Читать книгу Агентурная кличка – Лунь (сборник) - Николай Черкашин - Страница 6

«Ну, вот, у меня теперь новая Клара! – поздравил сам себя Лунь. – Везет же мне на служебных жен!» Он обнимал Сильву за плечи, в кубрике торпедного катера. Катер нещадно трясло и швыряло на крутой волне, он перепрыгивал с гребня на гребень, как телега с ухаба на ухаб. Усидеть можно было, только крепко обнявшись и упершись ногами в ножки столика. К тому же Сильву изрядно укачало еще в прибрежной зоне – до выхода в Ла-Манш.

– Да, у тебя на лодке было намного уютнее! – пытался он ее развеселить. – Качало, конечно, но гораздо более приятно…

– Мы сами себя качали, – вымученно улыбалась девушка. – Ни за что бы не стала моряком.

– Ну, вот, а еще говорят, что англичане – морская нация!

– Сейчас я не англичанка. Я просто женщина, которую зачем-то запихнули в эту железную коробку и стали подбрасывать.

– Еще полчаса – и мы во Франции! И ты станешь француженкой. А в Париже обязательно сходим в тот ресторанчик, где мы познакомились.

– Это было кафе, если ты помнишь.

– Хорошо бы узнать его название.

– И имя гарсона, который нас познакомил.

Лунь нежно поцеловал ее в уголок губ. Она ответила ему вялым поцелуем.

– А не заняться ли нам любовью прямо сейчас – назло Гитлеру? Здесь так подбрасывает, что даже двигаться не придется!

Она не отреагировала на его шутку. Уткнулась носом в плечо, отчего еще больше стала похожа на большого галчонка.

Через полчаса катер сбросил обороты, пытка тряской закончилась, но закачало еще сильнее, так, что даже Лунь почувствовал приступ тошноты. В кубрик вошел лейтенант в мокром плаще и жестом пригласил их к выходу.

Рыбачий бот подошел почти вплотную, грозя навалом на катер. Лунь перепрыгнул с борта на борт первым и в четыре руки, вместе с рыбаком принял Сильву, а затем ее баул. С бота же перескочили друг за другом трое новых, спасенных «Ланцугом», летчиков.

Все прошло как нельзя лучше. Катер дал ход, круто развернулся и тут же исчез в ночном сумраке. Бот медленно пошлепал к берегу. Это была все та же рыбацкая ферма, где месяц назад Лунь с летчиками поджидал оказии. И даже чемодан его сохранился вместе с упакованным мундиром и словарями! «Прямо, как в камере хранения!» – изумился он. Сильва была немало удивлена и даже огорчена, когда он переоделся в немецкую форму.

– Ну, ты как настоящий фашист! И ты хочешь, чтобы я гуляла с тобой в таком виде по Парижу?!

Однако погулять по Парижу им не пришлось. Поезд Париж – Берлин уходил ровно в полдень, и они едва успели на него, попав в плотную привокзальную облаву. Лунь вывел Сильву сквозь кольцо оцепления, обнимая ее за талию. И лейтенант, возглавлявший проверку документов, только козырнул ему.

– Вот видишь, зачем я щеголяю в этом мундире, – нагнулся к уху спутницы Лунь. – Это мой лучший пропуск везде и всюду.

– Все равно очень противно видеть тебя в этой форме.

– Потерпи. Осталось недолго. В Данциге ты меня увидишь в ливрее швейцара.

– Портье.

– Невелика разница. Майором быть лучше.

– А ты честолюбивый!

– А ты сексигерл!

– А ты…

Сладкая парочка обнималась и ворковала на перроне Нордюгар. Пожилой проводник помог им устроиться в купе 1-го класса. Слава богу, попутчиков не оказалось и до Берлина они доехали вдвоем.

В Берлине Лунь повеселел. Серые громады имперских зданий, красные флаги со свастикой над парадными подъездами, берлинские трамвайчики, сновавшие через речные мосты, колючая готика кирх – все было так привычно, знакомо, что ему показалось, будто он вернулся на родину после долгой разлуки. Четыре недели, проведенные в Лондоне, казались невероятным сном. Здесь же, в Германии, начиналась реальная жизнь, которой Сильва толком не знала и которая угнетала ее уже загодя.

В поезде на Данциг Лунь переоделся в штатское – пиджачную пару и серый дорожный плащ – и превратился в бюргера средней руки. Однако майорское удостоверение держал наготове.

