Читать книгу Три метра над небом (сборник) - Николай Беспалов - Страница 3

Лето семьдесят восьмого выдалось замечательным, и я решил месяц посвятить пленеру. Решил: уеду в глушь. Туда, где переливаются рыжими волнами поля ржи. Где на лугах ромашки да Иван-чай. Где нет еще над избами жердей с телеантеннами, а ЛЭП-500 далеко. Как и далеки металлический звон железной дороги и зловонный дух автотрасс. И вот я тут.

Степан, которого я слушаю, не стар. Ему пятьдесят три года. Когда началась война, было ему шестнадцать. В армию забрать – не забрали, а в училище военное определили. И стал он воевать в сорок втором уже командиром взвода. Как выжил, один Бог знает. Жизнь взводного на фронте коротка. Ранен был, но легко и на исходе войны с фашистами. Отлежался в санбате и думал: уж домой отпустят. Ан нет. Одели, обули, напоили, накормили и повезли на восток.

Генерал сказал: «Вам предстоит закончить Вторую мировую войну». Мужики поворчали: «Нам америкашки не очень торопились помочь разбить Гитлера». Но русский мужик таков: надо – сделает. Хоть в лепешку расшибется. Степан в лепешку не расшибся. Более того, на Дальнем Востоке нашел себе зазнобу-кореянку. Дошел почти до Сеула. Но об этом говорить никому было нельзя.

Сидим на лавочке вместе. Рядом со мной рюкзак и этюдник. Степан курит свой табак. Когда я предложил ему своих папирос, он как отрезал.

– Уволь! От твоих папиросок одна чесотка в горле.

Поинтересовался об этюднике. Я пояснил, для чего он предназначен.

– Хитро придумано. У нас хоть и средняя полоса – места красивые.

– Деревня наша небольшая. Как вышла из войны в двадцать дворов, так и живем. Зовется наша деревня Связки. Точно! Свезло нам. С войны вернулись почти все мужики. Двадцать дворов, двадцать семь коров. Дойных. А колхозных и того больше. Богато живем.

Наш председатель говорит: «Мы с вами живем в Средней полосе России. Но жить средне стыдно».

У сына моего друга теперя новая родина. Он теперь в городе. На учебе от колхоза. Тьфу на меня. Все по-старинке – колхоз да колхоз. Совхоз уж у нас.

Так о чем я? Да. О средней полосе. Прочел в книге «География СССР» об этой полосе. Оказывается, о ней упоминается еще при императоре Павле первом. Точнее, в Уставе о лесах аж 1785 года. Я даже наизусть выучил, как тот документ называется – «Обозрение Российской империи в нынешнем её новоустроенном состоянии». И фамилию адъютанта Императора запомнил. Плещеев он был.

Почему я его фамилию-то запомнил? А потому, что к нам стал ездить мужик из района. Я его представителем зову. Он с виду представительный мужчина. Мы его представителем называем. Сам-то он себя прозывает уполномоченным. Так его фамилия как раз Плещеев.

Ну да Бог с ним! Я о нас. О нашей деревне. Пережили мы послевоенное лихолетье. Не так чтобы сильно голодали, но и не жировали. Потом пришел к власти Хрущев. Ну, тут мы попали. Какие сады у нас были! Доходу пшик. Какой навар с антоновской яблони? Или, к примеру, осенней полосатой. А все радость детям. Да и бабам нашим дело. Наливки делать. А этот Хрущев обложил наши сады таким налогом, что пришлось деревья вырубить.

Коли речь зашла о наливках, скажу и о самогонке. Гоним, а что скрывать? Но по уму. К праздникам. Председатель наш специально в район уезжает. На два дня. А нам того достаточно. Гонят самогон только три двора. Кто желает, брагу наварит и тащит ко двору того, кто уж сам продукт делает. Порядок!

Председатель говорит: «Поеду в район получать ценные указания, где и что нам сеять. Им там виднее. Сидят за бюро и кумекают».

Так что, гоним мы только к праздникам. Или у кого свадьба. Или, упаси меня Боже, кого помянуть надо.

Хозяйство мое невелико. Корова и бычок. Так бычка я к новому году забью. Два порося. Кур немного. Зато гусей прорва. Люблю гусятину.

Моя вторая жена из местных. Живуча баба. Не то, что кореянка. Ну та, что я с Дальнего Востока привез.

