Читать книгу Вернись после смерти - Николай Александрович Юрконенко - Страница 11

В начале августа тысяча девятьсот сорок первого года 103-я пехотно-моторизованная гренадерская дивизия Вермахта была включена в 16-ю армейскую группу «Север» и передислоцирована из Франции в Россию, под город Тихвин, где готовилось очередное генеральное наступление на Ленинград. Для того, чтобы дивизия приобрела сокрушительную пробивную способность, командование фронта усилило ее полком «Туле» из знаменитой танковой дивизии СС44 «Тотенкопф»45, прибывшим из-под Вильнюса. Полк должен был в нужное время включиться в боевые действия, чтобы развить и закрепить успех гренадеров.

Доукомплектованная новейшими танками и самоходными артиллерийскими установками, 103-я дивизия, которой командовал неоднократно отмеченный фюрером генерал-майор Рудольф фон Штрамм, в первых числах сентября вступила в бой. Находясь на самом острие удара германских войск, она должна была прорвать русский фронт и при взаимодействии с другими соединениями захватить Тихвин.

После взятия Тихвина, основного оборонительного узла фронта, немцам представлялась реальная возможность выхода через Лодейное Поле на Ленинград, со взятием которого решались сразу две важнейшие задачи: политическая – уничтожение главного идеологического центра СССР, (фюрер называл его большевистским сердцем России). И – военная: Германия получала в своё владение город – крупный промышленный и стратегический объект с выходом в Балтийское море. Что, в свою очередь, лишало советский Балтфлот нескольких баз снабжения и делало его практически беспомощным. Кроме этого, германские войска смогли бы впоследствии действовать против русских в тесном соприкосновении с армией союзной Финляндии.

Но, несмотря на пополнение и усиление, темп продвижения частей 103-й дивизии ослабевал день ото дня. Русские бились насмерть. Каждый населенный пункт, каждый дом, каждый метр своей территории они защищали с невиданной стойкостью и отходили лишь тогда, когда обороняться было уже почти некому. Немецкое наступление никак не могло достичь той фазы, той необходимой силы и стремительности, чтобы перерасти во всё сметающую лавину брони и огня. Не помогло даже и то, что в бой было срочно введёно два дивизиона тяжёлых штурмовых орудий из фронтового резерва. Русские организованно отступили на линию наскоро построенного и недооснащенного минными полями «УР»46, и уже здесь встали в несокрушимую оборону, преодолеть которую германским войскам оказалось не по силам. И если на каком-то участке им удавалось с неимоверным напряжением и большими потерями продвинуться вперед, то через какое-то время русские организовывали ответный удар и восстанавливали прежнюю конфигурацию фронта.

Казалось, что само провидение помогает им: здравому уму было непостижимо, почему из перепаханных вдоль и поперек снарядами и минами траншей, где, казалось, не должно было остаться ничего живого, поднимался такой ливень ружейно-пулеметного и артиллерийского огня, что захлебывалась самая решительная атака. Потеряв около сорока процентов личного состава и техники, 103-я гренадерская окончательно утратила наступательный порыв и перешла к обороне.

Генерал Штрамм был взбешен, он только что закончил крайне нелицеприятный разговор по телефону с фельдмаршалом Йозефом фон Леебом главнокомандующим группы армий «Север». Тот отчитал его, старого вояку, как нерадивого мальчишку, за то, что наступление, которое и без того шло крайне медленно, теперь остановилось вовсе. На слова Штрамма о том, что к русским, вероятно, постоянно прибывают подкрепления, а его дивизия, понеся колоссальные людские потери, не получила взамен ни единого солдата, фон Лееб ответил с сановной презрительностью в голосе:

– Ваша тактическая разведка работает отвратительно, генерал Штрамм! Убежден, что вы даже не знаете, какие части вам противостоят. У большевиков нет и быть не может сейчас резервов, все силы брошены под Сталинград и Москву. Просто их рядовые воины умеют драться насмерть, а военачальники грамотно распределять имеющийся личный состав! – с этими словами фельдмаршал бросил трубку.

Но Штрамм прекрасно понимал, что разговор на этом отнюдь не закончен и над его головой сгущаются тучи: в резерве главной ставки околачивалось без дела немало генералов, готовых заменить любого, споткнувшегося так, как споткнулся он. Несколько успокоившись и поразмыслив над создавшимся положением, Штрамм приказал адьютанту вызвать командира разведывательного отряда дивизии, гауптмана47 Вернера Либиха, сменившего убитого пулей русского снайпера майора Готфрида Хольмана.