Данциг за двадцать лет вольного статуса не утратил ничего немецкого из своего облика, из ганзейского образа жизни. Портовый город переполняли военные, в основном моряки кригсмарине. Торговые суда большей частью стояли на приколе, а над портом висели аэростаты воздушного заграждения. Днем сухогрузы отстаивались, а по ночам ходили в Швецию.

Они без труда нашли отель «Ганза» – шестиэтажное здание в стиле конструктивизма. Сильва оставила его в кафе напротив вместе с вещами, а сама ушла в отель выяснять обстановку. Конечно, было немного обидно, что эта девица верховодит им в его родной стихии, в стране, где он чувствует себя, как рыба в воде. Но правила игры предписаны английским начальством. И надо было зарабатывать право на жизнь в безопасной стране. Самое главное, что не придется вживаться в новую роль. Все тот же отставной майор-инвалид сменил работу портье берлинского отеля на работу в данцигском. «Зачем он это сделал? Может быть, здесь будут больше платить? Тогда все логично. Поссорился со своей гражданской женой, нашел новую – молодую к тому же – подругу и приехал в Данциг. А если зарплата будет еще ниже?»

От напряженных раздумий его отвлекла Сильва, которая сделала ему знак через стекло витрины. Лунь подхватил легкий чемодан и тяжелый баул – «что она туда напихала?» – и вышел на улицу.

– Все в порядке! Мы приняты на работу! – радостно объявила Сильва, заметно повеселев.

Номер, в котором им предстояло жить, располагался на втором этаже служебного коридора, и Лунь первым делом проверил пути скрытного ухода. Окно спальни выходило во двор-колодец, и можно было выйти по карнизу по водосточной трубе, а там съехать вниз. Да и просто спрыгнуть можно, если что… Хотя с поврежденными позвонками не очень-то теперь распрыгаешься… Зато из второго окна можно было перелезть на пожарную лестницу.

Свое новоселье они отметили на широком ложе, совершив древний языческий акт в честь богини любви и плодородия. Из-за не очень толстой стенки радиоприемник заходился веселым маршем «Зеленый егерь»…

* * *

Обязанности нового портье в отеле «Ганза» были несложны: он выдавал ключи от номеров немногочисленным постояльцам и принимал их, когда кто-то уходил или съезжал. При этом всегда внимательно осматривал прикрепленные к ним деревянные колобашки, похожие на груши. На них был выжжен номер комнаты. Но не это интересовало портье. Если на одной из колобашек он обнаруживал «случайно» приклеившийся крохотный уголок от почтовой марки – почти незаметный – в два-три зубца – он откладывал этот ключ в ящик своего бюро, а потом перекладывал себе в карман и уносил после дежурства домой. Там Сильва отвинчивала колобашку, извлекала из нее тоненькую трубочку папиросной бумаги и перекладывала себе в пудреницу. Ключ-контейнер она сама передавала тому, кому надо. И извлеченную записку тоже отправляла по одному ей известному адресу.

Что было в записках, Лунь мог только смутно догадываться. Неподалеку от «Ганзы» находилась проходная судоверфи, где строились подводные лодки для кригсмарине.

У отставного майора была более чем скромная роль – безмолвного передаточного звена и только. Большего ему пока не доверяли, и кроме Сильвы, никого из ее здешних коллег по МИ-6 он не знал. Да он и не стремился к большему, исповедуя старинную мудрость: чем меньше знаешь, тем крепче спишь. Правда, спал он весьма чутко и просыпался от малейшей помехи – сказывались годы нелегальной жизни за границей. Да и с Сильвой тоже было не разоспаться: у них в самом разгаре цвел медовый месяц! И это сладкое безумие выбивало обоих из суровой колеи нелегальной жизни.

Только один раз они серьезно повздорили. Лунь назвал Черчилля политиканом, подтолкнувшим Гитлера на войну с Советским Союзом. Сильва вступилась за своего лидера.

– Не говори глупостей!

– Да, именно Черчилль зажег Гитлеру зеленый свет! – пытался обосновать свое обвинение Лунь. – Именно он гарантировал ему войну на один фронт, на те самые полгода, за которые фюрер планировал разбить СССР. И он свое обещание выполнил. И даже перевыполнил: война идет уже второй год без участия британских войск в Европе.