Кореянке наш климат не подошел. Оно и понятно. Там у них снегов нет. Морозов тоже нет. Вот она и простыла. На все тело простыла. Я её и в бане парил, и травами отпаивал. Ничего не помогло. Умерла по весне.

Со второй женой детей не нажили, как ни старались. У Родиона так все трое детишек. Он как выпьет, мне говорит: «Степан, что за жизнь. Как с женой на полати теплой печи лягу, она несет от меня. Хоть вовсе не ложись. Старшего родила, думали еще одного – и все».

Это он теперь в городе на механика учится. Совхоз ему стипендию платит. Дожили же! За учебу тебе и платят. А говорят, живем в Средней полосе.

Жена зовет. Не даст спокойно с умным человеком побеседовать. Кто тут умный? Спросите. А я, по-вашему, дурной что ли? Другого кого на дворе чего-то не видать.

Степан легко встает с лавки. Рукой зовет: «Пошли за мной». Двор у Степана ухоженный не по-деревенски. Дорожка песком посыпана. По бокам оградка из прутьев.

– Степан! – доносится из избы.

– Жена у меня хороша. Есть на что любо-дорого поглядеть.

– Ты думаешь идти в дирекцию. Все уж комбикорма получили. Одни мы ушами хлопаем. Чем порося кормить собираешься?

С женой не поспоришь. А как с ней спорить, когда у неё образование восемь классов и курсы?

Дальнейшее повествование пойдет от имени Степана. Так будет лучше. Нечего отбирать у него «лавры». Я не то, чтобы неотступно следовал за ним, но если и сам не был рядом, то вечерами, когда мы выходили к лавочке покурить, Степан мне в деталях и весьма артистично рассказывал о событиях дня.

Денек разгулялся что надо. Хорошо бы на речку сходить. Некогда, однако. Сено пора заготавливать. Мне название реки нравится. Черная Калитва.

В дирекции один бухгалтер. Все по полям разошлись. Это директор у нас такой. Не дает засиживаться в конторе.

– Ты, Степан Николаевич, – уважительно так ко мне бухгалтер. Женщина у нас бухгалтер, – Пиши заявление, а мы рассмотрим.

– Чего заявлять-то? – это я так. Для разговору. Уж больно хочется с Милой поговорить. С кем еще разговаривать? Не все же с самим собой.

– Не придуривайся. Знаешь же. Просто языком желаешь почесать? Так мне некогда. Вот ведомости оформлю на зарплату и пойду на ферму твою жену проверять.

Жена моя – бригадир на ферме. Чего её проверять? В теле она и при всем при том. При том, что здоровой бабе полагается. Так и говорю. Для разговору, значит.

– Работу её проверять. А про то, что ты говоришь, найдутся проверяльщики и без меня.

Тут меня задело. Какие такие проверяльшики?! Но развить тему не удалось. Пришел Родион с околицы. Он у нас навроде пограничной стражи. Мимо его избы никто в деревню не проедет.

– Людмила Петровна! – кричит с порога, – Куда наш директор смотрит?

– Куда ему надо, туда и смотрит. Чего раскричался? Тут тебе не базар. Контора тут.

Мила права. Чего орать-то? Родион оглох на фронте. Я что? Я пехота. Он в артиллерии воевал. Там хочешь не хочешь, а оглохнешь.

– Хорошо. Не буду кричать. Но все едино, куда директор смотрит, как общественное имущество гибнет.

Я знаю, о чем печется Родион. Наш тракторист Яша три дня тому поехал на общественном тракторе, то есть совхозном, в поле. За сеном, стало быть, поехал. И все бы обошлось. Но в поле ему повстречался кум его. А у кума одна слава. Пропойца он. Ну и напились. Куму то что? Где пил, там и лег. А Яша задом поехал. И как раз у избы Родиона завалил трактор в канаву. Так тот и лежит. А кто его вытащит? Это какую же силищу надо иметь!

Мы тут в конторе беседы ведем. Мила улыбается. Мне. Не Родиону же. Чего ему улыбаться-то? Он щербатый. Ему как конь саданул в зубы копытом, так все передние зубы и повыбивал. Он смеётся: «Есть чем жевать и ладно».

Может быть, мы и дальше беседовали бы. Да директор ввалился.

