Читать книгу Розовый костюм - Николь Келби - Страница 3

В газете рядом с фотографией Первой леди, запечатленной на пляже Палм-бич, была помещена история о том, как в День матери[7] в автобус-экспресс бросили зажигательную бомбу. Министр юстиции США, которого все в Инвуде называли просто Бобби[8], сообщал, что расследование завершено, и обвинял «экстремистов с обеих сторон». Кейт считала, что просто позор – помещать подобную статью рядом с фотографией Супруги П., которая выглядела такой счастливой, проведя уик-энд у озера со своими родственниками, детьми и целой стаей разнообразных собак. По соседству с этой фотографией история об автобусе выглядела особенно мрачно и печально. Кейт ненавидела такие публикации – страшно подумать, что подобные вещи все еще продолжаются, – но ужаснее всего было то, что преступление произошло в День матери. Если бы мать Патрика Харриса, упокой, Господи, ее душу, не помогла ей устроиться в «Chez Ninon», Кейт просто не знала бы, куда податься. Пег Харрис была потрясающей швеей. А ее сын, мясник, отлично умел жарить бифштексы.

Кейт дала продавцу газет десять центов, купив сразу две газеты – уж больно ей понравилась фотография Первой леди, – и сунула проездной в щель турникета. Ожидая своего поезда-А[9], она помолилась про себя за всех, кто ехал в том злополучном автобусе, и за их матерей, а также и за свою мать, умершую совсем молодой, и за мать Патрика Харриса, Пег, которая умерла не так давно, и за Мать-Церковь – просто чтобы помянуть ее добрым словом. И всю дорогу из Инвуда до Манхэттена, до остановки «Коламбус сёркл», Кейт рассматривала на фотографии Супруги П. ее платье. Платье было на редкость удачное и весьма льстило Первой леди, которую щелкнули как раз в момент, когда она собиралась покинуть Флориду на борту № 1 – улыбающаяся, подтянутая, загорелая. На ней был белый шарф и перчатки. Вырез платья заканчивался ровно под ключицами, то есть именно там, где ему и положено было заканчиваться.

Кейт просто упомнить не могла, сколько раз пришлось поправлять этот вырез, чтобы платье так замечательно сидело. Впрочем, усилия портних того стоили. Платье выглядело поистине впечатляюще. И прекрасно скрывало все недостатки фигуры Супруги П. – а их было немало. Кейт, например, считала, что Первая леди «чуточку кривобока». Мясник Патрик Харрис говорил, что людям свойственно воспринимать окружающих в соответствии с их основным занятием. «Я вот всех воспринимаю в соответствии с тем, что они покупают. Миссис Лири, например, – это «кусок свиной ноги с косточкой».

Кейт, хрупкой, тонкокостной, с нежно-розовой кожей, всегда очень хотелось спросить у Патрика, с какой частью свиной туши ассоциируется у него она. Впрочем, она отлично его понимала – ведь и она порой помнила целые семьи только по тому, во что они были одеты; отцы и сыновья в таких семьях носили костюмы почти одинакового покроя, а матери и дочери щеголяли в похожих, как близнецы, купальных халатах, отделанных мехом кролика. И если эти люди не были достаточно знамениты, а их фотографии не появлялись на страницах газет и журналов, то Кейт не смогла бы сказать, как они выглядят на самом деле. В модном доме «Chez Ninon» придерживались строгих правил; каждый знал свое место, и Кейт никогда не покидала мастерской, находившейся в задней части помещения. Примеркой занималась Мейв, а Кейт просто следовала сделанным ею пометкам. Она помнила сложности фигуры каждой клиентки, понимала, где нужно присборить, а где заложить складки, но в лицо ни одну из этих женщин не знала.

И все-таки она их знала, ибо куда важнее знать, что люди о себе думают, кем себя представляют. В осознании этого как раз и заключалась работа Кейт. Стоило этим людям выйти из пеленок, как у них возникала потребность в самой разнообразной одежде – для катания на лыжах, для прогулок верхом, для частной школы, для весенних каникул в Париже. Ну и для того, чтобы позавтракать с любимой мамочкой в магазине «Одежда для четырех времен года» или в твидовом костюмчике «от Харриса» встретиться с другими детьми в Центральном парке.