– Ну, откуда ты можешь знать, как и о чем они договорились? – возмущалась Сильва.

– Мне сообщил об этом Рудольф Гесс!

– Гесс? Ты что, с ним встречался?! Или, может быть, он тебе в письме признался?

– Мне не нужно с ним встречаться, чтобы понять, зачем он прилетел в Англию.

– Зачем?

– Чтобы совершить торг: вы нам гарантию, что не ударите в тыл во время Восточной кампании, мы вам – гарантию, что не высадимся на островах. Гесс всего-навсего посредник между Гитлером и Черчиллем. Но без него они не могли бы встретиться ни на каких секретных переговорах.

– Это только твои домыслы!

– Дорогая, я в разведке уже пятнадцать лет! И кое-что понимаю в военно-политических играх. Поэтому мои домыслы могут быть очень близки к истине. Ты не согласна со мной, тогда ответь мне, зачем Гессу надо было прилетать в Англию за месяц до нападения на Советский Союз?

– Гесс просто сумасшедший!

– Таким его объявил Гитлер! Ну, не мог же он сообщить всему миру, что отправил Гесса с миссией мира в Британию?! Нужна была маскировка, нужно было успокоить мировое мнение, что Черчилль ни на какие переговоры с фашистами не пойдет. Какие могут быть переговоры с сумасшедшим? И Черчилль наверняка не встречался лично с Гессом. Для этого у него немало доверенных лиц. Да и дискуссий особенных не было. Гесс привез сделку, в которой Черчилль крайне нуждался. Ему, как воздух, было необходимо, чтобы Гитлер напал на Сталина и отвлекся, хотя бы на время от Британии. Они дали друг другу год перемирия – негласного, конечно, замаскированного под воздушно-морскую войну! Разве теперь этого не видно?!

– Я не сомневаюсь, что эту мировую войну развязал твой Сталин! И никто в мире не сомневается в этом. В цивилизованном мире! Если бы Сталин не заключил с Гитлером договор о дружбе и не позволил ему напасть на Польшу, никакой мировой войны бы не было!

– Погоди, погоди! Но годом раньше Черчилль и Чемберлен позволили Гитлеру напасть на Чехословакию. Это не начало мировой войны? И они же не возражали, когда Гитлер присоединил Австрию. Договор Молотова – Риббентропа – это всего лишь эпизод в уже начавшейся катастрофе.

Я не выгораживаю Сталина. Но я хочу объективности: Вторая мировая война началась не 1 сентября 1939 года. Она в тот день только продолжилась и расширилась. И Гитлер не спрашивал разрешения у Сталина присоединить к Германии отторгнутый Саар. Он делал это на виду у всей Европы. И первой спустила ему с рук свои провинции, отвоеванные ценой Седана и Вердена, Франция со всеми своими многомиллионными колониями! Вот тогда она и началась, Вторая мировая – 1 марта 1935 года. А потом полыхнула Испания, в которой уже тогда обозначились все нынешние участники мировой бойни.

– С тобой слишком хорошо поработали твои комиссары!

– Я сам могу поработать с любым комиссаром! Просто тебе не хватает информации!

Лунь схватил в запале спора утюг, стоявший на подоконнике, и Сильва с опаской на него посмотрела.

– Вот, утюг! Его забыли включенным на простыне. Возник пожар. Но скажи мне, что считать началом пожара – когда утюг перегрелся и затлела простыня или когда от нее занялась штора, или когда уже загорелась вся мебель в комнате? Я считаю, что пожар начался тогда, когда нерадивая хозяйка включила утюг в розетку, а сама ушла.

– Но она ведь могла вернуться в любую минуту и выключить утюг!

– Правильно! Но она не вернулась! Более того – она даже не учуяла запаха, когда под утюгом задымилась простыня. Утюг включили в Версале в 1919 году. Простыня, то есть Саар, задымился весной тридцать пятого. Франция с Англией еще могли выдернуть шнур из розетки, то есть одернуть зарвавшегося фюрера, который всего лишь два года был у власти. Но они этого не сделали. Не учуяли дыма начинавшегося пожара. А потом полыхнула штора – Австрия. А потом загорелась мебель – Чехословакия. И уж только потом занялась вся квартира – Польша. Так когда же начался пожар?

