Читать книгу «Шторм» начать раньше… - Николай Федорович Иванов - Страница 2

Предисловие

Оглавление

27 декабря 1979 года, в 18 часов 25 минут по кабульскому времени – на 4 часа 35 минут раньше первоначального срока и на 5 минут раньше окончательного времени «Ч», началась операция «Шторм», известная как взятие дворца Амина в Афганистане спецподразделениями ГРУ и КГБ.

Это назовут вторым этапом Апрельской революции в Афганистане, а к названию операции, составляя донесение в Москву, разведчики добавят цифры «333», что означало успех в ее проведении.

Однако история раз за разом напоминает, что политика вершится все-таки не на сцене, а за кулисами. И в событиях вокруг Афганистана это проявилось как никогда отчетливо: здесь артисты практически вообще не выходили на сцену. К примеру, в начале 1978 года, когда об Афганистане и специалисты говорили крайне редко, из американского посольства в Кабуле посол подписывает и отправляет секретную шифрограмму:

«30 января 1978 г., № 0820.

Из посольства США в Кабуле.

Госсекретарю. Вашингтон. Немедленно.

Конфиденциально.

Тема: Афганистан в 1977 году, внешнеполитическая оценка.

…То, что Дауд по своей инициативе улучшил отношения с Пакистаном и Ираном, хорошо послужило в этом году интересам США…

С целью оказания поддержки усилиям Афганистана сохранить возможно большую степень независимости от советского давления, что является принципиальной целью политики США в этом районе, мы продолжаем демонстрировать наш дружеский и ощутимый интерес заметным американским присутствием в стране.

Элиот».

Как видно из телеграммы, кроме стратегических интересов американские политики оставались верны себе и в другом: чтобы не иметь лишних врагов в борьбе с СССР, надо сделать их своими, пусть даже «привязанными», друзьями. Даже таких незаметных на мировой арене, как афганцы.

Словом, 1978 год по отношению к Афганистану рассматривался в Америке как год дальнейшего теснейшего сближения.

Однако история распорядилась по-другому: режим Дауда через три месяца после отправления телеграммы пал. И уже 20 января 1980 года в ЦК КПСС поступила докладная записка из Академии наук СССР. Вернее, это были тезисы «некоторых соображений о внешнеполитических итогах 70-х годов», подписанные группой академиков во главе с О.А. Богомоловым. На тридцати двух страницах давался как перечень достижений советской внешней политики, так и недостатки в этой области.

Несколько страниц доклада посвящались Афганистану. Они интересны сами по себе уже хотя бы потому, что писалось все это, предвиделось и прогнозировалось, когда наши войска находились на территории ДРА всего 25 дней – 25 первых дней из 9 лет, 1 месяца и 21 дня войны.

«Введением войск в Афганистан наша политика, очевидно, перешла допустимые границы конфронтации в “третьем мире”. Выгоды от этой акции оказались незначительными по сравнению с ущербом, который был нанесен нашим интересам.

В создавшейся ситуации дальнейшее развитие процессов разрядки представляется маловероятным без решения афганского кризиса на компромиссной основе. Можно предполагать, что Вашингтон, продолжая показную пропагандистскую кампанию против “советской интервенции”, вместе с тем постарается максимально использовать присутствие советских войск в Афганистане для подрыва международных позиций СССР. В таком случае США рассчитывают получить редкостную возможность навязать Советскому Союзу затяжную изнурительную войну с афганскими повстанцами в исключительно неблагоприятных для него условиях, оставаясь сами в положении “третьего радующегося”».

Вот такой документ лег на зеленое сукно стола Леонида Ильича Брежнева в конце января 1980 года. Генсек познакомился с ним вначале бегло, потом перечитал еще раз. Однако никому ничего не сказал, не оставил никаких знаков на листах, не распорядился отвечать. Просто отложил в сторону – много сейчас советчиков развелось, попробовали бы они разобраться в том, что происходило на самом деле.

Однако через полгода, в июле, Брежнев потребовал записку ученых вновь. Когда Цуканов[1] через несколько минут принес папку, Леонид Ильич сидел над тремя страничками машинописного текста, подписанного академиком Сахаровым.

«Президиуму Верховного Совета СССР, Председателю Президиума Верховного Совета СССР Л.И. Брежневу.

Копии этого письма я адресую генеральному секретарю ООН и главам государств – постоянных членов Совета Безопасности.

