Читать книгу От Сталина до Горбачева. Воспоминания хирурга о власти в СССР - Николай Амосов, Николай Михайлович Изюмов, Николай Михайлович Бурдули - Страница 7

Грустно закончилось то лето: лежал, читал. Куприн, Арцибашев…

Перед первым сентября приехал в город, прибежал к Леньке и узнал потрясающую новость:

– 9-го класса не будет. Учеников распределяют: кто хочет остаться дома – в механический техникум, другие – в Ленинград, в Ораниенбаум, учиться на лесника. Уже идет запись. Валя записалась. Ты как?

– А ты?

– Я и почти все остаемся. Денег нет в Ленинград ехать.

И я остался, вроде бы по той же причине: знал, как тяжело досталась маме Маруся. Только-только вздохнула – и чтобы опять: да и стыдно было перед Валей. К тому же одеть нечего, очень беден для Ленинграда.

Записался в техникум вместе со всеми. Из нас, школьников, создали отдельный класс, зачислили на второй курс.

Техникум был основан еще в прошлом веке, выпускали механиков. Назывался «Александровское техническое училище».

Теперь индустриализация страны вдохнула новую жизнь: готовить техников для лесной промышленности и электростанций.

«Школьников» стали ускоренно обучать, чтобы догнать основных студентов-«техников». Занимались по восемь часов: математика, физика, химия, механика, черчение. Потом пошли специальные предметы – паровые котлы, машины, турбины. Учили много, но плохо. Была эпоха «бригадного метода»: пять человек вместе готовили уроки, отвечал один от всей бригады.

Зато дали стипендию – 30 рублей! Обедали в столовой, недорого, но жидко и порции малы. Домашние обеды прекратились, все давали по карточкам, хлеб черный, 400 г, а вместо сахара – песок, который я тут же съедал. Не голодал, но и сытым не был. Наедался только у мамы: бюджет ее поправился, когда у детей появились свои получки.

Жизнь менялась на глазах.

Рыночная площадь опустела, частная торговля исчезла. Город быстро расстраивался: мужики перевозили дома из деревень – спасались от колхозов. Культура хирела: прекратились удешевленные спектакли. Открылся торгсин – государство собирало золото и серебро на индустрию. Я в магазин не заходил.

В стране шла тотальная зачистка – арестовывали бывших офицеров, эсеров, меньшевиков, дворян, купцов. Не скажу, что нас, ребят, это сильно трогало: народ все бедный, аресты коснулись лишь нескольких человек.

Моя жизнь значительно изменилась. Валя уехала в Ленинград. Я ее не видел. Тоска осталась, но как-то притупилась. Отболело.

Зато мужская компания расцвела. У Леньки Тетюева открылся музыкальный талант – стал играть на гитаре, мандолине, на трубе в оркестре. Все мальчишки начали курить. Я не поддался, но на «посиделки» ходил. Однако к десяти часам всегда возвращался. Маме писал каждую неделю, но ездить стал реже.

В большом темпе мы проучились почти до нового, 1931-го года.

И тут пятилетка нас настигла: отправили на «ликвидацию прорыва» в лесопильные заводы на север, за Белое озеро. Там остро не хватало рабочих.

Шли пешком, расстояние около двухсот километров. Мороз 20–30 градусов, выдали фуфайки, ватные штаны и рукавицы. Валенки у всех свои.

На Кемском заводе я попробовал рутинную жизнь рабочего и понял классовую ненависть.

Работа была тяжела и однообразна – отвозить доски на вагонетках и складывать в стопы. К обеденному перерыву уже вымотан, а после еще четыре часа тянуть. В общежитие сначала приходил чуть живой. Потом втянулся.

С ужасом представил: если бы так на всю жизнь? Понял, почему культурные рабочие шли в революцию – завидовали. И я бы пошел.

Жизнь большой компании не тяготила. Народ подобрался хороший, не пьянствовали и не хулиганили. Вот только жестоко обовшивели – спали вповалку, мылись редко, дезкамер тогда не было. Без малого четыре месяца проработали, социализму помогли.

После прорыва мы все как-то повзрослели. Я чуть не через день ходил к Тетюевым, девушки приходили, разговоры вели. Ленька собрал струнный квартет. Танцевали. Но не я. Так и не выучился. Комплексовал.

Техника мне понравилась, читал по паровым турбинам, котлам, дизелям. Изобретал машину для укладки досок в стопы. Делал чертежи.

Учились без каникул до июля и сразу же поехали на новую практику, на этот раз под Ленинград, на целлюлозно-бумажный комбинат.

Там снова была тяжелая работа кочегаром в котельной.

Очень хотелось повидать Валю. Ораниенбаум – вот он, рядом, час езды от Ленинграда, только в другую сторону. Уже знал, что она вышла замуж, но все равно хотя бы взгляд. О моей любви, конечно, не знали, но повидать одноклассников согласились. Поехали компанией в воскресение.

Запомнился бескрайний парк, болтовня с приятелями об учебе – они будут лесничими – и короткое свидание при людях с замужней женщиной Валей.

– Все очень хорошо, муж – студент, любит, имеем комнатку в общежитии.

Вот так: «Все прошло, как с белых яблонь дым…»

Нет, не сразу прошло, года два еще болело, девушки не нравились.

После практики был месяц отпуска: мама, диван, книги («книжный червь»).

В сентябре умер отец. Мы работали на разгрузке дров с барж, близко от города: возили на тачках на крутой берег. В обед бригадир сказал:

– Батька у тебя умер. Поезжай хоронить.

Никаких чувств не пробудилось.

Сижу около гроба, смотрю на мертвое лицо, думаю о его прожитой жизни.

Гроб до кладбища несли на плечах. Я тоже нес всю дорогу. На поминках не был, да и не помню, чтобы приглашали. Зато помню (о, подлая память!), как на пути с кладбища купил красный ломоть арбуза – первый в жизни. Помянул.

Ни разу могилу не посещал. Немного места в душе занимал отец, а теперь совсем вычеркнул. А мама плакала:

– Хороший был человек.

С осени меня одного из «школьников» перевели к «техникам»: их предполагалось выпустить досрочно. Пятилетка требовала.

В новой группе я был самый бедный – у меня единственного не было пиджака, его заменял джемпер Маруси. Оглядываясь, скажу – лодырь. Мог бы подработать, сила и время были. Так нет, только книги и треп с друзьями.

Уроки по-прежнему не готовил. Но положение в новом классе завоевал. На девушек совсем не глядел, хотя любопытство (все по Фрейду!) имел. Всю жизнь с ним прожил, с сексуальным любопытством.

Занятия кончились как-то внезапно – послали на практику на полгода, разбросали по лесопильным заводам. Я попал в село Луковец, 12 км от города.

Проходили практику «на рабочих местах». Я – машинистом на паровой машине. Это было интересно и нетяжело. Заработал на тужурку из шинельного сукна и – наконец! – купил полушерстяной черный пиджак, самый дешевый.

Сразу после практики объявили мне и Севке Милославову выписали путевку в Архангельск, на лесозавод имени Молотова. Прибыть 25 октября.

До отъезда был еще отпуск: путешествие с мамой по Шексне и Волге в гости к Марусе. Обратно ехали поездом с заездом в город Арзамас к дяде Павлу, начальнику НКВД, и в Москву на два дня.

Последние недели сидел дома под окном, непрерывно лил дождь, а я читал «Братьев Карамазовых», потом всего Достоевского подряд. Настроение было соответствующее.

Юность закончилась. Счастливая? Пожалуй – да.