Читать книгу Три недели с моим братом - Николас Спаркс - Страница 5

Глава 2

Оглавление

Через два дня после того, как я послал Мике информацию о путешествии, зазвонил телефон. Я сидел за столом в кабинете, сражался с текстом, и, когда я поднял трубку, Мика тут же затарахтел:

– Потрясающее путешествие! Ты знаешь, куда мы поедем? На острова Пасхи и в Камбоджу! Мы увидим Тадж-Махал! Увидим австралийскую глубинку!

– Знаю. Здорово, правда?

– Еще как! Потрясающе! Ты прочел, что в Норвегии мы прокатимся на собачьей упряжке?

– Да-да, я…

– А в Индии верхом на слонах!

– Да, я…

– Мы поедем в Африку! В Африку, боже мой!

– Да…

– Невероятно!

– Значит, Кристина отпустила тебя?

– Я же сказал тебе, что еду.

– Знаю. Но Кристина не возражает?

– Ну, она не обрадовалась, но и не возражала. Это ведь… Африка! Индия! Камбоджа! К тому же с братом! Что она еще могла ответить?

«Нет», например. У них двое дочерей: Пейтон два месяца, Элли девять лет, – а Мика собирается уехать на несколько недель чуть ли не сразу же после первого дня рождения Пейтон.

Однако я был уверен, что Кристина, как и Кэти, понимает – Мика, невзирая ни на что, хочет повидаться со мной, а я с ним. Будучи братьями, мы привыкли полагаться друг на друга в трудные времена, и связь эта лишь крепла с годами. Мы поддерживали друг друга во время личных и эмоциональных кризисов, вместе переживали взлеты и падения. Мы узнали многое о себе самих благодаря тому, что узнавали друг о друге. Братья нередко близки от рождения, но в нашем с Микой случае эта связь поднялась на новый уровень. Его голос будит воспоминания о нашем детстве, его смех неизбежно воскрешает в памяти прошлое.

– Ник? Эй, ты еще здесь?

– Да, просто задумался.

– О чем? О путешествии?

– Нет, о наших детских приключениях.

– В Миннесоте?

– Нет, в Лос-Анджелесе.

– С чего ты вдруг вспомнил о них?

– Не знаю. Просто иногда они вдруг вспоминаются.

* * *

В 1969 году мы уехали из холодных зим Миннесоты в калифорнийский Инглвуд. Отца приняли в аспирантуру университета Южной Калифорнии, и мы поселились аккурат в центре Лос-Анджелеса, в районе, который можно было счесть неблагополучным, – там до сих пор гуляли отголоски расового беспорядка в Уоттсе 1965 года[2]. В обшарпанном многоквартирном доме помимо нас жили всего несколько белых семей, а нашими непосредственными соседями были проститутки, наркоторговцы и бандиты.

Квартира была небольшой: две спальни, гостиная и кухня. Впрочем, после Миннесоты мама наверняка сочла это улучшением. Ей по-прежнему никто не помогал, однако впервые за два года у нее появились соседи, с которыми можно поговорить. Пусть даже они отличались от людей, с которыми она росла бок о бок в Небраске. Теперь она могла пойти в магазин за покупками или просто прогуляться, наблюдая за жизнью других людей.

Обычно дети благоговеют перед родителями, и я не был исключением. Моя мама – белокожая брюнетка с темно-карими глазами – казалась мне невероятной красавицей. Невзирая на суровые условия первых лет нашей жизни, я не помню, чтобы она вымещала на нас свое раздражение. Она была прирожденной матерью и любила нас беззаветно. Можно сказать, мама жила нами. Она улыбалась больше всех, и не той фальшивой улыбкой, от которой по коже идут мурашки, – нет, от искренней улыбки мамы хотелось броситься в ее объятья, которые всегда были для нас открыты.