Стежок за стежком, час за часом – за работой Кейт так живо представляла себе каждый официальный прием, каждый отпуск в экзотической стране, каждый первый бал, словно переживала все это сама. Собственно, это был единственный путь к тому, чтобы вещь действительно получилась. Кейт необходимо было понять, какой именно длины должен быть плащ, чтобы не оказаться слишком длинным, а значит, немодным, а какой тип подкладки следует выбрать для костюма из бельгийских кружев, чтобы в этом костюме не было жарко даже на карибском солнце, но чтобы он при этом не морщил на швах. Кейт было всего тридцать лет, но немалую их часть она просидела, сгорбившись над той или иной тканью и полностью сосредоточившись на работе. Ведь порой платье самого простого фасона требовало сотни часов кропотливого труда. А уж расшитое бисером вечернее платье могло потянуть и на тысячу часов, а то и на две. Но с клиентками Кейт никогда не встречалась.

Когда она вышла из метро на станции «Коламбус сёркл», утро показалось ей похожим на тщеславную, старательно прихорашивающуюся красотку. Бескрайние зеленые просторы Центрального парка были уже чуть тронуты золотом осени. Вокруг парка кружили стаи толстых желтых такси. В ряд стояли красновато-коричневые кареты, запряженные лошадьми; когда Кейт проходила мимо, возницы, готовясь к трудовому дню, как раз украшали головы лошадей венками из пластмассовых цветов. Это были поистине животные-стоики, смиренно воспринимавшие выпавшую на их долю тяжкую участь. Иной раз, правда, они недовольно потряхивали головой или всхрапывали, но никогда не ржали и не лягались. Шоры сильно сужали их кругозор. Кейт любила лошадей. Она выросла в Южной Ирландии, в Кове, на побережье графства Корк, где дикие лошади жили прямо на берегу. Если обращаться с ними по-доброму, да еще и предложить им яблоко, они могли иной раз подпустить к себе достаточно близко, так что на них можно было даже накинуть лассо. А если вести себя достаточно осторожно, можно было даже вскочить им на спину, и лошади галопом несли тебя вдоль самой кромки сверкающего сапфирового моря, и ты, прижавшись к шее коня, слышала, как стучит его неприрученное сердце. В обращении с ними непременно требовались ласка и осторожность. А Кейт как раз такой и была – осторожной и ласковой.

Городские лошади были совсем другими. Они носили шляпы и целый день только и делали, что ходили по кругу. Правда, и сама Кейт делала то же самое.

Я тоже хожу по кругу, цок-цок-цок, думала она.

С улицы модный дом «Chez Ninon» выглядел в лучшем случае неприметно. Он занимал несколько помещений на втором этаже в одном из офисных зданий на Парк-авеню, так что ничего не стоило пройти мимо него – но так, собственно, и было задумано. Осторожность и неприметность были основой бизнеса. Большинство клиентов «Chez Ninon» состояло в списках «Синей книги»[10]; немало было и представителей старинных богатых семейств. Владелицы модного дома, Софи Шоннард и Нона Парк, тоже состояли в «Синей книге». И обе были поистине великолепными плутовками.

Кейт рассказывали, что эволюция мисс Софи и мисс Ноны и их вступление на стезю «художественного воровства» являли собой постепенный процесс, зависевший от спроса и предложения. Почти сорок лет Хозяйки «Chez Ninon», как они себя называли, держали маленький магазин-ателье в торговом доме «Бонвит Теллер», где шили платья на заказ, всегда по оригинальному образцу. Но время шло, и все чаще их знакомые и друзья, состоявшие, как они сами, в «Синей книге», требовали настоящей французской моды, но желательно без французского ценника на платье. И вот, отдавая дань дружбе и соответствующему достойному происхождению, мисс Софи и мисс Нона стали регулярно летать в Париж и в прямом смысле красть там образцы самой модной одежды, представленной на разнообразных показах.