Молодой, подтянутый, с отменной офицерской выправкой (он был родом из Восточной Пруссии, из семьи потомственных военных, чьи давние предки служили Германии еще при короле Фридрихе Великом), Либих вошел в помещение временного полевого штаба дивизии, устроенного в просторной и светлой русской избе, выкинул в нацистском приветствии руку вперед:

– Хайль Гитлер! – от резкого движения качнулся и коротко высверкнул граненым лучом «Рыцарский крест», висевший на высокой сильной шее гауптмана на черно-бело-красной муаровой ленте. Этим крестом он был награжден совсем недавно, после успешно проведенной разведывательной операции в советском тылу.

– Хайль, – сдержанно ответил генерал, подавляя в себе вспышку гнева при виде этого, казалось, ничем не обеспокоенного вальяжного офицера. Не предлагая ему сесть, Штрамм заговорил резким высоким голосом, готовым вот-вот сорваться на крик:

– На вашем мундире – орден «Риттер кройц», а в кобуре – именное оружие, гауптман Либих! Думаю, что я поторопился, представляя вас к столь высоким наградам Рейха! Ответьте мне, что вам известно о противнике? Что? Я спрашиваю! В утренней разведсводке нет ни единого слова о каких-либо его перегруппировках. А вся обстановка говорит о том, что они произошли. Вверенное вам подразделение не выполняет своих прямых обязанностей! Вы хоть знаете, чем закончилась сегодня первая атака моторизованного батальона СС «Вестфалия», присланного для того, чтобы наглядно показать нашим лодырям и трусам как надо по-настоящему воевать!

– Я только что вернулся из-под Волхова, господин генерал, и пока не в курсе дел, – ошеломлённо ответил гауптман. Командующего соединением таким разъяренным он видел впервые.

– Атака завершилась крупной неудачей! – Штрамм злобно возвысил голос. – Вас надо расстрелять перед строем этого батальона, Либих, так как работа дивизионных разведчиков равна нулю! Огромные потери «Вестфалии» всецело на вашей совести. Как мне теперь прикажете смотреть в глаза партайгеноссе обергруппенфюреру48 Теодору Эйке? Чем я должен объяснить эти невосполнимые утраты?

– Готов понести любое наказание, экселенц, – проговорил офицер упавшим голосом.

– Что толку с наказания?! – снова взъярился Штрамм. – Этим не вернешь жизнь немецким солдатам. Подразделения были буквально выкошены пулеметами, невиданная плотность огня по сравнению с предыдущими днями! Это говорит о том, что русские усилили на этом участке фронта свои войска. До прихода циклона и непогоды, связанной с ним, авиаразведка докладывала о массовых перемещениях в тылах красных, о их активизации на рокадных и подъездны'х железных дорогах, только один вы и ваши люди пребываете в сладком неведении! Группа русских разведчиков прошлой ночью просочилась к штабу сапёрного батальона и истребила его до последнего человека! Погиб даже командир части майор Эрнст Оберкамп! Это неслыханно! Но именно так должны действовать спецподразделения! Учитесь воевать у русских, Либих, это вам не долина Луары, где в составе роты вы гонялись по лесам за пятеркой «маки'»49 это – Россия! – генерал перевел бурное дыхание, затем, взлетая голосом на самые верхи, продолжил. – Я слышал, что вы весьма преуспели в покере, гауптман Либих, и, как правило, заканчиваете игру победителем. Но вы, очевидно, забыли, что находитесь на войне, только война не покер в компании светских бездельников, а тяжелая грязная работа! Так не пора ли вам использовать свой казуистический ум и лисью хитрость не за карточным столом, а в разведывательной деятельности?

Произнося в запальчивости эти слова и срывая накопившуюся злобу на молодом офицере, Штрамм в глубине души понимал, что отчасти неправ: Вернер Либих считался инициативным и храбрым командиром, ответственно исполняющим воинский долг.

– Я послал три поисковые группы в тыл к большевикам, – возразил гауптман, – не вернулся никто, в разведотряде большие потери.

– Это не оправдание, – постепенно Штрамм стал успокаиваться, овладевать собой. Словно забыв о присутствии гауптмана, он с напряженным вниманием всматривался в висевшую на стене избы огромную карту с четко вырисованными на ее коричнево-зеленом поле красными стрелками ударов по неприступным русским позициям.

Не по-стариковски стройный, высокий и плоский, как доска, шестидесятилетний Рудольф фон Штрамм был идеальным олицетворением офицера старой кайзеровской военной школы. Безупречного пошива мундир со скромным, по-немецки, набором наград, короткая прическа, широкие, поднятые на концах, усы, уставно-шарнирные движения конечностей, строгий взгляд светлых глаз, хорошо поставленный, стального тембра, голос.