Я обращаюсь к Вам по вопросу чрезвычайной важности – об Афганистане. Как гражданин СССР и в силу своего положения в мире, я чувствую ответственность за происходящие трагические события. Я отдаю себе отчет в том, что Ваша точка зрения уже сложилась на основании имеющейся у Вас информации (которая должна быть несравненно более широкой, чем у меня) и в соответствии с Вашим положением. И тем не менее вопрос настолько серьезен, что я прошу Вас внимательно отнестись к этому письму и выраженному в нем мнению.

Военные действия в Афганистане продолжаются уже семь месяцев. Погибли и искалечены тысячи советских людей и десятки тысяч афганцев – не только партизан, но главным образом мирных жителей – стариков, женщин, детей, крестьян и горожан. Более миллиона афганцев стали беженцами. Особенно зловещи сообщения о бомбежках деревень, оказывающих помощь партизанам, о минировании горных дорог, что создает угрозу голода для целых районов…

Я не буду в этом письме анализировать причины ввода советских войск в Афганистан – вызван ли он законными оборонительными интересами или это часть каких-то других планов, было ли это проявлением бескорыстной помощи земельной реформе и другим социальным преобразованиям или это вмешательство во внутренние дела суверенной страны. Быть может, доля истины есть в каждом из этих предположений…

Я также считаю необходимым обратиться к Вам по другому наболевшему для страны вопросу. В СССР без малого 63 года никогда не было политической амнистии. Освободите узников совести, осужденных и арестованных за убеждения и ненасильственные действия… Такой гуманный акт властей СССР способствовал бы авторитету страны, оздоровил бы внутреннюю обстановку, способствовал бы международному доверию и вернул бы счастье во многие обездоленные семьи.

А. Сахаров».

Больше всего Брежнева раздражал в этом письме последний абзац. Хотя каждому, кто более-менее глубоко знакомился с правозащитной деятельностью Сахарова, было ясно: во главу угла тот всегда, при любом выступлении, ставит вопрос о праве за эмиграцию, свободный выезд из страны. Андропов подготовил справку, что в Израиле уже и так в оборонной промышленности работают около 90 процентов специалистов – выходцев именно из СССР. Так что, плохо учим? Или просто Сахаров хочет довести этот процент до ста?

Раздражало Брежнева еще и то, что об этом обращении в Верховный Совет начали трубить радиоголоса Запада еще до того, как оно попало в Кремль. О нем давались пространные интервью – опять же западным газетам – самим автором и его женой. И договорился академик даже до того, что стал просить Америку применить по отношению к Советскому Союзу силу, чтобы под ее давлением СССР изменил свою внутреннюю и внешнюю политику. Вот так, не больше и не меньше. И после этого еще кто-то считает Сахарова патриотом Отечества? Говорит, что его зря сослали в Горький? И что он там насчет погибших твердит?

Поднял телефонную трубку.

– Слушаю, Леонид Ильич, – отозвался Устинов.

– Ты можешь дать сейчас точные данные по погибшим в Афганистане?

– Конечно. Вернее, точные данные будут к 24 часам[2].

– Да мне необязательно до человека.

– За эти полгода погибло около шестисот человек.

– Спасибо.

«Спасибо» за информацию или что цифра потерь значительно меньше сахаровской? А то так ведь, если слушать радиоголоса, и о миллионах заговорить можно.

Подвинул к себе письмо ученых. Если первый раз оно показалось ему легковесным, то сейчас, по сравнению с сахаровским, выглядело более аргументированным и озабоченным.

За полгода до XXVI съезда КПСС на одном из заседаний Политбюро Брежнев поднимет начальника Генерального штаба Маршала Советского Союза Н.В. Огаркова, который присутствовал на нем вместо заболевшего Устинова:

– Николай Васильевич, я думаю, ввод в Афганистан сыграл свою роль на первом этапе. А мировое общественное мнение, да и мнение в нашей стране подводят нас к тому, что войска следует возвращать на Родину. Подумайте, как это сделать к началу работы съезда.

Министерство обороны успеет вернуть на Родину в 1981 году первые 5 тысяч человек. Однако обстановка и в мире, и в самом Афганистане резко изменится, и дальнейшие события показали, что вывести войска оказалось намного сложнее, чем в свое время ввести их. Америка с удовольствием сделалась «третьей радующейся» страной, моджахеды, названные Сахаровым партизанами, категорически отмели любые попытки создать коалиционное правительство и не сели за стол переговоров даже после вывода ОКСВ – им тоже оказалось выгоднее воевать. М.С. Горбачеву, с самого начала своего правления настроенному на прекращение афганской одиссеи, потребовалось около четырех лет, чтобы осуществить наконец это. Да и то не всякий знает, что в конце 1988 года – начале 1989-го, за несколько недель до объявленной даты вывода, движение советских войск к границе было приостановлено. Командарм Борис Громов вышел на связь с Москвой:

– Если я вечером 7 февраля не продолжу движение, то из-за снежной обстановки на Саланге к 15 февраля войска к Термезу не выйдут.