Сильва надулась и перестала отвечать на его вопросы. Да и у Луня хватило благоразумия прекратить этот спор. Примирило их роскошное шелковое одеяло на двуспальном ложе…

* * *

Лунь стоял за конторкой портье и читал «Данцигер альгемайне», когда к нему подошла горничная Терезия:

– Господин Вебер, ваш старый друг ждет вас в вашем номере. Он просил вас подняться к нему. А меня – временно подменить вас.

– Какой еще, к черту, старый друг? – проворчал Лунь, предчувствуя недоброе.

Он не спеша поднялся на второй этаж. Дверь номера была почему-то приоткрыта – Сильва дома? Но вместо Сильвы из угла в угол комнаты прохаживался невысокий, но крепко сбитый франт в твидовой тройке и ярко начищенных штиблетах. Он сделал руками приветственный жест и поспешил закрыть дверь за вошедшим.

Все вещи были разбросаны. Даже лифчик Сильвы был вывернут наизнанку и валялся на подоконнике. Зато его мундир был аккуратно повешен на плечики поверх спинки стула.

– Что это значит? – убитым голосом спросил Лунь, хотя уже совершенно ясно обо всем догадался.

– Это значит, господин майор, что ваша сожительница – английская шпионка! – огорошил его незнакомец и залюбовался произведенным эффектом: у Луня подкосились ноги и он почти рухнул в кресло.

– Этого не может быть… – прошептал он побелевшими губами. Ему не надо было играть роль ошеломленного мужа, он и в самом деле был совершенно обескуражен, смят, растерян – да просто убит: провал! Именно так он себе и представлял его в страшных снах.

– Этого не может быть, не может быть… – повторял он, пытаясь взять себя в руки и хоть как-то защищаться.

Но незнакомец не давал ему собраться с мыслями:

– Почему вы считаете, что этого не может быть? – сверлил он его стальным взглядом. – У вас есть иные аргументы?

– Она так ненавидела англосаксов… Особенно после того, как они разбомбили Везель.

– Серьезный аргумент! – усмехнулся наглый тип. – Я обязательно приму его к сведению. А почему вы не спрашиваете, кто я?

– Раз вы ищете английских шпионов, значит, вы из гестапо.

– Поразительная проницательность, господин майор! Вас не проведешь на мякине! Да, я из гестапо – следователь по особо важным делам Густав Краузе.

Краузе достал удостоверение с маленьким фото, раскрыл его на несколько секунд, давая своей жертве полюбоваться, насколько хорош он в гестаповском мундире.

– Прошу отвечать на мои вопросы быстро. Если будете задумываться, я стану считать, что вы сочиняете ответ. Итак, сколько времени вы живете с фрау Готье?

– Почти полгода.

– Где и при каких обстоятельствах вы с ней познакомились?

– В Париже. Я зашел в кафе на Монмартре, и гарсон сказал, что все столики заняты, но есть одно место, где сидит дама, и если она не против… Дама – это была фройляйн Готье – согласилась на мое соседство.

– Мадмуазель Готье, – поправил его Краузе.

– Нет, фройляйн. Потом выяснилось, что она считает себя фольксдойче и не выносит французов.

– Хорошо. Каким образом и с какой целью вы оказались в Париже?

– Позвольте небольшую предысторию. Иначе вы не поймете, зачем меня понесло в Париж… Мы с моим фронтовым товарищем заключили договор: если кто-то из нас будет убит, другой не оставит без помощи его вдову. Вальтер погиб в июле сорок первого под Минском. И когда меня комиссовали из вермахта по инвалидности, я стал помогать его вдове. Поскольку моя жена погибла в Мемеле, вдова друга со временем стала моей гражданской женой. Но я не мог любить ее так же сильно, как свою Вейгу. Наши характеры, наши привычки были слишком разными. Я решил уйти от нее, но чтобы не убивать ее своим уходом, я сказал ей, что меня снова призвали в вермахт и я отправляюсь служить во Францию.

– Почему именно во Францию, а не в Бельгию или в Австрию?

– Я с юных лет мечтал побывать в Париже. Столько слышал о нем, столько читал… Дюма, Флобер, Бальзак, Мопассан! И тут решил – сейчас или никогда. Пока жив…

– Понятно. Увидеть Париж – и умереть! И вы, конечно же, отправились в «Мулен Руж», на Монмартр… И надели мундир, чтобы покорять француженок…

– Нет, я как любой немец люблю военную форму. Люблю быть в мундире, тем более в покоренной стране. Ведь мы же сейчас взяли реванш за Верден и за Версаль!