– Ты, Родион доиграешься у меня, – сходу на Родиона налетел, как петух на курицу, – Зачем в трактор свинью запихал?

Громче всех смеялась Мила. Молодая еще. Вот и смеется. Родиону не до смеха. Оно и понять можно. Трактор-то железный, а свинья из мяса и сала. Повредиться может. Скотина, но живая тварь.

Бухгалтер, продолжая хохотать, побежала на ферму. Проверять работу моей жены. Родион подхватился и тоже убег. Свинью свою спасать.

В конторе остались мы одни с директором.

– А ты что, Степан Николаевич, тут околачиваешься? Мало дел в мастерской?

– Комбикорма пришел выписать.

– Выписал?

Я головой киваю. Он мне в ответ рукой как махнет. Знай, вали отсюдова, пока цел. Я и побег. Рука у нашего директора тяжелая…

Сенокос закончен. Мне работы прибавилось. Не умеет молодежь технику беречь. Три сенокосилки притащили на тросе. Ремонт надо делать. А директор грозится: «Я вам руки пообрываю».

Это нам-то. Тем, кто косилки поломал, он ни слова. На нас душу отводит.

Жарко и душно нам. Одна радость: в обед жена, у кого добрее. принесет квасу холодного.

Ато и Родион забежит. У того в штанах обязательно фляжка. Тогда совсем ладно. Он все больше о сыне балакает. Понять можно.

Мы с женой погрустили, погрустили и смирились. Выходит, не дано нам иметь детишек…

Июль прет. С ним и первая уборка. Горох поспел. Надо убирать. А у нас еще два трактора стоят без колес. Трактор Яшки после того, как Родион из него добыл свою свинью, какой-то умелец «разул». Снял резину с передних колес.

Директор грозился вызвать из района милицию.

– Я этих варваров найду и им ноги-то пообрываю. Спички вставлю, и бегать заставлю.

Он может. Но, думаю, сняли резину проезжие. Родионова изба на краю деревни. Пса у него нет. Они с женой спят крепко. Условия все. Тяни, что хочешь.

Милиция не приехала. Директор воров не нашел. Не пришлось нам получить удовольствие наблюдать, как воры будут бегать на спичках.

Нам и так весело. Есть у нас настоящий артист. Родители то ли спьяну, то ли по глупости природной нарекли его таким именем, что всем смешно. Абхей он.

(Я потом прочел где-то, что Абхей – это индийское имя, и обозначает оно – храбрый, бесстрашный. Вероятно, родители его смотрели индийское кино. Но это лишь предположение).

Этот, прости Господи, Абхей чего только со своим телом не выделывает. Чисто змея. А еще, стервец, умеет разными голосами говорить. Скажешь ему: «Абхей, скажи что-нибудь по-старушечьи». Он готов. Смеху полные штаны.

Или наша певунья Пелагея. Как начнет петь свои частушки, так хоть стой, хоть падай. Одну скажу: «Едет поезд из Тамбова, буфера белеются. Девки едут без билета на неё надеются». Матерные слова даже мне срамно произносить. А она так и шпарит.

Веселиться, когда уборка начинается, нам некогда.

Как ни чистили мы поля после войны, а железа полно еще. Мины и снаряды те саперы обезвредили. А кто и из наших долбо… Не имею права говорить, кто они. Так эти умники решили вытапливать тротил из снарядов. Рыбу глушить. Одного мы не досчитались в колхозе. Двое инвалидами стали. Давно это было.

Обратно об уборке. Что ни день, то поломка. Скучать нам не приходится. Сын Родиона приехал из района. У него каникулы. А шиш с маслом он не хочет? Отдохнет еще.

Дело быстрее пошло. И дальше бы шло, как по маслу. Так нет.

Случилось то в полдень. Как раз моя жена с фермы ко мне забежала. Жалеет она меня. Покушать принесла.

Отошли мы с ней в сторонку. Сели в тени и кушаем. Молоко и хлеб ржаной. Ну, лук там, картошка с салом. Ничего так обед. Сытный.

Почти все ужо подъели, и тут со стороны ворот крик. Я прислушался. Точно! Родион.

Артиллерия, одно слово.

– Товарищи! – кричит он, – К нам дачники приехали.

Это диво! К нам в глухомань никто из городских не ездит.