Трижды собиралась Комиссия Политбюро по Афганистану во главе с министром иностранных дел Э. Шеварднадзе по одному и тому же вопросу: как быть? Режим Наджибуллы просил помощи и защиты и, по всем прогнозам, мог продержаться от силы около суток. Афганская армия начала разбегаться, само правительство переместилось на аэродром, поближе к самолетам. Один из лидеров оппозиции, Ахмад Шах, даже назначил на 16 февраля прием иностранных послов в Кабуле уже в качестве главы государства и правительства. Неужели тогда все зря?

– Назовите минимальное количество войск, которое мы сможем оставить в Афганистане, – спрашивали представителей Генерального штаба.

– Как оставить? Ведь мы заявили о полном выводе.

– Вас просят назвать минимальную цифру. Десять, двадцать, тридцать тысяч. Сколько?

– Двадцать тысяч в какой-то степени будут контролировать ситуацию. Но только вокруг Кабула.

– Подумайте, как это сделать. В любом случае это должны быть добровольцы.

– Извините, но добровольцы должны подписывать контракт. А офицеры прежде должны уволиться из Советской армии, чтобы вступить в другую.

– Продумайте и этот вариант, он не исключен. Тысячу, тысячу двести рублей в месяц – на эту сумму контракт будут подписывать?

– Добровольцы-то найдутся. Но что мы скажем миру?

– Эти объяснения оставьте нам, МИДу. Проработайте свои вопросы, чтобы они не застали вас врасплох.

– Отчего вы, гражданские, такие кровожадные? – выходя из кабинета на очередной перерыв в заседании, в сердцах бросил один из генералов представителю Министерства иностранных дел.

А Громов по ту сторону Гиндукуша требовал определенности. У границы с Советским Союзом колонны специально растягивались в гармошку, чтобы показать: сбоев в графике вывода нет, войска находятся в движении. Молчал лишь эфир.

– Если мы не выведем войска полностью, больше никто в мире не поверит ни в наши благие намерения, ни в перестройку – ни во что. И не надо себя обманывать – ничего мы не сможем объяснить и миру. – Член Политбюро А.Н. Яковлев, до этого практически во всем поддерживавший Шеварднадзе, на этот раз принял сторону военных. И чаша весов стала склоняться к тому, чтобы вывести войска в срок, безоговорочно и полностью.

Сам Шеварднадзе, как председатель Комиссии, вылетел в Афганистан, чтобы прояснить ситуацию на месте.

– Что Ахмад Шах? – спросил он у командования 40-й армии после доклада по общей обстановке.

– Держит Саланг.

– А мы?

– Мы ниже. На самые высокие вершины первым сел он.

– А почему не мы?

Громов оставил вопрос министра без ответа: слишком разные это задачи – выводить войска и одновременно занимать господствующие вершины. Да еще без потерь. Тут или – или.

Однако, поняв озабоченность Шеварднадзе, пояснил:

– Я передал ему несколько писем. Предварительная договоренность такова: мы не трогаем его, он пропускает нас.

– И вы поверили ему на слово? – удивился министр.

Мог ли верить Громов Ахмад Шаху – этому влиятельнейшему и достаточно сильному полевому командиру? Имел ли право идти по острию бритвы? Полевой командир был непредсказуем, но если делать расклад всей ситуации – а Громов к этому времени служил в Афганистане по третьему сроку, – Ахмад Шаху крайне выгодно, чтобы шурави[3] ушли спокойно, не тронув его. В этом случае он оставался единственной реальной силой в Афганистане, способной вести борьбу с нынешним режимом. Если же советское командование, обеспечивая безопасность вывода, обрушит на него удары авиации и артиллерии, станут неизбежны потери, и потери значительные. И тогда на первые роли выйдут другие – Гульбеддин, Раббани, то есть те лидеры оппозиции, которые всю Афганскую войну просидели в Пакистане. Отдавать такой шанс хоть и единоверцам, но полностью продавшимся Западу и Штатам, Ахмад Шах не хотел.

Находились козыри и для Советского Союза, если бы вдруг власть Наджибуллы пала после вывода ОКСВ. Те же Гульбеддин, Раббани, Наби и другие смотрели только на США и Запад. Ахмад Шах в конечном итоге не отвергал сотрудничества в будущем и с Советским Союзом. Так что из двух зол надо было выбирать меньшее.