– Охотно верю в ваш патриотизм, господин майор! Судя по вашим наградам, вы неплохо сражались. Но чем могла покорить вас эта мадмуазель или фройляйн? Она некрасива, как большинство француженок. Такой бравый мужчина, как вы, мог бы найти что-нибудь и поинтересней.

– Скажу вам как мужчина мужчине – она оказалась бесподобной в постели. И к тому же хорошо готовит. А ведь настоящая женщина проявляет себя прежде всего в постели и на кухне.

Лунь нес всю эту ахинею, чтобы получить хоть кратчайшую передышку для осмысления ситуации. Сильва в гестапо, но она его пока не выдала. Иначе разговор был бы в другом месте и с другими интонациями.

– И вы решили связать с ней свою жизнь? Почему вы поехали из такого прекрасного города, как Париж, в этот провинциальный Данциг?

– Вы же знаете, быстрее отпуска кончаются только деньги! Надо было искать работу. Сильва сказала, что в Данциге у нее есть кузен, который может устроить нас на работу в отеле.

– Вы знакомы с ее кузеном?

– Она обещала познакомить…

– А с кем она вообще здесь встречалась?

– Только с коллегами по работе. Точно ответить на этот вопрос не могу, поскольку работа у меня суточная. Но она редко отлучалась из дома. Разве что в магазины или на рынок. Но и туда чаще всего мы ходили вместе.

– Вы замечали в поведении жены что-нибудь подозрительное?

– Я человек ревнивый… И если бы заподозрил ее в чем-то, то мы бы немедленно расстались! Но она не давала поводов для ревности.

– Я не о любовных интрижках спрашиваю!

– Нет, за радиопередатчиком я ее никогда не видел.

– Ценю ваше чувство юмора! Но я спрашиваю серьезно!

– На фронте только юмор спасал нас от помешательства. Простите, за неуместную шутку, господин Краузе!

Лунь опять выиграл несколько секунд для размышлений. Гестаповец сыпал вопросами, как из пулемета. Но теперь – в потоке извинений – можно было слегка собраться и разобраться.

Увы, Сильве, он ничем помочь не сможет. Надо спасать свою шкуру! Пока что можно еще играть роль недотепы, которого шпионка использовала как свое прикрытие. Такое может случиться с каждым.

– Я понимаю всю важность вашей работы для фатерланда…

Если Сильва подтвердит легенду их знакомства, которую Лунь изложил гестаповцу – а она знает ее назубок, столько раз прорабатывали! – то шансы выкрутиться из этой беды есть. Если только его не сдаст тот, кто приносил ему ключи. Но может, он уцелел?!

– До меня только сейчас начинает доходить весь ужас того, что произошло. У меня нет оснований не верить гестапо, не верить вам, господин Краузе. Гестапо не ошибается. Так нас учили, – Лунь сыпал фразами, не давая следователю вставить очередной вопрос. Теперь он перешел в наступление! – Я невольно стал пособником этой проходимки. Это моя вина! Чем я могу ее искупить?

Но Краузе не собирался менять тему разговора. Он продолжал испытывать своего собеседника в режиме детектора лжи. Правда, ему пока не удалось ни на чем его подловить. Ноль-ноль… Пока…

– Почему вы выбрали работу портье? Это профессия для фельдфебелей, а не для старших офицеров? Какая у вас гражданская специальность?

– До армии два года проработал бухгалтером.

– Это всегда востребованная профессия. Почему вы не вернулись к ней?

– Работа бухгалтера требует большого умственного напряжения. А мне после тяжелой контузии головы врачи рекомендовали избегать подобных нагрузок.

Краузе наконец замолчал. Он несколько раз прошелся по комнате. Зачем-то выглянул в распахнутое окно. Потом перевесил мундир в шкаф.

– Прошу извинить, господин майор, за внезапное вторжение и беспорядок, который мы тут устроили… Сами понимаете, такова наша служба… Продолжайте свою работу в отеле. Если заметите что-либо подозрительное, сообщите мне по этому телефону.

Краузе черкнул несколько цифр на сигаретной пачке.

– Ого! Французские! – воскликнул визитер на прощание. И это был его последний вопрос: – Ваши сигареты? Из Парижа?

– Я не курю. Это сигареты Сильвы.

– Позвольте, я возьму их в качестве сувенира! Всего доброго, господин майор и желаю вам удачи!