Удалось моей жене Родиона усадить. Угомонился он (мы помним, как Степан произносит это местоимение).

– Приехали в нашу деревню, – говорит он, – на машине. И не на какой-нибудь, а на «Волге». Я такую только в кино видал. Женщина молодая и жуть, как красивая. Мужик её солидный. Сразу видать – начальник. Или академик.

Замолчал. Мы с женой ждем. Надо человеку передохнуть. Но он молчит и молчит. Глазами ворочает и молчит.

Первой сообразила жена.

– У нас, Родион, только молоко.

– С вами все ясно. Поспешил я и фляжку позабыл. Баба та беременная. На сносях уже. И чего сюда приехали?

– Глуп ты, Родион, – жена у меня рассудительная, – Тут и рожать лучше. Тут сама природа поможет.

Высказалась моя жена – так и ушла. Дел на ферме невпроворот. Да и у меня нет времени с Родионом балакать.

– Иди к своим дачникам, – он и пошел.

До вечерней зорьки я пробыл в мастерской. Ребята сообразили ужин. Кто откажется? Может быть, кто бы и отказался, но не я.

Вот и вышло, что домой я пришел, когда Луна взошла.

– Жена, дай умыться.

А жена мне кулак в рожу: «Молчи, у нас дачники».

Женщину беременную звали солидно Ольга Игоревна. А её мужика простецки. Иван Иванович.

Жена им уступила самую большую комнату. Белье самое дорогое. Вижу и цветов с клумбы нарвала. Ваз у нас нет. Но и в банке они хорошо смотрятся.

Гости спали, и мы с женой не стали сумерничать. Прыг в кровать – и спать…

Как ни рано просыпается моя жена, а машины во дворе уж и не было.

– Вставай, лежебока. Машины нет во дворе.

– И что? – мне невдомек, что за оказия.

– Так он-то уехал, а её у нас оставил.

– Мало ли. Поехал по делам.

Жена успокоилась и пошла корм моим гусям давать. Такое разделение труда. Она кормит. Я забиваю и ем. Она гусятину не переваривает. Ей бы курятину.

Жена ушла, и тут из комнаты, где дачников мы разместили, голос женский.

– Эй, кто-нибудь. Помогите!

Мне, мужику, несподручно к женщине идти. Зову жену. То ли гуси гогочут сильно. То ли жена глохнуть начала. Но не идет. Хоть тресни.

А дачница уже не кричит. Стонет. Куда денешься? Вошел, а она на кровати лежит. Руки раскинула. Трясется вся.

Скажите, что мне в таком случае делать? Я механик. Фельдшер у нас в соседней деревне. Это пять километров по проселку.

– Чего стоишь столбом? Беги заводи трактор. За фельдшером езжай!

Пять километров мы с Яшкой одолели быстро. Толку-то что? Фельдшер где-то в поле. Выходит, что домой с фельдшером вернулись к полудню.

Женщина родила. Сына родила. А сама умерла. Кровью изошла. А что моя жена могла бы сделать? Вины ей в этом нет. Так и фельдшер сказал.

Долго директор с кем-то из района разговаривал по телефону. Я ждал. Куда мне деваться?

– Сказали, пришлют законника. Если криминала нет, то разрешат захоронить.

– А с ребенком чего делать-то?

– Будем ждать отца. Тот хмырь на «Волге» должен же приехать.

Мы успели закончить уборку яровых, подготовить поля под озимые. А того хмыря так и не дождались.

Человек из района составил какой-то акт и умотал. Мы же деревня Средней полосы.

– Степан Николаевич и Мария Ивановна, данной мне властью записываю мальчика на вас.

К зиме мальчишку мы окрестили. Поп и имя ему дал. Сначала Варламом хотел обозвать. Но жена взъерепенилась.

– Тогда будет он Иваном.

Три десятка яиц, шмат сала. Порося я забил. Тайком от жены сунул попу и литровую бутыль самогона.

Новый год мы с женой встретили счастливые. В избе нашей растет внучок. Такой вот парадокс.

Я уезжал из деревни Связки с десятком картонов пейзажей её окрестностей, с блокнотами рисунков обитателей деревни. Но главное, что я увозил домой, это богатство общения с самобытным мужчиной Степаном и его друзьями. С мужчиной, который на пятьдесят четвертом году жизни «чудесным» образом стал дедом.