Отец до сих пор остается для меня загадкой. Из нас лишь он один интересовался музыкой, умел играть на губной гармошке и гитаре и непроизвольно насвистывал, когда нервничал. А нервничал он почти постоянно. Да и немудрено. В Лос-Анджелесе отец погрузился в ту же рутину, что и в Миннесоте: обучение днем и работа по вечерам в качестве уборщика и бармена. Он делал все, чтобы удовлетворить наши основные жизненные потребности. Но даже теперь ему приходилось прибегать к помощи своих родителей и тестя с тещей, чтобы свести концы с концами.

Дома он нередко бывал занят каким-нибудь своим делом и ни на что не обращал внимания. Чаще всего в моих воспоминаниях я вижу его за столом с книгой. Настоящий интеллигент, он был не из тех отцов, которые играют с детьми в салочки, ездят с ними на велосипеде или гуляют; мы не страдали от отсутствия подобных развлечений лишь потому, что никогда их не знали. По отношению к нам, детям, он был кормильцем и строгим воспитателем. Когда мы отбивались от рук – что случалось довольно часто, – мама угрожала рассказать обо всем отцу, когда тот вернется домой. Не знаю, почему нас это так пугало – отец не был жесток в наказаниях. Наверное, мы просто мало его знали.

Жизнь в Миннесоте сблизила нас. Несколько лет Мика, Дана и я дружили только друг с другом, и в Лос-Анджелесе это продолжилось. Мы жили в одной комнате, играли в одни игрушки и проводили время в компании друг друга. По воскресеньям мы смотрели по телевизору мультики и могли часами играть с пластмассовыми фигурками теперь не выпускающейся серии «Ковбой Джонни Вест». Подобно серии «Американский солдат Джо», там были ковбои (семья Вест: Джонни, Джейн и дети), солдаты (генерал Кастер и капитан Мэддокс), преступник (Сэм Кобра) и индейцы (Джеронимо, вождь чероки и Нападающий орел), а также сопутствующие предметы: крепости, повозки, лошади и различный скот. С годами они не раз заменялись на точно такие же: мы играли, придумывая одно приключение за другим, пока игрушки буквально не разваливались на части.

Мы с братом начали постепенно открывать для себя мир за пределами дома, а сестра, как самая младшая, оставалась с мамой. Родители, похоже, наивно верили, что вдвоем нам ничего не угрожает, и позволяли свободно гулять одним еще до того, как мне исполнилось пять лет. Единственное, что они требовали от нас – вовремя приходить к ужину. Поскольку мы соблюдали это правило, ни мама, ни отец не говорили, как далеко мы можем уходить во время прогулки, и мы вовсю этим пользовались. Куда бы ни шел мой брат, я хвостиком таскался за ним, проникаясь глубочайшим обожанием, как к герою. Мы обследовали ветхие дома или навещали взрослых соседок, которые стояли у обочин, завлекая клиентов. Мы могли бесконечно долго наблюдать, как подростки чинят машины на парковках, или сидеть на ступеньках лестницы с какими-нибудь бандитами, пока они пили пиво и тискали своих подружек. Нам это очень нравилось – там всегда было на что посмотреть или сделать, и даже время от времени раздававшиеся в отдалении выстрелы нас не пугали.

Для нас там было не опасно. Должно быть, оттого, что даже преступники знали – мы не только безвредны, но еще и беднее них. А наша семья и в самом деле была отчаянно бедна. Мы росли на сухом молоке, картошке и овсяной каше. До школы я и не знал, что молоко изначально жидкое. Мы никогда не ели в кафе, не посещали музеев и бейсбольных матчей и даже в кино не ходили. Машина, которую отец купил для поездки на работу и в университет, стоила меньше ста долларов. Когда мы пошли в школу, нам покупали пару обуви и одни штаны в год. Когда они рвались, мама нашивала заплатки, и постепенно штаны начинали выглядеть так, будто сразу продавались с наколенниками. Немногочисленные игрушки – в частности деревянные конструкторы «Тинкертойз» и «Линкольн логз», а также вышеупомянутые фигурки «Ковбой Джонни Вест» – нам дарили на Рождество и дни рождения; в магазине мы никогда не выпрашивали у мамы игрушек или сладостей – понимали: бесполезно.