Шанель, Ланвен, Нина Риччи, Карден, Живанши, Баленсиага – показу каждой коллекции этих знаменитых модельеров мисс Софи и мисс Нона уделяли самое пристальное внимание; они впивались в каждую модель цепким взором, а затем опрометью бросались в ближайшее кафе и мгновенно по памяти зарисовывали увиденное. Вернувшись в Нью-Йорк, они воспроизводили на основе сделанных зарисовок штук пятьдесят или даже больше новых моделей, но каждую из них – не более чем в четырех экземплярах. А для особых клиентов, например для Первой леди, предлагались эксклюзивные копии той одежды, которая – как они знали – может вызвать интерес у подобных особ, и, естественно, цена на такие изделия была соответствующая. Не имело ни малейшего значения, с какого модного показа был украден тот или иной дизайн; на готовые изделия Хозяйки всегда пришивали собственный ярлык: «Chez Ninon. Нью-Йорк. Париж». Когда очередная коллекция была готова, мисс Софи и мисс Нона откупоривали бутылку шампанского и ровно в три часа дня открывали двери своего модного дома. Показ коллекции проходил три дня, со вторника по четверг, но обычно все бывало распродано уже в первый день, по принципу «Кто первый пришел, тому и досталось». Но приходили, разумеется, только по приглашению.

Каждый новый сезон Chambre syndicale de la haute couture et du pret-a-porter[11] заставляла «Chez Ninon» платить некий «залог» французским модельерам. Хозяйки всегда произносили слово caution, залог, как «cow-see-on»[12] – им казалось, что сумма и без того чрезмерная, а потому о произношении можно не слишком заботиться. Платить приходилось каждый раз, иначе их попросту не пустили бы на показы. И Хозяйки платили, а уж дальше им никто помешать не мог.

Мисс Ноне было уже далеко за семьдесят, но насколько «далеко», сказать было трудно. Она всегда пребывала в полной боевой готовности, одевалась в те оригинальные модели, которые сама же бесстыдно и скопировала, и на любом знаменитом показе требовала себе место в первом ряду. «Мейси», «Маршал Филд», «Орбах», даже «Бонвит Теллер» – где бы ни происходил показ, мисс Нона, если, конечно, хотела, всегда занимала самое почетное место, которое обычно занимает потенциальный покупатель. У нее были очень острые локотки и вид свергнутой с престола герцогини, так что никто не решался ей отказать. Ее партнерша, мисс Софи, лишь ненамного младше Ноны, обычно тащилась следом за партнершей, извиняясь и с точностью хирурга оперируя своим обаянием южанки. Впрочем, обе Хозяйки не потерпели бы ни малейшей попытки проигнорировать их или не дать им слова. Они всегда были очень точны в своих требованиях и никогда никому не уступали.

«Удивительные и поистине одержимые» – так однажды охарактеризовал их кто-то из редакторов журнала «Вог». А издатель журнала «Харпер базар» Кармел Сноу сочла их самыми «проницательными американскими покупательницами парижской моды». Мисс Нона даже как-то снялась в рекламе лака для ногтей. В общем, это были две очаровательные пиратки, но тем не менее все же пиратки.

К счастью, они никогда не приходили на работу раньше десяти.

Кейт любила раннее утро, когда в большие окна мастерской струился яркий свет, а швейные машины в отделе прет-а-порте еще молчали. Покрытые черной с золотом эмалью громкоголосые звери, они были снабжены допотопным ножным приводом и, перегревшись, частенько обжигали девушкам пальцы и предплечья – а перегревались они постоянно. Швеи из отдела прет-а-порте стояли в «Chez Ninon» на самой нижней ступени; они целыми днями жали на педали своих швейных машин, как на педали органа, успевая, впрочем, и болтать друг с другом, и весело смеяться. У многих волосы были накручены на бигуди в ожидании вечернего свидания; другие стягивали локоны шнурком на затылке, чтобы те не мешали; быстрые глаза и еще более быстрые руки помогали им строчить практически без оглядки. Кейт никогда не могла понять, зачем такой талантливой швее, как Пег Харрис, целыми днями торчать за машинкой и строчить одно за другим дюжины самых обыкновенных платьев, но Пег любила свою работу. «Одевать народ – дело очень даже благородное», – каждый раз говорила она тем, кто спрашивал, зачем ей такая скучная работа. Кейт была с ней согласна, но сама-то она определенно предпочла бы одевать Первую леди.