– Командование дивизии никогда и ничего не жалело для разведки: необходимое пополнение отряд получит. Но и с вас теперь будет особый спрос, Либих! – наконец заговорил он, упирая свой крючковатый указательный палец в крутую грудь гауптмана. – Да, да, лично с вас! И запомните: если в самое ближайшее время я не буду иметь исчерпывающих данных о противнике, о его тыловых перегруппировках, о прибывших резервах, то вам придется расстаться с офицерскими погонами и отправиться рядовым в штурмовой взвод. Осознайте это, гауптман!

– Яволь!50 – с явным облегчением воскликнул разведчик. Перспектива во мгновение ока стать рядовым, кажется, отодвигалась. По прошлому Либих знал, что командир дивизии слов на ветер не бросает и на расправу весьма скор: нерадивые старшие офицеры теперь командовали ротами и отделениями, некоторые, чином пониже, полегли на бесконечных заснеженных русских полях простыми солдатами.

– Ступайте, гауптман Либих, – генерал заложил руки за спину и сурово посмотрел на разведчика. – И помните: мне нужен «язык». Желательно, чтобы это был офицер штаба. Впрочем, выбирать тут не приходится, постарайтесь добыть хотя бы хорошо информированного капрала. Отправьте в русский тыл опытного командира.

– Опытных командиров, к сожалению, у меня больше нет, экселенц, – буркнул Либих. – Разрешите лично возглавить поисковую группу?

– В таком случае, кто останется за вас?

– Обер-лейтенант Россман.

– А почему его не пошлёте за линию фронта?

– Не имею морального права: позавчера, во время разведки боем, Эдмунд Россман ранен в предплечье, – хмуро пояснил Либих.

– Он что, не госпитализирован?

– Отказался категорически, ранение не тяжелое, пуля прошла по касательной. Проходит лечение без отрыва от службы.

Командующий соединением долго раздумывал, потом принял решение:

– Пусть будет по-вашему, гауптман, действуйте. Контрольный пленный нужен как можно быстрее.

– Яволь! – офицер на миг склонил голову с четким пробором в светлых волосах.

Этой же ночью группа из шести разведчиков, возглавляемая Вернером Либихом, перешла фронт и углубилась в глухие заснеженные леса, стремясь до рассвета выйти в тылы русских частей, обороняющихся на этом участке.

«… А еще сообщаю тебе, сын мой Павлик, что, вскоре после твоего ухода на войну, наш дом, наконец-то, посетила великая радость. Трудно было поверить, но вернулся тот человек, о котором я тебе столько рассказывала… Я его ожидала, никак не раньше, чем через пять лет, но вот он рядом: наш единственный и долгожданный. Горько сожалел о том, что не застал тебя. Случись это, судьба твоя наверняка сложилась бы иначе. Ты понимаешь меня? Уверена, что прекрасно понимаешь, мы ведь всегда очень тонко чувствовали друг дружку.

Сын мой, пока ты находился в учебной части, еще хоть какая-то крохотная надежда согревала усталую душу мою, а сейчас всё так неопределенно и страшно. Теперь ты пишешь уже с фронта, и я понимаю, насколько все стало сложнее… Что ж, воля матери и сила ее любви – не всемогущи, настала пора тебе самостоятельно принимать решения, скоро ведь переступишь двадцатилетний жизненный рубеж. Помни об одном: мы ждем тебя живого и здорового. Ждем каждый час, каждую минуту! Старый адрес забудь, там все закончено, началась новая жизнь. Куда писать – знаешь. Горячо обнимаем и целуем тебя, Павлуша, теперь уже вдвоем».

– Чё смурной, Паха, али новости худые? – рядовой Федор Горяев кивнул на письмо в руках младшего сержанта Борисенко.

– Ошибаешься, новости как раз отличные, – очнулся тот от глубокого оцепенения.

– Дак, а смурной-то чё, спрашиваю?

– Тебе-то, какое дело? – Павел недобро прищурился.

– Да не-е, мое дело – сторона… – Федор яростно начищал замок длинноствольного пулемета, установленного на разлапистой треноге перед амбразурой. – Просто узнать хотел, чё там новенького, в Ерёмине-то, в нашем?

– Не волнуйся, не провалилась еще твоя деревня, стоит.

– А твоя? – Федор внимательнее присмотрелся к напарнику.

Не отвечая, Павел чиркнул спичкой, прикурил плоскую трофейную сигарету, огоньком той же спички поджег письмо. Застывшим взглядом смотрел на бледное пламя, уничтожающее бумажный треугольник.

– Ты чё это письмо-то матушкино палишь? – удивленно спросил его Федор.

– Заткнешься ты, наконец!? – взорвался тот. – Задолбал дурацкими вопросами!

