, решившись вброд перейти громадную лужу.

Цербер рванулся было за греком, и центуриону стоило немалого труда удержать собственного пса. Убедившись, что Аттик провалился в лужу по пояс, Константин Германик с сухого берега мстительно прокомментировал:

– Не поминай имя Господа всуе.

– А что я такого сказал, – заныл тот, выбравшись из воды.

– Глупость, которая и была покарана в той мере, каковую эта глупость заслужила, – наставительно произнес великолепный римский фицер.

– Недаром твоим первым императором был философ-отступник, – пробормотал бывший актер, выжимая промокшую тунику. – Однако я считаю, что искупал меня в грязной воде местный Абрасакс, изображение которого ты недавно лицезрел.

– Как же! Нужен ему какой-то жалкий лицедей, – пренебрежительно бросил Константин Германик, обходя лужу по узкой пешеходной дорожке.

– Сам по себе, конечно же, я подземному богу не интересен, – охотно согласился Эллий Аттик, поджидая хозяина. – Думаю, что Абрасакс своеобразно поблагодарил меня.

– За что?! – немало удивился трибун, оказавшись наконец на сухом месте. – За что?

– За ночь на вилле, разумеется. Твою ночь на вилле, – уточнил грек. – Ведь это я устроил для тебя встречу с прекрасной Ульрикой. По ее просьбе, правда. Но устроил-то все я: нашел виллу, уговорил капитана раскошелиться, приготовил славную и сладкую баню.

– Вот как? – удивился Германик. – Что ж, если это действительно отвечает истине, ты будешь награжден. Но… постой. А при чем тут бог из Аида?

Эллий Аттик внимательно посмотрел на ромейского офицера. Зримое воплощение мужской силы и личного тщеславия, могущества своего государства, тот стоял перед ним в сверкании нагрудного панциря, опоясанный мечом, с громадным боевым псом на поводке. Ни одного слова не должно быть оспорено, ни одно движение не подлежало обжалованию.

– Боги знают больше нас оттого, что знают будущее, – вздохнул умный грек. – Прошу тебя поторопиться, я обещал капитану корабля, что мы прибудем вовремя. Когда начнется отплыв, мы отправимся вверх по Гипанису.

Поспешая за юрким актером, который, зная город, быстро шел по грязноватым крутым и скользким улочкам старой Ольвии, где иногда приходилось буквально протискиваться между стенами глиняных домов, трибун на некоторое время позабыл о разговоре с Аттиком, глядя больше себе под ноги.

Когда же выбрались наконец в порт, то, к немалому своему удивлению, он обнаружил не знакомую и ставшую уже родной корбиту, а узкое длинное судно, больше напоминавшее большую лодку, причаленное в конце пирса.

На носу этого судна возвышалась монументальная фигура фракийца Тираса, рядом, скрестив ноги, ловко присел на банку для гребца лучник Калеб. Кажется, оба были рады прибытию командира. Фракиец искренне улыбался. Калеб издавал свое обычное «кха-кха!», но сейчас странные звуки явно выражали одобрение.

– Отплываем, великолепный! – радостно вскричал капитан, давая знак гребцам. – Я уж беспокоился, что вы к отливу не успеете. Но, хвала Ра, успели! Значит, отчалим без промедления!

– Постой! – Что-то непривычно и тревожно отозвалось в груди трибуна. – А где корабль?! Где наша корбита?

– Я разве не предупреждал тебя, офицер? – искренне изумился Аммоний. – Корбиту я отослал вместе с другими морскими судами в Византий. А груз, что остался после ночной и весьма выгодной сделки с местными, перенес сюда. Только такое легкое речное судно можно будет вытащить на берег и по смазанным жиром бревнам перевалить посуху, минуя страшные пороги Гипаниса. Согласись, корбиту под силу тащить по земле только слону, никак не нашему экипажу. Да и не приспособлена она для речных перекатов и предательских отмелей.

Константин Германик вовремя вспомнил, что действительно египтянин говорил ему нечто подобное перед визитом к Наместнику. Но разве упомнишь такие детали после ночи с Ульрикой?!

– Погоди! Неужто – все? Сейчас прямо и отплываем? – растерялся ромейский посланник, не привыкший к превратностям походов по воде.

– А мы ждем кого-то? – удивился капитан Аммоний. – Впрочем, смотри, великолепный! В конце пирса, на берегу, кто-то рукою машет! Это же – Атаульф, офицер таможни. Я уже все сполна заплатил! Прикажешь отплывать, пока готы еще чего-то не потребовали?

Германик резко мотнул головой и сам попридержал причальный канат. Лодия качнулась на воде, в пяти шагах от пирса. Тяжело стуча ногами по каменному настилу, к кораблику приблизился слегка запыхавшийся готский офицер в кожаном панцире.

– Хайль, славный римлянин. Хотел на прощание сказать, что никогда не забуду твоей услуги. Твое слово оказалось решающим для Наместника. Я снова в строю!

– Рад за тебя! – Германик, не таясь, ударил правой рукой себя в грудь в римском военном приветствии.

Напряженно следивший за этой сценой капитан, быстро сообразив, что таможня на этот раз явилась не по его душу, радостно заулыбался и, как бы невзначай, попытался отобрать у ромейского офицера причальный канат.