Кейт бросила газеты на рабочий стол и поставила чайник. С утра она любила выпить горячего чая. Было слышно, как мистер Чарльз разговаривает по телефону за закрытой дверью своего кабинета. Ноэль Чарльз считался «внутренним дизайнером» «Chez Ninon» и непосредственным начальником Кейт. У него были совершенно серебряные волосы, и он был абсолютно безупречен во всем, вплоть до кончиков тщательно ухоженных ногтей. Говорил он с еле заметным европейским акцентом и всегда утверждал, что у него бельгийские корни, но, с точки зрения Кейт, его акцент не был похож ни на французский, ни на немецкий. Внешность у него тоже была невнятно европейская, как и акцент; впрочем, этот акцент вел себя точно хамелеон – он то усиливался, то ослабевал в зависимости от того, с кем мистер Чарльз разговаривал.

Он надеялся вскоре открыть собственный магазин и поговаривал, что ему хотелось бы и Кейт взять с собой в качестве партнера. Это был великолепный план – вне зависимости от его осуществимости. В любом случае Кейт очень нравилось ранним утром сидеть в тихой мастерской, пить с мистером Чарльзом чай и разговаривать с ним о разных важных вещах вроде текущих событий, как полагается культурным людям.

Засвистел чайник. В буфете имелся неплохой запас чая «Barry’s Gold Blend», который Кейт ухитрилась отыскать в специализированном магазинчике в верхней части города. Чай оказался довольно дорогим и, увы, лежалым. Впрочем, даже лежалый «Барри» был лучше любого чая компании «A&P».

Из купленных в метро газет Кейт аккуратно вырезала фотографии Первой леди. Одна предназначалась для ее альбома с вырезками, а вторую она вложила в письмо к отцу – Старику она писала каждую неделю и каждую неделю посылала ему половину своего жалованья, двадцать шесть долларов. Правда, в ответных письмах Старик никогда не упоминал ни о деньгах, ни о вырезках из газет, ну и Кейт никогда о них не упоминала, но все же ей было интересно узнать, понимают ли авторы газетных сплетен, что, например, вот это платье «от Диора» на самом деле к Диору не имеет никакого отношения. Но было удивительно приятно видеть, как кто-то носит «ее» платье – как поворачивает плечи, как склоняет голову, как отражает свет вышивка стеклярусом. Кейт уже довольно давно работала в «Chez Ninon», но когда она видела на ком-то свою работу, в ее душе неизменно возникал трепет.

Мода – это искусство возможного. Кейт очень любила повторять эти слова и ни капли не сомневалась в их правоте. С ниткой и иголкой в руках она чувствовала, что для нее нет ничего невозможного – особенно если это касается Первой леди, потому что у сестры Кейт, Мэгги Куинн, были в точности те же размеры, что и у Супруги П. Кейт ничего не могла с собой поделать: довольно регулярно она превращала родную сестру в «маленькую Жаклин», как ее в результате стали называть соседи. Ничего плохого в этом не было. Сшитые из дешевого муслина примерочные образцы частенько куда-нибудь засовывали или попросту выбрасывали, так что иной раз Кейт приходилось вытаскивать их из мусорного ведра. Мэгги была чуть моложе Супруги П., но цвета им шли одни и те же. И обе были очень хорошенькие – сияющие, как парадный фарфоровый сервиз. Кейт всегда старалась с особым уважением относиться к подобному копированию. И никогда не повторяла все точь-в-точь – если, конечно, ей удавалось с собой справиться. Во-первых, она старалась выбрать другую ткань, хотя порой и сходного оттенка. И к тому, что шила сама, никогда не заказывала подходящих шляп, хотя Шуинн, с которым они вместе работали в «Chez Ninon», – знаменитый, кроме прочего, тем, что всегда ездил на работу на велосипеде, – делал очень неплохие шляпки, не хуже знаменитых модисток.

«Надеть такой костюм – это все равно что махать государственным флагом, – говорила Кейт сестре. – Хотя ты и без флага. Это патриотично».