– Вот чё, паря, – нахмурился Горяев. – Сиднем сидеть – хорош, раскрой-ка ишшо один-другой цинкарь да набей лент с пяток. Запас, он сроду не лишний.

– Это ты мне приказываешь, сержанту, я правильно понял? – снова вспылил Павел.

– Дак, а чё ты расселся, быдто у тёшши на блинах? Сам же толковал: я – чишшу оружиё, ты – заряжашь. А стрелям – попеременки.

Борисенко докурил, нехотя поднялся с гранатного ящика, злобно посматривая на Горяева, принялся вскрывать патронную цинку широким немецким штыком. Федор тем временем закончил чистку, выставил на прицеле нужную дистанцию, примеряясь к оружию, повел гофрированным стволом влево-вправо, чуть подвернул валик угломера, потом, навалившись на затыльник пулемета плечом, стал задумчиво смотреть через амбразуру на заснеженное поле, сплошь избитое черными оспинами снарядных воронок. Проговорил тихо, как бы для себя:

– Навряд сёдни ишшо пойдут и так порядком положили. Гансы щас обедают: кофий горячий трескают с жареной колбасятиной, прям – лафа! Даже воюют с-суки по часам.

Павел молча сопел в углу бетонного колпака, возясь с патронной лентой. Снаружи ударили в окованную листовым железом дверь чем-то тяжелым раз, другой.

– Кинь-ка «шмайсс»51, – попросил Федор Павла, и, поймав на лету трофейный автомат, подошел к выходу, спросил, приложившись ртом к пазу люка:

– Каво там ишшо принесло?

–Окрывайтеся, вояки! – раздался знакомый простуженный голос старшины пулеметной роты Камнёва. – Харч прибыл.

– Харч харчем, а пароль паролем! – никак не реагируя на издевательскую усмешку Павла, твердо потребовал Горяев.

– Ну, «гильза», забери вас черти! – в сердцах ругнулся старшина. – Чё кобенитесь, отпирайте, торчим из-за вас на холоду'.

– «Гомель», – произнес Федор отзыв и одним рывком сдвинул рычаг клин-замка. Загородив своей массивной фигурой светлый проем, в дот протиснулся закуржавевший от мороза старшина, вслед за ним спустились двое угловатых, беспрестанно и пугливо озирающихся солдат-новобранцев из хозвзвода. Крайний из них замешкался, зацепившись за что-то полой шинели и Федор по-хозяйски прикрикнул:

– Эй, салабо'н, а ну заползай шустрее, чё воро'тья распази'л, не май месяц, однако!

Когда из термосов в котелки пулеметчиков перекочевала часть наваристого горохового супа, а в порожнюю цинку из-под патронов была выложена солидная порция перловой каши, Камнёв с отцовской заботливостью проговорил:

– Ну, хряпайте на здоровьичко, ребяты.

Борисенко при этом не преминул злобно выругаться:

– Опять «шрапнель», мать их за ногу, этих поваров! То пшённой «кирзой» пичкают неделями, то «шрапнелью», твари!

– Ты жуй да помалкавай, – сердито заметил старшина, снимая с сивых усов ледышки. – Добро хоть это ишшо есть. В Ленинграде народ с сентября голодует, тышшами мрёт. Вот подумай-ка – сутошная пайка хлеба для работяги всего двести пятьдесят грамм, а на ребятишков и стариков дак наполовину меньше. И хлеб то – одни отруби пошти што…

– Слышали про это… – угрюмо сказал Федор и указав на пулемет, добавил. – Ты скажи ротному, Михалыч, штоба кого-нибудь прислал заместо Василия. Уж два дня, как его убило. Вдвоем несподручно в доте работать, заряжаюшший шибко нужон. Када атаки часты', ленты быстро уходют, еле успевам набивать. А тут ишшо этих эсэсов хрен принёс на наш фланг. Отчаянны вояки, в рот имя' ды'шлину! Вчерась один мало не на гранатный бросок сбоку надбежал. Ладно, Паха вовремя заметил да с «ручника» положил, а то б хана… Я ночью сползал, «шмайсс» евонный забрал да патро'нья. – Фёдор кивнул на новенький пистолет-пулемёт. – У того ганса под маскировкой чёрна форма, на френчике крестов – как у дурака цветочков. Герой с дырой, бляха-муха!

– Сказать-то я, скажу лейтенанту, а толку? Ты знашь, сколь народу в роте осталося после утрешнего бою? – удрученно вздохнул старшина.

– Знаю…

– Ну, дак, а чё тогда… – Камнёв, по-стариковски кряхтя, поднялся. – Заклинь-ка дверь за нами.