Лишь недавно я осознал, что мы жили за чертой бедности. В то время мы, разумеется, этого не понимали. И хорошо. Мама не потерпела бы жалоб, даже вздумай мы жаловаться – она была ярым приверженцем выносливости, ненавидела нытье, уныние и оправдания и намеревалась искоренить эти пороки в своих детях. Если мы скулили что-нибудь вроде «Но я хочу…», она всегда реагировала одинаково: пожимала плечами и говорила:

– Даже не мечтай. Мы хотим одно, а получаем другое.

От ее понятий о выносливости содрогнулись бы большинство современных родителей. Когда Мика пошел в первый класс, школа, расположенная недалеко от нашего дома, оказалась ему недоступна из-за десегрегации – начиная с 1964 года белые и чернокожие дети учились вместе, и школьников одного района на автобусе возили в школу, расположенную в другом районе. Мике приходилось почти милю идти до автобусной остановки по шумным проспектам и неблагополучным соседским кварталам и срезать путь через свалку. В первый день мама проводила его на остановку, а на следующий день он пошел туда самостоятельно. Через неделю Мика сказал маме, что на углу свалки его подкараулили какие-то большие девочки – из седьмого класса или старше – и забрали деньги на школьное питание. А потом пригрозили побить, если он не будет приносить им по пять центов каждый день.

– Они сказали, что поколотят меня! – Мика заплакал.

Разрешить такую ситуацию можно разными способами. Например, мама могла бы постоянно провожать его до школы или поймать этих девочек и пригрозить полицией, если они продолжат вымогать деньги. Наверное, она могла бы выяснить, кто их родители, и поговорить с ними или найти тех, кто станет подвозить Мику до школы. Или поговорить об этом с кем-нибудь в школе.

Но это была бы не моя мама. Выслушав Мику, она вышла из комнаты и вскоре вернулась со старой жестяной коробкой для завтраков с изображением некогда популярного актера Роя Роджерса. Слегка ржавая и помятая, эта коробка годы назад принадлежала ее младшему брату.

– Завтра мы положим твой завтрак сюда, и если те девочки попытаются отобрать твои деньги, стукни их этой коробкой. Вот так… – Мама вскинула руку, словно укротитель львов, и принялась размахивать коробкой для завтраков.

Мика смотрел на нее во все глаза.

На следующий день мой шестилетний брат пошел в школу со старой коробкой для завтраков. Когда девочки его обступили, и одна из них замахнулась на него, Мика поступил так, как наказала мама.

Ночью, когда мы лежали в постели, он рассказал обо всем мне.

– Я размахнулся и стукнул изо всех сил.

– Ты не боялся?

Он поджал губы и кивнул.

– Боялся. Но я продолжал размахивать коробкой и бить, пока они не разбежались с плачем.

Следует сказать, что те девочки больше никогда к нему не подходили.

* * *

В 1971 году мы снова переехали – на Плайя-дель-Рей, в другой район Лос-Анджелеса. Причина была веской: по ночам выстрелы звучали все ближе, и родители сочли, что на новом месте будет безопаснее, чем в Инглвуде.

К тому времени я тоже пошел в школу, но не в ту, где учился Мика – у нас с ним была разница в год, и его по-прежнему возили в школу на бесплатном автобусе. Ученики в моем классе почти ничем не отличались от учеников из пригородов Айовы[3], а вот Мика был единственным белым в своем классе.