Кейт считала, что таким способом как бы отдает честь Инвуду, самому северному из примыкающих к Нью-Йорку городков, ставшему для нее приемной родиной. В основном в Инвуде селились выходцы из Ирландии. Они даже Президента считали своим, местным парнем, который здорово преуспел в жизни. И потом Президент даже первое причастие принял в церкви Святой Маргариты Кортонской в Ривердейле, а это уж совсем по соседству, так что он, безусловно, был одним из них.

И хотя лично Кейт находила Супругу П. «чуточку кривобокой», что было связано с ее чрезмерным увлечением прогулками верхом, и хотя до замужества у Первой леди была еще французская фамилия[13], в Инвуде все по-прежнему считали ее представительницей старинного и весьма разветвленного семейства Ли из графства Корк. Мать Супруги П. была внучкой ирландских иммигрантов, решившихся пересечь океан еще во время картофельного голода 1840 года. А Кейт и сама происходила из графства Корк – точнее, из Кова (или Коба, как произносят это название сами ирландцы). Именно там в последний раз бросил свой якорь «Титаник», прежде чем начать плавание через Атлантику; именно пристань Кова видело семейство Ли, навсегда покидая Ирландию. И хотя эти Ли были откуда-то из центральных провинций Ирландии, их родичи и родичи отца Кейт – если, конечно, верить его словам, – были когда-то знакомы. Впрочем, Старик вечно путался в деталях и рассказывал об этом довольно туманно. Так что Кейт любила Супругу П. уже за одно это, что бы о ней ни говорили. Она убедила себя, что Супруга П., несмотря на свои французские манеры, наверняка тоже тоскует по родному Острову. Кейт, во всяком случае, страшно тосковала.

В день отъезда Кейт ее отец пошел в сад и стал кухонным ножом срезать одну за другой красные розы, а потом, словно утратив терпение, и вовсе принялся перекусывать стебли зубами. Он был похож на бешеного пса. От шипов на коже у него оставались тонкие кровавые царапины. Кейт понимала, что пароход ждать не будет. Отец тоже это понимал. Но все срезал, срывал, отгрызал розу за розой – а ведь слишком многое так и осталось недосказанным. Наконец Кейт не выдержала: подхватила чемодан и пошла к калитке.

– Ты можешь засушить их между страницами книги – говорят, это приносит удачу! – крикнул он ей вслед.

Кейт остановилась и обернулась.

Ах, эта его беспомощная улыбка! В руках – целый пук истерзанных алых роз. Старик заранее предупредил, что не пойдет ее провожать. Пристань находилась не так уж далеко от них – всего лишь завернуть за холм и пройти несколько километров по краю глубоко врезавшейся в сушу отмели. Но идти на пристань Старик категорически отказался. Не захотел, и все. А может, не смог, подумала Кейт.

Он уже потерял Мэгги и ее мужа, отдал их многообещающей Америке – и вот теперь уезжала Кейт. Больше у него детей не было, некого было терять.

Отец сунул ей букет растрепанных роз. Густой туман за его спиной скрывал роскошную зелень ирландских лугов, со всех сторон подступавших к дому. И в поведении тумана таилось даже некое милосердие.

– Оставь себе одну, – сказала Кейт. – Когда я вернусь, мы их сложим, и как раз получится дюжина.

– Когда ты вернешься, – возразил отец, – мы посадим новые розы. Твоей матери это понравилось бы. Она бы смотрела сверху, как ты да я копаемся в саду.

И, резко повернувшись, Старик ушел в дом. Он никогда в жизни не покидал родной Остров; у него даже слов для разговора об этом не нашлось бы.

Кейт снова подхватила чемодан. У калитки на дорожку упал лепесток розы. Затем еще один. И еще. Но она уже опаздывала. И не остановилась, чтобы подобрать лепестки.