Гестаповец наконец исчез. Лунь остался сидеть в кресле, уронив голову на руки. Сильва на чем-то сгорела. На чем? Он так мало знал о ее работе, о ее обязанностях, что гадать было просто нелепо. Сгорела, и все. Как же ее жаль! Как нежна она была в их недолгие ночи! Но к черту сантименты! Разведчик не имеет права на любовь. Любое увлечение губительно. Его пока не тронули. Оставили в качестве подсадной утки – а вдруг кто-то из их группы войдет с ним в контакт? Пусть следят – он всегда работал чисто. И, кроме Сильвы, никого не знал.

Этот Краузе, конечно же, только сделал вид, что поверил в его непричастность к шпионской группе. Сколько они продержат его на коротком поводке? Может, сбежать пока еще не посадили в камеру? Но куда бежать?! У него нет никаких запасных адресов. И дело даже не в этом. Просто сейчас он под таким пристальным наблюдением, что любая попытка уйти даже в другую часть города будет воспринята как бегство. Все, что он может себе позволить, это сходить в кирху или посидеть в бирштубе на другой стороне улицы.

Лунь поднялся и, не прерывая невеселых размышлений, стал наводить порядок в комнате. Он убрал с подоконника лифчик Сильвы – ее любимый, из черного шелка – поднес к лицу, вдохнул запах ее груди и отшвырнул в бельевой ящик.

Потом достал из шкафчика бутылку кальвадоса, налил стакан.

«Отныне я навсегда ухожу из военной разведки!» – объявил он самому себе и выпил яблочную водку большими глотками. Невидимые тиски, сжимавшие череп, слегка разжались. Разведчик может выпить, но не имеет права напиваться. Лунь – напился в знак того, что он больше уже не разведчик. Он походил по комнате, а потом благоразумно рухнул на кровать и долго лежал поверх одеяла, засунув руки в карманы брюк.

* * *

Все эти дни тянулись за стойкой портье невыносимо долго. И все мысли бежали только по одному мрачному кругу…

Лунь прекрасно понимал, что если гестапо копнет прошлое майора Вебера – а оно обязано это сделать – то его песенка спета.

Впрочем, если они запросят только госпиталь, в котором он лежал, то там подтвердят и эпикриз, и достоверность выданных документов. А если пошлют запрос в его полк? Оттуда сообщат, что майор Вебер пропал без вести в начале июля 1941 года. Ну, тогда пропал, а потом нашелся – в госпитале, тяжело контуженный… Между пропажей майора Вебера и крушением эшелона прошел месяц. Почему за этот месяц новоявленный майор Вебер ни разу не появился в своей части, не дал знать о себе? Почему? Краузе наверняка уже заготовил вопрос на засыпку. Что могло произойти в жизни такого, что дисциплинированный офицер целый месяц никому не дал о себе знать? Попал в плен к партизанам, а потом отправился на Восточный фронт догонять свой полк? И не догнал… Логика есть, но все очень зыбко… Как удалось убежать? Но это можно придумать… Как добрался до Минска? На попутке. Почему не доложил военному коменданту о таком происшествии? Почему?

Лунь почти явственно слышал ехидно-вкрадчивый голос Краузе.

Доложил! Ну, не коменданту города, а коменданту вокзала, и тот сам посадил его в эшелон. И у него даже сохранился в портмоне листочек с номером вагона и его подписью. Не важно, что это всего-навсего лишь комендант вокзала. Главное, есть реальный документ или его подобие. Хоть какое-то, но все же доказательство!

«Да и найдут ли они этот полк? Может быть, его уже и в помине нет – разбили, расформировали, влили в другую часть… Мало ли что за два года войны может случиться? – утешал сам себя Лунь. – Нельзя падать духом! Надо верить в удачу… Да, да верить… Это хорошо. Но на Фортуну надейся, а легенду готовь впрок».

Выждав неделю, он позвонил Краузе и попросил его принять.

– Есть что-то интересное?

– Не по телефону…

– Разумеется! Жду вас по адресу…

Городское управление гестапо размещалось в центре Данцига, в здании полицай-президиума, отобрав себе лучшую часть большого особняка.

– Господин Краузе, мне мучительно работать в этом месте, где меня так обманывали! Позвольте мне вернуться в Берлин к моей прежней жене.