Однако день мы проводили по-прежнему вместе и так же, как в Инглвуде. Двое детей, не боящихся мира, мы шли, куда хотели. В двух милях от дома была гавань, где мы любовались на корабли. Мы влезали на опоры автомобильного моста или столбы линии электропередач в поисках птичьих гнезд. Обследовали заброшенные или обгоревшие дома в поисках интересных вещиц, забытых хозяевами. А через несколько улиц и заборов от нашего дома находилась средняя школа. Вечером она обычно пустовала, и мы играли в ее помещениях: бегали, или прятались, или просто гуляли по коридорам, заглядывая в кабинеты. Однажды мы заметили среди деревьев во́рона и как зачарованные шли за ним, пока он перелетал с дерева на дерево. С тех пор, приходя играть в эту школу, мы искали во́рона и, к нашему удивлению, находили. Окликнув его несколько раз, мы принимались за игры. Вскоре мы начали замечать ворона на деревьях недалеко от того места, где играли. Затем он начал попадаться нам на глаза каждый раз, как мы приходили в школу. Ворон всегда был где-то рядом, и мы поняли, что он следит за нами.

Мы стали кормить его. Бросали хлеб на землю, во́рон спускался и ел, а потом улетал. Постепенно он начал оставаться все дольше, позволяя нам подойти ближе. Мы кормили его сливами, и ворон перестал нас опасаться. Дошло до того, что мы протягивали ему сливу, и он без колебаний подлетал и ел. Мы с удивлением осознали, что ворон стал кем-то вроде питомца, и начали относиться к нему соответственно. Взяв у мамы фотоаппарат, мы сделали несколько снимков крупным планом и, распечатав их, с гордостью показали родным фотографии Черныша – так мы назвали во́рона. Черныш был потрясающим. Черныш был классным. Черныш, как выяснилось, был чудовищем.

Ворон нас интересовал, но мы заинтересовали его гораздо сильнее. Особенно наши волосы. Мы блондины, и наши волосы сияли на солнце, а вороны любят все блестящее. А еще они строят гнезда. Сложив вместе два эти факта, вы наверняка догадаетесь, что произошло дальше.

Однажды Черныш принялся пикировать на наши головы, будто самолет-истребитель, атакующий корабль. Он закаркал, и мы бросились наутек. Черныш полетел за нами. Казалось, его крылья выросли вдвое по сравнению со вчерашним днем; мы бежали со всех ног и кричали. Спрятавшись среди мусорных баков, мы задумались, как добраться домой. В конце концов пришлось рискнуть и выбраться из-за баков. Путь, казалось, был свободен, и мы снова побежали.

Я не мог бежать наравне с Микой и постепенно отстал. Черныш тут же спикировал на мою голову, и я испугался, как никогда в своей еще непродолжительной жизни. Я в панике затаил дыхание и замер. Черныш вонзил когти в мою голову и – что еще ужаснее – начал долбить ее клювом. Его голова ходила вверх-вниз будто нефтяные насосы Оклахомы. Я закричал. Черныш стал долбить сильнее. Удар – крик. Удар – крик. Удар – крик… Ворон будто задался целью продолбить дыру в моем черепе и выклевать мозг.

До моего первого крика брат продолжал бежать – возвращения Черныша он не заметил. Но когда я заорал, Мика развернулся и бросился ко мне, крича, чтобы я спихнул ворона с головы. А я оцепенел от ужаса – даже думать не мог и просто стоял, пока Черныш медленно, удар за ударом, убивал меня.

Разумеется, Мика знал, что делать. Крича и размахивая руками, он согнал адскую птицу с моей головы. Но Черныш продолжал кидаться на нас, и Мика снял рубашку и принялся размахивать ею, будто флагом. В конце концов ворон улетел к деревьям.

По дороге домой мне стало стыдно за свой испуг. Мика ведь не испугался, сразился с Чернышом, боролся, пока я стоял столбом. Я поверил, что Мика может все. Не то что я. Идя рядом с ним, я больше всего на свете хотел стать таким, как мой брат.

2

«Беспорядки в Уоттсе» начались 11 августа 1965 года в пригороде Уоттса при попытке белого полицейского арестовать чернокожего водителя, за которого потом вступились его друзья.

3

Отсылка к этническому составу штата Айова: там более 90 % населения – белые.

Три недели с моим братом

Подняться наверх