Так, роняя лепесток за лепестком и волоча за собой чемодан, Кейт сбежала по длинной извилистой дороге на берег, к самой кромке воды, где так любили бродить влюбленные пары, а потом, не сбавляя хода, промчалась по главной улице мимо пабов с настежь распахнутыми дверями, мимо ржавых автомобилей, осевших то на один бок, то на другой, и, наконец, оказалась на пристани. Лавируя в толпе людей, направлявшихся к причалам, и огибая груды багажа, она пробилась сквозь печальную пелену напутствий и расставаний и поднялась на борт судна, ждущего отплытия из гавани, девиз которой был «Statio bene fide carinis», что означает «Самое безопасное место для судов». Вскоре корабль вышел в открытое море, а Кейт все роняла за борт лепестки роз, словно оставляя за собой след, как девочка из сказки, которая, бросая на землю хлебные крошки, думала только о том, что эти крошки помогут ей потом вернуться домой, но, к сожалению, совершенно забыла о существовании кроликов и лисиц.

С тех пор прошло ровно шесть лет, но Кейт казалось, словно прошла целая жизнь.

Она уже почти допила чай, когда мистер Чарльз, наконец, возник в дверях своего кабинета. Ожидая, пока он закончит телефонный разговор, Кейт успела два раза все переставить на рабочем столе и передвинуть фотографии в рамочках сперва слева направо, а потом справа налево; на фотографиях был изображен ее племянник Маленький Майк.

– Я уж думал, что состарюсь с телефонной трубкой в руках! – сердито сказал мистер Чарльз. – Мисс Софи кого угодно способна заговорить до смерти! – На дизайнере был его лучший костюм: серо-голубой, цвета голубиного крыла, жилет, черный в тончайшую полоску пиджак и серые брюки с острыми, как лезвие ножа, стрелками. В руках он держал большой конверт с Президентской печатью. – Как ты думаешь, что это такое?

– Не имею ни малейшего представления.

Неправда, она как раз легко могла себе представить, что в этом конверте: наверняка заказ на самые удивительные и замечательные вещи – от изумрудного бального платья в пол, сверху донизу расшитого искусственными кристаллами, до коктейльного платья из белоснежного шелка с черным атласным бантом. Когда речь шла о Супруге П. и Maison Blanche[14], то и возможности, и бюджет казались поистине безграничными.

– Это практически любовное послание, – сказал мистер Чарльз и вытащил из конверта акварельный набросок, вырезку из журнала «Лайф» с фотографией трех моделей, демонстрирующих один и тот же костюм Шанель, но исполненный в разных цветах и с небольшими вариациями, и письмо от секретаря канцелярии Белого дома.

В комнате вдруг отчетливо запахло духами «Шанель № 5». Статья в «Лайфе» была посвящена возвращению Шанель. Этой даме, знаменитому французскому модельеру, было сейчас примерно столько же лет[15], сколько мисс Ноне, но она, уже выйдя на пенсию, решила вернуться и создать костюм «must have» – то есть такой, который обязательно «должна иметь» каждая достойная женщина из высшего общества. Разумеется, Супруга П. тоже хотела иметь такой костюм.

Как и всегда, делая заказ, Первая леди изобразила свою версию того, как должен выглядеть этот костюм «от Шанель». Она, кстати, была весьма талантливым дизайнером и неплохой рисовальщицей, хотя акварельный набросок и был, пожалуй, излишне прихотлив и эксцентричен. Она нарисовала себя с вытянутой вперед рукой, словно только что держала на растопыренных пальцах тяжелый поднос, который кто-то поспешно убрал. Зато второй рукой она прочно подбоченилась. На заднем плане, как бы нависая над нею, виднелся Maison Blanche. В общем, Супруга П. выглядела как девушка из высшего света, которую вот-вот закрутит ураган истории. Она лукаво улыбалась, ее глаза игриво и зло сверкали. А голову украшала маленькая шляпка-«коробочка», сидевшая почти на затылке – шляпа ничуть не затеняла ее красивое лицо, как это иной раз случается с головными уборами. Подпись под рисунком гласила: «…Если это будет очередная унылая «коробочка», постарайтесь, пожалуйста, чтобы она не казалась украденной у обезьянки шарманщика. Лучше, если эта шляпа и на шляпу-то будет не похожа».