– Я вас понимаю. Но вы пока нужны нам именно на этом месте. Потерпите еще неделю, а потом мы решим ваш вопрос.

– А можно мне хотя бы сообщить жене, что я жив и здоров?

– А как вы объясните ей свое пребывание в Данциге и вообще свое столь долгое отсутствие без писем и звонков?

– Я думал об этом… И прошу вас помочь мне.

– Каким образом?

– Вы профессионал, вы можете разработать любую легенду.

– Вы хотите, чтобы я помог вам обмануть вашу жену?! – изумился Краузе.

«Удивить – победить!» – невольно отметил про себя Лунь.

– Я обращаюсь к вам как мужчина к мужчине.

– Это забавно! – усмехнулся следователь. – Я подумаю… Ну, скажите ей, что вы попали в плен к макизарам. А потом геройски бежали.

– Вот если бы вы мне справку дали, что я находился у них в плену!

Краузе резко встал и рассмеялся:

– Вы мне нравитесь, господин майор! Прийти в гестапо за справкой для жены! Черный юмор! Браво! Хотите чашечку кофе? Такого же черного, как и ваш юмор?

– Не откажусь!

Краузе включил электрокофейник и достал из тумбы стола две фарфоровые чашечки, наполнил их отнюдь не желудевым кофе. Аромат выдавал настоящую арабику. Краузе изучал выражение лица своего гостя, который не скрывал блаженства после первого глотка из фарфоровой чашечки.

– Мне кажется, господин майор, вы большой хитрец и можете сами придумать любую легенду, не так ли? – продолжил он прерванную тему.

– Давно не пил такой хороший кофе!.. Спасибо за ваше лестное мнение о моих способностях. Услышать такие слова от профессионала – дорогого стоит. Но как говорят русские, на всякого мудреца довольно простоты!

– Это вы с Восточного фронта привезли? А расскажите, как вы воевали? Мы тут, тыловые крысы, мелких шпионов ловим, а вы там, на передовой, за рейх кровь всерьез проливали…

– Воевал, как и все. Много крови не пролил, а вот увечье получил серьезное. Под Борисовом партизаны пустили наш эшелон под откос. Это страшно, когда твой вагон поднимается на дыбы и ты летишь в тартары! Снится это почти каждую ночь… Если не выпьешь перед сном. Я скоро алкоголиком стану…

– Хотите бренди?

– Я пью только кальвадос.

– «Я пью только кальвадос»… – зачем-то повторил Краузе. – Хороший пароль… И вполне патриотичный. Но кальвадоса у меня нет.

– Теперь в довершение ко всему будут сниться английские шпионки… – посетовал Лунь и вдруг крепко сжал кулаки. – Если бы мне позволили, я бы задушил ее своими руками!

– Не переживайте! В Плетцензее это сделают гораздо надежнее.

Лунь внутренне вздрогнул, представив себе Сильву под гильотиной. Но он продолжал играть роль разгневанного простака. А Краузе с улыбочкой подливал масла в огонь:

– Как же так, господин майор, боевой офицер, с таким опытом и так нелепо попасться в сети примитивной шпионки?

Похоже, он тихо издевался над своей жертвой.

– Ну, я бы не назвал ее примитивной шпионкой, – Лунь пригубил чашечку, подыскивая достойный ответ. – Все женщины – прирожденные шпионки. Вы, наверное, женаты?

Вопрос застал Краузе врасплох.

– Да, – сбился он со своего иезуитского тона, – то есть теперь уже нет.

– Вот видите, вы тоже побывали в сетях у недостойной вас женщины.

– Еще неизвестно, кто у кого побывал в сетях, – нахмурился следователь.

Тема, на которую перевел разговор Лунь, ему была явно неприятна. Он наполнил рюмку бренди.

– Цум волль! – и запил огненную влагу большим глотком кофе.

Из управления гестапо Лунь направился в кирху. Ушел в дальний приалтарный угол и долго молился перед статуей Девы о смягчении судьбы Сильвы.

«Да минует ее нож гильотины!» – были последние слова его молитвы.

И еще точила его душу нудная мысль, что после провала Сильвы там, в Лондоне, могут решить, что это именно он подставил ее и всю цепочку, весь «Ланцуг», и Казика в том числе… Моулди и так с большим сомнением отправлял его в Данциг. Возможно, его даже попытаются убрать.

Ох, как неуютно он чувствовал себя под этим блекло-голубым данцигским небом…