– Не подобает потомкам победителей дакийцев царя Децибала с просмоленной веревкой возиться!

– А почему у меня не спросил разрешение на отплытие?! – Атаульф грозно посмотрел на Аммония. Тот, мгновенно скукожившись, спрятался за мачтой.

Только убедившись, что никого рядом нет, готский офицер торопливо произнес:

– Тебе передали… Сам знаешь кто…

– Кто? – тупо спросил трибун, принимая маленький кожаный мешочек.

Гот его не услышал. Сам отвязал узел от причального крюка, забросил конец каната на борт лодии.

Когда кораблик уже порядком отдалился от пирса, Атаульф, спохватившись, достал из-под доспеха увесистый кулек. Сильно размахнувшись, ловко забросил его на середину узкой кормы.

– Угощение для твоего грозного бойца! Пусть хранит его собачий бог, легендарный подземный Цербер! – приставив руки ко рту, что есть силы прокричал Атаульф.

Подхваченная отливом, лодия быстро отошла от берега и начала совершать сложные маневры, одновременно борясь с сильным встречным течением Гипаниса, ни в коем случае не приближаясь к опасному правому берегу, полному отмелей с подтопленными деревьями. Следовало пройти лиман, который, по словам капитана, тянулся не меньше чем на двести стадий. Как минимум три дня плавания.

Как уже упоминалось, остальные, тихоходные корабли каравана также были отосланы предупредительным египтянином обратно в Византию за новым грузом. «Очень дорогих фруктов, обоюдоострых», – в возбуждении от будущих прибылей, потирая огромный нос, радостно сообщил Константину Германику капитан торгового каравана.

Тот обдумал эту весть и, только получив поспешные заверения египтянина, что, «если надо будет, просто наймем у антов на обратный путь столько лодий, сколько понадобится», кивнул головой.

На первый взгляд преимущества решения капитана казались очевидными. Узкая лодия была более быстроходной, чем морская корбита. В длину она составляла где-то около двадцати шагов, в ширину и глубину шага три. Трибун с удивлением отметил, что корма на лодке отсутствовала, с обеих сторон был заостренный нос, а ее основой – нижней частью – служил тщательно выдолбленный ствол гигантского дерева. Германик, который провел большую часть жизни в пустынных местностях, естественно, не мог разбираться в породах лиственных. Впрочем, это не помешало ему сразу отметить, что основа лодии была намертво, словно осадная башня, наращена крепкими просмоленными досками, сбитыми деревянными же гвоздями. Благодаря этому она увеличилась и расширилась настолько, что хватало места без труда разминуться двум гребцам… Перегнувшись через борт, любопытный офицер увидел толстые связки из созревшего камыша, буквально опоясывавшие лодию, и привязанную бочку, как потом выяснилось для хранения сухарей.

Кажется, капитан упоминал, что на грозном Борисфене иногда поднимаются ужасные ветры, гонящие перед собой коварные волны. «Наверное, камыш дает судну дополнительную устойчивость», – решил Константин Германик. Обрадованный своей смекалке, он перевел взгляд на два громадных весла: на каждом конце лодии.

Зачем сразу два?

Однако и тут трибун Галльского легиона быстро нашел объяснение. В случае возможного столкновения с шайкой речных пиратов или обстрела с суши длинной лодке было бы тяжело развернуться. Шансы на выживание возрастали при возможности стремительного отступления, без длительных маневров. Тем более что на лодии сидели пятнадцать гребцов вдоль каждого борта. Вдобавок к этому – мачта с уже поставленным парусом.

Сухопутный трибун, инстинктивно опасавшийся черной водной глубины, повеселел.

Путь же назад, от Самбатаса, с набранными и проплаченными наемниками-северянами, представлялся ему куда как более безопасным.

Впрочем, Константин Германик решил подстраховаться, вполне резонно предположив, что у купца могли быть еще какие-то тайные намерения.

– А что ты еще задумал посмотреть в Самбатасе? – грозно навис он над Аммонием, прихватив весьма кстати и пса-убийцу.

Бедный египтянин побелел от привычного страха и растерялся так сильно, что даже упустил из виду слово «посмотреть». Не «купить», что было ему привычнее и понятнее, но «посмотреть», что, скорее, естественно для римского офицера-разведчика. От испуга Аммоний и прокололся.

Заикаясь и заискивая то ли перед грозным Германиком, то ли перед свирепым псом, египтянин поведал, что главной его торговой сделкой в Самбатасе предполагалась даже не вербовка наемников. Нет! («Хоть и необходимость последней, да простит его всемогущий Бог христиан, была, без сомнений, очень важна».) Но даже эта торговая операция отходила на второй план и меркла по прибылям в сравнении с главным: покупкой горностая.

– Чего? – спросил ошарашенный ромейский посланник.

Аммоний, лебезя и унижаясь, принялся тем не менее толково и настойчиво убеждать, что шкурки горностая – истинный клад, ценность которого сопоставима разве что со стоимостью «двух десятков девственниц из знатных семей (да где ж их взять без войны?!)». Сами же миниатюрно совершенные, белые-пребелые, добытые в снегах северных стран шкурки горностая шли на подбивку пурпурных мантий самого императора.