Кейт знала, что в мастерской у Бергдорфа Гудмана появился новый человек, который делает шляпки для всего Вашингтона. Мистер Чарльз говорил, что Холстон – он всегда называл его только по фамилии, – человек чрезвычайно дотошный. Раньше он работал в «Лили Даше». Голова у мастера оказалась того же размера, что и у Супруги П., так что он, по словам мистера Чарльза, примерял на себя все ее шляпки и подолгу любовался на свою работу в два зеркала, желая, чтобы шляпка непременно сидела под нужным углом и смотрелась идеально. Можно себе представить, думала Кейт, до чего у него дурацкий вид в дамских головных уборах, особенно в некоторых, например, в той, которую он создал недавно – летней соломенной шляпке с большим бантом в зеленый горошек. Впрочем, сама по себе шляпка получилась что надо, а только это, собственно, и имело значение.

Если акварельный набросок, сделанный Супругой П., был довольно игривым, то ее инструкции относительно того, как именно должен выглядеть костюм, отличались строгостью. Она страшно увлекалась модой и с ранней юности сама придумывала себе фасоны одежды. В старших классах колледжа она завоевала Prix de Paris журнала «Вог» за лучшее эссе, где, в частности, написала: «Если бы я могла стать, например, всеобщим арт-директором двадцатого столетия и наблюдать за всем с кресла, висящего высоко над землей…» Она всегда уделяла огромное внимание деталям.

– Почему вы называете это «любовным посланием»? – спросила Кейт.

– Потому что Президент хочет, чтобы его жена получила этот костюм. И чтобы «Chez Ninon» помог ей его получить.

Задняя дверь внезапно отворилась, и вошедший Шуинн, разумеется, тут же заметил конверт.

– Ну что, у нас Рождество? – спросил он.

– Да, Рождество, – кивнул мистер Чарльз.

Они всегда так говорили: всегда наступал праздник, Рождество, если они получали заказ из Белого дома.

Шуинн был худенький, веснушчатый, с выгоревшими на солнце светлыми волосами, словно прилизанными коровьим языком. Одевался он всегда одинаково: в тщательно отглаженную белую рубашку из чистого хлопка, черные брюки и черный галстук. Работал он, так сказать, на переднем крае, то есть непосредственно с Хозяйками, однако носил не пиджак, а ветровку, отчего вид у него был такой, словно он просто случайно остановился здесь на минуточку, направляясь куда-то еще. Таких, как Шуинн, Кейт до сих пор не встречала. Он, по всей вероятности, был примерно ее ровесником, лет тридцати, но вполне мог оказаться и значительно старше, и, наоборот, значительно моложе. В отличие от большинства мужчин Шуинн больше любил велосипеды, а не автомобили. Он так много знал о велосипедах, что некоторые девочки из отдела прет-а-порте считали, что он, возможно – из семьи Шуинн, семьи велосипедных магнатов, может быть, даже сын хозяина этой компании. Но Кейт казалось, что Шуинн – это просто прозвище. Она как-то спросила его об этом, и он сказал: «Фамилия Шуинн – в самый раз для велосипеда, а значит, она в самый раз и для меня». Кейт не совсем поняла, что именно он хотел этим сказать, но подобные высказывания были вполне в его духе.

Шуинн числился продавцом, но это было не совсем так. Его официальная должность называлась «стилист», и ему полагалось помогать женщинам подбирать подходящие аксессуары. Однако он и сам очень неплохо умел изготовлять шляпы и даже делал их для некоторых клиенток. Вообще, он был забавный и веселый. А еще Шуинн был католиком, и все это вместе Кейт очень нравилось.

Но ей отчего-то всегда казалось, что в глубине души Шуинн таит некую незаживающую рану или обиду. Глаза у него были серые с зелеными искорками, однако он никогда не смотрел прямо на собеседника. И, безусловно, был очень скрытным. О его прошлом Кейт знала только две вещи: он учился в колледже, где специализировался по истории искусств, но не доучился, потому что его призвали в армию и послали на Корейскую войну[16]. Сам он уверял ее, что только эти две вещи в его биографии действительно достойны внимания.

Шуинн взял рисунок, сделанный Супругой П., и стал внимательно его рассматривать.

– Президент хочет, чтобы она выглядела по-новому, – сказал мистер Чарльз. – Это первое.