Однако, косвенно возвышая прозападных «духов», Шеварднадзе приказал тем не менее подготовить и нанести удар по отрядам полевого командира. Отметая все расчеты и прогнозы на будущее. Пусть сегодня нормально выйдут войска, а завтра…

И впервые за афганскую войну наши летчики не заботились о точности бомбометания, выпуская ракеты, снаряды, бомбы на пустые склоны гор: даже они понимали, что нельзя, уходя, проливать новую кровь. И смолчал командарм Громов, глядя на результаты таких ударов. И Ахмад Шах тоже оценил это, и воистину вывод войск прошел без боевых действий.

Ну а тогда, «ударив» по противнику и доложив в Москву о выполнении приказа, Громов получит наконец команду продолжить движение на север. И приведет свою 40-ю армию практически без потерь к родному порогу. И сам выйдет последним в лучших традициях русского офицерства – только когда за его спиной не останется ни одного человека, кому бы угрожала опасность, он переступит черту, отделяющую войну от мира.

Родина встречала своих сыновей. Громова же, выведшего тысячи парней к матерям, женам, невестам, – его самого не должен был встречать никто. Отец погиб в 43-м на Курской дуге, сразу после войны умерла мать. Жестоким, подлым ударом судьбы стала гибель в авиационной катастрофе жены. Лишь два сына, Максим да совсем малый Андрейка, жили в Саратове у дедушки и бабушки, родителей жены.

Шел Громов, последний наш солдат на афганской земле, самый молодой генерал-лейтенант в Вооруженных силах, Герой Советского Союза, шел просто домой. И вдруг…

– Папа!

Под пулями ходил, снарядами обстреливался, а здесь вздрогнул.

– Максимка. Сынок!

Спасибо саратовским телевизионщикам: вылетая на съемки фильма о выводе войск, они включили в группу и четырнадцатилетнего сына командарма. И пусть у них была своя профессиональная цель – заснять встречу отца и сына, но мир, не отрывавшийся в то время от телевизоров, увидел, как вздрогнул невозмутимый, железный Громов, как проявил свою, наверное, первую нерешительность: обнять ему сына или сначала доложить о выполнении приказа Родины. И Родина ему простила, когда он обнял сына. И именно в этот миг до всех дошло – война кончилась…

Хотя, ради исторической правды, последними с афганской земли, получив сообщение о выходе «Первого», переправились пограничные отряды, которые обеспечивали безопасность и моста Дружбы, и самого Громова, и празднества встречи. А вышли тихо, без фанфар, поздравлений и приветствий, подарков и наград, скромно – как с работы. Хотя так оно и было: они вышли и стали погранзаставами по Амударье.

Вообще-то пограничники – особый разговор в афганской теме. Долгие годы даже не упоминалось, что они тоже прошли через эту войну, что и у них есть свои Герои Советского Союза, свои погибшие и раненые. Еще в 1981 году афганцы обратились к советскому правительству: пусть ваши пограничники охраняют границу и с нашей стороны. Это высвободит афганские части для борьбы с бандами и в какой-то степени обеспечит мир и спокойствие в северной, пограничной зоне. К этому времени участились переходы душманов нашей границы, попытки захвата наших пограничников и мирных жителей, особенно пастухов. В Москве лежали письма руководителей среднеазиатских республик с просьбой навести порядок.

И в марте 1982 года мотоманевренные группы погранвойск стали в основных узловых точках северной зоны ДРА. Первое, что попробовали сделать, – это организовать приграничную торговлю между двумя странами. Не по их вине задуманное не получилось. Но уважительное отношение к местному населению осталось главенствующим в поведении пограничников, что и позволило им сдать при выводе самую нетравмированную войной зону.

514 пограничников погибли на этой войне. Но ни один из них не сдался в плен, ни один не попал в руки душманов даже раненным, ни один погибший не остался лежать на той стороне после вывода войск. Ни один пограничник, который должен был уволиться осенью в запас, не уехал домой, пока не дождался сигнала, что Громов вышел. И последний, «прощальный» Герой Советского Союза на этой войне именно пограничник – вертолетчик.

Но все это будет потом, далеко потом. И это будет уже другая история. Важнее же понять, почему эта история случилась так, а не иначе. Для этого надо заглянуть в семидесятые годы, когда все для нас только начиналось.

1

Цуканов Георгий Эммануилович – помощник Генерального секретаря ЦК КПСС с 1966 года.

2

Согласно директиве Генштаба, сведения по безвозвратным потерям личного состава передавались в ГШ ежедневно к 24 часам по состоянию на 20.00 за каждую воинскую часть.

3

Советские.

«Шторм» начать раньше…

Подняться наверх