– Даже Президент может быть просто влюбленным мужчиной. Кроме того, это, возможно, попытка достигнуть примирения после того, как во время выборов пресса травила его жену за излишнее пристрастие к французским нарядам.

До сих пор все пытались выяснить, кто именно сообщил сотрудникам небольшой газетки «Женская одежда на каждый день», что Супруга П. только за время предвыборной кампании потратила тридцать тысяч долларов на одежду, купленную в Париже. «Оба такие умные и обаятельные, – писали они о будущем Президенте и его жене, – но стремятся выиграть выборы по билетам на показ высокой парижской моды».

Зарплата среднего американца в то время равнялась пяти тысячам шестистам долларов в год, и когда разразился скандал вокруг парижских нарядов будущей Первой леди, миссис Никсон[17] не преминула подлить масла в огонь: постоянно твердила, что президенту США и его жене следует одеваться по-американски, а сама она, например, покупает себе одежду исключительно на распродажах, причем в самых крупных универмагах, где цены и так весьма умеренные.

Сперва Супруга П. решила не обращать на все это внимания, но когда агентство «Ассошиэйтед пресс» процитировало эту статью, все вокруг неожиданно заинтересовались газетой «Женская одежда на каждый день», и скандал стал разгораться. Первой леди тогда пришлось отвечать на всевозможные нападки с помощью эксклюзивного высказывания на «модных страницах» «Нью-Йорк таймс». «Такую сумму я смогла бы истратить, разве что если бы вздумала носить нижнее белье из собольего меха», – в частности, сказала она. За этим последовало официальное заявление центрального офиса избирательной кампании, в котором говорилось, что Супруга П. «очень огорчена незаслуженными обвинениями в излишней экстравагантности и чрезмерном увлечении модой, якобы играющей в ее жизни главенствующую роль». Ситуация развивалась чрезвычайно бурно и вскоре вышла из-под контроля; по всей стране газеты принялись публиковать весьма компрометирующие Первую леди материалы; писали, например, что ее пышные волосы «слишком сильно начесаны, так что прическа напоминает воздушный шарик», а то и что-нибудь похуже. Наконец, газета «Женская одежда на каждый день» извинилась перед Супругой П. и ее семьей и приклеила ей новый ярлык. С подачи этой газеты Первой леди присвоили титул «Ее Элегантность». Осознав, сколько неприятностей и боли незаслуженно ей причинили, в газете поклялись никогда больше ее не критиковать, однако ее имиджу уже был нанесен невосполнимый ущерб. Даже через восемь месяцев после выборов репортеры все еще кружили вокруг Первой леди, точно стервятники, выжидая, когда она снова совершит ту же ошибку.

– Кстати, такой розовый костюм может оказать ей весьма плохую услугу, – сказал мистер Чарльз. – И самое главное – он совершенно французский! А Белый дом к тому же хочет, чтобы мы купили у Шанель право на воспроизведение точной копии этого костюма. И если это просочится…

– Это уже не будет иметь особого значения, – возразил Шуинн. – Костюм будет считаться американским, раз его сошьем мы. Репортерам будет не к чему придраться. Раз костюм будут шить у нас, то этот заказ не лишит работы никого из американцев. И Первая леди сможет преспокойно носить французскую модель, не подвергаясь критике, – для нас это поистине благословенный подарок.

Если Шуинн прав, то это и впрямь было задумано весьма разумно.

В мастерскую, гогоча, как гуси, уже начинали вваливаться остальные работницы. Затем, как всегда с небольшим опозданием, явилась Мейв. Мейв отвечала за примерки. Когда-то она была такой же девчонкой из Инвуда, как и Кейт, но теперь ей давно перевалило за пятьдесят, а она так и осталась старой девой. Естественно, ирландка с волосами цвета стали. Крупная, широкоплечая, почти квадратная.

– У нас что, Рождество?

– Рождество, Рождество, – подтвердил мистер Чарльз.

И Мейв, взглянув на рисунок, который Шуинн по-прежнему держал в руках, заметила:

– Между прочим, эта женщина – отличная рисовальщица. Только, по-моему, самой Шанель этот вариант точно не понравится – уж больно розовый.